– Цепочка! – Спутница схватила ворот моей куртки, потянула и обнажила украшение, которое я неохотно надел утром.
– Есть сходство! – заявила она.
Держа станнер наготове, я одной рукой неуклюже попытался расстегнуть застежку. Но она не поддавалась.
– Расстегни, – попросил я Илло.
Она повернула цепь, а я склонил голову и чуть нагнулся, чтобы она быстрее нашла застежку.
– Она… исчезла!
– Нет, я его чувствую, – возразил я.
– Не ожерелье – застежка!
– Что! – Я сунул станнер ей в руку и провел свободной рукой вдоль цепи. Нет чуть большего по размерам звена, и я не чувствую места, которое было сломано. Там Илло соединила цепь, чтобы ее можно было носить. Все гладкое, словно никогда не было разрыва.
Я ухватился пальцами и попытался разорвать цепь. Результат был обескураживающий: края звеньев врезались в пальцы, и мне пришлось остановиться.
– Ты видишь застежку или место стыка? – спросил я.
И почувствовал, как цепь снова поворачивается – на этот раз в ее руках.
– Ни того, ни другого. Но я не понимаю…
Это невозможно. Застежка и место разрыва не могли так слиться с цепью, что их теперь не различить. Но я не думал, что Илло меня обманывает, да и мои пальцы не могли нащупать никаких неровностей в цепочке.
– Может быть, оно реагирует на тепло тела или что-нибудь в этом роде, – медленно сказала Илло. – Я слышала о камнях корис. Когда носишь их на голой коже, они оживают и становятся яркими и ароматными. Может, какой-то неизвестный сплав или металл при таких условиях восстанавливается?
Так это или нет, но мне не нравилось, что это сплав среагировал на
меня. Когда она только предложила мне надеть цепочку, я встревожился. А теперь беспокоился еще сильней.
– Возьми нож у меня на поясе и попробуй разъединить цепь, – сказал я.
Она отшатнулась и сразу ответила:
– Нет!
– Нет? Почему? Думаешь, я буду носить то, от чего не могу избавиться?..
– От чего ты не должен избавляться.
Она говорила уверенно, и я удивленно посмотрел на нее.
Поскольку мне самому ножом пользоваться было неудобно, пришлось, к удовлетворению Илло, оставить цепочку на себе. Я испытывал негодование, подкрепленное страхом.
– Объясни, почему… – Я старался говорить спокойно, не давать волю гневу.
– Не могу. Только каким-то образом знаю, что ты должен его носить…
Я сжал зубы, чтобы она не догадалась о моем страхе. Вырвал у нее станнер и принялся безжалостно поливать лучами растения за аркой, расчищая путь за эти едва различимые стены.
Луч становился все слабее, и я понял, что в ярости истратил весь заряд. Это отрезвило меня. Мы не знаем, как далеко простирается растительность и сколько еще времени придется пользоваться станнером.
Я перезарядил станнер, но не смотрел на Илло и не разговаривал с ней. Все время ощущал на шее эту цепь, которая, как мне казалось, сделала меня рабом неведомой силы. И хуже всего то, что я не знаю, что это за сила и как она проявит свою власть надо мной.
Меня толкнули в плечо, толкнули властно, с такой силой, что я чуть не упал лицом вниз на увядшие растения. В ушах раздался рев Витола, могучий рев, какой никогда не вырвался из его глотки. Бык оттолкнул меня в сторону, задел канистрой с водой, которая висела у него на боку, и я отлетел к Илло.
Опустив голову, вожак копытами рыл землю, подняв тучу увядших листьев и кусков почвы. Глаза его покраснели, и весь он представлял собой картину безумного гнева, словно его захватили те же чувства, что недавно владели мной.
Дру отозвалась на этот рев своим, более высоким, и попыталась встать рядом со своим самцом. А Вобру встал на задние ноги, он как будто хотел тоже пройти вперед, на массивные тела двух других гаров не давали ему прохода.
Я не видел, что так взволновало гаров, и не мог даже догадаться. На самый внимательный взгляд ближайшие кусты казались такими же, как раньше. И теперь, когда гары замолчали, ничего не было слышно. Витол и его подруга прошли под аркой, и нам ничего не оставалось, как следовать за ними.
Сам не сознавая этого, я, проходя под аркой, взялся рукой за цепочку. Какое предупреждение или приветствие содержится в этой причудливой надписи? Какое отношение она имеет к табличке, которую я ношу вопреки собственному желанию?
Гары остановились. Витол уткнулся носом в стену растительности, еще не расчищенной станнером. Я протиснулся мимо гара, стараясь не притрагиваться к листам и колючкам. И снова начал поливать растительность, экономно тратя заряд, но стараясь сделать проход пошире.
Мы шли все дальше, но не видели ничего другого, что скрывала бы чаща. Если стена окружает поселок или просто здание, где оно? За растениями ничего нет, кроме других растений.
Витол остановился так неожиданно, что я ударился о его широкое плечо. На этот раз он не отодвинулся, и я не смог пройти вперед. Бык опустил голову и подцепил рогом гниющие на земле растения. Листья и ветки разлетелись, обнажилась почва. Но Витол на этом не остановился. Он продолжал копать рогом, разбивал землю копытами. Во все стороны полетели большие куски слизистой почвы. Усилия Витола вызвали такое зловоние, что у меня сперло дыхание. Илло рукой закрыла нос.
Там что-то есть – под этим покровом мертвой почвы (я не мог думать о ней как о земле: никакого родства с чистой почвой наших равнин). Усилия Витола привели к появлению гладкой поверхности, правда, выпачканной жирной, дурно пахнущей глиной, но это явно не обычная земля.
Витол продолжал усердно работать, сначала одним большим раздвоенным копытом, потом другим. Вобру отодвинул плечом мать, встал за большим быком и тоже принялся разбрасывать уже взрыхленную землю. Мы с Илло изумленно наблюдали, как гары расчищали площадку, которая с каждым мгновением становилась все больше. Время от времени Витол поворачивал ко мне голову и фыркал. Было совершенно очевидно, что ему нужно: я, который всегда командовал животными, теперь должен подчиняться его приказам, расчистить станнером следующий участок растительности, а потом отойти в сторону.
Мы больше не были в туннеле, образованном растительностью. Скорее оказались на поляне, вернее, металлической площадке, почти квадратной, очищенной усилиями животных от растительности. Металл показался мне тем же самым, из которого сделана цепочка у меня на шее.
Хотя ядовитая растительность Чащобы, может быть, веками покрывала этот металл, на нем не было ни следа ржавчины или износа. Я даже не пытался понять, каково назначение этой площадки и что заставило гаров действовать так необычно. Илло наклонилась, но не прикоснулась к металлической поверхности.
– Мне кажется, это не мостовая. – Она внимательно разглядывала площадку. Я не видел в ней никаких щелей – гигантская цельная плита.
Гары кончили расчищать площадку и теперь стояли спокойно, опустив головы и почти касаясь носами металла. Принюхиваются? Или ищут чего-то? Я уже не мог удивляться и потерял всякую уверенность. У меня на глазах гары, которых я считал животными, конечно, умными, но все же животными, совершили действия, свидетельствующие, что мы очень ошибаемся в их оценке. Они не просто племенной скот, который высоко ценят поселенцы на Вуре. В этот момент я даже подумал, что это вид гораздо более древний и развитый, чем мы полагали. Может, их далекие предки знали народ, соорудивший площадку, которую они раскопали прямо перед нами?
Илло вскрикнула и сделала один-два шага ко мне. Я схватил ее за руки. Платформа, которая казалась такой прочной и незыблемой, начала опускаться и уносила нас с собой.
Я пытался добраться до края, потащив за собой девушку. Витол тяжело шагнул, развернулся и отрезал мне путь к отступлению. И прежде чем я смог обойти его, мы были уже слишком глубоко, так что даже прыжком я не дотянулся бы до края.
Гары зашевелились. Я услышал, как тревожно фыркнул Вобру. Я говорю «услышал», потому что нас окружила тьма. Над нами по-прежнему полоска света, но уже очень высоко. Похоже, мы снижаемся очень быстро и никакой свет не проникает в глубину, куда уносит нас платформа.
Илло так стиснула мою руку, что ногти врезались в плоть, но я не пытался высвободиться. Сейчас мне необходимо было ощущать присутствие девушки, убедиться, что я не сошел с ума, что это не галлюцинации, что это происходит на самом деле.
Задрав голову, я смотрел, как исчезает квадрат неба. У меня не было никакой надежды дотянуться до него. Тьма вокруг становилась все гуще, стало гораздо темней, чем в безлунную ночь. И никаких звезд, которые могли бы успокоить своим светом.
– Барт! – Илло слегка пошевелилась. Я посмотрел вниз и увидел ее лицо. На него падал странный голубоватый свет. – Цепочка! Она светится!
Светится! Я не чувствовал никакого тепла. Цепь так плотно прилегает к горлу, что я не могу ее увидеть, но вижу свечение, которое разливается по груди и плечам.
Я высвободил руку, на время сунув станнер в кобуру, и взял в нее фонарик, который снял с пояса. Пальцами нащупал кнопку, и мгновение спустя луч обежал вокруг нас.
Мы спускались в колодец со стенами из того же сплава, который образует платформу. Платформа идеально прилегает к стенам, так что не видно ни малейшего зазора. Никаких отверстий или даже щелей: вся труба была отлита цельной. И невозможно найти опору на этой гладкой поверхности. Если только ловушка, в которую мы попали, не управляется каким-то образом, мы можем оказаться навсегда погребенными в этой установке, остающейся для нас совершенной загадкой.
Я посмотрел на гаров. Они стояли спокойно. Так они ждут, когда их по очереди впрягут в упряжь перед выходом. Почему… и что… и кто?..
Но я не произнес эти вопросы вслух. Илло знает не больше меня, а от Витола я не ждал ответа. Но продолжал освещать стены в поисках отверстия, какого-нибудь способа уйти. Однако мы продолжали ровно опускаться.
Отверстие наверху теперь меньше моей ладони. Я не могу даже определить, насколько глубоко мы опустились. В памяти всплыли обрывки сведений о предтечах, которые вычитал отец в архивах. Очевидно, среди них был вид или даже несколько видов, предпочитавших подземную жизнь, строивших странные и неведомые установки в пещерах, в туннелях, которые они прорывали. Как будто эти существа чувствовали себя дома под землей, а не на поверхности планет, которые открывали и колонизировали.
Возможно, и этот народ, прилетевший со звезд на Вур (хотя нельзя исключать, что это были исконные обитатели планеты), был из числа таких. Наш спуск должен скоро окончиться. Я начинал верить, что это не ловушка для пленников, а вход в какое-то важное помещение (во всяком случае я на это надеялся).
Конец действительно наступил. В стене появилось отверстие, платформа замедлила ход. Она продолжала спускаться, пока перед нами не открылась широкая дверь. И тут платформа остановилась.
Почему-то мне казалось, что гары пойдут вперед. Но животные не проявляли никакого беспокойства, они фыркали и переступали ногами, словно не совсем уверенные в надежности платформы, однако с места не двигались.
Ничего не оставалось, как идти самому, пройти в эту дверь, которая ведет в полную темноту. Может, там найдется средство возвращения на поверхность. Я сказал это Илло, и она согласилась.
Теперь, когда мы достигли дна колодца, к девушке как будто вернулось самообладание. Или так казалось внешне. Должен признаться, что появление отверстия подбодрило и меня. Плечом к плечу мы ступили с платформы в коридор или туннель. И снова гары пошли за нами, как и тогда, когда мы проделали проход в Чащобе.
Я освещал фонариком стены. Похоже на колодец, который мы только что покинули. Вернее, на его двойник меньше размером и уложенный на бок. Те же гладкие, без швов стены, никаких признаков других проходов, кроме того, которым мы идем.
– Выключи фонарь на минуту, – попросила Илло.
Я не знал, что она хочет сделать, но выполнил ее просьбу. Так мы обнаружили, что теперь фонарик нам не нужен. Стены светились. Может быть, не так ярко, как цепочка, но наши глаза приспособились к тусклому освещению, и мы без труда могли идти дальше. Я с радостью убрал фонарик и снова взял в руку станнер. Не потому, что ожидал встречи с ядовитой растительностью Чащобы; просто со станнером в руке чувствовал себя уверенней, сохранялась иллюзия, что я еще способен контролировать ситуацию и что вскоре мы откроем… Что? Чуждую форму жизни?.. Какую-то механическую установку, действующую бесконечно долго после того, как исчезли ее создатели? Я не знал и не строил догадок, знал только, что чувствую себя в большей безопасности, сжимая в руке станнер.
Дорога казалась бесконечной. Настолько, что нам один раз пришлось остановиться, немного попить из скудных запасов, разделив их с гарами, и поесть. Я дал каждому гару по лепешке дорожного хлеба, и они с шумом принялись жевать. Очевидно, хлеб им понравился. В глубине сознания возникла мысль: как только припасы кончатся… Нет, об этом я подумаю, когда придет время. Мы будем тратить воду и пищу как можно экономней, но я не стану говорить о том, чем могут кончиться наши блуждания вслепую.
В конце коридора оказалась дверь. Она была закрыта, и я не видел никакой щели, когда снова включил фонарик и принялся внимательно разглядывать преграду. Слева от меня углубление, но никакой ручки или щеколды. Я вложил пальцы в углубление и нажал, но преграда оставалась неподвижной. Неужели мы заперты, как пленники?
Ничего не оставалось, как пытаться открыть дверь. Я снова собрался с силами, вцепился в нее пальцами и стал давить не внутрь, а двигать направо. Сначала мне показалось, что и на этот раз моя догадка неверна. Но потом, может быть, потому что пришлось преодолевать столетия бездействия, дверь неохотно заскользила в сторону. Мне требовалось напряжение всех сил, чтобы двигать ее. Я обнаружил, что легче это делать резкими рывками, а не постоянным усилием. Наконец панель отодвинулась, и мы увидели свет – почти такой же яркий, как наверху, во внешнем мире.
Глава 11
Свет, ясный и устойчивый, шел сверху, а между нами и его источником находился широкий лестничный пролет. Ступеньки очень низкие, и каждая расписана яркими красками. И нарисованы на ступеньках – лица!
Ничего нечеловеческого и чуждого, как в той статуе, что мы встретили в чащобе, в этих лицах не было. Эти люди могли бы и сегодня жить в любом владении или поселке. Они все разные, но такие реальные, что я мог подумать только одно: это изображения живых людей. И тем не менее они нарисованы на ступенях, и всякий поднимающийся по лестнице, куда бы ни поставил ногу, обязательно наступит на одно из них.
Есть что-то неприятное в том, как нарисованы эти лица, их черты слегка искажены, как будто люди эти вот-вот ухмыльнутся или подмигнут. При более внимательном рассмотрении становилось ясно, что тот, кто нарисовал эти лица, ненавидел своих натурщиков и опасался их. Наступать на беспомощные лица врага – для того, чтобы придумать такое, нужно очень сильно ненавидеть.
Илло опустилась на колени, пальцами коснулась ближайших лиц на самых нижних ступеньках. И, словно прикоснувшись к горячим угольям, отдернула пальцы.
– Там черепа, Барт… под рисунками настоящие черепа.
Наклонившись рядом с ней, я не увидел ничего, кроме рисунков на поверхности. Должно быть, прикосновение целительницы, настроенное на высочайшую чувствительность, открыло ей ужас, таящийся под рисунком.
– Их враги – как велик был их гнев!
– Это не могут быть люди. – Я сразу вспомнил ряды скелетов. Там кости были не тронуты, черепа на месте. А это место очень древнее и существовало – я был в этом уверен – задолго до того, как разведчик открыл Вур.
– Нет, конечно, они гораздо древнее, но очень похожи на нас. – Илло посмотрела в сторону двери наверху, откуда исходил свет. – Нужно идти туда… но наступать на это… – Она вздрогнула.
Я внимательно разглядывал лица. Да, все разные, очень реалистическое воспроизведение. Но все же это лица людей, кажется, таких же людей, как я сам.
– Это произошло очень давно, – успокаивал я девушку. Хотя не понимал, что именно «это». Должно быть, лестница сооружена в ознаменование окончательной победы и сокрушительного поражения – для кого: для строителей или тех, кто нарисован? Может быть, какой-то народ был изгнан с поверхности Вура, принял предосторожности и существовал здесь, а потом обрушил свою месть на победителей в самой чудовищной форме? Или ответ прямо противоположный: чужаки победили и отметили свою победу, создав вечный портрет побежденных? В любом случае, художник, сотворивший это, проявил в изображении этих лиц самую безжалостную точность, жестокость, злобность, на какие только способен наш вид.
– Очень давно, – повторила она. – Но они старались… запечатлеть их… своих врагов. Черепа – это большое зло. Зло!
Я выпрямился и, когда она не пошевелилась, помог ей тоже встать.
– Сейчас ничего нельзя сделать. Не думаю, чтобы тут было что-то, кроме костей…
– Этого мы не знаем. – Илло чуть повернула голову и встретилась со мной взглядом. В ее глазах отражался ужас. Она была потрясена. Такой я ее никогда не видел. – Как мы можем понять, что здесь произошло? Могила – тихое место, где ничего уже нет – это место воспоминаний для живых, а когда проходят годы, исчезает даже это. А такое сохраняет древнюю ненависть, она остается жива. – Девушка вздрогнула. – Мы не знаем, во что они верили… а вера – мощное оружие… и страж.
– Но мы в это не верим! – Мне показалось, что я понял, на что она намекает, это потрясло меня, но только на мгновение. Я отказывался признавать такое предположение. Если не веришь, угроза не существует.
– Да. – В ее голосе все еще была дрожь. Илло больше не смотрела на меня, но крепко держала за руку и не убирала свою. А смотрела она на ступени.
– Мир – да будет с вами мир! С теми, кто создал это, и с теми, кто умер при создании, – мир! Потому что все это ушло – и теперь забыто. Покойтесь в окончательном и бесконечном сне!
Мне не показались странными ее слова. Я не обладал ее даром, но и мне было тревожно, когда я смотрел на эти изображения, предназначенные для того, чтобы на них наступали много раз. Но я не стал на них смотреть, не позволил себе переводить взгляд с лица на лицо.
По-прежнему рядом, держась за руки, мы поднялись по лестнице. Сзади стучали по камню копыта гаров: животные шли за нами. Мы не смотрели на то, по чему шли. Может быть, Илло, так же как и я, старалась забыть об этом, забыть о том, что могла означать эта лестница.
Меня поразил свет сверху. Лестница очень длинная, некрутая, поднимается медленно, ступеньки широкие. Я даже подумал, не поднимается ли она до самой поверхности. Может, вверху естественное освещение? Однако, поднявшись на самый верх и посмотрев в широкий портал, мы не увидели ни открытой местности, ни растительности, как в Чащобе.
Удивленный возглас Илло смешался с моим. Мы словно оказались на одной из экспериментальных станций, изображения которых я видел на лентах. На таких станциях изучают растительную жизнь. Рядами стояли секции из того же металла. В каждой секции желоб или корыто с почвой. В некоторых только сухие стебли и высохшие растения, в других растительность живая и пышная.
Над головой плывут туманные клочья, словно здесь заключены и настоящие облака. Эти клочья движутся медленно, время от времени останавливаются над желобами и поливают их дождем.
Над этими плывучими облаками паутина пересекающихся балок. Часть балок светится, другие темные. Свет их похож на солнечный на поверхности, а температура и влажность как где-нибудь на юге в период посева.
Тем не менее ничто здесь не напоминает обычный сад. Те живые растения, что оказались близко, мне совершенно не знакомы. Помещение, очевидно, очень большое, потому что другой его конец не виден. Мы пошли вперед и приблизились к первому желобу с живыми растениями.
Я закричал и вовремя успел оттолкнуть Илло. Из подобия густого папоротника появилось щупальце, похожее на хлыст, проворно метнулось к нам и совсем немного не дотянулось до того места, где мгновение назад стояла девушка.
Щупальце-лиана вытянулось снова, а само папоротникообразное растение дрожало и тряслось, словно так стремилось схватить нас, что пыталось вырвать из земли корни. Мы сторонились этого желоба, держась ближе к другому, с противоположной стороны; в нем были только сухие стебли. А щупальце за нами продолжало свои попытки.
– Держись подальше от ящиков с растениями. – После происшествия мой совет был, пожалуй, лишним. Илло хотела еще понаблюдать за движениями растения, но я потащил ее дальше. Чем скорей мы доберемся до противоположного конца этого места (если у него вообще есть конец), тем лучше. Однако я тщательно пролагал зигзагообразный маршрут, проходя только вблизи тех желобов, где не осталось ничего живого. Подумал о том, что надо вести гаров. Хотя не знаю, смогло ли бы такое щупальце удержать массивное животное. У него могут существовать разные способы подчинения добычи – например, ядовитые шипы. Но, оглянувшись, я заметил, что гары, снова выстроившись в цепочку, повторяют наш маневр, и снова возникли у меня сомнения в том, что мы правильно оценивали степень их разумности.
Мы уже находились напротив пятого от начала желоба с растениями, когда я неожиданно остановился. Перед нами были те же цветы, которые наблюдали за нами в погубленных Тенью поселках. Здесь цвет у них не такой яркий, и сами цветы меньше. Но несомненно, это тот же вид. К тому же, когда мы приблизились, все цветы повернулись к нам головками и началось бесконечное движение и кивание, не вызванное ветром.
По какой-то причине здесь цветы казались более зловещими, чем под открытым небом – может, потому, что здесь они у себя дома (как давно они были посажены и кем?), а в разрушенных поселках они производили впечатление забракованных и брошенных. Их необычно мясистые стебли производили шелестящий звук: это цветы терлись друг о друга в своем непрерывном движении.
И снова мы постарались держаться от них подальше. Далее следовала целая секция ящиков с высохшими мертвыми стеблями. Над ней балки не светились. Здесь мы шли свободно, гары тоже пошли быстрей, потому что не нужно было избегать растений.
Не могу сказать, сколько времени мы шли – сначала в чащобе, потом в этой подземной теплице. Однако я считал, что нам пора отдохнуть. Илло согласилась: мы ведь не знаем, что ждет нас впереди. Здесь, среди пустых ящиков с почвой, безопасно разбить лагерь. Гары, освобожденные от поклажи, легли: пастись здесь все равно невозможно. Я дал каждому из них по лепешке, а четвертую разломал на куски, и мы с Илло принялись их жевать, прислонившись спинами к одному из ящиков.
В этой части теплицы не только не было света – плывущие облака обходили это место. И мы были этому рады: не хотелось попадать под неожиданный дождь. И когда я посмотрел в это «небо», мне показалось, что далеко вверху я заметил переплетение линий – темный потолок.
Илло села не сразу. Вначале порылась в своем мешке и достала связку каких-то высохших кореньев. Тщательно разобрала их. Отложила два в сторону, еще с полдюжины разломала на кусочки, потом подошла к гарам и протянула ладонь с кусочками сначала Витолу. Тот принюхался с такой силой, что едва не сдул кусочки, потом вытянул пурпурный язык и слизнул подношение. Его спутники тоже охотно приняли свою долю.
Вернувшись, Илло протянула одну из оставшихся палочек мне.
– Это арсепал. У него много достоинств. Дикие животные ищут его и жуют. Он укрепляет, обостряет чувства и предотвращает инфекции. Хотелось бы иметь его побольше. Думаю, нужно проявить благоразумие и вооружиться против возможных неприятностей.
Корень обладал приятным запахом, чистым и свежим, и разгонял зловоние, которое доносилось от желобов с живыми растениями. Пожевав, я обнаружил, что хоть определенного вкуса корень не имеет, от него во рту создается впечатление чистоты. К тому же под действием слюны он стал мягким, его легко разжевать и проглотить.
Илло не стала сразу жевать свою порцию. Сидела и смотрела из нашего убежища у мертвых ящиков на живые, где слишком уж буйно разрослась эта нечисть. Мне в этот момент смотреть вперед не хотелось, хотелось лечь и уснуть – если только можно спать с таком месте.
– О чем ты думаешь? – спросил я наконец, главным образом потому что не мог уснуть, пока она сидит, зажав в руке корень, и смотрит туда, куда я смотреть не хочу. Почему-то я был уверен: она больше не наблюдает за растениями.
– О связи… – Она произнесла это с такой силой, что я очнулся. – Какова связь – между тем, что мы увидели сегодня, и Тенью? Кто впервые дал такое название угрозе – и почему? Могли просто назвать смертью, неизвестным или … – Она смолкла и продолжала смотреть вперед. И, может быть, видела то, что не видно мне.
У меня не было ответа, но она его и не ждала, а продолжала:
– Цветы – это первое доказательство существования такой связи. Зачем они в поселках? – Она широко развела руки, словно хотела схватить что-то и притянуть к себе. – Я хочу знать это! Должна знать! – Но тут состояние транса прошло, и Илло снова посмотрела на меня – так, словно снова увидела во мне личность. Впервые за все время она улыбнулась, маска исчезла, и передо мной была не целительница, а просто девушка.
– Когда я была маленькой, – даже тон ее голоса изменился и потерял поучительные интонации, – я читала ленты с рассказами. Старые, старые приключения, которые всегда новы – может, потому, что где-то в прошлом в них было зерно истины. Всегда женщина в беде. Ей угрожают все мыслимые опасности – чудовищные звери и злые люди. Но во всех испытаниях она никогда не теряет надежды, знает, что в конце концов добро восторжествует.
И еще в этих рассказах есть герой, могучий боец и работник, не знающий страха, для него опасность – это вызов, который он всегда готов принять. Вдвоем они проходят через множество приключений, сражаются мечом, умом и силой рук, пока зло не преодолевается и добро надевает корону победителя.
Иногда я думала, каково участвовать в таком приключении… – Она помолчала и продолжила:
– И вот я в нем участвую – и обнаруживаю, что ноги болят от ходьбы, что постоянно испытываешь холод страха и тебя не поддерживает знание, что все хорошо кончится. Да, приключения совсем не таковы, как рассказывают в этих лентах. – Я положил голову на руки и нарочно закрыл глаза. Конечно, я понимал, что я не герой и не проявлю героизм, если того потребуют обстоятельства. Мне показалось, что в ее словах есть оттенок насмешки – хотя, с другой стороны, она хочет сама приободриться. И в тот момент я был настолько эгоистичен, что пожелал: пусть продолжает и заодно подбодрит и меня. Но меньше всего мне хотелось обсуждать качества настоящего героя.
Я устал и готов был довериться гарам: они никогда крепко не засыпают, но всю ночь дремлют, просыпаются, чтобы попастись – даже здесь, где пастись нечем.
Здесь ночь и день одинаковы. Позже я проснулся, ощутив тяжесть на руке. Не вполне проснувшись, я слегка повернул голову и увидел, что Илло лежит рядом, прижавшись ко мне головой. Она крепко спала и дышала ровно и медленно. Но на лбу сохранялась морщина, как будто и во сне ее преследовали вопросы.
Я осторожно отодвинулся от нее, так что ее голова теперь лежала на моем мешке. Свет тот же самый; гары жуют жвачку, которая, должно быть, кончается. Когда я пошевелился, Витол открыл большие глаза, потом снова закрыл, вероятно, убедившись, что все в порядке.
Однако постепенно я почувствовал, что мир, который ощутил во сне, больше не существует. Сидел и с растущей тревогой разглядывал длинные ряды ящиков с живыми и мертвыми растениями. Что-то здесь есть – а гары, на которых я полагался, может быть, неблагоразумно, – это не видят и не чувствуют.
Но сколько я ни смотрел, заметных перемен не обнаружил: только туманные псевдооблака вечно движутся, все остальное тихо и спокойно. Но инстинкт, который вырабатывается у живущих на открытых равнинах, поднял меня. Я заглянул за один ряд, за следующий.
Здесь огни светились и растительность была буйная. Поэтому я держался от нее на почтительном расстоянии и держал наготове станнер: если на меня нападут, оружие, которое действовало в Чащобе, может подействовать и здесь.
Здесь тихо. Не слышно дыхания гаров, легкого шороха, который издает Илло, поворачиваясь во сне. Я словно совершенно один, в чужом мире, в чуждом окружении, которое угрожает мне просто потому, что не имеет ничего общего с моим видом.
И в этот момент мое представление об этом месте изменилось. Я считал его теплицей для растений – может быть, экспериментальной станцией, какие создают люди на новых планетах, чтобы проверить пригодность местной почвы и растительности. Но это заключение основывалось на моих знаниях и наблюдениях. А что если эти растения разводят совершенно по иным причинам?
И в голове моей возникло совершенно другое предположение, сначала смутное и слабое, как первый росток, вырывающийся из оболочки семени. На Вуре нет никаких армий. Людям никогда не приходилось здесь объединяться для защиты от конкретного и осязаемого врага. Я никогда не встречался с Патрулем, этим воплощением военной мощи Федерации. Лишь однажды крейсер в обычном полете высадил в Портсити взвод – чтобы забрать записи, оставленные попавшим в аварию исследовательским кораблем.
Тень всегда оставалась чем-то неясным, неопределенным, неизвестным. О ней не думали как об армии, как о подготовленной и обученной силе. Странствующему по Вуру всегда приходилось справляться с опасностями в одиночку – с непогодой, с неожиданными бурями, как та, от которой пострадали мы, со стаей хищников, с внезапной болезнью, когда рядом нет медицинской помощи. Но такие опасности незначительны по сравнению с …
Тело мое напряглось, рука крепче сжала рукоять станнера, я невольно медленно водил оружием из стороны в стороны, словно готовился лучом прокладывать себе путь. Но здесь ведь не густые джунгли – напротив, аккуратные ряды, уходящие в бесконечность. Свободной левой рукой я взял бинокль, продолжая в правой сжимать станнер.
