ГЛАВА 13

Цезарион проснулся с чувством глубокой благодарности и радости. Казалось, с ним произошло нечто чудесное, но он никак не мог вспомнить, что именно. Он лежал, прислушиваясь к своему ровному дыханию, и, расслабившись, разглядывал картину на стене. Это был «Одиссей в подземном царстве» Аполлодора[47], и, значит, он находится в зале для личных аудиенций в Большом дворце. Юноша не помнил, чтобы приходил сюда, но это его не беспокоило: он знал, что у него был приступ. Он чувствовал слабость и усталость, все тело болело – обычные ощущения после сильных приступов. Однако привычного чувства вины и стыда не было. Сквозь легкую дрему Цезарион подумал о том, что через мгновение к нему войдет кто-нибудь с прохладительным напитком и он попросит, чтобы ему приготовили ванну.

– 0н проснулся, – послышался чей-то голос. О боги! Здесь что-то не так. Голос... говорил на латыни. Цезарион с трудом приподнялся и обнаружил, что лежит на полу со связанными руками. Он посмотрел на кисти, все еще не веря своим глазам: они были крепко стянуты куском темной кожи, должно быть частью конской упряжи. Юноша взглянул вверх и увидел, что над ним стоит мужчина лет тридцати с лишним и задумчиво рассматривает его.

Бледное лицо мужчины, с широким лбом и маленьким круглым подбородком, вряд ли можно было назвать привлекательным. Тяжелые локоны каштановых волос падали на лоб и закрывали уши. Без плаща, в одной белой тунике, на которой красовалась пурпурная полоса, свидетельствовавшая о его принадлежности к сенаторскому роду, он казался Цезариону знакомым, но юноша не помнил, чтобы они где-то встречались. На правой руке мужчины было массивное золотое кольцо с печатью.

– Ты во дворце, – сказал ему мужчина по-гречески. – У тебя случился приступ прямо на улице Серапиона, неподалеку от Канопской дороги, и, к несчастью для тебя, мой друг Арей нашел тебя и привез сюда. – Он отступил немного назад и сел на скамью, не отрывая от Цезариона глаз.

Юноша снова взглянул на свои связанные руки, а затем перевел взгляд на человека. Теперь он вспомнил, где видел это лицо: статуи и монеты.

– Октавиан, – хрипло произнес он, ив горле у него пересохло.

Император вздохнул:

– Меня, как и моего отца, зовут Гай Юлий Цезарь.

– Приемного отца, – уточнил Цезарион. – Ты был Гаем Октавием до самого совершеннолетия.

– А ты, – ответил Октавиан, – был Птолемеем Цезарем с момента своего рождения, и тебе присвоили титул царя, когда тебе было всего лишь три года от роду. Но я император, а ты – нет. – Чуть помедлив, он спросил: – Как могло случиться, что ты остался жив?

Сердце Цезариона начало медленно биться, отдаваясь глухими ударами в груди. Он подумал, удалось ли им найти его нож, но не стал проверять это на глазах у Октавиана. Окинув взглядом комнату, юноша увидел еще одного человека – темноволосого и крепко сложенного. Несмотря на его простую одежду, Цезарион сразу понял, что незнакомец явно не слуга. Он стоял, прислонившись к дверной раме, и тоже пристально смотрел на него. Третий – Арей Дидим, амбициозный философ, бывший придворный и предатель, – молча сидел на стуле у противоположной стены. Больше в помещении никого не было.

В зале для личных аудиенций было две двери, одна из которых вела в Красный зал, а вторая – в длинный потайной коридор, выходивший к конюшням у ворот, так что людей можно было вводить и уводить таким образом, чтобы их не видели другие посетители или дворцовые слуги. Видимо, его доставили сюда именно таким образом. На воротах, конечно, стоит стража; в Красном коридоре, по ту сторону большей из двух дверей, тоже наверняка дежурят охранники. Но в зале, скорее всего, охраны нет, потому что император вряд ли хочет, чтобы кто-то увидел Цезариона и узнал, что павший царь жив. Однако ему едва ли удастся выбраться отсюда. Он связан и очень слаб после приступа, а возле двери меньшего размера, которая ведет в потайной коридор, стоит не похожий на слугу крепкий темноволосый человек. Но он и не думает бежать, потому что давно готов к тому, чтобы достойно встретить смерть.

Цезарион снова посмотрел на свои связанные руки, затем согнул их в локтях и попытался нащупать мешочек с лекарством. На привычном месте его не оказалось.

– Мы забрали у тебя твое лекарство, – сообщил император. – А также нож, зашитый в твоем хитоне. – Он показал ногой в сторону, и Цезарион увидел мешочек и нож, лежавшие на полу под скамьей всего лишь в полуметре, но совершенно недосягаемые для него. – Отвечай на вопрос, сын Клеопатры.

Впереди его ждала смерть, но сначала его мучители хотели, чтобы он заговорил. Он не должен предать никого из своих друзей. Опустив веки и заставив себя сделать глубокий вдох, Цезарион медленно открыл глаза.

– Когда атаковали мой лагерь, – начал он, чувствуя облегчение от того, что его голос звучит ровно, – у меня случился приступ и я потерял сознание. Меня серьезно ранили копьем. Люди, которых ты, Октавиан, отправил убить меня, видимо, подумали, что я мертв, и положили меня на погребальный костер. Я очнулся днем; стражи у костра не было, и я просто ушел. Они натянули навес над будущим костром в качестве савана и, судя по всему, не сдвигали его, а потому и не узнали, что я скрылся. Если ты думаешь о предательстве, то, уверяю тебя, император, ничего подобного не было, за исключением Родона. – Цезарион сделал паузу, а затем добавил: – То лекарство, что ты забрал у меня, – средство для облегчения проклятой болезни, а не яд. У тебя нет причин забирать его у меня.

– Я слышал раньше, что ты страдаешь от этой болезни, – задумчиво произнес Октавиан.

– Я унаследовал ее, – ответил ему Цезарион. – От отца.

Император улыбнулся.

– И кто же это может быть, царь? Ты хоть сам знаешь?

– Да, – спокойно произнес Цезарион. – Как и ты.

Улыбка сползла с лица императора, и он посмотрел на юношу испытующим взглядом.

– Ну хорошо. Ты говоришь, что избежать казни тебе помогло простое недоразумение, а не предательство. Я видел, как за эпилептическими припадками следует глубокое оцепенение, а ты определенно доказал, что подвержен этой болезни, поэтому я могу тебе верить. Как тебе удалось сбежать и какой несчастный случай привел тебя сюда?

Ему не пристало сидеть на полу подобно испуганному ребенку. Цезарион с трудом поднялся на ноги и выпрямился, сосредоточив все свои силы на том, чтобы выглядеть достойно, – ведь он царь, наследник великой династии Лагидов.

– Если люди, которых ты отправил захватить наш корабль, уже вернулись, то они с готовностью доложат тебе об александрийце по имени Арион, который появился в Беренике, чтобы разыскать человека, оставленного в порту сторожить прибытие триеры. Центуриона Гая Патеркула ввело в заблуждение фальшивое имя, которым я воспользовался для того, чтобы защитить себя. Кроме того, Патеркула сбили с толку и заверения его друга, командовавшего нападением на лагерь и утверждавшего, что царь мертв. Я сказал центуриону, что был помощником Эвмена и командовал личными стражниками царя, и он мне поверил. Он решил, что поскольку я молод, ранен и безоружен, то не представляю никакой опасности для государства, и пощадил меня, действуя в соответствии с вашей политикой амнистии.

Октавиан вскинул брови и, не сдержавшись, воскликнул:

– До чего же серьезная ошибка!

– Какую опасность я представляю для тебя сейчас? – с горечью спросил Цезарион. – Египет в твоей власти. Мне не удалось даже убежать в другую страну, вместо этого я оказался беглецом в своей собственной стране. Я отправился обратно в Александрию в надежде, что смогу помочь своей матери или по крайней мере своему маленькому брату, но по дороге сюда до меня дошли известия о гибели царицы и о том, что мой брат находится вне досягаемости. У меня осталась лишь одна надежда: тихо исчезнуть и прожить остаток своих дней под именем Ариона.

– Кто тебе помогал? – безжалостные глаза Октавиана, казалось, впились в юношу. – Ты не мог добраться до Александрии самостоятельно.

– Я добирался в Александрию самым обыкновенным образом. Я никому не говорил своего настоящего имени, не рассказывал о том положении, в которое попал. Если хочешь знать, я вел деловую переписку для одного купца, чтобы оплатить себе дорогу. Я прибыл в город всего несколько дней назад и все еще пытался определить, каково положение вещей, когда этот предатель обнаружил меня. – Он метнул презрительный взгляд на Арея.

– С тобой была девушка, – негромко вставил Арей. – Египтянка. Она сказала, что ее отец – купец, а ты – его партнер.

Цезариону удалось вовремя подавить всплеск эмоций, изобразив на лице непроницаемую маску царского величия, к которой он привык, присутствуя на многочисленных торжественных церемониях, – Да она никто. Я познакомился с ней во время путешествия.

Если бы вы видели эту девушку, то поняли бы, почему я взял ее с собой. Но я ей, разумеется, ничего не говорил о себе. А она и вправду сказала, что я партнер ее отца? О Геракл, до чего же она самонадеянна!

– Кроме этого, у тебя с собой оказался кошелек, в котором было сорок драхм, – не спуская с него подозрительного взгляда, произнес Октавиан. – И на тебе очень тонкий хитон, не военный, в котором мы обнаружили весьма интересный карманчик для ножа. Ты хочешь сказать, что тебя всем этим снабдили, провожая на костер, или что ты получил их в качестве платы за услуги писца?

Цезарион очень пожалел о том, что взял деньги и снова не облачился в свой простой красный военный хитон. Он согласился надеть новый хитон из-за маленького карманчика для ножа, который действительно ему пригодился.

– Ну, что скажешь? – настойчиво спросил Октавиан. Цезарион покачал головой.

– Некоторые из моих друзей дали мне денег, чтобы обеспечить меня средствами к существованию. Никто не просил меня вступать в борьбу с вами, император, да и я, признаться, не просил ни у кого помощи для этого. Мой план, как я уже сказал, заключался в том, чтобы тихо исчезнуть. Думаю, в этом мы можем найти взаимное понимание...

– Кто помогал тебе? – вступил в разговор смуглый человек, стоявший возле двери. Он говорил на латыни низким, рычащим голосом.

Цезарион мельком посмотрел на него и вновь перевел взгляд на императора.

– Я не назову их имен, – спокойно произнес юноша на латинском языке, чтобы показать, что он слышал вопрос мужчины, вмешавшегося в их беседу. – Я еще раз уверяю тебя в том, что против императора не планировалось никакого заговора. Единственное преступление людей, которые помогли мне, состояло в том, что они не желали моей преждевременной смерти.

Император удивленно поднял брови.

– Ты бегло говоришь на латыни, как мне и докладывали, – тоже переходя на латинский, заметил он. – Но тебя ведь воспитывали в надежде на то, что ты будешь править римлянами, разве не так? Я боюсь, что не могу принять твои заверения.

Темнокожий человек отошел от двери и медленно приблизился к юноше. Его тяжелая рука опустилась на плечо Цезариона, но он заставил себя стоять спокойно и не оборачиваться.

– Сколько людей знает о том, что ты жив? – прозвучал низкий голос у самого уха.

Цезарион стоял, выпрямившись, изо всех сил стараясь сохранять самообладание.

– Вскоре они узнают о том, что я мертв, – сказал он и позволил себе повернуться, чтобы взглянуть на мрачное лицо. – Я полагаю, ты Марк Випсаний Агриппа?

Император невольно фыркнул от изумления. Агриппа же нахмурился. Предположение оказалось верным: главный генерал императора и его правая рука должен принимать участие в решении всех его самых секретных дел. По поведению Арея было видно, что философ находился здесь лишь потому, что именно он доставил во дворец Цезариона. Скорее всего, теперь, когда они заговорили на латыни, он даже не понимал их.

– Ты представляешь для нас проблему, – сказал Октавиан. – Тебя во всеуслышание провозгласили мертвым. Твой прах провезли вдоль всего Нила, от самых верховьев, и выставили напоказ в каждом городе от Александрии до Коптоса. Твое возвращение похоже на чудо. Если мы признаем, что ошиблись, люди будут сомневаться во всех последующих заявлениях, которые мы сделаем. В результате твоего воскресения появится множество самозванцев.

– Целый отряд цезарионов, которые воскресли из мертвых, – осклабившись, пробормотал Агриппа. – А с ними, возможно, будет еще парочка клеопатр, чтобы составить компанию.

– Я не рассчитываю услышать публичные извинения за допущенную ошибку, – заявил Цезарион, и его приятно удивило собственное хладнокровие. – Однако вы легко можете исправить ее в узком кругу.

– Вопрос в том, можем ли мы это сделать, – ответил Октавиан. – Сколько людей знает о том, что ты жив?

– Очень немного. – Цезарион пожал плечами. – Император, ты сам знаешь, как легко нас предали наши друзья. Если бы я попросил о помощи троих, то по меньшей мере один из них предал бы меня.

– В таком случае кто те двое, что помогали тебе? – спросил Агриппа.

Цезарион стоял, глядя прямо перед собой, и ничего не говорил в ответ. Рука генерала сжала плечо юноши еще сильнее, а вторая схватила его за подбородок, повернув голову таким образом, что ему приходилось смотреть прямо в глубоко посаженные глаза Агриппы.

– Официально ты мертв, – напомнил ему Агриппа. – Никто даже не узнает о том, что мы с тобой сделаем. Ты думаешь, мы не сможем силой выведать у тебя правду?

Цезарион тяжело сглотнул и со стыдом понял, что генерал это заметил. Юноша вспомнил о том, как легко сломал его центурион Гортал в Птолемаиде. Тогда он не поверил, что кто-то осмелится причинить царю вред. Сейчас Цезарион нисколько не сомневался в том, что этих людей никто и ничто не остановит.

Агриппа отпустил его подбородок, и юноша почувствовал, как жесткий палец переместился на затылок и потер оставшиеся на коже шрамы. Он вспомнил нежные прикосновения Meлантэ сегодня утром, которая притрагивалась к толстым полоскам, исследуя их с любопытством и любовью, желая больше знать о нем. Ощутив дрожь в своем теле, он закрыл глаза.

– Откуда у тебя это? – спросил Агриппа.

О Аполлон, пожалуйста, только не это!

Он услышал, как император встал и подошел, чтобы посмотреть. Палец Октавиана прошелся но одному из шрамов, которые остались на черепе Цезариона от каленого железа.

– Я слышал о таком методе, – сказал Октавиан. – Мой дядя однажды упоминал, что так лечат проклятую болезнь. Раскаленным железом.

– Именно этим способом лечили царя? – не скрывая удивления, спросил Агриппа.

– Полагаю, царица желала, чтобы он исцелился, – спокойно произнес император. – И я не слышал, чтобы он когда-нибудь противился ее желаниям и приказам. – Октавиан вернулся к своей скамье и сел. – Или ты по собственной воле прошел через это?

Цезарион не ответил. От воспоминания о прижигании железом у него перехватило дыхание, и он знал, что у него вы рвется крик, если он ответит. Почему они не вернут ему лекарство? О Дионис, какое унижение, если с ним именно сейчас случится приступ!

– Мой дядя никогда не подпустил бы к себе врача, – сообщил ему Октавиан и наклонился вперед, пронзительно глядя на юношу. – Ты бы согласился на такое лечение снова? Наверняка ты знаешь – гораздо лучше других, – что такое боль. Как ты думаешь, сколько тебе удастся выдержать?

– Арей, ты понимаешь, о чем они говорят? – громко вскричал Цезарион на греческом. – Они собираются пытать меня, чтобы узнать имена друзей, помогавших мне. И ты это одобряешь?

От страха философ, казалось, готов был вжаться в стену. Цезарион снова взглянул на Октавиана.

– Да и одобрят ли это сами мучители? – спросил юноша, продолжая говорить на греческом, чтобы его поняли все, кто слушал сейчас. – Я – Лагид, бог и сын бога. И к тому же я твой родственник, сын твоего приемного отца, которого ты вроде как чтишь. Даже твои друзья не осмелились бы так поступать, а кроме того, что это тебе даст? Имена одного или двух человек, которые – ты можешь быть уверен – все равно никогда не признаются в том, что видели меня живым. Заговора не было. Ты победил, Цезарь. Египет твой, моя мать мертва, а вскоре и я буду мертв.

– Я не стал бы руководствоваться твоими заверениями о невозможности заговора, – сказал стоявший за его спиной Агриппа.

– А я не хотел бы, чтобы на меня давили, заставляя предать своих друзей, – ответил Цезарион. – Вы хотите, чтобы они замолчали навсегда. Возможно, я не смогу вынести очень много боли, хотя и приложу все силы, чтобы вытерпеть мучения. Вам не узнать их имен с той легкостью, на которую вы рассчитываете.

Император вздохнул и подал знак Агриппе. Этот крупный человек отпустил Цезариона, подошел к скамье и сел рядом с Октавианом. Сидя бок о бок, эти двое бесцеремонно смотрели на юношу, словно изучая его.

– Я не буду предавать смерти твоих друзей, – сказал Октавиаи, Цезарион насмешливо фыркнул. – Конечно нет.

– Кто это был? Тимаген? Антенион? Гермоген? Архибий? Цезарион не произнес ни слова. Его грела мысль о том, что они даже не вспомнили о Родоне.

– Я не причиню им вреда! – нетерпеливо повторил Октавиан. – Разве ты сам не видишь, что для казней уже слишком поздно? Я убил всех, кого хотел убить, в течение нескольких первых дней. Если мы начнем обезглавливать приверженцев царского дома сейчас, это привлечет именно то внимание, которого мы пытаемся избежать!

– Ты царь, и даже больше, чем просто царь, – ответил Цезарион. – Ничто не сдерживает тебя в твоих действиях, кроме собственной воли. Если ты знаешь, кто мои друзья, то общественное мнение не сможет их защитить.

– Я не чудовище! – воскликнул император. – Я хотел завоевать Египет и добился своего, но теперь, когда эта страна принадлежит мне, я желаю, чтобы она мирно процветала. Я милосерден и снисходителен. Поверь, я готов проявить великодушие и по отношению к твоим друзьям.

– Разве не то же самое ты говорил моей матери?! – с горечью воскликнул Цезарион. – Неужели ты забыл, как обещал царице, что будешь великодушен к ней и ее детям? Но твое намерение заключалось в том, чтобы выставить ее напоказ во время праздничного триумфа! – Голос юноши зазвенел от негодования. – И когда ты испугался, что Клеопатра готова наложить на себя руки, дабы избежать унижения, ты попытался помешать ей и пригрозил убить ее детей. Вот истинная мера твоего великодушия!

– Я не убивал их.

– Когда она была уже мертва, в этом не было нужды, не так ли? Цезарь, ты только что угрожал мне раскаленным железом. Неужели ты действительно думаешь, что я поверю в то, что ты проявишь милость к моим друзьям?

– Это бесполезно, – снова вмешался Агриппа. – Запри его, а там посмотрим. Может, что-нибудь еще удастся выяснить.

У Цезариона сжалось сердце, когда он понял, что они не собирались пытать его. Этого не делали, как он сам сказал, даже друзья императора: этого не делал и сам император. Они просто пытались припугнуть его, чтобы он согласился сотрудничать с ними. И теперь юноша чувствовал неловкость и стыд, оттого что поверил им.

– Запереть где? – спросил Октавиан с кислой миной на лице. – Сплетни уже наверняка гуляют по всей Александрии: «Арей подъехал к дворцу в большой спешке с чьим-то телом в повозке; его принесли в зал для аудиенций, лицо было закрыто полой плаща, а сейчас император и Агриппа закрылись там. Боги и богини, как вы думаете, кто это может быть?..»

Молчавший до этого Арей робко подал голос.

– Я сделал все, что было в моих силах, господин! – запротестовал он. – Мои слуги не узнали царя, и я постарался, чтобы никто больше его не видел.

– Тебя никто не упрекает, – откликнулся Октавиан. – Ты все сделал отлично. Я просто говорю о том, что, по всей видимости, об этом случае уже ходят сплетни. Людям захочется узнать, что происходит, а если они увидят его, то слухи распространятся по всей Александрии в течение часа. «Птолемей Цезарь вернулся из мертвых, и теперь его держат во дворце как пленника!» К вечеру начнется мятеж. Если мы попробуем увезти его, закрыв ему лицо, и возьмем молчаливых и достойных доверия стражей, это лишний раз докажет, что мы что-то хотим скрыть. – Он подпер кулаком подбородок и сердито уставился на Цезариона.

– Первое время мы могли бы спрятать его в коридоре, – предложил Агриппа. – Заковать в кандалы и приставить двух надежных людей. Это своего рода тайник; кроме того, нам не понадобится менять расписание караулов в тюрьме. Конечно же, мы можем придушить его прямо сейчас. И это, несомненно, пресечет любые разговоры о том, что царь жив. Но я бы рекомендовал этого не делать до тех пор, пока мы не узнаем, с кем он встречался.

Октавиан вздохнул и выпрямился.

– В коридор, – решил он. – Строго проследи за этим. И спроси Лонгиния, удалось ли ему найти ту девушку.

Цезарион напрягся и крепко сжал кулаки, стараясь, чтобы ни один мускул на его лице не дрогнул. Найти девушку. Египтянку, которая сказала, что ее отец – купец из Коптоса...

О Зевс, зная это, они, конечно, легко могли выследить Мелантэ. Ани поднял шум, когда ее похитили, и стража повсюду искала ее. Любой купец из Коптоса пришвартовался бы в гавани на озере Мареотис, а сейчас таких купцов не так много.

– Я уже сказал вам, – произнес он, не забывая о том, что его голос должен звучать ровно, не выдавая волнения. – Эта девушка – никто. Я никогда не рассказывал о себе ни ей, ни ее отцу.

Октавиан и Агриппа с интересом посмотрели на него. С горьким сожалением Цезарион вдруг понял, что ему не нужно было ничего говорить. Они уже согласились с тем, что девушка ровным счетом ничего не значила в связи с его появлением в Александрии, а он только что доказал им обратное.

– Эта девчонка оставалась с тобой достаточно долго, чтобы знать, к кому ты ходишь, не так ли? – спросил Агриппа и впервые за все время их разговора улыбнулся.

Мелантэ знала, кто помогал ему. Она встречалась с Родоном. И хотя Цезарион следил затем, чтобы не упоминать при ней об Архибии, она, возможно, слышала это имя, например от рабов, если не от кого-либо другого. Мелантэ, вероятно, не имела даже представления о том, что произойдет с этими людьми, если она назовет их имена. Если же она сообразит, что нужно молчать, ее начнут пытать. Щепетильность, которая послужила защитой ему, вовсе не распространялась на простую египетскую девушку.

Октавиан хотел уничтожить всех, кто помогал юному царю: Родона, а вместе с ним его рыжеволосую любовницу и их маленьких детей; Архибия, этого верного и великодушного старика; Ани, Тиатрес, Серапиона и маленького Изидора; их рабов и наемных работников; прекрасную Мелантэ, которая пообещала, что будет любить его, несмотря ни на что. Всех их ждала смерть, потому что они совершили невероятную ошибку – они помогли ему.

Цезарион представил, как Мелантэ будут пытать раскаленным железом.

– Пожалуйста, – услышан он собственный голос, который неожиданно дрогнул. – Эти люди виноваты только в том, что оказали мне помощь. Девушка и ее семья даже не знают, кто я. Они не враги тебе, Цезарь. Я умоляю тебя, не причиняй им вреда.

Наступила тишина, и после продолжительной паузы Октавиан недоверчиво переспросил:

– Ты умоляешь меня?

– Я умоляю тебя! – теряя рассудок, повторил Цезарион. – Ты хочешь, чтобы я встал на колени? Чтобы я пал перед тобою ниц? Я сделаю это, если ты пощадишь их. Стыдиться нужно будет тебе, Цезарь, за то, что ты потребовал от меня этого. – Юноша упал на колени. – Я умоляю тебя, Цезарь, будь милосерден по отношению к невинным людям, которые не совершили никакого преступления против тебя!

Октавиан, нервно содрогнувшись, отступил на шаг от Цезариона.

– Встань! – приказал он. – Я не хочу этого.

– Поклянись, что ты не накажешь ни одного человека за то, что они просто хотели помочь мне!

– Ты не в том положении, чтобы требовать! – снова вмешался Агриппа, сердито сверкая глазами.

– Я не требую, – чувствуя, как в нем закипает ярость, ответил ему Цезарион. – Я умоляю. Я, Лагид, стою на коленях, умоляя твоего друга пощадить людей, которые никогда не причинили ему никакого вреда. О боги, будьте свидетелями!

– Встань! – закричал Октавиан. – О Аполлон! Я не просил этого!

Агриппа поспешно вышел из зала.

– Ты не просил, – согласился Цезарион, пронзительно посмотрев в глаза императору. – Вместо этого ты настаивал, чтобы я предал своих друзей. Ты не испытывал стыда, когда говорил о предательстве и угрожал мне пытками, услышав мой отказ. Стыдно ли тебе теперь, когда ты заставил меня умолять о милосердии для них, хотя – видят боги! – это даже не милосердие! Пощадить виновных – вот что такое милосердие, но пощадить невинных – это справедливость, Цезарь! Разве ты не способен на это?

Агриппа вернулся с двумя людьми, облаченными в доспехи и старомодные преторианские шлемы с высокими хохолками. Судя по количеству золота на их доспехах, оба занимали высокое положение.

– Выведите его, – приказал им генерал, махнув рукой в сторону Цезариона. – Держите пленника в потайном коридоре за пределами этого зала до тех пор, пока мы не позовем вас. Никто не должен подходить к нему или говорить с ним. Вам запрещается хотя бы словом обмолвиться кому-либо о том, что вы можете увидеть или услышать относительно этого человека, – ни вашим братьям, ни любимым, ни командирам. Этот человек – Птолемей Цезарь, сын Клеопатры, и слухи о том, что он жив, не должны достичь города. Я сейчас пришлю к вам Лонгиния с кандалами для него.

Оба стражника в изумлении уставились на Цезариона. Отдав честь Агриппе, они шагнули вперед. Цезарион поднялся на ноги, когда они подошли к нему, чтобы не дать им тащить себя на коленях. Юноша не сопротивлялся, и стражники, схватив царя под руки, провели его к маленькой темной двери. Бросив взгляд через плечо, он увидел, что Октавиан пристально смотрит ему вслед. Они продолжали смотреть друг на друга, когда открылась дверь и его втолкнули в темный коридор. Затем дверь за ним захлопнулась, и Цезарион остался наедине со стражниками и без всякой надежды на спасение.