– Я отвечу на ваши вопросы, сударь, причем с большой готовностью. Однако я полагаю, что Аристодем тоже должен нести ответ. Он намеревался исказить величие римского права ради удовлетворения собственной мелкой мести.

– О Геркулес! – пробормотал чиновник, в изумлении глядя па Цезариона.

– Величие, – повторил центурион. – Ты хоть сам понимаешь, о чем говоришь? Да, конечно же, понимаешь, будь проклят ты всеми богами!

К его неприязни по отношению к Цезариону прибавилось еще и раздражение. Это греческое слово на латыни обозначало обвинение в измене, и юноша нарочно употребил его, упомянув об Аристодеме, который подал против Ани иск. Теперь римляне просто вынуждены будут рассматривать контробвинение, выдвинутое Арионом.

Цезарион снова склонил голову и продолжил:

– У меня и в мыслях не было диктовать вам, сударь, как нужно поступать. Я всего лишь заявляю, что данное обвинение ложно и злонамеренно. Тот, кто выдвинул его, должно быть, считал, что римляне слишком дикие и недалекие, чтобы тщательно расследовать дело. Я искренне надеюсь на то, что вы докажете этому человеку, что он ошибался.

– Ты разглагольствуешь, как какой-нибудь пронырливый адвокат! – прервал его центурион. – Где ты выучил латынь?

– Мой отец был римлянин, – ровным голосом ответил Цезарион, – и он изъявил желание, чтобы я выучил его язык. При дворе всегда были римляне, которые с радостью общались со мной. – Он оглянулся и вежливо осведомился: – Могу я где-нибудь присесть? – У него очень сильно устали ноги и начинала болеть голова.

– Нет, – отрезал центурион, пристально рассматривая пленника. – Ты сказал, что будешь отвечать на мои вопросы. Твое имя Арион? Ты сын...

– Моего отца звали Гай, – с чистой совестью ответил Цезарион.

– Ты не сын римлянина, – заявил центурион. – У римлян не может быть сыновей от женщин неримского происхождения.

– Сударь, моя мать происходила из знатной семьи, и их связь была признана. Я не претендую на статус и имущество моего отца, но он признал меня своим сыном, и мне не пристало отрекаться от него. Мне кажется, что если я это сделаю, то отрекусь от Рима и заявлю о своем презрении к нему. Я никогда даже мысли такой не допускал. Неужели вы прикажете мне сделать это сейчас?

Центурион с ненавистью посмотрел на Цезариона, но не стал продолжать этот бессмысленный, как он считал, спор.

– А какая у тебя фамилия?

Цезарион был готов к этому вопросу. Набрав полную грудь воздуха, он выпалил:

– Валерий.

Эта фамилия была, наверное, самой распространенной в Римской империи, как и имя Гай – одним из самых популярных имен. Центурион никогда не сможет найти конкретного Гая Валерия, который жил в Александрии восемнадцать лет назад.

– Он приехал в Александрию вместе с божественным Юлием и встретил мою мать, которая состояла при дворе царицы.

Этот ответ, казалось, удовлетворил центуриона.

– И ты стал другом царя Птолемея, которого называли еще Цезарионом? А потом тебя назначили командовать личными стражниками при царе? Именно ты сопровождал его во время того последнего путешествия, когда он хотел убежать из Египта, да?

– Большая часть из того, что вы сказали, – правда.

– И после гибели царя ты снова вернулся и, пользуясь поддержкой со стороны мятежного египтянина по имени Ани, намеревался поднять восстание против Сената и римского народа.

Цезарион сделал глубокий вдох и громко заявил:

– Это ложь! Бесстыдная ложь! Я сдался еще в Беренике центуриону по имени Гай Патеркул. Он отпустил меня в соответствии с амнистией, провозглашенной императором. Я не сомневаюсь, что он подтвердит мои слова. Ани, сын Петесуха, набожный, порядочный торговец, нашел меня, раненого, на дороге, помог мне и предложил поехать вместе с ним из Береники в Александрию при условии, что я буду помогать ему вести корреспонденцию. Он везет товар из Береники, все необходимые пошлины уплачены. У него есть и доверенность, которая позволяет ему действовать от имени капитана корабля, владельца товара. Все эти бумаги находятся сейчас у вашего чиновника.

Тот показал бумаги, которые были у него в руках, и утвердительно кивнул. Нахмурившись, центурион откинулся на спинку кресла.

– Ты сказал, что тебя ранили? Когда это случилось?

– Когда ваши люди захватили лагерь царя. Насколько я помню, но было больше десяти дней назад.

– Так почему же у тебя на руке свежая повязка?

В глазах центуриона вспыхнул злорадный огонек. Цезарион понял, что до него дошли слухи о том, что произошло в храме. Кто-то уже успел доложить: человеческая кровь, пролитая на жертвенник царицы, непримиримое отношение к новым порядкам, попытка вызвать злых духов, чтобы те прокляли завоевателей, и кто знает, что еще могли выдумать доносчики. Как только центурион заметил повязку, он сразу же поверил этим сплетням. Но это уже не имело значения: Цезарион знал, как будет отвечать на вопрос римлянина.

– Меня ранили в бок, – ответил юноша. – А это, – спокойно произнес он, показав запястье, – след несчастного случая, который произошел со мной сегодня после полудня.

– Несчастный случай?

– Всего лишь глупая оплошность, – уточнил Цезарион. – Мы пришли в храм, чтобы принести жертву богам Сотерам. В честь них названа лодка моего друга Ани. Жрец сообщил мне о смерти царицы. Для меня это было неожиданной новостью, и я очень сильно опечалился. В знак траура я хотел обрезать себе волосы и принести их в жертву духам. Нож нечаянно выскользнул у меня из руки, и я порезался.

Возмущенный центурион с удивлением переспросил:

– Ты хотел обрезать свои волосы?

Цезарион снял петас и показал всем свою изуродованную шевелюру.

– Я, конечно, испортил свой внешний вид, – сказал он, невинно улыбнувшись. – Нож был небольшой, но острый. Нужно было все-таки ножницами...

Цезарион услышал, как за его спиной Симплиций подавил смешок.

– Мне доложили, – прорычал разгневанный центурион, – что какой-то юноша, по описанию похожий на тебя, вскрыл себе вены перед жертвенником и молился о том, чтобы боги отомстили Риму.

Цезарион в недоумении вскинул брови.

– О Зевс! Тот, кто вам такое рассказал, по всей видимости, был изрядно пьян. Я просто хотел срезать несколько локонов и случайно поранился. Или вы считаете, что у меня всегда была такая прическа? Можете спросить у жреца, молился ли я об отмщении и вообще просил ли о чем-то, кроме того, чтобы мне срочно перевязали руку. Жрец отвел меня к себе домой и позаботился обо мне. Скорее всего, ваш осведомитель видел, как мы выходили из храма, и приукрасил эту историю.

Центурион неотрывно смотрел на Цезариона.

– Ты ведь был очень предан царице?

– Да, – без промедления ответил Цезарион. – Я сражался до конца ради нее и ради всего дома Лагидов. Если это преступление, тогда убейте меня за это. Но в таком случае вам придется лишить жизни тысячи других людей, включая половину вашего сената, которая поддерживала Антония. Однако мне сказали, что император Октавиан объявил амнистию для тех, кто сдался и сложил оружие. Я сдался, я безоружен и, с тех пор как уехал из Береники, ни словом, ни делом не выражал недовольства по поводу сената или римского народа. Чего стоит в таком случае закон, объявленный императором, если на деле он весит меньше, чем та гнусная клевета, которую какой-то захудалый торговец возвел на своего более удачливого конкурента? В руках у вашего чиновника доказательства того, что мой друг Ани заключил законную сделку. Какие доказательства предоставил вам Аристодем?

– Какой же ты дерзкий, маленький ублюдок! – заорал на него центурион и, подозвав взглядом Симплиция, приказал ему: – Снимите с него всю одежду.

Цезарион выпрямился, чувствуя, как кровь прилила к лицу.

– Я – гражданин Александрии, я родом из знатной семьи! Вы не можете обращаться со мной как с рабом! Я требую встречи с военачальником!

– Ах, ты требуешь! Ты это сказал, греческий выродок? – проревел центурион. Кивком головы он приказал Симплицию исполнять приказ, и тот нерешительно взялся рукой за хламиду Цезариона и стянул ее с юноши.

Цезарион обхватил себя руками за плечи, дрожа от негодования. Проблема была не столько в самой наготе – как и все греческие мальчики, он занимался в гимнасии обнаженным, – но в том унижении, которому его собирались подвергнуть. Быть раздетым солдатами и терпеть от них побои и еще бог знает что – что просто немыслимо!

– Да, я требую! – в ярости воскликнул Цезарион. – Что мне еще остается делать, если тот, кто меня допрашивает, нарушает постановление императора? Аристодем, стоя посреди рыночной площади в Коптосе, поклялся, что не потерпит, чтобы египтянин обставил его в торговле. Это заявление слышало полгорода. Отправьте кого-нибудь в Коптос, если не верите мне! И если вы верите этому голословному обвинению, не принимая в расчет наши свидетельства, то вы просто бесчестите Рим и насмехаетесь над законами Цезаря Октавиана! – Юноша, сохраняя надменность во взгляде, обратился к писарю: – Ты все записал? Обязуешься показать это тому, кто стоит выше этого тупицы?

– Разрази меня гром! – воскликнул центурион, угрожающе похлопывая по ладони жезлом. – Ты сказал «тупица»? Уж больно ты гордый, нужно выбить из тебя эту спесь. Держите его.

Симплиций схватил Цезариона за руки и заломил их за спину. Цезарион попытался вырваться, но больно задел раненую руку, и в конце концов его силком поставили на колени. Тяжело дыша, он посмотрел на центуриона полным ненависти взглядом. Гнев был сильнее страха.

– Как ты смеешь?! – с трудом произнес Цезарион, не веря, что все это происходит с ним.

Римлянин жезлом ткнул его в грудь.

– Слишком ты гордый для полукровки-эпилептика.

У Цезариона перехватило дыхание. Он почувствовал острую боль даже через застилающую глаза ярость. Ани все-таки рассказал этому ужасному человеку о его болезни, подробно изложив на допросе обо всех его мучениях и страданиях, чтобы снять с себя вину.

А может быть, Ани тут ни при чем. С таким же успехом это мог сделать Эзана или Аполлоний. Их же наверняка тоже допрашивали, и именно от них, скорее всего, и можно было ожидать такой «услуги».

– Ну что, покрутим перед тобой колесо? – съязвил центурион.

Обычно этот опыт проделывали с рабами на невольничьем рынке, проверяя, нет ли у человека проклятой болезни. На Цезариона это никогда не действовало, но сейчас, в том ослабленном состоянии, в котором он находился, достаточно было лишь подумать о приступе, чтобы его вызвать. Юноша почувствовал запах гнили, и все его естество сковал ужас. «Аполлон! – в отчаянии взмолился он. – Нет!»

– Что... – начал было центурион.

Однако конца фразы Цезарион уже не услышал.

Преступник перестал дышать. Его покрывшееся испариной лицо побледнело, оставаясь почти таким же невозмутимым. На его груди свернулась гадюка, ее блестящая чешуя переливалась на солнце. Мать с кривой усмешкой наблюдает за ней, в ее глазах светится благоговение. «Кажется, это не очень больно», – замечает она и изящным движением проводит краем своего пурпурного плаща по свернувшейся в клубок гадюке... А та, поднимаясь вверх, становится похожей на змею в короне царицы.

Доктор хмуро смотрит на него и ослабляет жгут. Цезарион видит, как красная струйка стекает по внутренней стороне руки из маленького разреза прямо над его локтем. Она извивается, как змея. «Таким образом мы выпустим яд», – довольно говорит доктор, вытирая о тряпку окровавленный ланцет.

Родопис улыбается ему, лежа на шелковом покрывале. Лето, жара, и кажется, будто от ее тела исходит сияние. «А мне не верится, что ты наполнен ядом», – говорит ему девушка.

Актиния захватывает своими красными лепестками улитку. Волны бьются о причал.

Флагманский корабль царицы под названием «Антоний» плывет по Большой гавани.

Пурпурные паруса ярким пятном выделяются на фоне синей морской глади. Издалека доносятся плач и стоны, а в воздухе чувствуется запах гари, ладана и паленого мяса.

Полураздетый, он стоял на коленях на грязном полу палатки. Очень болело левое запястье. Худощавый пожилой человек в красной тунике внимательно осматривал на его боку страшную синевато-багровую рану, покрывшуюся коркой. Все остальные столпились вокруг Цезариона и с нескрываемым отвращением разглядывали его. Он склонил голову и, содрогаясь от унижения и одолевающей слабости, потянулся за лекарством. Мешочка с травами на месте не оказалось – тщетно шарил он рукой по обнаженной груди.

Центурион выпрямился и ткнул его жезлом в плечо.

– Что, очухался? – грубо спросил он.

Цезарион понял, что Симплиций расстегнул на нем хитон, опустил его до пояса, а потом снял с шеи мешочек с травами. Может, римляне насмехались над ним? Однако вряд ли они успели сделать что-нибудь ужасное, подумал он. Слишком мало времени прошло – это был всего лишь небольшой приступ.

– Прошу вас, верните мне мои травы, – попросил Цезарион. Его голос дрожал от стыда и изнеможения. – Мне они нужны, они помогают от болезни.

– Даже колесо не понадобилось, – осклабившись, заметил центурион. – Больно ты гордый при такой-то болезни. Я только одного не понимаю, – с издевкой произнес он, снова ткнув в него жезлом, – почему такой гордый юноша, как ты, работает на этого выскочку крестьянина. Все остальное, о чем ты здесь рассказывал, вполне может быть правдой. И у вас, как я посмотрю, на самом деле есть доказательства. Но у меня не укладывается в голове, как ты – с таким высоким самомнением! – согласился писать письма для этого неграмотного простолюдина. Сдается мне, что, оказавшись в незнакомом городе, ты скорее присоединился бы к какому-нибудь благородному человеку, а не к простолюдину. Неужели в Беренике для тебя не нашлось более уважаемого компаньона?

Цезарион, опустив веки, отвернулся от него. Дико болело запястье, а повязка стала влажной – похоже, снова пошла кровь. Перед глазами все плыло, и ему было сложнее, чем когда-либо, отличить явь от болезненных видений.

– Ани спас мне жизнь, – тихо произнес он. – Я у него в долгу.

– Продолжай, – потребовал центурион.

– Я убежал... Я ушел из лагеря царя, будучи раненым. У меня не было воды. Я дошел до самого караванного пути, но из-за невыносимой жары у меня... случился приступ. Вернее, несколько приступов. Я уже не мог идти. Ани нашел меня, когда я лежал на дороге без сознания, и тем самым спас мне жизнь. Он напоил меня водой, а затем заплатил людям, чтобы они за мной ухаживали. Я хотел отдать ему фибулу с моей туники – самое ценное, что у меня есть, – но он отказался ее брать. Он сказал, что деньги мне еще понадобятся. Затем он попросил меня вести его деловую переписку, и я согласился. По-другому я никак не смог бы с ним расплатиться. Кроме того, с его помощью я надеялся вернуться домой. В дороге мне было плохо, и Ани постоянно заботился обо мне. Сейчас я даже в большем долгу перед ним, чем раньше. И еще... Он просто очень хороший человек: помог мне, не ожидая ничего взамен. Я никогда раньше не встречал таких людей. Я доверился ему, потому что у меня не было другого выбора, и он еще ни разу не подвел меня.

Последовало долгое молчание. Затем центурион кивком головы приказал Симплицию отдать Цезариону его мешочек с травами. Юноша вцепился в него, с жадностью вдыхая знакомый теплый аромат и даже не пытаясь встать на ноги. Вместо этого он принялся осматривать свое перевязанное запястье. Увидев узкую красную полоску, проступившую сквозь белое полотно, он содрогнулся, испытав панический ужас. Когда же это произошло? Не в силах подавить дрожь, Цезарион сел на корточки и прижал раненую руку к обнаженной груди.

– Покажите мне документы, – потребовал центурион.

Не вставая с пола, юноша продолжал прикладывать ко рту лекарственную смесь и зажимал здоровой рукой запястье, чтобы заглушить боль. Тем временем центурион просматривал декларации о товаре, контракты и расписки об уплате пошлин.

У Цезариона сильно разболелась голова. Его решительность и находчивость, так поразившие опытного вояку, улетучились. Сейчас он хотел только одного – где-нибудь прилечь в уединении.

– Ладно, – задумчиво произнес центурион. – А теперь расскажи мне об этом Аристодеме. Насколько я понимаю, раньше он был торговым партнером этого самого Клеона, да?

Цезарион подробно рассказал ему о сделке, объяснив значение всех греческих финансовых терминов, которые встретились в документах. Тот внимательно слушал и время от времени задавал вопросы. Наконец он повернулся к писарю и приказал:

– Беги к палатке военачальника. Если он еще не спит, спроси, не примет ли он меня сейчас. Доложи, что это по поводу ложного обвинения, которое выдвинул купец-грек против своего конкурента. И скажи, что мне нужно знать его мнение по этому делу.

Симплиций удивленно посмотрел на центуриона, будто не верил своим ушам. Тот же, презрительно усмехнувшись, велел дать молодому человеку вина и сказал:

– Ему, похоже, нужно немного выпить. – Затем, протянув ему фибулу, снятую с хитона пленника, добавил: – Помоги ему застегнуть ее, а то он сам не справится.

Цезарион не успел допить предложенное ему вино, когда вернулся писарь. Он сообщил, что военачальник не спит и готов принять центуриона.

– Ведите его за мной, – приказал тот Симплицию, и Цезариона подняли на ноги, накинули на него хламиду, дали в руки шляпу и вывели из палатки.

Ночной воздух слегка освежил юношу и прояснил сознание. Не останавливаясь, он повесил на шею свой мешочек с лекарством и надел на голову шляпу. Судя по звездам, полночь еще не наступила.

Они вышли к главному проходу между палатками, повернули направо и направились к центру лагеря, где стоял большой шатер, в котором располагался штаб военачальника. Затем они встали у входа, ожидая, когда доложат о приходе центуриона.

– Вами командует по-прежнему Корнелий Галл? – спросил Цезарион у Симплиция. Страшная усталость, навалившаяся на него сразу после приступа, уходила, и на смену апатии снова пришло беспокойство.

– Ты с ним знаком?

– Слышал о его победах, – чувствуя облегчение, ответил Цезарион. – Кроме того, знаком с его поэзией.

Пожилой центурион внезапно встрепенулся и бросил удивленный взгляд на Цезариона, как будто хотел что-то сказать, но в этот момент вышел слуга военачальника и позвал их внутрь.

В шатре Корнелия Галла той добродетельной простоты, которая удивила Цезариона в палатке центуриона, не было и в помине. Шатер был разделен на две половины алой, расшитой золотом занавеской, и при свете ламп на позолоченных подставках, в которых курились благовония, Цезарион увидел дорогие ковры, изящные столы и кушетки. Слуга провел их во внутреннюю комнату, где за полированным столом из лимонного дерева, инкрустированного слоновой костью, сидел сам военачальник, облаченный в длинный алый плащ и тунику с пурпурной каймой, которая соответствовала его высокому положению.

Он оторвался от бумаг и взглянул на пришедших. Это был человек средних лет, с красивым гладко выбритым лицом и светлыми волосами. Центурион коротко поприветствовал военачальника и стал по стойке «смирно».

– Итак, – приторно-сладким голосом начал Галл, – центурион Гортал, ты сказал, что пришел по поводу ложного обвинения, которое выдвинул купец-грек.

– Так точно, – ответил Гортал. – Вчера к нам явился один грек, родом из Коптоса, некий Аристодем, сын Патрокла, и клятвенно заявил о том, что один александриец по имени Арион, бывший друг царя, выехал из Коптоса с намерением посеять антиримские настроения среди народа во время своего путешествия вниз по реке. Он заявил, что этот самый Арион убежал из Береники после гибели царя и везет с собой ценные благовония, которые собирается продать по дороге, чтобы получить деньги на свое предприятие. Аристодем также засвидетельствовал, что Ариону помогает один египтянин, некий Ани, сын Петесуха, известный мятежник в Коптосе. Он заверил меня, что этим заявлением хочет доказать свою преданность новым правителям Египта. Аристодем предоставил описание этих людей и лодки, на которой они отправились в плавание. Мы навели справки об Аристодеме и узнали, что он богатый купец и землевладелец, влиятельный человек в Коптосе, который в разное время занимал множество должностей в своем городе. – Центурион перевел дыхание и продолжил: – Дело передали мне, и я приставил людей следить за лодкой, которая сегодня днем приплыла в Птолемаиду и надлежащим образом стала у причала. Я арестовал Ани, сына Петесуха, и людей, которые сопровождали его. Однако Арион, как нам сообщили, ушел в город с женой и дочерью Ани незадолго до нашего прихода. Я послал людей на их поиски, а возле лодки поставил стражу.

– Это кто – Ани? – спросил Галл, недоверчиво рассматривая пленника.

– Нет, сударь, – ответил центурион. – Это Арион. – Он прокашлялся и спросил: – Я могу продолжать? Когда я допрашивал Ани, сына Петесуха, он тут же поклялся, что Аристодем выдвинул свое обвинение только из зависти, поскольку некий Клеон, ведущий торговлю на Красном море, заключил соглашение с ним, а не с Аристодемом. Египтянин заявил, что упомянутый ценный груз – а он действительно существует и находится сейчас на барже – принадлежит капитану Клеону, а сам Ани везет этот товар в Александрию, чтобы там продать его и получить процент. Арион же, по его словам, – всего лишь молодой грек, бывший в лагере царя. Он нашел его полуживого на дороге возле Береники после того, как наши войска захватили лагерь. Арион согласился вести его деловую переписку, а тот, в свою очередь, пообещал доставить грека в Александрию. Мы строго допрашивали этого египтянина, и он клялся, что говорит чистую правду. Его люди бурно поддерживали Ани, не скупясь, надо заметить, на оскорбления в адрес купца Аристодема и немного по поводу надменного поведения Ариона. Я решил найти Ариона, прежде чем поверить им на слово.

– Как вижу, ты его нашел.

– Так точно. И сейчас я уверен, что обвинение и в самом деле оказалось ложным. Арион представил все документы, которые убедительно доказывают, что груз принадлежит Клеону, а египтянин Ани действует от его имени. Все необходимые пошлины на товар уплачены. Что касается самого Ариона, то мне не верится, что он может настраивать людей против римлян. Он сам наполовину римлянин и бегло говорит на латыни.

– В самом деле?! – с интересом посмотрев на Цезариона, воскликнул Галл. – Клянусь Юпитером, а я-то думаю, почему это он так смотрит на нас, будто все понимает.

– И очень хорошо понимает, господин. Он также высказал предположение, что обвинение Аристодема равносильно попытке «исказить величие римского права», как он выразился.

– Ты действительно так сказал? – обратился Галл к Цезариону, нахмурив брови.

Цезарион с почтением склонил голову, несмотря на то что у него все плыло перед глазами, и ответил:

– Военачальник, с его стороны это было попыткой использовать ваше могущество для удовлетворения своей мелкой мести по отношению к Ани. Жители Коптоса с готовностью подтвердят, что это обвинение не имело под собой никаких оснований. Они хорошо знают их обоих, а многие даже слышали, как Аристодем при всех поклялся отомстить Ани за то, что тот, опередив его, заключил соглашение с бывшим торговым партнером купца. Если вы поверите словам Аристодема и покараете Ани, то поколеблете веру и уважение, которое испытывают жители Коптоса к Риму. Однако я честно скажу, что меня больше заботит судьба Ани и моя собственная участь, нежели то, что станет в дальнейшем с Аристодемом.

– Юпитер! – не скрывая изумления, воскликнул Галл. – Никогда не слышал, чтобы грек так прекрасно владел латинским! И, будучи сыном римлянина, ты стал другом царя?

– Да, господин. Я умоляю вас, можно мне где-нибудь присесть? Я не очень хорошо себя чувствую.

– Подайте ему кресло, – приказал галл.

С благодарным выражением на лице Цезарион опустился в кресло, держась за раненое запястье.

– Что с твоей рукой? – спросил военачальник.

– Он рассказал об этом происшествии, – с мрачной ухмылкой сообщил центурион Гортал, вспомнив историю о молитвах, об отмщении и кровавых жертвах в храме Лагидов. – Этот юный дурачок пытался срезать свои локоны в знак скорби по Клеопатре и нечаянно порезал руку ножом.

– Это правда? – резко спросил Галл. Гортал презрительно рассмеялся.

– Иначе и не объяснишь, почему у столь гордого молодого грека из знатной семьи может быть такая стрижка, – криво улыбнувшись, произнес центурион. – Будто кто-то орудовал кухонным ножом. – Он бесцеремонно протянул руку и снял шляпу с головы Цезариона.

– Замечание принимается, – с улыбкой сказал Галл. – Смотри, чтобы об этом не поползли слухи. Люди не очень-то любят кровавые клятвы. – Откинувшись на спинку кресла, он уже более приветливо смотрел на юношу. – Итак, Арион, тебе и вправду все равно, что будет с Аристодемом?

– Я понимаю, сударь, – с почтением в голосе вымолвил Цезарион, – что вам не хотелось бы совершать никаких действий против богатого греческого землевладельца во время вашего первого приезда в город. Ведь вся местная знать следит за каждым шагом военачальника. – Юноша понимал это с самого начала.

Последовало неловкое молчание.

– Объясняешься как придворный, – задумчиво произнес Галл. – И что же, по твоему мнению, нужно сделать с Аристодемом? – спросил он и добавил: – Если, конечно, я допущу, что виновен он, а не вы?

– Убедите его отказаться от своего обвинения, – твердо ответил Цезарион. – Предъявите ему доказательства. Этот человек не знал, что я наполовину римлянин, и, скорее всего, надеялся на то, что вы поверите ему, даже не проводя расследование. Когда Аристодем увидит, что ошибался, вынудите его открыто признать, что он просчитался. Если же он будет упираться, то примите меры.

– Славное решение, – констатировал Галл. – А что прикажешь делать с тобой и Ани?

– Отпусти нас вместе с лодкой и грузом. Позволь нам плыть дальше. О большем я не прошу.

Галл улыбнулся в ответ. Он жестом приказал своему слуге подать Цезариону чашу, и тот немного пригубил.

– Весьма снисходительное решение, – заметил он. – Гортал, наверное, грубо с тобой обошелся? Ты на него не в обиде?

Цезарион почувствовал, как к лицу прилила краска. Сейчас он ясно понимал, что центурион вполне осознанно пытался сломить его волю, и в душе злился, что этому грубому солдафону почти удалось это сделать.

– Ему дали на рассмотрение лживое обвинение, которое нельзя было проигнорировать, – устало ответил Цезарион. – Центурион должен был провести допрос. Мы поступили бы точно так же с человеком, которого обвинили бы в подобном преступлении. Я считаю... – Он посмотрел на седовласого центуриона. – Я считаю, что у него большой опыт в этом вопросе и он прибегал к силе не чаще, чем этого требовала ситуация. Признаться, было бы глупо с моей стороны отрицать это.

– Практичный подход к делу. Создается впечатление, что ты неплохо приспосабливаешься к римскому правлению. И все-таки, судя по всему, ты намеревался уехать вместе с царем из страны, а потом еще срезал свои волосы, скорбя по царице. Неужели ты на самом деле смирился с римским господством? – Галл не сводил с юноши пристального взгляда. – Или все, что ты тут нам говорил, – это обычная ложь?

– Я мечтал жить и умереть, сражаясь за царскую династию Лагидов, – стараясь сохранять самообладание, ответил Цезарион. – Но династия пала, и я не смогу сделать ничего, чтобы ее возродить. – Юноша тяжело вздохнул и процитировал: «Не будь глупцом: увидев чью-то смерть, скажи, что это смерть, не бойся...»

– Великие боги! – вновь изумился Галл. – Ты читал Катулла?[30]

– Да, мне нравится поэзия Катулла. Что в этом плохого?

– Чтобы александриец любил латинскую поэзию? Клянусь всеми богами, вы же, греки, считаете нас варварами, у которых даже алфавита нет!

– Мне нравится латинская поэзия, как и наша собственная. Насколько я знаю, вы тоже ее любите. Ваши любовные элегии очень напоминают по духу александрийскую лирику – они полны изящества и остроумия, – с искренностью произнес Цезарион.

– Ты на самом деле так думаешь? – воскликнул польщенный военачальник, и Цезарион вдруг понял, почему пожилой центурион так настороженно посмотрел на него перед тем, как они вошли к Галлу. Военачальник был падок на лесть.

– Да, я действительно так думаю, – подтвердил он. – Особенно то произведение, в котором речь идет об измене Ликориды и о вороне. Оно достойно самого Каллимаха[31].

Эти стихи ему действительно нравились, но, по правде сказать, Цезарион был знаком с ними только потому, что любовные элегии Галла, адресованные некой Ликориде, на самом деле были посвящены артистке по имени Киферида – бывшей любовнице Марка Антония. Время от времени Антоний декламировал эти стихи на пирах, отпуская скабрезные комментарии по поводу прелестей известной особы и не скупясь на язвительные замечания в адрес мужского достоинства самого Галла. Его друзья смеялись над этими шутками. Но Цезарион, естественно, воздержался от этих замечаний.

Галл просто сиял от умиления.

– Никогда еще не встречал грека, который был бы знаком с моими стихами, если только раньше я не читал ему что-нибудь сам.

– Они заслуживают самой высокой оценки, – бесстыдно лгал Цезарион, понимая, что иначе ему не удастся вырваться из когтей беспощадного Гортала.

Губы Галла снова растянулись в улыбке.

– Ты сегодня ужинал? Может, нам стоит перекусить и выпить немного вина, если, конечно, ты хорошо себя чувствуешь? Уже который месяц мне не с кем поговорить о поэзии. Одни только прелестные музы знают, что для меня она превыше всех бессмертных божеств.

– Для меня это была бы большая честь, – с готовностью ответил Цезарион. – Мне тоже не хватает бесед с образованным человеком. Я был бы бесконечно рад, если бы меня удостоили чести быть вашим слушателем.

– Сударь! – в растерянности воскликнул Гортал. Галл в нетерпении посмотрел на него.

– Что тебе еще?

– Как прикажете поступить с другими пленниками – Ани, сыном Петесуха, и со всеми остальными?

– Отпусти их, – приказал Галл.