"Папаша". Благодарим за сообщение. Мы одобряем проект и явимся его осуществить.
      Одна из женщин. Приходите в Латинский квартал, там будут поить бульоном.
      Мужчина (громко ржет). На добрую память о пяти жеребцах, милостивые государи и милостивые государыни.
      Франсуа. Ну как? Пойдем?
      "Папаша". Мне и здесь хорошо.
      Франсуа. А бульон?
      Мадам Кабэ. Идите, если хотите. А где Жан и Бабетта? Ах, вот они.
      "Папаша". Сразу видно, господин Франсуа, что у вас задатки настоящего священника.
      Женевьева. Большое спасибо, мы еще немного побудем здесь.
      Отряд идет дальше.
      Один из мужчин. Ладно, как хотите. Была бы честь предложена, Коммуна вас пригласила. А вы не пошли, о-ла-ла-ла!..
      "Папаша". На то и свобода.
      Жан и Бабетта появляются внизу.
      Мадам Кабэ. Вы слишком долго были наверху. Я недовольна вами.
      Жан. Мама, ты заставила покраснеть Женевьеву.
      Мадам Кабэ. Я вам сказала: надо равняться по обстоятельствам.
      "Папаша". Но, мадам, обстоятельства у нас отличные, самые лучшие. Париж высказался за то, чтобы жить по собственному вкусу. Ведь именно поэтому и господин Фриц решил остаться у нас. Никаких классовых различий между гражданами, никаких границ между народами!
      Жан. Бабетта, отвечай же матери, защити меня.
      Бабетта. Ваш сын, мадам, не знает, что такое неприличная поспешность. (Поет.)
      Нету крыши у папаши Жюля,
      У жены - рубашки даже нет,
      На костре в лесу стоит кастрюля,
      И старуха для папаши Жюля
      Варит в ней картошку на обед.
      - Мать, сготовь мне лакомое блюдо!
      Чем же нищий не аристократ?
      Лучше не спеши и вложи в него души,
      И не забудь нарезать лук-порей в салат!
      Папа Жюль посажен за решетку,
      На причастье времени уж нет,
      И, в последний раз прочистив глотку,
      Он предсмертный заказал обед.
      - Мне, тюремщик, лакомое блюдо!
      Чем же нищий не аристократ?
      Лучше не спеши и вложи в него души,
      Да не забудь нарезать лук-порей в салат!
      "Папаша". В самом деле, для чего мы живем? Кюре собора святой Элоизы ответил моей сестре на подобный вопрос: ради самосовершенствования. Допустим. Но что ему нужно для этого? Ему нужны перепелки на завтрак! (Обращается к мальчику.) Сын мой, запомни: живут ради чего-то исключительного. Подать его сюда, это исключительное, хотя бы при помощи пушек. Ибо для чего человек разбивается в лепешку? А для того, чтобы добыть себе сладкую лепешку на ужин! Ваше здоровье, друзья!.. (Пьет.) А кто сей юный муж?
      Мадам Кабэ. Виктор, сбегай за вилкой!
      Мальчик уходит в помещение кафе.
      Его отец служил в девяносто третьем батальоне, он погиб восемнадцатого марта, защищая пушку. Мальчик торгует мясом, кроликами - да помолчи ты, Жан... Я иногда покупаю у него кое-что, его положение...
      Мальчик возвращается с вилкой.
      "Папаша" (встает, поднимает стакан). За твое здоровье, Виктор!
      Мальчик пьет за здоровье "папаши". С соседней площади доносится танцевальная музыка. Жан танцует с Женевьевой, Бабетта с Франсуа, официант с мадам Кабэ.
      Ну что, дела идут?
      Ланжевен. Теперь и ты доволен?
      "Папаша" (после паузы). Вот оно, чего хотел этот город, для чего он был построен, о чем его заставили забыть под бичами, о чем ему напомнили мы... Чего же еще нужно?
      Ланжевен. Только одного. Иногда я думаю: лучше бы мы восемнадцатого марта ударили по врагу. Мы решали: выборы или поход на Версаль? А ответ был один: то и другое!
      "Папаша". Так что же?
      Ланжевен. Теперь Тьер сидит в Версале и собирает войска.
      "Папаша". Тьфу!.. Плевал я на это. Париж все решил. ЭТИ старички уже трупы. Мы уберем их в два счета. Войска! Мы с ними сговоримся, как восемнадцатого марта сговорились о пушках!
      Ланжевен. Надеюсь. Это крестьяне.
      "Папаша". За Париж, сударь!
      Танцующие возвращаются к столику.
      Бабетта. За свободу, Жан Кабэ! За полную свободу!
      "Папаша". За свободу!
      Ланжевен (улыбаясь). Я пью за частичную.
      Бабетта. В любви.
      Женевьева. Почему за частичную, господин Ланжевен?
      Ланжевен. Она ведет к полной.
      Женевьева. А полная, немедленная, это что же - иллюзия?
      Ланжевен. В политике - да.
      Бабетта. Франсуа, а ты умеешь танцевать. В каком же качестве ты танцуешь: как физик или как священник, как будущий кюре?
      Франсуа. Я не буду священником. Наступают новые времена, мадемуазель Герико. Я буду изучать физику на средства, которые отпустит Париж.
      Бабетта. Да здравствует раздел! Все принадлежит нам, и мы все разделим!
      Женевьева. Бабетта!
      Бабетта. Я научу тебя танцевать с Жаном щека к щеке. (Бросается на Женевьеву.)
      Женевьева. Как видишь, я не защищаюсь, Бабетта.
      Бабетта. Тогда - вот тебе, вот тебе и - вот тебе.
      Они дерутся, катаясь по земле. Женевьева начинает защищаться.
      Ах, ты говоришь - не защищаешься? Ты же мне чуть глаз не выбила, жаба!
      Жан, посмеиваясь, удерживает Франсуа. "Папаша" и официант разнимают
      дерущихся.
      Мадам Кабэ. Как они вцепились друг в друга. Можно подумать, что у них шкафы ломятся от платьев. Ну и ну!.. Я недаром была против, чтобы вы шли наверх вывешивать флаг. Посмотрите на нее - она боевая.
      Франсуа. Коммунарка не знает ревности.
      Бабетта. Она сделана из дерева, да?
      Женевьева. Нет, но она стоит, на своем и за свое. Хорошо, Бабетта, что здесь не оказалось штыка.
      Входит Филипп.
      Добрый день, Филипп!
      Филипп. Вот я и снова тут. Хотелось знать, застану ли я вас еще в живых. По сообщению версальских газет, вы все посажены в тюрьмы и убиты. Каждого, кто перед сном не скажет "да здравствует Коммуна", выдает его собственная жена, а затем коммунары пытают его в отхожем месте, пока он во всем не сознается. Это там читали все. Наслушались про террор Коммуны.
      Все смеются.
      "Папаша". Друзья мои, наступает первая в истории ночь, которую наш Париж проведет, не оскверненный убийствами, грабежами, насилиями, обманом. Впервые на его улицах будут царить спокойствие и порядок и ему не нужна будет полиция. Все банкиры и мелкие мошенники, все сборщики податей и фабриканты, все министры, кокотки и попы убрались в Версаль. Город стал обитаем.
      Франсуа. Ваше здоровье, папаша!
      Филипп. И об этом я тоже читал в газетах. Ведь это оргии. Оргии Коммуны! Каждому из тиранов, засевших в ратуше, положено иметь семь любовниц - это число, определенное законом.
      Бабетта. Ого, а у Жана их только две.
      Франсуа (Филиппу). А почему ты убежал?
      Филипп. Я не намерен топать для них даром. Господин Тьер - банкрот, он вылетел в трубу. Он уже не платит жалованья, солдаты продают свои ружья в Версале за пять франков.
      "Папаша". А я... я получаю мое жалованье.
      Ланжевен. Ты сам себе его платишь, в этом вся разница.
      Филипп. А это уже бесхозяйственность Коммуны. Об этом идут разговоры я провел день в деревне, в Арле, у родителей. Они шлют тебе приветы, Франсуа. Я им не сказал, что ты стал коммунаром, этаким дьяволом, который хочет все поделить.
      "Папаша". Я мечтаю получить коровью ногу, особенно копыто.
      Ланжевен. А как ты перебрался через линию фронта?
      Филипп. Меня никто не задержал.
      Ланжевен. Вот это плохо. Вот это легкомыслие Коммуны!
      "Папаша". Пьер, ты слишком высокого мнения об этих старцах, о господине Тьере и господине фон Бисмарке. Добро пожаловать, Филипп. Так говоришь, они того, вылетели в трубу? Дай мне газету, Пьер.
      Ланжевен дает ему газету, он делает из нее бумажный шлем и надевает его
      на голову.
      Честь имею представиться: я Бисмарк. А ты, Жан, ты Тьер, возьми у Франсуа его очки. Сейчас мы покажем Пьеру, о чем говорят эти старцы, пока мы в Париже предаемся нашим скромным радостям.
      "Папаша" и Жан принимают "исторические" позы.
      Мой дорогой Тьер, я только что произвел одного болвана в императоры. Не нужно ли вам такого же?
      Жан. Дорогой господин фон Бисмарк, у меня уже был император.
      "Папаша". Это я готов понять: раз вы его уже имели, вы вправе не желать нового. Все это превосходно, но я обязан вам сказать, что если вы не будете слушаться, то вы получите обратно своего императора, и - заметьте себе - это не только угроза, ибо я ее выполню. Впрочем, может быть, вы желаете короля?
      Жан. Господин фон Бисмарк, этого желает только часть, очень небольшая часть.
      "Папаша". Но если вы не будете повиноваться, то вы его получите. Кстати, а чего желают ваши люди, я имею в виду этих... как их там... ну, тех, кто платит налоги... ах да - народ. Чего он хочет?
      Жан (робко озираясь). Меня.
      "Папаша". Но это же превосходно, вы мне совершенно так же милы^ как император или король... Значит, короля здесь тоже не хотят - смешно, знаете... Но и вы ведь... тоже не слушаетесь, вы еще гораздо лучше отдаете нам все это... как это называется, где мы находимся... где мы сейчас находимся. Да, правильно: Францию.
      Жан. Господин фон Бисмарк, мне поручено отдать Францию.
      "Папаша". Кем же, сударь?
      Жан. Францией. Меня только что избрали.
      "Папаша" (громко хохочет). Нас тоже! Императора и меня тоже избрали.
      Жан (хохочет; затем). Шутки в сторону, господин фон Бисмарк, я что-то чувствую себя не очень уверенно. Короче говоря, я не уверен, что меня не арестуют.,
      "Папаша". Знаете что - я вас поддержу. У меня пять тысяч пушек.
      Жан. В таком случае, господин фон Бисмарк, мне остается поведать вам только одно желание: не разрешите ли вы... не позволите ли вы мне припасть губами к вашему сапогу? (Падает к "папашиным" ногам и целует его сапог.) Какой сапог! И какой вкусный!
      "Папаша". Предупреждаю вас: не вздумайте сожрать его.
      Жан. И обещай мне, Отто, что ты этим... что ты этими самыми сапогами растопчешь ее в пыль и прах.
      "Папаша". Ее? Кого? Ах, Коммуну!
      Жан. Только не произноси этого слова. Не произноси. Для меня оно такое же, как для тебя этот Либкнехт и этот Бебель.
      Кирасир встает с места и поднимает бокал.
      "Папаша". Бога ради, не произноси этих имен.
      Жан. Но, Отто, отчего же ты так пугаешься? Как же ты мне поможешь, Отто, если ты так пугаешься? Ведь тогда и я испугаюсь.
      Они снимают бумажный шлем и очки, обнимаются.
      Бабетта. Жан, это было очень хорошо. Мне кажется, что флаг висит косо. Нам надо пойти наверх. (Обнимает его.)
      Франсуа. А теперь я прочитаю вам это. (Читает под бумажным фонарем из газеты.} "Сегодня вечером она выпьет свое вино, за которое она никому ничего не должна. А утром Париж встанет, как старая работница, и обратится к труду, который он так любит".
      Кирасир (поднимает бокал). За Бебеля, за Либкнехта!
      Официант. За Коммуну!
      Кирасир. За Коммуну!
      Официант. За Бебеля, за Либкнехта!
      Франсуа. За науку! За знания!
      Женевьева. За детей!
      VII
      Ратуша. Красные флаги. Во время заседания на стены зала приколачивают плакаты: 1. "Право на жизнь". 2. "Свобода личности". 3. "Свобода совести". 4. "Свобода собраний и союзов". 5. "Свобода слова, печати и убеждений". 6. "Всеобщее избирательное право". 29 марта 1871 года. Первое заседание
      Коммуны.
      Белай. Нам бросают упрек, говорят, что мы должны были удовлетвориться выборами Национального собрания республики...
      Возгласы. Состряпано господином Тьером!
      - Против Парижа!
      Белай. Но освобождение парижской общины есть освобождение всех общин республики! Наши противники утверждают, что мы нанесли удар по республике. Если мы и ударили по ней, то как по столбу, который от этого еще крепче входит в землю!
      Аплодисменты на скамьях журналистов.
      Республика тысяча семьсот девяносто второго года, республика, созданная великой революцией, была солдатом. Республика, создаваемая Коммуной, будет рабочим, который прежде всего нуждается в свободе, чтобы воспользоваться благами мирного труда. Мир и труд.
      Варлен. Коммунары! Это республика, которая отдает рабочим средства производства, как республика тысяча семьсот девяносто второго года отдала землю крестьянам и осуществила политическую свободу на основе общественного равенства.
      Аплодисменты.
      Оглашаю первые законы. "Исходя из того, что все граждане без различия находятся в готовности защищать национальную территорию, существующая армия объявляется упраздненной".
      Возгласы. К черту генералов, наемных кровавых псов! Да здравствует народная армия!
      - Никаких классовых различий между гражданами, никаких границ между народами!
      - Обратимся к рабочим в немецких войсках с призывом протянуть руку рабочим во французской армии.
      Аплодисменты.
      Варлен. "Исходя из того, что государство - это народ, живущий на основе самоуправления, все общественные должности должны замещаться в порядке выборов, на определенные сроки, с правом отзыва тех, кто их занимает. Выбирать на эти должности по способностям".
      Возглас. Равная оплата! Заработок рабочих!
      Варлен. "Исходя из того, что ни один народ не стоит выше последнего из своих граждан, обучение должно быть доступно для всех, бесплатно и общественно полезно".
      Возглас. Питание для школьников! Воспитание начинается с питания: чтобы научиться знаниям, надо сначала приучиться есть.
      Смех, аплодисменты.
      Варлен. "Исходя из того, что цель жизни состоит в беспрепятственном развитии наших физических, духовных и моральных способностей, собственность не может быть не чем иным, как правом каждого получать свою долю от результатов коллективного труда соответственно мере вложенных им усилий. На фабриках и в мастерских должен быть введен коллективный труд".
      Аплодисменты,
      Варлен. Таковы, друзья мои, первые законы, которые должны быть немедленно осуществлены. Я открываю первое рабочее заседание Парижской коммуны.
      Б
      Министерство внутренних дел. Швейцар вводит Женевьеву и Ланжевена в одну
      из канцелярий. Дождь.
      Женевьева. Вы говорите, что ни один из чиновников здесь не появлялся? Вот уже целую неделю?
      Швейцар. Да. Иначе я бы знал, ведь я швейцар.
      Женевьева. Сколько чиновников работало обычно?
      Швейцар. Триста восемьдесят четыре и господин министр.
      Женевьева. Вы знаете, где каждый из них живет?
      Швейцар. Нет, не знаю.
      Женевьева. Как же выяснить, где расположены школы, сколько их в округах, где живут учителя, откуда берутся деньги на их содержание? Они забрали отсюда даже ключи.
      Ланжевен. Надо позвать слесаря.
      Женевьева (швейцару). А вам придется пойти и купить керосину для лампы. (Роется в кошельке.)
      Швейцар. Вы собираетесь работать и ночью?
      Ланжевен. Это уполномоченный Коммуны по народному образованию.
      Швейцар. Все это очень хорошо, но только это не мое дело - ходить за керосином.
      Женевьева. Ну ладно, но...
      Ланжевен. Нет, не ладно. Вы пойдете и купите керосин. Но вы пойдете после того, как вы покажете уполномоченному, где находятся списки школ и карты округов.
      Швейцар. Я могу показать только расположение канцелярий.
      Женевьева. Мне придется спросить уборщицу - может быть, у нее есть дети, которые ходят в школу.
      Ланжевен. Она, конечно, не знает,
      Женевьева. Вместе мы скорее разберемся.
      Ланжевен. Лучше всего было бы построить новые школы. Тогда по крайней мере мы знали бы, где они находятся. Все нужно строить заново, все - от начала до конца. Потому что это всегда плохо делалось. Все - от больниц до уличных фонарей... Сколько платит вам население за ваши услуги, к которым не относится добывание керосина?
      Швейцар. Семь франков восемьдесят в день, но это платит мне не население, а государство.
      Ланжевен. Да, тут и в самом деле большая разница. Наш уполномоченный будет руководить народным образованием в Париже за одиннадцать франков в день - это вам что-то говорит?
      Швейцар. Как ей угодно.
      Ланжевен. Вы можете идти. Ведь это тоже относится к вашей службе.
      Швейцар уходит, волоча ноги.
      Женевьева (распахивает окно). А ведь он и сам бедняк.
      Ланжевен. Он-то этого не думает. Я, вероятно, сделал ошибку, сказав ему, насколько невелика ваша заработная плата. Теперь он будет вас презирать. Он и не подумает гнуть спину -перед особой, которая зарабатывает всего на несколько франков больше его. А ничего другого он не умеет, спину гнуть - вот его служба.
      Женевьева. Его ничему другому не научили. Что видит этот человек? Люди, сидевшие на постах министров и министерских советников, бежали из-за низких окладов, и все чиновники, даже самые мелкие, оставляют Париж в темноте, грязи и невежестве. А между тем без них не обойтись...
      Ланжевен. В том-то и беда. Вся их задача - доказать, что они незаменимы. Так уже повелось тысячелетиями. Но нам придется отыскать людей, которые так организуют работу, чтобы их всегда можно было заменить. Это будут рационализаторы работы, великие труженики будущего... Смотрите, сюда идет Бабетта.
      Входят Бабетта и Филипп.
      Бабетта. Тебя вообще больше не видно. В "Офисиель" написано, что тебя сделали министром или чем-то в этом роде.
      Женевьева (тревожным шепотом). Это он тебе сказал, где меня можно найти?
      Бабетта. Кто? Швейцар. Филипп показал ему пистолет.
      Ланжевен. Я назначаю тебя помощником уполномоченного по транспорту моим помощником. Поезда с Северного вокзала, правда, отходят, но они не возвращаются. К тому же они вывозят содержимое целых особняков. Я конфискую имущество железнодорожной компании и предам высших чиновников военному суду. К этому вынуждают обстоятельства. Сюда чиновники вообще не приходят, туда они являются, чтобы организовать саботаж. А зачем вы пришли?
      Бабетта. Вы должны немедленно помочь пекарям.
      Женевьева. Но я же уполномоченная по народному образованию.
      Филипп. Тогда возьми нас под свое начало. В ваших газетах написано, что рабочие должны просвещаться, но как это сделать, если работаешь по ночам? Я вообще не вижу дневного света.
      Ланжевен. Кажется, Коммуна уже издала декрет, отменяющий ночной труд для пекарей.
      Филипп. Но хозяева пекарен его не признают. А мы не имеем права на стачку, мы жизненно необходимые. Но хозяйка может прикрыть свою пекарню, если ей захочется. Вот, я принес вам хлеба. (Подает Женевьеве каравай.)
      Женевьева. Это взятка. (Ест хлеб.)
      Ланжевен. Если она закроет, мы конфискуем ее пекарню и будем вести дело сами.
      Филипп. Что, вкусно? От нас вы можете принять взятку, лишь бы не от хозяев. Ваши слова я передам в корпорации, не то сегодня ночью побьют все окна в пекарнях... А что с Бабеттой и мадам Кабэ? Их хозяин, военный портной Бюссон, вернулся.
      Бабетта. Но теперь он платит только один франк за пару штанов. Национальная гвардия, говорит он, заказывает по самым низким ценам.
      Женевьева. Почему вы так смотрите на меня, Пьер?
      Ланжевен. Я изучаю, гражданка, как вы находите общий язык с населением.
      Женевьева. У нас нет денег. Мы экономим средства населения.
      Бабетта. Но ведь население - это мы.
      Женевьева нерешительно смотрит на Ланжевена.
      Ланжевен. Учись, учительница.
      Бабетта. Если Коммуна будет платить нам меньше, чем Империя, то она нам не нужна. И Жан - он там, на фортах, и он готов умереть за то, чтобы прекратилась эта эксплуатация.
      Филипп. А когда доходит до его штанов, то вы плюете в лицо его матери. И его подружке. Вы должны бы...
      Ланжевен. Мы? А вы что же?
      Филипп. Хорошо, мы должны...
      Ланжевен. Вот так-то лучше.
      Филипп. Итак, что мы должны?
      Ланжевен. Вы, конечно, не состоите в корпорации портных? А именно там должны определяться цены. А вовсе не в мастерской господина Бюссона.
      Бабетта. Откуда нам это знать?
      Женевьева. Я стараюсь открыть такие школы, в которых дети этому научатся.
      Бабетта. А где вы возьмете на это деньги, если вы даже за штаны не можете прилично заплатить?
      Женевьева. Французский банк находится отсюда всего в нескольких кварталах. А затруднения начались уже здесь. Здесь даже шкафы заперты.
      Филипп. Ну их-то, я думаю, мы можем взломать.
      Ланжевен. Вот как, ты пекарь, но ты готов взяться и за слесарную работу? Дети мои, я вижу, дела Коммуны идут на лад. Глядишь, он еще научится управлять государством. (Заводит большие стенные часы, легким толчком пускает маятник.)
      Все смотрят на часы и смеются.
      Не ждите от Коммуны большего, чем от самих себя.
      VIII
      Кабинет директора Французского банка. Маркиз де Плок в беседе с тучным
      священником, прокуратором парижского архиепископства. За окном дождь.
      Де Плок. Скажите господину архиепископу, что я благодарю его за передачу пожеланий господина Тьера. Десять миллионов франков будут обычным путем доставлены в Версаль. Какая судьба ждет Французский банк в ближайшие дни - мне неизвестно. Я с минуты на минуту ожидаю появления уполномоченного Коммуны и своего ареста. Здесь, монсиньор, находятся, два миллиарда сто восемьдесят миллионов. Здесь жизненный нерв Франции, перережут его эти люди - и они победили, что бы ни случилось.
      Слуга. Господин Белай, делегат Коммуны.
      Де Плок (бледнеет). Итак, монсиньор, наступает роковой час Франции.
      Тучный священник. Как мне уйти отсюда?
      Де Плок. Держите себя в руках.
      Входит Белай.
      Монсиньор Бошан, прокуратор его святейшества архиепископа.
      Тучный священник. Разрешите откланяться.
      Де Плок. Полагаю, что вам нужно разрешение господина.
      Белай. Передайте внизу капитану эту визитную карточку.
      Священник и делегат раскланиваются, толстяк уходит.
      Гражданин, казначеи батальонов Национальной гвардии стоят в министерстве финансов перед запечатанными сейфами. Но жалованье должно быть выплачено, иначе банк будет разграблен и никакие мои уговоры его не спасут. У людей жены, дети.
      Де Плок. Господин Белай, на основании решения вашего Центрального комитета служащие Французского банка образовали батальон Национальной гвардии. Позвольте мне заверить вас, что они уже более двух недель не получают ни одного су и что и у них имеются жены и дети. Вы, сударь, прошли сюда дворами, и вы видели этих людей: они вооружены, среди них есть даже шестидесятилетние. Я могу вас заверить, что они будут сражаться, если произойдет нападение на вверенный им банк.
      Белай. Эта борьба продлилась бы не более двух минут.
      Де Плок. Быть может, только одну. Но какой была бы эта минута в истории Франции?
      Белай (после паузы). Коммуна издала декрет, согласно которому все особые батальоны расформировываются, а люди вливаются в обычные.
      Де Плок. Я знал, что вы это скажете, сударь. (Поднимает свиток.) Позвольте показать вам другой декрет, хранящийся в архиве банка. Он издан другой, более старой революционной властью - Конвентом Французской революции. Он подписан Дантоном, и согласно ему все крупные управления были превращены в боевые посты.
      Белай. Господин маркиз, я пришел сюда не ради кровопролития, а с целью изыскать средства, чтобы защита Парижа и восстановление всех его фабрик и мастерских могли финансироваться законно избранной Коммуной.
      Де Плок. Не подумайте, сударь, что я хотя бы на один миг беру под сомнение права Коммуны. Французский банк стоит вне политики.
      Белай. Ну вот, мы, кажется, сдвинулись с места.
      Де Плок. Я от души надеюсь, что и вы, как представитель Коммуны, признаете права Французского банка, который стоит над партиями.
      Белай. Господин маркиз, вы имеете дело с людьми чести, а не с разбойниками.
      Де Плок. Сударь, я это понял сразу, как только вы вошли. Сударь, помогите мне спасти банк, он - достояние вашей страны, достояние Франции.
      Белай. Господин.маркиз, не поймите нас предвзято. Мы работаем как рабы, восемнадцать часов в сутки. Мы спим не раздеваясь, на стульях. За пятнадцать франков в день каждый из нас отправляет три должности, что обходилось до сих пор населению в тридцать раз дороже. Нет сомнения в том, что еще никогда не существовало правительства, которое стоило бы народу так дешево. Но сейчас нам нужны десять миллионов...
      Де Плок (с горечью). Мсье Белай.
      Белай. Маркиз, мы отказались от налогов на табак и продовольствие, но мы обязаны выплатить жалованье рабочим и солдатам: без этого нам не продержаться.
      Пауза. Де Плок молчит многозначительно.
      Если до завтрашнего утра у нас не будет шести миллионов...
      Де Плок. Шесть миллионов! Я не вправе выдать вам даже один миллион... На ваших заседаниях вы осуждаете коррупцию. Вы обвиняете господина Тьера в том, что он нарушает установления, дабы получить деньги. И вы же сами, вы приходите ко мне и требуете от меня денег в то время, когда не существует никакого финансового управления! (Тоном отчаяния.) Создайте финансовое управление - я не спрошу у вас, как вы его создали, - но .дайте мне оправдательный документ, который я могу признать.
      Белай. Это заняло бы две недели. Вы, кажется, забываете, что власть принадлежит нам.
      Де Плок. Но я не забываю о том, что я в своем праве.
      Белай. Сколько у вас здесь денег?
      Де Плок. Вы же знаете, что мой служебный долг обязывает меня хранить тайну банка! Не могу поверить, что именно вы пожелаете нарушить такие общественные достижения, как тайна вкладов, адвокатская тайна, врачебная тайна. Сударь, разрешите напомнить вам, что и вы имеете дело с человеком чести. Что бы нас ни разделяло, будем работать совместно! Подумаем вместе над тем, как мы, не оскверняя кощунственно всех наших старых, бесконечно разнообразных, но ах, столь полезных установлений, сможем удовлетворить потребности этого великого и любимого города. Я целиком, я полностью в вашем распоряжении.
      Белай. Господин маркиз, и я всецело готов приступить к мирным переговорам,
      IX
      A
      Ратуша. Заседание Коммуны. Белай стоит, выдерживая бурю негодования.
      Тем не менее в зале царит атмосфера усталости.
      Возгласы. Это же измена!
      - Хуже: глупость!
      - Что же это: наши коммунары должны голодать, пока мы спокойно слушаем болтовню господина директора Французского банка о "необходимых формальностях"?
      - Довольно переговоров! Послать туда батальон!
      Белай. Граждане, если вы недовольны моей работой, я охотно отойду в сторону! Но не забывайте, что достояние Франции - наше достояние, и оно должно управляться рачительным хозяином!
      Возглас. Кто - вы или он директор банка?
      Белай. Я льщу себя надеждой, что мне удалось завоевать этого, быть может, немного педантичного, но достойного всяческого уважения человека. Я апеллировал к его профессиональной чести, к его деловым качествам и предложил ему найти законный выход из положения!
      Возгласы. Мы не желаем апелляций к нему, мы требуем его ареста!
      - Зачем нам этот законный выход, чтобы народ получил свои кровные деньги?
      Белай. Это грозит нам крахом. Не считаться суставом банка - значит обесценить сорок миллионов банковских билетов. Валюта основывается на доверии!
      Возгласы. Чьем?
      Смех.
      - Банкиров!
      - Это тонкая материя. Раньше, чем судить, почитайте Прудона!
      - Мы стали хозяевами государства и должны научиться хозяйничать,
      Варлен. Для кого? Этот случай показывает, что недостаточно овладеть аппаратом власти: он не для нас создавался. Значит, мы должны его разбить. Без насилия тут не обойтись.
      Возгласы. Никаких арестов! Новую эру мы не ознаменуем террором! Пусть он останется в прошлом!
      - Вы только мешаете нашему мирному труду! Ланжевен. Напротив, мы стараемся его наладить. Возгласы. Вот арестуйте директора банка, а потом почитайте газеты!
      - Буржуазные? Я читаю и не могу понять, почему их не запрещают!
      Белай. Граждане, я вношу предложение обсудить предмет нашего спора на закрытом заседании.
      Ланжевен. Я предлагаю отклонить это предложение. Не будем притязать на непогрешимость, как то делали прежние правительства. Будем публиковать все наши речи, открыто объявлять о всех наших действиях, посвятим народ во все наши несовершенства, ибо нам некого бояться, кроме самих себя. Итак, я продолжаю. Я уже не буду говорить о том, что за двести тысяч франков уполномоченный по военным делам мог купить у немцев - они все продают! тысячу кавалерийских лошадей... я возвращаюсь к вопросу о жалованье солдатам и дополняю его другим вопросом.
      Возглас. Не забывайте, что двести тысяч человек с семьями живут на солдатское жалованье. Ружье заменяет им кирку и лопату, оно должно их накормить.
      Ранвье. Я требую, чтобы мы обсудили военное положение.
      Ланжевен. Вместо того чтобы оплатить милицию и взять для этого деньги там, где они лежат - во Французском банке, - мы урезаем сдельную оплату женщин в артиллерийских мастерских. Я вношу предложение, чтобы все договоры о поставках с предпринимателями, которые снижают расценки, были немедленно аннулированы и чтобы действующими остались только договоры, заключенные с предприятиями, находящимися в руках рабочих корпораций.
      Возглас. Нельзя сразу решать два вопроса!
      Варлен. Я за предложение Ланжевена. (Белаю.) Но я и за немедленный захват банка. По тем же причинам.
      Ланжевен. Одно ради другого!
      Ранвье. Надо обсудить и военные проблемы. Сами видите: три вопроса, так три! У нас нет времени - надо спешить! Надо сегодня разгромить внутреннего врага, чтобы завтра схватиться с тем, что стоит у фортов!
      Возгласы. Откуда, откуда взять силы для всего? - У нас не хватит сил!
      Риго. Мы обсуждаем потребности народа, так почему же не слышим мы его предложений? Народ хочет во все вмешаться, немедленно и во все. Доверимся, граждане, этой высшей силе, которая иным еще представляется здесь какой-то таинственной и даже подозрительной.