Мы уже целый день шли вдоль края Чащобы, разглядывая массивную преграду из переплетенных лиан, колючих кустов, толстых ветвей и низкого подлеска. Здесь цветов не было – зловещие головки не раскаивались из стороны в сторону, глаза в лепестках не смотрели нам вслед. Растения разной формы, но все темные-зеленые и сероватые, почти черные, и очень неприятные – по крайней мере для моего взгляда.
      Странно, но, когда мы приближались к этой чуждой территории, гары не упирались, как делали это возле погибших поселков. Правда, они не паслись на краю леса, но шли за нами охотно.
      – Ни единого разрыва… – заметил я ближе к концу дня.
      Каким-то образом Чащоба излучала тепло. Я все время вытирал лицо руками, чувствуя себя так, словно прошел много миль под палящим солнцем. А ведь уже скоро подуют морозные ветры с севера. Что они сделают с этой непроходимой чащей – или она неуязвима для холода?
      Мы не пытались заходить в чащу. Вид шипов длиной в палец на самых крайних кустах вполне уберегал от такой глупости. Если бы у меня вместо станнера и танглера был с собой бластер, я мог бы немного поэкспериментировать. Но судя по всем отчетам, даже луч бластера не может прожечь проход в чаще. Вся наша экспедиция – безумный поступок, и чем скорей мы это признаем, тем лучше.
      Однако в глубине сознания нечто снова и снова заверяло меня, что здесь что-то есть, и я продолжал упрямо идти, разглядывая Чащобу. У меня не было ни малейшего представления, что мы ищем, но я шел вперед. Илло, которая шла впереди в нескольких шагах, время от времени останавливалась и разглядывала какой-нибудь куст или лиану. Выражение лица у нее было такое, словно она к чему-то прислушивается.
      Заночевали мы немного в стороне от этой мрачной полоски, которая казалась черней, чем может быть земля. И только когда поели, напились и уже сидели у небольшого костра из ветвей и сухой травы – костер я соорудил, руководствуясь своим опытом странствующего, – Илло неожиданно сказала:
      – Цепочка…
      Я поднес руку к карману пояса – есть только одна цепочка. И обнаружил, что цепочка обладает еще одним свойством – таким, которое едва не заставило меня ее выронить. Мы нашли цепочку днем, в ярком свете солнца. Теперь быстро темнело, и в темноте разорванная цепь светилась! Я отдернул руку. Однако наощупь металл не горячий, он лишь светится настолько, что освещает мои пальцы.
      – Дай ее мне! – приказала Илло.
      – Возможно, это переносчик… – Языком я облизал неожиданно пересохшие губы. Говорят, чуждые металлы несут излучение, смертельно опасное для человеческого организма… Я носил это на своем теле много часов, несколько дней. Что если поглотил его излучение? Кожа пояса от него не могла защитить.
      – Возможно, это нечто гораздо большее. Дай сюда!.. – Она говорила резко, протянула руку, готовая вырвать у меня цепочку.
      – Нет! – Я сжал кулак. – Если есть излучение…
      – Кто может судить об этом лучше целительницы? – спросила она.
      Она права. Однако я помнил, как на нее подействовала находка, и не хотел отдавать ее.
      – Какое, по-твоему, это имеет отношение к Чащобе? – попытался я увести разговор в сторону.
      – Возможно, никакое, а возможно, самое прямое. Она очень древняя, восходит к самому началу. Она принадлежала другому народу, и, может быть, они знали… Разве ты не понимаешь, – голос ее звучал настойчиво, – нам нужен ключ, проводник…
      – К чему? Мы этого не знаем…
      – Должны узнать. – Она снова протянула руку, и, чтобы не бороться с ней, я отдал цепочку.
      Она поднесла металлическую цепочку к огню. Когда свет коснулся цепочки, ее собственное свечение померкло. Илло по очереди дергала за каждое звено, как будто проверяла цепь на прочность, как проверяет человек веревку, которой собирается доверить свою жизнь.
      – Никакого излучения – по крайней мере известного нам, – сказала она наконец. – В ней есть энергия, да, но другого типа.
      – Какого? – Теперь я очень жалел, что не выбросил находку, когда мы нашли ее на равнине, не отправил назад в забвение у корней трав.
      – Это энергия, родственная дару эспер, – спокойно ответила она. – Ты должен знать, что человек, обладающий таким даром чувствительности, излучает энергию. И она воспринимается целительницами.
      Насколько я знаю, она говорит правду. Но чтобы неодушевленные предметы, такие, как эта цепь, могли содержать подобную энергию – это совсем другое дело. Илло продолжала перебирать звенья цепи. Потом положила на ладонь табличку со сложной гравировкой, похожей на путаницу ветвей, вдоль которой мы шли весь день.
      – Пока не чувствую! – Она медленно раскрыла пальцы, которыми сжимала пластинку. – Но она сообщит мне! – В голосе ее звучало торжество, и огонь в глазах был не просто отражением пламени костра. – Это… это ключ! Мне нужно уснуть с ним, и мы узнаем больше. – Она снова крепко сжала металлическую цепочку, и я понял, что она мне ее не отдаст. Тем не менее меня тревожило то, что она держит ее в руке.
      Ключ – но к чему? Я оглянулся через плечо на темную массу Чащобы. Эта растительность стеной встает на пути человека. Если цепочка – действительно ключ, открывающий эту стену… Но думать так глупо.
      Илло больше ничего не сказала. На лице ее словно снова появилась маска. Девушка свернулась на своей постели из травы. И когда легла, я увидел, что рука с зажатой цепью лежит у щеки. Это неправильно, опасно, – мысли смешались в моем сознании. Но я не осмелился отобрать у нее цепочку. Словно Илло, сосредоточив свой дар, отгородилась стеной от всякого вмешательства.
      Я отошел от костра туда, где паслись гары. Витол поднял большую голову и фыркнул, я воспринял это фырканье как приветствие. Провел рукой по теплой спине, на которой уже появились пучки длинной зимней шерсти.
      Витол – часть того нормального мира, который я знаю всю жизнь. Приятно стоять рядом с большим животным, вдыхая запах его шкуры, чувствуя под рукой его шерсть. Это реальность. Но меня все сильней – с того момента, как я вошел в Мунго, – а теперь все острей и острей – преследует чувство – отчасти страх (я это признавал без колебаний), отчасти любопытство, вечное стремление странствующего найти новый путь и одновременно желание отомстить тому, кто превратил эту обширную землю в землю смерти для моего вида. Наверно, все это смешалось.
      Я знал, что утром пойду дальше, пройду бесконечной тропой вдоль Чащобы, охотясь за тем, что не существует, – за проходом в нее. Но зачем? Похоже на историю из ленты. На несчастного возложен немыслимый поиск, и он под нечеловеческим давлением вынужден доводить его до конца.
      Мир Вура. Планета когда-то казалась такой открытой и гостеприимной… но, может, она никогда не предназначалась для нас… я яростно покачал головой, словно отмахиваясь от этого коварного предположения. У каждой планеты, колонизированной людьми, рано или поздно обнаруживались проблемы. Потребность господствовать, покорять, врожденная потребность человека, заставляет нас превращать враждебные планеты в подобие Земли, в дом. Ни одна планета не оказалась раем, лишенным всяких опасностей. Некоторые оказывались хуже безвоздушных обожженных миров. Такие планеты мы могли только подвергнуть посмертному вскрытию – и тогда там ничего не было.
      Я почесал у Витола между ушами, и он довольно фыркнул и толкнул меня головой с такой силой, что чуть не сбил с ног. Костер показался мне смыкающимся глазом – или, может, это сказывалась усталость. Ну, в любом случае мы ограничены припасами, как я уже дал понять Илло. Как только вода в канистрах – их несет на себе Витол – достигнет определенного уровня, который я нацарапал на стенке, придется повернуть на юг.
      Подбросив в костер последнюю охапку сухой травы, я вытянулся и укрылся одеялом. Впрочем, странное тепло, сопровождавшее нас весь день, дотягивалось и сюда, далеко на равнину.
      Я ворочался на постели. Хоть и устал и привык спать в новых местах, если только они под открытым небом (мы, странствующие, не любим спать в четырех стенах), меня не оставляли тревожные мысли. Я повернулся на спину и лежал, глядя на звезды. Я много раз видел их ночами. Но только тогда не был … один. Хотелось забыть то ощущение одиночества, которое я испытал после смерти отца.
      Снова я вел это сражение. С самого раннего возраста – с того времени, как вообще могу себя вспомнить, – отец готовил меня к этому одиночеству. Происшествия и несчастные случаи нередко сокращают число странствующих. О человеке могут спросить в Портсити, припомнить разговор с ним при случайной встрече на равнинах, но судьба его так и останется неизвестной. Отец постоянно учил меня со всем справляться самостоятельно. И если оплакивал смерть моей матери и других жителей Мунго, никогда не делал этого открыто. Как я уже сказал, он не следовал законам определенной религии, не исполнял никаких ритуалов. Но один или два раза говорил мне, что верит: жизнь, какой мы ее знаем, лишь часть чего-то большего, чего-то такого, что мы не в состоянии воспринять, и что смерть нужно принимать как открытую дверь, а не как прочно запертые ворота.
      У Илло после гибели Рощи Вура осталось даже меньше, чем у меня. У нее не было родственников, которые могли бы сохранить у девочки ощущение нормальной жизни. Я думал о том, что она испытала, когда ее пытались заставить вспомнить. То, что она все-таки нашла свое место в жизни, приобрела дар, свидетельствует о ее мужестве и устойчивости рассудка.
      Мысли вернулись к тому, что она делает сейчас – спит с этой злополучной цепочкой, найденной в траве. Может, попробовать отобрать у нее цепочку, пока она спит? Да спит ли она? Или это какой-то транс? Должен ли я?..
      Я хотел это сделать, но обнаружил, что не могу. Мною овладело какое-то оцепенение, и я не мог пошевельнуться. И вот медленно, продолжая размышлять, закрыл глаза и уснул.
      Прямо передо мной Чащоба, а за ней – вернее, прямо во мне, какая-то могучая сила, какое-то принуждение посылает меня вперед, прямо на эту страшную колючую преграду, переднее ограждение с шипами, способными пронзить плоть, выколоть глаза. Я закрыл руками лицо, пытался вырваться, освободиться. Но продолжал идти вперед, словно передо мной дорога такая же открытая, как на равнинах.
      Теперь я должен быть непосредственно у шипов. Небольшое расстояние до них я уже преодолел. Я опустил руку, которой защищал лицо. Передо мной свет – прибывающий и убывающий, как свет луны, только он не красный, как луна Вура. Затем, когда глаза адаптировались к этому свету, никакого лунного диска я не увидел. Скорее это столб, напоминающий фигуру человека, этот столб светится и движется. Никаких следов Чащобы, только этот свет, который удаляется от меня, тянет за собой…
      Сердце билось часто, я тяжело дышал, словно пробежал большое расстояние, и было во мне такое ожидание, такое притяжение, что …
      – Барт! Барт!
      Откуда-то иная сила схватила меня, начала раскачивать. Я должен идти, но что-то меня удерживает. Светящаяся фигура уходит все дальше, я теряю ее из виду…
      – Барт!
      Меня тащат, поднимают… я проснулся.
      Ко мне склонилась Илло, она держала меня руками за плечи, словно тащила … откуда-то…
      – Я… отпусти…
      – Нет! – Она говорила резко, не разжимая рук. Держала меня, как будто опасалась, что я снова обезумею.
      Я помигал, покачал головой.
      – Ты здесь, – медленно сказала девушка, подчеркивая каждое слово. Она как будто успокаивала плачущего ночью ребенка. – Ты здесь… сейчас…
      Я не понял, что она имела в виду. Мерцающий свет исчез. За головой Илло серое небо, светает… я видел такое много раз.
      – Я… я был… в Чащобе… – Слова путались, я пытался описать необыкновенно яркий сон, но не мог.
      – Не так, – сказала Илло. – Они хотят, чтобы ты пришел так, но мы пойдем своим путем, а не их.
      Наконец она отпустила меня, и я сел. Это наш лагерь. На горизонте свет начинающегося дня. Костер прогорел, но холода я не чувствую. По другую сторону груды пепла стоят три гара, смотрят на меня большими глазами, смотрят так же испытующе, как Илло.
      – Они? Кто такие они?
      Она показала не рукой, а подбородком, чуть повернув при этом голову.
      – Не знаю… только там какая-то форма разума … форма, которую я не понимаю. Но о нас знают … и … нас боятся и готовят ловушки… ловушки не для тела, а для рассудка. Вот… – Она показала мне цепочку. Теперь она цела. Я увидел, что каким-то образом девушка соединила сломанное звено.
      – Надень это…
      Я не взял украшение.
      – Зачем? Не хочу…
      – Только ты можешь его использовать. Оно предназначено для мужчины.
      – Использовать? Но как?
      – Я сказала, что это ключ. Так и есть. У того, что ждет, есть причины бояться. Нет, – остановила она мои невысказанные вопросы. – Больше ничего я не узнала. Цепочку должен надеть мужчина, и она проведет нас…
      – Через что? – Я отчетливо увидел колючую преграду из своего сна. – Нам понадобится бластер…
      – А я вот думаю… – Она сидела на корточках, разглядывая далекую стену Чащобы. – Как эта растительность реагирует на станнер?
      – На станнер? Никакой реакции на это оружие не может быть. Он действует на нервную систему, полностью расслабляет все мышцы. Но действует только на людей и животных. У растения нет…
      Она встала и смотрела не на меня, а по-прежнему на Чащобу.
      – Мы на самом деле не знаем, что это за растительность. То, что опустошило поселки, нам совершенно чуждо. А если оно чуждо еще больше, чем мы себе представляем? Стоит попробовать.
      У меня в оружии два заряда и еще десяток в поясе. Вобру несет большой мешок с зарядами. Не очень большая потеря – доказать, что такое невозможно.
      – Попробую, – пообещал я. – Больше ты ничего о нем не узнала?
      Илло по-прежнему держала цепочку в руках. Посмотрела на нее и снова решительно протянула мне.
      – Беглые впечатления, ничего такого, на чем можно было бы сосредоточиться. Последние мысли того, кто это носил, были хаотичными, и я не смогла их прочесть. Только знаю, что он был послан с поручением, но обрушилось зло, и он не смог его выполнить. Это чувствовалось сильнее всего – отчаяние от того, что он не справился. Но все это имеет отношение к Чащобе, в этом я совершенно уверена. И еще он шел туда, когда его застигла смерть. И еще – только мужчина может выполнить необходимое.
      Меньше всего хотел я брать эту цепочку, надевать на себя. Но гордость моя была уязвлена. Илло привыкла иметь дело со своим даром – ощущать «невидимое». Она воспринимает необходимость сделать что-то как должное – как странствующий относится к необходимости распрячь гаров, прежде чем разбивать лагерь. И ей моя привередливость может показаться простым страхом.
      Что ж, признался я себе, я действительно боюсь. Но все же докажу себе – не ей: она может не понять, – докажу, что без борьбы не сдамся неизвестному. Понимая, что действовать нужно быстро, не задумываясь над последствиями, я схватил цепочку, раскрыл ее зажим, надел себе на шею и снова закрыл.
      Она пришлась мне впору. Словно специально для меня сделана. Свою охотничью куртку я распахнул и из-за необычного тепла не завязывал ее шнуровку. И ничто не отделяло мою кожу от гладкого металла. Пластинка с надписью оказалась впереди.
      Неожиданная мысль пришла мне в голову. На некоторых планетах есть животные, приученные служить людям. У них не тот уровень интеллекта, что у наших гаров, и они не такие дружелюбные. Эти создания носят на себе знак принадлежности людям – ошейники, и на них может быть написано имя хозяина. Предположим… предположим, это такой же ошейник, и я добровольно согласился служить воле, которую не знаю и, вероятно, даже не смогу понять? Но Илло я не стал об этом говорить.
      Она протянула руку и кончиками пальцев коснулась пластинки у меня на горле. Металл не казался на ощупь холодным, он словно сразу принял температуру тела.
      – Долг… – Она произнесла это слово медленно и задумчиво. – Он испытывал страдания из-за своего долга. Пытался победить смерть, потому что должен был исполнить свой долг.
      – Но ты не знаешь, кто он был… – я немного поколебался и добавил: – Или что?
      Она довольно долго обдумывала мой вопрос.
      – Он был гуманоид… мне кажется… Цепочка пришлась тебе впору. Словно сделана для тебя. Но его разум… он другой. Я ясно читаю только его чувства … и то потому только, что в конце они были очень сильные, буквально разрывали его. Все это произошло очень давно. – Она обеими руками сделала странный легкий жест, словно рассыпала что-то по земле. Может, стряхивала все эти забытые годы, которые липли к цепочке. Ведь Илло решила, что ее пора использовать.
      Мы свернули лагерь, нагрузили гаров. Сегодня животные не пошли впереди, а друг за другом выстроились за нами. Они словно по-прежнему были впряжены в фургон. И не нарушали свой строй, чтобы пастись. Я предоставил Илло указывать направление. Она не направилась прямо к той части Чащобы, что располагалась непосредственно против нашего лагеря, а пошла параллельно зарослям на запад.
      Мы шли уже какое-то время и солнце поднялось высоко, когда Илло неожиданно остановилась и повернулась лицом к Чащобе. На мой взгляд, этот участок ничем не отличался от тех, что мы миновали. Но она посмотрела на колючий кустарник и приказала:
      – Испробуй станнер – здесь! – Протянула руку, направив указательный палец на куст, который был намного выше меня.
      Чувствуя себя глупо, я достал оружие: мне казалось, что я зря потрачу заряд. Однако я должен был им воспользоваться, хотя бы для того чтобы доказать ей, что она ошибается.
      Я настроил на максимальную мощность и нажал на кнопку. Потом принялся слегка водить стволом, проводя невидимым лучом по кусту, который она указала. Ничего – как я и думал. Не успел я сунуть оружие в кобуру, как она побежала к кусту.
      – Осторожней, он колючий! – предупредил я.
      Она уже протянула руки, но я заметил, что девушка касается только тех ветвей, где шипов было меньше.
      Если бы я не видел своими глазами, ни за что не поверил бы, что такое возможно. Илло потянула куст на себя. Он немного подался под ее усилиями и поник. Единственное слово, которым я могу описать это постепенное опадание, мгновенное увядание, безжизненность ветвей. В стене образовалась брешь!
      – Еще! – Лицо ее раскраснелось, глаза горели. Никакой маски. Она вся оживление. – Еще!
      Я исполнил ее приказ: следующий куст поник, увлек за собой на землю путаницу лиан. Перед нами было начало тропы. Но ведь в прошлом части Чащобы поддавались куда более могучему оружию – бластеру, но лишь на время, они сразу регенерировали, и чаща становилась еще гуще и смертоносней.
      Я подошел к началу прохода, схватил Илло рукой и потащил назад.
      – Подожди! Оно может зарасти снова!
      Лицо ее гневно вспыхнуло, но она не пыталась опередить меня. Я не знал, сколько времени потребовалось на регенерацию в прошлых экспедициях. Но не очень много, иначе это не произвело бы такого впечатления на исследователей.
      Мы ждали. Увядшая растительность не менялась. Я был настороже. Словно уложил станнером песчаную собаку. Ибо не мог отказаться от мысли, что это игра, что с нами играет кто-то, способный защитить себя и успешно делавший это в течение нескольких поколений.
      Никаких признаков возвращения к жизни, никаких движений ветвей или распрямившихся листьев. Илло повернулась ко мне.
      – Ты собираешься ждать весь день?
      Я хотел ответить: «Да, если потребуется». Но ничего не сказал. Насколько мне было известно из предыдущих наблюдений – а отец постоянно просматривал ленты, снова и снова прослушивал их, – станнер никогда не рассматривался как возможное оружие против Чащобы. Да и как могло быть иначе? Неужели такое простое открытие могло бы давно привести к разгадке всех тайн?
      Я тщательно проверил заряд своего оружия. Истрачена примерно четверть заряда, а я не знаю, как далеко мы сможем пройти и что ждет нас впереди. Странствующие – это смесь смелости и осторожности. Они должны быть такими, если хотят оставаться в живых. Одна часть меня стремилась вперед, другая насторожилась – решение казалось мне слишком простым.
      – Нужно идти! – Илло высвободилась и двинулась вперед, твердо ступая по увядшей растительности. Я преодолел свою нерешительность и заторопился за ней, отстранил и принялся облучать растения. Кусты и ветки никли, вяли и падали на землю, образуя ковер. Сзади послышалось фырканье. Я оглянулся и, к своему крайнему изумлению, увидел Витола. Остальные два гара шли за ним.
      Теперь, продолжая поводить оружием, чтобы расчистить путь, я заметил кое-что еще. По всей Чащобе разносился шелест, хотя никакого ветра я не чувствовал. Я продвигался очень осторожно, посматривая по сторонам. Не мог забыть о цветах, которыми заросли мертвые поселки. Те тоже двигались самостоятельно, без всякого ветра. Может, такие же листы, ветви, лианы издают и здесь этот звук?
      Ничто не появлялось на тропе, которую открывал перед нами станнер. Мне даже показалось, хотя не могу быть в этом уверен, что растительность отшатывается, отступает. Если раньше ей не приходилось вступать в прямой контакт с лучом станнера, то, видимо, у нее хватает своего рода разума, чтобы бояться такого контакта. Неожиданно тропа расширилась, стала гораздо просторнее того узкого прохода, который я проложил лучом, так что мы с Илло могли идти рядом, а гары за нами тоже двигались без труда, даже не задевая за листву.
      Мы шли медленно, потому что после каждого выстрела я ждал, опасаясь быстрого восстановления растительной жизни. Дважды мне пришлось вставлять в оружие свежие заряды. Оглянувшись, я увидел длинный туннель, противоположный конец которого был уже почти не виден. Мы не можем так двигаться бесконечно. Нужно либо найти естественную поляну в этом кошмарном лесу, либо создать ее искусственно, чтобы у нас было место для отдыха.
      Влажная жара, которой веяло и на окраине Чащобы, здесь стала еще тяжелее. По моему лицу тек пот, мешок натирал плечи. Снова начали жечь полузажившие царапины, которые я получил, когда спасал вещи из затонувшего фургона. К счастью, того, чего я здесь опасался, не было – ни одно насекомое не пыталось нас укусить.
      Постепенно у нас выработался определенный распорядок: луч, ожидание, медленное продвижение, луч, ожидание, продвижение…
      Но вот…
      Снова слой Чащобы упал на землю, которая издавала своеобразный кислый запах. И я увидел что-то стоящее, что-то такое, на что не подействовал станнер, столб черного камня. И это был не природный столб или скала.

      И не столб увидели мы. Когда отпали последние листья, я услышал, как Илло вскрикнула. И сам вздрогнул и снова выстрелил, хотя в этом не было никакой необходимости. Перед нами на тропе стояла статуя, чуть выше человеческого роста, из тусклого черного камня, но с такими подробными деталями, словно каким-то образом заморозили живое существо и поставили как стражника против вторжения.
      По общим очертаниям это гуманоид, хотя есть и отличия. Руки, сложенные на груди, имеют по шесть пальцев, лицо гораздо более овальное, чем у землян, нос далеко выступает вперед, он широкий и с отчетливым горбом. Никакой видимости волос, кроме макушки, на которой торчит гребень, похожий на кожистую сумку ящерицы.
      Хотя все тело воспроизведено в мельчайших подробностях, на лице нет глаз. На их месте темные углубления. И нет принадлежностей пола, которые обычны для людей. Это может быть мужчина или женщина, а может, ни то, ни другое. Но я не сомневался, что это изображение живого или когда-то жившего существа.
      Я разглядывал лицо статуи, и первоначальное впечатление угрозы, возникшее из-за внезапного появления фигуры, постепенно рассеивалось. Вместо него я ощутил печаль, тоску, словно это не предупреждение тем, кто собирается проникнуть в Чащобы, а памятник на каком-то кладбище.
      Такого камня, из которого сделана статуя, я нигде на Вуре не видел. Масса переплетенной растительности, которая существует здесь, должно быть, бесчисленные года, никак не воздействовала на статую, не повредила ее. Теперь открывшаяся статуя стояла такой же целой и невредимой, как будто скульптор только что поставил ее на место. По нашим стандартам, она не красива, но обладает силой – целью, – потому что все сильней и сильней передает ощущение безнадежности, покорности перед уничтожением.
      – Они знали… – сказала Илло еле слышным шепотом.
      Я понял, что она имеет в виду. Да, создатель этого памятника знал, что у него будущего не будет, что никакими силами не предотвратить конец. Чем больше я смотрел, тем сильней сам падал духом, все больше ощущал неразумность нашей попытки проникнуть в эту чуждую дикую местность, которая не предназначена для нас.
      – Нет! – Илло схватила меня за руку. – Не позволяй действовать на тебя! Не позволяй думать-чувствовать-ощущать поражение!
      Она не могла прочесть мои чувства; должно быть, судит исключительно по своей собственной реакции на этот мрачный монумент отчаяния. Возможно, это оружие! Ловушка – не для тела и даже не для разума, но для души. Но все же потребовалась вся моя решимость и сила воли, чтобы пойти вперед и подойти к чуждой статуе.
      Все больше и больше она казалась не произведением искусства, а живым существом, которое когда-то жило, а потом оставлено было здесь умирать. Приближаясь, я смотрел на ямы, в которых должны помещаться глаза, почти веря и боясь, что увижу в них искру жизни, даже если во всем застывшем теле ее нет.
      Мертвый черный цвет – избран ли он потому, что такой цвет имело существо при жизни? Я больше не сомневался, что это изображение когда-то жившего существа, даже конкретной личности. Я обошел статую справа, Илло слева, и на мгновение фигура отделила нас друг от друга.
      Тепло – волна жара устремилась ко мне от этого камня. Мне не хотелось касаться его рукой, я не мог заставить себя это сделать. Но эта черная фигура словно превратилась в факел, излучающий тепло.
      Сзади слышалось фырканье гаров. Они остановились. Я повернулся, провел лучом станнера по растительности, давая и им возможность миновать статую. Впервые со времени входа в Чащобу они, казалось, не хотели идти дальше. Витол поднял голову и заревел, словно бросая вызов дерзкому самцу, претендующему на его территорию.
      Повернут ли животные назад? Я знал, что никакие уговоры на них не подействуют, они идут по своей воле и не подчиняются приказам. Поэтому я ждал.
      Витол второй раз издал вызывающий крик. Стены растительности, окружающие небольшое пространство, вырезанное станнером, отражали звук, создавая своеобразное эхо. Бык неохотно опустил голову и пошел, остальные два гара последовали за ним. Я видел, что Витол поворачивает голову то направо, то налево, чтобы даже кончиком рога не коснуться растений. Но он сделал выбор – в нашу пользу. Снова я принялся прокладывать нам проход. И растительность по-прежнему отвечала увяданием, ветви опадали, листья сворачивались.
      – Конечно, предтечи… – Илло говорила очень тихо. Возможно, она боится, что ее кто-нибудь подслушает. – Ты слышал или видел что-нибудь подобное?
      Я постарался вспомнить содержимое лент, которые собирал и изучал отец. Было много цивилизаций предтеч. Проникая все дальше в космос, люди натыкались на планеты, которые когда-то были домом разумных существ. Были миры, представлявшие собой один огромный покинутый город, всю поверхность планеты покрывали высокие здания. Население такой планеты – нам трудно даже представить себе его численность – все исчезло. Были сожженные планеты, превратившиеся в радиоактивные угли или наполовину опустошенные, со стеклянистыми кратерами на месте городов или военных установок.
      Войны, которые в прошлом захватывали всю галактику, уничтожили целые народы и расы. Это могло повторяться снова и снова – цивилизации возникали, достигали звезд, становились могучими, создавали федерации и империи, потом распадались в войнах и эпидемиях и умирали, когда прекращалась межзвездная торговля и не прилетали больше корабли.
      По масштабам звездного времени мы очень молодая раса. Хотя быстро разрастаемся, крепнем, строим, стараемся вырвать у прошлого все больше и больше тайн. Было много предтеч, да, и в разное время, на разных планетах, в разных секторах.
      Закатане с их огромными архивами исторических сведений, возможно, опознали бы эту фигуру, но если она и попадала на ленты, то у отца их не было. Во мне нарастало возбуждение. Находка, связанная с предтечами, да еще такая большая – это полная свобода для меня и Илло. За такую находку полагается неслыханное вознаграждение. Мы можем отправиться, куда хотим, делать все что угодно – если это предтеча.
      – Они ждали верной смерти… – Мысли Илло не приняли такое эгоистическое направление, как у меня. – У них не было никакой надежды…
      Я старался не думать о том, что означает эта траурная фигура, – поражение настолько очевидно, что способно и нас лишить мужества.
      – В их время, – сказал я. – Но это время прошло.
      Она ответила не сразу. Думаю, все еще была захвачена чувствами, которые пробудила затерянная статуя. Может быть, ее, как целительницу, настроенную на восприятие несчастий и боли других людей, эти чувства поразили ее сильней, чем меня. Странствующий рано начинает понимать, что в мире существует и добро и зло, и иногда зло побеждает добро, но их обоих нужно принимать и пытаться справиться насколько возможно лучше.
      Станнер продолжал расчищать тропу, и я все время ожидал увидеть новые реликты неизвестного. Но мы уже довольно далеко отошли от статуи – предупреждения или памятника погибшим, – прежде чем растительность поредела и обнажилось начало стены. Случайно мы вышли к проходу – без всякой двери или перегородки. Стена, затянутая Чащобой, уходила в обе стороны. Над проходом арка, с очень небольшим изгибом.
      Илло снова схватила меня за руку.
      – Смотри!
      Другой рукой она указала на арку. Она из того же мертвого черного камня, что и стены, но не гладкая. На ней резьба – сложный витой рисунок, в котором можно различить только петли и линии, никуда не ведущие. Но чем дольше его разглядываешь, тем сильней убеждение, что это не абстрактный орнамент, что в нем есть смысл. Возможно, это надпись на языке, который пользуется непостижимыми для нас символами.