Владычица магии (Туманы Авалона - 1)

Брэдли Мэрион Зиммер
Владычица магии (Туманы Авалона - 1)

      Мэрион Брэдли
      Туманы Авалона
      (Книга 1 - ВЛАДЫЧИЦА МАГИИ)
      Эта полная мужества, любви и печали повесть рассказывает о тех годах, когда мир бога христиан еще не вытеснил с полотна времен мир фэйри, и магия была делом обыденным. Когда король Артур, возведенный на трон Владычицей Авалона, нарушил клятву и тем самым раз и навсегда изменил судьбу Британии, когда Фату Моргану еще называли просто Моргейной, герцогиней Корнуолла, и не считали злой колдуньей и когда тайное течение рек жизни еще подчинялось воле посвященных. Теперь все думают, что это легенды, сложенные сладкоречивыми бардами в надежде на кров и благоизволение королей. Но это все было. И вот как было оно.
      Роман "Туманы Авалона" американские и европейские любители фантастики ставят в один ряд с "Властелином Колец" Дж. Р. Р. Толкиена. Теперь и у российских читателей есть возможность убедиться, справедливо ли это.
      ... Фея Моргана замуж не вышла, и жила в обители, и там обучилась она столь многому, что стала великой владычицей магии.
      Т. Мэлори. "Смерть Артура"
      Благодарности
      Любая книга подобной сложности вынуждает автора обратиться к источникам столь многочисленным, что перечислить их все просто невозможно. В первых строках я, пожалуй, сошлюсь на моего покойного деда, Джена Роско Конклина: он первым вручил мне старый истрепанный томик "Сказаний о короле Артуре" Сидни Ланьера; я столько раз перечитывала эту книгу, что к десяти годам практически заучила ее наизусть. Воображение мое питали также разнообразные источники вроде иллюстрированного еженедельного издания "Сказаний о принце Отважном", а на пятнадцатом году жизни я удирала с уроков куда чаще, чем подозревали мои близкие, чтобы, спрятавшись в библиотеке Министерства образования города Олбани, штат Нью-Йорк, продираться сквозь десятитомное издание "Золотой ветви" Джеймса Фрэзера и сквозь пятнадцатитомную подборку по сравнительному религиоведению, куда, между прочим, входил и внушительный труд, посвященный друидам и кельтским верованиям.
      В том, что касается непосредственной подготовки первого тома, мне следует поблагодарить Джеффри Эша, чьи книги подсказали мне несколько возможных направлений исследования, а также Джейми Джорджа, владельца книжного магазина "Готик Имидж" в Гластонбери, который помог мне разобраться в географии Сомерсета, объяснил, где находились Камелот и королевство Гвиневеры (в рамках данной книги я исхожу из популярной теории о том, что Камелот - это замок Кадбери в Сомерсете), и устроил мне экскурсию по Гластонбери.
      Что касается христианства до Августина, я с разрешения автора использовала неопубликованную рукопись отца Рандалла Гаррета под названием "Литургия доконстантиновой эпохи: предположения"; обращалась я также и к текстам сирохалдейского богослужения, включая сочинение святого Серапиона, равно как и к литургическим текстам местных обществ христиан святого Фомы и доникейских католических групп. Отрывки из Священного Писания, в частности, те, где речь идет о Пятидесятнице, и величание Богородицы мне перевел с греческого Уолтер Брин; хотелось бы также сослаться на книгу "Западная традиция таинств" Кристины Хартли и "Авалон сердца" Дионы Фортьюн.
      Любые попытки восстановить религию дохристианской Британии основаны лишь на предположениях и догадках; те, кто пришел следом, не пожалели усилий, стараясь уничтожить все следы. Ученые настолько расходятся во мнениях, что я даже не извиняюсь за то, что среди различных источников выбирала наиболее подходящие для моего художественного замысла. Я прочла работы Маргарет Мюррей (при том, что рабски им не следовала) и несколько книг о гарднеровской "Викке". За возможность ощутить дух обрядов я хотела бы с признательностью поблагодарить местные неоязыческие общества: Алисой Гарлоу и "Завет Богини", Выдру и Вьюнок Зелл, Айзека Боунвитса и "Новореформированных друидов", Робина Гудфеллоу и Гайю Уайлдвуд, Филипа Уэйна и книгу "Кристальный источник" и Стархью, чья книга "Спиральный танец" оказала мне неоценимую помощь в моих попытках вычислить, в чем именно состояло обучение жриц; а за персональную и эмоциональную поддержку (включая утешения и массаж спины) в процессе написания книги - Диану Пакссон, Трейси Блэкстоун, Элизабет Уотерс и Анодею Джудит из "Круга Темной Луны".
      И наконец, мне хотелось бы выразить глубочайшую признательность моему мужу, Уолтеру Брину, который однажды, в переломный момент моей карьеры, сказал: "Хватит писать беспроигрышную халтуру!" - и обеспечил мне необходимую для того финансовую поддержку; а также Дону Воллхейму, за неизменную веру в мои силы, и его жене Элси. С любовью и благодарностью говорю я спасибо Лестеру и Джуди-Линн дель Рей - они помогли мне преодолеть зависимость от привычных форм, а к этому обычно приходишь с трудом. И последним - в порядке очередности, но отнюдь не по значимости - я благодарю моего старшего сына Дэвида за тщательную подготовку окончательного варианта рукописи.
      Пролог
      ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА
      "Какими только именами меня не называли за долгую мою жизнь: сестра, возлюбленная, жрица, ведунья, королева... Вот теперь я воистину стала ведуньей; может статься, придет время, когда обо всем этом людям должно будет узнать. Однако ж, по правде говоря, думается мне, что последними повесть эту перескажут христиане. Ибо мир фэйри неуклонно отступает все дальше от мира, где правит Христос. На Христа я не в обиде; но лишь на его священников: они называют Великую Богиню демоном и отрицают, что свет когда-либо пребывал под ее властью. Или в лучшем случае говорят, что власть ее - от сатаны. Или облекают ее в синие одежды госпожи из Назарета которая и впрямь обладает некоторым могуществом, спорить не буду, - и утверждают, будто она всегда была девой. Но что может девственница знать о скорбях и тяготах рода людского?
      А теперь, когда мир изменился безвозвратно и Артур - брат мой, мой возлюбленный, король былого и грядущего - покоится мертвым (простецы говорят, спит) на Священном острове Авалон, историю сию должно рассказать так, как все было на самом деле, прежде чем служители Христа Непорочного пришли и наполнили ее собственными святыми и всяческим вымыслом.
      Ибо, как говорю я, мир изменился безвозвратно. Были времена, когда путешественник, при желании и зная лишь малую толику тайн, мог вывести ладью в Летнее море и приплыть не в Гластонбери, не в обитель монахов, но на Священный остров Авалон; ведь в ту пору врата между мирами парили в туманах и были открыты и пропускали странника из одного мира в другой, покорные его мыслям и воле. Ибо сию великую тайну в наши дни знали все ученые люди: помыслами своими мы создаем окружающий нас мир, всякий день и час - заново.
      А теперь священники, недовольные сим посягательством на власть их Господа, создавшего мир раз и навсегда неизменным, затворили двери (что никогда дверями и не были, разве что в людских представлениях), и тропа ведет ныне разве что на остров Монахов, защищенный звоном церковных колоколов - звон этот отгоняет все помышления об ином мире, который таится во тьме. Воистину, утверждают святые отцы, если иной мир и в самом деле существует, так то - вотчина сатаны и врата ада, если не сам ад.
      Невзирая на все слухи и сплетни, никогда я не имела дела с христианскими священниками и в жизни своей не одевалась в черные платья их невольниц-монахинь. Если при Артуровом дворе в Камелоте меня порою таковой и считали (ибо всегда носила я темные одежды Великой Матери), так я не пыталась никого разуверить. Ближе к концу Артурова царствования сказать правду - означало бы навлечь на себя немалую опасность, так что я поневоле стала подстраиваться под обстоятельства; а вот госпожа моя и наставница никогда бы до такого не унизилась - Вивиана, Владычица Озера, некогда лучший друг Артура, не считая меня; а позже - злейший враг, опять-таки не считая меня же.
      Но борьба окончена; и смогла я наконец признать в Артуре, лежащем на смертном одре, не заклятого своего врага и врага Богини, но лишь брата и умирающего, что так нуждается в помощи Матери; все люди рано или поздно приходят к тому же. Даже священники это знают, ибо их вечно девственная Мария в синих одеяниях тоже в час смерти становится Матерью Мира.
      И вот Артур наконец-то склонил голову мне на колени, видя во мне не сестру, и не возлюбленную, и не врага, но лишь жрицу, Владычицу Озера, и упокоился на груди Великой Матери, которая произвела его в мир и к которой наконец должен он возвратиться, как заповедано смертным. И, может статься, пока направляла я ладью, уносящую его прочь, - на сей раз не на остров Монахов, но на истинный Священный остров, что таится во мраке мира за пределами нашего, на тот остров Авалон, куда ныне мало кому открыт путь, кроме меня, - Артур раскаялся в том, что враждовал со мною.
      Рассказывая сию повесть, я поведаю заодно и о тех событиях, что произошли, когда я была слишком мала, чтобы понять, в чем дело, и о том, что случилось, когда меня рядом не было; и слушатели, верно, отвлекутся, говоря: "Да это все ее магия". Но я всегда обладала даром Зрения, умела читать в мыслях мужчин и женщин, - тем паче тех, с кем была близка. Порою все, о чем они думали, так или иначе становилось известным и мне. Вот я и поделюсь тем, что знаю.
      Ибо в один прекрасный день священники тоже перескажут сию историю так, как она известна им. И, может статься, где-то между тем и этим забрезжит слабый свет истины.
      Но вот о чем священники не ведают, со своим Единым Богом и единой истиной: правдивых историй не бывает. Правда имеет много обличий; правда что древняя дорога на Авалон, куда заведет тебя - зависит от твоего желания и твоих собственных помыслов, от тебя зависит - окажешься ли ты в итоге на Священном острове Вечности или среди священников с их колоколами, смертью, сатаной, адом и вечным проклятием... но, может статься, я и к ним несправедлива. Даже Владычица Озера, ненавидевшая священников, как ядовитых змей, - и ведь не без причины! - однажды отчитала меня за то, что я дурно отозвалась о христианском Боге.
      "Ибо все Боги суть единый Бог", - сказала она мне тогда, как внушала много раз до того, и как сама я вразумляла своих послушниц не раз и не два, и как всякая жрица, что придет мне на смену, повторит снова и снова: "Все Богини - суть единая Богиня, и есть лишь одно Первоначало. Каждому - своя истина, в каждом - свой Бог".
      Так что, наверное, правда живет где-то между дорогой в Гластонбери, на остров Монахов, и тропою на Авалон, навеки затерянной в туманах Летней страны.
      Но вот вам моя правда: я, Моргейна, расскажу вам все, как знаю, Моргейна, которую впоследствии прозвали Феей Морганой".
      Книга I
      ВЛАДЫЧИЦА МАГИИ
      Глава 1
      Игрейна, супруга герцога Горлойса, выходила на мыс, глядя на море. Всматриваясь в клубящийся туман, она размышляла про себя: ну и как тут угадаешь, когда день сравняется с ночью, чтобы отпраздновать приход Нового года? В этом году весенние шторма разбушевались не на шутку, дни и ночи напролет замок сотрясался от грохота моря, так что ни мужчины, ни женщины глаз сомкнуть не могли и даже гончие псы жалобно поскуливали.
      Тинтагель... кое-кто до сих пор верил, что замок воздвигли на скалах с помощью магии. Герцог Горлойс немало потешался над этим: дескать, будь у него хоть малая толика этой самой магии, он бы сделал так, чтобы море не наступало на побережье из месяца в месяц. Вот уже четыре года - с тех самых пор, как Игрейна приехала сюда молодой женою Горлойса - на ее глазах корнуольское море пожирало землю, - добрую, плодородную землю. Длинные гряды черного камня, изрезанные и острые, протянулись, точно жадные руки, от берега в океан. Под лучами солнца он блистал и искрился, небеса и водная гладь сияли так же ярко, как драгоценности, которыми осыпал ее Горлойс в тот день, когда Игрейна призналась мужу, что носит их первого ребенка. Вот только Игрейне они не нравились. Сейчас на ней была лишь подвеска, подаренная ей на Авалоне: лунный камень, что порою отражал сверкающую синеву неба и моря. Но в тумане, как вот сегодня, даже драгоценный кристалл словно померк.
      В тумане звук разносился далеко. Игрейне, что смотрела с мыса в сторону большой земли, казалось, будто она слышит цокот копыт лошадей и мулов и перекличку голосов - человеческих голосов - здесь, в отрезанном от всего мира Тинтагеле, где жили лишь козы да овцы, да пастухи с собаками, да еще дамы замка, а при них - несколько прислужниц и стариков для охраны и защиты.
      Игрейна развернулась и медленно побрела назад, к замку. Как всегда, молодая женщина чувствовала себя совсем крошечной и ничтожной в тени этих огромных и грозных древних камней в самом конце длинного, уходящего в море мыса. Пастухи твердили, будто замок некогда возвели Древние, обитатели погибших земель Лионесса и Ис; в ясный, погожий день, рассказывали рыбаки, под водой можно разглядеть вдалеке их старинные чертоги. Но Игрейне казалось, что это - лишь каменные утесы, былые холмы и горы, поглощенные наступающим морем, что и ныне глодало скалы в основании замка. Здесь, на краю света, где волны без устали бьют в берег, так просто было поверить в затонувшие земли. Рассказывали об огромной огненной горе где-то далеко на юге, что однажды изрыгнула пламя и уничтожила целый край. Игрейна не знала, правда эти рассказы или нет.
      Да, в тумане и впрямь слышались голоса. Вряд ли это свирепые разбойники из-за моря или с дикого побережья Эрин. Давно минули те времена, когда приходилось вздрагивать при каждом подозрительном звуке и шарахаться от любой тени. И это не герцог, ее супруг; он далеко на севере, сражается с саксами бок о бок с Амброзием Аврелианом, Верховным королем Британии; соберись он вернуться, он бы прислал гонца.
      Страшиться нечего. Будь всадники настроены враждебно, их бы уже остановили солдаты и стража форта, что выстроен на мысе ближе к большой земле; герцог Горлойс поставил там своих людей охранять его жену и ребенка. Чтобы пробиться мимо них, потребовалась бы целая армия. А кто станет посылать армию против Тинтагеля?
      Были времена, без тени горечи вспоминала Игрейна, неспешно вступая в замковый двор, когда она узнала бы загодя, кто едет к замку. Впрочем, теперь мысль эта ее почти не удручала. С тех пор как родилась Моргейна, молодая женщина уже не плакала о доме. А Горлойс неизменно был к ней добр. Терпением и лаской смирил он ее первоначальные страхи и ненависть, осыпал ее драгоценностями и дорогими, добытыми в бою подарками, окружил ее прислужницами и неизменно обращался с ней как с равной - кроме как на военных советах. Могла ли она требовать большего? Впрочем, выбора у нее не было. Дочь Священного острова поступает так, как нужно для блага ее народа: означает ли это смерть на жертвенном алтаре, или потерю девственности в ритуале Великого брака, или замужество, скрепляющее политический союз. Именно такой удел и выпал Игрейне: она стала женой герцога Корнуольского, считающего себя гражданином Рима и живущего по римским обычаям - пусть даже римляне давно покинули Британию.
      Игрейна приспустила с плеч плащ; во внутреннем дворе было теплее, пронизывающий ветер туда не задувал. Туман всколыхнулся и растаял, и на мгновение пред нею возникла сотканная из белесого марева фигура: ее сводная сестра Вивиана, Владычица Озера, Владычица Священного острова Авалон.
      - Сестра! - Голос ее дрогнул. Игрейна прижала руки к груди, осознав, что вовсе не прокричала эти слова вслух, а лишь прошептала чуть слышно. Это в самом деле ты?
      Вивиана укоризненно глянула на нее. Слова тонули в реве ветра за стенами.
      - Ты отказалась от Зрения, Игрейна? По доброй воле?
      - Кто, как не ты, назначила мне выйти замуж за Горлойса... отпарировала Игрейна, больно задетая несправедливым упреком. Образ сестры задрожал, заколыхался, слился с тенями и растаял, словно его и не было. Молодая женщина заморгала: мимолетное видение исчезло. Она поплотнее закуталась в плащ: холод, ледяной холод пронизывал ее насквозь, ведь видение набирало силу, черпая тепло и жизнь ее собственного тела. "А я и не знала, что до сих пор могу видеть вот так... Я была уверена, что этот дар я утратила..." - подумала про себя Игрейна. И неуютно поежилась: отец Колумба сочтет это кознями дьявола, а ей, хочешь не хочешь, придется исповедаться. Здесь, на краю света, священники снисходительны, что правда, то правда; однако видение, да еще такое, в котором отказываешься покаяться, непременно объявят бесовским наваждением.
      Игрейна нахмурилась: да, ее навестила сестра - при чем тут, скажите на милость, дьявольские козни? Отец Колумба волен говорить что угодно, хотелось бы верить, что его Бог мудрее, чем он сам. Что, в общем-то, нетрудно, хихикнула про себя Игрейна. Неудивительно, что отец Колумба стал служителем Христа: ни одна школа друидов не приняла бы к себе такого тупицу. А Богу Христу, похоже, дела нет до того, бестолков священник или смышлен, лишь бы умел пролопотать службу, да мало-мальски читать-писать. Сама Игрейна по части книжной учености далеко превосходила отца Колумбу и по-латыни при необходимости изъяснялась не в пример лучше. Однако светочем знания она себя отнюдь не считала: у нее недостало духу постичь сокровенную мудрость Древней религии и углубиться в таинства дальше того предела, что предписан дочери Священного острова. И тем не менее, хотя в любом храме Таинств ее сочли бы невеждой, среди романизированных варваров она вполне могла сойти за образованную даму.
      В небольшой комнатушке с окнами, выходящими на внутренний двор, где в ясные дни светило солнце, сидела за прялкой ее младшая сестра, Моргауза. В этой тринадцатилетней девочке, одетой в бесформенное домашнее платье из некрашеной шерсти и старый пропыленный плащ, уже угадывалась будущая женщина. Она неохотно вращала веретено и сматывала неровную нить на вихляющееся мотовило. На полу у огня Моргейна катала старое веретенце вместо мячика, следя, как шероховатый цилиндр выписывает сложные узоры, и подталкивала его пухлым пальчиком то туда, то сюда.
      - Ну сколько можно прясть? - пожаловалась Моргауза. - У меня уж все пальцы разболелись! Пряду, пряду, пряду с утра до вечера, прямо как служанка какая-нибудь!
      - Любая дама должна уметь прясть, - упрекнула девочку Игрейна, памятуя о долге старшей сестры, - а у тебя не нить, а сплошной позор: то утончается, то утолщается... Руки перестанут уставать, как только приноровятся к работе. А вот если пальцы ноют, это верный знак того, что кто-то ленится: значит, к труду привычки нет. - Она забрала у Моргаузы веретено с мотовилом и легко, словно играючи, его крутнула: неприглядная пряжа под ловкими пальцами Игрейны свилась в ровную, безупречного качества нить. - Вот, гляди: не так все и сложно, и за прясло цеплять вовсе незачем... - И вдруг молодой женщине отчаянно надоело вести себя так, как предписывает долг. - Впрочем, так и быть, отложи прялку. Еще до вечера здесь будут гости.
      - Я ничего не слышала, - удивленно захлопала глазами Моргауза. - Ни о каких гонцах с известием!
      - Не удивляюсь, - отозвалась Игрейна, - потому что никаких гонцов и не приезжало. Мне было Послание. Сюда едет Вивиана, и с ней - мерлин. - О последнем она и не догадывалась, пока не произнесла этих слов вслух. - Так что отнеси Моргейну к кормилице, а сама ступай и надень праздничное платье, то, что крашено шафраном.
      Моргауза с явным удовольствием отложила прялку, но помедлила, изумленно глядя на Игрейну:
      - Шафранное платье? Ради сестры?
      - Не ради нашей сестры, Моргауза, но дабы почтить Владычицу Священного острова и Посланца богов, - резко одернула ее Игрейна.
      Моргауза уставилась в узорчатый пол. Высокая, крепко сбитая, девочка только-только вступила в пору взросления и созревания; ее густые волосы отливали рыжиной, как у Игрейны, а кожу щедро сбрызнули веснушки, сколько она ни выводила их пахтой и ни выпрашивала у травницы снадобий и притираний. В свои тринадцать лет ростом она уже сравнялась с Игрейной, а со временем обещала вытянуться еще выше. Моргауза неохотно подхватила Моргейну и понесла ее прочь.
      - Скажи кормилице, чтобы та переодела ее в нарядное платье, и возвращайся вместе с девочкой. Вивиана ее еще не видела.
      Моргауза пробурчала что-то нелестное - дескать, на кой Верховной жрице сдалась эта сопливка, - но поскольку сказано это было под нос, Игрейна предпочла сделать вид, что не расслышала.
      Игрейна поднялась по узкой лестнице наверх. В ее покоях царил холод; огня там не разводили, разве что глухой зимней порой. В отсутствие Горлойса она спала на одной кровати со своей прислужницей Гвеннис, а затянувшаяся отлучка мужа служила оправданием для того, чтобы брать на ночь в постель и Моргейну. Иногда к ним пристраивалась и Моргауза, спасаясь под меховыми одеялами от пронизывающей стужи. На огромном супружеском ложе - с балдахином, с тяжелыми, не пропускающими сквозняков занавесями - свободно размещались три женщины и ребенок.
      Старуха Гвен дремала в уголке. Игрейна не стала ее будить. Скинув будничное платье из некрашеной шерсти, она поспешно облеклась в роскошный наряд с завязками из зеленой ленты у ворота, что Горлойс некогда привез ей из Лондиниума. Надела несколько серебряных колечек, из тех, которые носила еще девочкой... увы, теперь они налезали лишь на мизинцы... застегнула на шее янтарное ожерелье - тоже подарок Горлойса. Платье, выкрашенное в красновато-коричневый цвет, дополнялось зеленой верхней туникой. Игрейна отыскала роговой гребень, уселась на скамеечку и принялась расчесывать волосы, терпеливо распутывая прядь за прядью. Из соседней комнаты донеслись пронзительные вопли: видимо, Моргейну причесывала кормилица, и девочке это не нравилось. Плач резко оборвался; надо думать, Моргейну утихомирили шлепком или, может статься, Моргауза сама взялась за гребень - порою, будучи в хорошем настроении, она не возражала заняться девочкой, а пальцы у нее были ловкие и чуткие. Игрейна отлично знала, что ее младшая сестра и с прялкой отлично ладит, когда хочет; ее умелые руки играючи управлялись с чем угодно - с расческой, с чесальными гребнями, со святочными пирожками...
      Игрейна заплела косу, закрепила ее на затылке золотой шпилькой, застегнула плащ дорогой брошью. Придирчиво оглядела себя в старом бронзовом зеркале - подарила ей на свадьбу Вивиана, а привезли его, говорят, из самого Рима. Зашнуровывая платье, молодая женщина отметила, что груди ее снова обрели прежнюю форму, разве что стали чуть мягче и тяжелее: при том, что Моргейну вот уж год как от груди отняли. Возвратилась к Игрейне и былая стройность: в этом платье она выходила замуж, а шнуровка по-прежнему ничуть не давит.
      По возвращении Горлойс наверняка вновь потребует ее к себе на ложе. Когда они виделись в последний раз, Игрейна еще кормила дочку грудью, а муж, снизойдя к ее мольбе, дозволил ей не отлучать дитя на протяжении всего лета, ведь именно в эту пору младенцев умирает без числа. Да, он не слишком-то обрадовался девочке: герцог всей душой мечтал о сыне - эти римляне отсчитывают родословную по отцовской линии вместо того, чтобы, как подсказывает здравый смысл, считать по матери. Глупость несусветная: откуда мужчине знать наверняка, от кого у женщины ребенок? Неудивительно, что римляне страх как дрожат за целомудрие своих женщин: запирают их на замок, приставляют соглядатаев... Не то чтобы Игрейна нуждалась в надзоре: один мужчина - и то не подарок; кому нужны другие, чего доброго, еще похуже?
      Но даже при том, что ему не терпелось обзавестись сыном, Горлойс проявил снисходительность: позволил ей брать Моргейну в постель и кормить ее грудью, а сам воздерживался от жены и утешался ночами с ее горничной Эттар, чтобы Игрейна снова не забеременела и у нее не пропало бы молоко. Герцог и сам отлично знал, как много младенцев умирает до срока только потому, что их отлучают от груди раньше, чем они смогут жевать мясо и хлеб. Дети, вскормленные на каше-размазне, растут хворыми и хилыми; а если их и удается приучить к козьему молоку, так ведь летом его не всегда хватает. От коровьего и конского молока у младенцев часто приключается рвота или понос, а исход один - смерть. Так что Горлойс разрешил жене кормить Моргейну грудью, пусть даже рождение долгожданного сына отодвигалось при этом еще по меньшей мере на полтора года. За это по крайней мере Игрейна будет ему благодарна до самой смерти и роптать не станет, как бы быстро ни забеременела.
      После того, как Горлойс погостил в замке, обзавелась животом и Эттар и возомнила о себе невесть что: неужто у нее да родится сын от герцога Корнуольского? Игрейна не обращала на девчонку внимания: у Горлойса были и другие бастарды; один, кстати говоря, сейчас находился при нем, в лагере военного вождя Утера. Но Эттар занедужила, у нее приключился выкидыш, а у Игрейны хватило прозорливости не расспрашивать Гвен, с какой стати она так радуется по этому поводу. Молодая женщина и без того ощущала себя несколько неуютно: уж больно хорошо старуха Гвен разбиралась в травах. "Когда-нибудь, - решила про себя Игрейна, - я заставлю ее рассказать мне, что именно она подмешала Эттар в пиво".
      Молодая женщина спустилась в кухню: длинные юбки волочились по каменным ступеням. Моргауза уже была там в лучших своих одеждах; Моргейну она нарядила в праздничное платьице, выкрашенное шафраном; в нем девочка казалась смуглой, точно пикт. Игрейна взяла дочку на руки, радуясь уже тому, что она здесь, рядом. Миниатюрная, смуглая, изящно сложенная, а кость такая хрупкая и тонкая - все равно что держать в ладонях крохотную мягонькую пташку. И в кого только дитя уродилось? И она сама, и Моргауза высокие, рыжеволосые, яркие, словно унаследовавшие у земли ее цвета - все женщины Племен таковы. А Горлойс, хоть и смугл, обличием вылитый римлянин: высокий, худощавый, с орлиным носом; огрубевший в многолетних битвах с саксами, слишком уж исполненный чувства собственного достоинства, как это у них, у римлян, водится, чтобы нежничать с молодой женой; а уж к дочери, родившейся вместо столь потребного ему сына, он и вовсе равнодушен.
      Однако ж, напомнила себе Игрейна, эти римляне считают своим божественным правом распоряжаться жизнью и смертью собственных детей. Многие - неважно, христиане или нет, - постановили бы, что дочь растить незачем; женам такая обуза ни к чему - о сыне надо позаботиться! А вот Горлойс был к ней добр, позволил оставить девочку при себе. Возможно, при том, что воображения у него немного, он понимает, насколько ей, женщине Племен, дорога дочь.
      Игрейна как раз отдавала распоряжения слугам касательно приема гостей - чтобы принесли из погребов вино и зажарили мяса, да не какого-нибудь там кролика, а хорошей баранины с последнего убоя, - когда во дворе закудахтали и заметались вспугнутые куры. Значит, всадники уже скачут по мысу. Слуги явно оробели; впрочем, большинство их давно примирилось с мыслью о том, что их госпожа обладает даром Зрения. До сих пор Игрейна лишь притворялась - ее выручали счастливые догадки и пара-тройка фокусов; то, что слуги ее побаиваются, ее вполне устраивало. Но теперь... "Возможно, Вивиана права; возможно, дар по-прежнему со мной. Возможно, мне только померещилось, что я его утратила: лишь потому, что, вынашивая Моргейну, я чувствовала себя такой слабой и беспомощной... А теперь я снова стала самой собой. Моя мать оставалась Верховной жрицей вплоть до смерти, хотя и произвела на свет нескольких детей".
      Однако, напомнил внутренний голос, мать родила этих детей, будучи свободной, как оно и подобает женщине Племен, и сама избрала им отцов. А отнюдь не прозябала в рабстве у какого-то там римлянина, чьи обычаи наделяли его властью над женщинами и детьми. Игрейна с досадой отогнала эту мысль: какая разница, есть у нее Зрение или она только прикидывается, лишь бы слуги ходили по струнке!
      Она неспешно сошла во внутренний двор. Горлойс по-прежнему любил называть его "атриум", хотя нынешний его дом не шел ни в какое сравнение с виллой, где он жил вплоть до того дня, когда Амброзий даровал ему титул герцога Корнуольского. Всадники уже спешивались. Игрейна тут же высмотрела среди них единственную женщину - женщину ниже ее ростом, уже немолодую, одетую в мужскую тунику и шерстяные штаны и закутанную в плащи и покрывала. Взгляды их встретились; сестры безмолвно поздоровались через весь двор, однако Игрейна почтительно направилась не к ней, а к высокому, сухопарому старику - он как раз слезал со своего костлявого мула - и преклонила перед ним колени. На старике были синие одежды барда; на плече - арфа.
      - Добро пожаловать в Тинтагель, лорд Посланец, благослови наш кров и почти дом своим присутствием.
      - Благодарю тебя, Игрейна, - раздался звучный голос. Талиесин, мерлин Британии, друид и бард, на мгновение закрыл лицо руками и в благословляющем жесте простер их к Игрейне.
      До поры покончив с церемониями, Игрейна бросилась к сводной сестре и уже готова была преклонить колена и перед ней, но Вивиана, наклонившись, удержала молодую женщину.
      - Нет-нет, девочка, мы к тебе запросто, по-семейному; успеешь еще воздать мне почести, если понадобится... - Она привлекла Игрейну к себе и поцеловала в губы. - А, вот оно, твое дитя? Сразу видно, что в ней течет кровь Древнего народа, она как две капли воды похожа на нашу мать, Игрейна.
      Вивиане, Владычице Озера и Священного острова, было уже за тридцать; старшая дочь престарелой жрицы Озера, она унаследовала от матери священный титул. Вивиана подхватила с земли Моргейну и принялась качать ее на руках: видно было, что в обращении с младенцами этой женщине опыта не занимать.
      - Она похожа на тебя, - проговорила Игрейна с удивлением, вдруг осознав, что ей следовало понять это прежде. Но Вивиану она не видела вот уже четыре года, со времен своей свадьбы. За этот срок столько всего произошло, и сама она заметно переменилась с тех пор, как ее, перепуганную пятнадцатилетнюю девчонку, вручили мужчине старше невесты более чем в два раза.
      - Но войдите же в дом, лорд мерлин, сестра. Пойдемте в тепло.
      Избавившись наконец от своих плащей и покрывал, Вивиана, Владычица Авалона, оказалась на удивление миниатюрной: не выше десятилетней девочки. В своей просторной тунике, стянутой поясом, с кинжалом в ножнах у бедра, в нескладных шерстяных штанах и плотных обмотках она казалась совсем крохотной: ни дать ни взять ребенок, вырядившийся в одежды взрослого. Маленькое, смуглое, сужающееся книзу личико, низкий лоб, волосы темные, точно тени у подножия утесов... и глаза тоже темные и такие огромные... Игрейна впервые осознала, как Вивиана мала.
      Служанка принесла гостевой кубок: горячее вино с остатками пряностей, присланных Горлойсом из далекого Лондиниума. Вивиана взяла кубок в ладони, и Игрейна потрясенно заморгала: благодаря этому жесту ее сводная сестра вдруг преобразилась, стала высокой и статной, как если бы в руках ее покоилась мистическая чаша из числа Священных реликвий. По-прежнему удерживая кубок в ладонях, Вивиана медленно поднесла его к губам, шепча благословение. Пригубила, обернулась, передала сосуд мерлину. Церемонно поклонившись, старик принял кубок и в свою очередь поднес его к губам. Игрейна, едва посвященная в таинства, каким-то непостижимым образом почувствовала, что и она тоже причастна к красоте торжественного ритуала, когда в свой черед приняла кубок из рук гостей, пригубила вина и произнесла надлежащие слова приветствия.
      Но вот Игрейна отставила кубок - и ощущение значимости момента развеялось. Вивиана вновь превратилась в хрупкую, усталую женщину, а мерлин - в согбенного старика. Игрейна поспешно подвела их к огню.
      - Ныне от берегов Летнего моря путь неблизкий, - проговорила она, вспоминая, как некогда сама проделала его молодой женой, перепуганная, исполненная молчаливой ненависти, в кортеже чужака, ставшего ей мужем, который до поры был для нее лишь голосом да ужасом в ночи. - Что привело тебя сюда в пору весенних штормов, сестра и госпожа?
      "И почему ты не приехала раньше, зачем бросила меня совсем одну учиться супружеству и рожать дитя в одиночестве, в страхе и тоске по дому? А ежели ты не могла приехать раньше, зачем вообще приезжать - теперь, когда уже поздно и я наконец-то смирилась со своей участью?"
      - Расстояние и впрямь велико, - мягко отозвалась Вивиана, и Игрейна поняла, что жрица, как всегда, услышала не только слова, произнесенные вслух, но и невысказанную жалобу. - А времена ныне опасные, дитя. Но эти годы, годы одиночества, сделали тебя женщиной - пусть горьки они, как годы уединения для будущего барда, - добавила она, улыбаясь давнему воспоминанию, - или для будущей жрицы. Если бы ты выбрала этот путь, ты терзалась бы одиночеством ничуть не меньше, моя Игрейна. Ну, конечно, проговорила Вивиана, наклоняясь, лицо ее смягчилось. - Иди ко мне на колени, маленькая. - Она подхватила Моргейну, и мать проводила дочку изумленным взглядом: обычно Моргейна дичилась чужих, точно полевой кролик. Отчасти досадуя, отчасти уже снова подпадая под знакомые чары, Игрейна наблюдала за тем, как ребенок устроился на коленях у Вивианы. Вивиана казалась такой махонькой: чего доброго, не удержит! И впрямь - женщина из народа фэйри, женщина Древнего народа. А Моргейна, по всему судя, и впрямь пойдет в нее.
      - А как там Моргауза, как поживает она с тех пор, как я прислала ее к тебе год назад? - спросила Вивиана, поднимая взгляд на девочку в шафранном платье, что обиженно забилась в уголок у огня. - Иди-ка, поцелуй меня, сестренка. О, да ты вырастешь высокой и статной, как Игрейна, - проговорила жрица, протягивая руки навстречу Моргаузе, что с недовольным видом вышла на свет - ни дать ни взять строптивый щенок. - Конечно, садись у моих ног, если хочешь, дитя. - Моргауза тут же устроилась на полу и склонила голову на колени Вивиане; еще миг назад она дулась, а сейчас вдруг глаза ее наполнились слезами.
      "Она всеми нами вертит, как хочет. И как она только забрала над нами такую власть? Может, дело в том, что другой матери Моргауза отродясь не знала? Когда девочка появилась на свет, Вивиана была уже взрослой женщиной; нам обеим она всегда заменяла и мать и сестру". Мать их - рожать ей, по чести говоря, было слишком поздно - умерла, разрешившись Моргаузой. В тот же год, несколькими месяцами раньше, Вивиана тоже родила дитя; младенец умер, и Вивиана выкормила сводную сестру.
      Моргейна свернулась калачиком на коленях у жрицы, здесь же покоилась рыжеволосая головка Моргаузы. Одной рукой Вивиана придерживала ребенка, другой - поглаживала длинные, шелковистые пряди девочки-подростка.
      - Мне следовало приехать к тебе, когда родилась Моргейна, проговорила Вивиана, - но я тоже была беременна. В тот год я разрешилась сыном. Отдала его на попечение кормилицы, думаю, приемная мать со временем отошлет его к монахам. Она, видишь ли, христианка.
      - И тебе нет дела до того, что из него воспитают христианина? удивилась Моргауза. - Он хоть хорошенький? Как его звать?
      Вивиана рассмеялась.
      - Я назвала его Баланом, - отозвалась она, - а его приемная мать нарекла своего собственного сына Балином. Между ними - всего каких-то десять дней разницы, так что их наверняка станут растить как близнецов. А что до того, что из него сделают христианина, - да пусть себе; христианином был его отец, а Присцилла - достойная женщина. Ты говоришь, путь сюда неблизкий, поверь мне, дитя, сейчас он кажется куда длиннее, нежели во времена твоей свадьбы. От острова Монахов возможно, и не дальше - но от Авалона далеко, очень далеко...
      - Поэтому мы и приехали, - неожиданно возгласил мерлин, голосом гулким, напоминающим звук огромного колокола. Моргейна встрепенулась и испуганно захныкала.
      - Я не понимаю, - проговорила Игрейна, вдруг встревожившись. - Они же совсем рядом...
      - Они - одно, - поправил мерлин, выпрямляясь, - но приверженцы Христа вздумали говорить не то, что сами они не приемлют иных Богов пред своим Богом, но что иного Бога, кроме их Бога, нет и не было; что он и только он сотворил мир, что он правит в нем единовластно, что он один создал звезды и все живое.
      При словах столь кощунственных Игрейна поспешно сделала охранительный жест.
      - Но это же невозможно, - запротестовала она. - Ни одному Богу не под силу править миром в одиночестве... а как же Богиня? Как же Мать?
      - Христиане считают, - ровным, тихим голосом пояснила Вивиана, - что никакой Богини не существует; что женское начало, как говорят они сами, корень всех зол; что через женщину, якобы, в мир вошло Зло; у иудеев есть одна такая немыслимая байка про яблоко и змея.
      - Богиня покарает их, - потрясенно выдохнула Игрейна. - И ты - ты выдала меня замуж за одного из таких?
      - Мы не знали, что кощунство их настолько всеохватно, - отозвался мерлин. - И в наше время были приверженцы иных Богов. Но чужих Богов они чтили.
      - Но при чем тут путь от Авалона? - не отступалась Игрейна.
      - Ну вот мы и подошли к цели нашего приезда, - ответствовал мерлин. Ибо друидам ведомо: вера людская, и ничто иное, придает форму миру и всему сущему. Давным-давно, когда приверженцы Христа впервые пришли на наш остров, я понял: это - один из ключевых поворотов во времени, мгновение, способное изменить мир.
      Моргауза подняла взгляд на старика, глаза ее благоговейно расширились.
      - Ты так стар, о, почтенный?
      Мерлин улыбнулся девочке:
      - Не в этом теле, нет. Но я многое прочел в большом зале, что за пределами мира, - там, где ведется Летопись всего Сущего. Кроме того, я и впрямь жил в те времена. Владыки этого мира дозволили мне вернуться, но облекшись в иную плоть.
      - Маленькой таких сложностей не понять, - мягко упрекнула его Вивиана. - Она же не жрица. Мерлин хочет сказать, сестренка, что он жил в те времена, когда христиане пришли сюда впервые, и что ему было дозволено воплотиться вновь и сразу же, дабы завершить свои труды. Вникать в эти таинства тебе незачем. Продолжай, отец.
      - Я понял, что настало одно из тех мгновений, в которые меняется история рода людского, - проговорил мерлин. - Христиане тщатся уничтожить все знание, кроме собственного, и в этой борьбе изгоняют из мира любые таинства, кроме разве тех, что вписываются в их собственную религию. То, что люди проживают не одну жизнь, а несколько, христиане объявили ересью а ведь каждый невежественный поселянин знает, что это так...
      - Но если не верить в перерождение, - потрясенно запротестовала Игрейна, - как избежать отчаяния? Разве справедливый Бог станет создавать одних людей - несчастными и жалкими, других - богатыми и счастливыми, если им отпущена лишь одна жизнь и не больше?
      - Не знаю, - отвечал мерлин. - Возможно, они хотят, чтобы люди, обреченные на участь столь тяжкую, отчаялись и на коленях приползли к Христу, который заберет их на небо. Мне неведомо, во что верят приверженцы Христа и на что уповают. - Старик на мгновение прикрыл глаза, на лице четче обозначились горькие морщины. - Но во что бы уж там они ни верили, их убеждения меняют наш мир, причем не только в духовном плане, но и в физическом. Поскольку они отрицают мир духа и Авалон, эти сферы для них просто не существуют. Конечно, они по-прежнему есть, но в мире ином, нежели мир приверженцев Христа. Авалон, Священный остров, - уже не тот же самый остров, что и Гластонбери, где мы, люди Древней религии, некогда дозволили монахам возвести свою часовню и монастырь. Ибо наша мудрость и их мудрость... много ли ты смыслишь в природе вещей, Игрейна?
      - Очень мало, - убито призналась молодая женщина, не сводя глаз со жрицы и с верховного друида. - Меня никогда этому не учили.
      - Жаль, - отозвался мерлин, - ибо тебе должно понять, Игрейна. Я попытаюсь объяснить как можно проще. Вот смотри, - проговорил он, снимая с шеи золотой торквес и извлекая кинжал. - Могу ли я поместить вот это золото и эту бронзу в одно и то же место, причем сразу?
      Игрейна недоуменно заморгала.
      - Нет, конечно же, нет. Их можно поставить рядом, но не на одно и то же место, разве что один из этих предметов ты сперва сдвинешь.
      - Вот и со Священным островом то же самое, - проговорил мерлин. Четыреста лет назад, еще до того, как сюда явились римляне в надежде завоевать эти земли, священники поклялись нам в том, что никогда против нас не поднимутся и не попытаются изгнать нас силой оружия, ибо мы жили здесь до них, они же пришли к нам как просители, и сила была за нами. Клятву они соблюли - здесь я вынужден отдать им должное. Но в духовном плане, в своих молитвах, они не переставали сражаться с нами за то, чтобы их Бог изгнал наших Богов, чтобы их мудрость одержала верх над нашей. В нашем мире, Игрейна, довольно места для многих Богов и Богинь. Но во вселенной христиан - как бы это сказать? - нет места ни для нашего Зрения, ни для нашего знания. В их мире есть один Бог, и только один; и ему угодно не только одержать победу над прочими Богами, но еще и представить дело так, что никаких других Богов нет и не было; есть лишь лживые идолы, порождение дьявола. Вот так, веруя в единого Бога, всякий и каждый обретает надежду спастись в этой одной-единственной жизни. Вот на что они уповают. А мир устроен по вере людской. Так что миры, что некогда были едины, постепенно отдаляются друг от друга.
      - Ныне есть две Британии, Игрейна: их мир, что подчинен Единому Богу и Христу, и рядом и позади - мир, в котором до сих пор правит Великая Мать, мир, в котором живет и молится Древний народ. Так уже случалось. Было время, когда фэйри, Сияющие, ушли из этого мира, отступая все дальше и дальше в сумерки и туманы, так что теперь в эльфийские холмы разве что заплутавший путник забредет ненароком, и тогда он словно выпадает из хода времени, и случается так, что выйдет он из холма, проведя там одну-единственную ночь, и обнаружит, что вся его родня мертва и минуло двенадцать лет. А сейчас, говорю тебе, Игрейна, происходит то же самое. Наш мир, где правит Богиня, мир, который ты знаешь, мир многих истин, неуклонно вытесняется из главного временного русла. Даже сейчас, Игрейна, если путник отправляется на остров Авалон без провожатого, то, не зная дороги, он туда не попадет, но отыщет лишь остров Монахов. Для большинства людей наш мир ныне затерялся в туманах Летнего моря. Это началось еще до ухода римлян; теперь, по мере того как в Британии множатся церкви, наш мир отступает все дальше и дальше. Вот почему добирались мы сюда так долго: исчезают города и дороги Древнего народа, что служили нам вехами. Миры пока еще соприкасаются, пока еще льнут друг к другу, точно возлюбленные; но они расходятся, и если их не остановить, в один прекрасный день вместо одного мира будет два, и никто не сможет странствовать между ними...
      - Так и пусть расходятся! - яростно перебила его Вивиана. - Я по-прежнему считаю, что это к лучшему. Я не желаю жить в мире христиан, отрекшихся от Матери...
      - Но как же все прочие, как же те, кому суждено впасть в отчаяние? Голос мерлина вновь зазвучал, точно огромный колокол. - Нет, тропа должна остаться, пусть и тайная. Части мира по-прежнему едины. Саксы разбойничают в обоих мирах, но все больше и больше наших воинов становятся приверженцами Христа. Саксы...
      - Саксы - жестокие варвары, - возразила Вивиана. - Одним Племенам не под силу выдворить их с наших берегов, а мы с мерлином видели, что дни Амброзия в этом мире сочтены и что его военный вождь, Пендрагон, - кажется, его зовут Утер? - займет его место. Но многие из жителей этой страны под знамена Пендрагона не встанут. Что бы ни происходило с нашим миром в духовном плане, ни одному из двух миров долго не выстоять перед огнем и мечом саксов. Прежде чем мы сразимся в битве духа, дабы не дать нашим мирам разойтись, мы должны спасти самое сердце Британии от саксонских пожаров. А ведь нам угрожают не только саксы, но и юты и скотты - все эти дикари, идущие с севера. Они повергают в прах все, даже сам Рим; их слишком много. Твой муж провел в сражениях всю свою жизнь. Амброзий, король Британии, достойный человек, но верны ему лишь те, кто когда-то служил Риму; его отец носил пурпур, да и сам Амброзий был достаточно честолюбив, чтобы мечтать об императорской власти. Однако нам требуется вождь, за которым пошли бы все обитатели Британии.
      - Но... но ведь остается еще Рим, - запротестовала Игрейна. - Горлойс рассказывал мне, что, как только Рим справится с беспорядками в Великом городе, легионы вернутся! Отчего нам не положиться на помощь Рима в борьбе с северными дикарями? Римляне - лучшие в мире воины, они выстроили огромную стену на севере, чтобы сдержать натиск разбойников...
      В голосе мерлина снова зазвучал гулкий отзвук, точно зазвонили в большой колокол.
      - Я глядел в Священный источник, - проговорил он. - Орел улетел прочь и никогда уже не вернется в Британию.
      - Рим ничем нам не поможет, - проговорила Вивиана. - Нам нужен собственный вождь. Иначе, когда враги объединятся против нас, Британия падет и на сотни и сотни лет превратится в руины под властью саксонских варваров. Миры неотвратимо разойдутся в разные стороны, и памяти об Авалоне не останется даже в легендах, чтобы дать надежду людям. Нет, нам необходим вождь, которому присягнут на верность все жители обеих Британии - и Британии священников, и мира туманов, что под властью Авалона. Исцеленные Великим королем, - в голосе жрицы зазвенели мистические, пророческие интонации, - миры вновь сойдутся воедино, и в новом мире найдется место для Богини и для Христа, для котла и креста. Такой вождь объединит нас.
      - Но где же мы отыщем этого короля? - спросила Игрейна. - Откуда взяться такому вождю?
      А в следующий миг она вдруг похолодела от страха: по спине ее пробежали ледяные мурашки. Мерлин и жрица обернулись к ней; их взгляды словно приковали молодую женщину к месту - так замирает пташка в тени огромного сокола, - и Игрейна вдруг поняла, почему посланца и пророка друидов называют мерлин, кречет.
      Вивиана заговорила, голос ее звучал непривычно мягко:
      - Игрейна, тебе предназначено родить Великого короля.
      Глава 2
      В комнате воцарилась тишина, лишь тихо потрескивало пламя. Наконец Игрейна глубоко вздохнула, точно пробуждаясь от сна.
      - Что вы такое говорите? Неужто Горлойс станет отцом Великого короля? - Эти слова эхом звенели в сознании Игрейны снова и снова: вот странно, она никогда бы не заподозрила, что Горлойсу уготована судьба столь высокая. Сестра ее и мерлин переглянулись, неприметным жестом жрица заставила старика умолкнуть.
      - Нет, лорд мерлин, сказать об этом женщине должна только женщина... Игрейна, Горлойс - римлянин. Племена ни за что не пойдут за вождем, рожденным сыном Рима. Король, за которым они последуют, должен быть сыном Священного острова, истинным потомком Богини. Твоим сыном, Игрейна, это так. Но ведь одним Племенам никогда не отбросить саксов и прочих дикарей с севера. Нам понадобится поддержка римлян, и кельтов, и валлийцев, и все они пойдут лишь за собственным военным вождем, за их Пендрагоном, сыном человека, которому они доверяют, в котором готовы видеть полководца и правителя. А Древнему народу, в свою очередь, нужен сын венценосной матери. Это будет твой сын, Игрейна, - но отцом его станет Утер Пендрагон.
      Игрейна неотрывно глядела на собеседников, осмысливая сказанное, пока наконец ярость не растопила оцепенение.
      - Нет! У меня есть муж, я родила ему ребенка! - обрушилась на них молодая женщина. - И я не позволю вам снова играть с моей жизнью, вроде как дети камушки по воде пускают: подпрыгнет - не подпрыгнет! Я вышла замуж по вашему указу, и вам никогда не понять... - Слова застряли у Игрейны в горле. Она никогда не найдет в себе сил рассказать им про тот, первый год, даже Вивиана о нем вовеки не узнает. Можно, конечно, пожаловаться: "Мне было страшно"; или "Я была одна, и себя не помнила от ужаса"; или "Даже насилие пережить было бы легче: тогда бы я убежала и умерла где-нибудь"; но все это - лишь слова, не передающие и малой доли того, что ей довелось тогда испытать.
      И даже если бы Вивиана поняла все, проникнув в ее мысли и узнав все то, что Игрейна не могла заставить себя произнести вслух, жрица посмотрела бы на нее с состраданием, даже с толикой жалости; но передумать бы не передумала и меньшего бы от Игрейны не потребовала. На ее памяти, сестра частенько повторяла: "Пытаясь избежать назначенной судьбы или отсрочить страдания, тем самым ты обрекаешь себя на удвоенные муки в следующей жизни". Тогда Вивиана еще надеялась, что Игрейна станет жрицей.
      Так что молодая женщина не произнесла ни слова, но лишь обожгла Вивиану взглядом, смиряя обиду последних четырех лет, в течение которых исполняла свой долг - храбро, одна, смирясь с судьбой и протестуя не больше, чем дозволено женщине. Но - опять? "Никогда, - молча повторила про себя Игрейна, - никогда". И упрямо покачала головой.
      - Послушай меня, Игрейна, - проговорил мерлин. - Я - твой отец, хотя это и не дает мне никаких прав, царственностью наделяет кровь Владычицы, а в твоих жилах течет древнейшая королевская кровь, передаваемая от дочери к дочери Священного острова. Среди звезд начертано, дитя, что лишь король, принадлежащий к двум королевским родам: к королевскому роду Племен, поклоняющихся Богине, и к королевскому роду тех, кто глядит в сторону Рима, исцелит нашу землю от войн и распри. Мир настанет, когда эти две земли смогут жить бок о бок, - мир достаточно долгий, чтобы крест и котел тоже успели примириться. Во время такого правления, Игрейна, даже те, кто следует за крестом, обретут знание таинств, чтобы утешаться в беспросветной жизни страданий и греха и веры в то, что за одну краткую жизнь приходится выбирать между адом и небесами - на целую вечность. А в противном случае наш мир сокроется в туманах, и пройдут сотни лет, возможно, даже тысячи, на протяжении которых Богиня и Таинства будут забыты в роду людском - если не считать немногих избранных, способных странствовать между мирами. Допустишь ли ты, чтобы Богиня и ее труды исчезли из мира, Игрейна, - ты, рожденная от Владычицы Священного острова и мерлина Британии?
      Игрейна потупилась, усилием воли отгораживаясь от нежности, звучащей в голосе старика. Молодая женщина всегда знала - сама по себе, а вовсе не с чьих-то слов, - что Талиесин, мерлин Британии, разделил с ее матерью крохотную искорку жизни, что дала бытие ей, Игрейне, но дочери Священного острова о таких вещах говорить не полагается. Дочь Владычицы принадлежит одной лишь Богине и тому мужчине, которому Владычица доверит дитя, - как правило, это ее брат и очень редко - зачавший ребенка мужчина. Тому есть причина: никто из искренне верующих не дерзнет назвать себя отцом ребенка Богини, а таковыми считаются все дети, рожденные Владычицей. То, что Талиесин сейчас прибег к такому доводу, потрясло Игрейну до глубины души, но одновременно и растрогало.
      - В Пендрагоны можно избрать и Горлойса, - тем не менее упрямо проговорила Игрейна, отводя глаза. - Не верю, будто этот ваш Утер так далеко превосходит всех прочих сынов человеческих, что только он один на эту роль и годится! Если вам нужен Пендрагон, почему бы вам не пустить в ход заклятия и не сделать так, чтобы Горлойса избрали военным вождем Британии и Великим драконом? А когда у нас родится сын, вы получите своего короля...
      Мерлин покачал головой, но заговорила опять Вивиана, и этот тайный сговор еще больше рассердил Игрейну. С какой стати они сообща интригуют против нее?
      - Ты не родишь Горлойсу сына, Игрейна, - мягко проговорила Вивиана.
      - А ты разве Богиня, чтобы от ее имени распределять между женщинами дар материнства? - грубо отпарировала Игрейна, сама зная, что слова ее звучат по-детски. - У Горлойса полно сыновей от других женщин, почему бы и мне не подарить ему сына в законном браке, как ему хочется?
      Вивиана не ответила. Она встретилась взглядом с Игрейной и очень тихо произнесла:
      - Ты любишь Горлойса, Игрейна?
      Игрейна уставилась в пол.
      - Любовь здесь ни при чем. Здесь затронута честь. Он был ко мне добр... - Молодая женщина умолкла на полуслове, но мысли удержу не знали. "... Был добр ко мне, когда я не знаю, куда податься, - одна, всеми покинутая, - и даже вы бросили меня, предоставили моей собственной судьбе. При чем тут любовь?" - Здесь затронута честь, - повторила она. - Я перед ним в долгу. Горлойс позволил мне оставить Моргейну - единственное мое утешение в беспросветном одиночестве. Он был добр и терпелив, а для мужчины его лет это непросто. Он мечтает о сыне, для него сын - смысл жизни и вопрос чести, и я ему не откажу. И если я рожу сына, он будет сыном герцога Горлойса и никого иного. И в этом я клянусь - огнем и...
      - Молчи! - Голос Вивианы, точно оглушительный лязг большого колокола, заставил Игрейну испуганно умолкнуть. - Велю тебе, Игрейна: не клянись или навеки запятнаешь себя клятвопреступлением!
      - А с какой стати ты так уверена, что я не сдержу клятву? вознегодовала Игрейна. - Я лгать не обучена! Я тоже дочь Священного острова, Вивиана! Пусть ты мне старшая сестра, пусть ты жрица и Владычица Авалона, но я не позволю обращаться с собою, точно с лепечущим младенцем вроде вот Моргейны, которая ни слова не понимает из того, что ей говорят, и в клятвах ничего не смыслит...
      Моргейна, заслышав свое имя, резко выпрямилась на коленях у Вивианы. Владычица Озера улыбнулась и пригладила темные волосенки.
      - Ты зря считаешь, будто маленькая ничего не понимает. Младенцы знают больше, чем нам кажется: что у них на уме, они высказать не могут, вот мы и полагаем, что думать они якобы вообще не умеют. А что до твоей малютки... ну, это все в будущем, и при ней я говорить не стану; но кто знает, пожалуй, в один прекрасный день и она тоже станет Верховной жрицей...
      - Ни за что! Даже если мне придется принять христианство, чтобы этому помешать! - бушевала Игрейна. - Ты думаешь, я позволю тебе злоумышлять против жизни моего ребенка, как ты злоумышляла против меня?
      - Спокойно, Игрейна, - вступился мерлин. - Ты свободна, как свободно любое дитя Богов. Мы пришли просить, а не требовать. Нет, Вивиана... возразил старик, предостерегающе поднимая руку, когда Владычица попыталась было его прервать. - Игрейна - не беспомощная игрушка судьбы. И тем не менее, сдается мне, когда она узнает все, в выборе она не ошибется.
      Моргейна капризно завозилась на коленях, Вивиана принялась напевать ей что-то вполголоса, поглаживая волосы. Малютка затихла, но Игрейна, метнувшись вперед, выхватила ребенка, злясь и ревнуя: стараниями Вивианы девочка успокоилась, словно по волшебству! Дочь вдруг показалась молодой женщине чужой, незнакомой - как если бы за то время, что малышка провела на руках у Вивианы, она безвозвратно изменилась, запятнала себя чем-то и уже не принадлежит матери всецело и полностью. У Игрейны защипало в глазах. Моргейна - это все, что у нее есть, а теперь и девочку у нее отбирают: Моргейна, подобно всем и каждому, уже подпала под обаяние Вивианы, а обаяние это любого превращало в беспомощное орудие ее воли.
      В сердцах Игрейна резко прикрикнула на Моргаузу, что по-прежнему сидела у ног Вивианы, склонив голову ей на колени.
      - Моргауза, а ну, вставай и ступай к себе; ты уже почти взрослая, нечего вести себя под стать балованному ребенку!
      Моргауза подняла голову, отбросила с прелестного, недовольного личика завесу рыжих волос.
      - А зачем ты выбрала для своих замыслов Игрейну, Вивиана? проговорила она. - Она не желает иметь с ними ничего общего. Но я женщина, и я тоже - дочь Священного острова. Почему ты не избрала для Утера Пендрагона меня? Почему бы мне не стать матерью короля?
      - Ты готова безрассудно бросить вызов судьбе, Моргауза? - улыбнулся мерлин.
      - А с какой стати выбрали Игрейну, а не меня? У меня-то нет мужа...
      - В будущем у тебя - могущественный муж и много сыновей, но этим, Моргауза, изволь удовольствоваться. Ни мужчине, ни женщине не дано прожить чужую жизнь. Твоя судьба и судьба твоих сыновей зависят от Игрейны. Более ничего сказать не могу, - ответствовал мерлин. - И довольно, Моргауза.
      Стоя с Моргейной на руках, Игрейна почувствовала себя увереннее.
      - Я пренебрегла долгом гостеприимства, сестра моя и лорд мерлин, глухо проговорила молодая женщина. - Мои слуги проводят вас в гостевые покои, принесут вина, воды для омовения, а с заходом солнца подадут ужин.
      Вивиана встала. Голос ее звучал сухо и церемонно, и на какой-то миг Игрейна испытала несказанное облегчение, вновь почувствовав себя хозяйкой в своем доме: не беспомощным ребенком, но супругой Горлойса, герцога Корнуольского.
      - Так на вечерней заре, сестра.
      Вивиана и мерлин многозначительно переглянулись, и от внимания Игрейны это не укрылось. Взгляд жрицы говорил яснее слов: "Оставь пока, я с ней управлюсь, мне не впервой".
      Игрейна почувствовала, как лицо ее застывает железной маской. "Да уж, ей и впрямь не впервой. Но на сей раз она просчитается. Однажды я исполнила ее волю: я была ребенком и сама не знала, что делаю. Но сейчас я выросла, я - женщина, и вертеть мною уже не так просто, как несмышленой девчонкой, которую она отдала в жены Горлойсу. Теперь я буду поступать по-своему, а не по слову Владычицы Озера".
      Слуги увели гостей, Игрейна, возвратившись в собственные покои, уложила Моргейну в постель и захлопотала, засуетилась над девочкой, снова и снова прокручивая в голове услышанное.
      Утер Пендрагон. Она никогда его не видела, но Горлойс без умолку разглагольствовал о его доблести. Утер приходился близким родичем Амброзию Аврелиану, королю Британии, как сын его сестры; но в отличие от того же Амброзия Утер был бриттом до мозга костей, без малейшей примеси римской крови, так что и валлийцы, и Племена шли за ним, не колеблясь. Надо думать, в один прекрасный день Утер станет королем. А ведь Амброзий уже не молод, стало быть, этот день недалек...
      "А я стану королевой... О чем я только думаю? Неужто я предам Горлойса и свою собственную честь?"
      Игрейна вновь взялась за бронзовое зеркало. Позади нее в дверях стояла сестра. Вивиана сняла штаны для верховой езды и надела свободное платье из некрашеной шерсти; распущенные волосы падали на плечи, мягкие и темные, точно черная овечья шерсть. Она казалась совсем маленькой, хрупкой и такой старой, а глаза... так глядели глаза жрицы в пещере посвящения много лет назад, в ином мире... Игрейна поспешила отогнать докучную мысль.
      Вивиана подошла вплотную, привстала на цыпочки, коснулась ее волос.
      - Маленькая моя Игрейна. Впрочем, уже не такая и маленькая, - ласково проговорила она. - А знаешь, маленькая, это ведь я выбрала для тебя имя: Грайнне, в честь Богини костров Белтайна... Когда ты в последний раз прислуживала Богине на Белтайн, Игрейна?
      Уголки губ Игрейны самую малость приподнялись в подобии улыбки, чуть приоткрыв зубы.
      - Горлойс - римлянин и христианин в придачу. Ты всерьез полагаешь, что в его доме соблюдают обряды Белтайна?
      - Нет, наверное, - отвечала Вивиана, забавляясь. - Хотя на твоем месте я бы не поручилась за то, что твои слуги не ускользают из дома в день середины лета, чтобы разжечь костры и возлечь друг с другом под полной луной. Но лорду и леди, стоящим во главе христианского дома, такое заказано; только не на глазах у священников и их жестокого, чуждого любви Бога!
      - Не смей говорить так о Боге моего мужа, Бог есть любовь, - резко оборвала ее Игрейна.
      - Это ты так говоришь. Но не он ли объявил войну всем прочим Богам, не он ли убивает всех тех, кто отказывается ему поклониться, - возразила Вивиана. - Сохрани нас судьба от такой любви со стороны Бога! Я могла бы воззвать к тебе во имя принесенных тобою обетов и заставить тебя исполнить то, что я прошу, от имени Богини и Священного острова...
      - Ну надо же! - саркастически бросила Игрейна. - Вот теперь моя Богиня велит мне стать шлюхой, а мерлин Британии и Владычица Озера готовы поработать сводниками!
      Глаза Вивианы вспыхнули, она шагнула вперед, и на мгновение Игрейна решила, что жрица отвесит ей пощечину.
      - Да как ты смеешь! - проговорила Вивиана, и, хотя голос ее звучал не громче шепота, по комнате прокатилось эхо, так что Моргейна, уже задремавшая было под шерстяным пледом, села в постели и, внезапно испугавшись, заплакала.
      - Ну вот, ребенка моего разбудила... - посетовала Игрейна и, присев на край кровати, принялась убаюкивать девочку. Постепенно с лица Вивианы схлынул гневный румянец. Она опустилась на кровать рядом с Игрейной.
      - Ты меня не поняла, Грайнне. Ты что, думаешь, Горлойс бессмертен? Говорю тебе, дитя: я пыталась прочесть по звездам судьбы тех, от кого зависит благоденствие Британии последующих лет, и повторю еще раз: имя Горлойса там не начертано.
      Колени Игрейны подогнулись, тело вдруг перестало слушаться.
      - Утер убьет его?
      - Клянусь тебе: Утер не будет причастен к смерти Горлойса и в час его гибели окажется далеко. Но подумай вот о чем, дитя. Тинтагель великолепный замок; ты полагаешь, когда Горлойса не станет, Утер Пендрагон не скажет одному из своих вождей: "Возьми замок, а вместе с ним и женщину, что им владеет"? Лучше уж Утер, чем один из его людей.
      "Моргейна. Что станется с моей дочерью и с моей сестренкой Моргаузой? Воистину, женщине, которая безраздельно принадлежит мужчине, остается лишь молиться за жизнь своего заступника".
      - Разве мне не позволено возвратиться на Священный остров и остаток жизни провести на Авалоне в числе жриц?
      - Тебе начертана иная участь, - возразила Вивиана. Голос ее вновь помягчел. - И от судьбы своей ты не спрячешься. Тебе предназначено сыграть роль в спасении этой земли, но дорога на Авалон для тебя закрыта навеки. Так пойдешь ли ты по тропе навстречу судьбе по доброй воле или Богам придется тащить тебя насильно?
      Ответа жрица дожидаться не стала.
      - Ждать уже недолго. Амброзий Аврелиан умирает, много лет стоял он во главе бриттов, и теперь его вожди съедутся на совет, дабы избрать нового короля. И все они могут доверять одному только Утеру. Так что Утер станет и военным вождем, и Верховным королем в одном лице. И ему понадобится сын.
      Игрейна чувствовала, что ловушка вот-вот захлопнется.
      - Если тебе это так важно, почему бы тебе не взять дело в свои руки? Если супруга военного вождя и Верховного короля Британии обретет такую власть, отчего бы тебе не попробовать соблазнить Утера своими чарами и самой не родить сужденного короля?
      К ее удивлению, Вивиана долго молчала, прежде чем ответить:
      - Ты полагаешь, я об этом не думала? Но ты забываешь, Игрейна, сколько мне лет. Я старше Утера, а он, по меркам воинов, тоже не мальчик. Когда родилась Моргауза, мне было двадцать шесть. А сейчас мне тридцать девять, Игрейна, и из детородного возраста я уже вышла.
      В бронзовом зеркале, что Игрейна по-прежнему держала в руках, мерцало отражение ее сестры - искаженное, бесформенное, текучее, как вода; вот образ прояснился, вот затуманился - и исчез совсем.
      - Ты так думаешь? - проговорила Игрейна. - А я тебе скажу, что еще одного ребенка ты родишь.
      - Надеюсь, что нет, - возразила Вивиана. - Я старше, чем была наша мать, когда она умерла родами, произведя на свет Моргаузу, и избежать ее судьбы у меня никакой надежды нет. В этом году я в последний раз приму участие в обрядах Белтайна, а после того передам свой титул какой-нибудь женщине помоложе, чем я, и стану ведуньей, Мудрой, - уподобившись Древним. Я надеялась, что однажды уступлю место Моргаузе...
      - Тогда почему ты не оставила ее на Авалоне и не подготовила себе в преемницы?
      В лице Вивианы отражалась глубокая печаль.
      - Она не годится. За плащом Владычицы она различает только власть, но не череду бесконечных страданий и жертв. Так что эта Дорога не для нее.
      - Сдается мне, ты не слишком-то страдала, - возразила Игрейна.
      - Тебе про то неведомо. Ты ведь тоже отказалась от этой дороги. Я отдала ей всю жизнь и все-таки готова повторить: куда легче удел простой поселянки - вьючной скотины и племенной кобылы в течке. Ты видишь меня, облаченную в одежды Богини, увенчанную ее короной, в час триумфа подле ее котла; ты не видишь тьмы пещеры и глубин великого моря... Ты к этому не призвана, милая моя девочка, и благодари Богиню, что твоя участь - иная.
      "По-твоему, я ничего не знаю о страданиях и немом терпении, спустя четыре-то года?" - подумала про себя Игрейна, но вслух не сказала ничего. Вивиана, склонившись над Моргейной, ласково поглаживала шелковистые темные волосы девочки.
      - Ах, Игрейна, ты даже представить не в силах, как я тебе завидую: всю жизнь я мечтала о дочери. Богиня знает, Моргауза была мне как родная, но при этом оставалась чужой, точно родилась от незнакомой женщины, а не от моей же матери... Я мечтала о дочери, которой однажды смогу передать титул. - Жрица вздохнула. - Но я родила лишь одну девочку, да и та умерла, а сыновья мои меня оставили. - Она вздрогнула всем телом. - Ну что ж, такова моя участь, и я попытаюсь смириться с нею, как и ты - со своей. Я ничего у тебя не прошу, Игрейна, кроме разве одного, а остальное предоставлю той, что госпожа над всеми нами. Когда Горлойс вернется домой, отсюда он отправится в Лондиниум на церемонию избрания короля. Ты должна каким-то образом исхитриться и заставить мужа взять тебя с собою.
      - Эта твоя единственная просьба будет потруднее всего прочего, вместе взятого! - рассмеялась Игрейна. - Ты в самом деле считаешь, будто Горлойс обременит своих воинов тяжкой обязанностью сопровождать молодую жену до Лондиниума? Мне, конечно, хотелось бы туда съездить, да только Горлойс возьмет меня с собою не раньше, чем в тинтагельском саду зацветут южные апельсины и фиги!
      - И тем не менее ты должна добиться своего и взглянуть на Утера Пендрагона.
      - А ты, надо думать, дашь мне талисман, чтобы он влюбился в меня по уши? - вновь расхохоталась Игрейна.
      Вивиана погладила вьющиеся рыжие пряди.
      - Ты молода, Игрейна, и, кажется, даже не представляешь себе, насколько красива. Не думаю, что Утеру понадобятся талисманы.
      Игрейна содрогнулась всем телом в нежданном приступе страха.
      - Пожалуй, талисман пригодится мне - чтобы я от Утера не шарахалась!
      Вивиана вздохнула. И дотронулась до лунного камня, подвески на груди у Игрейны.
      - Это не Горлойсов подарок, - заметила она.
      - Нет, ты же сама мне его вручила в день свадьбы, разве не помнишь? Ты сказала, камень принадлежал моей матери.
      - Дай его мне. - Просунув руку под вьющиеся пряди, Вивиана расстегнула застежку на цепочке. - Когда камень вернется к тебе, Игрейна, вспомни мои слова и поступи так, как подскажет тебе Богиня.
      Игрейна молча глядела на самоцвет в руках у жрицы. Молодая женщина вздохнула, но протестовать не стала. "Я ничего ей не обещала, - яростно твердила она про себя. - Ничего!"
      - А ты поедешь в Лондиниум на избрание этого вашего короля?
      Вивиана покачала головой.
      - Я еду во владения другого короля, который еще не знает, что ему придется сражаться на стороне Утера. Бан Армориканский избран Верховным королем в Малой Британии, и его друиды объявили Бану, что в знак этого ему должно пройти Великий обряд. Я послана совершить Великий Брак.
      - А мне казалось, Малая Британия - христианские земли.
      - Да, так и есть, - равнодушно подтвердила Вивиана. - Его священники отзвонят в колокола, помажут его святым мирром и объяснят, что его Бог ради него пожертвовал собою. Но народ ни за что не примет короля, который сам не обещан в Великую жертву.
      Игрейна глубоко вздохнула.
      - Я так мало знаю...
      - В древние времена, Игрейна, - объяснила Вивиана, - король связывал свою жизнь с благоденствием земли и, подобно всем мерлинам Британии, клялся: если на землю его обрушатся бедствия или настанут тяжкие времена, он умрет ради того, чтобы земля жила. А если он отречется от этой жертвы, земля погибнет. Я... мне не следует говорить об этом, это таинство, но ведь и ты, Игрейна, ты тоже на свой лад отдаешь жизнь за исцеление земли. Никто из рожениц не знает, не потребует ли Богиня ее жизнь. Некогда и я лежала связанной и беспомощной, и к горлу моему был приставлен нож, но я знала: если смерть заберет меня, моя искупительная кровь возродит землю... - Голос ее, дрогнув, умолк, благоговейно молчала и Игрейна.
      - Часть Малой Британии тоже сокрылась в туманах, и Великое Каменное Святилище ныне уже не отыскать. Дорога, ведущая к храму, - мертвый камень, если только не знать Пути к Карнаку, - проговорила Вивиана. - Но король Бан поклялся не дать мирам разойтись и сохранить врата открытыми для таинств. Так что он намерен заключить Священный Брак с землей в знак того, что в час нужды его собственная кровь напоит посевы. Так тому и должно быть, что я, прежде чем занять место среди старух-ведуний, последний раз сослужу службу Матери, связав его королевство с Авалоном; в этом таинстве я буду для него Богиней.
      Вивиана умолкла, но для Игрейны в комнате еще дрожало эхо ее голоса. Жрица склонилась над кроватью и взяла на руки спящую Моргейну - очень ласково и осторожно.
      - Она еще не дева, а я еще не карга, - проговорила жрица. - Но нас Трое, Игрейна. Вместе мы составляем Богиню, она здесь, среди нас.
      Игрейна удивилась про себя, отчего жрица умолчала о сестре Моргаузе, и они были настолько открыты друг для друга, что Вивиана услышала вопрос, как если бы молодая женщина произнесла его вслух.
      - У Богини есть и четвертое, тайное обличие, - прошептала она, дрожа всем телом. - Молись ей, как и я - как и я, Игрейна! - чтобы Моргауза никогда его не приняла.
      Глава 3
      Игрейне казалось, будто она едет под дождем вот уже целую вечность. До чего же до Лондиниума далеко - все равно что до края света!
      До сих пор Игрейна путешествовала мало, если не считать того давнего переезда от Авалона до Тинтагеля. Молодая женщина мысленно сравнивала перепуганного, отчаявшегося ребенка тех времен с собою теперешней. Ныне она скакала рядом с Горлойсом, и тот взял на себя труд рассказать ей кое-что о землях, через которые они проезжали; она смеялась, поддразнивала мужа, а ночью в шатре охотно разделяла с ним ложе. Она немного скучала по Моргейне, гадая, как там дочка: плачет ли ночами, требуя мать, удается ли Моргаузе накормить ее? Но до чего отрадно было вновь обрести свободу и мчаться верхом в окружении стольких мужчин, ощущая на себе восхищенные взгляды и всеобщее почтительное внимание - никто из воинов не осмелился бы подступиться к супруге Горлойса, ею любовались - и только. Игрейна вновь перевоплотилась в беспечную девочку - но не ту испуганную дикарку, шарахающуюся от незнакомца, который стал ей мужем и которому нужно любой ценой угодить. Она словно вернулась в пору девичества, но только без тогдашней полудетской нескладности, и от души наслаждалась происходящим. Ее даже не раздражала вечная пелена дождя, за которой терялись далекие холмы, так что отряд ехал точно в белесом ореоле тумана.
      "А ведь в таком тумане мы, чего доброго, собьемся с пути, ненароком окажемся во владениях фэйри и уже никогда не вернемся в этот мир, где умирающий Амброзий и честолюбец Утер строят планы спасения Британии от свирепых дикарей. Британия падет под натиском варваров, подобно Риму, а мы никогда о том не узнаем, нам будет все равно..."
      - Ты устала, Игрейна? - В мягком голосе Горлойса звучала неподдельная забота. Право же, никакой он не великан-людоед, каким казался в те первые, кошмарные дни четыре года назад! Теперь он всего-навсего стареющий мужчина; в волосах и бороде полным-полно седины (хоть он и бреется тщательно по римскому обычаю); весь в шрамах после многих лет бесчисленных сражений и так трогательно старается угодить ей! Возможно, не испугайся она его так поначалу, не будь она непокорной бунтаркой, она бы поняла, что муж уже тогда пытался ей понравиться. Горлойс не был с ней жесток, а если и был, так только потому, что, по-видимому, почти ничего не знал о свойствах женского тела и о подобающем с ним обращении. Теперь Игрейне казалось, что всему виною неуклюжесть, а вовсе не жестокость, скажи она мужу, что он причиняет ей боль, и он бы ласкал ее осторожнее. Четыре года назад Игрейна думала, что это все неизбежно: и боль и ужас. Теперь она стала мудрее.
      Молодая женщина лучезарно улыбнулась мужу.
      - Нет-нет, ничуть, кажется, я могла бы так ехать до бесконечности! Но ты не боишься, что в столь густом тумане мы того и гляди собьемся с пути и до Лондиниума вовеки не доберемся?
      - Тебе не о чем тревожиться, - серьезно отозвался он. - У меня опытные проводники, они знают путь как свои пять пальцев. А еще до вечера мы выедем на старую римскую дорогу, что ведет в самое сердце города. Так что нынче ночью мы будем спать под крышей и на приличной кровати.
      - Сколь порадуюсь я приличной кровати, - кротко проворковала Игрейна, и, как она и ожидала, Горлойс так и вспыхнул. Он тут же отвернулся - так, словно жена внушала ему едва ли не страх, - и Игрейна, лишь недавно открывшая для себя эту власть, втайне возликовала.
      Молодая женщина скакала рядом с Горлойсом, размышляя про себя о том, что нежданно-негаданно прониклась к мужу своего рода нежностью, причем к нежности этой примешивалось сожаление, как если бы Горлойс стал ей дорог только теперь, в преддверии утраты. Так ли или иначе, но только Игрейна знала: дни Горлойса сочтены. Никогда она не забудет, как ей впервые открылось, что муж умрет.
      К Игрейне прибыл посланец с известием о том, что ей следует готовиться к приезду мужа. Горлойс прислал одного из своих людей, гонец подозрительно зыркал глазами и повсюду совал свой нос, без слов давая понять Игрейне, что, будь у него самого молодая жена, уж он-то бы примчался домой без предупреждения, в надежде уличить ее в каком-нибудь проступке или расточительстве. Игрейна, не зная за собою никакой вины - эконом рачителен, кухня в порядке, - оказала посланцу достойный прием, не обращая внимания на его назойливое любопытство. Пусть допрашивает слуг, если хочет, небось узнает, что, кроме сестры и лорда мерлина, никаких гостей в Тинтагеле она не принимала.
      Гонец уехал, Игрейна повернулась идти к дому и вдруг резко остановилась. В ярком солнечном свете на нее пала тень, и накатил беспричинный страх. И в этот самый миг она увидела Горлойса: но где же его конь и свита? Он исхудал, постарел, так, что в первое мгновение Игрейна не узнала герцога; лицо его осунулось, глаза ввалились. Щеку пересекал шрам от удара мечом, этой раны Игрейна не помнила.
      - Муж мой! - воскликнула она. - Горлойс... - В лице герцога отражалось такое невыразимое горе, что молодая женщина напрочь позабыла свой страх перед мужем и годы обид и, не помня себя, бросилась к нему и заговорила так, словно обращалась к своему ребенку: - Ох, родной мой, что с тобой случилось? Что привело тебя сюда вот так - одного, безоружного, - ты не захворал ли? Ты не... - И тут Игрейна умолкла, и голос ее утих, затерялся среди отзвуков. Ибо на дворе никого не было, лишь тени струили неверный свет да звенело эхо ее голоса.
      До самой ночи Игрейна упорно убеждала себя в том, что это - лишь Послание, не более, разве не так же Вивиана предупредила ее о своем приезде? Но обмануть себя не удавалось: Горлойс не обладает даром Зрения, а даже если бы и обладал, так ни за что в него бы не поверил и пользоваться бы им не стал. То, что она видела, - Игрейна знала, что это, хотя ни с чем подобным прежде не сталкивалась, - это призрак ее мужа, его двойник, тень и предвестник его смерти.
      А когда Горлойс наконец вернулся, живой и здоровый, молодая женщина попыталась отогнать воспоминание, внушая себе, что всему виной лишь игра света - вот почему она различает за спиной мужа уже знакомую тень с рассеченной щекой и неизбывным горем в глазах. Ибо сам Горлойс ни от какой раны не страдал, а унывать и не думал, напротив, был в превосходном настроении, осыпал жену подарками и даже привез нить крохотных коралловых бусинок для Моргейны. Он загодя порылся в тюках, набитых захваченным у саксов добром, и вручил Моргаузе алый плащ.
      - Небось принадлежал какой-нибудь саксонской блуднице, из тех, что таскаются за обозами, а не то одной из тех визгливых воительниц, что сражаются у них бок о бок с мужчинами в чем мать родила, - рассмеялся Горлойс и ущипнул девочку за подбородок. - Так что пусть уж лучше его носит порядочная британская девушка. Цвет тебе к лицу, сестренка. Вот подрастешь еще малость и станешь такой же хорошенькой, как моя жена.
      Моргауза жеманничала, хихикала, запрокидывала голову, вертясь в новом плаще то так, то этак. Позже, когда Горлойс и Игрейна уже собирались ложиться спать (орущую Моргейну выпроводили в комнату Моргаузы), герцог резко заметил:
      - Надо бы выпихнуть девчонку замуж как можно скорее, Игрейна. Эта малявка - сучка та еще, глаза похотливые, по сторонам так и зыркают: ни одного мужчины не пропустит! Ладно, на меня засматривается - так ведь еще и на дружинников, тех, что помоложе, ты не заметила? Я в доме такую не потерплю: нечего позорить семью и подавать дурной пример моей дочери!
      Игрейна ответила мужу мягко и сдержанно. Не она ли видела гибель Горлойса, а как спорить с обреченным на смерть? Кроме того, поведение Моргаузы ее и саму изрядно раздосадовало.
      "Итак, Горлойс умрет. Ну что ж, и без всяких там пророчеств нетрудно предположить, что сорокапятилетний мужчина, всю свою жизнь сражавшийся с саксами, вряд ли успеет увидеть, как повзрослеют его дети. Из этого отнюдь не следует, что я поверю во всю остальную Вивианину чепуху, а не то, чего доброго, и впрямь стану ждать, что Горлойс возьмет меня с собою в Лондиниум!"
      Но на следующий день, когда супруги засиделись за завтраком, а молодая женщина зашивала здоровенную дыру в лучшей мужниной тунике, Горлойс объявил напрямик:
      - Ты, Игрейна, часом, не задаешься вопросом, с какой стати я приехал так внезапно?
      Минувшая ночь прибавила Игрейне уверенности. Она улыбнулась, не опуская глаз:
      - Должно ли мне искушать судьбу, задаваясь вопросом, что привело моего супруга домой после годичного отсутствия? От души надеюсь, это значит, что Саксонский берег очищен и снова в руках бриттов.
      Горлойс рассеянно кивнул и улыбнулся. Но улыбка тут же угасла.
      - Амброзий Аврелиан умирает. Старому орлу жить уже недолго, а птенца он себе на смену не вывел. Ощущение такое, словно легионы опять уходят, Амброзий был Верховным королем, сколько я себя помню, - и хорошим королем для тех из нас, что упорно надеялись, как я, на возвращение Рима. Теперь я вижу: день этот никогда не наступит. Владетели земель Британии съедутся в Лондиниум со всех концов страны, дабы избрать нового короля и военного вождя; должно ехать и мне. Путь я проделал длинный, а задержаться могу недолго, через три дня мне снова пора в дорогу. Но мог ли я, оказавшись так близко, не повидать тебя и ребенка? Народу там соберется видимо-невидимо, Игрейна, многие вожди и короли прибудут с супругами, не хочешь ли ты поехать со мной?
      - В Лондиниум?
      - Да, если ты согласна отправиться в такую даль и найдешь в себе силы оставить ребенка. Не вижу, почему бы и нет. Моргейна здоровенькая и крепкая, а женщин тут довольно, чтобы присмотреть и за дюжиной таких, как она. А если моими стараниями ты вновь забеременела... - Встретив ее взгляд, Горлойс улыбнулся; подобной улыбки на его лице Игрейна никак не ждала увидеть. - ... Пока что езде верхом это не помешает. - В голосе герцога звучала непривычная нежность. - Мне бы не хотелось с тобой расставаться по крайней мере так вот сразу. Поедешь ли ты, жена моя?
      "Ты должна как-то исхитриться и заставить мужа взять тебя с собою в Лондиниум". Так велела Вивиана. А теперь вот благодаря самому Горлойсу дело обернулось так, что ей даже просить ни о чем не надо. На Игрейну внезапно накатила паника: словно лошадь под ней вдруг понесла. Молодая женщина взялась за чашу с пивом и пригубила напиток, скрывая смятение.
      - Конечно, я поеду, раз на то твоя воля.
      Два дня спустя они уже мчались на восток к Лондиниуму, к лагерю Утера Пендрагона и к умирающему Амброзию, на церемонию избрания Верховного короля...
      Ближе к вечеру отряд выехал на римскую дорогу и поскакал быстрее; на закате впереди уже показались предместья Лондиниума, а в воздухе запахло морем. Игрейна и думать не думала, что в одном месте возможно собрать столько домов, на мгновение ей, привыкшей к стылым пустошам юга, почудилось, будто она задыхается, будто дома подступают к ней, грозя раздавить. Она ехала, точно в трансе, чувствуя, что каменные улицы и стены отрезают ее от воздуха, света, самой жизни... И как только люди умудряются жить за городскими стенами?
      - Сегодня мы заночуем у одного из моих дружинников, у него в городе свой дом, - проговорил Горлойс. - А завтра явимся ко двору Амброзия.
      В тот вечер, устроившись у огня (что за роскошь, думала она, огонь в очаге, когда до дня середины лета рукой подать!), Игрейна спросила мужа:
      - Кто, по-твоему, станет следующим Верховным королем?
      - Женщине-то какая разница, кто правит страной?
      Игрейна уклончиво улыбнулась мужу, на ночь она распустила волосы, и, разумеется, Горлойс не остался равнодушен к улыбке.
      - Хоть я и женщина, Горлойс, судьба и мне назначила жить в этой стране, и весьма хотелось бы мне знать, за каким таким человеком следует супруг мой в дни мира и войны.
      - Мир! Мира нам не видать, по крайней мере, я до него не доживу, отвечал Горлойс. - Нам не знать покоя, пока все эти дикари стекаются к нашим изобильным берегам; чтобы защититься, нам должно собрать все силы, что есть. Многие, очень многие не прочь облечься в Амброзиеву мантию и встать во главе войска. Вот, например, Лот Оркнейский. Жесток, зато надежен, сильный вождь, хороший военный стратег. Хотя до сих пор не женат, значит, о династии речь не идет. Для Верховного короля он слишком молод, но властолюбив; в жизни не видел такого честолюбца, и в его-то годы! Есть еще Уриенс, владыка Северного Уэльса. Здесь с династией все в порядке; сыновья у него уже имеются. Зато воображением его природа обделила; он хочет, чтобы все делалось точно так же, как встарь; дескать, один раз удалось, значит, удастся и снова. Кроме того, подозреваю, что христианин из него никудышный.
      - А ты бы кого выбрал? - полюбопытствовала Игрейна. Горлойс вздохнул.
      - Ни того, ни другого, - признался он. - Я всю жизнь служил Амброзию, и я пойду за тем, кого изберет Амброзий, это вопрос чести, а ставленник Амброзия - Утер. Вот и все, и говорить тут не о чем. Не то чтобы Утер мне по душе. Распутник тот еще, ублюдков наплодил не меньше дюжины, рядом с ним ни одна женщина не может чувствовать себя в безопасности. Он ходит к обедне, потому что так поступает все войско и потому что так полагается. По мне, лучше бы уж был честным язычником, чем христианином из соображений выгоды.
      - И все-таки ты его поддерживаешь...
      - О да. Такой воин в цезари сгодился бы, он только скажи - солдаты за ним хоть в ад. Утер из кожи вон лезет, пытаясь снискать популярность в войске: ну, ты знаешь все эти штуки: обходит лагерь, ест из солдатских котлов вместо того, чтобы отдохнуть, целый день может убить на то, чтобы сходить к префекту лагеря и добиться увольнения для какого-нибудь беззубого дряхлого ветерана, накануне битвы дрыхнет у костра бок о бок с солдатами. Люди умереть за него готовы - и умирают же! У него и мозгов достаточно, и с воображением все в порядке. Прошлой осенью он умудрился заключить мир с союзными саксами, так что они сражались на нашей стороне... по мне, так он мыслит слишком уж на саксонский манер, зато знает, как у них голова устроена. Да, я его поддержу. Но это вовсе не значит, что Утер мне по сердцу.
      Слушая мужа, Игрейна думала про себя, что узнает куда больше о самом Горлойсе, нежели о прочих претендентах на титул Верховного короля. Наконец она вымолвила:
      - А ты никогда не задумывался... Ты - герцог Корнуольский, и Амброзий тебя ценит; что, если Верховным королем изберут тебя?
      - Поверь мне, Игрейна, о короне я не мечтаю. А тебе хотелось бы стать королевой?
      - Я бы не отказалась, - обронила она, вспоминая пророчество мерлина.
      - Ты говоришь так лишь потому, что слишком молода и не понимаешь, что это значит, - улыбнулся Горлойс. - Ты в самом деле желаешь править королевством так же, как распоряжаешься прислугой в Тинтагеле, на самом деле будучи на побегушках у всех и каждого? В давние времена, когда я был помоложе... но я не хочу остаток жизни провести на войне, нет. Игрейна, вот уже много лет как Амброзий вручил мне Тинтагель, да только я там почитай что и не появлялся: лишь четыре года назад мне удалось-таки пробыть там достаточно долго, чтобы обзавестись женой! Я буду защищать эти берега, пока в силах поднять меч, но я хочу сына - чтобы играл с моей дочкой; хочу отдохнуть в мире, порыбачить со скал, поохотиться, погреться на солнышке, наблюдая, как поселяне убирают хлеб; и еще, пожалуй, мне нужно время, чтобы примириться с Господом: пусть Он простит меня за все то, что мне приходилось совершать, будучи солдатом. Но даже когда на земле царит мир, Верховный король не знает покоя, ибо едва враги покидают наш берег - что бы ты думала? - сражаться начинают друзья, ну, скажем, за королевские милости. Нет уж, корону я не приму, а когда тебе исполнится столько же, сколько и мне, ты этому только порадуешься.
      У Игрейны защипало в глазах. Итак, этот суровый воин, этот угрюмый мужчина, некогда внушавший ей такой страх, ныне чувствует себя с ней настолько легко и свободно, что готов поделиться самым сокровенным. Молодая женщина всем сердцем желала, чтобы судьба даровала-таки Горлойсу его последние несколько лет под солнцем, как ему мечталось, но даже сейчас, в отблесках огня, она различала за его спиной неотступную, зловещую тень рока.
      "Это все пустые фантазии, я наслушалась мерлина и навоображала себе всяких глупостей", - убеждала себя Игрейна. Горлойс зевнул, потянулся дескать, ну и устал же он после целого дня в седле! - и она не мешкая помогла мужу раздеться.
      На незнакомой кровати Игрейна так и не сомкнула глаз. Она ворочалась и металась на постели, прислушиваясь к тихому дыханию герцога; Горлойс то и дело тянулся к ней во сне, и молодая женщина баюкала его на груди, точно ребенка. "Возможно, мерлин и Владычица испугались собственной тени, размышляла она, - возможно, Горлойс и впрямь успеет состариться на солнышке". Возможно, перед тем как уснуть, он и впрямь заронил в нее семя того самого сына, которого, по словам мерлина с Вивианой, якобы никогда не зачнет. Но под утро Игрейна забылась беспокойным сном, и приснился ей затерянный в тумане мир и очертания Священного острова, постепенно тающие в мареве; Игрейне грезилось, будто она гребет на ладье, измученная, обессиленная, пытаясь отыскать остров Авалон, где Богиня с лицом Вивианы ждет ее, чтобы спросить, хорошо ли она исполнила то, чего от нее требовалось. Но хотя береговая линия казалась такой знакомой и к самой воде подступали яблоневые рощи, когда Игрейна дошла до святилища, в нем стоял крест, и хор облаченных в черное христианских монахинь тянул унылый гимн. Игрейна бросилась бежать, ища сестру, и крики ее тонули в звоне церковных колоколов. Она проснулась с тихим всхлипом - отголоском плача во сне - и села на постели. Повсюду разносился колокольный звон.
      Горлойс тоже приподнялся.
      - Это - та самая церковь, куда ходит к обедне Амброзий. Скорей одевайся, Игрейна, мы пойдем вместе.
      Молодая женщина уже затягивала поверх льняного платья тканый шелковый пояс, когда в дверь постучался незнакомый слуга и попросил дозволения переговорить с госпожой Игрейной, супругой герцога Корнуольского. Игрейна вышла к порогу; посланец показался ей знакомым. Тот поклонился, и молодая женщина тут же вспомнила, где его видела: много лет назад, на веслах ладьи Вивианы. В памяти тут же воскрес сон, и внутри у Игрейны все похолодело.
      - Твоя сестра шлет тебе вот это, - проговорил слуга, - и велит носить эту вещь на себе и помнить о своем обещании, не более. - И гонец вручил молодой женщине крохотный шелковый сверточек.
      - Это еще что такое, Игрейна? - хмуро осведомился Горлойс, подходя сзади. - Кто шлет тебе подарки? Этот посланец тебе знаком?
      - Он из свиты моей сестры, с острова Авалон, - отозвалась Игрейна, разворачивая сверток.
      - Моя жена не принимает подарков от гонцов, мне неизвестных, - сурово отрезал герцог, грубо отбирая у нее вещицу. Игрейна негодующе вскинулась. Все ее недавняя нежность к Горлойсу растаяла в единый миг: да как он смеет!
      - Да это же тот самый голубой камень, что был на тебе в день нашей свадьбы, - насупясь, промолвил Горлойс. - А обещания тут при чем? И каким образом камень попал к твоей сестре - если послание и впрямь от нее?
      Быстро собравшись с мыслями, Игрейна впервые в жизни умышленно солгала мужу:
      - Когда сестра навешала меня, я отдала ей камень вместе с цепочкой починить застежку: она знает на Авалоне одного златокузнеца, до которого корнуольским мастерам далеко. Я же пообещала ей впредь обращаться со своими украшениями аккуратнее, ведь я - взрослая женщина, а не беспечный ребенок, не знающий цены дорогим вещам, вот об этом она мне и напоминает. А теперь могу ли я получить назад свою подвеску, о, супруг мой?
      По-прежнему хмурясь, Горлойс протянул ей лунный камень:
      - У меня в услужении довольно златокузнецов, так что застежку можно было бы починить, обойдясь без нравоучений, что читать тебе сестра давно уже не вправе. Вивиана слишком много на себя берет, может, в детстве она и заменяла тебе мать, да только теперь ты не на ее попечении. Надо бы тебе почаще вспоминать о том, что ты - взрослая женщина, и меньше оглядываться на дом родной.
      - Ну вот, теперь меня отчитали дважды, - раздраженно отпарировала Игрейна, застегивая цепочку на шее. - Один раз - сестра, а второй раз муж, точно я и впрямь дитя неразумное.
      Над его головой по-прежнему маячила тень смерти, жуткий призрак, неотступно преследующий обреченного. И внезапно Игрейна пожелала про себя, пожелала исступленно, чтобы никакого ребенка и не было, чтобы ей не пришлось рожать сына мужу, который одной ногою в могиле... Внутри ее все обратилось в лед.
      - Ну, будет тебе, Игрейна, - примирительно проговорил Горлойс, приглаживая ей волосы, - не злись на меня. На будущее постараюсь запомнить, что ты и впрямь - взрослая женщина на девятнадцатом году жизни, а не пятнадцатилетняя девчонка! Пойдем же, надо собраться к обедне, а то священники не одобряют хождений туда-сюда после того, как служба начнется.
      Церковь оказалась маленькой, сплетенной из прутьев мазанкой; в сыром, промозглом воздухе тускло мерцали светильники. Игрейна порадовалась про себя, что надела плотный шерстяной плаш. Горлойс шепотом пояснил жене, что седовласый священник, престарелый и благообразный, что твой друид, - личный исповедник Амброзия, состоящий при войске, и что сегодня служат благодарственную службу в честь возвращения короля.
      - А сам король здесь?
      - Вон он входит, его место у самого алтаря, - прошептал Горлойс, наклоняя голову.
      Игрейна тут же узнала Амброзия по темно-красной мантии, надетой поверх темной, богато вышитой туники, у бедра его висел инкрустированный самоцветами меч. Молодая женщина прикинула про себя, что Амброзию Аврелиану где-то около шестидесяти: высокий, худощавый, чисто выбритый на римский манер, он брел, ссутулившись, осторожно переставляя ноги, словно изнутри его терзала боль. Некогда он, возможно, был весьма хорош собой, сейчас лицо его пожелтело, покрылось морщинами, темные усы обвисли, побелели, волосы посеребрила седина. Рядом с ним шли двое-трое советников, а может быть, и герцогов; Игрейна уже собиралась спросить мужа, кто они, но священник, видя, что король прибыл, принялся читать по своей внушительной книге. Молодая женщина прикусила язычок и промолчала, внимая службе, которую даже теперь, после четырех лет наставлений отца Колумбы, не вполне понимала, да и не стремилась понять. Игрейна знала: глазеть в церкви по сторонам под стать неотесанной деревенщине считается дурным тоном, однако ж она украдкой приглядывалась из-под капюшона к окружению короля: к человеку, которого она сочла Уриенсом из Северного Уэльса, и к богато разодетому, стройному красавцу, чьи темные волосы были коротко подстрижены на уровне подбородка по римской моде. Не это ли - Утер, соратник Амброзия и его вероятный преемник? На протяжении всей долгой службы он предупредительно держался рядом с Амброзием, стоило стареющему королю пошатнуться, и темноволосый изящный сопровождающий тут же предложил ему руку. Он не сводил глаз со священника, однако Игрейна, обученная читать мысли людей по лицам, понимала: этот человек не прислушивается ни к святому отцу, ни к службе как таковой, а сосредоточенно размышляет о своем. Один раз он поднял голову, поглядел прямо на Горлойса и на мгновение встретился взглядом с Игрейной. Глаза его казались двумя темными точками под кустистыми бровями, и молодая женщина передернулась от отвращения. Если это Утер, она не желает иметь с ним ничего общего, рядом с ним корона встанет ей слишком дорого. Надо думать, этот человек старше, чем выглядит, на вид ему было лет двадцать пять, не больше.
      Служба шла своим чередом, когда в дверях возникла небольшая суматоха. В церковь вошел высокий, воинского вида незнакомец, широкоплечий, но худощавый, закутанный в плотный тканый плед вроде тех, что носят северяне. За ним следовали четыре-пять ратников. Священник, точно не заметив, невозмутимо продолжал читать, но стоявший тут же диакон оторвался от Евангелия и сердито нахмурился. Вновь вошедший обнажил голову, явив взгляду шапку светлых волос, уже редеющих, особенно на макушке. Он пробрался сквозь толпу прихожан, священник произнес: "Помолимся"; и, уже опускаясь на колени, Игрейна увидела, что высокий светловолосый незнакомец и его спутники совсем рядом, ратники смешались со свитой Горлойса, а сам предводитель оказался подле нее. Опускаясь на колени, он быстро оглянулся по сторонам, проверяя, всем ли его людям нашлось место, и, благочестиво склонив голову, приготовился внимать молитве.
      На протяжении всей долгой службы он так и не поднял головы. Даже когда прихожане вереницей потянулись к алтарю за освященным хлебом и вином, незнакомец не двинулся с места. Горлойс коснулся плеча Игрейны, и она послушно подошла к нему: христиане считают, что жене должно принять мужнюю веру, так что, если она и идет к причастию, не подготовившись должным образом, пусть этот их Господь винит Горлойса. Отец Колумба долго урезонивал ее насчет подобающих молитв и прочего, так что Игрейна в конце концов решила, что толком соблюсти все тонкости ей все равно не удастся. Но Горлойс на нее рассердится, и, в конце концов, разве можно нарушать тишину, вступая с мужем в спор, пусть даже и шепотом?
      Стиснув зубы, она вернулась на место: хлеб грубого помола и кислое вино на пустой желудок пришлись куда как некстати. Высокий незнакомец поднял голову. Горлойс коротко кивнул ему - и прошел дальше. Незнакомец взглянул на Игрейну, на мгновение показалось, что он смеется и над нею, и над Горлойсом. Молодая женщина не сдержала улыбки. Горлойс неодобрительно нахмурился, Игрейна поспешила за мужем и покорно преклонила колени рядом с ним. Она видела: светловолосый незнакомец не сводит с нее глаз. Игрейна предположила, что это наверняка - Лот Оркнейский, тот самый, кого Горлойс назвал честолюбивым юнцом. Среди северян на каждом шагу встречаются светлокудрые, точно саксы.
      Зазвучал заключительный псалом, Игрейна слушала, в слова особенно не вдумываясь.
      Избавление послал Он народу Своему;
      Заповедал навеки завет Свой.
      Свято и страшно имя Его!
      Начало мудрости - страх Господень...
      Горлойс склонил голову, дожидаясь благословения. Сколько всего поняла она о своем супруге за эти несколько дней! Игрейна знала, что он христианин, еще когда только выходила за него замуж; по правде говоря, в нынешние времена почти все - христиане, куда ни глянь, а те, что нет, тщательно это скрывают, кроме, разве, тех, кто живет поблизости от Священного острова, оплота Древней веры, да еще северных варваров и саксов. Но Игрейна и не подозревала, что муж ее искренне набожен.
      Отзвучало благословение, священник и его диаконы удалились, унося с собою крест для благословения и Священную книгу. Игрейна оглянулась на короля. Выглядел он бледным и измученным, по пути к выходу он тяжело опирался на руку темноволосого юнца, что стоял рядом и поддерживал старика на протяжении всей службы.
      - Владыка Оркнейский времени не теряет, не так ли, мой лорд Корнуольский, - проговорил высокий светловолосый незнакомец, закутанный в плед. - Последние дни он ни на шаг от Амброзия не отходит, так вокруг него и вьется!
      "Выходит, - подумала про себя Игрейна, - это вовсе не герцог Оркнейский".
      Горлойс хмыкнул в знак согласия.
      - Это, надо думать, твоя госпожа и супруга, Горлойс?
      - Игрейна, дорогая моя, это наш военный вождь, Утер. Племена прозвали его Пендрагоном, по гербу на знамени, - неохотно буркнул Горлойс.
      Молодая женщина, изумленно моргая, присела до полу. Этот нескладный увалень, светловолосый, точно сакс, - Утер Пендрагон? Этому придворному, этому невеже, что ввалился в церковь посреди службы, суждено стать преемником Амброзия? А Утер между тем глядел во все глаза - нет, не на лицо ее, осознала Игрейна, но куда-то чуть ниже. Молодая женщина, встревожившись, уж не пролила ли она часом на платье вино святого причастия, тоже опустила взгляд и обнаружила, что Утер неотрывно смотрит на лунный камень у нее на груди. "Неужто раньше таких не видел!", раздраженно подумала она.
      Горлойс тоже проследил направление его взгляда.
      - Мне хотелось бы представить мою супругу королю, доброго вам дня, лорд мой герцог, - бросил он и, не дожидаясь прощальных слов Утера, зашагал к выходу. - Мне не нравится, как он на тебя смотрит, Игрейна, - объявил он, оказавшись за пределами слышимости. - Для порядочной женщины он неподходящее знакомство. Избегай его.
      - Он смотрел вовсе не на меня, о супруг мой, но на мою подвеску, возразила Игрейна. - Он что, так жаден до драгоценностей?
      - Он до всего жаден, - коротко отрезал Горлойс. И увлек жену за собою, да так стремительно, что Игрейна в своих башмачках на тонкой подошве то и дело спотыкалась на каменной мостовой. Вскоре супруги поравнялись с королем и его свитой.
      Амброзий в окружении священников и советников выглядел самым обычным дряхлым, больным стариком, который отправился к обедне натощак и теперь не прочь присесть и подкрепиться. Он шел, прижимая одну руку к боку, точно внутри у него все болело и ныло. Но Горлойсу он улыбнулся с искренней приязнью, и Игрейна тотчас же поняла, почему все жители Британии разом позабыли о своих распрях ради того, чтобы встать под знамена этого человека и отшвырнуть саксов от родных берегов.
      - Как, Горлойс, ты уже вернулся из Корнуолла - так быстро? Я уж почти и не надеялся увидеть тебя до совета, а то и вообще, - промолвил Амброзий. Голос его звучал чуть слышно, с придыханием, король протянул к Горлойсу руки, а тот осторожно обнял старика и без околичностей выпалил:
      - Вы больны, мой лорд, вам не следовало вставать с постели!
      Амброзий улыбнулся краем губ.
      - Очень скоро я в нее лягу и боюсь, что надолго. Вот так и епископ говорит, он предлагал принести святые дары мне в постель, буде я того пожелаю, да только мне захотелось еще разок показаться среди вас. Пойдем, Горлойс, позавтракаешь со мной, да заодно и расскажешь, как там жизнь в вашем мирном захолустье.
      Мужчины зашагали дальше, Игрейна спешила вслед за мужем. По другую руку от короля шел стройный, темноволосый, одетый в алое юнец: Лот Оркнейский, вспомнила она. В королевских покоях Амброзия усадили в удобное кресло - и король поманил к себе Игрейну.
      - Добро пожаловать к моему двору, леди Игрейна. Твой супруг рассказывал мне, что ты - дочь Священного острова.
      - Это так, сир, - смущенно подтвердила Игрейна.
      - В числе моих придворных советников есть и твои соплеменники, священникам не по душе, что друидов ставят на одну доску с ними, но я им говорю: все вы служите Великим, тем, что над нами, только под разными именами. А мудрость есть мудрость, откуда бы она ни пришла. Иногда мне кажется, что ваши Боги окружают себя слугами более разумными, нежели избирает наш Господь, - проговорил Амброзий, улыбаясь гостье. - Ну же, Горлойс, садись к столу, сюда, рядом со мной.
      Игрейна присела на подушку, подумав про себя, что Лот Оркнейский изрядно смахивает на неприкаянного пса: его прогнали пинком, а он все норовит приползти обратно к хозяину. Если Амброзия окружают те, кто его искренне любит, это превосходно. Но в самом ли деле Лот привязан к своему королю или просто стремится оказаться ближе к трону, чтобы и на него упал отблеск отраженного могущества? Молодая женщина заметила, что Амброзий, учтиво предлагающий гостям свежий пшеничный хлеб, мед, свежую рыбу со своего стола, сам ест лишь кусочки хлеба, размоченные в молоке. Не укрылась от нее и легкая желтизна, окрасившая белки его глаз. "Амброзий умирает", говорил Горлойс. За свою жизнь Игрейна повидала достаточно смертельно больных, чтобы понять: муж сказал чистую правду. И сам Амброзий, судя по его словам, отлично это сознает.
      - До меня дошли известия о том, будто саксы заключили что-то вроде договора с северянами: вроде как коня зарезали и принесли клятву на его крови, как это у них, у дикарей, водится, - проговорил Амброзий. - Так что возможно, на сей раз полем битвы станет Корнуолл. Уриенс, тебе, вероятно, придется вести наши войска в Западные земли, тебе и Утеру, он-то знает валлийские холмы, как рукоять своего меча. Чего доброго, война и в ваши мирные края придет, Горлойс.
      - Но ведь вас, как и нас на севере, защищает морской берег и утесы, вкрадчиво проговорил Лот Оркнейский. - Не думаю, что орды дикарей доберутся до Тинтагеля, для этого нужно хорошо знать скалы и бухты. А ведь даже с суши Тинтагель нетрудно защитить, благодаря протяженной дамбе.
      - Это верно, - согласился Горлойс, - но в бухтах на берег легко высадиться с корабля; и даже если враги не сумеют добраться до замка, нельзя забывать о разбросанных тут и там деревнях, о плодородных землях и посевах. Я могу защитить крепость, но что будет с округой? Я - герцог, ибо защищаю своих подданных.
      - Сдается мне, что герцог или король должны бы делать и больше, отозвался Амброзий, - но доподлинно сказать не могу. Я никогда не знал мира, так что проверить не удалось. Возможно, наши сыновья сумеют то, чего не удалось нам. Ты, Лот, пожалуй, до этого доживешь, ты из нас самый молодой.
      Во внешней комнате послышался шум, и в следующий миг в дверях воздвигся высокий светловолосый Утер. Он держал на привязи двух псов, псы рычали, тявкали, рвались с поводков. Задержавшись на пороге, он терпеливо распутал кожаные ремни, вручил поводки слугам и вошел в покой.
      - Ты нам все утро покоя не даешь, Утер, - съязвил Лот. - Сперва священнику помешал обедню служить, а теперь вот короля за завтраком потревожил.
      - Я помешал? Умоляю простить меня, лорд мой, - улыбнувшись, проговорил Утер, и король протянул ему руку, просияв, точно при виде любимого ребенка.
      - Прощаю, Утер, только, будь так добр, отошли собак. Ну же, иди сюда, садись рядом, мальчик мой, - проговорил Амброзий, неловко поднимаясь на ноги. Утер обнял старика, очень осторожно и почтительно, отметила Игрейна. "А ведь Утер и впрямь любит короля, тут не просто честолюбие придворного, домогающегося королевских милостей!"
      Горлойс приподнялся было, уступая вновь вошедшему место рядом с Амброзием, но король жестом велел ему остаться. Утер перебросил через лавку сперва одну длинную ногу, затем другую, пробираясь к сиденью рядом с Игрейной. Споткнувшись, он чуть не упал на соседку, молодая женщина смущенно отдернула юбки. "Ну, это же надо быть таким неуклюжим! Точно огромный дружелюбный щенок!" Утер схватился рукой за край стола - и удержался-таки на ногах.
      - Прости мне мою неловкость, госпожа, - улыбнулся он Игрейне, глядя на нее сверху вниз. - На твоих коленях я, сдается мне не помещусь!
      Молодая женщина, не сдержавшись, залилась смехом.
      - Даже твои псы не поместились бы, лорд мой Утер!
      Он положил себе хлеба и рыбы и предложил соседке меда, зачерпнув из горшочка полную ложку. Игрейна учтиво отказалась.
      - Я не люблю сладости, - проговорила она.
      - Ты в них и не нуждаешься, госпожа, - отвечал Утер. И молодая женщина заметила, что он вновь неотрывно глядит на ее грудь. Он что, впервые видит лунный камень? Или любуется округлыми изгибами? Внезапно Игрейна с болью осознала, что грудь ее уже не так высока и крепка, как до рождения Моргейны. К щекам ее прихлынул жаркий румянец, и она поспешно отхлебнула холодного свежего молока.
      Утер был хорош собой, на гладкой, упругой коже - ни морщинки. Молодая женщина вдыхала запах его пота, чистый и свежий, как у ребенка. И все же не так уж он и молод, светлые, выгоревшие под солнцем волосы на затылке уже начинают редеть. Игрейна ощутила странное, неведомое прежде беспокойство; они сидели так близко, что бедра их соприкасались, и Игрейна ни на миг не могла о том забыть. Молодая женщина опустила взгляд и откусила кусочек хлеба с маслом, прислушиваясь к тому, как Горлойс с Лотом обсуждают, что будет, если в Западную страну придет война.
      - Саксы - воители, да, - промолвил Утер, присоединяясь к разговору, но они сражаются более-менее цивилизованным способом. Северяне, скотты, дикари из запредельных земель - они просто одержимые, бросаются в битву нагишом и с воплями, так что очень важно обучить войско стойко держаться против них и не бежать в страхе.
      - Вот здесь у легионов преимущество перед нашими, - подхватил Горлойс. - То были солдаты, сознательно избравшие для себя это ремесло, дисциплинированные, обученные военному искусству, а не поселяне с земледельцами, которые идут сражаться, ничего в этом деле не смысля, и возвращаются на свои подворья, когда опасность позади. Что нам нужно, так это британские легионы. Возможно, если еще раз воззвать к императору...
      - У императора, - Амброзий улыбнулся краем губ, - довольно забот и без нас. Нам нужны всадники, нам нужна конница, но если нам необходимы британские легионы, Утер, нам придется создавать их своими силами.
      - Невозможно, - решительно отрезал Лот. - Наши люди станут сражаться за свои дома или из преданности своим клановым вождям, но не ради какого-то там короля или императора. А за что, по-вашему, они бьются, как не за то, чтобы вернуться домой и жить потом в покое и благоденствии? Люди, которые идут за мной, идут за мной - а не воюют за какую-то там воображаемую свободу. Мне не так-то просто отвести их так далеко на юг, они говорят - и ведь они правы! - что никаких саксов в наших краях и в помине нет, так зачем бы им сражаться так далеко от дома? Дескать, вот придут саксы к их порогам, тогда и успеется с ними сразиться и защитить землю, а жители южных окраин пусть сами обороняют свою страну.
      - Неужто они не понимают: если они придут и остановят саксов здесь, саксы, пожалуй, никогда не нагрянут в их края... - негодующе начал Утер, и Лот со смехом взмахнул изящной рукой.
      - Спокойно, Утер! Я-то об этом знаю - в отличие от моих подданных. Из тех, кто живет к северу от великой стены, ты не создашь британских легионов, да и постоянной армии тоже!
      - Может статься, Цезарь был прав, - сипло отозвался Горлойс. - Может, нам и впрямь следует восстановить оборону стены. Не для того, чтобы не подпускать к городам диких северян, как в его случае, но чтобы оградить от саксов твою землю, Лот.
      - На это мы войска выделить не можем, - нетерпеливо бросил Утер. - Не можем выделить обученные войска - и точка! Может, придется позволить союзным саксам защищать Саксонский берег и держать оборону в Западной стране против скоттов и северян. Думаю, укрепиться нам следует в Летней стране; тогда зимой они не смогут добраться до нас и разорить наш лагерь, как это случилось три года назад, мимо островов они не пройдут, не зная дороги.
      Игрейна внимательно прислушивалась. Она родилась в Летней стране и знала, что зимой море выходит из берегов и затапливает землю. Заболоченная область, вполне проходимая летом, зимой превращается в озера и протяженные внутренние моря. Армии захватчиков непросто будет пройти через эти края.
      - Вот и мерлин мне так же сказал, - отозвался Амброзий, - и предложил показать места, где в Летней стране наши воинства могли бы встать лагерем.
      - Не хочу я оставлять Саксонский берег на союзные войска. Сакс - он и есть сакс и клятву будет держать лишь до тех пор, пока это ему выгодно, скрипучим голосом отозвался Уриенс. - Думаю, величайшей ошибкой всех наших жизней стал тот день, когда Константин заключил договор с Вортигерном...
      - Нет, - возразил Амброзий. - Пес с примесью волчьей крови будет драться с волками свирепее любого пса. Константин вручил Вортигерновым саксам их собственную землю, и они сражались за нее. Саксам нужно лишь одно: земля. Они - земледельцы, и они будут биться не на жизнь, а на смерть, чтобы охранить свою землю. Союзные войска доблестно сражались против саксов, пришедших захватить наши берега...
      - Но теперь, когда их так много, - возразил Уриенс, - они требуют расширить выданные им по договору наделы и грозятся, что, если мы не дадим им еще земли, они придут и возьмут ее сами. Так что теперь, словно нам мало саксов из-за моря, приходится сражаться еще и с теми, что привел в наши края Константин...
      - Довольно, - проговорил Амброзий, поднимая худую руку, и Игрейна осознала, насколько серьезно он болен. - Не в моих силах исправить ошибки если это и впрямь ошибки, - совершенные теми, кто умер до моего рождения. Мне дай Боже хотя бы свои промахи исправить, а за тот срок, что мне остался, я и этого не успею. Но пока жив, что смогу, сделаю.
      - Думаю, самое разумное - это первым делом изгнать саксов из наших собственных земель, - предложил Лот, - а потом укрепиться, чтобы не допустить их возвращения.
      - Не думаю, что такое возможно, - возразил Амброзий. - Они жили здесь со времен дедов, прадедов и прапрапрадедов, если не все, то некоторые, и, если только мы не собираемся их перебить, они не уйдут с земли, которую по праву называют собственной; да и мы договора не нарушим. Если мы станем друг с другом сражаться здесь, на берегах Британии, то откуда нам взять оружие и силы, чтобы выдержать вторжение извне? Кроме того, многие саксы с Саксонского берега - христиане и станут сражаться на нашей стороне против дикарей и их языческих богов.
      - Думаю, - сдержанно улыбнулся Лот, - епископы Британии были правы, отказываясь посылать миссионеров спасать души саксов на наших берегах, говоря, что если кого из саксов и пустят в Небеса, так, чур, без их содействия! Довольно нам от этих саксов и на земле неприятностей, неужто и на Небесах не обойтись без их грубых свар!
      - Сдается мне, насчет природы Небес ты заблуждаешься, - раздался знакомый голос, и Игрейна ощутила в груди странную, сосущую пустоту узнавания. Она поглядела через стол на говорящего: на нем была простая серая одежда монашеского покроя. В этом одеянии она мерлина ни за что бы не узнала, но вот голос его не перепутала бы ни с каким иным. - Лот, ты вправду думаешь, что людские ссоры и несовершенства сохранятся и в Небесах?
      - Ну, что до этого, ни с кем из побывавших в Небесах мне разговаривать не доводилось, - отозвался Лот, - да и тебе, думаю, так же, лорд мерлин. Но ты изъясняешься мудро, что твой священник, - уж не принял ли ты сан на старости лет, господин?
      - У меня с вашими священниками общее лишь одно, - со смехом ответствовал мерлин. - Я много времени потратил, пытаясь отделить человеческое от Божественного, а когда преуспел, вижу, что разница не так уж и велика. Здесь, на земле, мы этого не видим, но, избавившись от тела, мы познаем больше и постигнем, что распри наши в глазах Господа ничего не стоят.
      - Тогда зачем мы сражаемся? - осведомился Утер, усмехаясь, точно решил потрафить старику. - Если все наши споры благополучно разрешатся на Небесах, так чего бы нам не сложить оружие и не обнять саксов, точно братьев?
      - Когда мы все обретем совершенство, так оно и будет, лорд Утер, но они о том до поры не ведают, так же, как и мы, - снова улыбнувшись, любезно заверил мерлин. - И пока судьба человеческая толкает людей к битвам, ну что ж, приходится исполнять предназначенное, играя в игры смертной жизни. Но в этой земле нам необходим мир для того, чтобы люди задумались о Небесах, а не о войне и битве.
      - Не по душе мне рассиживаться, размышляя о Небесах, старик, рассмеялся Утер. - Это дело я предоставлю тебе и прочим служителям Божьим. Я - воин, им был, им остаюсь и молюсь о том, чтобы всю свою жизнь провести в битвах, как подобает мужу, а не монаху.
      - Ты осторожнее выбирай, о чем молишься, - предостерег мерлин, вскидывая глаза на Утера. - А то, глядишь, Боги и даруют просимое.
      - Я не хочу состариться в размышлениях о Небесах и мире, - фыркнул Утер, - уж больно это все скучно. Мне подавай войну, добычу, женщин - о да, женщин, - а служители Божьи этого всего не одобряют.
      - Выходит, недалеко ты ушел от саксов, так, Утер? - обронил Горлойс.
      - Не ваши ли священники твердят: возлюбите врагов своих, а, Горлойс? расхохотался Утер и, потянувшись через Игрейну, добродушно хлопнул ее супруга по спине. - Так вот я и люблю сакса: сакс дает мне все то, чего я хочу от жизни! Чего и тебе желаю: ведь когда случается мирная передышка, вот, как сейчас, можно радоваться пирам и женщинам, а потом - снова в битву, как подобает настоящему мужу! Думаешь, женщинам милы те мужчины, что хотят греться у огня и поле возделывать? Думаешь, твоя прекрасная госпожа была бы столь же счастлива с пахарем, как с герцогом и полководцем?
      - Ты еще молод, Утер, потому так и рассуждаешь, - серьезно промолвил Горлойс. - Вот доживешь до моих лет, так и тебе война опротивеет.
      Утер фыркнул:
      - Что скажешь, лорд Амброзий? Опротивела ли тебе война?
      Амброзий улыбнулся усталой, измученной улыбкой.
      - Какая разница, опротивела мне война или нет, Утер, Господь в мудрости своей порешил, чтобы дни мои прошли в битвах, так оно и вышло, по воле Его. Я защищал мой народ, так поступит и тот, кто придет мне на смену. Возможно, при твоей жизни или при жизни твоих сыновей у нас достанет мирного времени, чтобы спросить себя: чего ради мы воюем.
      - Эге, да тут, никак, одни философы собрались, мой лорд мерлин, король мой, - прозвучал вкрадчивый, многозначительный голос Лота Оркнейского. Даже ты, Утер, в рассуждения ударился. Вот только вся эта заумь не подскажет нам, что же все-таки делать с дикарями, наступающими на нас с востока и с запада, и с саксами на наших собственных берегах. Думаю, все мы хорошо понимаем: от Рима нам помощи не дождаться. Если нам нужны легионы, надо самим их создавать, и, сдается мне, придется нам обзавестись заодно и собственным цезарем, ибо точно так же, как солдатам нужны свои полководцы, так и владетелям этого острова нужен кто-то, кто стоял бы над ними всеми.
      - А зачем нам звать своего короля титулом цезаря? Или считать его таковым? - осведомился воин, которого, как слышала Игрейна, называли Экторием. - В наши дни цезари правили Британией очень даже неплохо, но мы сами видим: слабое место империи вот в чем: как только в родном городе начинаются беспорядки, римляне уводят легионы и оставляют нас на растерзание варварам! Даже Магнус Максимус...
      - Он не был императором, - улыбаясь, напомнил Амброзий. - Магнус Максимус хотел быть императором, когда командовал здешними легионами, - для военного вождя устремление вполне понятное. - Игрейна заметила, как король коротко улыбнулся Утеру поверх голов. - Так что он прихватил свои легионы и двинулся маршем на Рим, рассчитывая, что его провозгласят императором - при поддержке армии, и здесь он был не первым и не последним. Но до Рима он так и не дошел, и все его честолюбивые замыслы пошли прахом, вот только предания и остались... в твоих валлийских холмах, Утер, до сих пор, сдается мне, говорят о Магнусе Великом, что однажды вернется с могучим мечом, во главе легионов и защитит свой народ от любых захватчиков...
      - Говорят, еще как говорят, - смеясь, заверил Утер. - На него навесили древнюю легенду из незапамятных времен о короле, что жил некогда и вернется снова спасти свой народ в час нужды. Да кабы я отыскал такой меч, я бы сам отправился в родные холмы и набрал бы себе столько легионов, сколько понадобится.
      - Возможно, - удрученно произнес Экторий, - именно это нам и нужно: король из легенды. Если король вернется, меч тоже долго искать не придется.
      - Ваши священники сказали бы, - ровным голосом проговорил мерлин, что единственный царь, что был, есть и будет, - это их Христос в Небесах, и что тем, кто бьется за его святое дело, иного и не надо.
      Экторий коротко, хрипло рассмеялся.
      - Христос не способен повести нас в битву. А солдаты - прости мне невольное кощунство, лорд мой король, - не встанут под знамена Иисуса Миротворца.
      - Возможно, нам надо отыскать короля, который заставил бы их вспомнить древние легенды, - предположил Утер, и в зале воцарилось молчание. Игрейна, никогда раньше не присутствовавшая на советах мужей, не настолько разучилась читать мысли, чтобы не понять, о чем думают они в наступившей тишине: о том, что сидящий перед ними король не доживет до будущего лета. Кому суждено восседать на его высоком троне в следующем году в это же время?
      Амброзий откинул голову к спинке кресла, по этому сигналу Лот ревниво воскликнул:
      - Ты устал, сир, мы тебя утомили. Дозволь, я позову дворецкого.
      Амброзий мягко улыбнулся:
      - Я уж скоро отдохну, родич, - и долгим будет тот отдых... - Но даже попытка заговорить оказалась ему не по силам. Он вздохнул - протяжно, прерывисто, и Лот помог ему выйти из-за стола. Позади него мужчины разбились на группы и заговорили, заспорили, понижая голос.
      Воин по имени Экторий присоединился к Горлойсу.
      - Мой лорд Оркнейский времени зря не теряет, тщась выдвинуться под видом заботы о короле, вот теперь мы - злодеи, утомили Амброзия, видать, смерти его ищем.
      - Лоту дела нет до того, кого провозгласят Верховным королем, отозвался Горлойс, - пока Амброзий лишен возможности объявить о своем предпочтении, которым многие из нас - и я, и, надо думать, ты тоже, Экторий, - были бы связаны.
      - Почему нет? - удивился Экторий. - У Амброзия нет сына и наследника, но его пожелания для нас закон, и он об этом знает. На мой вкус, Утер слишком уж вожделеет пурпура цезарей, но в общем и целом он получше Лота будет, так что если выбирать между кислыми яблоками...
      Горлойс медленно кивнул.
      - Наши люди пойдут за Утером. Но Племена, Бендигейд Вран и вся эта братия за вождем настолько "римским" не последует, а Племена нам нужны. А вот под знамена Оркнеев они встанут...
      - Лот в Верховные короли не годится - не из того материала сделан, возразил Экторий. - Лучше утратить поддержку Племен, нежели поддержку всей страны. Лот разобьет всех на воюющие фракции так, чтобы доверять каждой мог только он. Пф! - Он презрительно сплюнул. - Этот человек - змея, и все этим сказано.
      - Однако убеждать умеет, - проговорил Горлойс. - У него есть и мозги, и храбрость, и воображение...
      - Все это есть и у Утера. И представится Амброзию возможность объявить об этом публично или нет, но он стоит за Утера.
      Горлойс мрачно стиснул зубы.
      - Верно. Верно. И долг чести обязывает меня исполнить волю Амброзия. Вот только хотелось бы мне, чтобы его выбор пал на человека, чьи моральные качества соответствуют его доблести и талантам вождя. Я не доверяю Утеру, и все же... - Он покачал головой и оглянулся на Игрейну: - Тебе, дитя, все это нимало не интересно. Я пошлю дружинников проводить тебя в дом, где мы ночевали.
      Отосланная прочь, точно маленькая девочка, Игрейна, не протестуя, в полдень отправилась домой. Ей было о чем подумать. Итак, мужчин тоже, и даже Горлойса, честь обязывает выносить то, что они делать не хотят. Прежде Игрейне такое даже в голову не приходило.
      Ее преследовали воспоминания о неотрывном взгляде Утера. Какой смотрел на нее... нет, не на нее - на лунный камень. Может, мерлин зачаровал самоцвет так, чтобы Утер был сражен страстью к женщине, что его носит?
      "Неужто я стану игрушкой в руках мерлина и Вивианы, неужто позволю, не сопротивляясь, вручить себя Утеру, как когда-то меня вручили Горлойсу?"
      Эта мысль вызывала у нее глубочайшее отвращение. И все же... она вновь и вновь упрямо ощущала прикосновение Утера к своей руке и напряженный, пристальный взгляд серых глаз...
      "Чего доброго, мерлин зачаровал камень так, чтобы помыслы мои обратились к Утеру!"
      Вот и дом, Игрейна вошла внутрь, сняла с себя подвеску и засунула ее в кошель у пояса.
      "Что за чепуха, - думала она, - я не верю в старые байки о любовных талисманах и любовной ворожбе!" Она - взрослая женщина, ей девятнадцать лет, она не дитя безропотное! У нее - муж, и, возможно, уже сейчас она носит в себе семя столь желанного ему сына. А если ее прихоть и обратится на иного мужчину, если она и впрямь надумает пораспутничать, так вокруг полным-полно юнцов куда более привлекательных, чем этот мужлан неотесанный, растрепанный, точно сакс, с манерами северянина: нарушает ход обедни, беспокоит короля за завтраком. Да она лучше возьмет к себе на ложе какого-нибудь Горлойсова дружинника, молодого красавца с чистою кожей. Не то чтобы ей, добродетельной жене, хоть сколько-то хотелось разделять ложе с кем-то помимо законного мужа...
      И опять-таки, если она кого-то и выберет, так не Утера. Да этот похуже Горлойса будет... здоровенный неуклюжий олух, даже если глаза у него серые, как море, а руки сильные, без морщин... Игрейна выругалась про себя, извлекла из тюка со своими вещами прялку и уселась прясть. И с какой это стати она размечталась об Утере, словно всерьез подумывает о просьбе Вивианы? Но неужто следующим Верховным королем и впрямь станет Утер?
      Как Утер на нее смотрит, от Игрейны не укрылось. Но Горлойс уверяет, что Утер - распутник, может, он на любую женщину так пялится? Если уж ей так приспичило помечтать, почему бы не задуматься о чем-нибудь разумном, например, как там поживает без матери Моргейна и бдительно ли эконом приглядывает за Моргаузой, чтобы та не строила глазки замковой страже. Ох уж эта Моргауза; того и гляди возьмет, да и отдаст девственность какому-нибудь красавцу, не задумываясь ни о чести, ни о пристойности; молодая женщина от души надеялась, что отец Колумба хорошенько отчитает девчонку.
      "Моя собственная мать избирала в возлюбленные и в отцы своих детей тех, кого хотела, но она была Верховной жрицей Священного острова. И Вивиана поступала так же". Игрейна выронила прялку в подол и слегка нахмурилась, размышляя над пророчеством Вивианы: дескать, ее сыну от Утера суждено стать великим королем, исцелить землю и принести мир воюющим племенам. То, чего молодая женщина наслушалась сегодня утром за королевским столом, убедило ее: такого короля найти непросто.
      Игрейна раздраженно схватилась за прялку. Король нужен уже сейчас, а не тогда, когда ребенок, еще и не зачатый, вырастет и возмужает. Мерлин одержим древними легендами о королях - как же там звали одного из них, про него еще Экторий упомянул, Магнус Великий, прославленный военный вождь, что покинул Британию в погоне за императорским венцом? Глупо думать, что сын Утера окажется возрожденным Магнусом.
      Ближе к вечеру зазвонил колокол, и вскорости после того в дом вернулся Горлойс, опечаленный и удрученный.
      - Амброзий умер несколько минут назад, - сообщил он. - Колокол звонит по нему.
      В лице мужа Игрейна прочла скорбь - и не смогла на нее не отозваться.
      - Он был стар, - промолвила она, - и всеми любим. Я с ним познакомилась лишь сегодня, но вижу: он был из тех мужей, кого любят и за кем идут все, кто его окружает.
      Горлойс тяжко вздохнул.
      - Правда твоя. А на смену ему второго такого нет, он ушел и оставил нас без вождя. Я любил этого человека, Игрейна, и видеть не мог, как он страдает. Будь у него преемник, достойный этого названия, я бы ликовал и радовался, что Амброзий обрел наконец покой. Но что ныне станется с нами?
      Несколько позже Горлойс попросил жену достать его лучшее платье.
      - На закате по нему отслужат заупокойную мессу, мне должно там быть. Да и тебе тоже, Игрейна. Ты можешь одеться без помощи женщин или мне попросить хозяина прислать тебе служанку?
      - Я оденусь сама. - Игрейна сменила наряд, облекшись в платье из тонкой шерсти с вышивкой по подолу и рукавам, и заплела в волосы шелковую ленту. Молодая женщина подкрепилась хлебом и сыром, Горлойс от еды отказался, говоря, что король его ныне стоит перед троном Господа, ожидая суда, и сам он будет поститься и молиться до тех пор, пока тело не предадут земле.
      Игрейна не могла этого понять: на Священном острове ее учили, что смерть - лишь врата к новому рождению, отчего христианин испытывает такой страх и трепет, отправляясь в обитель вечного отдохновения? Молодая женщина вспомнила кое-какие скорбные псалмы из тех, которые читал нараспев отец Колумба. Да, их Господь считается также Богом страха и наказания. Игрейна отлично понимала: король ради блага своего народа поневоле совершает то, что тяжким бременем ложится ему на совесть. А если даже она в силах понять это и простить, отчего же милосердный Господь более нетерпим и мстителен, нежели ничтожнейшие из его смертных? Наверное, это - одно из христианских таинств.
      Молодая женщина продолжала размышлять обо всем этом, идя к мессе вместе с Горлойсом и слушая, как священник скорбно поет о гневе Божьем и дне Страшного суда, когда душе уготованы будут вечные муки. На середине песнопения Игрейна заметила, что Утер Пендрагон, преклонивший колена в дальнем углу церкви, - лицо его над светлой туникой казалось совсем белым, - закрыл его руками, сдерживая рыдания, несколько минут спустя он поднялся и вышел наружу. Осознав, что Горлойс не сводит с нее настороженного взгляда, Игрейна вновь потупилась, набожно внимая бесконечным гимнам.
      По окончании мессы мужчины столпились снаружи, и Горлойс представил Игрейну жене Уриенса, герцога Северного Уэльса, дебелой матроне, и супруге Эктория, именем Флавилла, - улыбчивой женщине немногим старше Игрейны. Она немного поболтала с дамами, но те были поглощены лишь одним: как смерть Амброзия отразится на солдатах и их собственных мужьях; и Игрейна отвлеклась. Ее мало занимала женская болтовня и изрядно утомляло непомерное благочестие. Флавилла была на шестом месяце беременности - из-под туники в римском стиле заметно выпирал живот, - и очень скоро разговор перешел на дела семейные. Флавилла уже произвела на свет двух дочерей - в прошлом году обе умерли от летнего поноса - и в этом году надеялась родить сына. У супруги Уриенса, Гвинет, был сын примерно одних лет с Моргейной. Дамы расспросили Игрейну о ребенке и принялись рассуждать о том, как хороши бронзовые амулеты против зимних лихорадок, а вот литургическая книга, ежели положить ее в колыбельку, спасает от рахита.
      - Рахит приключается от скверной еды, - проговорила Игрейна. - Моя сестра, жрица-целительница, рассказывала мне, что у ребенка, если здоровая мать кормит его грудью два полных года, рахита никогда не случается, болеют только те, что отданы на попечение недоедающей кормилицы, или те, которых слишком рано отняли от груди и выкормили на жидкой каше-размазне.
      - Вздорное суеверие, вот что я вам скажу, - отозвалась Гвинет. Молитвенник исполнен святости и помогает против всех недугов на свете, особенно же пользителен маленьким детям, что крещением очищены от отцовских грехов, сами же еще не согрешили.
      Игрейна досадливо пожала плечами, не желая оспаривать подобную ерунду. Матроны продолжали толковать об амулетах против детских недугов, молодая женщина стояла рядом, поглядывая по сторонам и дожидаясь возможности сбежать. Вскорости к ним присоединилась еще одна дама, имени которой Игрейна так и не узнала, судя по выпирающему животу, она тоже дохаживала последние месяцы беременности. Матроны немедленно вовлекли вновь пришедшую в разговор, не обращая внимания на Игрейну. Спустя какое-то время та тихонько ускользнула прочь, проговорив, что пойдет поищет Горлойса (на слова ее никто не обратил внимания), и побрела за церковь.
      Там обнаружилось небольшое кладбище, а за ним - яблоневый садик, усыпанные цветами ветви смутно белели в сумерках. Свежее благоухание яблонь Игрейну обрадовало, запахи города изрядно ей докучали: собаки, да и люди, облегчались прямо на мощенных камнем улицах. Перед каждой дверью высилась зловонная куча мусора, куда сбрасывалось все - от грязного, смердящего мочой тростника и гниющего мяса до содержимого ночных горшков. В Тинтагеле тоже не обходилось без кухонных отходов и нечистот, но Игрейна распорядилась раз в несколько недель их закапывать, а чистый запах моря уносил вонь прочь.
      Молодая женщина медленно шла через сад. Встречались там деревья совсем старые и сучковатые, со склоненными до земли ветвями. Послышался легкий шорох, на одной из нижних ветвей сидел человек. Он понурил голову и закрыл лицо руками. По светлым волосам Игрейна узнала Утера Пендрагона. Она уже собиралась повернуть назад и потихоньку уйти - Утер наверняка не захочет, чтобы она видела его горе, - но тот уже заслышал ее легкие шаги и поднял голову.
      - Это ты, леди Корнуолла? - Лицо его исказилось, он криво улыбнулся. Что ж, беги, расскажи отважному Горлойсу, что военный вождь Британии спрятался от всех и рыдает, точно женщина!
      В лице его читались ярость и вызов, встревоженная Игрейна стремительно подошла к нему.
      - А ты думаешь, Горлойс не горюет, мой лорд? Сколь холодным и бессердечным должен быть тот, кто не рыдает о короле, которого любил всю жизнь! Будь я мужчиной, я бы не хотела воевать под знаменами вождя, который не стал бы оплакивать любимых им павших, погибших сотоварищей или даже отважных врагов!
      Утер глубоко вздохнул, вытер лицо вышитым рукавом туники.
      - Воистину, это правда. Еще юнцом я зарубил вождя саксов Хорсу на поле битвы, сколько раз до этого он бросал мне вызов - и ускользал! Я оплакивал его смерть, ибо почитал его доблестным противником. Я горевал, что нам суждено быть врагами, а не друзьями и братьями, - хотя он и сакс. Но время шло, и я научился думать, что в мои почтенные лета не должно рыдать о том, чего не исправить. И все же - когда я услышал, как святой отец талдычит о каре и вечных муках пред троном Господа, я вспомнил, каким достойным, благочестивым человеком был Амброзий, как он любил и боялся Господа и никогда не чуждался дел добрых и благородных... Иногда я нахожу, что с их Господом смириться куда как трудно, и почти жалею, что не могу, не обрекая себя на вечные муки, прислушаться к мудрым друидам - они-то толкуют не о каре небесной, но о том, что человек сам навлекает кару на свою голову своими поступками. Если святой епископ говорит правду, Амброзий ныне горит в адском пламени и не спасется вплоть до конца света. Я мало знаю про Небеса, но хотелось бы мне думать, что мой король - там.
      - Не думаю, что священникам Христа известно о посмертии больше прочих смертных, - проговорила Игрейна, протягивая ему руку. - О том ведают только Боги. На Священном острове, где я воспитывалась, нас учат, что смерть - это всегда врата к новой жизни и обогащению мудростью, и хотя я плохо знала Амброзия, мне хотелось бы думать, что он ныне постигает у ног Господа мудрость истинную. Разве справедливый Господь послал бы человека в ад, обрекая его на невежество, вместо того, чтобы за гранью бытия научить его лучшему?
      Игрейна почувствовала, как рука Утера соприкоснулась с ее рукой, и он проговорил в темноту:
      - Воистину, это так. Как это говорил их апостол: "Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу". Возможно, ни мы, ни даже священники и впрямь не знаем, что ждет нас после смерти. Если Господь бесконечно мудр, с чего нам воображать, что он окажется менее милосерден, чем люди? Христос, говорят, был послан к нам как знак Господней любви, а не кары.
      Какое-то время оба молчали. Затем Утер произнес:
      - Где ты обрела такую мудрость, Игрейна? В нашей церкви есть святые праведницы, но замуж они не выходят и с нами, грешниками, не общаются.
      - Я родилась на острове Авалон, моя мать была Верховной жрицей.
      - Авалон, - задумчиво проговорил Утер. - Это где-то в Летнем море, не так ли? Ты была сегодня утром на совете, ты знаешь, что туда лежит наш путь. Мерлин обещал мне, что отведет меня к королю Леодегрансу и представит меня к его двору, хотя, если бы Лот Оркнейский настоял на своем, мы с Уриенсом вернулись бы в Уэльс, точно побитые псы - скуля и поджимая хвосты, или сражались бы под его знаменами и чтили в нем сюзерена, а раньше солнце взойдет над западным побережьем Ирландии, чем я на такое пойду.
      - Горлойс говорит, ты наверняка станешь следующим королем, произнесла Игрейна, и внезапно сама изумилась происходящему: она сидит тут на ветке яблони с будущим королем Британии, разглагольствуя о религии и делах государственной важности. Утер это тоже почувствовал, судя по интонациям голоса:
      - Вот уж не думал, что стану обсуждать подобные темы с супругой герцога Корнуольского.
      - Ты в самом деле считаешь, что женщины ничего не смыслят в делах государственных? - в свой черед переспросила Игрейна. - Моя сестра Вивиана - Владычица Авалона, а до нее Владычицей была моя мать. Леодегранс и прочие короли зачастую приезжают к ней посоветоваться о судьбах Британии...
      Утер улыбнулся.
      - Пожалуй, мне стоит посовещаться с ней, как бы привлечь на свою сторону Леодегранса и Бана, короля Малой Британии. Ибо, если они поступают по ее воле, так все, что мне нужно, - это войти к ней в доверие. Расскажи мне, замужем ли Владычица и хороша ли она?
      Игрейна хихикнула.
      - Она - жрица, а жрицы Великой Матери не выходят замуж и не заключают союзов со смертными. Они принадлежат Богам, и только им. - И тут молодая женщина вспомнила о том, что рассказывала Вивиана, - дескать, этот мужчина, устроившийся на ветке яблони рядом с нею, тоже часть пророчества. Игрейна похолодела, испугавшись содеянного: уж не сама ли она идет прямиком в ловушку, расставленную для нее Вивианой и мерлином?

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.