— Госпожа Харамис! — поразилась девушка. — Вам надлежит быть сейчас дома и лежать в постели. Неужели Файолон притащил вас сюда среди ночи и заставил проделать столь длинный путь лишь для того, чтобы вы помогли ему в этом бессмысленном споре со мной?

— Нет, — спокойным голосом ответила Харамис, — дело в том, что я могу занять сейчас твое место.

Майкайла уставилась на нее с недоумением.

— Вы не можете этого сделать, — ответила она. — Вас это дело совершенно не касается. Вы ничего никому не обещали.

— Что ж, может быть, на словах и не обещала, — согласилась Харамис, — но в тот самый момент, когда я забрала Узуна, увезла его от друзей и обрекла на одинокую жизнь в своей башне, я сделалась ответственной за последствия этого шага и за всю его жизнь. Когда я забрала вас с Файолоном из дома твоих родителей и оторвала от семьи, я взяла на себя ответственность за вас обоих. Я не могу позволить тебе вот так просто отдать жизнь, тем более ты еще так молода, что способна исправить последствия моих поступков, которых вообще не следовало совершать.

Майкайла безмолвно смотрела на Харамис, слишком обескураженная словами собеседницы, чтобы подыскать хоть какой-то ответ.

— Не знаю, придет ли к тебе чувство земли по отношению к Рувенде, — продолжала та, — в тот момент, когда я умру. Раньше мне казалось, что тебе надлежит сделаться моей преемницей, однако, — старая волшебница печально улыбнулась, — в последнее время я обнаружила, что очень серьезно ошибалась в отношении множества разнообразных вещей. Так что если тебе суждено стать Великой Волшебницей, то чувство это к тебе придет, а если нет, — она пожала плечами, — то я понятия не имею, что произойдет дальше. Могу только надеяться, что в любом случае ты будешь продолжать жить, и притом счастливо.

Файолон, к тому времени уже оказавшийся у Майкайлы за спиной, неожиданно резко подался вперед и прижал смоченную прихваченной из подвала жидкостью тряпку ко рту и носу девушки. Майкайла начала было сопротивляться, но очень скоро обмякла. Файолон бережно опустил ее тело на коврик и торопливо снял с девушки всю одежду, кроме нижнего белья. Этим нижним бельем, как и подозревала Харамис, оказалось точно такое же платьице, что было на ней.

Файолон принялся помогать Харамис сменить мантию, обувь и рукавицы на одежду Майкайлы.

— Подожди! — проговорила она, когда юноша наклонился, чтобы поднять бесчувственное тело Майкайлы

Харамис вытащила из-под одежды свой талисман, который не снимала ни разу с тех пор, как две сотни лет тому назад нашла в горах, и повесила на шею девушке.

— Я дарую свой талисман, Трехкрылый Диск, — заговорила она торжественным тоном, — моей родственнице Майкайле. Вот теперь ты можешь отвезти ее домой, — добавила она, усевшись на коврик, — и обещай заботиться о девушке как следует.

Файолон поднял тело Майкайлы, осторожно укутал его в спальный меток и привязал к спине Красного Глаза

— Теперь я произнесу над вами заклинание, — проговорил он, оборачиваясь к Харамис. — Начнем с того что обеспечит внешнее сходство с Майкайлой.

Она абсолютно ничего не почувствовала, однако увидела, что птица одобрительно закивала головой.

— Спасибо, — коротко произнес Файолон.

Харамис решила, что ламмергейер как-то прокомментировал работу юноши — произнес нечто, что она не могла услышать.

— А теперь поставим преграду на пути боли, — продолжал Файолон.

Он снял рукавицы, пробормотал несколько слов — слишком тихо, чтобы Харамис смогла что-либо разобрать, — быстро соединил руки над ее головой и провел ладонями по воздуху с обеих сторон от нее. Процедуру эту он закончил, стоя перед нею на коленях и касаясь ладонями каменного пола.

— Пожалуй, теперь заклинание прочно привязано к земле, — сказал он. — Как вы себя чувствуете?

— Вполне нормально, — ответила Харамис, и это было правдой.

Надоедливые болезненные ощущения во всем теле и ломота в суставах, давно уже не покидавшие ее, теперь исчезли. Так хорошо она себя не чувствовала, без преувеличения, уже лет сто.

— Спасибо, Файолон. А теперь отправляйся. И прими мое благословение. — Она коснулась рукой склоненной головы юноши.

— Благодарю вас, госпожа, — ответил он. — Мне остается лишь надеяться, что, когда наступит мой черед отправляться в мир иной, я сумею быть таким же мужественным и мудрым, как вы.

Харамис не знала, что на это ответить. Ей отнюдь не казалось, что она поступает особенно мужественно, а уж по поводу мудрости…

— Прощай, Файолон, — произнесла наконец старая волшебница, — и поторопись, пока кто-нибудь тебя не увидел.

Файолон взгромоздился на спину Красного Глаза позади спального мешка, птица вежливо кивнула Харамис, тут же взлетела, миновала колонны и растворилась в черном небе ночи.

Харамис сидела на том самом месте, где нашла Майкайлу, и старалась не засыпать. Еще несколько часов в природе царила ночная тьма, и старая женщина вспоминала всю свою жизнь. Перед ее мысленным взором проходили родители и сестры, учителя и друзья — в первую очередь Узун; то полное тревог время, когда она сделалась вдруг Великой Волшебницей Рувенды и мучительно старалась понять, что же это на самом деле означает; потом тот нелегкий поход и поиски талисмана…

«Я ведь отыскала свой талисман именно на этой горной вершине, — подумала она, — только на другом склоне…» Харамис вспомнила, как ненадежны были те ледяные пещеры, как в любой момент грозила сорваться откуда-то сверху снежная лавина. «Интересно все-таки, надежен ли склон с этой стороны?» — размышляла она. Харамис сосредоточилась, стараясь исследовать окружающую ее теперь землю силою мысли. Казалось, она немного чувствует эту землю — совсем чуть-чуть, очень слабо… И среди прочего она почувствовала, что где-то над головой, над тем местом, где она ныне сидит, в скале пролегла трещина. «Похоже, трещина эта лежит выше здания храма, — осознала она. — Что ж, хорошо; может быть, я сумею этим воспользоваться — если, конечно, все это не просто игра моего старческого воображения».

За нею пришли как раз перед восходом солнца четыре юные девы, облаченные в светлые синевато-серые одеяния. Они распевали какой-то гимн. Девицам пришлось помочь Харамис подняться на ноги, потому что тело ее от долгих часов сидения в одной позе совсем затекло. С ними были несколько юношей — они несли носилки, на которых стояло богато украшенное кресло. «Почти что трон», — подумала Харамис.

Один из парней взглянул на нее и улыбнулся такой злобной, торжествующей и отвратительной ухмылкой, какой старой волшебнице за всю ее долгую жизнь вообще ни разу не доводилось видеть на человеческом лице. «Ну и ну! — подумала она. — Да я видела куда более доброе выражение на мордах скритеков. Чем, интересно, Майкайла сумела ему насолить? И все-таки, как бы то ни было, ничто не может оправдать такое откровенное злорадство по поводу приближающейся смерти девушки».

Харамис перестала обращать внимание на этого парня — вернее, она не обращала внимания вообще ни на кого, поскольку ей было абсолютно неизвестно, кто такие все эти люди. Такое поведение она сочла самым безопасным. Сейчас было бы очень некстати, если бы они вдруг обнаружили подмену: раскрывать истину пока слишком рано. К счастью, видимо, никто не ожидает, что она заговорит. По-прежнему распевая свои религиозные гимны, служители Мерет понесли Харамис в храм.

Мужчины, державшие носилки с крестом, остановились перед перегороженным занавесом сводчатым проходом, а сопровождавшие процессию девушки повели Харамис по устланному коврами полу в комнату для омовений, где главную героиню сегодняшнего представления умыли, расчесали ей волосы, а затем сделали довольно причудливую прическу из множества косичек и все тело обмазали каким-то особым маслом. Харамис обратила внимание, что девушки тщательно смыли этот маслянистый состав со своих рук, когда процедура окончилась. «В него, наверное, примешано какое-то наркотическое вещество, — подумала она. — Может быть, это что-нибудь предназначенное для того, чтобы сделать меня более сговорчивой и послушной? Или какое-то средство, усиливающее боль: такого рода жертвоприношения непременно требуют, чтобы жертва испытывала сильные муки и панический ужас; именно из этих чувств черпается энергия, поддерживающая подобные культы. Судя по всему, я их немало разочарую!»

Девушки облачили Харамис в новую чистую одежду, украсили ей руки причудливыми золотыми браслетами и повели обратно. Там, у входа, ждали мужчины с креслом-носилками, готовые отнести ее в противоположную часть храма — туда, где находилась комната, предназначенная для жертвоприношений.

Харамис с большим интересом разглядывала это помещение, не обращая ровным счетом никакого внимания на двух жрецов, с ног до головы одетых в черное и в масках, которые вышли ей навстречу. Как и говорил прежде Файолон, вся комната оказалась высеченной в монолитной скале. Весьма грубого изготовления статуя Богини, казалось, вырастала прямо из стены в дальнем конце помещения; возле статуи на уровне ее груди располагался алтарь, также высеченный из монолитной горной породы, весь в разводах старой запекшейся крови. Откуда-то снизу из-под алтаря вытекал ручей, в котором Харамис узнала исток реки Ноку. Он тек через всю комнату и возле самой двери перекрывался несколькими досками черного дерева, однако около алтаря никакого помоста над ручьем не было. Харамис сразу заметила, что там расположен участок открытого пространства, достаточно большой, чтоб запросто выбросить в воду мертвое тело. Течение было очень быстрым, а высокогорная вода — наверняка неимоверно холодной.

Жрецы что-то говорили, обращаясь к ней, но Харамис не узнавала языка, которым они пользуются, и не удосужилась ничего ответить. Жрецы обменялись быстрыми многозначительными взглядами, затем протянули руки к Харамис, помогая ей слезть с кресла, причем взялись за золотые браслеты, стараясь не прикасаться к голым рукам будущей жертвы. «Интересно, они просто стараются не дотрагиваться до этого масла или же обряд запрещает этим людям прикасаться к жертвенной Дочери Богини? — подумала Харамис. — Хотя возможно и то и другое одновременно».

И тут она коснулась босыми ногами пола и судорожно вздохнула. Ноги у нее подкосились, и она опустилась на колени. Один из жрецов подхватил ее за талию и поддержал, но Харамис почти не почувствовала его прикосновения. «Во имя Цветка! — поняла она вдруг. — Ведь Файолон был абсолютно прав». Чувство земли — чувство страны Лаборнок — всей силой нахлынуло на Харамис. «Давным-давно надо было мне приехать сюда, — подумала она. — Неужели все эти долгие столетия земля тщетно ждала меня?»

— Принцесса, — проговорил один из жрецов взволнованным шепотом, голос его заглушала надетая на лицо маска, — возьмите себя в руки. Вы же не хотите стать бесчестьем и позором, не оправдав того великого жребия, к которому призваны!

Харамис некоторое время разглядывала этого человека, пока наконец смысл слов жреца не дошел до нее. Она глубоко вздохнула, собралась с силами и выпрямила ноги.

— Все в порядке, — спокойно ответила она. — Можете меня больше не поддерживать.

Жрец отпустил талию Харамис, однако другие продолжали крепко держать ее за браслеты все то время, пока вели к алтарю, и повернули затем лицом к собравшимся людям. Тут, похоже, столпилось все без исключения население храма. Лишь несколько человек из всего собрания выражали взглядами хоть малое сожаление по поводу судьбы принцессы. Выражение большинства лиц соответствовало тон мимике, что появляется на морде скритека во время охоты. «Кажется, я не очень-то буду оплакивать жизни этих людей», — сказала себе Харамис.

— Глядите, вот Избранница! — продекламировал жрец.

— Ура! — ответила толпа.

— Возлюбленная Младшая Дочь Богини, — нараспев произнес второй жрец.

— Ура!

— Отдающая сердце свое Матери своей.

— Ура!

— Отдающая жизнь свою Матери своей.

— Ура!

— Умирающая ради того, чтобы Мать ее была жива.

— Ура!

Харамис возвели на алтарь и уложили на плоскую горизонтальную поверхность так, что она смотрела теперь прямо в лицо Богине. Резьба по камню оказалась действительно в высшей степени грубой. Собственно, перед нею было не лицо, а лишь намек на него — примитивные схематические насечки. Основным назначением этом статуи, кажется, было просто-напросто поддерживать потолок в комнате. Харамис чувствовала, что почти вся тяжесть горы, возвышающейся над этим помещением, опирается именно на этот участок стены.

Собравшаяся толпа стояла теперь позади алтаря, так что она никого не видела. Один из жрецов отошел в сторону, а второй продолжал удерживать Харамис за браслеты на руках; но вот первый жрец вернулся, подошел к алтарю с правой стороны и поднял обсидиановый кинжал — именно такой, как описывал Файолон.

Жрецов явно что-то сильно беспокоило. Тот, что стоял слева от Харамис, по-прежнему крепко держал ее за браслет, как видно ожидая, что жертва попытается сопротивляться. Жрец снова застыл с каменным кинжалом в руке. В его позе угадывалась растерянность.

— Что с тобой? — прошипел первый жрец. — Неужели ты не понимаешь, что сейчас умрешь?

— Разумеется, понимаю. — Харамис сделала круглые глаза.

— И тебе не страшно? — спросил второй жрец.

— А с какой стати мне должно быть страшно?

«Действительно, я давно уже совсем старуха, и мне самое время умереть, а теперь к тому же я умираю ради блага всей земли. Именно так и подобает умереть Великой Волшебнице — так с какой стати я буду пугаться? Хотя они-то, разумеется, — в глубине души потешаясь над своими палачами, подумала Харамис, — не подозревают, насколько я старше, чем им кажется; они-то, бедняги, ожидали, что на этом кровавом алтаре окажется охваченное ужасом дитя. — Харамис представила на своем месте Майкайлу и с трудом подавила дрожь. — Какое счастье, что она им не досталась!»

— Что же нам теперь делать? — прошептал жрец справа.

— Надо продолжать ритуал и принести жертву, — ответил жрец слева. — Что нам еще остается? Да и к тому же где это написано, что жертва должна быть непременно напугана?

— Но уровень энергии совсем не таков, как полагается!

— Знаю, но народу мы это вряд ли сейчас сможем объяснить. Толпа ждет, чтобы мы принесли жертву, и притом прямо сейчас!

Левый жрец протянул руку и вытащил из груди статуи Богини камень-затычку размером чуть больше собственной ладони. Теперь Харамис стало отлично видно, что внутри статуи — пустота.

— Давай же действуй, — зашептал жрец своему напарнику с кинжалом. — Не важно, что мы не получили достаточно энергии из-за того, что жертва не испугалась, — свое дело сделает боль, и мы наверстаем упущенное.

Он помолчал и неуверенно добавил:

— Будем надеяться…

«Ну что ж, надейтесь, — подумала Харамис. — Да пребывает с тобой вовек благословение Владык Воздуха, Файолон! Похоже, нам удалось-таки сделать весь этот ритуал бессмысленным. И все их усилия пойдут насмарку».

Жрец взмахнул кинжалом в направлении Харамис и распорол ей платье на груди. Когда клинок вновь взмыл в воздух, она заметила на нем кровь, однако абсолютно ничего не почувствовала. Оба жреца уставились на спокойное, умиротворенное лицо жертвы. У Харамис появилось ощущение, что она видит сквозь маски их недоумевающие, полные ужаса лица. Она взглянула на своих палачей и невинно улыбнулась. Вот теперь уж нет никаких сомнений, что оба жреца охвачены тем самым морем страха, которого так жаждет их беспощадная Богиня.

Человек с кинжалом едва перевел дух — это наверняка видела вся толпа, — когда рассек грудь жертвы, сломав при этом несколько ребер (Харамис слышала их треск), и вырезал у нее сердце. Никакой боли она не чувствовала, хотя от потери такого количества крови слегка начала кружиться голова.

Однако, как и предполагал Файолон, заклинание, менявшее внешность Харамис, перестало действовать; заговор же против боли, поддерживаемый благодаря тому, что она лежала на каменной поверхности, через которую сохраняла связь с землей, действовал по-прежнему безукоризненно. Стоявший с левой стороны жрец, который обернулся было, чтобы вытащить из статуи сердце прежней жертвы, остолбенел, увидев лицо Майкайлы, меняющее свое очертание и превращающееся на глазах в физиономию древней старухи. В тот же самый момент другой жрец, поднявший на вытянутых руках вырезанное у жертвы сердце, чтобы показать его толпе, тоже опустил взгляд на алтарь и едва не выронил сердце из дрожащих рук.

— Мерет Святая! — прошептал он в ужасе. — Кто ты такая?

— Как твое имя? — требовательно произнес второй жрец, едва сдерживая дрожь в голосе.

«Неужто он и впрямь думает, что я такая идиотка, что назову собственное имя? — удивилась Харамис, и ей стало даже смешно. — Не зная моего имени, они не смогут найти никакого выхода из положения — неужели он считает, что я этого не понимаю?»

— Ваша богиня ложная, — спокойным, уверенным голосом произнесла она, собирая силы, чтобы не потерять сознание в течение еще нескольких секунд. — Я — сама земля. И я никогда не умираю.

Харамис сосредоточилась и мысленно потянулась к трещине в горе, которую заметила раньше. Она успела ясно почувствовать, как скала подалась, и тут поняла, что миссия ее успешно завершилась.

Затем она легко выскользнула из собственного тела и, воспарив где-то над ним, наблюдала, как ее сердце в руках объятого ужасом жреца обратилось в пыль. Точно так же обратилось в прах и само тело Харамис, а затем возвышавшаяся над алтарем статуя Богини тоже начала рушиться и развеиваться по ветру. Где-то высоко над головой она увидела яркий свет и устремилась к нему сквозь каменный потолок — легко, как будто его там не было. Она летела вверх по ярко-синему небу в направлении слепящего света, и сами Владыки Воздуха в образе громадных ламмергейеров сопровождали ее. Земная жизнь Харамис окончилась, и работа, что была ей когда-то поручена, завершилась.