Бертольд Брехт
      Дни коммуны
      В сотрудничестве с Р.Берлау
      Перевод А. Дымшица
      Стихи в переводе Е. Эткинда
      ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
      Мадам Кабэ - швея.
      Жан Кабэ - ее сын, молодой рабочий.
      "Папаша" - пятидесятилетний боец Национальной гвардии.
      Коко - его друг, боец Национальной гвардии.
      Полный господин.
      Официант.
      Раненый немецкий кирасир.
      Два мальчика.
      Тьер.
      Жюль Фавр.
      Камердинер.
      Бабетта Шерон - швея, подруга Жана Кабэ.
      Франсуа Фор - семинарист, в настоящее время боец Национальной гвардии.
      Филипп Фор - его брат, пекарь, в настоящее время солдат
      правительственных войск.
      Женевьева Герико - молодая учительница.
      Булочница.
      Три женщины.
      Пьер Ланжевен - рабочий, депутат Коммуны.
      Белай |
      Варлен |
      Риго } делегаты Коммуны.
      Делеклюз |
      Ранвье |
      Четыре мэра.
      Сборщик налогов.
      Его жена.
      Газетчик.
      Герцогиня.
      Ее племянница.
      Маркиз де Плок - директор Французского банка.
      Уличный торговец.
      Тучный священник.
      Швейцар.
      Старый нищий.
      Офицер Национальной гвардии.
      Бисмарк.
      Ги Сюитри - жених Женевьевы Герико, офицер правительственных войск.
      Умирающая женщина.
      Бойцы Национальной гвардии, члены Коммуны, солдаты правительственных
      войск. Мужчины и женщины.
      I
      Накануне 22 января 1871 года. Перед небольшим кафе на Монмартре, в котором разместился призывной пункт Национальной гвардии. За столиком на тротуаре полный господин в зимнем пальто беседует с официантом; неподалеку двое детей обсуждают что-то, держа в руках картонную коробку. Слышится грохот орудий.
      Официант. Господин Брак приходил три раза, спрашивал про вас.
      Полный господин. Что? Неужели Брак здесь, в Париже?
      Официант. Да. Но ненадолго. Вот записка, сударь.
      Полный господин (читает). "Не жди покоя в этом Париже. Цены, проценты, продовольствие!" Что делать - война. И каждый участвует в ней по-своему. Послушайте, нет ли у вас человека, годного в комиссионеры? Смелого, но надежного парня. Два качества, которые редко соединяются, не так ли?
      Официант. Можно подыскать. (Получает чаевые.) И ваша милость в самом деле предпочитает ждать на улице, на холоде?
      Полный господин. С недавних пор воздух вашего заведения мне не подходит.
      Официант (взглянув на плакат: "Граждане! Прогоните пруссаков! Вступайте в Национальную гвардию!"). Понимаю, сударь.
      Полный господин. Еще бы! Я плачу восемьдесят франков за этот жалкий завтрак и не желаю, чтобы здесь воняло потом парижских предместий. И благоволите держаться вблизи и не подпускать ко мне этих (указывая на детей) червяков.
      Входят бедно одетая женщина и молодой рабочий. Они несут корзину. Дети
      заговаривают с женщиной.
      Мадам Кабэ. Нет, нет, ничего не возьму. Да, возможно, но разве что потом. Кролик, говоришь? Жан, не взять ли для воскресного обеда?
      Жан. Это не кролик.
      Мадам Кабэ. Но он просит четырнадцать франков пятьдесят.
      Мальчик. Мясо свежее, мадам.
      Мадам Кабэ. Прежде всего я должна посмотреть, сколько они сегодня заплатят. Подождите здесь, дети, может быть, я возьму это мясо. (Делает шаг вперед, из корзины вываливается несколько кокард.) Жан, неси осторожнее, мы, наверно, уже не одну потеряли по дороге. А мне опять заговаривать им зубы, чтобы они не заметили пропажи.
      Полный господин. Всюду дела, махинации! Дела, дела, и это в то время, когда наступают пруссаки!
      Официант. Да, сударь, - большие махинации и малые.
      Слышен шум, топот марширующих солдат.
      Полный господин. Что там такое? Эй, ты (одному из детей), сбегай и посмотри, что там опять. Получишь пять франков.
      Мальчик убегает.
      Мадам Кабэ (официанту). Эмиль, мы принесли кокарды.
      Официант. Этот господин хочет предложить работу вашему Жану, мадам Кабэ.
      Мадам Кабэ. О! Это очень любезно с вашей стороны, Эмиль. Мой Жан вот уже два месяца без дела. Он кочегар на паровозе, но поезда ведь не ходят. Жан, ты бы взялся?
      Жан. Я не буду комиссионером, мать. Ты ведь это знаешь.
      Мадам Кабэ. Извините нас, Эмиль. Мой Жан - хороший, но своенравный малый. В точности как его покойный отец.
      Мать и сын вносят корзину в помещение кафе.
      Полный господин. Война продлится недолго. Поверьте Аристиду Жуву - все дела, которые можно было сделать во время этой войны, уже сделаны. Новых возможностей нет.
      Входят, прихрамывая, три бойца Национальной гвардии - они возвращаются после битвы за форты. Первый, человек средних лет, - каменщик по прозванию "папаша", второй - Коко, часовщик, третий - Франсуа Фор, молодой человек, семинарист, у него рука на перевязи. Они ведут пленного немецкого кирасира, голова которого обмотана грязной повязкой, не дающей открыть рта. За ними
      бегут мальчики.
      Мальчики. Эй, Фриц!.. Что, дали тебе жару, Фриц?.. Можно потрогать его погоны?
      "Папаша". Пожалуйста.
      Мальчики. Как дела на передовой? Хорошие?..
      "Папаша". Хорошие, только у пруссаков!
      Один из мальчиков. Но, говорят, губернатор не сдастся.
      "Папаша". Во всяком случае, французам. Так как, ребята? Долой гу...
      Мальчики. ...бернатора!
      "Папаша" (официанту). Три кружки вина. Нет, не три - четыре.
      Официант. Сию минуту. Но хозяин настаивает, чтобы клиенты платили вперед. Четыре кружки - это двенадцать франков.
      Коко. Ты что, ослеп? Мы только что вышли из боя.
      Официант (тихо). Двенадцать франков...
      Коко. Они с ума сошли.
      "Папаша". Не они, Постав, сошли с ума, а мы. Нужно быть сумасшедшими, чтобы драться за полтора франка в день! Это ведь как раз полкружки по вашим ценам. И чем мы это зарабатываем? На какой манер? (Подносит к лицу полного господина свою винтовку.) Вот, смотрите. Это карабин сороковых годов, ,и этим вооружают новые батальоны. Приличное ружье, которое стоило государству семьдесят франков, теперь пошло бы за двести. Но оно хорошо било бы в цель, милостивый государь.
      Коко. Давай вина, собака, не то худо тебе будет. Мы защищаем Париж, а вы, разбойники, наживаетесь на вине.
      "Папаша". Сударь, мы не для того прогнали вонючку, мы не для того провозгласили республику и создали Национальную гвардию, чтобы кто-то наживался за наш счет.
      Полный господин. Вот где анархия! Вы не хотите защищать Париж. Вы хотите его завоевать.
      Коко. Вот как? Уж не думаешь ли ты, что он принадлежит тебе и таким, как ты. ("Папаше".) Каков толстяк! Видно, осада ему не в убыток, а?
      Полный господин. Господа, вы, кажется, забываете, где проходит фронт.
      Возвращается мальчик, который убежал ранее.
      "Папаша". Это как же так? (Третьему гвардейцу, молодому, с рукой на перевязи.) Франсуа, этот господин полагает, что ты уже забыл, где тебя ранило.
      Коко. Господин полагает, что мы должны думать только о фрицах, если нам не дают вина. А ты как думаешь, Фриц? Ты, во всяком случае, не толстый. Официант, кружку вина для Фрлца, не то мы разнесем кафе. Четыре кружки за два франка, слышишь?
      Официант. Сию минуту. (Уходит.)
      Полный господин (ему вдогонку). Останьтесь здесь, эй, вы, останьтесь.
      Мальчики (поют). Фриц - не толстый! Фриц - не толстый!
      Мальчик (который вернулся). То, что вы слышите, сударь, это двести седьмой батальон. Он очень недоволен и идет к ратуше вешать генералов.
      Полный господин. Господа, что же это! В то время как пруссаки...
      "Папаша". Вот именно - в то время как пруссаки! Осада! Граждане, разорвите железный пояс! Разгромите пруссаков, и вы снова получите картошку! Нет, мы уже начали понимать, кто нас держит в осаде. Прежде всего вы и такие, как вы. Или это пруссаки набавляют нам цены на картошку?
      Полный господин. Я не могу слышать, господа, как вы здесь спорите о ценах на картофель, в то время как на фортах идут бои. Там сражаются.
      "Папаша". Сражаются! Там умирают, вот что! Да знаете ли вы, что там происходит? Всю ночь мы лежим под дождем и в грязи на полях Мон Валерьена. И я там лежу с моим ревматизмом! Штурм начинается в десять часов. Мы штурмуем редут Монтрету, штурмуем Бюзанвальский парк и Сен-Клу, мы пробиваемся до Гарша. Из ста пятидесяти орудий стреляют только тридцать, но мы и без огневого прикрытия идем на Гарш и берем его, пруссаки в панике отступают, и тут раздается - стой! - мы ждем два часа, раздается - назад! - и Трошю приказывает очистить Монтрету и все захваченные позиции. Что это значит, я вас спрашиваю, сударь?
      Полный господин. Я полагаю, что ваши генералы лучше знают, где враг сосредоточивает свой огонь.
      Коко. О да. Они это знают. И туда, сударь, они посылают Национальную гвардию.
      Полный господин. С меня довольно! Знаете ли вы вообще, что вы здесь болтаете? Вы осмеливаетесь обвинять в измене своих командиров, генералов Франции. Может быть, вы предъявите нам доказательства?
      "Папаша". Он требует доказательств, Гюстав. А у нас их нет. Единственное доказательство - смерть. Единственное доказательство, что мы мрем, как мухи. Вообразите себе, господин Ктовытакой, что вы мертвы. И будьте любезны доказать нам, что вас стукнули по голове. Скажите одно только словечко - и мы начнем судебное преследование. Ах, вы молчите? Я почтительнейше справляюсь о ваших требованиях, господин Ктовытакой, но вы даже не шевелитесь!
      Полный господин. Ваши требования и ваши демонстрации перед ратушей достаточно известны. Мы знаем вас, вымогателей!
      Коко. Продолжайте, продолжайте. У нас есть время. Мы не начнем, пока не подойдет сто первый батальон.
      Полный господин. Все дело в том, что вы не хотите вносить квартирную плату. В то время как Франция ведет борьбу не на жизнь, а на смерть, вы думаете о вашем заработке, о пенсиях! Масло вам слишком дорого! Но берегитесь, терпение Парижа скоро лопнет!
      Бойцы Национальной гвардии стоят в угрюмом молчании.
      Изменники, вот кто вы! Но мы не хотим больше читать ваши газеты, - заметьте себе. Довольно этого своекорыстия разнузданной черни! Хватит, довольно!
      Входит официант, неся четыре кружки и кастрюлю, обернутую салфеткой.
      Полный господин машет на него руками.
      Официант. Ваша курица, сударь.
      Коко. Сударь, ваша курица!
      Полный господин. Я позабочусь, чтобы вас вышвырнули к чертям. Я сыт по горло вами и всей Национальной гвардией. Посмейте только... (Поспешно удаляется.)
      Мальчики. Сударь, пять франков? (Бегут вслед за ним.)
      Официант. Господа, я имею честь пригласить вас выпить и закусить.
      Коко (берет кружку, чтобы дать ее кирасиру). На, Фриц, бери... Ах, черт возьми, ты же не можешь рта разинуть, бедняга. Тогда - за твое здоровье!
      Бойцы Национальной гвардии осушают кружки. Из кафе выходят мадам Кабэ и
      ее сын, по-прежнему неся корзину.
      Жан (официанту). Где этот господин, который хотел предложить мне работу?
      Официант знаком велит ему молчать. Молодой гвардеец с рукой на перевязи узнает мадам Кабэ и ее сына.
      Франсуа. Мадам Кабэ!
      Жан. Франсуа!
      Мадам Кабэ. Франсуа, вы ранены? Я вынуждена просить вас внести вашу часть за комнату. Вы ведь знаете, правительство требует, чтобы все должники немедленно внесли квартирную плату. А тут у меня не хотят брать кокарды. Я разорена, нас выбросят на улицу.
      Франсуа. Но, мадам Кабэ, вот уже три недели, как мне не платят жалованья. Мне тоже туговато приходится.
      Мадам Кабэ. Когда же ты заплатишь? Да не смейтесь же, господа: он мой жилец.
      Коко. В самом деле, Франсуа, когда ты заплатишь? Нам, мамаша, понятны ваши заботы. Мы можем сообщить вам, что как раз сейчас два батальона, возвращающиеся после двух дней кровопролитной битвы, находятся на пути к ратуше, чтобы задать правительству несколько щекотливых вопросов.
      "Папаша". В том числе, наверно, и вопрос об отсрочке квартирной платы. А пока что мы можем предложить вам только одно: принять в знак нашего уважения эту жареную курицу, которую заказал, но не съел некий господин.
      Они усаживают мадам Кабэ за столик перед кафе, берут у официанта кастрюлю
      и самым галантным образом подают ей жареную курицу.
      (Официанту.) Гарсон, скажи хозяину, что ему и у важных посетителей следует просить плату вперед. Могут случиться обстоятельства, при которых они уже не поедят в свое удовольствие. Послушай, у тебя, наверно, будут неприятности?
      Официант. Основательные, сударь. Кажется, мне придется примкнуть к вам. Может быть, правительство заплатит за курицу мадам Кабэ? Двух батальонов Национальной гвардии, я думаю, как раз хватит на то, чтобы настоять на таком требовании.
      Коко. За ваше здоровье, мадам!
      "Папаша". Приятного аппетита! Сто первый батальон считает большой честью видеть вас у себя в гостях.
      Мадам Кабэ. Господа, вы очень любезны. Случилось так, что именно сегодня у меня пусто в животе. Курица - мое любимое блюдо. Разрешите мне поделиться с моим Жаном?
      Жан. Может быть, здесь, в этом кругу, будет интересно выслушать, почему они уже не желают брать кокарды. Господа чиновники считают на основании новейших указаний, что набор в новые батальоны Национальной гвардии закончен.
      Коко. Что, что такое? Ты слышал, "папаша"?
      "Папаша". Не надо волноваться. Она пойдет вместе о нами в ратушу.
      Коко. Вы поняли, мадам? "Папаша" хочет, чтобы вы пошли с нами в ратушу и предъявили там ваши кокарды, которые больше не нужны. Положите в корзину заодно и эту курицу.
      Франсуа. Слышите - идет сто первый!
      В глубине сцены и над дощатым забором видны идущие гвардейцы сто первого батальона. Мелькают ружья с надетыми на штыки хлебами, знамена. Гвардейцы
      поднимают мадам Кабэ и уводят ее с собой.
      "Папаша" (кивая в сторону Жана). Что с этим парнем? Почему он не сражается? Или мы для него слишком левые, мы - ребята из новых батальонов?
      Мадам Кабэ. О нет, сударь. Я думаю, что скорее слишком правые, извините меня тысячу раз!
      "Папаша". Вот что!
      Жан. И смотрите на меня отныне, господа, как на одного из своих. Цель вашего нового похода мне нравится.
      "Папаша" берет у Франсуа его кепи и надевает на Жана Кабэ.
      Франсуа (Жану). Я уже сильно скучал по тебе.
      Уходят. Официант бросает салфетку на столик, гасит лампу и хочет идти за ними. В это время он замечает кирасира, которого забыли гвардейцы. Махая
      руками на немца, он гонит его за ними и сам идет следом.
      Официант. Вперед, Фриц, вперед!..
      II
      25 января 1871 года. Бордо. Тьер и Жюль Фавр. Тьер еще в халате. Он пробует рукой температуру воды в ванне, и камердинер по его знаку добавляет то
      горячей, то холодной воды.
      Тьер (пьет утреннюю порцию молока). Надо кончать с этой войной, она грозит нам полной катастрофой. Пора понять: ее вели и ее проиграли. Чего же еще ждать?
      Фавр. Да, но требования пруссаков! Господин фон Бисмарк говорит о пяти миллиардах контрибуции, об аннексии Лотарингии и Эльзаса, о невозвращении пленных и о том, что он будет держать свои войска на фортах до тех пор, пока все его желания не будут выполнены. Ведь это гибель.
      Тьер. Ну а требования парижан - не гибель?
      Фавр. Разумеется. Тьер. Не угодно ли кофе?
      Фавр качает головой.
      Тогда, по моему примеру, молока? Неужели и это вам не позволено? Ах, Фавр, если бы нам да здоровые желудки! По нашему аппетиту! Но вернемся к господину фон Бисмарку. Взбесившийся студент-недоучка! Он взвинчивает свои требования, Фавр, ибо он знает, что мы вынуждены их принять - все до единого.
      Фавр. Неужели должны? Лотарингские рудники - железо и свинец - это будущее французской промышленности!
      Тьер. А наши полицейские, которых бросают в Сену? Что дадут нам рудники, если там будет Коммуна?
      Фавр. Пять миллиардов! Это наша торговля!
      Тьер. Это - цена порядка.
      Фавр. И первенства Пруссии в Европе на три поколения, не меньше.
      Тьер. И гарантия нашей власти на пять поколений.
      Фавр. Мы станем крестьянской нацией - и это теперь, в нынешнем веке!
      Тьер. А я надеюсь на крестьян. Мир держится на мужике. Что ему Лотарингия? Он и не знает даже, где она. Фавр, вам следует выпить хотя бы воды.
      Фавр. Неужели это необходимо? Вот вопрос, который я все время себе задаю.
      Тьер. Даже глоток воды и то жизнь. Уже само глотание! Ах, вы об этом... Да, - необходимо, безусловно. Цена порядка.
      Фавр. Национальная гвардия - несчастье Франции. Мы принесли патриотическую жертву, мы вооружили чернь против пруссаков - теперь она имеет оружие против нас. Это чистая правда, но, с другой стороны, разве нельзя сказать, что эти люди защищают Париж, что наконец-то начали сражаться?
      Тьер. Мой дорогой Фавр, что такое Париж? В их кругах говорят о Париже как о некоей святыне, которую можно предать сожжению, но нельзя отдать врагу. Они забывают, что Париж состоит из ценностей, забывают потому, что сами ничего не имеют. Эта сволочь готова взорвать все ко всем чертям - еще бы, ведь ей ничего не принадлежит. Они требуют горючего, они уже готовы жечь, но для властей, для нас, Париж - не символ, а собственность, и жечь его - отнюдь не то же, что защищать.
      С улицы доносится топот шагающих солдат. Тьер и Фавр цепенеют. Онемевший
      от волнения Тьер нервными жестами указывает камердинеру на окно.
      Камердинер. Рота наших моряков, сударь.
      Тьер. Нет, пусть не думают, что я способен забыть такое унижение...
      Фавр. В Бордо ведь все спокойно?
      Тьер. Не скажите! Иногда спокойствие бывает грозным! Такой пример, как Париж! Фавр, их надо уничтожить до единого, истребить всех. Надо во имя культуры разбить о мостовые все эти неумытые рожи. Наша цивилизация опирается на собственность, и собственность нужно защитить любой ценой. Как? Они осмеливаются предписывать нам, что мы должны отдать и что сохранить? Пусть же им ответит кавалерия. Сабли наголо! И если нужно море крови, чтобы смыть с Парижа всю эту нечисть, - пусть будет море крови... Где мое полотенце?
      Камердинер подает полотенце. Тьер вытирает пену с губ.
      Фавр. Не волнуйтесь, подумайте о своем здоровье, которое всем нам так дорого!
      Тьер (задыхаясь). И вы их вооружили! С этого самого момента, с утра третьего сентября, я одержим только одной мыслью: окончить войну, скорее, немедленно.
      Фавр. Но, к сожалению, они сражаются как черти. Доблестный Трошю совершенно прав: Национальная гвардия не примет никаких резонов, прежде чем десять тысяч гвардейцев не истекут кровью. Ах, он прав. Он шлет их в битву, как волов, чтобы дать выход их честолюбию. (Склоняется к Тьеру, шепчет ему что-то на ухо.)
      Тьер. Говорите без опаски. Мой Ипполит - патриот.
      Фавр. Я могу вас заверить, господин Тьер, что в этом вопросе вы можете рассчитывать на полное понимание князя фон Бисмарка.
      Тьер (сухо). Рад слышать... Особенно теперь, когда я узнал, что Бисмарк считает меня негодным даже в барышники. И это сказано после того, как мы познакомились лично.
      Фавр. Шалости, их не нужно принимать всерьез. Они не имеют ничего общего с его истинным мнением о вас.
      Тьер. Могу сказать о себе, что стою выше личного, мой дорогой Фавр. Меня интересует, как господин фон Бисмарк намерен нам помочь.
      Фавр. Он сказал мне, что вполне готов разрешить после перемирия небольшой подвоз продуктов для населения. Он считает, что народ надо затем снова посадить на голодный паек, пока не будет сдано все оружие. Это, полагает он, даст больше, чем беспрерывный голод.
      Тьер. Недурно. Пусть вспомнят господа парижане, как пахнет мясо. Талантов господина Бисмарка я никогда не отрицал.
      Фавр. Он даже пойдет на то, чтобы попридержать берлинские фирмы, заинтересованные в снабжении Парижа.
      Тьер. Смелость - вот предпосылка таланта. Не так ли, Фавр? Мы обяжем пруссаков ввести войска во все пригороды, где Национальная гвардия расставила свои орудия.
      Фавр. Это отличный пункт соглашения, превосходный.
      Тьер. Существуют, я полагаю, и другие талантливые люди кроме господина фон Бисмарка. Мы, например, запишем в договор, что первый взнос по контрибуции - первые пятьсот миллионов - мы внесем после умиротворения Парижа. Это укрепит заинтересованность господина фон Бисмарка в нашей победе. Словечко "умиротворение" надо употреблять почаще, оно из числа тех слов, которые все объясняют. Ах да, контрибуция! Ипполит, оставь нас одних.
      Камердинер. Сударь, ваша ванна готова. (Уходит.)
      Тьер. Вы думали, где взять деньги?
      Фавр. Было предложено, чтобы немецкие фирмы дали нам заем для выплаты контрибуции. Прежде всего господин фон Блейхредер, банкир господина фон Бисмарка. Упоминалось о комиссионных... Я, конечно, отказался от процентов, которые мне предложили как члену правительства.
      Тьер. О, разумеется. Назывались ли суммы?
      Фавр пишет на клочке бумаги.
      (Берет записку, читает.) Невозможно!
      Фавр. Я же и говорю.
      Тьер. Нам нужен мир. Он нужен Франции. Надеюсь, у меня хватит власти, чтобы добиться его.
      Фавр. Ваше избрание, господин Тьер, - дело верное. За вас двадцать три департамента, все сельские округа.
      Тьер. Мне нужна вся полнота власти. Анархия вооружена.
      Фавр. Вся Франция, господин Тьер, печется о вашем здоровье. Вы один можете ее спасти.
      Тьер (скромно). Я это знаю. И потому-то, любезный Фавр, пью молоко, которое терпеть не могу.
      III
      А
      Ночь с 17 на 18 марта. Площадь Пигаль. Посредине улицы-пушка. Час ночи. Франсуа Фор и Жан Кабэ охраняют пушку, сидя на плетеных стульях. Бабетта
      Шерон сидит у Жана на коленях, потом встает.
      Бабетта (поглаживая пушку). Доброй ночи, дорогая. (Медленно спускается вниз по улице, входит в дом.)
      Жан. Девушки любят подарки. Это возбуждает их чувственность, ведь они материалистки. Прежде можно было преподнести изящный туалетный столик, теперь мы дарим пушку, которую господин Тьер хотел подарить Бисмарку.
      Франсуа. И он подарил бы, если б мы ее не захватили... А вот Женевьева - та не материалистка.
      Жан. Эта молоденькая учительница? Ну, конечно, она воплощение духа, и именно поэтому ты хочешь видеть ее в постели.
      Франсуа. Я вовсе не хочу видеть ее в постели.
      Жан. Бабетта говорит, что она прекрасно сложена.
      Франсуа. Как ты можешь говорить с ней о Женевьеве?
      Жан. Они же вместе живут. Впрочем, она обручена. Ее жених в плену, он офицер. Лучше всего у нее бюст.
      Франсуа. Ты что, решил вывести меня из себя?
      Жан. Когда ты рассуждаешь о девушках, трудно поверить, что ты из деревни. Признайся, что уже в четырнадцать лет ты путался со скотницей.
      Франсуа. Тебе не удастся вывести меня из себя.
      Жан. Неужели? Во всяком случае, я все рассказал Бабетте: пусть она передаст Женевьеве, что ты сохнешь по ней. Возможно, ей покажется занятным покрутить с будущим священником.
      Франсуа. Я физик.
      Жан. Отлично, тогда - с физиком. Физика - ведь это, кажется, учение о телах?
      Франсуа. Но ты же сам говоришь, что она любит офицера.
      Жан. Я сказал только, что она его невеста.
      Франсуа. Но это то же самое.
      Жан (смеется). У тебя странные представления. Разве с женщиной спят лишь потому, что любят? Уже с утра, когда мужчина просыпается, он знает, что ему сегодня не прожить без бабы. А разве женщины устроены иначе? Это потребность. Не то чтобы она появлялась при виде какой-то особенной груди, а просто так, и тогда находишь какую-то грудь особенной. Короче, если ты не упустил случая, ты доволен. И с твоей Женевьевой так же.
      Франсуа. В том-то и дело, что нет. Ну, я пойду домой. (Встает.) Как я рад, что я снова в вашей квартире, в моей комнатке.
      Жан (также встает). Я тоже думаю, что нам больше незачем сторожить. Если б они хотели напасть, то, конечно, среди ночи... Я слышал, что утром появится белый хлеб.
      Франсуа. Послушай, Жан, раз речь, зашла о физике: мой микроскоп и томик Лавуазье, наверно, у твоего дяди?
      Жан (смущенно). У дяди? У Ланжевена?
      Франсуа. Твоя матушка отдала их на сохранение. Я спрашиваю только потому, что Лавуазье мне может понадобиться.
      Жан. Конечно.
      Уносят стулья в дом.
      Б
      Пять часов утра. Перед закрытыми дверями булочной стоят в очереди женщины,
      среди них - Женевьева Герико и Бабетта.
      Женщины. Белый хлеб - подарок папаши Тьера! Чтобы заесть его позорный мир!
      - Париж стоит десять тонн муки!
      - И ни один поезд не пришел, мука находилась в городе!
      - А моему старику они еще неделю назад ампутировали ногу. Шрапнель! И в это самое время они уже вели переговоры.
      - Чего-то они опять хотят, даром ничего не дадут! Когда ее благородие, у которой я стирала, дарила мне рваные панталоны, я всегда знала, что она опять донесла на моего Эмиля, который сболтнул лишнее.
      - А мой старик сказал: я возьму с собой отрезанную ногу, не то чиновники по пенсиям скажут, что у меня была только одна нога!
      - Тьер получает от немцев пять миллионов.
      - А сколько от некоторых французов?
      - Они капитулируют, хотя в Париже триста тысяч одних бойцов Национальной гвардии!
      - Как раз потому, что их в Париже триста тысяч!
      - И они согласны на то, что пруссаки не вернут пленных, раньше чем им не заплатят.
      - Дерьмо - их война. Какое счастье, что она кончается!
      - Да, но кто платит за этот мир?
      - Мы платим, гражданка! Кто же, как не мы? Платят те, кто ничего не имеет!
      - Ах, вы считаете, что мы ничего не имеем. Мы имеем двести тысяч штыков, сударыня.
      - Я же вам говорю: это только перемирие, пригороды им не достанутся ни пруссакам, ни Тьеру.
      - Заметьте, он не решился сунуться в Париж, этот господин фон Бисмарк. Париж не купишь - держи карман шире.
      - Ах, как ты рано встала! Старуха хотела остаться одна?
      - Сегодня, верно, другой будет клеить воззванья?
      Входит мужчина с плакатом, приклеивает его к стене, уходит.
      Бабетта (выходит из очереди и читает вслух). Пишет господин Тьер! "Мир - это порядок. Жители Парижа! Торговля замерла, заказы прекратились, капиталы застыли. Виновные должны быть преданы суду. Немедленно должен быть восстановлен полный и незыблемый порядок..." Та-та-та-та...
      Владелица булочной начинает снимать засовы с двери своей лавки.
      Женщины. Вы слышали, госпожа Пуляр? В торговле застой, хотя идет война.
      - Чистейшая правда! Вот уже целая неделя, как никто ни разу не заказал у меня паровоза, и мой капитал лежит без дела из-за бесчинств этой Национальной гвардии. А ваш капитал?
      Владелица булочной. Все сборища, сборища и речи! Я думаю, что белый хлеб правительства звучит убедительнее, сударыни!
      Женщины. Белый хлеб и порядок. Это значит: платите квартирную плату. Да?
      Бабетта. Печать на воззванье еще не просохла. Видно, очень спешили.
      Женщины. Животы пучит, когда нет хлеба! Эти господа кусочка хлеба не дадут без того, чтобы не навонять чего-нибудь про порядок.
      - Осторожней выражайтесь, гражданка, соблюдайте порядок! А что мадемуазель Герико на это скажет? Она учительница и не знает, как животы пучит.
      - Оставьте мадемуазель Герико в покое, она дельный человек, и она согласна со всем, что я сказала, и она сама была при том, как эти Кабэ, мать с сыном, и "папаша" приволокли пушку из Клиши, еще до того как явились пруссаки.
      - А вы тоже думаете, что господин Тьер отдал Клиши пруссакам только потому, что там стояли наши пушки?
      Женевьева. Да, я именно так и думаю, гражданка. Центральный комитет Национальной гвардии получил на этот счет соответствующие донесения.
      Женщины. Она политическая.
      - А если и, так, разве она говорит неправду?
      - Мой старик говорит, что ногу ему оторвала не картечь, а политика. Вот почему он занялся политикой и читает "Отечество в опасности".
      Несколько солдат правительственных войск появилось возле пушки, среди
      них Филипп Фор.
      Бабетта (которая стоит под плакатом). А, Филипп, ты вернулся? Ты пришел в самый раз: булочная снова открывается.
      Филипп. Потише, Бабетта: я не собираюсь приветствовать свою хозяйку. (Вместе с другими солдатами берется за пушку.)
      Бабетта. Что вы делаете с пушкой? Чего вы хотите?
      Филипп. Ее надо доставить в Версаль. Таков приказ.
      Бабетта (кричит женщинам). Эй, вы! Они хотят украсть пушку!
      Женщины. Кто? Эти вот? Эти сморчки?
      Женевьева (подбегает к солдатам). Филипп! И тебе не стыдно?
      Бабетта. Это помощник пекаря. Он привел их сюда, потому что знает наш квартал.
      Филипп. Что вы тут делаете ни свет ни заря? Да не кидайтесь вы так на людей!
      Женевьева. Мы тут затем, чтобы - как овцы шерсть - отдать вам пушки за белый хлеб.
      Женщины (подбегают к солдатам). Эй, вы! Это наши пушки.
      - Мы сами их купили всем кварталом, сами деньги собрали.
      Филипп. Но ведь война окончена.
      Женевьева. Ах вот что, и теперь вы хотите начать войну против нас?
      Филипп. Пушки должны быть сданы пруссакам.
      Женщины. Пусть пруссаки сами приходят за ними. Руки прочь! Посмейте только прикоснуться к пушкам, сопляки.
      - Зовите сюда охрану от Кабэ.
      Женевьева бежит к дому, где живут Кабэ. Она звонит. Мадам Кабэ выглядывает
      из окна.
      Женевьева. Будите скорей Жана, хотят утащить вашу пушку. (Бежит назад.) Эти пушки нужны не пруссакам, а господину Тьеру. Они нужны ему против нас, гражданки. Не отдадим ему пушку!
      Женщины. Руки прочь от пушки!
      - Это пушка мадам Кабэ.
      Жан и Франсуа выбегают из дома в нижнем белье.
      Бабетта. Жан, они пришли за пушкой. Филипп привел их сюда.
      Из близлежащих улиц доносится шум, слышны выстрелы, несколько позже
      раздаются звуки набата.
      Женевьева. На улице Табернакль тоже стоят пушки. Это нападение на весь квартал. Теперь ясно, почему нам дают белый хлеб!
      Жан (кричит). Франсуа! Пришел твой брат. Он от мсье Тьера.