– Не знаю, Джеймс. Вам не приходило в голову, что она действительно любила? – Филиппа не скрывала раздражения. – Возможно, здесь есть скрытый смысл.
      Джеймс подался вперед.
      – Это может помочь нам доказать ее вину?
      Филиппа подняла листок, испещренный затейливым почерком, и прищурилась.
      – Все зависит от того, в чем вы хотите ее обвинить. По-моему, она самая подлая женщина, с которой мне когда-либо приходилось сталкиваться. – Филиппа покачала головой и протянула листок Джеймсу. – Что, к примеру, означает вот эта фраза?
      Она ткнула пальцем в середину страницы Джеймс прочел и отвел глаза.
      – Понятия не имею.
      Он быстро сунул листок под другие, чувствуя, как пылает лицо. Речь в письме шла об особых развлечениях, о которых Джеймс не имел представления до знакомства с Лавинией. Ей нравились эти игры, и Джеймс весьма охотно участвовал в них, хотя так и не смог преодолеть стыд.
      При воспоминании о ее гибельных чарах в животе у Джеймса возникла неприятная резь, и он представил себе Амилу. По сравнению с Лавинией полуобнаженная восточная танцовщица казалась свежей и нравственной.
      Джеймс не раз вспоминал Амилу. Она так и осталась для него загадкой. Что заставило молодую женщину завлечь незнакомого мужчину в кладовую и принести ему в дар свою девственность? Однако Джеймс выбросил из головы мысли об Амиле. У него есть более важные дела.
      – Джеймс!
      Он поймал на себе взгляд изумрудно-зеленых глаз Филиппы.
      – Да?
      – Если уж я вынуждена читать эту непристойность, вы по крайней мере могли бы более внимательно относиться к моим вопросам.
      – К каким именно?
      – Почему вы так заинтересованы в письмах этой женщины? Чего вы можете добиться, анализируя подобную чепуху?
      Джеймс посмотрел на дюжину разбросанных листков.
      – Справедливости, – выдохнул Джеймс.
      – Справедливости или возмездия?
      Джеймс резко поднял голову и бросил на нее сердитый взгляд.
      – Это не имеет значения.
      Она печально смотрела на него.
      – Имеет. Но вам этого не понять.
      Джеймс закатил глаза.
      – Поделитесь с нами вашими глубокими мыслями, Флип.
      Филиппа вздрогнула, явно удивленная.
      – Флип. Вы так не обращались ко мне с того самого времени, как…
      Джеймс нахмурился:
      – Не беспокойтесь. Это не повторится.
      Она улыбнулась:
      – А жаль. Мне это нравилось.
      – Если вам нравятся ласкательные имена, вам необходимо избавиться от этих нелепых штанов, – презрительно бросил Джеймс.
      А эта рубашка, которая не скрывает округлость ее грудей. Где она их прятала все это время?
      – Что вы за женщина, если так бесстыдно одеваетесь?
      – Женщина, которая не хочет пахнуть мышами, – ответила Филиппа.
      – На мой взгляд, она выглядит очаровательно, – вмешался Фишер.
      В ответ Филиппа так улыбнулась молодому шифровальщику, что Джеймс почувствовал укол ревности.
      – Благодарю вас, мистер Фишер, – произнесла Филиппа.
      Фишер покраснел.
      – Можете называть меня Фиш.
      – Хватит, – процедил Джеймс сквозь зубы. Последняя попытка доказать вину Лавинии провалилась, сын лежит раненый, без сознания, а друг оказался не другом.
      – Бедняга Джеймс. Чем я вам на этот раз не угодила? – Голос Филиппы звучал напряженно, хотя тон был шутливый.
      Он повернулся и увидел, что она собирает письма Лавинии, глядя на него грустными глазами. Впервые он понял, что она уже не кажется такой голодной и болезненной, какой показалась ему при первой встрече.
      Что говорила соседка Апкерка?
      «У нее был такой вид, словно ей некуда идти».
      Джеймсу тоже некуда податься.
      Филиппа аккуратно собрала и сложила письма леди Уинчелл – так хотелось их сжечь!
      Эта подлая порочная женщина соблазнила и предала Джеймса.
      Филиппа страдала, вглядываясь в строки письма, но виду не подавала. Она чувствовала, что мысли Джеймса все еще заняты этой женщиной. Правда, теперь он думал о том, как погубить ее, а не как лечь с ней в постель.
      Наконец Джеймс покинул шифровальную, с облегчением сбежав и от Фишера, и от Филиппы. Предстоящая встреча с Реном Портером тоже могла оказаться мучительной.
 
      – Полагаю, ты просто заскочил по пути, – приветствовал Рен Джеймса. Он сидел в кровати и выглядел на удивление хорошо. Друг, которого Джеймс знал в течение многих лет, сделал вид, будто не заметил его протянутую руку. – Чему обязан такой честью?
      Ярость, звучавшая в голосе Рена, поразила Джеймса.
      – Я приехал сразу же, как только удалось вырваться.
      Джеймс сел на стул рядом с кроватью. Он не рассчитывал, что Рен раскроет ему объятия и прослезится от радости, одна ко тот вел себя довольно странно. Быть может, кто-то рассказал Рену о случившемся. Но кто? Навестить Рена клуб, отправил Джекема, а ему было известно лишь то, что на Рена напали возле доков. Управляющий почти ничего не знал об утечке информации из клуба и еще меньше – о роли Джеймса во всей этой истории.
      – Кто к тебе приходил? – Джеймс с трудом скрывал свое раздражение. Ему очень хотелось объясниться с Реном. И не только для того, чтобы получить отпущение грехов. Джеймс надеялся, что старый друг его поймет. Однако мрачный взгляд и холодное бешенство в глазах Рена не сулили ничего хорошего.
      – Я читал газеты, точнее, мне читала их сиделка. Миссис Нили предусмотрительно сохранила все экземпляры, выходившие с того самого дня, как я…заснул. – Рен пролистал пачку газет, лежавшую на коленях. – Очень любезно с ее стороны, не правда ли?
      Вообще-то это была идея Джеймса сохранить газеты, он сам попросил об этом миссис Нили. И теперь проклял собственную глупость. В газетах было все: великосветские сплетни, городские слухи, вздорные инсинуации. А вот фактов очень мало.
      Публичный позор Агаты, ее избавление от этого позора не без помощи короля, выстрел перед зданием парламента, награждение Джеймса. Все эти события освещались не только бессистемно, но, по мнению Джеймса, весьма тенденциозно.
      – Медали, – пробормотал Рен. – Ты, должно быть, очень горд.
      Пачка газет, ударившись о стену напротив, рассыпалась. Сверху оказалась газета с рисунком популярного карикатуриста, из-за которого Натаниэль Стоунвелл теперь был более известен как лорд Предатель.
      Джеймс потер лицо.
      – Рен, я…
      – Миссис Нили как раз перед твоим приходом читала мне объявления о свадьбах. Ты знал, что моя невеста вышла замуж за стряпчего из Брайтона?
      Джеймс судорожно сглотнул. Он никогда не думал о девушке, в которую Рен был безумно влюблен еще до инцидента. Конечно, ей обо всем сообщили, но местонахождение Рена держалось в секрете из соображений безопасности. Джеймс смутно помнил, что до своего секретного задания Рен ухаживал за хорошенькой блондинкой. В течение многих недель он только и говорил об этой девушке.
      А та, очевидно, узнав о случившемся, поспешно разорвала помолвку.
      – Боже, Рен. Мне так жаль.
      – Ну и как медали, Джеймс? Сверкают и сияют? Ты их начищаешь до блеска и хранишь под подушкой?
      Джеймс встал.
      – Рея, пожалуйста, послушай.
      – Нет! – Рен взбешенно вскинулся на кровати. – Я не буду тебя слушать, и не жди от меня прощения, Каннингтон. Из-за тебя я потерял все! Все! – Он в изнеможении упал на подушки. – Оставь меня в покое. Ты и твои друзья-предатели…
      Пораженный Джеймс сделал шаг вперед.
      – Рен, «лжецы» не имеют к этому никакого отношения.
      – Убирайся! – Рен побелел как полотно, но глаза его горели ненавистью.
      Джеймс повернулся, собираясь уйти.
      – Я вернусь, Рен. Когда ты окончательно придешь в себя.
      Закрывая за собой дверь, он услышал, как очередная кипа газет ударилась о стену.
      Рен сломался, и виноват в этом Джеймс. И Лавиния.
 
      Когда Джеймс вошел, в гостиную самого влиятельного человека в Англии, куда его проводил чрезвычайно строгого вида дворецкий, лорд Ливерпул еще не закончил вечерней трапезы и держат в руке салфетку.
      – Каннингтон, вы хоть представляете себе, который сейчас час?
      – Да, милорд, – Джеймс с почтением поклонился, – но дело не терпит отлагательства. Я пришел просить вас дать мне еще немного времени.
      – Так. – Ливерпул бросил салфетку на маленький столик и сцепил руки за спиной. – Десять дней на исходе, а у вас нет ни одной улики по делу леди Уинчелл.
      – Вы совершенно правы, милорд. – Джеймс отвел глаза. – Ее письма нам ничего не дали, ее любовник исчез, а она слишком умна, чтобы случайно выдать какую-либо изобличающую ее информацию.
      – Ну что ж, – Ливерпул кивнул, – придется незамедлительно ее отпустить.
      – Нет! У меня есть еще день!
      Ливерпул бросил на Джеймса строгий, властный взгляд.
      – Вы возражаете мне, сэр? – Слова были вполне вежливыми, но тон ледяной.
      Джеймс заговорил, тщательно подбирая слова:
      – Приношу свои извинения, милорд, но будь у меня больше времени, я бы мог…
      – Все дело в том, Каннингтон, что вы не можете. Лишь с наступлением зрелости учишься мудрости выбирать сражения. Если бы я, не имея никаких доказательств виновности леди Уинчелл, возбудил против нее дело об измене, то лишился бы поддержки многих весьма влиятельных членов палаты лордов. Им претит – и вполне справедливо, могу добавить, – сама мысль о том, что их дам могут посадить в тюрьму потому лишь, что они чересчур эмоциональны. Насколько я понимаю, это единственное обвинение, которое мы можем выдвинуть против леди Уинчелл.
      – Но мы знаем…
      Джеймс умолк, когда Ливерпул поднял руку.
      – Да, Каннингтон. Мы действительно знаем. Но они не знают. Я не смогу успешно руководить правительством, если среди министров возникнет раздор в связи с этим делом, особенно сейчас, когда необходимо решить множество более насущных вопросов. Мое решение остается в силе. Леди Уинчелл должна быть освобождена.
      Джеймс сдержался и ничего больше не сказал. Да и что он мог сказать? Он прекрасно понимал, что премьер-министр прав, заняв столь беспристрастную позицию. В то же время он был возмущен до глубины души принятым Ливерпулом решением.
      Раздираемый этими противоречивыми чувствами Джеймс словно в тумане вышел от премьер-министра, сел в наемный экипаж и полный мрачных раздумий приказал кучеру ехать в клуб. Лавиния свободна. Женщина, способная на убийство, махинации и подтасовки, распутница, укравшая его честь, свободна и может вернуться к своей роскошной, полной удовольствий жизни.
      Лавиния свободна.
 
      Рен спустил ноги на пол и встал, закусив губу от боли, которая, пронзив правую ступню, отдалась в спине. Совершенно разбита, качая головой, сказала сиделка. Вероятно, никогда не восстановится, учитывая множественные переломы.
      Скрипнув зубами, Рен встал, пульсирующая боль в спине усилилась, и теперь каждый удар сердца отдавался в позвоночнике. Рен глубоко вздохнул и, преодолевая боль, сделал несколько шагов. В большом зеркале, стоявшем у стены, отразилась его высокая худая фигура, и Рен попытался сфокусировать расплывающееся отражение.
      Он являл собой жуткое зрелище, На голове, там, где были наложены швы, были выбриты широкие полосы. Оставшиеся волосы были спутанными и неровными. Толстые красные шрамы пересекали залатанную голову, словно высохшие русла ручейков на песчаном берегу. Хотя после нападения прошло уже много времени, лицо все еще оставалось опухшим. Но ужаснее всего были шрамы. Они тянулись по правой стороне лица, а самый длинный доходил до уголка рта.
      Именно поэтому ему трудно говорить. Некогда его считали красивым, это было приятно.
      Рен отвернулся от зеркала. Надо подумать о более важных вещах. Осторожно двигаясь по комнате, он провел ревизию своего тела, стараясь максимально объективно оценить причиненный ему ущерб, и пришел к выводу, что его слабость в значительной степени объясняется длительной неподвижностью. То, что невозможно исправить с помощью упражнений и хорошего питания, Рен предпочел проигнорировать. Зрение тоже вряд ли полностью восстановится. Но когда главной целью становится месть, на чтение остается совсем немного времени.
      Сейчас гораздо важнее тот факт, что мозг изменял ему, а тело хоть как-то функционирует.
      Направляясь из шифровальной в гостиную, Филиппа наткнулась на леди Рейнз и леди Этеридж, которые что-то горячо обсуждали.
      Ей разрешили свободно передвигаться но клубу, но не покидать его, впрочем, Филиппа и не собиралась этого делать, ведь помочь отцу она могла, только находясь здесь.
      Здание клуба казалось ей почему-то знакомым. Утром она спустилась на кухню, и Курт ей все объяснил. Когда она поблагодарила его за превосходный завтрак, он пробурчал:
      – Не такой хороший, как у вашей матушки.
      Лишь тогда до нее дошло, что этот грозный великан был близким другом ее матери.
      Филиппа бывала здесь раньше, а значит, встречалась с этими людьми. Соратниками ее отца и друзьями ее матери. В отличие от Ариеты, где они жили настолько уединенно, что были едва знакомы лишь с несколькими жителями деревушки, этот клуб был Филиппе почти родным, и она могла бы назвать его своим настоящим домом.
      Но лишь в том случае, если бы Джеймс когда-нибудь примирился с ней.
      Слава Богу, хоть его сестра теперь не возражает против ее присутствия. Агата, спорившая с Кларой, увидев Филиппу, вовлекла ее в разговор.
      – Я просто не могу согласиться, – говорила Клара. – Способностям мистера Андеркайнда далеко до таланта сэра Торогуда.
      Агата пожала плечами:
      – Возможно, но мистер Андеркайнд поднимает такие темы, на которые мне хотелось бы поговорить. Я не всегда одобряла темы, которые выбирал сэр Торогуд, особенно если после публикаций страдали жены и дети героев его карикатур.
      Клара долго смотрела на приятельницу, затем повернулась к Филиппе, словно ища поддержки.
      – Филиппа! Вы, кажется, прожили в Лондоне несколько месяцев? Скажите, какие рисунки вам нравятся больше? Мистера Андеркайнда или сэра Торогуда?
      Недоумевая, почему вдруг супруга шефа шпионов интересуется ее мнением, Филиппа тем, не менее ответила:
      – Честно говоря, мне нравятся и те, и другие. Возможно, с художественной точки зрения рисунки сэра Торогуда лучше, но мистер Андеркайнд представляется мне более сострадательным, если угодно.
      Мгновение подумав, Филиппа продолжила:
      – Я слышала, будто сэр Торогуд на самом деле женщина. Если это так, у нее, должно быть, язычок острый, как у гарпии. Искренне, сочувствую ее мужу, если он у нее есть.
      Позади кто-то фыркнул. Сам шеф стоял в дверном проеме, с трудом сдерживая смех. Филиппа в замешательстве посмотрела на него. Он казался ей серьезным, исполненным холодного достоинства джентльменом.
      Клара встала, обошла вокруг стола, подошла к мужу и подбоченилась.
      – Вы узнаете, что такое острый язычок, когда появитесь дома, сэр Далтон Монморенси!
      – Нет, лучше сейчас.
      Далтон Монморенси привлек жену к себе и так поцеловал, что у Филиппы захватило дух от восторга и смущения.
      – Пойдемте, Филиппа. Это надолго.
      Агата увела ее из комнаты, но Филиппа успела заметить, что рука Клары лежит на ягодицах мужа. Хорошие ягодицы, но у Джеймса лучше.
      Агата закатила глаза.
      – А я-то думала, что только мы с Саймоном такие бесстыжие. Но нам удается ограничивать наши объятия четырьмя стенами собственного дома… по большей части.
      Последние слова были произнесены с таким мечтательным сладострастием, что Филиппа залилась румянцем.
      Это не ускользнуло от Агаты.
      – Ох, дорогая, я, наверное, слишком далеко зашла? – Она с некоторым подозрением взглянула на Филиппу. – Но ведь вы провели много ночей под одним кровом с моим братом. Ваши намерения в отношении Джеймса приличны?
      – Ни в коей мере, – не задумываясь ответила Филиппа.
      Удивленная Агата усмехнулась:
      – Мой брат в последнее время слишком мрачен, что неудивительно. Ему пришлось пройти через многие испытания. И все же я стану вашей сторонницей, дорогая Филиппа. Так что у Джейми нет ни малейшего шанса.
      – Я польщена, – пробормотала Филиппа. – Это игра моего воображения, или леди Этеридж и есть та самая женщина, которая рисовала карикатуры под именем сэра Торогуда?
      – М-м. Она очень умна.
      – И ревниво относится к успеху мистера Андеркайнда, я полагаю. Надеюсь, я не задела ее чувств.
      – Сомневаюсь в этом, – безмятежно ответила Агата, идя по коридору. Филиппа не пошла за ней. Филиппе порой трудно было находиться рядом с сестрой Джеймса, поскольку они были очень похожи друг на друга.
      Клара догнала Филиппу.
      – Куда подевалась Агата? Ее надо срочно найти, поскольку Баттон приготовил вам замечательный сюрприз.
      – Баттон? А где он? – Филиппа посмотрела за спину Клары, но никого не увидела. – Я должна перед ним извиниться.
      Клара кивнула:
      – Полагаю, что вам стоит это сделать, только не сейчас. Хотя Баттон не подчиняется уставу клуба, Далтон наверняка сделает ему выговор.
      – О нет. Баттон никогда не сможет меня простить.
      – Он уже простил, если в этой коробке то, что я думаю. – Она протянула Филиппе картонную коробку, которую держала в руке, и быстрым движением раскрыла крохотный ридикюль. – А это от меня. Я обратилась к Беатрис Трапп с просьбой помочь решить проблему с вашими волосами, и она прислала мне это. – Она протянула Филиппе пузырек из темно-коричневого стекла. – Это ликвидирует остаток краски!
      Филиппа поднесла руку к виску. Она уже свыклась с отсутствием своих роскошных волос, но ей очень не хватало ее естественного рыжего цвета.
      – Цвет моих волос восстановится, как вы думаете?
      К ним вновь подошла Агата.
      – Уже принесли, Клара? Ох, и платье тоже! – Она радостно потерла пухлые ручки. – Джейми Каннингтон, вы и не представляете, какой удар вас ждет!

Глава 31