Бертольд Брехт
      Страх и нищета в Третьей империи
      Двадцать четыре сцены
      В сотрудничестве с М. Штеффин
      Сцены 1, 5, 7, 13 - перевод В. Станевич
      Сцены 2 4, 8, 11, 12, 14, 15, 16, 20, 21, 23, 24 - перевод Н. Касаткиной
      Сцены 3, 22 - перевод Н. Вольпин
      Сцена 6 - перевод В. Топер
      Сцены 9, 17, 18, 19 - перевод Вл. Нейштадта
      Сцена 10 - перевод А. Гуровича
      Стихи - перевод Арк. Штейнберга
      НЕМЕЦКИЙ ПАРАД
      На пятый год вещал нам самозванный
      Посланец божий, что к своей войне
      Он подготовлен: есть, мол, танки, пушки,
      Линкоры есть в избытке, а в ангарах
      Бесчисленные самолеты ждут его приказа,
      Чтоб, взвившись в воздух, небо затемнить.
      Тогда решили мы взглянуть: какой народ, каких
      людей,
      С какими думами и нравами он сможет
      Объединить под знаменем своим. И мы тогда
      Построили Германию к параду.
      Вот катится пестрая масса
      Пушечного мяса.
      Всеобщий имперский съезд!
      Кровавые флаги повсюду,
      На каждом - рабочему люду
      Крюкастый крест.
      Кому шагать не под силу
      Ползет на карачках в могилу
      Во имя "его борьбы".
      Не слышно ни жалоб, ни стонов
      От рева медных тромбонов,
      От барабанной пальбы.
      Плетутся жены и дети.
      Пять зим - словно пять столетий!
      За рядом тащится ряд
      Калеки, старцы, больные,
      А с ними и все остальные
      Великий немецкий парад!
      1
      НАРОДНОЕ ЕДИНСТВО
      Эсэсовцы-офицеры,
      Его речами и пивом без меры
      Упившись, шагают вперед.
      Им надо, чтоб стал дерзновенным,
      Внушающим страх, и смиренным,
      И очень послушным народ.
      Ночь 30 января 1933 года. Два офицера-эсэсовца, спотыкаясь, бредут по улице.
      Первый. Значит, все-таки наша взяла. А факельное шествие прямо величественно! Вчера еще банкрот, нынче рейхсканцлер! Вчера ощипанный коршун - нынче государственный орел!
      Справляют нужду.
      Второй. А теперь начнется это самое народное единство. Я жду от немецкого народа духовного подъема в самых больших масштабах.
      Первый. Сначала надо выцарапать истинного немца из этой кучи неполноценной сволочи. Куда это мы забрели? Ни одного флага!
      Второй. Мы заплутались.
      Первый. Паршивое место.
      Второй. Квартал преступников.
      Первый. Ты думаешь, тут опасно?
      Второй. Да разве порядочный немец будет тебе жить в таком вот бараке?
      Первый. И всюду темно!
      Второй. Их дома нет.
      Первый. Нет, эти молодцы дома. Думаешь, они глядят на рождение Третьей империи из первого ряда? Ступай вперед, я прикрою тебя с тыла.
      Пошатываясь, они снова пускаются в путь, первый позади второго.
      Первый. В этих местах как будто проходит канал?
      Второй. Не знаю.
      Первый. Мы там за углом одно марксистское гнездо разорили. Они потом уверяли, будто это был католический союз подмастерьев. Все вранье! Ни на одном не было воротничка.
      Второй. А как ты думаешь, он может создать это самое народное единство?
      Первый. Он все может. (Застывает на месте и прислушивается.)
      Где-то открылось окно.
      Второй. Это что такое? (Спускает предохранитель своего револьвера.)
      Из окна высовывается старик в ночной сорочке и тихонько опрашивает: "Эмма,
      это ты"?
      Это они! (Делает крутой поворот и как бешеный начинает стрелять во все стороны.)
      Первый (орет). Помогите!
      Из окна против того, в котором все еще стоит старик, раздается отчаянный
      вопль подстреленного человека.
      2
      ПРЕДАТЕЛЬСТВО
      Идут предатели. Эти
      Теперь у всех на примете.
      Соседей топили они.
      Не спится домашним шпионам!
      Им звоном грозят похоронным
      Грядущие дни.
      Бреславль, 1933 год. Обывательская квартирка. Мужчина и женщина стоят у
      двери и прислушиваются. Оба очень бледны.
      Женщина. Спустились?
      Мужчина. Нет еще.
      Женщина. Перила обломали. Когда его вытаскивали из квартиры, он был уже без памяти.
      Мужчина. Я ведь только сказал, что заграницу не мы ловили.
      Женщина. Ты сказал не только это.
      Мужчина. Больше я ничего не говорил.
      Женщина. Что ты на меня смотришь? Не говорил так не говорил, значит, все в порядке.
      Мужчина. Вот и я так думаю.
      Женщина. А почему ты не пойдешь в участок и не скажешь, что никаких у них гостей в субботу не было?
      Молчание.
      Мужчина. Не стану я ходить в участок. Это звери, а не люди. Смотри, что из него сделали.
      Женщина. Поделом ему. Не надо совать нос в политику.
      Мужчина. Жалко только, что куртку на нем разорвали. Все мы - люди небогатые.
      Женщина. До куртки ли теперь.
      Мужчина. А все-таки жалко, что ее разорвали.
      3
      МЕЛОВОЙ КРЕСТ
      А вот штурмовые оравы,
      Привычные к слежке кровавой,
      Идут, отдавая салют.
      В застенках собратьев терзая,
      Они от жирных хозяев
      Подачки какой-нибудь ждут.
      Берлин, 1933 год. Кухня в господском доме. Штурмовик, кухарка, горничная,
      шофер.
      Горничная. Ты в самом деле должен через полчаса уходить?
      Штурмовик. Ночное учение!
      Кухарка. Что вы там делаете по ночам?
      Штурмовик. Служебная тайна.
      Кухарка. Облава?
      Штурмовик. Вам бы все узнать. Но у меня никто ничего не выведает. Из колодца рыбу не выудишь.
      Горничная. И тебе еще нужно сегодня в Рейникендорф?
      Штурмовик. В Рейникендорф? А почему не в Руммельсбург или в Лихтерфельде, а?
      Горничная (смущенно). Может, покушал бы в дорогу?
      Штурмовик. Зарядиться перед боем? Пожалуй!
      Кухарка ставит прибор.
      Да, нам болтать не положено! Захватить противника врасплох! Нагрянуть с той стороны, где не видно ни облачка. Посмотрите на фюрера, когда он что-нибудь замышляет: непроницаем! Вы никогда ничего не знаете наперед. Он, может быть, и сам-то наперед ничего не знает. А потом сразу удар... молниеносно. Самые сумасшедшие штуки. И поэтому все перед нами трепещут. (Обвязался салфеткой и, вооружившись ножом и вилкой, спрашивает осторожно.) А господа не нагрянут, Анна? А то я тут сижу и набиваю рот деликатесами. (Рявкает, как будто с полным ртом.) Хайль Гитлер!
      Горничная. Нет, они сперва позвонили бы, вызвали бы машину. Правда, господин Франке?
      Шофер. Простите? А, конечно!
      Штурмовик, успокоившись, принимается за еду.
      Горничная (подсев к штурмовику). Ты, верно, устал?
      Штурмовик. Дьявольски.
      Горничная. Но в пятницу ты свободен?
      Штурмовик. Если ничего не случится.
      Горничная. Кстати, за починку часов взяли четыре пятьдесят.
      Штурмовик. Какое бесстыдство!
      Горничная. Они и новые-то стоили всего двенадцать марок.
      Штурмовик. Мальчишка из аптеки все еще пристает?
      Горничная. Ах, что ты!
      Штурмовик. Ты мне только слово скажи, и все будет в порядке.
      Горничная. Я и так ничего не скрываю. Ты в новых сапогах?
      Штурмовик (скучным голосом). Да. А что?
      Горничная. Минна, вы видели, какие у Тео новые сапоги?
      Кухарка. Нет.
      Горничная. Покажи ей, Тео! Вот им теперь какие выдают.
      Штурмовик, дожевывая кусок, вытягивает ногу.
      Шикарные, правда?
      Штурмовик смотрит по сторонам, словно чего-то ища.
      Кухарка. Что-нибудь не так, не по вкусу?
      Штурмовик. Смочить бы.
      Горничная. Пива хочешь? Я живо принесу. (Выбегает.)
      Кухарка. Она ради вас, господин Тео, из кожи готова выскочить.
      Штурмовик. Да, в этом деле я осечки не даю. Бьем молниеносно.
      Кухарка. Вы, мужчины, слишком много себе позволяете.
      Штурмовик. Женщина только того и хочет. (Видя, что кухарка поднимает тяжелый котел.) Зачем же вы так себя утруждаете? Оставьте, это наше дело. (Берет из ее рук котел.)
      Кухарка. Очень с вашей стороны любезно. Вы всегда найдете, чем бы мне облегчить работу. (Бросив взгляд на шофера.) Не все такие услужливые.
      Штурмовик. Есть о чем говорить! Нам это только приятно.
      В дверь с лестницы стучат.
      Кухарка. Это мой брат. Он должен принести лампу для радио. (Впускает брата, рабочего.) Мой брат.
      Штурмовик и шофер. Хайль Гитлер!
      Рабочий буркнул что-то, что может с некоторой натяжкой сойти за
      "хайль Гитлер".
      Кухарка. Лампу принес?
      Рабочий. Да.
      Кухарка. Может быть, сейчас же и ввернешь?
      Выходят вдвоем.
      Штурмовик. Что за личность?
      Шофер. Безработный.
      Штурмовик. Часто сюда заходит?
      Шофер (пожимает плечами). Я сам тут бываю редко.
      Штурмовик. На толстуху можно положиться, она чистопробная немка.
      Шофер. Абсолютно.
      Штурмовик. Но брат может оказаться другого поля ягодой.
      Шофер. Вы берете его на подозрение?
      Штурмовик. Я? Нет. Зачем? Подозрений у меня не бывает. Понимаете, подозрение - это уже все равно что уверенность. А когда так, сразу делается вывод.
      Шофер (про себя). Молниеносно!
      Штурмовик. Да, вот оно как. (Откинулся на спинку стула, прищурил один глаз.) Вы разобрали, что он там пробурчал? (Подражает приветствию рабочего.) Это могло означать "хайль Гитлер", но могло и не означать. Люблю я таких молодчиков. (Раскатисто смеется.)
      Кухарка и рабочий возвращаются.
      Кухарка (ставит перед рабочим еду). Мой брат по части радио первый мастер. А предложи ему послушать передачу, и нисколько это ему не интересно. Будь у меня время, я бы только и делала, что крутила приемник. (Рабочему.) Но у тебя-то, Франц, времени хоть отбавляй.
      Штурмовик. В самом деле? У вас есть радио, и вы его не включаете?
      Рабочий. Включаю иногда - музыку послушать.
      Кухарка. Он себе прямо-таки из ничего смастерил превосходный приемник.
      Штурмовик. На сколько ламп?
      Рабочий (глядит на него с вызовом). На четыре.
      Штурмовик. Да, вкусы бывают разные. (Шоферу.). Не так ли?
      Шофер. Простите? А, разумеется.
      Горничная входит с бутылкой пива.
      Горничная. Холодное, прямо со льда.
      Штурмовик (дружески накрывает ее руку ладонью). Девушка, ты совсем запыхалась. Незачем было так бежать, я подождал бы.
      Горничная (наливает пиво в стакан). Ничего. (Пожимает руку рабочему.) Вы принесли лампу? Посидите немного. Небось опять шли всю дорогу пешком. (Штурмовику.) Он живет в Моабите.
      Штурмовик. А где же мое пиво? Кто-то выпил! (Шоферу.) Это вы выпили мой стакан?
      Шофер. Нет, конечно! Как вы могли подумать? Разве нет вашего пива?
      Горничная. Я же тебе налила!
      Штурмовик (кухарке). Ага, это вы мое пиво вылакали! (Раскатисто смеется.) Ничего, успокойтесь. Маленький фокус, практикуемый у нас, штурмовиков: пиво выпивается так, чтобы никто не видел и не слышал. (Рабочему.) Вы что-то сказали?
      Рабочий. Старый фокус.
      Штурмовик. Старый? Попробуйте покажите вы! (Наливает ему.)
      Рабочий. Можно. Итак, вот стакан пива (поднимает стакан), и вот вам фокус. (Спокойно, со смаком выпивает пиво.)
      Кухарка. Но мы все видели!
      Рабочий (вытирает рот). Да? Ну, стало быть, фокус не вышел.
      Шофер громко смеется.
      Штурмовик. По-вашему, смешно?
      Рабочий. Да ведь и вы сделали то же самое. Как сделали вы?
      Штурмовик. А как я вам покажу, если вы у меня все пиво> вылакали?
      Рабочий. И то верно. Без пива фокус не выйдет. А другого фокуса вы нам не покажете? Ведь у вас там в запасе немало фокусов.
      Штурмовик. У нас? Это у кого?
      Рабочий. У вас, у молодежи.
      Штурмовик. Та-ак!
      Горничная. Господин Линке только пошутил, Тео!
      Рабочий (признав за лучшее переменить тон). Ну вы, конечно, не обиделись?
      Кухарка. Я вам принесу еще бутылку.
      Штурмовик. Не нужно. Промочил глотку - и будет с меня.
      Кухарка. Господин Тео умеет понять шутку.
      Штурмовик (рабочему). Почему вы не присядете? Мы не людоеды.
      Рабочий садится.
      Живи и давай жить другим. И шутка тоже иногда допустима. Почему не пошутить. Строги мы только в одном - когда коснется образа мыслей.
      Кухарка. И правильно, здесь строгость к месту.
      Рабочий. А какой сейчас может быть образ мыслей?
      Штурмовик. Сейчас образ мыслей самый правильный. Вы иного мнения?
      Рабочий. Нет. Я только хотел сказать, что сейчас никто никому не говорит, что он думает.
      Штурмовик. Никто никому не говорит? Почему? Мне говорят.
      Рабочий. В самом деле?
      Штурмовик. Никто, конечно, сам не прибежит докладывать, что он думает. Но можно прийти и узнать.
      Рабочий. Куда?
      Штурмовик. Да хотя бы на биржу труда. Мы там каждое утро.
      Рабочий. Да, там кое-кто еще позволяет себе поворчать. Что правда, то правда.
      Штурмовик. То-то и оно.
      Рабочий. Ну и что ж, вы одного кого-нибудь выловите, а там уж вас узнали. И впредь будут молчать.
      Штурмовик. Как это меня узнают? Хотите, покажу, как я делаю, чтоб меня не узнали? Вы любите фокусы. Могу вам спокойно показать один-другой, потому что у нас их в запасе много. И я всегда говорю: если они будут знать, что у нас припасено в арсенале, они поймут, что никогда у них ничего против нас не выйдет, и, может быть, сами отступятся.
      Горничная. Правда, Тео, расскажи, как вы это проделываете!
      Штурмовик. Так вот, предположим, мы с вами на бирже труда, на Мюнцштрассе. И вы, скажем (глядит на рабочего), стоите передо мной в очереди. Но мне нужно сперва кое-что подготовить. (Выходит.)
      Рабочий (подмигнув шоферу). Ну сейчас мы увидим, как они это проделывают.
      Кухарка. Всех марксистов надо повыловить, потому что невозможно терпеть это разложение, которое они распространяют.
      Рабочий. Угу.
      Штурмовик (возвращается). Я, понятно, в штатской шкуре. (Рабочему.) Начинайте ворчать.
      Рабочий. Насчет чего?
      Штурмовик. Ладно, нечего тут прикидываться. Вы же всегда находите, на что поворчать.
      Рабочий. Я? Никогда!
      Штурмовик. Ага, стреляный воробей! Но ведь вы не можете утверждать, что у нас все идет гладко - придраться не к чему.
      Рабочий. Почему же не могу?
      Штурмовик. Так нельзя. Если вы не будете мне подыгрывать, ничего не получится.
      Рабочий. Хорошо. Уж разрешу себе - чтоб вас уважить. Торчи тут весь день, они наше время ни во что не ставят. А мне и так два часа ходу из Руммельсбурга.
      Штурмовик. Нет, это не годится. Что ж вы, право, при Третьей империи от Руммельсбурга до Мюнцштрассе не стало дальше, чем было при веймарских бонзах. Давайте что-нибудь посущественней!
      Кухарка. Ведь это как в театре, Франц, мы же знаем, что ты только прикидываешься, что ты на самом деле так не думаешь.
      Горничная. Вы только, так сказать, представляете недовольного. Можете вполне положиться на Тео, он ничего такого не подумает. Он только хочет кое-что показать.
      Рабочий. Хорошо. Тогда я скажу; по мне, так я бы все штурмовые отряды послал кошке под хвост. Я за марксистов и за евреев.
      Кухарка. Что ты, Франц!
      Горничная. Так не годится, господин Линке!
      Штурмовик (со смехом). Нет, голубчик! Этак я просто кликну ближайшего полицейского и отдам вас под арест. Неужто у вас нет ни на грош фантазии? Вы должны говорить что-нибудь такое, что можно потом повернуть и так и этак: такое, что в самом деле доводится слышать.
      Рабочий. Тогда уж будьте любезны, спровоцируйте меня сами.
      Штурмовик. Бросьте, на это уже давно никто не ловится. Я мог бы, например, сказать так: наш фюрер - величайший из людей, какие только жили на земле, он больше Иисуса Христа и Наполеона, вместе взятых, а они мне, в лучшем случае, ответят: "Пусть по-вашему!" Тут я пробую с другого боку. Горлопаны большеротые! Все пропагандой занимаются. В этом они мастера. Слыхали вы анекдот про Геббельса и двух вшей? Нет? Ну так вот: две вши поспорили, которая из них быстрее пройдет от одного угла рта до другого. И выиграла спор та, которая обежала сзади по затылку. Тот путь оказался короче.
      Шофер. Вот как?
      Все смеются.
      Штурмовик (рабочему). Ну теперь рискните и вы.
      Рабочий. Я в такие разговоры пускаться не могу. Анекдот анекдотом, а вы все-таки можете оказаться шпиком.
      Горничная. Он прав, Тео.
      Штурмовик. Прав? Вот подобрались слюнтяи! Ну как тут не обозлиться! Люди слова сказать не смеют.
      Рабочий. Вы это всерьез или только на бирже труда?
      Штурмовик. И на бирже.
      Рабочий. Так вот, если вы это говорите на бирже, то я вам там же, на бирже, отвечаю: осторожность нигде не повредит. Я трус, у меня нет револьвера.
      Штурмовик. Так вот что я тебе скажу, приятель, раз тебе так дорога осторожность: ты будешь осторожен раз и будешь осторожен другой раз, а потом и угодишь в добровольческий трудовой батальон.
      Рабочий. А если не быть осторожным?
      Штурмовик. Тогда уж во всяком случае угодишь. Спорить не могу. Оно и выйдет, что добровольно попал. Хорошенькое "добровольно", а?
      Рабочий. Что ж, это возможно: подвернулся бы вам такой вот смелый человек, и вы стояли бы с ним в очереди на отметку и уставились бы на него вашими голубыми глазами, - он, пожалуй, и впрямь начал бы ворчать насчет добровольной трудовой повинности. Ну что бы он мог тут сказать? Хотя бы так: вчера опять пятнадцать душ отправили. Я часто сам себя спрашиваю, как это они умудряются их набирать, когда повинность вполне добровольная, люди же там получают, работая, не больше, чем сидя здесь и ничего не делая, а желудок требует больше. Но потом довелось мне услышать историю про доктора Лея и про кошку, и тут мне все стало ясно. Знаете вы эту историю?
      Штурмовик. Нет, не знаем.
      Рабочий. Так вот. Доктор Лей отправился в небольшую деловую поездку пропагандировать "Силу через радость", - я повстречался ему некий бонза времен Веймарской республики, по имени... ну, называть не стоит; а было это, скажем, в концлагере, - но только как же попал туда доктор Лей, такой рассудительный человек? Бонза его спрашивает, как он добивается того, что рабочие сейчас все готовы проглотить, чего бы они раньше никак не стерпели. Тут доктор Лей указывает на кошку, которая мирно грелась на солнышке, и говорит: "Допустим, вы хотите угостить ее порцией горчицы и чтобы она ее проглотила, терпит она ее или не терпит. Как вы этого добьетесь?" Бонза берет горчицу и сует кошке в рот. Та, понятное дело, выплевывает ему эту самую горчицу прямо в лицо. Ни черта кошка не проглотила, только всего его исцарапала. "Нет, голубчик, - говорит ласково доктор Лей, - так у вас ничего не выйдет. Посмотрите, как делаю я". Он изящно берет на палец горчицу и, глазом не моргнув, заправляет ее несчастной кошке в задний проход... (Обращаясь к женщинам.) Вы меня извините, но из песни слова не выкинешь. Кошка, совсем очумев - ведь боль отчаянная, - тотчас принимается вылизывать из-под хвоста весь заряд горчицы. "Вот видите, любезный, - торжествует доктор Лей, - кошка ест горчицу! И добровольно!"
      Все смеются.
      Да, смешная история.
      Штурмовик. Теперь дело у нас пошло. Добровольная трудовая повинность об этом поговорить любят. Самое скверное, что никто не пытается больше оказывать сопротивление. Заставляют нас жрать навоз, а мы еще спасибо говорим.
      Рабочий. Ну нет, тут я с вами не соглашусь. Вот было на днях - я стою на Александерплаце и раздумываю, пойти ли мне на добровольную трудовую службу от большого чувства или ждать, когда меня туда загребут вместе с другими. Из продуктовой лавки на углу выходит маленькая худенькая женщина, сразу видно - жена пролетария. Позвольте, говорю я, с каких же это пор в Третьей империи объявились вдруг опять пролетарии, когда у нас, так сказать, народное единство, включая самого Тиссена? "Ах, что вы, - говорит она, сейчас, когда маргарин так подскочил в цене - с пятидесяти пфеннигов сразу до марки! - вы будете меня убеждать, что у нас народное единство!" Мамаша, говорю я, будьте осторожны, что вы, право, так передо мной нараспашку, я же истый немец до мозга костей. "Да, кости! - говорит она, - а на костях-то нисколечко мяса, а в хлебе одни отруби". Вот куда загнула! Я стою огорошенный и бормочу: покупали бы уж лучше масло, оно полезней. Только не экономить на еде, это ослабляет силу нации, чего мы никак не можем себе позволить пред лицом врагов, которые окружили нас со всех сторон и на самые высшие государственные посты забрались, как нас о том предостерегают. "Нет, - говорит она, - все мы честные немцы до последнего нашего издыхания, которого и ждать, пожалуй, недолго осталось ввиду военной опасности. А вот недавно, когда я хотела, - говорит она, - отдать свой плюшевый диван в комитет Зимней помощи, - а то, я слышала, Геринг спит уже на голом полу, потому что у нас недохват сырья, - так мне там в комитете сказали: лучше бы нам сюда рояль - для силы через радость, знаете! А тут мука пропала. Я, значит, забираю из Зимней помощи свой диван и иду с ним в лавку к старьевщику - тут же за углом, я уже давно хотела купить полфунта масла. А в молочной мне говорят: сегодня, уважаемая соплеменница, никакого масла не будет, не угодно ли пушку? Давайте, говорю я", - это она мне говорит. А я ей: как же так, к чему же это пушки, мамаша? Кушать их на пустой желудок? "Нет, - говорит она, - но уже если мне помирать с голоду, надо кстати разнести всю эту мразь с Гитлером во главе..." Что, что такое, кричу я в ужасе. "...С Гитлером во главе мы, - говорит она, - и Францию одолеем - раз что мы уже бензин из шерсти добываем". А шерсть? - говорю я. "А шерсть, говорит она, - из бензина. Шерсть нам тоже нужна. Когда попадет в Зимнюю помощь хороший отрез старого доброго времени, его обязательно урвет кто-нибудь из правления. Если бы Гитлер знал, - говорит она, - но он ничего не знает, его дело - сторона, он, говорят, и в высшей школе не учился". Ну как услышал я такой разлагающий разговор, у меня просто язык отнялся. Сударыня, говори я, вы постойте минутку, Я только загляну тут в одно место на Александерплаце. Так что же вы думаете, возвращаюсь я с агентом, а она не изволила дождаться!.. (Прекращая игру.) Ну что вы на это скажете?
      Штурмовик (продолжая игру). Я? Гм, что я на это скажу? Я, пожалуй, посмотрю неодобрительно. Сразу же на Александерплац? - вот что я, пожалуй, скажу. Да с тобой и поговорить нельзя!
      Рабочий. Никак нельзя. Со мной - никак! Мне, если что скажете по секрету, обязательно влипнете. Я знаю свой долг истинного немца. Пусть только мне моя родная мать шепнет на ушко, что маргарин вздорожал или еще что-нибудь, я пойду прямо в штаб к штурмовикам. Я родному брату спуску не дам, если он станет ворчать насчет добровольной трудовой повинности. И с невестой тоже: если она мне напишет, что ей там в трудовом лагере начинили брюхо во славу Гитлера, я попрошу установить за ней слежку, чтобы она не вытравила плод, это у нас не полагается, мы не можем иначе: если не идти против собственной родни, то нашей Третьей империи, которую мы все так любим, не на чем будет держаться. Ну что, теперь лучше пошла игра? Вы мной довольны?
      Штурмовик. Этого, пожалуй, хватит. (Продолжая игру.) А теперь ты можешь спокойно подать свою карточку на отметку, я тебя отлично понял.Не правда ли, мы все тебя отлично поняли, не так ли, братцы? Но на меня ты можешь вполне положиться, приятель: все, что ты мне сказал, как в могиле похоронено. (Хлопает его ладонью по спине. Прекращая игру.) Так. А теперь вы спокойно пойдете отмечаться, и вас тут же на месте сцапают.
      Рабочий. И вам не придется даже выйти из очереди и последовать за мной?
      Штурмовик. Не придется.
      Рабочий. И вы никому не мигнете? Этим тоже можно себя выдать.
      Штурмовик. Не мигну.
      Рабочий. Как же вы это делаете?
      Штурмовик. Вот именно! Вам хотелось бы разгадать наш фокус! Встаньте и повернитесь спиной. (Поворачивает рабочего за плечи так, что все могут видеть его спину. К горничной.) Видишь?
      Горничная. Крест стоит, белый крест!
      Кухарка. Как раз посередке, между лопатками.
      Шофер. В самом деле.
      Штурмовик. А откуда он взялся, хотите знать? (Раскрывает ладонь.) Вот маленький белый крестик, сделанный мелом, - он и отпечатался весь как есть!
      Рабочий снимает с себя куртку, рассматривает отпечаток креста.
      Рабочий. Тонко сработано.
      Штурмовик. Что, неплохо? Мелок я всегда ношу при себе. Да, тут головой работать надо, никакие уставы тут нам не помогут. (Благодушно.) А теперь можно идти в Рейникендорф. (Спохватившись.) У меня там тетя. Что, вы как будто не в восторге? (Горничной.) Что ты так смотришь, Анна? Не поняла, в чем фокус?
      Горничная. Поняла. Не такая уж я дура, как ты думаешь.
      Штурмовик (протягивает ей руку с таким видом, как будто ему испортили все удовольствие). Сотри.
      Она платком вытирает ему ладонь.
      Кухарка. Вот такими-то средствами и нужно работать, если враги хотят разрушить все, что построил наш фюрер и в чем нам все другие народы завидуют.
      Шофер. Как, простите? А, совершенно правильно. (Достает часы.) Пойду вымою машину. Хайль Гитлер! (Уходит.)
      Штурмовик. Что за личность?
      Горничная. Тихий человек. Никакой политикой не занимается.
      Рабочий (встает). Так, Минна, я тоже, пожалуй, пойду. И не обижайтесь за пиво. Могу сказать, я лишний раз убедился, что ничего ни у кого не выйдет, если он что-нибудь затеет против Третьей империи, - очень утешительно это сознавать. Что до меня, так я никогда не соприкасаюсь с разрушителями, а то я с удовольствием сам бы выступил против них. Только у меня нет такой находчивости, как у вас. (Ясно и отчетливо.) Итак, Минна, премного тебе благодарен и хайль Гитлер!
      Все остальные. Хайль Гитлер!
      Штурмовик. Мой вам добрый совет: не представляйтесь вы лучше таким невинным. Это бьет в глаза. Со мной вы можете и запустить что-нибудь, я-то умею понять шутку. Ну - так хайль Гитлер!
      Рабочий уходит.
      Вот они как - сразу и распрощались. Что-то больно скоро! Точно испугались чего. Зря я упомянул насчет Рейникендорфа. Как они сразу насторожились!
      Горничная. Я хотела кое о чем попросить тебя, Тео.
      Штурмовик. Говори, не стесняйся!
      Кухарка. Пойду белье разберу. Я тоже была молода. (Уходит.)
      Штурмовик. Ну что?
      Горничная. Я скажу только в том случае, если буду знать, что ты нисколько не рассердишься, а иначе я ничего не скажу.
      Штурмовик. Ладно, выкладывай!
      Горничная. Мне, понимаешь... мне так неприятно... Я хочу взять из тех денег двадцать марок.
      Штурмовик. Двадцать марок?
      Горничная. Вот видишь, ты рассердился.
      Штурмовик. Взять с книжки двадцать марок - этим ты меня, конечно, не обрадовала. На что тебе понадобились двадцать марок?
      Горничная. Я бы не хотела тебе говорить.
      Штурмовик. Так. Ты мне не хочешь сказать? Что-то странно.
      Горничная. Я знаю, что тебе не понравится, так что я лучше ничего объяснять не буду, Тео.
      Штурмовик. Если ты нисколько мне не доверяешь...
      Горничная. Да нет же, я тебе доверяю вполне.
      Штурмовик. Значит, нам, по-твоему, следует вовсе прикрыть наш общий счет в сберегательной кассе?
      Горничная. Ну как ты мог такое подумать! У меня, если я возьму двадцать марок, останется там еще девяносто семь.
      Штурмовик. Можешь не высчитывать мне с такой точностью. Знаю сам, сколько у нас на счету. Я понимаю, ты хочешь порвать со мной, потому что завела шашни с другим. Ты, пожалуй, еще хочешь проверить наши книжки?
      Горничная. Никаких я шашен не заводила.
      Штурмовик. Тогда скажи, в чем дело?
      Горничная. Ты же все равно решил не давать.
      Штурмовик. Откуда я знаю? Ты, может, просишь на какое-нибудь нехорошее дело. Я сознаю свою ответственность.
      Горничная. Прошу на самое хорошее. И если бы мне не нужно было, я бы не просила, ты знаешь это сам.
      Штурмовик. Ничего я не знаю. Знаю только, что тут пахнет паленым. Зачем тебе вдруг понадобились двадцать монет? Кругленькая сумма! Ты беременна?
      Горничная. Нет.
      Штурмовик. Уверена, что нет?
      Горничная. Уверена.
      Штурмовик. Если до меня дойдет, что ты затеваешь что-то незаконное, если только я что-нибудь такое пронюхаю - крышка! Прямо тебе говорю. Ты, верно, слышала сама: все, что делается против зачатого плода, есть тягчайшее преступление, какое только ты можешь совершить. Если немецкий народ перестанет размножаться, тогда конец его исторической миссии.
      Горничная. Но, Тео, я просто не понимаю, о чем ты говоришь. Ничего такого нет, будь что-нибудь такое, я тебе сказала бы, это касалось бы и тебя. Но раз уж у тебя такие мысли, я лучше скажу все как есть. Проста я хочу добавить Фриде на покупку зимнего пальто.
      Штурмовик. А почему твоя сестра не может сама купить себе пальто?
      Горничная. Да как же она купит его на свою пенсию? Она получает по инвалидности всего двадцать шесть марок восемьдесят пфеннигов в месяц.
      Штурмовик. А Зимняя помощь! То-то и есть, что вы совершенно не доверяете национал-социалистскому государству. Я это понял давно по тем разговорам, которые ведутся здесь, на этой кухне. Думаешь, я не заметил, как ты кисло приняла сейчас мой фокус?
      Горничная. Ничуть не кисло.
      Штурмовик. Кисло! Так же точно, как эти парни, которые вдруг сразу распрощались.
      Горничная. Если ты хочешь знать мое истинное мнение, мне тоже кое-что не понравилось.
      Штурмовик. Что же тебе не понравилось, осмелюсь спросить?
      Горничная. Что ты ловишь несчастных бедняков своими представлениями и фокусами и всякими штуками. Мой отец тоже безработный.
      Штурмовик. Так. Я только и ждал, что ты мне это скажешь. Меня и так уже сомнения разбирали во время разговора с этим Линке.
      Горничная. Ты хочешь сказать, что ты собираешься его подловить на том, что он тут наговорил тебе же в угоду? И когда сами же мы его на то подзуживали.
      Штурмовик. Ничего я не хочу сказать, как тебе уже сказано. А если тебе не по вкусу то, что я делаю, исполняя свой долг, так я тебе на это заявляю: ты можешь прочитать в "Моей борьбе", что сам фюрер не считал для себя зазорным проверять настроения в народе, и это долгое время было его прямым делом, когда он служил в рейхсвере. И делалось это ради Германии и дало большие результаты.