И я намеренно подчеркнул этот оттенок вероятности, сказав, как я отлично помню, что даже и там тоже - "как будто" не все вполне - заметь, именно - "не вполне" чисто. Как будто! А не наверно! Я не могу сказать, что то или иное там нечисто, для этого у меня нет никаких данных. Не бывает людей без недостатков. Только это я и хотел сказать, да и то в самой смягченной форме. Сам фюрер выступал однажды с гораздо более резкой критикой по этому поводу.
      Жена. Я тебя не понимаю. Со мной тебе незачем так разговаривать.
      Муж. Ну знаешь, как сказать. Мне ведь совершенно неизвестно, где и с кем ты болтаешь о том, что может иной раз вырваться сгоряча у себя дома. Разумеется, я далек от того, чтобы обвинять тебя в легкомысленном распространении слухов, порочащих твоего мужа, точно так же как я ни на минуту не допускаю, чтобы мой мальчик мог предпринять что-либо против своего отца. Но делать зло и отдавать себе в этом: отчет - вовсе не одно и то же.
      Жена. Замолчи наконец! Лучше бы ты следил за своим языком! Я все время ломаю себе голову и не могу вспомнить, когда именно ты сказал, что в гитлеровской Германии жить нельзя; до того или после того, как ты говорил о Коричневом доме.
      Муж. Я вообще ничего подобного не говорил.
      Жена. Ты в самом деле разговариваешь со мной так, как будто я полиция! Я же только пытаюсь вспомнить, что мог слышать мальчик.
      Муж. Гитлеровская Германия-выражение не из моего лексикона.
      Жена. И про квартального наблюдателя, и что в газетах сплошное вранье, и то, что ты на днях говорил о противовоздушной обороне. Мальчик вообще не слышит от тебя ничего положительного! Это безусловно плохо действует на юную душу и только разлагает ее, а фюрер всегда повторяет, что молодежь Германии - это ее будущее. Но мальчик, конечно, вовсе не такой, чтобы просто побежать туда и донести. Ох, мне прямо-таки тошно.
      Муж. У него мстительный характер.
      Жена. За что же он стал бы мстить?
      Муж. А кто его знает, всегда найдется что-нибудь. Может быть, за то, что я отнял у него лягушку.
      Жена. Но это было еще на прошлой неделе.
      Муж. Он таких вещей не забывает.
      Жена. А зачем ты ее отнял?
      Муж. Потому что он не ловил для нее мух. Он морил ее голодом.
      Жена. У него действительно слишком много других дел.
      Муж. Лягушке от этого не легче.
      Жена. Но он ни слова об этом с тех пор не говорил, а сейчас я дала ему десять пфеннигов. И вообще мы ему ни в чем не отказываем.
      Муж. Да, это называется подкупом.
      Жена. Что ты хочешь сказать?
      Муж. Они сейчас же заявят, что мы пытались его подкупить, чтобы он держал язык за зубами.
      Жена. Как ты думаешь, что они могут с тобой сделать?
      Муж. Да все! Разве существуют для них границы? Изволь тут быть учителем! Воспитателем юношества! От этих юношей у меня душа в пятки уходит!
      Жена. Но ведь ты ни в чем не замешан?
      Муж. Каждый в чем-нибудь да замешан. Все под подозрением. Ведь достаточно заподозрить человека в том, что он подозрителен.
      Жена. Но ведь ребенок не может быть надежным свидетелем. Ребенок же не понимает, что он говорит.
      Муж. Это по-твоему. Но с каких это пор они стали нуждаться в свидетелях?
      Жена. А нельзя ли придумать, как объяснить твои замечания? Чтобы видно было, что он тебя просто неправильно понял.
      Муж. Что я, собственно, такое сказал? Я уже ничего не помню. Во всем виноват этот проклятый дождь. Начинаешь злиться. В конце концов, я последний стал бы возражать против духовного возрождения, переживаемого сейчас немецким народом. Я предсказывал все это еще в конце тридцать второго года.
      Жена. Карл, мы не можем сейчас тратить время на эти разговоры. Нам надо условиться обо всем, и притом немедленно. Нельзя терять ни минуты.
      Муж. Я не могу поверить, чтобы Клаус Генрих был способен на это.
      Жена. Прежде всего - насчет Коричневого дома и мерзостей.
      Муж. Я и звука не сказал о мерзостях.
      Жена. Ты сказал, что в газете сплошь мерзости и что ты откажешься от подписки.
      Муж. Ах, в газете! Но не в Коричневом доме!
      Жена. Предположим, ты сказал, что осуждаешь мерзости, которые происходят в ризнице. И считаешь вполне вероятным, что именно эти люди, которые сидят теперь на скамье подсудимых, в свое время сочиняли сказки об ужасах Коричневого дома и распускали слухи, что там не все чисто? И что им еще тогда не мешало на себя оборотиться? И что вообще ты сказал мальчику: отойди от радио и почитай лучше газету, так как ты держишься того взгляда, что молодежь в Третьей империи должна открытыми глазами смотреть на то, что происходит вокруг.
      Муж. Все это ничуть не поможет.
      Жена. Карл, только не падай духом! Надо быть твердым, как фюрер всегда нам...
      Муж. Как я могу предстать перед судом, когда свидетелем будет выступать моя собственная плоть и кровь и давать показания против меня!
      Жена. Не надо так смотреть на это.
      Муж. Напрасно мы дружили с этими Климбчами. Какое легкомыслие!
      Жена. Но он же цел и невредим.
      Муж. Да, но расследование уже затевается.
      Жена. Если бы все, кому грозит расследование, ставили на себе крест...
      Муж. Как по-твоему, квартальный наблюдатель имеет что-нибудь против нас?
      Жена. Ты думаешь - на случай, если у него запросят сведения? Ко дню рождения я послала ему коробку сигар, и к Новому году я тоже не поскупилась.
      Муж. Наши соседи, Гауффы, дали ему пятнадцать марок!
      Жена. Так они в тридцать втором еще читали "форвертс", а в мае тридцать третьего вывесили черно-бело-красный флаг!
      Телефонный звонок.
      Муж. Телефон!
      Жена. Подойти?
      Муж. Не знаю.
      Жена. Кто это может быть?
      Муж. Подожди немного. Если позвонят еще раз, тогда подойдешь.
      Ждут. Звонок не повторяется.
      Это же не жизнь!
      Жена. Карл!
      Муж. Иуду ты родила мне! Сидит за столом, прихлебывает суп, которым мы же его кормим, и караулит каждое слово, которое произносят его родители... Шпион!
      Жена. Этого ты не имеешь права говорить!
      Пауза.
      Как по-твоему, нужно как-то приготовиться?
      Муж. Как по-твоему, они прямо придут вместе с ним?
      Жена. Разве так не бывает?
      Муж. Может быть, надеть мой Железный крест?
      Жена. Это обязательно, Карл!
      Он достает орден и дрожащими руками прикрепляет его.
      Но в школе у тебя ведь все в порядке?
      Муж. Откуда мне знать! Я готов преподавать все, что они хотят. Но что именно они хотят? Если бы я знал! Разве я знаю, какой им требуется Бисмарк? Они бы еще помедленней выпускали новые учебники! Ты не можешь прибавить служанке еще десять марок? Она тоже вечно подслушивает.
      Жена (кивает). А не повесить ли портрет Гитлера над твоим письменным столом? Так будет лучше.
      Муж. Да, ты права.
      Она снимает портрет.
      Но если мальчик скажет, что мы нарочно перевесили портрет, это будет указывать, что мы чувствуем за собой вину.
      Жена вешает портрет на старое место.
      Кажется, дверь скрипнула?
      Жена. Я ничего не слышала.
      Муж. А я говорю - скрипнула!
      Жена. Карл! (Бросается к мужу и обнимает его.)
      Муж. Не теряй мужества. Собери мне немного белья.
      Входная дверь захлопывается: муж и жена застывают на месте в углу комнаты.
      Открывается дверь, входит мальчик с фунтиком в руках. Пауза.
      Мальчик. Что это с вами?
      Жена. Где ты был?
      Мальчик показывает пакетик с конфетами.
      Ты только конфеты купил?
      Мальчик. А что же еще? Ясно. (Жуя конфеты, проходит через комнату и выходит в другую дверь.)
      Родители провожают его испытующим взглядом.
      Муж. По-твоему, он правду говорит?
      Жена пожимает плечами.
      11
      ЧЕРНЫЕ БАШМАКИ
      Идут сироты и вдовы.
      Приманки для них готовы:
      Роскошная жизнь впереди.
      А нынче - все хуже и хуже,
      Затягивай пояс потуже
      И жди, и жди, и жди.
      Биттерфельд, 1935 год. Кухня в квартире рабочего. Мать чистит картошку.
      Тринадцатилетняя дочка делает уроки.
      Дочка. Мама, дашь мне два пфеннига?
      Мать. Для Гитлерюгенд?
      Дочка. Да.
      Мать. Нету у меня лишних денег.
      Дочка. Если я не буду вносить два пфеннига в неделю, меня не отправят летом в деревню. А учительница говорит - Гитлер хочет, чтобы город и деревня лучше познакомились. Чтоб городские жители сблизились с крестьянами. Только для этого нужно вносить два пфеннига.
      Мать. Уж постараюсь как-нибудь выкроить.
      Дочка. Вот это здорово. А я тебе помогу чистить картошку. Правда, мама, в деревне хорошо? Ешь сколько хочешь. А то учительница на гимнастике сказала, что у меня от картошки раздутый живот.
      Мать. Нет у тебя никакого живота.
      Дочка. Да, теперь-то нет. А в прошлом году был. Ну, правда, не очень.
      Мать. Может, я как-нибудь достану требухи.
      Дочка. Мне-то хоть дают булочку в школе. А тебе ничего не дают. Берта говорила, когда она была в деревне, там давали хлеб с гусиным салом. А когда и мясо. Правда, здорово?
      Мать. Еще бы.
      Дочка. И воздух там хороший.
      Мать. Ну работать ей, верно, тоже пришлось?
      Дочка. Понятно. Зато уж и кормили. Только она говорит, хозяин ужасно к ней приставал.
      Мать. Как приставал?
      Дочка. Да ну так - просто прохода ей не давал.
      Мать. А-а.
      Дочка. Ну Берта была больше меня. На целый год старше.
      Мать. Делай уроки!
      Пауза.
      Дочка. Можно мне не надевать старые черные башмаки, те, пожертвованные.
      Мать. Пока незачем. У тебя ведь еще есть другие.
      Дочка. Да они продырявились.
      Мать. Вот видишь, и погода сырая.
      Дочка. Я заложу дыру бумагой. Не протечет.
      Мать. Нет, протечет. Раз они прохудились, надо подкинуть подметки.
      Дочка. Да ведь это очень дорого.
      Мать. А чем тебе не нравятся те, пожертвованные?
      Дочка. Терпеть их не могу.
      Мать. Потому что они с длинными носами?
      Дочка. Видишь, ты сама говоришь!
      Мать. Ну они немножко старомодные.
      Дочка. И мне надо их носить?
      Мать. Не носи, раз ты их терпеть не можешь.
      Дочка. Но я ведь не кокетка, правда?
      Мать. Нет, просто ты становишься старше.
      Пауза.
      Дочка. Так дашь мне два пфеннига, мама? Чтобы поехать в деревню.
      Мать (раздельно). Нет у меня на это денег.
      12
      ТРУДОВАЯ ПОВИННОСТЬ
      О классовом мире болтая,
      Надсмотрщиков наглая стая
      За пару сапог и харчи
      Велит батрачить рабочим,
      Интеллигентам и прочим,
      Но в барышах - богачи!
      Люнебургская пустошь, 1935 год. Бригада отбывающих трудовую повинность
      за работой. Молодой рабочий и студент вместе копают землю.
      Студент. Почему засадили того, молоденького, из третьей бригады? Ведь он был такой сильный.
      Молодой рабочий (усмехаясь). Группенфюрер сказал, что мы, мол, теперь учимся по-настоящему работать, а тот возьми да и скажи себе под нос, что не худо бы научиться и зарплату получать. Ну им это пришлось не по вкусу.
      Студент. Зачем же он это говорил?
      Молодой рабочий. А затем, верно, что работать он и раньше умел. Он с четырнадцати лет маялся в шахте.
      Студент. Берегись, - толстопузый идет.
      Молодой рабочий. Не могу я при нем копать на пол-лопаты.
      Студент. А я не могу выбрасывать больше.
      Молодой рабочий. Если он меня накроет, тогда держись.
      Студент. Ну что ж, я не стану швыряться сигаретами.
      Молодой рабочий. Так он же непременно меня накроет!
      Студент. А гулять хочешь? Думаешь, я буду тебе платить, если ты ничем не желаешь рисковать.
      Молодой рабочий. Все твои подачки давно окупились с лихвой.
      Студент. Ничего ты больше не получишь.
      Группенфюрер (подходит и наблюдает за ними). Ну, господин ученый, видишь теперь, что значит работать?
      Студент. Так точно, господин группенфюрер.
      Молодой рабочий копает на пол-лопаты, студент делает вид, будто
      трудится изо всех сил.
      Группенфюрер. Этим ты обязан фюреру.
      Студент. Так точно, господин группенфюрер.
      Группенфюрер. Да-да, плечом к плечу и без всякого там сословного чванства. Фюрер желает, чтобы в его трудовых лагерях все были равны. На папашу у нас не сошлешься. Ну-ну, пошевеливайся. (Уходит.)
      Студент. По-твоему, ты копал на пол-лопаты?
      Молодой рабочий. Конечно, на пол-лопаты.
      Студент. Сигарет сегодня не жди. И вообще советую тебе подумать, что таких, как ты, охотников до сигарет много найдется.
      Молодой рабочий (раздельно). Да, таких, как я, много. Об этом мы иногда забываем.
      13
      РАДИОЧАС ДЛЯ РАБОЧИХ
      Вот Геббельса сброд зловонный!
      Рабочим суют микрофоны
      Для лживой болтовни,
      И тут же бесправным страдальцам
      Грозят указательным пальцем,
      Чтоб не стонали они.
      Лейпциг, 1934 год. Контора старшего мастера на фабрике. Диктор, стоя возле микрофона, разговаривает с рабочим средних лет, стариком рабочим и работницей. В глубине сцены - служащий конторы и широкоплечий молодчик в
      форме штурмовика.
      Диктор. И вот мы стоим среди маховых колес и приводных ремней, окруженные усердно и бодро работающими соотечественниками, вносящими и свою лепту, чтобы дать нашему дорогому фатерланду все, в чем он нуждается. Сегодня мы находимся на ткацкой фабрике акционерного общества Фукс. И хотя работа эта тяжелая и напряжен каждый мускул, все же мы видим вокруг только радостные и довольные лица. Но дадим слово нашим соотечественникам. (Старику рабочему.) Вы ведь уже двадцать один год на производстве, господин...
      Старик рабочий. Зедельмайер.
      Диктор. Господин Зедельмайер. Так вот скажите, господин Зедельмайер, отчего мы видим здесь только радостные и беззаботные лица?
      Старик рабочий (после некоторого раздумья). Да ведь они только и знают что зубоскалить.
      Диктор, Так. И работать легче под веселые шутки. Верно? Национал-социализму чужд человеконенавистнический пессимизм, хотите вы сказать? Раньше было иначе, верно?
      Старик рабочий. Да-да.
      Диктор. В прежние времена рабочим было не до смеху, хотите вы сказать. Тогда говорили: ради чего мы работаем?
      Старик рабочий. Да-да, кое-кто так говорит.
      Диктор. Что? Ах да, вы имеете в виду всяких нытиков, которые всегда найдутся, хотя их становится все меньше, так как они вынуждены признать, что их нытье бессильно, все идет вверх в Третьей империи с тех пор, как страной опять правит твердая рука. Ведь и вы (обращаясь к работнице) так думаете, фрейлейн...
      Работница. Шмидт.
      Диктор. Фрейлейн Шмидт. На каком из наших стальных гигантов вы работаете?
      Работница (отвечает, словно вызубренный урок). И потом работа по украшению рабочего помещения, которая доставляет нам большую радость. На добровольные пожертвования мы приобрели портрет фюрера, и мы этим очень гордимся. А также геранью в горшках, которая своими волшебными красками оживляет серые тона рабочего помещения, - предложение фрейлейн Кинце.
      Диктор. Итак, вы украшаете цеха цветами, этими чарующими детьми полей? И многое другое, наверно, изменилось у вас на производстве с тех пор, как изменились судьбы Германии?
      Служащий конторы (подсказывает). Умывальные.
      Работница. Умывальные - эта мысль принадлежит лично господину директору Бойшле, за что мы ему искренне благодарны. Желающие могут мыться в прекрасных умывальных, когда не очень много народу и нет давки.
      Диктор. Да, каждый жаждет быть первым. Верно? И там всегда веселая толкотня?
      Работница. На пятьсот пятьдесят два человека только шесть кранов, поэтому всегда скандал. Есть такие бессовестные...
      Диктор. Но все это происходит в самой дружелюбной атмосфере. А теперь нам хочет еще сказать кое-что господин... забыл его фамилию.
      Рабочий. Ман.
      Диктор. Значит, Ман, господин Ман. Скажите, господин Ман, что же, все эти нововведения на фабрике оказали влияние на дух ваших коллег-рабочих?
      Рабочий. То есть как?
      Диктор. Ну, вы рады, что опять все колеса вертятся и для всех рук есть работа?
      Рабочий. Конечно.
      Диктор. И что каждый в конце недели опять уносит домой конверт с заработной платой. Об этом тоже забывать не следует.
      Рабочий. Нет.
      Диктор. Ведь так было не всегда? В прежние времена не одному соотечественнику пришлось изведать все прелести благотворительности. И жить на подачки.
      Рабочий. Восемнадцать марок пятьдесят. Никаких вычетов.
      Диктор (смеется деланным смехом). Ха-ха-ха! Замечательно сострил! Из такой суммы много не вычтешь!
      Рабочий. Нет, теперь есть из чего.
      Служащий конторы нервничает, он выступает вперед, так же как и
      широкоплечий молодчик в форме штурмовика.
      Диктор. Да, в Третьей империи все теперь опять получили работу и хлеб. Вы совершенно правы, господин, - опять забыл вашу фамилию! Нет колеса, которое - снова не вертелось бы, нет руки, которая оставалась бы праздной в Германии Адольфа Гитлера. (Грубо отталкивает рабочего от микрофона.) В радостном сотрудничестве приступили наши соотечественники - и те, кто работает головой, и те, кто работает руками, - к воссозданию нашего дорогого фатерланда. Хайль Гитлер!
      14
      ЯЩИК
      С гробами из цинка, рядами
      Идут они к смрадной яме...
      А в цинке - останки того,
      Кто подлой своре не сдался,
      Кто в классовой битве сражался
      За наше торжество.
      Эссен, 1934 год. Квартира рабочего. Женщина и двое детей, Молодой рабочий с женой пришли их навестить. Женщина плачет. С лестницы доносятся шаги. Дверь
      открыта.
      Женщина. Ведь он сказал только, что заработки теперь нищенские. А разве неправда? У девочки нашей неладно с легкими, а нам не на что молоко покупать. За это ведь ничего не могли с ним сделать.
      Штурмовики вносят большой ящик и ставят на пол.
      Один из штурмовиков. Только без сцен. Воспаление легких схватить может всякий. Вот документы. Все в порядке. Только помните - никаких штук.
      Штурмовики уходят.
      Ребенок. Мама, папа там в середке?
      Рабочий (подошел к ящику). Цинковый.
      Ребенок. А можно его открыть?
      Рабочий (в бешенстве). Да, можно! Где у тебя инструменты? (Ищет инструменты.)
      Жена (пытается его удержать). Не открывай, Ганс! Они заберут и тебя.
      Рабочий. Я хочу видеть, что они с ним сделали. Этого-то они и боятся. Иначе бы они не запихнули его в цинковый ящик. Пусти меня!
      Жена. Не пущу. Ты слышал, что они сказали?
      Рабочий. Что ж, даже взглянуть на него нельзя? А?
      Женщина (берет за руки детей и подходит к цинковому ящику). У меня еще цел брат, они могут его арестовать. И тебя могут арестовать, Ганс. Не надо, не открывай. Смотреть на него нам не надо... Мы и так не забудем его!
      15
      ВЫПУСТИЛИ ИЗ ЛАГЕРЯ
      Всю ночь их пытали в подвале,
      Они же не выдавали...
      Вот открывается дверь.
      Входят - друзья их в сборе.
      Но недоверье во взоре:
      Кому они служат теперь?
      Берлин, 1936 год. Кухня в рабочей квартире. Воскресное утро. Муж и жена. Издалека слышна военная музыка.
      Муж. Он сейчас должен прийти.
      Жена. У вас, собственно, нет улик против него.
      Муж. Мы знаем только, что его выпустили из концлагеря.
      Жена. Почему же вы его подозреваете?
      Муж. Слишком часто это бывало. Очень уж на них там наседают.
      Жена. Как же ему оправдаться?
      Муж. Мы сумеем узнать, устоял он или нет.
      Жена. На это время нужно.
      Муж. Да.
      Жена. А возможно, он самый честный товарищ.
      Муж. Возможно.
      Жена. Как ему будет тяжело, когда он увидит, что ему не доверяют.
      Муж. Он знает, что это необходимо.
      Жена. А все-таки.
      Муж. Вот, кажется, он. Не уходи ни на минуту.
      Звонок. Муж открывает дверь, входит освобожденный.
      Здравствуй, Макс.
      Освобожденный молча жмет руки мужу и жене.
      Жена. Выпьете с нами кофе? Мы как раз собираемся пить.
      Освобожденный. Пожалуйста, если не трудно.
      Пауза.
      У вас новый шкаф?
      Жена. Собственно, он старый - стоит всего одиннадцать марок пятьдесят. Прежний развалился.
      Освобожденный. А-а.
      Муж. Что там происходит на улицах?
      Освобожденный. Вещи собирают.
      Жена. Не худо бы получить костюм для Вилли.
      Муж. Да ведь я же на работе.
      Жена. А костюм тебе все-таки нужен.
      Муж. Не болтай глупостей.
      Освобожденный. Работа работой, а каждому что-нибудь да нужно.
      Муж. Ты уже получил работу?
      Освобожденный. Говорят - получу.
      Муж. У Сименса?
      Освобожденный. Да, или в другом месте.
      Муж. Теперь стало полегче с работой?
      Освобожденный. Да.
      Пауза.
      Муж. Сколько ты в этот раз пробыл там?
      Освобожденный. Полгода.
      Муж. Кого-нибудь еще там встретил?
      Освобожденный. Никого из знакомых.
      Пауза.
      Они теперь рассылают по разным лагерям. Некоторые попадают даже в Баварию.
      Муж. А-а.
      Освобожденный. А тут мало что изменилось.
      Муж. Да, не много.
      Жена. Знаете, мы живем очень тихо, своей семьей. Вилли почти не встречается со старыми товарищами правда, Вилли?
      Муж. Да, знакомство у нас небольшое.
      Освобожденный. А мусорные ящики по-прежнему в коридоре?
      Жена. Ах, вы не забыли? Говорят, для них нет другого места,
      Освобожденный (видя, что хозяйка наливает ему кофе). Один глоток только. Мне пора.
      Муж. У тебя дела?
      Освобожденный. Зельма рассказала мне, что вы ее навещали, когда она хворала. Большое спасибо.
      Жена. Не за что. Мы охотно бы звали ее к себе по вечерам, но ведь у нас даже радио нет.
      Муж. То, что там услышишь, можно и в газете прочесть.
      Освобожденный. Из "Моргенпост" немного узнаешь.
      Жена. Столько же, сколько из "Фелькишер".
      Освобожденный. А из "Фелькишер" столько же, сколько из "Моргенпост", да?
      Муж. Я не могу читать по вечерам. Устаю.
      Жена. Что у вас с рукой? Вся покалечена и двух пальцев нет!
      Освобожденный. Я там упал.
      Муж. Хорошо, что левая.
      Освобожденный. Да, это еще счастье. Мне бы хотелось поговорить с тобой. Извините меня, фрау Ман.
      Жена. Ну что вы. Мне только надо убрать на плите. (Возится у плиты.)
      Освобожденный следит за ней, у него на губах легкая усмешка.
      Муж. Мы собираемся выйти после обеда. Зельма поправилась?
      Освобожденный. Бедро еще болит. Стирка ей не под силу. Скажите... (Останавливается и смотрит на обоих. Они смотрят на него. Он молчит.)
      Муж (хрипло). Не пойти ли нам на Александерплац перед обедом? Там невесть что творится со сбором вещей.
      Жена. Можно пойти, правда?
      Освобожденный. Конечно.
      Пауза.
      (Тихо.) Слушай, Вилли, я все тот же.
      Муж (беспечным тоном). Ну да, конечно! А может быть, на Александерплац, кстати, и музыка играет. Ступай оденься, Анна. Кофе мы выпили. И я тоже пойду волосы приглажу.
      Они уходят в соседнюю комнату. Освобожденный остается на месте. Он взял
      свою шляпу, сидит и тихо насвистывает. Супруги возвращаются одетые.
      Идем, Макс.
      Освобожденный. Хорошо. Я хочу сказать тебе только одно: по-моему, ты совершенно прав.
      Муж. Что ж! Так пойдемте.
      Выходят все вместе.
      16
      ЗИМНЯЯ ПОМОЩЬ
      В патриотизме рьяном,
      С флагом и барабаном
      Сборщики ломятся в дом.
      И, выклянчив в нищем жилище
      Тряпье и остатки пищи,
      Дают их нищим соседям потом.
      Палач в шутовском одеянье
      Швыряет им подаянье,
      Но проку от этого нет!
      И дрянь, что им в горло вперли,
      У них застревает в горле,
      Как и гитлеровский привет.
      Карлсруэ, 1937 год. Двое штурмовиков приносят посылку Зимней помощи на
      квартиру старухе, та стоит у стола с дочерью.
      Первый штурмовик. Вот, мамаша, это вам посылает фюрер.
      Второй штурмовик. Теперь вы не скажете, что он не заботится о вас.
      Старуха. Спасибо, большое вам спасибо. Гляди, Эрна, - картошка. И шерстяная кофта. И яблоки!
      Первый штурмовик. И письмо от фюрера, а в нем еще кое-что. Ну-ка, вскройте.
      Старуха (вскрывает). Двадцать пять марок! Что ты на это скажешь, Эрна?
      Второй штурмовик. Это вам Зимняя помощь!
      Старуха. Угоститесь яблочком, молодой человек. И вы тоже. Вы ведь ее тащили и по лестнице взбирались. Другого-то у меня ничего нет. И сама я тоже угощусь. (Надкусывает яблоко.)
      Все едят, кроме молодой женщины.
      Да возьми, же, Эрна, не стой как пень. Сама теперь видишь - твой муж зря говорит.
      Первый штурмовик. А что он говорит?
      Молодая женщина. Ничего он не говорит. Старуха мелет вздор.
      Старуха. Да нет же, он только так болтает. Не подумайте, чтобы очень дурное. Все кругом это говорят. Цены, мол, что-то вскочили за последнее время. (Указывает яблоком на дочь.) И правда, она подсчитала по расходной книге, на еду у нее в нынешний год уходит на сто двадцать три марки больше, чем в прошлый. Правда, Эрна? (Видит, что штурмовики отнеслись к этому с явным неодобрением.) Да я знаю, это потому, что деньги нужны на вооружение. Что вы? Что я такого сказала?
      Первый штурмовик (дочери). Где у вас хранится расходная книга?
      Второй штурмовик. Вы всем ее показываете?
      Молодая женщина. Она у меня дома, и никому я ее не показываю.
      Старуха. Разве плохо, что она ведет расходную книгу?
      Первый штурмовик. А что она распространяет гнусную клевету, это хорошо, да?
      Второй штурмовик. И что-то она не очень громко крикнула "хайль Гитлер", когда мы вошли. Как по-твоему?
      Старуха. Но ведь она все-таки крикнула "хайль Гитлер". А я и сейчас повторю: "Хайль Гитлер!"
      Второй штурмовик. Куда мы с тобой угодили, Альберт? Ведь это же настоящее марксистское логово. Придется нам самим заглянуть в расходную книгу. Сейчас же ведите нас к себе домой. (Хватает молодую женщину за руку.)
      Старуха. Да ведь она на третьем месяце! Как же это можно! Ведь вы же сами и посылку принесли и яблоками угощались. И Эрна-то кричала: "Хайль Гитлер!" Господи, что же мне теперь делать... Хайль Гитлер! Хайль Гитлер! (Ее рвет яблоком.)
      Штурмовики уводят дочь.
      (Вместе с рвотой.) Хайль Гитлер!
      17
      ДВА БУЛОЧНИКА
      Вот булочники-бедняжки,
      У каждого пухлый и тяжкий
      Мешок суррогатной муки.
      Приказ - великая сила!
      Но из отрубей и опилок
      Попробуй-ка хлеб испеки!
      Ландсберг, 1936 год. Тюремный двор. Заключенные ходят по кругу. Двое
      передних переговариваются шепотом.
      Первый. Ты тоже булочник, новенький?
      Второй. Да. Ты тоже?
      Первый. Да. Тебя за что зацапали?
      Второй. Берегись!
      Вновь идут по кругу.
      За то, что я не подмешивал отрубей и картофеля в муку. А ты? Сколько ты уже здесь?
      Первый. Два года.
      Второй. А за что? Берегись!
      Вновь проходят круг.
      Первый. За то, что я подмешивал отруби в муку. Два года тому назад это еще называлось фальсификацией продуктов.
      Второй. Берегись!
      18
      КРЕСТЬЯНИН КОРМИТ СВИНЬЮ
      Крестьянин дорогою длинной
      Шагает с кислой миной:
      Ни гроша с поставки зерна,
      А молоко для свинки
      Ищи на черном рынке!
      И зол он, как сам сатана.
      Айхах, 1937 год. Крестьянский двор. Ночь. Перед свинарником крестьянин
      наставляет жену и двоих детей.
      Крестьянин. Я не хотел втягивать вас в это дело, но, раз уж вы пронюхали, держите язык за зубами. Не то засадят меня в концлагерь, в Ландсберг, на веки вечные. Плохого мы ничего не делаем. Мы только кормим голодную скотину. Господь бог не хочет, чтобы его творение голодало. Скотина, когда голодает, голос подает. А я не могу слушать, как на моем дворе свинья визжит с голоду. А кормить ее мне не позволяют. Из государственных соображений. Но я все равно ее кормлю и буду кормить. Ежели ее не кормить, она сдохнет. Тогда мне убыток, и никто мне его не покроет.
      Крестьянка. И я так говорю. Наше зерно - это наше зерно. И нечего нам указывать. Правители выискались. Евреев вытурили, а сами хуже всякого ростовщика. Господин пастор тоже говорит: "И сохрани вола твоего". Стало быть, он указал, что мы можем свой скот кормить за милую душу. Не мы ведь выдумали ихний четырехлетний план, нас об этом не спрашивали.
      Крестьянин. Верно. Они не для крестьян, и крестьяне не для них. Ишь ты, свое зерно им отдай, а корм для скота купи, да по какой цене! А они пушки будут покупать. Придумали!
      Крестьянка. Так вот: ты, Тони, стань у забора, а ты, Мари, выбеги на лужок. Как кого увидишь, прибеги сказать.
      Дети занимают посты. Крестьянин замешивает корм и, озираясь, несет его
      в свинарник. Жена его тоже со страхом озирается.
      Крестьянин (засыпая зерно в кормушку). Ну лопай, Лина, лопай! Хайль Гитлер! Коли скотина голодает, разве это государство?
      19
      СТАРЫЙ БОЕЦ
      Идут избиратели сбором
      На стопроцентный кворум
      Голосовать за кнут.
      На них - ни кожи, ни рожи,
      У них - ни жратвы, ни одежи,
      Но Гитлера изберут!
      Вюртемберг, 1938 год. Площадь маленького города. На заднем плане мясная лавка. На переднем - молочная. Пасмурное зимнее утро. Мясная лавка еще не
      открыта. Молочная уже освещена. У дверей ждут несколько покупателей.
      Мужчина. Наверно, и сегодня масла не будет.
      Первая женщина. Вот беда! А мне и нужно-то на грош. Не раскупишься на то, что мой зарабатывает.
      Юноша. Хватит вам брюзжать. Германии нужны пушки, а не масло. И это вернее верного. Он же ясно сказал.
      Первая женщина (покорно). Правильно.
      Молчание.
      Юноша. Разве масло помогло бы нам занять Рейнскую область? Когда заняли, то все были довольны, а пойти на какую-нибудь жертву никому не хочется.