Советник (так как судья молчит). Освободите два места и не мешайте нам.
      Служитель уходит.
      Судья. Только их недоставало!
      Советник. Фон Миль ни за что не допустит, чтобы Арндта засудили, ведь это верное разорение. Арндт ему нужен.
      Судья (совершенно убит). Как дойная корова.
      Советник. Этого я не говорил, И я вообще не понимаю, как ты можешь -приписывать мне такие мысли, решительно не понимаю. Я категорически заявляю, что не сказал ни единого слова против господина фон Миля. Мне очень жаль, Голь, что приходится это подчеркивать.
      Судья (взволнованно). Что ты, Фей, как ты можешь так со мной разговаривать? При наших отношениях!
      Советник. Какие такие "наши отношения"? Не могу же я вмешиваться в дела, которые ты ведешь. Хочешь - ссорься с министром юстиции, хочешь - с штурмовым отрядом, словом, решай как знаешь. В наше время каждый должен думать о себе.
      Судья. Я и думаю о себе. Я только не знаю, что придумать. (Подходит к двери и прислушивается к шуму в зале.)
      Советник. Да, прискорбно.
      Судья (с отчаянием). Господи, я же на все готов, пойми ты это! Тебя точно подменили. Я решу так или этак, как прикажут, но я же должен знать, что мне приказано. Если этого не знаешь, так и правосудия больше нет!
      Советник. Я на твоем месте не стал бы кричать, что правосудия больше нет, Голь.
      Судья. Что уж я опять не так сказал? Я вовсе не это имел в виду. Я только хочу сказать, что когда интересы так противоречивы...
      Советник. В Третьей империи нет противоречий.
      Судья. Конечно, конечно. Разве я спорю? Что ты каждое мое слово как на аптекарских весах взвешиваешь?
      Советник. Почему бы и нет? Я - судья.
      Судья (обливаясь потом). Если бы стали взвешивать на весах каждое слово каждого судьи, дорогой Фей! Да я готов разобрать это дело самым тщательным, самым добросовестным образом, но мне должны сказать, какое решение диктуется высшими интересами. Если я решу, что еврей не выходил из магазина, разозлится домовладелец... нет - компаньон... я уже совсем запутался... а если я признаю, что спровоцировал штурмовиков безработный, то домовладелец, фон... постой, постой, как раз фон Миль хочет, чтобы... За что меня сажать в глухую дыру в Померании? У меня грыжа, и я не хочу связываться со штурмовиками, и, наконец, у меня же семья, Фей! Хорошо моей жене говорить, чтобы я просто разобрал, как было дело. После этого в лучшем случае очнешься в больнице. Разве я ставлю вопрос о налете? Я ставлю вопрос о провокации. Так что же от меня хотят? Я, конечно, засужу не штурмовиков, а еврея или безработного, но которого из них засудить? Как мне выбрать между безработным и евреем, иначе говоря, между компаньоном и домовладельцем? В Померанию я ни за что не поеду, уж лучше в концентрационный лагерь! Это же невозможно, Фей. Что ты на меня так смотришь, точно я подсудимый! Ведь я же, кажется, на все готов!
      Советник (встав с кресла). В том-то и дело, что одной готовности мало, дорогой мой.
      Судья. Как же я должен решить?
      Советник. Предполагается, господин Голь, что совесть подсказывает судье его решение. Запомните это! Имею честь.
      Судья. Ну конечно. Совесть и разумение. Но в этом, данном случае что я должен выбрать? Скажи, Фей!
      Советник уходит. Судья, онемев, смотрит ему вслед. Звонит телефон.
      Судья (снимает трубку). Да?.. Эмми?.. От чего отказались?.. От партии в кегли?.. Кто звонил?.. Адвокат Приснитц?.. Он-то откуда знает? Что это значит? Это значит, что я должен вынести приговор. (Вешает трубку.)
      Входит служитель. Явственно доносится шум из коридора.
      Служитель. Дело Геберле, Шюнта и Гауницера, господин судья.
      Судья (собирает бумаги). Иду.
      Служитель. Господина председателя окружного суда я посадил на места для прессы. Он ничего, остался доволен; А вот господин генеральный прокурор отказался сесть на скамью свидетелей. Он, видимо, хотел сесть за судейский стол. Но тогда вам, господин судья, пришлось бы слушать дело, сидя на скамье подсудимых! (Глупо смеется своей шутке.)
      Судья. Нет-нет, туда я ни за что не сяду.
      Служитель. Не сюда, не сюда, вот в эту дверь. А где же папка с обвинительным заключением?
      Судья (окончательно потеряв голову). Да, она мне нужна, а то я, пожалуй, не буду знать, кто обвиняемый, что, а? Так куда же нам все-таки посадить генерального прокурора?
      Служитель. Да вы книжку с адресами захватили, господин судья. Вот ваша папка. (Сует ему под мышку.)
      Судья, вытирая пот, в полном смятении выходит.
      7
      ПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ ЗАБОЛЕВАНИЕ
      Жрецы медицинской науки
      Идут, потирая руки;
      Им платят со штуки, подряд.
      И тех, кого мастер заплечный калечит,
      Они латают, штопают, лечат
      И шлют в застенок назад.
      Берлин, 1934 год. Больничная палата. Только что доставлен новый больной. Сестры вписывают его фамилию на аспидную дощечку в головах койки. На
      соседних койках разговаривают двое больных.
      Первый больной. А у этого что?
      Второй больной. Я уже видел его в перевязочной. Сидел рядом с его носилками. Он был еще в сознании, но ничего не ответил, когда я спросил, что с ним. У него все тело - одна сплошная рана.
      Первый больной. Незачем было тогда и спрашивать.
      Второй больной. Так я же увидел, только когда его начали перевязывать.
      Одна из сестер. Тише, профессор идет!
      В сопровождении ассистентов и сестер в палату входит хирург.
      Хирург (останавливается возле одной из коек; наставительно). Перед вами, господа, великолепнейший случай, показывающий, насколько важно спрашивать все вновь и вновь, искать все более глубоких причин заболевания, без чего медицина превращается в простое знахарство. У пациента все явления, характерные для невралгии, и долгое время его от нее и лечили. На деле оказалось, что он страдает болезнью Рейно; пациент нажил ее от работы с пневматическими инструментами, то есть, господа, мы имеем дело с профессиональным заболеванием. Лишь теперь можем мы вести лечение правильно. Вы видите на этом случае, насколько ошибочно рассматривать пациента только в клинической обстановке, вместо того чтобы спросить: откуда этот пациент, где он нажил свою болезнь и куда пациент возвратится по излечении. Какие три пункта обязательны для хорошего врача? Что он должен уметь? Во-первых...
      Первый ассистент. Спрашивать.
      Хирург. Во-вторых?
      Второй ассистент. Спрашивать.
      Хирург. В-третьих?
      Третий ассистент. Спрашивать, господин профессор!
      Хирург. Правильно! Спрашивать! И в первую очередь о чем?
      Третий ассистент. О социальных условиях, господин профессор!
      Хирург. И бесстрашно устремлять свой взор на частную жизнь пациента, которая нередко бывает, увы, весьма печальной. Когда человек вынужден заниматься такой профессией, которая рано или поздно должна его физически разрушить, и он, так сказать, умирает, чтобы не околеть с голоду, мы не любим слышать о таких вещах и избегаем об этом спрашивать. (Подходит со своей свитой к койке нового пациента.) А что у этого?
      Старшая сестра что-то шепчет ему на ухо.
      Ах так! (Бегло и, видимо, принуждая себя осматривает больного. Диктует.) Ушибы на спине и на бедрах. Открытые раны на животе. Еще что?
      Старшая сестра (читает вслух). Кровь в моче.
      Хирург. С каким диагнозом доставлен?
      Старшая сестра. Разрыв левой почки.
      Хирург. Сначала надо еще сделать рентген. (Намеревается отойти.)
      Третий ассистент (записывающий историю болезни). Причина заболевания, господин профессор?
      Хирург. А какая причина указана?
      Старшая сестра. Как причина заболевания указано падение с лестницы.
      Хирург (диктует). Падение с лестницы. Почему руки связаны?
      Старшая сестра. Пациент уже два раза срывал повязку.
      Хирург. Почему?
      Первый больной (вполголоса). Откуда пациент и куда пациент вернется по излечении?
      Все круто оборачиваются к нему.
      Хирург (откашливаясь.) Если пациент будет неспокоен, дайте морфий. (Подходит к следующей койке.) Ну что, получше стало? Набираемся сил? (Смотрит у больного горло.)
      Один из ассистентов (другому). Рабочий. Доставлен из Ораниенбурга.
      Другой ассистент (усмехаясь). Стало быть, тоже профессиональное заболевание.
      8
      ФИЗИКИ
      Тевтонские бороды всклоченные
      Приклеив, идут озабоченные
      Ученые нашей страны.
      Нелепую физику новую
      С бесспорно арийской основою
      Они придумать должны.
      Геттинген, 1935 год. Институт физики. Двое ученых Икс и Игрек. Игрек
      только что вошел. У него вид заговорщика.
      Игрек. Получил!
      Икс. Что?
      Игрек. Ответ на вопросы, посланные Миковскому в Париж.
      Икс. Относительно гравитационных волн?
      Игрек. Да.
      Икс. И что же?
      Игрек. Знаешь, кто дал нам исчерпывающий ответ?
      Икс. Кто?
      Игрек пишет на бумажке фамилию и протягивает записку Иксу. После того как Икс прочел, Игрек берет бумажку, рвет ее на мелкие клочки и бросает в
      печку.
      Игрек. Миковский переслал наши вопросы ему. Вот его ответ.
      Икс (жадно протягивает руку). Дай сюда! (Внезапно отпрянув.) Но если узнают, с кем мы переписываемся...
      Игрек. Этого нельзя допустить!
      Икс. Но иначе мы не можем сделать дальше ни шага. Давай уж, все равно!
      Игрек. Ты ничего не поймешь. Я все тут зашифровал по-своему. Так оно вернее. Я прочту тебе.
      Икс. Потише!
      Игрек. Ролькопф там, в лаборатории? (Указывает направо.)
      Икс (указывает налево). Нет, зато там Рейнгард. Сядь сюда.
      Игрек (читает). Речь идет о двух произвольных контрвариантных векторах ф и Y и о контрвариантном векторе t. С их помощью образуются компоненты смешанного тензора второй степени, структура которого в соответствии с этим выражается:
      При соответствующем выборе пространственных координат отклонение от величины c2dt2 очень незначительно.
      Где-то хлопает дверь, и ученые спешат спрятать свои записи. Но тревога оказывается напрасной. В дальнейшем оба настолько увлекаются, что даже
      забывают, каким предосудительным делом они заняты.
      (Продолжает читать.) С другой стороны, неизвестные массы очень малы тю сравнению с покоящейся массой, создающей поле, вследствие чего движение тел, помещенных в гравитационное поле, определяется геодезической мировой линией в этом статическом гравитационном поле. Она (эта линия) удовлетворяет вариационному принципу
      причем концы соответствующего отрезка мировой линии закреплены.
      Икс. А что говорит Эйнштейн о...
      По ужасу на лице Игрека Икс видит, что проговорился, и сам замирает на месте от ужаса. Игрек вырывает у него из рук сделанные им записи и засовывает все
      бумаги в карман.
      Игрек (очень громко, обращаясь к стене налево). Чисто еврейские фокусы! С физикой это не имеет ничего общего.
      Облегченно вздохнув, оба снова берут свои записи и молча, с величайшей
      опаской, продолжают работать.
      9
      ЖЕНА ЕВРЕЙКА
      Идут на еврейках женатые,
      Изменники расы завзятые.
      Их спарят с арийками тут,
      Блондинкой заменят брюнетку,
      И, словно в случную клетку,
      Насильно в расу вернут.
      Франкфурт, 1935 год. Вечер. Жена укладывает чемоданы. Она выбирает вещи, какие нужно взять с собой. Иногда она вынимает уже уложенную вещь и снова ставит ее на место, а взамен укладывает другую. Долго она колеблется, взять ли ей большую фотографию мужа, стоящую на комоде. В конце концов она оставляет ее. Устав от сборов, она присаживается на чемодан, подперев голову
      рукой. Потом встает, подходит к телефону и набирает номер.
      Жена. Это вы, доктор?.. Говорит Юдифь Кейт. Добрый вечер. Я хотела только сказать, что теперь вам придется поискать другого партнера в бридж. Я уезжаю... Нет, ненадолго, недели на две... В Амстердам... Да, говорят, весной там чудесно... У меня там друзья... Нет, не в единственном числе... Напрасно сомневаетесь... С кем вы теперь будете играть в бридж?.. Но ведь мы и) так уже две недели не играем... Ну конечно, Фриц тоже был простужен. В такой холод вообще нельзя играть в бридж... Я так и сказала. Да что вы, доктор, с чего бы? Нисколько... Ведь у Теклы гостила мать... Знаю... С какой стати мне пришло бы это в голову... Нет, это не внезапно. Я давно собиралась, только все откладывала, а теперь мне пора... Да, в кино пойти нам уже тоже не придется. Кланяйтесь Текле. Может быть, вы как-нибудь в воскресенье позвоните ему. Так до свидания! Да, конечно, с удовольствием!.. Прощайте! (Вешает трубку и набирает другой номер.) Говорит Юдифь Кейт. Нельзя ли позвать фрау Шэкк?.. Я хочу проститься с тобой, я уезжаю ненадолго... Нет, я здорова, просто хочется повидать новые места, новых людей... Да, что я хотела тебе сказать, во вторник вечером у Фрица будет профессор, может быть, и вы зайдете? Я ведь сегодня ночью уезжаю. Да, во вторник... Нет, я только хотела сказать, что уезжаю сегодня ночью, так вот я подумала, отчего бы и вам не прийти?.. Ну хорошо, скажем - несмотря на то, что меня не будет. Я же знаю, что вы не из таких, ну что ж, время беспокойное и всем приходится быть начеку. Так вы придете?.. Если у Макса будет время?.. У него будет время, скажи ему, что придет профессор... Ну, мне пора. Прощай. (Вешает трубку и набирает еще номер.) Гертруда, ты? Это я, Юдифь. Прости, если помешала... Благодарю. Я хотела тебя спросить, не могла бы ты присмотреть за Фрицем, я уезжаю на несколько месяцев... Вот как? Ты же его сестра... Почему тебе не хочется?.. Никто ничего не подумает, и уж во всяком случае не Фриц... Конечно, он знает, что мы с тобой не очень дружим... но... ну хорошо, он сам тебе позвонит. Да, я ему скажу... Все ведь более или менее налажено, но квартира несколько велика... Как убирать его кабинет, Ида знает, пусть там хозяйничает... По-моему, она очень расторопная, и Фриц привык к ней... И вот что еще - пожалуйста, не пойми это превратно, - он не любит разговоров до обеда - не забудешь? Я всегда воздерживалась... Ну не будем сейчас спорить об этом, до отхода поезда осталось мало времени, а я еще не уложила вещи... Последи за его костюмами и напомни ему, что нужно пойти к портному, он заказал пальто. И позаботься, чтобы у него в спальне подольше топили, он спит всегда с открытым окном, а еще слишком холодно... Нет, я не думаю, что ему нужно закаляться, прости, Гертруда, у меня больше нет времени... Я тебе очень благодарна, и мы же будем писать друг другу. Прощай. (Вешает трубку и набирает еще номер.) Анна? Говорит Юдифь. Слушай, я сейчас уезжаю... Нет, это необходимо, становится слишком трудно... Слишком трудно!.. Нет, Фриц яе хочет, и он еще ничего не знает. Я просто уложила вещи... Не думаю... Не думаю, чтобы он стал особенно возражать. Для него это становится слишком трудно по внешним причинам. Нет, об этом мы не уславливались... Мы вообще никогда об этом не говорили, никогда!.. Нет, он не переменился, напротив... Слушай, я хотела бы, чтобы вы немного развлекали его, хотя бы в первое время... Да, особенно по воскресеньям, и уговорите его переехать... Квартира слишком велика для него. Я бы охотно забежала к тебе проститься, но ведь ваш швейцар, понимаешь?.. Ну прощай, нет-нет, не приезжай на вокзал, ни под каким видом!.. Прощай, я напишу... Непременно. (Вешает трубку. Во время разговора она курила. Теперь она сжигает записную книжку, которую перелистывала, ища номера телефонов. Несколько раз прохаживается по комнате. Потом начинает говорить, репетируя маленькую речь перед мужем, и становится ясно, что муж всегда сидит на определенном кресле.) Так вот, Фриц, я уезжаю. Пожалуй, мне следовало давно уже это сделать, ты не сердись, что я не могла решиться, но... (Остановилась, задумалась. Начинает снова.) Фриц, не надо удерживать меня, мне нельзя оставаться... Ясно же, что я погублю тебя. Я знаю, ты не трус, полиции ты не боишься, но есть вещи пострашнее. Они не отправят тебя в концлагерь, но не сегодня-завтра закроют перед тобой двери клиники. Ты ничего не скажешь, но ты заболеешь. Не хочу я, чтобы ты тут сидел без дела, перелистывал журналы. Я уезжаю из чистого эгоизма, только и всего. Молчи... (Снова останавливается и снова начинает.) Не говори, что ты не изменился, это неправда! На прошлой неделе ты вполне объективно заметил, что процент евреев среди ученых не так-то уж велик. Всегда начинается с объективности. И почему ты постоянно твердишь мне теперь, что никогда во мне не был так силен еврейский национализм. Конечно, я националистка. Это заразительно. Ах, Фриц, что с нами случилось! (Останавливается. Начинает снова.) Я не говорила тебе, что хочу уехать, давно уже хочу, потому что, как только взгляну на тебя, слова застревают в горле. В самом деле, нужно ли объясняться, Фриц? Ведь все уже решено. Какой бес вселился в них? Чего они, в сущности, хотят? Что я им сделала? Политикой я никогда не занималась. Разве я была за Тельмана? Я же из тех буржуазных дам, которые держат прислугу и так далее, и вдруг оказывается, что на это имеют право только блондинки. Я последнее время часто вспоминаю: как много лет назад ты сказал мне, что существуют очень ценные люди и менее ценные и что одним дают инсулин при диабете, а другим не дают. А я-то, дура, согласилась с этим. Теперь они сортируют людей по новому признаку, и теперь я в числе неполноценных. Поделом мне. (Останавливается. Начинает снова.) Да, я укладываю вещи. Не притворяйся, что ты этого не замечал. Фриц, все можно вынести, кроме одного: неужели в последний час мы не взглянем честно друг другу в глаза? Нельзя, чтобы они этого добились, Фриц. Они сами лгут и хотят всех принудить ко лжи. Десять лет назад, когда кто-то сказал мне, что я совсем не похожа на еврейку, ты тут же возразил: нет, похожа. Меня это порадовало. Все было ясно. Зачем же теперь нам ходить вокруг да около? Я уезжаю, потому что иначе тебя лишат должности. Потому что с тобой и сейчас уже не здороваются в клинике и потому что ты уже не спишь по ночам. Не говори, что я не должна уезжать. Я тороплюсь, потому что не хочу дождаться того дня, когда ты скажешь мне: уезжай. Это только вопрос времени. Стойкость - это тоже вопрос времени. Она может выдержать определенный срок, точно так как перчатки. Хорошие перчатки носятся долго, но не вечно. Не думай, что я сержусь. Нет, сержусь. Почему я должна со всем соглашаться? Что плохого в форме моего носа, в цвете моих волос? Меня вынуждают бежать из города, в котором я родилась, чтобы им остался лишний паек масла. Что вы за люди? Да-да, и ты. Вы изобрели квантовую теорию, остроумнейшие методы лечения, и вы позволяете этим дикарям командовать вами. Вам внушают, что вы завоюете мир, но вам не разрешают иметь жену по своему выбору. Искусственное дыхание и "Помни, солдат, о задаче своей: каждою пулей русского сбей". Вы чудовища или подлизы чудовищ! Да, неразумно, что я это говорю, но к чему разум в таком мире, как наш? Ты сидишь и смотришь, как твоя жена укладывает чемоданы, и молчишь. У стен есть уши, да? Так вы же молчите! Одни подслушивают, другие молчат. Фу, черт! Мне лучше бы помолчать. Если бы я тебя любила, я бы молчала. А я ведь и вправду тебя люблю. Подай мне белье - вон то. Видишь, какое нарядное. Оно мне понадобится. Мне тридцать шесть лет, это еще не старость, но долго заниматься экспериментами мне уже нельзя. В той стране, куда я попаду, это не должно повториться. Человек, за которого я выйду, должен иметь право держать меня при себе. И пожалуйста, не говори, что ты будешь высылать мне деньги, ты же знаешь, что тебе этого не разрешат. И не делай вид, что это на какой-нибудь месяц. То, что здесь происходит, продлится не один месяц. Ты это знаешь и я знаю. Так что не говори: всего-то на несколько недель, подавая мне шубу, - ведь шуба-то понадобится мне только зимой. И не будем называть это несчастьем. Будем называть это позором. Ах, Фриц! (Умолкает.)
      Где-то хлопает дверь. Жена наспех приводит себя в порядок. Входит ее муж.
      Муж. Ты что это? Порядок наводишь?
      Жена. Нет.
      Муж. Зачем ты укладываешь вещи?
      Жена. Хочу уехать.
      Муж. Что случилось?
      Жена. Мы же как-то говорили, что мне следовало бы на время уехать. Здесь ведь теперь не слишком приятно.
      Муж. Какие глупости!
      Жена. Так что же, оставаться мне?
      Муж. А ты куда, собственно, думаешь поехать?
      Жена. В Амстердам. Только бы уехать.
      Муж. Но ведь у тебя там никого нет.
      Жена. Никого.
      Муж. Почему же ты не хочешь остаться? Во всяком случае, из-за меня тебе незачем уезжать.
      Жена. Незачем.
      Муж. Ты знаешь, что я ничуть к тебе не переменился. Ты это знаешь, Юдифь?
      Жена. Да.
      Он обнимает ее. Они молча стоят среди чемоданов.
      Муж. Никаких других причин для твоего отъезда нет?
      Жена. Ты же знаешь.
      Муж. Может быть, это не так уж глупо. Тебе нужно подышать свежим воздухом. Здесь можно задохнуться. Я приеду за тобой. Два-три дня, что я пробуду по ту сторону границы, освежат и меня.
      Жена. Верно.
      Муж. Да и вообще - долго здесь так продолжаться не может. Откуда-нибудь придет перемена. Все это кончится, как воспалительный процесс.
      Жена. Конечно. Ты видел Шэкка?
      Муж. Да, то есть мы столкнулись на лестнице. Мне кажется, он уже жалеет, что они разошлись с нами. Он был явно смущен. В конце концов им придется ослабить нажим на нас, интеллигентов. С одними лакеями, которые только и умеют что спину гнуть, воевать не пойдешь. И люди не так уж сильно хамят, если им давать отпор. Ты когда хочешь ехать?
      Жена. В девять пятнадцать.
      Муж. А куда посылать тебе деньги?
      Жена. Лучше всего - Амстердам, главный почтамт, до востребования.
      Муж. Я добьюсь специального разрешения. Черт возьми, не могу же я допустить, чтобы моя жена жила на десять марок в месяц! В общем все это большое свинство. На душе у меня просто отвратительно.
      Жена. Если ты приедешь за мной, тебе станет легче.
      Муж. Хоть почитать газету, в которой что-нибудь сказано.
      Жена. Гертруде я звонила. Она будет присматривать за тобой.
      Муж. Совершенно излишне. Из-за нескольких недель...
      Жена (начинает опять, укладываться). А теперь подай мне, пожалуйста, шубу.
      Муж (подает ей шубу). В конце концов, всего-то на несколько недель.
      10
      ШПИОН
      Профессоры маршируют,
      Их лоботрясы муштруют
      И жучат, отставкой грозя.
      Зачем для безусых отребий
      Знать о земле и о небе,
      Когда им думать нельзя?
      Идут прелестные детки,
      Что служат в контрразведке,
      Доносит каждый юнец,
      О чем болтают и мама и папа,
      И вот уже мама и папа - в гестапо,
      И маме и папе конец.
      Кельн, 1935 год. Дождливый день. Воскресенье. Муж, жена и сын-школьник
      только что пообедали. Входит служанка.
      Служанка. Фрау Климбч с мужем спрашивают, дома ли господа?
      Муж (резко). Нет.
      Служанка выходит.
      Жена. Ты должен был сам подойти к телефону. Они ведь знают, что мы никуда не могли уйти.
      Муж. Почему это мы никуда не могли уйти?
      Жена. Потому что идет дождь.
      Муж. Это еще не причина.
      Жена. Да и куда бы мы могли пойти? Они сразу об этом подумают.
      Муж. Мало ли куда можно пойти.
      Жена. Так почему же мы не идем?
      Муж. А куда нам идти?
      Жена. Если бы хоть дождя не было.
      Муж. А куда бы мы пошли, если бы дождя не было?
      Жена. Прежде можно было по крайней мере встречаться с людьми.
      Пауза.
      Напрасно ты не подошел к телефону. Теперь они знают, что мы не хотим поддерживать с ними знакомство.
      Муж. Ну и пусть знают!
      Жена. Неприятно, что мы сторонимся их теперь, когда все начали их сторониться.
      Муж. Мы их не сторонимся.
      Жена. Так почему им тогда не прийти к нам?
      Муж. Потому что этот Климбч надоел мне до смерти.
      Жена. Прежде ты этого не говорил.
      Муж. Прежде! Не раздражай ты меня своим вечным "прежде"!
      Жена. Во всяком случае, прежде ты не оборвал бы знакомства с ним потому, что школьная инспекция что-то против него затевает.
      Муж. Ты, значит, хочешь сказать, что я трус?
      Пауза.
      Так позвони им и скажи, что мы вернулись из-за дождя.
      Жена (не двигается с места). Может быть, спросить Лемке, не зайдут ли они?
      Муж. Чтобы они опять доказывали нам, что мы с недостаточным рвением относимся к противоздушной обороне?
      Жена (мальчику). Клаус Генрих, отойди от радио!
      Муж. И как нарочно сегодня идет дождь. Что за несчастье! Нечего сказать, удовольствие жить в стране, где дождь - это целое несчастье!
      Жена. По-твоему, очень умно говорить вслух такие вещи?
      Муж. У себя, в моих четырех стенах, я могу говорить что мне угодно. Я не позволю, чтобы мне в моем собственном доме... (Умолкает.)
      Входит служанка с кофейным сервизом. Оба молчат, пока она не выходит.
      Неужели нельзя обойтись без служанки, у которой отец - квартальный наблюдатель?
      Жена. Об этом мы, кажется, уже достаточно говорили. В конце концов ты сказал, что это имеет свои преимущества.
      Муж. Тебя послушать, чего только я не говорил. Вот скажи такое твоей мамаше, и мы попадем в хорошенькую историю.
      Жена. О чем я говорю с моей матерью - это...
      Входит служанка с кофе.
      Больше ничего не нужно, Эрна, можете идти. Я сама налью.
      Служанка. Большое спасибо, сударыня. (Уходит.)
      Мальчик (отрываясь от газеты). Все священники так делают, папа?
      Муж. Что делают?
      Мальчик. Что здесь написано.
      Муж. Что это ты читаешь? (Вырывает у него газету из рук.)
      Мальчик. Наш группенфюрер сказал нам - можете читать все, что пишут в этой газете.
      Муж. Группенфюрер мне не указ. Что тебе можно и чего тебе нельзя читать, решаю я.
      Жена. Вот десять пфеннигов, Клаус Генрих, поди купи себе что-нибудь.
      Мальчик. Да ведь дождь идет. (Нерешительно подходит к окну.)
      Муж. Если они не перестанут печатать отчеты о процессах священников, я вообще откажусь от подписки на эту газету.
      Жена. А на какую ты подпишешься? Ведь это печатают во всех.
      Муж. Если такие мерзости печатаются во всех газетах, то я не стану читать ни одной. И от этого я буду знать не меньше, чем сейчас, что делается на свете.
      Жена. Собственно, не так плохо, что они наводят чистоту.
      Муж. Все это только политика.
      Жена. Во всяком случае, нас это не касается. Мы ведь протестанты.
      Муж. Но народу не все равно, если при мысли о ризнице ему мерещатся всякие гадости.
      Жена. Ну а что же им делать, если такие вещи действительно происходят?
      Муж. Что им делать? Не мешало бы им хоть раз на себя оборотиться. У них в Коричневом доме будто бы вполне чисто.
      Жена. Но ведь эти процессы доказывают оздоровление нашего народа, Карл!
      Муж. Оздоровление! Хорошенькое оздоровление! Если это называется здоровьем, то я предпочитаю болезнь.
      Жена. Ты сегодня все время нервничаешь. Что-нибудь случилось в школе?
      Муж. Что могло случиться в школе? И, пожалуйста, не тверди постоянно, что я нервничаю, именно от этого я и начинаю нервничать.
      Жена. Почему мы вечно спорим, Карл? Прежде...
      Муж. Этого только я и ждал! "Прежде"! Ни прежде, ни теперь я не желал и не желаю, чтобы кто-нибудь отравлял воображение моего сына.
      Жена. Кстати, где он?
      Муж. Откуда мне знать?
      Жена. Ты видел, как он ушел?
      Муж. Нет.
      Жена. Не понимаю, куда он мог деться. (Зовет.) Клаус Генрих!.. (Выбегает из комнаты. Слышно, как она зовет сына. Через некоторое время она возвращается.) Он действительно ушел!
      Муж. Почему бы ему и не уйти?
      Жена. Дождь льет как из ведра!
      Муж. Незачем так волноваться, если мальчику захотелось выйти из дому.
      Жена. Что мы, собственно, говорили?
      Муж. Какое это имеет к нему отношение?
      Жена. Ты так несдержан последнее время. -Муж. Во-первых, это вовсе не так, а во-вторых, если бы даже я действительно был несдержан последнее время, то какое это имеет отношение к тому, что мальчика нет дома?
      Жена. Но ведь они всегда прислушиваются.
      Муж. Ну и?..
      Жена. "Ну и..." Что, если он начнет болтать? Ты ведь знаешь, что им вколачивают в голову в Гитлерюгенд. От них же прямо требуют, чтобы они доносили обо всем. Странно, что он так тихонько ушел.
      Муж. Глупости.
      Жена. Ты не заметил, когда он ушел?
      Муж. Он довольно долго стоял у окна.
      Жена. Хотела бы я знать, что он успел услышать.
      Муж. Но ведь ему известно, что бывает, когда на кого-нибудь донесут.
      Жена. А тот мальчик, о котором рассказывал Шмульке? Его отец до сих пор в концлагере. Если бы мы хоть знали, до каких пор он оставался тут в комнате.
      Муж. Все это совершеннейший вздор! (Пробегает по другим комнатам и зовет мальчика.)
      Жена. Странно, что он, не сказав ни слова, просто взял и ушел. Это на него не похоже.
      Муж. Может быть, он пошел к товарищу?
      Жена. Тогда он у Муммерманов. Я сейчас позвоню туда. (Снимает телефонную трубку.)
      Муж. Уверен, что это ложная тревога.
      Жена (у телефона). Говорит фрау Фурке. Добрый день, фрау Муммерман. Скажите, Клаус Генрих у вас?.. Нет?.. Не понимаю, куда он пропал.... Вы не знаете, фрау Муммерман, комитет Гитлерюгенд открыт по воскресеньям?.. Да?.. Большое спасибо, я сейчас позвоню туда. (Вешает трубку.)
      Оба некоторое время сидят молча.
      Муж. Что он, собственно, мог слышать?
      Жена. Ты говорил про газету, И про Коричневый дом - что было уже совершенно лишнее. Ты ведь знаешь, какой он истинный немец.
      Муж. А что я такого сказал про Коричневый дом?
      Жена. Неужели ты не помнишь? Что там не все чисто.
      Муж. Но это ведь нельзя истолковать как враждебный выпад. Не все чисто, или, как я сказал в более мягкой форме, не все вполне чисто - что уже составляет разницу, и притом довольно существенную, - это скорее шутливое замечание в народном духе, так сказать, в стиле обыденной разговорной речи, которое всего лишь означает, что, вероятно, даже там кое-что не всегда обстоит так, как хотелось бы фюреру.