– Недавно до меня дошел слух, что он умер в апреле, – отозвался герцог. – Последнее сообщение о совершенном грабеже пришло в марте. Но ты права: все подозрения в убийстве пали на него, а не на тех, кто был ближе и имел больший интерес.

Тьер расправил плечи. Здесь, перед герцогом, он считал своим долгом взять на себя привычную роль и снова защищать Алена.

– Милорд, я уверен, что Ален невиновен, – твердо заявил он. – По крайней мере не виновен в убийстве. Действительно, он любил Элин и мог отправиться к ней на свидание, когда говорил нам, будто едет в Сен-Мало. Но это не значит, что смерть лорда Тиарнана не была несчастным случаем. Милорд, вы знаете моего кузена: он всегда был не столько бойцом, сколько влюбленным. Скорее всего он просто встретился с дамой и сказал ей о своей вечной преданности, а она хлопала ресницами, плакала и ничего определенного не обещала. Я согласен с тем, что вам следует допросить его, чтобы все выяснить, но я твердо уверен, что он не стал бы убивать лорда Тиарнана.

– А ты, Мари? – спросила Авуаз. – Тьер защищает своего кузена. А ты берешь на себя роль обвинителя?

– Я не считаю, что Ален убил Тиарнана, – ответила Мари, сама удивляясь тому, как уверенно звучит ее голос, несмотря на то что ей предстояло говорить дальше. – Но я только что пришла к убеждению, что Тиарнан еще жив.

Она обвела взглядом три изумленных лица и разрешила себе на секунду перевести его на волка, пристально наблюдавшего за ней из угла. Она быстро отвела взгляд, опасаясь того, что может увидеть в этих обведенных черным глазах. У нее дрожали пальцы, и она сцепила руки за спиной.

– У Тиарнана была тайна, – продолжила она негромко. – Я прошу вас вспомнить об этом и задуматься, в чем она могла заключаться, потому что она лежит в основе всего. Кенмар-кок, который был у него управляющим, говорит, что его господин уходил в лес один на три-четыре дня, не беря с собой никого, оставляя дома даже свою собаку. То, что он там делал, было настолько пугающим, что когда об этом узнала его жена, она убежала к своей сестре в Иффендик и с тех пор смотрела на него с ужасом. Она сказала мне, что он был более страшным чудовищем, чем разбойник, от которого он меня спас, и что она рада от него избавиться. Но его исповедник, знавший эту тайну, никогда не был уверен в том, что это грех, и в моем присутствии укорял себя за то, что не осудил этого. Он сказал, что пристрастен и не может выносить суждение. Она глубоко вздохнула. Она уже рассказала то, что ей доверили по секрету, и вытащила на свет то, что должно было оставаться в тени. Ей придется открыть все. Каков будет суд герцога, она не знала – она могла только надеяться, что склонность его сердца совпадете ее собственной.

– Мой господин и госпожа, – продолжила она, поднимая голову выше. – Отшельник сказал мне еще одну вещь: он знал прежнего владельца волка Изенгрима. Он сказал, что волк был потерян из-за воровства и предательства и что волею провидения он попал к вам и получил от вас милосердие. До сегодняшнего дня я не могла понять, почему отшельник так радовался тому, что вы не убили волка.

Кажется, я рассказывала вам, что, когда меня везли в Ренн, я встретила в лесу волка, а потом столкнулась с Эоном. Мне приснилось, что Эон – оборотень, и потом, когда я услышала ходившие о нем рассказы, я испугалась того, что мой сон был правдивым. Но когда Эон только увидел Тиарнана, он узнал его и крикнул: «Бисклаврэ!» Он говорил на бретонском, которого я в то время не понимала. Когда я вспомнила это потом, то решила, что он угрожал Тиарнану и говорил: «Я оборотень, и если ты на меня нападешь, тебе придется плохо!» Я слышала, что волки – злобные, кровожадные звери, и потому перенесла это слово с человека, пришедшего мне на помощь, на человека, который на меня напал. Я ошиблась. Эон не был оборотнем, а Тиарнан – был.

На трех лицах отразилось недоверие, и только уважение к ней и стремительность ее речи помешали им прервать Мари. Она не смела смотреть на волка. Она выдала его тайну. Ей оставалось только молиться, чтобы ее слушатели, которые знали не только человека, но и волка, не возненавидели его, Даже когда поверят ей.

– Подумайте! – попросила она их. – Человек исчезает на охоте в лесу – а на главной улице Таленсака появляется волк. Удивительно хитроумный волк, как вы сами много раз говорили, милорд, гораздо умнее любой собаки. На самом деле гораздо умнее, чем положено быть зверю. Как загнанный волк мог догадаться просить вас о пощаде? И что сказал граф Ранульф, когда Изенгрим победил его волкодавов? «Это колдун! – сказал он. – Он сражается не как обычный зверь!» И мы все знаем, что это правда. Изенгрим бился как человек. С отвагой человека, с хитростью человека и с готовностью человека пощадить побежденного. Милорд, вы только что видели, как хорошо Изенгрим знал, что сначала нужно вывести из строя держащую меч руку, а уже потом пытаться убить человека. Откуда такое мог знать волк? И это не все, мой господин! Ищейка Мирри, собака Тиарнана, приветственно залаяла, когда увидела Изенгрима, и ласкалась к нему. И он был с ней приветлив, пока у нее не началась течка, – и тогда он ее прогнал. Какое животное так поступило бы? И Изенгрим был совершенно добр ко всем людям, кроме двух. Когда он увидел Алена сразу после поимки, он на него бросился. И когда он увидел этого же человека, только что вошедшего в зал вместе с леди Элин, он напал на них обоих. И вражда между ними и волком была взаимной. Когда Ален был здесь в марте, мы все слышали, как упорно он преследовал свою добычу, и какую награду его жена назначила за волка, и как они ставили на него капканы. И что сказал Ален только что в зале? «Чудовище! – сказал он. – На этот раз я тебя убью!» Тут вдруг подал голос Тьер:

– На днях в Таленсаке он сказал, что если бы крестьяне знали, чем на самом деле был их маштьерн, то не захотели бы, чтобы он вернулся.

– Когда я в марте сказал ему, что мы захватили волка живым, – медленно проговорил Хоэл, – то он весь посерел, и мне показалось, что его вот-вот вырвет. Он сказал, что выпил дурной воды. Но он умолял меня убить волка. И умолял снова, когда его увидел.

Хоэл повернулся к волку, который лежал неподвижно, положив голову на лапы. Яркие глаза зверя теперь показались ему настолько полными человечности, что он поразился собственной слепоте. Он должен был сам догадаться, что это – не обычное животное.

– Тиарнан! – позвал он.

И все увидели, как зверь поднял голову и повел ушами в ответ на оклик. А потом уши опустились, а голова упала на передние лапы. Взгляд волка потерял всю выразительность. И Мари вдруг поняла, что ему тревожно – и ужасно стыдно.

– Мой Бог! – прошептал Хоэл. – Мари, ты права.

– Все, что я говорила, – это только догадки, – отозвалась она. – Но в этом доме есть два человека, которые все знают точно.

– И они нам все расскажут, – мрачно заявил Хоэл. Подойдя кдвери, он громко потребовал, чтобы слуги привели лорда Алена и леди Элин.

– Хоэл, женщину не надо! – запротестовала Авуаз. – Она ранена и беременна.

– Ей все равно придется ответить, – твердо сказал Хоэл. – Если это правда – а Бог видит, я в это верю! – тогда она предала своего мужа и отдала его земли и слуг своему деспотичному любовнику, назначив цену за голову их господина. Но мы проявим милосердие к нерожденному ребенку: пусть ее принесут сюда на стуле.

Ален и Элин не встревожились, когда слуги герцога пришли за ними. Они ожидали услышать от герцога извинения и обещание того, что волка наконец убьют. У Алена правая рука была на перевязи, а Элин на стуле принесли четверо слуг. Лицо у нее было забинтовано от глаз до губ. Врач дал ей снадобье, притупившее боль, и ей казалось, будто она плывет на стуле по серым волнам. Но она увидела привязанного в углу волка – и, содрогнувшись, поспешно отвела глаза. Ален взял ее за руку и поцеловал в лоб, а она прижалась к нему, пряча свое забинтованное лицо. Он гневно посмотрел на волка, а потом перевел вызывающий взгляд на герцога. Хоэл кивком отпустил слуг, и те ушли, закрыв за собой дверь. Под мрачным взглядом герцога Ален быстро сник.

– Почему мой волк на тебя бросился? – вопросил Хоэл, как только слуги вышли.

– Потому что он – дикий зверь, – яростно заявил Ален. – Все волки такие.

– Нет, – возразил Хоэл. – Этот – не такой. У него есть причина тебя ненавидеть. Что за причина?

– Милорд, – ответил Ален, удивившись, но еще не потеряв уверенности, – ручных волков не бывает. Эта тварь напала на меня и ранила мою жену!

– А ее вины в этом нет? – ровным голосом произнес Хоэл. – Леди Элин, что случилось с моим вассалом Тиарна-ном, твоим первым супругом?

Элин резко подняла голову с плеча мужа, и ее прекрасные глаза устремились на герцога, такие огромные и непроницаемо синие, словно этот вопрос ее ослепил. Ален держался спокойнее.

– Никто этого не знает, мой господин, – нетерпеливо заявил он. – Почему вы спрашиваете?

– Потому что во время его исчезновения ты уехал в доспехах, сказав, будто собираешься найти корабль, который привез в Сен-Мало ястребов. Но такого корабля не существовало. Аэта дама, которую ты давно любил, поссорилась с мужем и убежала от него. Куда ты ездил на самом деле, лорд Ален, когда говорил, будто едешь в Сен-Мало, и что ты там делал?

Ален побледнел от потрясения. Он с мольбой посмотрел на Тьера.

– Ален, – сказал Тьер, – мы знаем, что ты лгал. Пожалуйста, скажи нам правду. Она не может быть страшнее того, в чем тебя подозревают.

Ален открыл рот – и снова его закрыл. Он потряс головой.

– Тьер! – жалобно проговорил он и облизнул губы.

– Бог мой, Ален, неужели ты думаешь, что я не хочу тебе помочь? – крикнул Тьер, и голос у него охрип от боли. – Но мне сдается, что на этот раз ты вырыл себе такую яму, из которой тебя никому не вытащить. Что ты сделал? Просто скажи нам!

– Ален – герой! – вдруг крикнула Элин.

Ее одурманенный снадобьем разум понимал одно: ее мужа хотят обвинить в убийстве Тиарнана. Ей вдруг вспомнилась одежда Тиарнана, спрятанная в потайном дне сундука Алена. Если ее найдут, этого свидетельства будет достаточно, чтобы Ален погиб. И правда, какой бы она ни была неприглядной, избавит Алена от смерти.

– Он храбрый и добрый, он пришел мне на помощь! – продолжала она. – Вы не имеете права так с ним говорить! Вы не знаете, что он сделал ради меня!

Она встала со стула, нетвердо держась на ногах, качаясь на серых волнах дурмана. С отвращением устремив взгляд на туманную фигуру волка в углу, она завопила:

– Вот он! Вот ваш Тиарнан! Посмотрите на него! Грязный, вонючий, дикий зверь! Меня обманом заставили выйти замуж за чудовище, за оборотня, за дьявольскую тварь! И я должна была брать его к себе в постель и лелеять, зная, что это такое? Боже избави! Ален спас меня от него, и вам бы следовало его любить и хвалить за отвагу, а не обвинять!

Она снова рухнула на стул, содрогаясь от рыданий.

Ален бережно обнял ее и посмотрел на герцога. Его наивная привлекательность внезапно исчезла: лицо у него стало зверским и самодовольным.

– Она сказала правду, – проговорил он таким спокойным голосом, что он оказался страшнее любого крика. – Ваш любимец Тиарнан, милорд, – оборотень. Я его не убил, но если бы и убил, то эта смерть была бы более легкой, чем та, что полагалась ему по закону. Если вы его пощадите, то будете виновны в ереси.

Тьер отвел взгляд от ставшего незнакомым лица кузена. Долгую минуту он смотрел на волка и мучительно жалел, что Ален не оказался виновен в простом убийстве. Насколько же страшнее он поступил, превратив отважного мужчину в запуганного зверя, а потом уговаривая сеньора, горюющего о смерти этого мужчины, действительно стать причиной его гибели. «Милый кузен, как ты думаешь, герцог не захочет поохотиться на волка?» Ален написал это письмо и радовался собственному хитроумию. Тьер снова посмотрел на своего кузена.и понял, что потерял все, что их связывало, что детское доверие разрушено безвозвратно. Ему больше нечего было здесь делать – только желать, чтобы все поскорее закончилось.

Ален даже не взглянул на кузена, не стал больше ни о чем просить. Тьер больше не мог ему помочь.

– Что вы сделали с Тиарнаном? – яростно вопросил Хоэл. – Как вы поймали его в этом облике?

– А какая разница! – торжествующе воскликнул Ален. – Вы не можете его защитить: его или убьют, как волка, или сожгут, как колдуна!

– А тебя можно или обезглавить, как предателя, или запороть, как прелюбодея! – взревел Хоэл. – Ах ты, мерзкий нахал! Тиарнан был моим лучшим рыцарем и никогда не сделал ничего плохого никому из своих соседей. И к тебе, между прочим, проявил большую снисходительность, чем ты заслуживал! И в ответ ты с помощью какого-то предательства его одолел, украл жену, украл земли, тиранил слуг, вогнал владение в долги – и охотился на него, охотился безжалостно, с его собственными псами! И что еще хуже, ты обманом заставил меня тоже охотиться на него! Ты прекрасно понимал, что не смеешь и словом обмолвиться о том, что сделал, иначе будешь обвинен по всем статьям. Вы оба! Ты, лживая сучка, он же тебя обожал!

– Он – чудовище! – завизжала Элин, обильно смачивая повязку слезами. – Посмотрите на него!

Волк отполз к самой стене и припал к земле, поджав хвост.

– Это вы чудовища! – крикнул Хоэл. – Он волк, только и всего, добрый волк, который преданно служил мне и сражался за меня, как делал это человеком. Все придворные могут это свидетельствовать. Что вы с ним сделали?

– Он – адская тварь!

– Неправда, – тихо возразила Мари. – Леди Элин, это не так. То, что сделало его таким, не имеет никакого отношения к адским силам. Тиарнан не был злым человеком, и волк – не злой зверь. Чудовище, которого вы так боитесь, – порождение вашего собственного разума. Последуйте собственному совету: посмотрите на него. Неужели вы не видите? А вы раньше видели его в этом облике?

– Я видела его сегодня утром – и он напал на меня! – прорыдала Элин. – Он злобный.

Говоря это, она не смотрела на волка.

– А разве ты не вопила, чтобы мы его убили? – резко спросил Хоэл. – И что еще хуже, ты называла его тварью, прекрасно зная, что «тварь» – это мужчина, который тебя любил и чьи дом и земли ты украла. Ты – хладнокровная мерзкая шлюха!

– Я ненавижу его дом! – страстно заявила Элин. – Жюдикель был прав: там одна горечь! Я жалею, что не согласилась на то, что мне предлагали. Мне надо было объявить брак с этим чудовищем недействительным и честно выйти замуж за Алена.

– Он тебе это предложил? – спросила Авуаз, которая заговорила в первый раз.

Элин бросила на нее полный паники взгляд и зарыдала еще громче.

– Что вы с ним сделали? – в третий раз вопросил Хоэл. – Почему он не может снова превратиться в человека?

– Мы вам не скажем!– лихорадочно заявил Ален. – И вам нас не заставить! Вы не посмеете никому об этом рассказать!

– Я посмею не меньше твоего! – яростно ответил Хоэл. – Если дело дойдет до суда, то вы потеряете почти столько же, сколько Тиарнан. Вы оба лишитесь всех денег, которые у него украли, признаете себя виновными в двоеженстве и прелюбодеянии и сделаете своего нерожденного ребенка ублюдком. И думаю, даже церковь настоит на том, чтобы оборотню было позволено говорить за себя: она всегда требует перед казнью полной исповеди. Вы расскажете мне, что сделали, или, клянусь перед Богом, я доведу дело до суда и потребую, чтобы вас обоих допрашивали под пыткой!

Авуаз пошевелилась, собираясь протестовать, но угроза уже сломала Алена. Пытку в судебном расследовании ис-пользовали часто, и он знал, что при этом происходит.

– Нет! – отчаянно вскрикнул он. – Я все вам скажу! Не трогайте ее: она ждет ребенка и без того достаточно страдала! Нельзя больше ее мучить!

Глаза Хоэла торжествующе сверкнули.

– Тогда говори сейчас же! – приказал он.

Ален с любовью посмотрел на склоненную голову Элин, стянутую повязкой.

– Не тревожься, сокровище мое, – нежно сказал он ей. – Я не позволю, чтобы они тебя трогали. Все будет хорошо.

Элин зашмыгала носом, прижимаясь к его груди, а он положил перевязанную руку ей на голову.

– Говори! – повторил Хоэл с нескрываемым отвращением.

– Тиарнан оставлял со своей одеждой часть себя, когда превращался в ту тварь, которой он стал, – обиженно-раздраженным тоном проговорил Ален, наконец сдавшись. – Без этой части себя он не может превратиться обратно. Элин сказала мне, куда он уходит превращаться, и я отправился туда, спрятался и дождался его. Когда он ушел в лес, я украл его одежду и ту часть вместе с ней.

Герцог протяжно выдохнул. Он откинулся на спинку кресла и, сузив глаза, всмотрелся в пару перед собой.

– И где она сейчас? – спросил он.

– В моем сундуке в Таленсаке, – признался Ален. – Там двойное дно. Я обрызгал все святой водой и завернул в напрестольную пелену, потому что боялся этой твари. Это правда.

Хоэл еще несколько мгновений не шевелился, пригвоздив Алена к месту взглядом. Элин продолжала тихо всхлипывать.

– Тьер, – сказал герцог, – немедленно поезжай в Та-ленсак и привези эти вещи. Не береги коня в дороге: возьми в поместье свежего коня и возвращайся.

Тьер молча поклонился и вышел. Хоэл снова откинулся назад, продолжая сурово смотреть на Алена и Элин.

– Вы были правы, – негромко проговорил он. – Я не хочу, чтобы это дело имело огласку. Я любил Тиарнана, я ценил Изенгрима и не видел зла ни в человеке, ни в волке. Я хочу, чтобы он остался у меня на службе. Ты сказала, дама, что тебе предложили признать твой первый брак недействительным. Ну что ж, это мы можем устроить. Если расторжение будет оформлено, тогда твой второй брачный обряд будет считаться действительным и твой ребенок не станет ублюдком. Мне известно, лорд Ален, что у тебя есть долги. Я и об этом позабочусь. Больше того, я дам тебе денег, чтобы ты уехал. Говорят, что крестовый поход идет успешно и в Святой земле будет создано королевство. Если это так, то для безземельных рыцарей там найдется место – и, возможно, даже поместье. У вас появится возможность устроить свою новую жизнь. Выбирать вам можно между этим и судом, на котором вы скажете о Тиарнане правду – и сами примете последствия. Вы оба много говорили о том, какое он чудовище, но, по-моему, вы знаете, как люди отнесутся к вашим делам, поэтому все и скрывали. Надеюсь, вы хорошенько обдумаете свое решение. Сейчас вы оба можете отправляться вниз и отдыхать. Я желаю, чтобы вы остались в этом доме, пока я не разрешу вам уехать, но в остальном можете делать что хотите. В следующий раз я буду разговаривать с вами после того, как поговорю с Тиарнаном.

Ален бережно взял Элин на руки и понес к двери. Он бросил на герцога еще один возмущенный взгляд, а потом молча вышел, унося свою жену.

– Они никому не расскажут правду, – сказала Авуаз.

– Да, – отозвался Хоэл, снова откидываясь в кресле. – Если они раньше побоялись, то теперь тем более не решатся. Они сделали мерзкую, гадкую вещь. Они даже себе не могут признаться в том, что сделали, и, уж конечно, не станут говорить об этом всему свету. Они рассказали бы правду только из мести, если бы для них не оставалось выхода – а я только что дал им выход, который должен им понравиться. И это – гораздо более мягкая судьба, чем они заслуживают.

– Вы слишком суровы, – сказала Мари. – Им было страшно. Элин просто мутило от ужаса. Я ее понимаю. Я ее очень хорошо понимаю. Тиарнан очень виноват в том, что женился на ней и не понял, каким ужасным ей покажется его секрет. Вы чересчур суровы.

– Я могу понять, что ей было страшно, – ответил Хоэл. – Если бы я услышал сегодняшнее, зная его только как волка, а не как человека, то и сам бы ужаснулся. Но я не могу простить ей того, что она отвергла человека, но оставила себе поместье.

Наступило недолгое молчание, а потом, движимые сочувствием и любопытством, они посмотрели на волка, который продолжал неподвижно лежать в углу. Мари подошла и встала рядом с ним на колени, и светло-коричневые глаза посмотрели на нее с тем же бесстрастным, настороженным выражением, какое она запомнила у Тиарнана.

– Мы вас вернем, – сказала она ему. – Вы меня понимаете? Мы вернем вас обратно.

Волк не отреагировал. Она вдруг испугалась, что он не вернется. Она не посмела выразить свой страх, смутно решив, что, облекая его в слова, она может каким-то образом способствовать его осуществлению, но ее опущенные руки сжались до боли.

– А как мы объясним всем его отсутствие? – спросила Авуаз.

Хоэл пожал плечами:

– Он был расстроен ссорой с женой и неожиданно принял решение отправиться в паломничество. Если мы вернем его обратно, то сможем придумать объяснение. Его крестьяне, наверное, будут так рады получить его обратно, что не посмеют задавать вопросы, чтобы не сглазить удачу.

Наступило еще одно долгое молчание, а потом герцог с силой шлепнул рукой по подлокотнику кресла.

– Нет смысла сидеть тут до возвращения Тьера. Отсюда до Таленсака добрых восемь миль. Даже при всей спешке он не вернется раньше обеда. Авуаз, милая, я не могу сидеть на месте, не хочу быть с придворными и один оставаться тоже не хочу. Пойдем, прогуляемся вместе по лесу.

Герцогиня медленно поднялась на ноги.

– Почему бы и нет? Это поможет моему желудку успокоиться.

Герцог и герцогиня ушли. Мари принесла тазик с водой, подошла к волку и на секунду остановилась, глядя на него. Еще утром она встала бы на колени и погладила его, но теперь, узнав, кто он, уже не могла этого сделать. Она вспомнила, как он стоял в свете факелов рядом с Элин вечером в день своей свадьбы, и у нее защипало глаза от слез. А потом она вспомнила, как мучительно молчал Тьер, когда понял, что сделал его кузен, и пожалела о том, что впутала его в свое расследование. Ей казалось справедливым, чтобы член семьи присутствовал при разговоре и мог вступиться за Алена, но теперь она поняла, что это глубоко ранило Тьера. И она осложнила положение, которое и без того было фантастическим и непредсказуемым, и обременила еще одну душу опасной тайной. Ради чего? Ради Тиарнана, потому что любила его? Или из-за абстрактной ненависти к совершенному предательству и стремления выяснить правду, которую снова придется скрывать?

Ею двигали оба побуждения, оба. Она перекрестилась и пошла в домовую церковь, чтобы помолиться за них всех.

Изенгрим лежал в углу, оцепенев от потрясения и стыда. Только две вещи представлялись ему совершенно ясно: вкус крови Элин у него во рту этим утром и воспоминание о соприкосновении их тел в свадебную ночь. Тогда она была так близка ему, так счастлива, так любима. Именно он превратил ее в это раненое рыдающее создание. Он не сознавал, насколько ее пугает, пока не почуял ее ужас, резкий и вонючий, перебивший даже запахи крови и лекарств. Укус стал только последней раной, которую он ей нанес. Теперь он это понял. Знание того, что он собой представляет, ранило ее гораздо глубже, чем его зубы. Он был не прав, напав на нее: он и так уже причинил ей больше боли, чем она заслуживала. Но когда она посмотрела ему в глаза и ударила с таким отвращением, ярость заставила его забыться. Мари сказала, что он очень виноват. Мари была права.

И все же Мари пытается ему помочь. Он безмолвно сложил в уме ее слова: «Мы вернем вас обратно». А она хочет, чтобы он вернулся? Он не смог понять, что отразилось на ее лице, когда она стояла и смотрела на него, но пахло от нее горем. Что она и другие чувствуют, глядя на него? Отвращение? Презрение? Самое большее, на что он может надеяться, – это жалость.

«Чудовище! – называла его Элин снова и снова. – Мерзкий, вонючий, злобный зверь! Дьявольское отродье! Оборотень!» Вот нормальная реакция людей на то, что он такое. Теперь он понял, что его собственную уверенность в том, что все происходящее естественно, было возможно сохранять, только пока он хранил свою тайну. Что станет с ним теперь? Жажда снова стать человеком была почти невыносимой, но что он будет делать в мире людей, для которых он – чудовище?

Примерно в полдень Изенгрим вдруг сел. Все внутри его повернулось, подобно флюгеру под порывом ветра, перестраиваясь. Он знал это чувство: он испытывал его раньше, когда возвращался к частице себя, оставленной перед превращением. Он уже не рассчитывал испытать его снова. Дверь комнаты распахнулась, и в нее вошли Хоэл и Авуаз в сопровождении Мари, которая выглядела такой же спокойной, как всегда, и Тьера, пропыленного с дороги и несущего под мышкой полотняный сверток.

– Он оказался там, где говорил Ален, – сказал Тьер и положил сверток на стол.

Развернув узорчатую полотняную напрестольную пелену, он снял ремешок с кожаного свертка, и там оказался шерстяной охотничий костюм, аккуратно сложенный, с несколькими прилипшими к нему сухими листьями из-под межевого камня.

Изенгрим отвернулся. Остальные встали вокруг одежды, и он ощутил их потрясение: вид этих вещей заставил их яснее понять, что он собой являет. Он не стал слушать их разговор; ему казалось, будто его шкура вот-вот лопнет от переполняющих его стыда и страха, и ему мучительно хотелось оказаться где-нибудь далеко, в лесу, где его единственным спутником был бы только запах листьев.

Хоэл подошел и отстегнул от его ошейника поводок, а Авуаз разложила его одежду на полу, где он мог ее видеть. Он снова отвернулся, хотя каждый мускул его дрожал от стремления дотронуться до своих вещей. Он никогда не менялся в присутствии посторонних – по крайней мере намеренно. Это было наслаждением столь же личным, как любовь. Как он может сделать это на глазах четырех зрителей и не стать для них еще более чудовищным?

– Что-то не так! – встревоженно сказал Хоэл. От него резко пахло беспокойством. – Что-то потерялось.

Изенгрим просительно посмотрел на Мари, умоляя ее о понимании. И – о чудо! – она поняла.

– Он стесняется, – сказала она. – Он не хочет превращаться перед нами.

Наступило молчание – а потом неожиданно Авуаз захохотала.

– Ну конечно! – воскликнула она. – Он же будет совершенно голым! А человеком и зверем он всегда бережно хранил свое достоинство. Хорошо, хорошо, мы пожалеем его стыдливость. – Она снова взяла одежду, вошла в маленькую спальню, которую они делили с Хоэлом, и разложила вещи на кровати. – Ну вот! – сказала она, поворачиваясь и обращаясь прямо к Изенгриму. – Ты будешь один.

Молча, внутренне содрогаясь, он прошел в дверь, и она закрыла ее позади него.

Теперь он уже чуял то, что оставил с одеждой, – невидимое, но всепроникающее: знакомый запах его собственной человеческой сущности. Надежда и страх заставили его неподвижно застыть перед ней. А потом, закрыв глаза, ориентируясь только на запах, он подошел к кровати и коснулся того, что оставил много месяцев назад.

Мгновенно его нос потерял нюх: этот запах и все другие запахи исчезли. Звуки охотничьего дома умерли, словно весь мир был струной арфы, которую вдруг заглушили деревянным бруском. Но внутри его мир слов, который так долго был утоплен, внезапно поднялся на поверхность, сияя в океане смысла. То, что давалось огромным трудом, требовало невероятных усилий воли и сосредоточенности, стало так же легко и естественно, как открыть глаза или поднять руку. Это было настолько просто, что делающий даже не замечал, как он это делает. Он снова мог думать, рассуждать. Это было похоже на внезапное излечение от паралича. Он открыл глаза – и увидел цвета. Он стоял голый на четвереньках в спальне герцога, упираясь подбородком в свой старый охотничий костюм.

Он беззвучно заплакал, сотрясаясь от рыданий. Сев на пятки, он вытер лицо руками, а потом вытянул руки перед собой и стал смотреть, как сжимаются и разжимаются пальцы. Он вскочил на ноги и посмотрел на свое тело – крепкое, нагое и худое, – такое, каким он его помнил. Человечность, более драгоценная, чем горностай и парча. Человечность.

Герцог его ждет. Неловко он поднял одежду и начал надевать ее на себя.

Он все еще продолжал плакать, когда закончил одеваться, и сел на кровать, пытаясь успокоиться. У него это не получилось. Все слезы, которые он не мог пролить, будучи зверем, текли из его глаз, и он согнулся пополам, обхватив колени руками и вспоминая. Он вспомнил, как вернулся к часовне и нашел выемку под камнем пустой, вспомнил, как Кенмаркок кричал на него из колодок, вспомнил ночь с капканами на волка, холод, лай гончих, намордник, цепь. Он лег на спину, пытаясь загнать слезы назад. Когда ему наконец удалось это сделать, он продолжал лежать, глядя на блики света на потолке и выравнивая дыхание. А потом он вдруг почувствовал неизмеримую благодарность и чудовищную, непреодолимую усталость. Он закрыл глаза и заснул.

Остальные сидели в соседней комнате и тихо переговаривались, решая, как лучше вернуть Тиарнана в мир людей, говорили о том, что могли бы сделать Ален и Элин, потом – о положении дел в Таленсаке и, наконец, о том, загонит ли епископ Кириак шестнадцатилетнего оленя с его роскошными рогами. Наконец у них кончились темы для разговора, и они молча переглянулись. Герцог Хоэл встал.

– Он там уже так долго, что успел бы не только одеться, но и вырастить петрушку! – объявил он. – Давайте узнаем худшее.

Он подошел к двери спальни и открыл ее.

На одно ужасающее мгновение Мари, шедшей за ним следом, показалось, что в комнате пусто. А потом она увидела тело, лежащее на кровати на спине, – длинную, обмякшую темноволосую фигуру в зеленом. Хоэл молча смотрел на тело, не зная, живое оно или мертвое. Она скользнула мимо него к кровати. Передней оказалось лицо, которое она долго видела только во сне: те же изогнутые брови и узкий подбородок под коротко подстриженной бородой. Единственным изменением стала кривая полоса побелевшей кожи и седых волос, которая шла от нижней губы по подбородку и до середины шеи, в том месте, где волк был ранен в бою с собаками. Она прикоснулась к его груди и почувствовала под пальцами биение сердца. Он спал! И при этом прикосновении его глаза открылись, встретились с ее взглядом – и он сел, глядя на нее.

– У вас глаза серые, – проговорил он хриплым неуверенным шепотом.

– Да, – ответила Мари, – но вы это знали. Он покачал головой:

– Нет, я не мог вспомнить – и не видел.