Пир продолжался три дня – к вящему удовольствию жителей деревни. Горы пищи и реки питья были уничтожены, а танцы шли каждый вечер, пока луна не поднималась высоко в небо.

Юстин Браз пропустил почти весь третий день. Он подрался с отцом и дядей девицы, за которой ухлестывал, и оказался в колодках. Его приятель Ринан пришел посидеть с ним вечером и время от времени давал ему отпить вина из фляжки, которую прихватил с собой. Солнце село, и взошла луна, полузакрытая облаками. Из поместья доносилась музыка, которая уже стала медленной. Звуки дудок были едва слышны, но барабанный бой оставался звучным и ровным, словно сердцебиение мира.

– Что ты скажешь о жене маштьерна? – спросил у своего друга Ринан.

Юстин задумчиво прополоскал рот вином, а потом проглотил его.

– Ну, дама она красивая, – признал он. – Я не отказался бы от такой, будь я владетельным сеньором.

– И я тоже! – с жаром подхватил Ринан. – Она белее лилии и слаще пения арфы.

– Она – дама красивая, – повторил Юстин одобрительно. – Но заметь: она должна радоваться тому, что стала госпожой Таленсака. Компер – место не слишком хорошее, насколько я видел и слышал.

– И это тоже верно, – проговорил Ринан и поднес фляжку к губам друга, прежде чем выпить самому.

Оба несколько минут молчали, слушая музыку и глядя, как облако плывет на фоне луны, а потом Юстин очень тихо сказал:

– Интересно мне, что она станет делать, когда маштьерн один уйдет в лес.

Ринан беспокойно заерзал в тусклом свете луны и огляделся, словно лес мог его услышать.

– А ты думаешь, он уйдет? – спросил он, понижая голос до шепота. – Теперь, когда у него есть жена?

– Думаю, уйдет, – ответил Юстин. – Такой человек, как маштьерн, никогда не допустит, чтобы им командовала женщина.

Элин понравилось быть замужней женщиной – поначалу. Ей понравился пышный придворный пир в Ренне, а еще более приятными она нашла празднества в Таленсаке. Ей понравились жители Таленсака – честные, добродушные, простые люди, решила она, купаясь в их дружелюбии. Как же они преданы Тиарнану! Разочаровала ее только служанка. Кенмаркок предложил на это место свою старшую дочь, и, конечно, от этого предложения нельзя было отказаться, не нанеся ему обиды. Однако Дрикен оказалась совсем не той хорошенькой восторженной юной крестьяночкой, о которой грезила Элин: в свои четырнадцать лет она была худой, смуглой и такой же лошадинолицей, как ее отец. Зубы у нее были чуть получше, чем у него, зато прыщи – гораздо хуже. Однако Элин изо всех сил старалась, чтобы девушка все-таки ей понравилась. Незачем было тратить время на сожаления об одном-единственном пустяке, когда у нее было столько причин для радости. Например, ее муж: она наслаждалась нежным благоговением, с которым он прикасался к ней каждую ночь, его пылкостью и ласками. Ее тетка Голдилдис сказала ей, что женщина приходит на брачное ложе только со стыдом и мукой, и Элин быстро решила, что дядя Маррек оказался еще большим грубияном, чем она думала..

Когда празднества закончились, Элин с радостью принялась играть роль хозяйки поместья. Это было непростым делом. В поместье варили собственный эль и готовили вино для собственных нужд. Тут пекли хлеб, делали масло и сыр, коптили и солили мясо и. рыбу и складывали на хранение урожай. Шерстяную одежду изготавливали из руна местных овец, льняную и пеньковую ткань – из льна и конопли с поместных полей. Краску для ткани получали из всевозможных растений: ракитника, вайды, дубовых галлов, тутовыхягод. Шкуры со всех животных, забиваемых в поместье, скоблили и вымачивали, чтобы передать дубильщику в Монфоре. Рога, копыта, а порой и кости тоже очищали и продавали ремесленникам, которые их использовали. Древесину из леса сушили – для топки или для работы поместного столяра. Свечи изготавливались из сала и пчелиного воска, а простые лекарства – из трав, выращиваемых на огороде. И помимо всех этих дел, нужно было еще кормить и одевать домашних, которых вместе с прислугой насчитывалось больше тридцати. За работу на земле и уход за животными отвечал управляющий, Кенмаркок, но хозяйке поместья полагалось заказывать продукты для дома и распределять домашнюю работу между слугами. Элин радостно окунулась в свои новые обязанности, но тут же с головой провалилась в омут хозяйственных проблем и была ласково поддержана женой Кенмаркока Лантильдис: та уже много лет управляла поместным домом и смогла продолжать свою работу совершенно спокойно, даже когда ей «помогала» полная невежественного рвения молодая госпожа.

Когда Элин пробыла в Таленсаке неделю или две и успела узнать дом и слуг, Тиарнан согласился пригласить в гости ее родных и кое-кого из соседних сеньоров и дам. Для нее это стало самым лучшим временем. Было головокружительно приятно встречать всех своих знакомых и родных в качестве хозяйки Таленсака, рассаживать их за столами в зале и приказывать слугам нести еду и питье. Вечером после отъезда последнего гостя Элин все еще сияла от сонной радости, пока Тиарнан не потрепал ее по голове и не увел в постель, чтобы найти ей новую причину для изумления.

Беспокойство началось вскоре после этого. Когда гости разъехались, а новизна семейной жизни чуть прошла, Тиарнан стал беспокойным. В то лето у него не было обязанностей при дворе, как не было и войн, которые заставили бы его уехать, но, казалось, в поместье он не находил себе места. Он окунулся в дела владения: проверил с Кенмаркоком все счета, созвал старейшин деревни и разрешил два-три давних спора о межах, распорядился провести необходимый ремонт мельницы, дома, сараев и овчарен. Он установил мишени для лука и копья и упражнялся с оружием, дюжинами разбивая деревянные мечи и копья, обучая боевого коня новым приемам, пока они оба не становились потными и усталыми. Но несмотря на эту бешеную деятельность, он по два-три раза в день выходил из дома и шел к воротам, а через некоторое время возвращался, словно забыв, зачем уходил. И с каждым днем он становился все более напряженным и недовольным. Пару раз он уходил на охоту, исчезая с первыми криками петуха вместе с Мирри и возвращаясь к вечеру. Но даже когда ему везло с добычей, он не радовался. Один раз он предложил Элин отправиться с ним, но ей было страшно уходить из дома в темноте, а мысль о том, чтобы бродить по лесу пешком, была ей противна. Вместо этого она предложила конный выезд на охоту с кем-нибудь из соседей, но он сказал – хотя и с улыбкой, – что в последнее время у них было много гостей и теперь пора отдохнуть.

Все это не слишком беспокоило Элин. Она сочла это последствием свадьбы, поскольку слышала, что, женившись, мужчины порой жалеют о свободных холостяцких днях, и старалась угодить мужу.

Однажды вечером в конце июля она застала его стоящим в дверях дома: он смотрел вверх, на прибывающую луну. Он был таким неподвижным и тихим, что это казалось неестественным, и она ощутила укол страха: может быть, он ранен или болен? Она быстро подошла к нему сзади и положила руку ему на плечо. Он вздрогнул и стремительно обернулся – и глаза его оказались такими странными, что она отскочила назад. Потом, вспоминая их, она чувствовала, как у нее судорогой сводит живот. Секунду они стояли и смотрели друг на друга так, словно никогда не были знакомы, а потом Тиарнан неожиданно объявил:

– Завтра я уйду на охоту. – Спустя несколько секунд он добавил с привычкой кривой улыбкой: – Мне нужно побыть одному, сердце мое.

На следующий день он встал еще до рассвета и исчез.

В первый день Элин не тревожилась, на второй начала беспокоиться, а на третий запаниковала. Она представила себе разбойников, прячущихся в лесу, и не смогла справиться с душившим ее страхом. И еще – то, что поначалу показалось ей мелочью, но постепенно начало занимать мысли все больше и больше, почти вытеснив тревогу: он не взял с собой собаку. Мирри хотелось пойти с хозяином: она печально бродила по дому, настораживаясь всякий раз, как дверь открывалась, ежечасно ожидая его возвращения. Почему было ее не взять? Бессмысленность этого факта намозолила Элин мысли, как попавший в башмак камешек натирает ногу до волдырей.

Слуги ничем ей помочь не могли. Они спокойно заверяли ее, что господин часто исчезает на такой срок, что в этом нет ничего необычного и она может не сомневаться в том, что он вернется.

– Вы к этому привыкнете, госпожа, – безмятежно уверяли они.

Однако ей показалось, что они говорят это со странной многозначительностью, и она перехватила взгляды, которыми они обменивались, думая, что она их не видит. Сочувственные взгляды.

Впервые после приезда в Таленсак Элин ощутила, насколько она здесь чужая. Слуги и жители деревни были ею довольны, потому что она молода и хороша собой, но Тиарнан был маштьерном – их маштьерном, рожденным в Таленсаке, и наследником многих поколений правителей Таленсака. Они гордились его престижем при дворе, но в душе считали, что он вполне естествен для господина самой прекрасной на свете деревни. Они любили и ценили его, как любили и ценили себя. А она была ничем. Они даже отказывались сказать ей правду. Она снова и снова вспоминала слова Алена: «Как он может охотиться без собаки? Куда он на самом деле уходит, по-твоему? На охоту? Или в постель к какой-нибудь женщине?»

Иначе с чего было слугам ей сочувствовать?

На третий вечер отсутствия Тиарнана она была настолько напряжена и расстроена, что даже не могла заснуть и сидела на лестнице в одной рубашке, распуская и снова заплетая волосы. Мирри сидела у ее ног. Была уже почти полночь, когда Мирри подняла голову, заскулила и бросилась к двери. Снаружи послышался быстрый стук, один из слуг снял засов – и в дом вошел Тиарнан, пропыленный, счастливый и спокойный. Он погладил собаку, похлопал слугу по плечу, прошел через зал к лестнице – и остановился в изумлении.

– Элин! – воскликнул он, подбегая к ней и беря за руки. – Почему ты не спишь в такой поздний час? Ты нездорова?

– Я беспокоилась о тебе, – сказала она и разрыдалась.

Тиарнан стал нежно целовать ее руки и лицо, унес на постель и очень ласково любил ее, но так и не смог понять, почему она тревожилась, Упоминания об Эоне из Монконтура его просто раздражали.

– Но он может выстрелить в тебя из засады! – со слезами сказала Элин.

– Он не станет стрелять в каждого встречного охотника, – ответил Тиарнан, начиная сердиться, – а если подойдет настолько близко, что сможет меня узнать, я его увижу. Он не стоит ни единой твоей слезинки, сердце мое, тем более такого потока слез!

Нет, он не собирался прекращать своей охоты в одиночестве из страха перед Эоном. И похоже, не собирался ее прекращать из-за тревог своей жены. Пару, недель спустя он опять исчез, и через пару недель после своего второго возвращения – снова.

К вечеру третьего дня его третьей отлучки Элин почувствовала, что больше не выдержит. Она вышла из дома и хлопнула за собой парадной дверью. Двор, окруженный стеной, был почти пуст, высушенный и прокаленный августовским солнцем. Столяр Мало, строгавший балку для ремонта одного из сараев, поднял голову на гулкий стук двери, а потом снова поспешно сосредоточился на своей работе. Элин заметила эту поспешность и рассердилась еще больше. Он знал – все слуги знали, – что она сердита. Ее жалели, но старались держаться от нее подальше и ждали, что она успокоится. Привыкнет. Но она не успокоилась и пока – не привыкла.

Элин гневно обвела взглядом пустой двор, немного постояла и решительно направилась к столяру. Она намерена задавать вопросы, пока не заставит хоть кого-то на них ответить.

– Мало, где мой муж?

Мало неохотно положил рубанок и выпрямил спину. Работая, он разделся до пояса и так усердно трудился в своей попытке ее не заметить, что теперь его смуглый торс блестел от пота.

– На охоте, моя госпожа, – сказал он, не встречаясь с ней взглядом.

– Тогда почему он не взял Мирри? – яростно вскричала Элин. – Как он может охотиться без собаки?

– Не знаю, госпожа, – промямлил Мало, по-прежнему не глядя на нее. – Но он скоро вернется.

Элин в ярости скрестила руки.

– Где Кенмаркок?

– О, он в старом сарае, – ответил Мало, с облегчением ухватившись за вопрос, на который мог ответить. – Пошел распорядиться насчет глины для новой площадки для молотьбы. – Выждав несколько секунд, он уже с меньшей готовностью добавил: – Я могу что-нибудь для вас сделать, госпожа?

Элин прикусила губу.

– Да, – сказала она. – Возьми лошадь и вызови сюда Кенмаркока. Я хочу с ним поговорить.

– Э... госпожа, а это так срочно? – слабо возразил Мало, глядя на свою прерванную работу.

– Не спорь со мной! – огрызнулась Элин. – Иди и делай, что я велела!

Она резко повернулась и прошествовала обратно в дом.

Зал занимал весь нижний этаж дома – огромная комната, скудно освещенная узкими окнами под высоким потолком. Эта комната была главной не только из-за своего размера: здесь проходили все трапезы, здесь выполняли почти всю работу, и большинство слуг здесь спали. Для Кенмаркока и его семьи в углу было отгорожено отдельное помещение. Полом служила утрамбованная глина, выстеленная камышом. Центральную часть комнаты занимал каменный очаг. Пол верхних этажей над ним имел отверстие, чтобы пропускать дым, и из отверстия дымохода на крыше широкий луч света падал на утреннюю золу. Три длинных стола из темного дуба стояли вокруг очага в виде подковы, повернутой ко входу, и кресло, предназначавшееся хозяину дома, гордо стояло в центре среднего стола. На стенах висели гобелены, изображающие сцены охоты, и деревянная лестница, ведущая на верхние этажи, шла мимо них вдоль одной из стен. Под лестницей сидели Дрикен и Лантильдис, работая за своими ткацкими станками.

Элин плюхнулась за свой станок и схватила челнок, словно кинжал. Женщины обменялись жалостливыми взглядами, и Элин, окончательно выйдя из себя, резко потребовала, чтобы ее оставили одну. Дрикен вспыхнула, но ее мать молча закрепила челнок на станке, взяла дочь за руку и куда-то с ней ушла.

Элин попыталась ткать, но была так напряжена, что все время ошибалась и делала огрехи. Когда появился Кенмар-кок, она плакала от досады.

Управляющий вежливо постучался в дверь дома, но вошел, не дожидаясь ответа.

– Вы хотели меня видеть, госпожа? – спросил он. Про себя он проклинал эту девицу за то, что она оторвала его от работы. Понятно, исчезновения мужа ее расстраивают, но неужели необходимо показывать это всему дому?

Элин сунула челнок в основу и с облегчением отодвинулась от станка. Она напомнила себе, что она – хозяйка поместья и имеет право отдавать приказы управляющему мужа.

– Кенмаркок, – гневно сказала она, – где мой муж?

– На охоте, моя госпожа, – терпеливо ответил Кенмаркок. Он уселся за ближайший стол и взял из миски раннее яблоко.

– На охоте? – переспросила Элин. – Без Мирри? Кенмаркок откусил кусок яблока. Элин с отвращением отвела взгляд: она выросла в убеждении, что от сырых яблок пучит живот.

– Он часто уходит без собаки, – сказал управляющий с набитым ртом.

– Я это знаю! Но почему он никогда не приносит никакой дичи? Куда он на самом деле уходит?

– Он говорит, что на охоту, госпожа, – ответил управляющий, продолжая жевать яблоко. – С чего ему врать?

Элин снова начала кусать губы.

– Потому что он уходит к другой женщине, – проговорила она дрожащим голосом. Она забыла о том, что должна вести себя как хозяйка поместья, и устремила на Кен-маркока умоляющий взгляд синих глаз, полных слез. – Пожалуйста, Кенмаркок, скажи мне правду!

Досада Кенмаркока испарилась: ведь девушка была такой юной – немногим старше его собственной дочери. Исчезновения Тиарнана были странными, и объяснял он их неубедительно – любая жена стала бы тревожиться. Он уронил яблоко и подошел к ней, чтобы похлопать по плечу.

– Выбросьте это из вашей хорошенькой головки! – сказал он ей. – С тех пор как он вас встретил, он не смотрел ни на одну женщину! Иначе зачем бы ему было на вас жениться? Не позволяйте никому вас тревожить. В Таленсаке никто не знает, куда он уходит, но у нас нет причин думать, что он не охотится. И за последние два месяца он уходил в лес реже, чем за все то время, как я его знаю. Что до меня, то я считаю, что охота – это просто отговорка. Он такой человек, которому нужно бывать одному. Если бы с ним была собака, ему бы пришлось ее кормить и за ней присматривать, а он не хочет себя утруждать.

– Как это – никто не знает, куда он уходит? – недоуменно переспросила Элин. – Я тебе не верю. Уж тебе-то он должен говорить.

– Не говорит, – еще более неохотно признался Кенмаркок. – А я спрашивал. Один раз я попытался добиться, куда он собирается: тогда мог появиться вопрос, по которому мне понадобилось бы с ним посоветоваться. Наверное, я позволил себе вольность – он развернулся, дал мне пощечину и сказал, что не допустит, чтобы его собственные слуги задавали ему вопросы. Нет смысла расспрашивать – он не станет отвечать.

Элин изумленно воззрилась на него. Она была уверена, что ее обманывают, что все знают, куда исчезает Тиарнан – все, кроме нее. Однако Кенмаркок явно говорил правду. Таленсак уже много лет живет с тайной, а за многозначительными взглядами стояли только догадки.

– Вам не нужно тревожиться, моя госпожа, – добавил Кенмаркок с неубедительной жизнерадостностью. – Я уверен, что он просто высматривает дичь. А что до того, чтобы ее приносить, – ведь это было бы браконьерство! Он проходит многие мили, и не только по своим землям: бывало, он скажет, что видел у Карэкса такого-то кабана, а у Редона – такого-то оленя. Вы ведь и сами знаете, что те, кто собирается поохотиться, с ним советуются. Он не знал бы столько о разных зверях, если бы проводил время с какой-нибудь женщиной, так? Не обращайте внимания на глупые рассказы, которые ходят по деревне.

– Какие глупые рассказы? – испугалась Элин. Кенмаркок замялся, но потом решился и заявил:

– Ну наверное, лучше вам будет услышать это от меня, чем от кого-то, кто верит в такие глупости. Кое-кто в деревне говорит, будто он уходит в полые холмы и там встречается с повелительницей колодца или стоячего камня. Вы же знаете крестьян: они так любят сказки о чудесах!

Элин со сжавшимся сердцем вспомнила, какое выражение было в глазах Тиарнана вечером накануне его ухода на охоту. Это был дикий, волшебный взгляд – взгляд околдованного. Она, безусловно, верила в существование прекрасного народа. Он был такой же частью их земли, как и сам лес. Большинство бретонских крестьян могли утверждать, что слышали их музыку, и в каждой деревне была история о встрече с ними, которая произошла на памяти ныне живущих.

Той ночью Элин легла в постель рано и лежала без сна. Луна, недавно миновавшая полнолуние, светила сквозь решетку плетеной ставни. В саду стрекотали кузнечики, ночной воздух был напоен ароматом роз. Это было так похоже на Компер – но это был не Компер, и внезапно Элин отчаянно захотелось оказаться дома, где все было просто и знакомо и где она знала, что думать о людях. У человека, за которого она вышла замуж, оказалась тайна, и любая попытка ее узнать наталкивалась на молчание и гнев.

Она не могла поверить, будто он просто охотится. Если бы это было действительно так, зачем таиться от Кенмарко-ка? Почему не брать собаку? Нет. Либо Ален прав и у него есть где-то любовница, либо его опутало что-то более страшное, что-то птицеголосое и нечеловеческое. Ей вспомнились истории о прекрасном народе, который жил в сумеречной стране внутри полых холмов. Одна девушка когда-то любила мужчину, который шел к ней на свидание и по дороге увидел прекрасный народ, танцевавший в лучах луны. Она ждала его на холме – но он не пришел. Год за годом она приходила на холм, к месту их встреч, пока не состарилась и не умерла. Там ее и похоронили. А потом, через много лет после ее смерти, он все-таки вернулся, считая, что танцевал всего одну ночь. Но вместо ожидавшей его возлюбленной он нашел ее могилу, поросшую высокой травой. И он со слезами упал на нее, а когда коснулся земли, то рассыпался в прах. Элин повернулась на бок и стала кусать подушку, заливаясь слезами.

Когда Тиарнан вернулся – опять почти в полночь, – она все еще не спала. Она неподвижно лежала и слушала, как он тихо вошел в комнату. Минуту он стоял у кровати, глядя на нее, а потом сел и начал раздеваться. Сняв всю одежду, он залез к ней под одеяло. Его тело было еще холодным от ночного воздуха, и от него пахло деревьями. Он поцеловал ее в щеку и погладил по голове – так осторожно, что она поняла: он думает, будто она спит, и не хочет ее будить. И из-за этой нежности она снова заплакала.

– Элин! – сказал он удивленно. – Ты не спишь?

– Да! – ответила она, шмыгая носом.

Тиарнан вернулся из леса с ощущением чистоты, легкости и приятной усталости. Он прошел через спящую деревню с чувством глубочайшего умиротворения: он возвращался домой, не просто в место, которое он любил, но и к прекрасной молодой жене. Когда он добрался до дома и обнаружил его спящим, без бледной несчастной девицы, ожидающей его на лестнице, его радость еще усилилась. Элин начала привыкать к его отлучкам: скоро она будет принимать их так же спокойно, как и все остальные. Когда он вошел в спальню и увидел ее в лунном свете, то что-то в его душе растворилось, словно облака после дождя. У него было все, о чем только может мечтать мужчина: тени, из которых он только что ушел, и это дивное существо, лежащее перед ним. Секунду он не мог пошевелиться от переполнявшей его радости.

А теперь оказалось, что она не спит – и по-прежнему несчастна. Он обнял ее и поцеловал, ощущая солоноватый вкус слез.

– Что случилось, сердце мое? – нежно спросил он. – Неужели ты все еще тревожишься из-за Эона из Монконтура?

– Я хочу кое о чем тебя спросить, – сказала она. – Но они говорят мне, что в этом нет смысла, что ты не станешь отвечать и только рассердишься. И я не смею спрашивать.

– Моя любимая! Я никогда не стану на тебя сердиться. Ты не можешь попросить меня о чем-то, что я отказался бы дать. Спрашивай.

Она обвила его руками. Под ее ладонями мышцы на его спине и плечах были гладкими, а когда она прикоснулась к его волосам, то ощутила на затылке завиток – хохолок, который никогда не удавалось пригладить. Он был настоящим, надежным – и таким же любящим, как в первую ночь их брака. Ей нечего было бояться. Он любит ее и откроет ей свою тайну, а потом они оба посмеются над ее глупыми страхами.

– Тиарнан! – Она вздохнула, успокаиваясь. – Скажи мне, где ты был последние три дня?

Он мгновенно застыл. Ему следовало предвидеть, что Элин спросит его об этом, и не давать таких всеобъемлющих обещаний.

– Я был в лесу, на охоте, – ответил он, надеясь, что этого будет достаточно.

Повторение той же пустой фразы, которую она слышала от всех остальных, стало горьким разочарованием: ведь она надеялась, что он сделает все простым и понятным! Она отвернулась от него, свернулась калачиком и расплакалась.

– Элин! – беспомощно запротестовал он. – Не плачь! У тебя нет причин плакать.

– Но ты не говоришь мне правды! – прорыдала она. – Ален де Фужер сказал, что ты ходишь на свидание к женщине!

Он растерялся, совершенно не зная, что сказать. Гнев на Алена де Фужера, возмущение несправедливым обвинением и жалость к Элин боролись в нем, но он не дал воли словам. Он обнял трясущиеся плечи Элин, прижал ее к себе, поцеловал ее ушко и поклялся, что она для него единственная в мире женщина.

Эти слова оказались достаточно действенными, и она повернулась к нему. Однако слезы не прекратились: просто она плакала у него на плече, а не на подушке.

– Тогда почему ты уходишь? – прерывающимся голосом спросила она. – Тебя так часто нет дома! А Кенмаркок говорит, что раньше ты уходил даже чаще. И еще он сказал, что единственный раз, когда он попытался добиться от тебя ответа, ты его ударил. Я ни разу не видела, чтобы ты бил кого-нибудь из слуг, а тем более Кенмаркока. И ты знаешь, как я боюсь из-за разбойника, но все равно уходишь и оставляешь меня совсем одну...

Он попытался успокоить ее нежными прикосновениями и ласковыми словами, но она только сильнее расплакалась. Он хотел бы сказать ей какую-нибудь успокоительную ложь, но это было противно его натуре.

– Элин, Элин! – взмолился он вместо этого. – Ну зачем тебе так плакать? Что я, по-твоему, могу делать? Я ведь сказал тебе: у меня нет другой женщины.

Она устремила на него несчастные глаза.

– Ох, Тиарнан! – выпалила она. – Дай мне слово, что ты не... что это никак не связано с... с прекрасным народом!

Ее вопрос его ошарашил: он попал неприятно близко к тому, что в действительности он скрывал.

– Почему ты об этом спросила? – проговорил он резко.

– В деревне говорят, что ты уходишь в холмы или к хозяйке источника, – прошептала Элин, у которой наконец высохли слезы.

Тиарнан не слышал о таких разговорах, и это сообщение наполнило его гневным изумлением. Они о нем судачат! Это показалось ему грубым вторжением в его личную жизнь.

– Это отвратительная ложь! – объявил он. – Никто не говорил такого мне в лицо. А если бы сказал, я научил бы его, как выдумывать такое вранье! Кто тебе это сказал?

– Никто, – прошептала Элин, ошарашенная и готовая почувствовать облегчение. Тиарнан так негодовал, что это не могло быть правдой. – Кенмаркок сказал, что так говорят в деревне, но посоветовал мне не обращать на это внимания. Люди готовы говорить что угодно, когда сталкиваются с тайной! И я не знаю, что думать. Пожалуйста, скажи мне правду!

Тиарнан молчал. Тайна, которую он хранил для леса, встала между ними. Он с раскаянием понял, что нехорошо было притворяться, будто ее не существует. Но как рассказать Элин?

– Сердце мое, не плачь, – мягко попросил Тиарнан. – То, о чем ты просишь... Я не могу сказать тебе этого.

– Но почему? – Элин едва сдерживала слезы. – Почему? Он ответил не подумав – и с роковой честностью:

– Я боюсь, что если скажу, то потеряю твою любовь – а может быть, и самого себя.

Еще не договорив, он понял, что ему следовало хранить молчание. Его слова были слишком жестокими: «Если я скажу тебе, то потеряю твою любовь». Неужели его тайна настолько ужасна, что вызовет ее ненависть? Если это так, то ему не следовало на ней жениться. Любой крестьянин, продавший злобного быка и скрывший это от покупателя, будет вынужден вернуть деньги обратно. Рыцарь, имеющий порочное пристрастие, но все же взявший в жены юную девушку, виноват гораздо сильнее. У нее был другой поклонник, не тронутый темными тайнами: мужчина, любящий ее по-настоящему, должен был либо сказать ей правду, либо отказаться от нее.

Тиарнан не считал свою тайну ужасной, он просто опасался, что жена не сможет ее понять. Это было нечто столь странное и личное, что он и сам по-настоящему этого не понимал. Но это нельзя было считать оправданием. Отец Жюдикель предупреждал его, что Элин этого не поймет и что они причинят друг другу зло. Тогда Тиарнан сказал себе, что любовь поможет понять что угодно. И вот теперь он боялся убедиться в том, что ошибся.

Элин была совершенно счастлива с ним до тех пор, пока не заподозрила о существовании тайны. Конечно же, когда она об этом забудет, то снова будет счастлива. Но забудет ли она? Не получится ли так, что его молчание бросит тень на всю их совместную жизнь, отравив ее мысли подозрениями?

Он был полон сочувствия к ней – такой юной, прекрасной и ранимой, И ведь она его жена и имеет на него больше прав, чем все живущие на земле. Во время свадебного обряда она поклялась его любить и почитать. Почему он решил, что она нарушит свою клятву? Разве это не трусость с его стороны – молчать и оскорблять ее своим недоверием? Его тайна – вещь совершенно невинная. Он никогда никому не причинил этим вреда. Не лучше ли, чтобы она знала правду, а не подозревала его в поклонении дьяволу или прелюбодеяниях?

– Моя безмерно любимая, – прошептал Тиарнан, кладя руку ей на плечо. – Не плачь. Я скажу тебе, раз тебе так хочется это знать.

– Ох! – воскликнула она, снова поворачиваясь к нему и наконец обняв его. Она была влажной от слез, ласковой и страстной, и прикосновение ее тела наполнило его музыкой. – Ох, я знала, что ты меня любишь! – сказала она, целуя его. – И я обещаю тебе, что буду тебя любить, чем бы это ни оказалось. Но мне невыносимо не знать.

Она положила голову ему на плечо и успокоилась. Бурные слезы, пролитые ею днем и ночью, сменились ощущением безграничного спокойствия. Она чувствовала себя надежно защищенной руками мужа. «Чем бы это ни оказалось, – подумала она, – Бог даст мне силы». И еще одна история о прекрасном народе всплыла у нее в памяти: история о девушке, чьи упорство и отвага спасли ее возлюбленного от чар царицы Волшебной страны и помогли благополучно вернуться домой. Может быть, она тоже спасет Тиарнана из той ловушки, в которую поймал его душу лес.

Тиарнан долго молчал. Он принял решение все сказать Элин, но все слова, которые он мог найти для своей тайны, казались фальшивыми, гадкими и страшными. Реальность была иной – невинной и радостной. Какие слова найти, чтобы Элин не испугалась?

Наконец Элин пошевелилась, подняла голову, погладила его бороду и шепотом попросила продолжать.

– Много лет назад... – очень медленно начал Тиарнан, и внезапное осознание того, что он действительно намерен себя выдать, заставило его замолчать. Он помедлил, глубоко вздохнул и продолжил: – Когда мне было шестнадцать, герцог Хоэл только-только получил герцогство и при дворе шли празднества. Мы все отправились на охоту. Он завяз в новом тягостном молчании. Он так хорошо помнил то время! Герцог Конан погиб во время вооруженного похода на герцогство Анжуйское, и его люди оказались далеко от дома без командира. Когда Хоэл получил известие об этом, он собрал всех воинов, которые находились при дворе – даже молодых сквайров и стариков, – и отчаянно поскакал на выручку оставшихся в живых. Это было первое сражение Тиар-нана, и он отличился в нем, пролив немало вражеской крови.