Жизнь сказителя, сочинителя и исполнителя песен, кажется непосвященным (тем, кто никогда не пытался этим заниматься) беззаботной, полной путешествий, романтики и, может быть, легкой опасности (только время от времени в качестве приправы). Но, по правде говоря, жизнь поэта редко бывает такой замечательной, обычно это просто работа, как и все другие.
      Нужно слушать, запоминать, извлекать из себя слова и музыкальные ноты, составляя что-нибудь вразумительное и надеясь, что результат вызовет улыбки, а не мрачные взгляды или, что еще хуже, зевки. Нужно научиться определять размер вечерней выручки по стуку монет в футляре арфы, отличая чистый звон серебра от гулких ударов бронзы и меди или (да будет благословенна удача) от редкого благозвучного шелеста золота. Спать под проливным дождем или холодным снегом, когда только небольшой костер отделяет от полной угроз ночи. Научиться нагревать воду из ручья и пить ее медленно, вместо настоящей пищи, пытаясь заглушить пустоту в желудке…
      Нет, лорды и леди, собравшиеся в этой древней крепости, чтобы, прихлебывая вино, послушать сказителя. Жизнь барда редко бывает беззаботной.
      Но случаются времена, когда песни и музыка дорогого стоят. В такие моменты струна скользит, как грива благородного коня под рукой, а слова сами приходят на уста певца. Сейчас такое время — после тостов и поздравлений, которые сопровождают праздничный день, здесь, в благородной крепости. И после того, как спеты старые, лучшие песни, настало время новой… Это история о музыканте, который пользовался особым почетом. А причины скоро вам самим станут ясны.
      Итак… Начальный аккорд, подражающий ветру, который разгоняет холодный туман ранней весны в глухом переулке темного прибрежного района города, и новое сказание начинается…

      Сильные ветра многие годы приносили соленые брызги, и крутой переулок, ведущий от верфей, покрылся коркой соли, на потемневших от времени камнях появились белые разводы. Переулок Рыбака с пустыми сетями был безлюден в последних лучах заката; только одна из его многих теней материальна.
      Невысокий человек в темном плаще после двух месяцев пребывания в море с трудом держался на ногах, и резкий, холодный, с привкусом соли ветер едва не сбивал его с ног. Злополучный путник спотыкался на скользких булыжниках грязного, покрытого отбросами переулка, и от падения его спасала только длинная дубинка с ручкой в виде головы грифона, которая служила не только оружием, но и посохом. Путник на мгновение спрятался под древней аркой, чтобы укрыться от еще одного порыва непогоды; длинными пальцами он сжимал изношенный футляр арфы и залатанный дорожный мешок.
      Впереди показался тусклый свет, обещая убежище от непогоды и надвигающегося снегопада. Человек с арфой направился к источнику света и увидел на стене темного угрюмого здания корабельный фонарь с мигающим от ветра огнем. Изнутри доносились пьяные голоса, слышные даже сквозь шум ненастья. Путник опасливо осмотрел гостиницу вместе с прилегающей к ней таверной. Он видел, что «Танцующий дельфин» не из тех заведений, где люди с полным кошельком будут искать еду, а тем более ночлег. Под выцветшими буквами на раскачивающейся вывеске изображена была нелепая серая фигура среди высоких волн. Арфист поморщился, но вспомнил о своем почти пустом кошельке, упрятанном в поношенную, с пятнами от морской воды куртку.
      С трудом — из-за сильного ветра — открыв дверь, сказитель вошел в бар. Хриплый смех и пьяные споры сливались в оглушительный шум. Отыскивая взглядом хозяина, путник в темном плаще осторожно ступал по полу, почти такому же грязному и неровному, как переулок снаружи, — из-за пролитого вина, пятен жира и разбросанных костей.
      Хозяин таверны, худой красноносый человек с лысиной и заросшими волосами ушами, повернулся, когда его потянули за рукав.
      — Прошу прощения, уважаемый, — сказал путник, указывая на арфу у себя в руках. — Не возражаешь, если я спою немного для твоих посетителей?
      Хозяин разглядывал незнакомца. Наконец он кивнул.
      — Если заплатишь за еду и ночлег, как все остальные, менестрель.
      — Конечно. — Незнакомец отбросил капюшон темного плаща, обнажив коротко подстриженные черные вьющиеся волосы. На ушах маленькие серебряные сережки. — Я начну…
      — Девка! И красивая, клянусь зубами пса! Где ты ее нашел, Милт?! — на плечо путницы легла рука, повернув девушку лицом к широкоплечему рыбаку с покрасневшим от ветра и эля лицом.
      Грубый рывок распахнул плащ, обнажив серебряную подвеску на груди незнакомки. Как только рыбак понял значение этого украшения, он отступил и опустил руку.
      — Я не знал… не видел… — Он неуклюже и виновато коснулся пальцами лба. — Прошу прощения, госпожа…
      Сказительница вежливо склонила голову, коснувшись пальцами знака своего призвания… трех переплетенных колец, каждое с приплюснутой стороной — стилизованное изображение пальцев, касающихся струны.
      — Я начну немедленно, — сказала она хозяину, как будто ее не прерывали.
      Положив футляр арфы на скамью у огня, девушка открыла его и извлекла подержанный инструмент старомодного образца, вырезанный из просушенного вишневого дерева, украшенный орнаментом из серебристо-голубого металла, тускло мерцавшего в свете очага. Положив арфу на колени, сказительница достала из внутреннего кармана своего красного платья три острых прищепки и надела на пальцы.
      Потом начала настраивать инструмент. Услышав негромкие звуки струн, двенадцать рыбаков, восемь моряков-салкаров и два поседевших сокольничьих, которые находились в зале, перестали разговаривать и с уважением, сохраняя тишину, собрались у огня.
      — Подходите ближе, добрые люди! — громко пригласил Милт, хозяин таверны. — Послушайте бродячую сказительницу, которая согласилась подарить нам развлечение в канун бури. Обратите внимание на госпожу… — Он смолк, сообразив, что не спросил имени барда, и сказительница прошептала с сухой усмешкой:
      — Эйдрис из Кар Гарудина.
      — … госпожу Эйдрис из Кар Гарудина! — торжественно закончил Милт. Воцарилась вежливая тишина.
      Эйдрис начала с легкой веселой мелодии, разминая пальцы и настраивая аудиторию. Мужчины, в большинстве рыбаки и моряки. Хорошо подойдут вначале морские песни, потом любовные, песни о сладкогласых сиренах и благородных деяниях. Может, в конце что-нибудь непристойное, чтобы они посмеялись, бросая монеты в футляр ее арфы…
      — Послушайте, добрые люди, песню, которой меня научили на борту салкарского корабля «Оспри», — сказала Эйдрис, надеясь, что холод и влага предыдущих дней и ночей не отразились на ее голосе. — В песне говорится об отряде, собранном одним из ваших легендарных героев во времена войны с колдерами. Героя звали Саймон Трегарт. Послушайте «Пограничную песню».
      Эйдрис запела, вначале негромко, потом постепенно голос ее разогрелся, яснее зазвучало чистое контральто, заполнив дымный тусклый воздух красивыми правильными нотами.
 
Мы поклялись беречь границы прекрасного Эсткарпа,
Мы, воины из отряда Трегарта.
Чтобы волшебницы, владеющие древними знаниями,
Смогли отомстить за зло, причиненное нашей земле.
Мы все, сокольничьи и Древняя Раса,
Все были связаны единой волей.
Мы должны были не пустить захватчиков на свою землю,
Рубить мечами и посылать убивать соколов!
 
      Начиная третье четверостишие, молодая женщина быстро обвела взглядом лица. Все слушатели наклонились вперед, забыв о разговорах. Эйдрис успокоилась: она поняла, что здесь, в порту Элси, так же покоряются «чарам» летящих по струнам пальцев и поставленного голоса, как и жители Высшего Халлака за морем или на ее родине, в окруженном заклинаниями Арвоне. Сказительница надеялась, что слушатели щедро поделятся с ней своими монетами: почти все, что она заработала в Долинах Высшего Халлака, ушло на оплату плавания на борту «Оспри».
      Четвертый и пятый куплеты прошли еще лучше. Слушатели начали кивать в ритме песни. Эйдрис последним торжественным аккордом закончила балладу, и все одобрительно застучали кружками.
      — Еще одну, менестрель! Еще одну!
      Один из моряков-салкаров, мощный и светловолосый, как все представители его народа, перекрыл голоса остальных:
      — Салкарскую песню, сказительница! Спой нам песню сыновей Сула!
      К счастью, моряки с «Оспри» научили Эйдрис множеству своих песен: они постоянно пели за работой, и натренированному слуху легко было овладеть этими мелодиями. Закрыв глаза, Эйдрис начала перебирать струны, отыскивая нужный ключ… Вот, она его нашла.
      — Хорошо, добрые сэры. Спою вам «Падение Салкаркипа», песню, рассказывающую о великом герое Магнусе Осберике, который предпочел собственными руками уничтожить свою крепость, чтобы не отдавать ее в руки колдеров.
      На этот раз мелодия была печальной, в миноре, как и подобает трагическому сказанию. Эйдрис начала:
 
Ветер и пламя, земля и волна,
Салкаркип, гордый Салкаркип!
Все были посланы копать могилу купца;
Салкаркип, потерянный Салкаркип!
— Мы будем охранять, — сказал гордый Осберик, —
Салкаркип, сильный Салкаркип!
И никто без нашего разрешения не войдет
В Салкаркип, прекрасный Салкаркип.
 
      Девушка продолжала, погрузившись в музыку. Пестрое окружение поблекло, слушатели перенеслись в прославленную крепость, в ту трагическую ночь. Голос Эйдрис звучал похоронным плачем, когда она описывала отчаянную битву в обреченной крепости:
 
Но когда густой и липкий туман
Пополз на Салкаркип, темный Салкаркип,
Посланный коварством демонов колдеров
На Салкаркип, проклятый Салкаркип,
Купец понял, что судьба его близка
В Салкаркипе, сильном Салкаркипе,
Потому что с неба спускается смерть
В Салкаркипе, обреченном Салкаркипе.
Размахивая топорами и окровавленными мечами
В Салкаркипе, просторном Салкаркипе,
Воины сражались с огромной безмозглой армией
По Салкаркипу, по всему Салкаркипу.
 
      Лицо рослого моряка стало печальным и мрачным, и Эйдрис подумала, может, и он в ту ужасную ночь потерял отца или дядю. Она словно видела могучего Осберика в шлеме в виде головы медведя, с его меча на древние камни крепости капает кровь. Голос певицы возвысился в последних печальных и торжественных строках:
 
А когда они достигли могучего сердца
Салкаркипа, гордого Салкаркипа,
Воины волшебниц и салкары
Расстались в Салкаркипе, обреченном Салкаркипе.
— Собственными руками я уничтожу
Мой Салкаркип, дорогой Салкаркип! —
Сказал Осберик. — Уходите побыстрей
Из Салкаркипа, утраченного Салкаркипа!
И он высвободил могучие Силы
В Салкаркипе, гордом Салкаркипе,
И все камни расцвели пламенем.
О Салкаркип, о Салкаркип!
 
      Она закончила, стих последний аккорд, и наступила долгая тишина; потом слушатели зашевелились, словно просыпаясь. Салкар откашлялся.
      — Отлично, менестрель! Никогда не слышал лучшего пения! — блестящая серебряная монета мелькнула в воздухе и приземлилась в футляре арфы. И словно это послужило сигналом: монеты посыпались вслед за первой.
      Эйдрис благодарно кивнула, принимая подношения, и спела «Сделку жены Мосса». Потом последовали быстрые резкие ноты «Волшебника с одним заклинанием», и в зале воцарилось более веселое настроение. Отхлебнув освежающего эля из кружки, предложенной салкаром (ей очень хотелось пить, но Эйдрис не решалась выпить больше глотка: в животе у нее урчало от голода, и ей нужна была трезвая голова для того, чтобы выяснить то, что она не решалась спросить впрямую), она запела «Не называйте мое имя в битве». Этой песне ее научил отец много лет назад…
      «Не думай о нем, — строго приказала себе Эйдрис, чувствуя, как перехватывает у нее горло. Последний куплет дался ей нелегко. — Когда кончишь петь и соберешь денег для путешествия, сможешь вспомнить о Джервоне. Припомнишь и своих приемных родителей: госпожу Джойсану и лорда Керована. А потом подумаешь и об Обреде, и о своей каштановой кобыле Вьяр, о Хиане и Фирдуне, о самом Кар Гарудине, да сохранит Нив живущих за его стенами! Но до того времени ты должна петь и ни намеком не выдавать своей цели, не говорить, зачем уехала так далеко от дома».
      Справившись со своей печалью, она сыграла начальные аккорды «Гнева Кейлора», чувствуя, как ее, словно наброшенный в битве плащ, окутывает и ослепляет усталость. «Еще две песни, — пообещала она себе. — Еще только две, тогда я смогу прекратить, собрать деньги, зная, что мне заплатили полностью».
      — А теперь, добрые люди, — сказала она несколько минут спустя, наигрывая заключительные аккорды «Гнева Кейлора», — новая песня, вдохновленная историей, рассказанной мне о проклятом колдерами городе Сиппаре на острове Горм. Слушайте «Город, населенный призраками».
      Голос Эйдрис зазвучал низко и загадочно. Она подумала о том, что Сиппар, вернее, то, что от него осталось, находится на другой стороне залива, всего в дне пути отсюда.
 
Ни один ребенок больше не спит в Сиппаре,
Ни один корабль не причаливает в его прекрасной гавани,
Ни один шаг не звучит на улицах и лестницах,
Потому что все в городе перепахано плугом смерти.
Когда колдеры пришли к богатому Сиппару,
Они выпили его жизнь, а потом похитили и чашу,
И когда время демонов кончилось,
Пустой город плакал, виня их.
Говорят, город был убит дважды,
В первый раз мечом, второй раз сознанием;
Нечистое оружие колдеров
Выпустило на улицы города лишенных души.
Вторая смерть постигла Сиппар,
Когда нанес удар Саймон Трегарт.
Удар заставил стихнуть владеющих Силой,
И нежить улеглась со вздохом.
Трупы лежали на тихих улицах,
Рабы высвободились наконец из своих тел,
И тела можно было похоронить:
Больше они не сражались, околдованные.
Ни один корабль не приходит в гавань Сиппара,
Потому что никто не живет на его берегах.
И хоть время разрушает все запреты,
Храбрые оставили Сиппар в тени.
 
      Произнося последние слова в тишине «Танцующего дельфина», Эйдрис видела, как вздрагивали слушатели и потом слишком поспешно выпрямлялись. Тот тип, что пристал к ней, когда она вошла в зал, на самом деле оглянулся через плечо, как будто на него легла призрачная рука.
      «Не нужно, чтобы они боялись темноты ночи, — подумала Эйдрис — Немного непристойностей заставят их посмеяться и освободят от серебра. И мне не придется петь сказания Высокого Халлака, опасаясь, что они их не поймут… Непристойность — всюду непристойность».
      — А теперь, добрые люди, — провозгласила она, — последняя песня вечера — «Приданое служанки».
      И она начала песню о бедной молодой служанке, на добродетель которой покушался моряк (хотя он, конечно, заявлял, что намерен честно жениться). Песня продолжалась, сопровождаемая хохотом посетителей: служанка принимала от моряка похвалы своей красоте вместе с многочисленными дарами, но благодаря различным подстроенным недоразумениям и ловушкам умудрялась сохранить девственность. И однажды, вернувшись из очередного плавания, моряк обнаружил, что она вышла замуж. А на приданое пошли его подарки!
      Заканчивая песню, Эйдрис и сама улыбалась:
      О, она была прекрасна, эта девчонка,
      Как прекрасен корабль в море,
      Но увы! Я оплакиваю день нашей встречи:
      Как эта девушка ограбила меня!
      — Спасибо, спасибо всем за внимание. — Эйдрис встала и поклонилась. Потом отхлебнула эля. Все аплодировали ей и пили за ее здоровье. Новый поток монет устремился в футляр арфы. Когда слушатели разошлись, Эйдрис сосчитала выручку. Хватит, чтобы заплатить за отдельный номер на ночь, за ужин и завтрак, и еще можно будет купить еды на несколько дней пути.
      Хозяин проводил ее в комнату, маленькую, чердачную, под самой крышей. Сунув арфу и дорожный мешок под деревянную кровать, Эйдрис смочила руки и лицо ледяной водой, которую нашла в кувшине, потом отправилась на поиски ужина.
      К этому времени таверна опустела; остались лишь те посетители, которые будут в ней ночевать, так что Эйдрис сидела за столом одна. По ее просьбе хозяин принес ужин. Эйдрис приятно удивилась, обнаружив тарелку с горячим мясом омара, овощной салат и хорошее вино, и с аппетитом поела.
      — Спасибо, уважаемый. Отличная еда.
      Маленький человек кивнул.
      — Мой собственный рецепт. Посетители прощают неудобства, если мясо хорошо приправлено, а пиво охлаждено. Можешь прожить еще день, сказительница. Редко кто может удержать моих посетителей целый вечер, как ты.
      — Спасибо, но нет, утром я должна отправиться в путь, — ответила она, отхлебывая приятного вина. — Скажи мне, — спросила Эйдрис с деланным равнодушием, — а сколько дней пути до самого города Эса? Мне хочется посмотреть его.
      — Пешком? — спросил Милт и ненадолго задумался. — Не менее четырех дней, может, все пять. Верхом полных два дня.
      — Дорога хорошая?
      — Да, и хорошо охраняется. Корис из Горма справедливый человек, но не терпит разбойников, и они в эти дни сторонятся больших дорог.
      — Корис из Горма… Сын Хильдера, — сказала Эйдрис, вспоминая, что ей рассказывали на борту «Оспри». — Говорят, он со своей госпожой Лойз теперь правит Эсткарпом. А волшебницы ни во что не вмешиваются, думают только о восстановлении своей Силы.
      Милт понизил голос, хотя они оставались в зале вдвоем.
      — Это правда, — согласился он, — но об этом не принято говорить вслух. Много лет назад, во времена Великой Перемены, многие волшебницы погибли или превратились в пустую оболочку. Но некоторые еще сохранили Силу.
      — А что за Великая Перемена? — спросила Эйдрис.
      — Когда карстенский герцог Пагар попытался вторгнуться, пройдя горы, колдуньи собрали всю свою Силу и Могущество, чтобы перевернуть саму землю. Горы, разделяющие Эсткарп и Карстен, задрожали и обрушились, потом поднялись новые вершины. За одну разрушительную ночь все захватчики погибли, были уничтожены все дороги, ведущие в Карстен.
      — Должно быть, это было ужасно.
      — Да, это уж точно. Я тогда был еще мальчишкой, но хорошо помню тот день. Как будто тень легла на землю… тень, которую нельзя было увидеть, только почувствовать. Тень давила на все живое, словно кулаком. Этот кулак был такой тяжелый и вдавливал нас в землю… — Хозяин таверны вздрогнул при этом воспоминании.
      Эйдрис торопливо вернула разговор к интересовавшей ее теме.
      — Но ты говоришь, что некоторые волшебницы еще сохранили свою Силу?
      — Да, если рассказы, которые я слышал, правдивы. Но, как ты и сказала, они отказались от правления Эсткарпом. Они больше не правят нашей землей. Правит Корис и его жена госпожа Лойз, а помогают ему друзья и боевые соратники, прежде всего чужеземец лорд Саймон Трегарт и его жена Джелит. — Хозяин нервно оглянулся, проверяя, одни ли они. — А ты знаешь, что она сама была колдуньей?
      Эйдрис знала, но сделала вид, что удивилась и готова слушать дальше.
      — Правда?
      Хозяин почти умоляюще поднял руку.
      — Правда. Прежде чем стать его женой, она была волшебницей. Когда они поженились, она родила своему мужу детей, так что брак у них настоящий… и все же… — Он опять оглянулся, потом наклонился, так что девушка ощутила его кислое дыхание, увидела черные поры на носу. — И все же она по-прежнему владеет Силой! Хотя и не девственница!
      Эйдрис изобразила приличествующее удивление, хотя на самом деле не удивилась: ее собственная мать, Элис, тоже не утратила Силу с потерей девственности.
      — Говорят, остальные волшебницы так и не простили госпоже Джелит за то, что она легла в постель своего лорда и при этом не утратила своей Силы. Они считали ее предательницей, — закончил Милт.
      — Может, они ей завидуют, — предположила девушка.
      Трактирщик хрипло рассмеялся.
      — Не волшебницы Эсткарпа, сказительница! Для них мужчины — это нечто такое, что с трудом можно переносить, но чего нельзя желать!
      — Скажи мне, Милт… колдуньи когда-нибудь… помогают людям? — Эйдрис заставила себя собрать последние остатки мяса с тарелки.
      — Говорят, помогают время от времени. Благословляют посевы и все такое, призывают дождь в засуху, успокаивают ветер и волны, чтобы корабли благополучно вернулись в гавань.
      — А меньшее волшебство… лечение и тому подобное?
      — Ну, это тоже. Лекарственные растения, настойки и мази, амулеты от лихорадки… — Он налил в кубок сказительницы остатки вина, потом собрал тарелки на поднос. — Хочешь еще, менестрель?
      — Спасибо, нет, — ответила Эйдрис, допивая вино и вставая. — Спокойной ночи.
      — Приятных снов тебе, сказительница.
      Кивнув хозяину, Эйдрис направилась к лестнице. Шла она медленно: так устала за день, что даже несколько глотков вина Милта заставили ее чувствовать себя так, словно она опутана нарядными разноцветными рыбацкими сетями, которые украшают стены «Танцующего дельфина». Пол под ее поношенными кожаными башмаками как будто ритмично покачивался, она словно все еще плывет на «Оспри»в океане. Добравшись до своей комнаты, молодая женщина разделась и зарылась в грубые шерстяные одеяла, слишком уставшая, чтобы искать ночную сорочку. Она уже засыпала, когда глаза ее распахнулись. «Забыла! Но, клянусь Янтарной Госпожой, я так устала…» Вздохнув, Эйдрис отбросила одеяло и протянула руку к посоху с головой грифона, лежащему на деревянных досках пола. В темноте подтащив к себе посох, она другой рукой отыскала у себя на шее амулет, который обычно прятала под одеждой. Янтарь и аметист показались ей теплыми и знакомыми, она провела пальцем по символу Гунноры — снопу пшеницы, перевязанному лозой.
      — Госпожа, — прошептала она, — прошу твоей помощи в моем поиске. Молю тебя, защити тех, кого я люблю, кто живет в Гнезде Грифона. Защити госпожу Джойсану и ее лорда Керована. Защити их дочь и сына — Хиану и Фирдуна. Но больше всего молю тебя: защити моего отца! Помоги найти того, кто его излечит, чтобы Джервон после всех этих лет снова стал самим собой. И еще, госпожа… — Она помолчала в темноте. — Прошу тебя, помоги найти мою мать, леди Элис. Она так долго не с нами… Защити ее, где бы она ни находилась, ты, заботящаяся о всех, несущих жизнь…
      Она крепко сжала символ, ожидая знака, знамения, но слова ее по-прежнему звучали пустыми звуками. Глаза грифона из кванской стали не вспыхнули: благословенный металл никогда не сверкал для нее. А янтарный амулет Гунноры был темен, как окружающая ночь. Так всегда было…
      С усталым вздохом Эйдрис снова легла, отдаваясь сну, надеясь, что сегодня она так устала, что ей ничего не приснится.
      Двухколесная телега скрипела на каменистой дороге.
      — Тяни, Фэнси! — молодой фермер ударил ивовым прутом по круглому крупу своего малорослого гнедого мерина. — Вон там город Эс, сказительница, — бросил он через плечо. — Теперь уже недалеко.
      Эйдрис осторожно передала жене фермера Прис, ее спящую маленькую дочь, потом приподнялась, чтобы выглянуть из телеги. Даже в свете полуденного солнца приближающийся город казался темным от старости; его круглые серо-зеленые башни пригибались к земле, как будто стоят здесь с тех пор, как сама земля была сотворена. Эс — большой город и предназначен быть не только столицей, но и крепостью. Высокая стена полностью охватывала его.
      Когда телега фермера подкатила к воротам, два хорошо вооруженных стражника внимательно осмотрели и телегу, и людей. Убедившись, что под домоткаными половиками, которые привезли на продажу Каткус и Леона, ничего не спрятано, разрешили проезжать.
      Телега застучала по мощеным улицам, а Эйдрис с удивлением оглядывалась. В таком большом городе ей еще не приходилось бывать. Жители Высшего Халлака не любят городов, а в своих странствиях по древнему Арвону Эйдрис сталкивалась только с деревнями.
      Вблизи древние, поросшие мхом камни башен возвышались внушительно, их покрывала патина возраста, и девушка подумала, каково притронуться к ним рукой. Когда телега почти остановилась на крутом повороте, сказительница поднесла руку, потом отвела ее. Сами камни, казалось, отталкивают любопытную руку. Неужели она на самом деле ощутила волшебство, защищающее город?
      — Мы приехали, менестрель, — объявил Каткус, натягивая поводья у входа на рыночную площадь. — Удачи тебе на твоем пути. — Молодой человек в прощальном приветствии поднес руку к краю соломенной шляпы. — Спасибо еще раз за то, что усыпила Прис, когда у нее вечером заболел живот.
      — Спасибо вам за компанию и за то, что подвезли, — ответила Эйдрис, выбралась из телеги и попрощалась с Каткусом, Леоной и Прис.
      Молодой женщине не нужно было спрашивать дорогу к замку: крепость волшебниц — самое заметное и внушительное здание города, с круглой башней, возвышающейся над всеми остальными сооружениями. Эйдрис прошла по улицам, полным народа; арфу и дорожный мешок она повесила на спину. По дороге она разглядывала встречных жителей города, тех, кто называет себя Древней Расой.
      Они все необычно высоки и серьезны. Держатся гордо, ходят с прямой спиной, как солдаты. Волосы черные, как и у нее, но ни завитки, ни волны не смягчают жестких линий длинных овальных лиц с заостренными подбородками. Живые глаза преимущественно различных оттенков серого цвета. Лица гладкие, без морщин. (Даже в Долинах, в Высшем Халлаке, хорошо известно, что люди Древней Расы не стареют, пока смерть не оказывается всего в нескольких временах года.)
      Вид этих людей живо — и болезненно — напомнил Эйдрис о ее матери. Странно думать, что она их отдаленная родственница. Элис часто рассказывала дочери, как ее родители бежали из Эсткарпа, но причины бегства при этом никогда не обсуждались.
      Стражник в чиненной, но хорошо начищенной кольчуге вышел из сторожки у ворот замка.
      — Какое у тебя дело… — он пристально посмотрел на ее символ, — сказительница?
      — Я хочу встретиться с кем-нибудь из волшебниц, — ответила она, напрягаясь под его равнодушным взглядом. — Несколько минут, не больше.
      Он продолжал разглядывать ее.
      — А по какому делу?
      — Для лечения, — ответила Эйдрис после секундного колебания, пытаясь подавить нетерпение. «Я пришла так издалека! Благословенная Гуннора, дай мне силы!»
      — Мне говорили, что я могу посоветоваться с колдуньей о лечении.
      — Как тебя зовут?
      — Эйдрис.
      — Подожди здесь. — Он повернулся и исчез в огромных, почерневших от времени воротах. Вернулся он через несколько минут. — Завтра утром. Прежде чем солнце коснется стены города.
      — Большое спасибо, — ответила она, сдерживая облегченную улыбку. — Я приду.
      Этим вечером в «Серебряной подкове» она пела в основном веселые баллады, сказания о чудесных происшествиях, о добром волшебстве и любви. Трудно было настроиться, когда мрачный старый фермер попросил спеть печальную «Жалобу солдата». Эйдрис пела, а когда устал голос, играла на флейте. Когда посетители «Серебряной подковы» разошлись по домам, молодая певица подсчитала, что заработала достаточно чтобы покрыть все затраченное за четыре дня пути.
      Рассвет едва осветил восток, когда она проснулась, не в силах спать дольше. Позавтракав овсянкой и козьим молоком, Эйдрис надела на спину мешок и пошла по извивающимся улицам к крепости. Солнце едва поднялось над далеким горизонтом, а она уже ждала, спрятавшись в двери напротив поста стражника.
      Два часа ожидания тянулись, как перетянутая струна, но наконец она встала, отряхнула плащ и перешла через уже оживленную улицу.
      На посту стоял другой стражник, но, заглянув в список, он приказал ей оставить у него посох и указал на темный вход. Эйдрис потянула тяжелую, обитую кожей дверь и оказалась в длинном каменном коридоре. Перед ней стояла молодая женщина в платье туманно-серебристого цвета, с серебряной сеточкой на темных, как ночь, волосах. Ни слова не сказав, опустив серые глаза, женщина поманила сказительницу за собой.
      Эйдрис пошла за девушкой — один взгляд на круглое лицо подсказал ей, что эта девушка на несколько лет ее моложе, — вначале по одному коридору, потом по другому и наконец по третьему. Все коридоры абсолютно пустые, стены из потемневшего от времени камня, все освещены рядами бледных шаров в металлической оправе.
      Впервые увидев эти шары, Эйдрис едва сдержала удивленный возглас. Она уже видела такие фонари в прошлом, но только в одном месте. Они свисали со стен и потолков ее дома, древней крепости Кар Гарудин. Зная о том, какая древняя эта крепость, Эйдрис оглядывалась с большим уважением и даже страхом. Очень древнее место.
      Молодая волшебница остановилась перед другой дверью, гораздо меньшей. Открыв ее, она знаком предложила Эйдрис зайти и последовала за ней.
      За столом, усеянным свитками, сидела женщина. Ее ястребиное лицо (лицо человека из Древней Расы) ничего не говорило о возрасте, но проницательный взгляд заставил молодую посетительницу поежиться. На женщине такое же платье, как на проводнице Эйдрис, но вдобавок на ее шее висел на цепи туманный камень лунного серебристого цвета.
      Волшебница слегка отодвинула кресло и долго сидела молча. А когда наконец заговорила, в голосе ее послышался деревенский выговор. Однако повелительная манера держаться свидетельствовала, что деревенское детство давно ею забыто. Она не представилась, но это не удивило сказительницу. Назвать другому свое подлинное имя значит пробить брешь в своей защите и Силе.
      — Сказительница Эйдрис, — сказала наконец женщина, — ты ищешь излечения? Для кого? Для себя самой? Мне ты показалась здоровой.
      — Нет, не для себя, — ответила Эйдрис, стараясь себя не отводить взгляд. — Для одного человека из моей семьи.
      — И ты пришла издалека? — Волшебница встала, вышла из-за стола, прошла по каменным плитам пола и остановилась непосредственно перед сказительницей. Эйдрис на полголовы выше ее, но в этой женщине чувствовалась привычка властвовать, которая устраняла эту разницу в росте. — Ты пахнешь морем, а башмаки твои видели немало земель. Разве в вашей области нет целителей?