Глава 10

Снег на холмах начал таять, и в укромных долинах проглянули первые цветы, когда Владычицу Озера позвали к ладье, встретить мерлина Британии. Кевин был бледен и казался уставшим, и скрюченные конечности слушались его даже хуже, чем обычно; он опирался на крепкую палку. Ниниана заметила, что Кевин был вынужден отдать свою Леди слуге; она постаралась не выказывать жалости, но знала, сколь тяжким ударом это было для его гордости — доверить арфу кому-то другому. Она нарочито медленно прошла к своему жилищу, пригласила мерлина войти и велела служанке развести огонь в очаге и принести вина. Кевин лишь символически пригубил вино и степенно поклонился.

— Что привело тебя сюда так рано в этом году, почтенный? — спросила его Ниниана. — Ты приехал из Камелота? Кевин покачал головой.

— Я провел там часть зимы, — сказал он, — и много беседовал с советниками Артура, но в начале весны я отправился на юг; король поручил мне одно дело в союзных войсках — или, пожалуй, теперь следует говорить — в саксонских королевствах. И ты знаешь, кого я там увидел, Ниниана. Чья это была затея — твоя или Моргаузы?

— Не ее и не моя, — тихо ответила Ниниана. — Так пожелал сам Гвидион. Он понял, что, хоть он и учится на друида, ему все равно необходимо приобрести военный опыт, — среди друидов и ранее встречались воители. И он решил отправиться на юг, в саксонские королевства — они союзны Артуру, но там Гвидиону не грозит опасность попасться Артуру на глаза. Он этого не желает — и ты не хуже меня знаешь, чем это вызвано.

Мгновение спустя она добавила:

— Не могу поклясться, что Моргауза не повлияла на его решение. Если он с кем и советуется, так это с ней.

— В самом деле? — Кевин приподнял бровь. — Хотя, чего же тут удивительного… Моргауза ведь всю жизнь была ему вместо матери. И она правила королевством Лота не хуже любого мужчины, да и сейчас продолжает править, хоть и взяла себе нового супруга.

— Я не знала, что у Моргаузы новый супруг, — сказала Ниниана. — Я не в силах следить за ходом событий в британских королевствах, как это делала Вивиана.

— О, да, — у нее ведь было Зрение, — сказал Кевин. — А если ей недоставало собственного Зрения, ей помогали девы, наделенные тем же даром. Есть у тебя хоть одна такая помощница, Ниниана?

— Есть несколько… — нерешительно отозвалась жрица. — Но все же Зрение часто подводит меня…

Ниниана ненадолго умолкла, глядя на каменные плиты пола. В конце концов она сказала:

— Я думаю… думаю, что Авалон… постепенно удаляется от мира людей, лорд мерлин. Какое время года сейчас во внешнем мире?

— Миновало десять дней после весеннего равноденствия, Владычица, — отозвался Кевин. Ниниана глубоко вздохнула.

— И я отметила этот праздник — но семь дней назад. Все обстоит именно так, как я и думала — миры расходятся. Расхождение пока что не превышает нескольких дней, но я боюсь, что вскоре мы станем так же далеки от хода солнца и луны, как и волшебная страна — по крайней мере, если судить по словам фэйри… Даже сейчас уже стало труднее вызывать туманы и выходить отсюда.

— Я знаю, — сказал Кевин. — Я ведь именно потому и явился во время этого промежутка в ходе светил. — Он криво улыбнулся и добавил:

— Ты можешь радоваться, Владычица: ты будешь стариться куда медленнее, чем женщины во внешнем мире, подверженные воздействию времени.

— Можешь не утешать меня, — вздрогнув, отозвалась Ниниана. — Во внешнем мире нет ни единого человека, чья судьба меня волновала бы, не считая…

— Гвидиона, — закончил за нее Кевин. — Я так и думал. Но есть один человек, о котором ты должна заботиться не меньше, чем…

— Об Артуре, сидящем у себя во дворце? Он отрекся от нас, — отрезала Ниниана, — и Авалон более не обязан помогать ему…

— Я говорю не об Артуре, — возразил Кевин. — Да он и не ищет помощи Авалона — по крайней мере, пока. Но… — он заколебался. — Я слыхал от народа холмов, что в Северном Уэльсе вновь появились король и королева.

— Уриенс? — саркастически рассмеялась Ниниана. — Да он же сам стар, как холмы, Кевин! Что он может сделать для маленького народца?

— Я говорю не об Уриенсе, — сказал Кевин. — Разве ты забыла? Там поселилась Моргейна, и Древний народ признал ее своей королевой. Она будет защищать их, пока жива, — даже от Уриенса. Разве ты забыла, что сын Уриенса учился здесь и носит на запястьях змей?

На миг Ниниана застыла в безмолвии. Наконец она произнесла:

— Да, я забыла об этом. Он ведь не старший сын, и я не думала, что он когда-либо будет править…

— Старший сын глуп, — сказал Кевин, — хотя священники считают, что из него получится достойный преемник отца; с их точки зрения, так оно и есть — он благочестив, недалек и не станет вмешиваться в дела церкви. А второму сыну, Акколону, священники не доверяют именно потому, что он носит на руках змей. А с тех пор, как Моргейна переселилась туда, Акколон вспомнил об этом, и служит ей как своей королеве. И для народа холмов она тоже останется королевой, кто бы там ни сидел на троне в соответствии с обычаями римлян. По представлениям Древнего народа, король — это тот, кто каждый год умирает в облике оленя. Королева же вечна. Возможно, в конце концов, Моргейна завершит то, что не успела исполнить Вивиана.

Ниниана с отстраненным удивлением заметила промелькнувшие в собственном голосе нотки горечи.

— Кевин, с того момента, как Вивиана умерла и меня посадили на этот трон, мне ни на день не давали забыть, что я — не Вивиана, что по сравнению с Вивианой я полное ничтожество. Даже Врана неотступно следует за мной, и хоть она и молчит, я читаю в ее глазах:» Ты — не Вивиана. Ты не сможешь завершить дело, над которым всю жизнь трудилась Вивиана «. Я прекрасно все это знаю — что меня избрали лишь потому, что я последняя из рода Талиесина, что никого лучше не нашлось, что в моих жилах не течет царственная кровь королев Авалона! Да, я не Вивиана и Моргейна, но я исполняю свой долг. Я верна своим обетам — неужто это ничего не значит?

— Владычица, — мягко произнес Кевин, — такие жрицы, как Вивиана, являются в мир лишь раз во много столетий — даже здесь, на Авалоне. И ее царствование было долгим: она правила Авалоном девяносто три года, и мало кто из нас помнит, что было до того. Любая жрица, наследовавшая ей, невольно будет чувствовать себя ничтожной по сравнению со своей великой предшественницей. Тебе не в чем себя упрекнуть. Ты верна своим обетам.

— А Моргейна своих не сдержала, — не удержалась Ниниана.

— Это верно. Но она принадлежит к королевскому роду Авалона, и она родила наследника Короля-Оленя. Не нам ее судить.

— Ты защищаешь ее потому, что был ее любовником! — взорвалась Ниниана.

Кевин поднял голову, и Ниниана не закончила фразу. Глубоко посаженные глаза мерлина были синими, словно сердцевина пламени. Он негромко произнес:

— Владычица, ты ищешь ссоры со мной? Это давно уже осталось в прошлом. Когда мы с Моргейной виделись в последний раз, она обозвала меня предателем и прогнала, осыпав такими оскорблениями, каких ни один мужчина простить не сможет, если только у него в жилах течет кровь, а не вода. Неужто ты думаешь, что после такого я смогу любить ее? Но все же не нам с тобой судить ее. Ты — Владычица Озера. А Моргейна — моя королева и королева Авалона. Она вершит свой труд в мире, точно так же, как ты вершишь свой здесь, а я свой — там, куда ведут меня боги. А нынешней весной они привели меня в страну болот, и там, при дворе одного сакса, что именовал себя королем под рукой Артура, я увидел Гвидиона.

За годы подготовки Ниниана научилась, сохранять бесстрастное выражение лица; но она знала, что Кевин, прошедший точно такую же подготовку, заметит, что сейчас эта бесстрастность требует от нее немалых усилий, и чувствовала, что проницательный взгляд мерлина сможет проникнуть под эту маску. Ей хотелось распросить Кевина о новостях, но вместо этого она лишь сказала:

— Моргауза сообщила мне, что он приобрел некоторые познания в стратегии и хорошо показал себя в битве. Но чему еще он может научиться у этих варваров, готовых скорее вышибать друг другу мозги своими здоровенными дубинами, чем пускать эти мозги в ход? Я знаю, что он отправился на юг, в саксонские королевства, лишь потому, что в одном из них захотели иметь при дворе друида, который умел бы читать, писать, считать и составлять карты. Гвидион сказал мне, что хочет получить закалку в войне, которая проходит не на глазах у Артура, и потому я думаю, что это было его собственное желание. Хотя здесь и установился мир, эти народы постоянно дерутся между собой… Есть ли у саксов хоть какой-нибудь бог, который занимался бы чем-нибудь помимо войн и сражений?

— Они прозвали Гвидиона Мордредом — на их языке это значит» Злой Советчик «. Для них это похвала — они имеют в виду, что его советы приносят зло их врагам. Саксы дают прозвище каждому гостю. Например, Ланселета они прозвали Эль-фийской Стрелой.

— Среди саксов любой друид, даже самый молодой, будет казаться мудрецом — при их-то тупости! А Гвидион действительно умен! Еще мальчишкой он мог придумать десяток ответов на любой вопрос!

— Да, он умен, — медленно произнес Кевин, — и прекрасно знает, как заставить любить себя. Это я видел. Например, меня он встретил с распростертыми объятьями, словно любимого дядюшку, сразу принялся твердить, как приятно вдали от Авалона встретить знакомое лицо, оказал мне множество услуг — словно он и вправду любит меня всей душой.

— Но ведь ему и вправду одиноко там, а ты был словно весточка из дома, — сказала Ниниана.

Кевин нахмурился, глотнул вина, потом отставил кубок в сторону и снова позабыл о нем.

— Насколько далеко Гвидион продвинулся в изучении магии?

— Он носит змей, — ответила Ниниана.

— Это с равным успехом может означать и очень много, и очень мало, — сказал Кевин. — Уж тебе-то следовало бы это знать…

И хотя слова его были совершенно невинны, Ниниана почувствовала себя уязвленной. Действительно, жрица с полумесяцем на лбу могла быть Вивианой — а могла быть всего лишь ею.

— Он вернется к празднику летнего солнцестояния, — сказала Ниниана, — чтобы стать королем Авалона, этого государства, преданного Артуром. Теперь, когда Гвидион достиг зрелости…

— Он еще не готов к тому, чтобы стать королем, — возразил Кевин.

— Ты сомневаешься в его храбрости? Или в его верности?..

— А! — небрежно отмахнулся Кевин. — Храбрость! Храбрость и ум… Нет, если я в чем и сомневаюсь, так это в сердце Гвидиона. Я не могу читать в нем. И он — не Артур.

— Тем лучше для Авалона! — вспыхнула Ниниана. — Хватит с нас отступников, которые сперва клянутся в верности Авалону, а потом забывают клятвы, данные народу холмов! Пускай священники сажают на трон благочестивого лицемера, что будет служить тому богу, которого сочтет наиболее выгодным…

Кевин вскинул скрюченную руку.

— Авалон — еще не весь мир! У нас нет ни сил, ни войска, ни ремесленников, — а Артур пользуется безмерной любовью. Да, я готов допустить, что его не любят на Авалоне — но жители всех земель, находящихся под рукой Артура, обожают своего короля — ведь он принес им мир. И если сейчас кто-либо попытается возвысить голос против Артура, его заставят умолкнуть в считанные месяцы — если не в считанные дни. Артура любят — сейчас он воплощает в себе дух Британии. И даже если бы это и было не так — то, что мы делаем здесь, на Авалоне, не имеет особого значения во внешнем мире. Как ты и сама заметила, мы уходим в туманы…

— Значит, мы тем более должны действовать быстро, чтобы низвергнуть Артура и возвести на трон Британии короля, который вернет Авалон в мир, чтобы Богиня…

— Иногда я сомневаюсь, возможно ли это, — или же мы живем в мире грез, не замечая, что происходит на самом деле?

— И это говоришь ты, мерлин Британии?

— Я находился все это время при дворе Артура, а не отсиживался на острове, ушедшем еще дальше от внешнего мира, — мягко произнес Кевин. — Это мой дом, и я готов умереть за него… но все же, Ниниана, я заключил Великий Брак с Британией, а не с одним лишь Авалоном.

— Если Авалон умрет, — сказала Ниниана, — то Британия лишится сердца и тоже умрет, ибо душа Богини покинет эти земли.

— Ты так считаешь, Ниниана? — Кевин снова вздохнул. — Я исходил эту землю вдоль и поперек, я странствовал по ней в любую погоду и в любое время года — я, мерлин Британии, ястреб Зрения, посланец Великой госпожи Ворон, — и увидел, что теперь у этой страны другое сердце. Оно бьется в Камелоте.

Он умолк. После долгой паузы Ниниана спросила:

— Это за подобные речи Моргейна назвала тебя предателем?

— Нет… тогда мы говорили о другом, — ответил Кевин. — Быть может, Ниниана, мы знаем не так уж много о воле богов и способах ее исполнить, как нам кажется. Говорю тебе: если мы сейчас ниспровергнем Артура, то ввергнем эту землю в такой хаос, какого не было даже после смерти Амброзия, когда Утер боролся за корону. Неужто ты думаешь, что Гвидион сумеет одолеть Артура? Соратники Артура изничтожат любого, кто осмелится выступить против их короля и героя — для них Артур подобен богу и просто не может быть не прав.

— Мы никогда не желали, чтобы Гвидион выступил против отца и сразился с ним за корону, — сказала Ниниана. — Мы хотели лишь, чтобы в тот день, когда Артур уразумеет, что у него нет наследника, он обратился мыслями к своему сыну — к сыну, происходящему из королевского рода Авалона и поклявшемуся в верности Авалону. Многие выскажутся в пользу Гвидиона, когда Артур примется искать себе наследника. Я слышала, что Артур избрал в наследники сына Ланселета, поскольку королева бесплодна. Но сын Ланселета — всего лишь дитя, а Гвидион уже взрослый мужчина. Случись сейчас что-нибудь с Артуром, неужто они не предпочтут Гвидиона — взрослого мужчину, воина и друида — мальчишке?

— Соратники Артура не пойдут за человеком, которого не знают — будь он хоть дважды воин и трижды друид. Скорее уж они поставят Гавейна регентом при сыне Ланселета до тех пор, пока тот не вырастет. И кроме того, соратники в большинстве своем христиане. Они отвергнут Гвидиона в силу его рождения: у них кровосмесительство считается тяжким грехом.

— Они ничего не понимают в священных традициях.

— Именно. Им понадобится время, чтоб привыкнуть к этой мысли, и это время еще не наступило. Но если Гвидиона не признают как сына Артура, значит, следует довести до всеобщего сведения, что у жрицы Моргейны, родной сестры Артура, есть сын и что этот сын стоит ближе к трону, чем ребенок Ланселета. А этим летом снова начнется война…

— Я думала, что Артур повсюду установил мир, — перебила его Ниниана.

— Здесь, в Британии, — да. Но в Малой Британии появился некий человек, объявивший всю Британию своей империей…

— Бан? — потрясенно спросила Ниниана. — Но он же давным-давно — поклялся… он вступил в Великий Брак еще до рождении Ланселета. Он уже слишком стар, чтобы воевать против Артура.

— Бан стар и немощен, — согласился Кевин. — Его сын Лионель правит от его имени, а брат Лионеля, Боре, входит в число соратников Артура и почитает Ланселета как героя. Никто из них не захотел бы причинять неприятности Артуру и мешать ему править. Но нашелся тот, кто захотел. Он именует себя Луцием. Он где-то раздобыл древних римских орлов и объявил себя императором. И он бросит вызов Артуру…

Ниниана ощутила покалывание.

— Это Зрение? — спросила она.

— Моргейна как-то сказала, — с улыбкой заметил Кевин, — что для того, чтоб узнать в негодяе негодяя, не требуется Зрение. Я не нуждаюсь в Зрении, дабы понять, что, если для достижения своих целей честолюбивому человеку потребуется бросить кому-то вызов, он сделает это не задумываясь. Некоторые могут считать, что Артур стареет, потому что его волосы уже не так ярко отливают золотом, и потому, что он отказался от драконьего знамени. Но не вздумай его недооценивать, Ниниана. Я знаю Артура, а ты — нет. Он — отнюдь не дурак!

— Мне кажется, — заметила Ниниана, — ты слишком сильно его любишь — особенно если учесть, что ты поклялся его уничтожить.

— Люблю? — безрадостно улыбнулся Кевин. — Я — мерлин Британии, посланец Великой госпожи Ворон, и я сижу в королевском совете. Артура легко полюбить. Но я верен Богине.

Он коротко рассмеялся.

— Думаю, все мои рассуждения основаны на одном: то, что идет на пользу Авалону, будет полезно и всей Британии. Ты видишь в Артуре врага, Ниниана. Я же по-прежнему вижу в нем Короля-Оленя, защищающего свое стадо и свои земли.

— На что Король-Олень, когда вырастает молодой олень? — дрожащим голосом прошептала Ниниана.

Кевин подпер голову руками. Он казался старым, больным и уставшим.

— Этот день еще не настал, Ниниана. Не старайся так быстро протолкнуть Гвидиона повыше лишь потому, что он — твой любовник. Он будет уничтожен.

И с этими словами он поднялся и, прихрамывая, вышел из комнаты, даже не оглянувшись на взбешенную Ниниану.

« Откуда только проклятый мерлин узнал об этом ?»

В конце концов, она сказала себе:» Я не связана обетами вроде тех, которые принимают христианские монахини! Если я сплю с мужчиной, то это мое дело, и оно никого больше не касается… даже если этот мужчина попал сюда еще мальчишкой и был моим учеником!»

В первые годы пребывания на Авалоне мальчик просто затронул какие-то струнки в ее душе: одинокий, осиротевший и покинутый ребенок. Никто не любил его, никто о нем не заботился и не интересовался, что с ним происходит… Он никогда не знал иной матери, кроме Моргаузы, да и с той его теперь разлучили. У Нинианы просто в голове не укладывалось: как Моргейна могла породить такого замечательного сына, красивого и умного, и ни разу даже не приехать взглянуть на него, даже не поинтересоваться, как он там? У Нинианы никогда не было детей, хотя иногда ей думалось, что если б она понесла после Белтайна, то предпочла бы родить дочь для Богини. Но этого так и не произошло, и Ниниана не восставала против своей участи.

Но тогда, в те годы, она сама не заметила, как Гвидион обосновался в ее сердце. А потом он покинул их, как и надлежит мужчине, — он стал слишком взрослым, чтобы продолжать учиться у жриц. Теперь ему требовалось пройти обучение у друидов и приобрести воинский опыт. Но однажды он вернулся во время Белтайна, и, когда они оказались рядом у ритуальных костров и вместе ушли в ночь, Ниниана решила, что это вышло не случайно…

Они не расстались даже после окончания праздника; и потом, когда бы дороги ни приводили Гвидиона на Авалон, Ниниана всегда давала юноше понять, что он желанен ей, и он не говорил» нет «.

« Я глубже всех проникла в его сердце, — подумала Ниниана, — и знаю его лучше всех. Что может знать о нем Кевин?

Час пробил: Гвидиону следует вернуться на Авалон и пройти испытание, дабы стать Королем-Оленем…»

Но тут ее мысли приняли иное направление. А где же взять деву для Гвидиона?» В Доме дев слишком мало женщин, которые хотя бы отчасти годились для этого великого служения «, — подумала Ниниана, и внезапно ее пронзили боль и страх.

« Кевин был прав. Авалон удаляется от мира и умирает; немногие теперь приходят сюда за древними знаниями, и почти никто не приходит ради того, чтоб хранить древние обряды… и однажды не останется никого…»

И Ниниана снова ощутила во всем теле то почти болезненное покалывание, что приходило к ней раз за разом — вместо Зрения.

Гвидион вернулся домой, на Авалон, за несколько дней до Белтайна. В присутствии дев и собравшихся жителей острова они вели себя сдержанно: Ниниана встретила Гвидиона, когда тот сошел с ладьи, и обратилась с предписанным приветствием, а он почтительно склонился перед нею. Но когда они остались одни, Гвидион заключил ее в объятия и, рассмеявшись, принялся целовать — и целовал до тех пор, пока у обоих не захватило дух.

За время отсутствия Гвидион раздался в плечах, а на лице у него появился красноватый шрам. Уже по одному его виду Ниниана могла сказать, что Гвидиону довелось сражаться; он утратил умиротворенность, свойственную жрецам и ученым.

« Мой возлюбленный и мое дитя. Не потому ли Великая Богиня не имеет супруга, как того требовали бы римские обычаи, а одних лишь сыновей, что все мы — ее дети? И раз я исполняю ее роль, то мне и полагается относиться к своему возлюбленному, как к сыну… ведь все, кто любит Богиню, — ее дети…»

— И здесь, на Авалоне, и среди Древнего народа только о том и разговоров, что на Драконьем острове вновь будут избирать короля, — сказал Гвидион. — Ты ведь именно за этим призвала меня сюда, верно?

Иногда его мальчишеская бесцеремонность просто-таки бесила Ниниану.

— Не знаю, Гвидион. Возможно, время еще не пришло, и светила еще не выстроились в должном порядке. А кроме того, я не могу найти здесь ту, что стала бы для тебя Весенней Девой.

— И все же, — тихо произнес Гвидион, — это произойдет нынешней весной, в этот Белтайн — я так видел. Ниниана отозвалась, слегка скривив губы:

— Может быть, ты тогда видел и жрицу, что пройдет с тобой через этот ритуал после того, как ты завоюешь рога, — если, конечно, Зрение не предсказало тебе смерть?

Гвидион взглянул на нее, и Ниниана невольно подумала, что с возрастом он стал еще красивее. Холодное, невозмутимое лицо юноши потемнело от сдерживаемой страсти.

— Видел. Неужто ты не знаешь, что это была ты? Ниниану пробрал озноб.

— Я не девушка. Зачем ты смеешься надо мной, Гвидион?

— И все же я видел именно тебя, — отозвался он, — и ты знаешь это не хуже меня. В ней встречаются и сливаются Дева, Мать и Смерть. Богиня может быть и молодой, и старой — как пожелает.

Ниниана опустила голову.

— Нет, Гвидион, это невозможно…

— Я — ее супруг, — неумолимо произнес Гвидион, — и я добьюсь своего. Сейчас не время для девственницы — хватит с нас этой чепухи, насаждаемой священниками. Я взываю к Ней как к Матери, давшей мне жизнь и все, чем я владею…

Ниниане почудилось, будто могучий поток подхватил ее и увлекает за собой, а она пытается удержаться на ногах. Она нерешительно отозвалась:

— Но ведь так было всегда — Мать посылает оленя в путь, но возвращается он к Деве…

Но все же в словах Гвидиона был свой резон. Конечно, для участия в обряде гораздо больше подходит жрица, понимающая, что она делает, чем какая-нибудь девчонка, лишь недавно пришедшая в храм и мало чему успевшая научиться, чье единственное достоинство заключается лишь в том, что она еще слишком молода, чтобы ощутить зов костров Белтайна… Гвидион говорит правду: Мать вечно возрождается и обновляется — Мать, Смерть и снова Дева, — как обновляется луна, прячущаяся среди облаков.

Ниниана снова опустила голову и произнесла:

— Да будет так. Ты заключишь Великий Брак с этой землей и со мной как с ее воплощением.

Но потом, оставшись в одиночестве, Ниниана снова испугалась. Как она могла согласиться на такое? Во имя Богини, что же за сила таится в Гвидионе, что он подчиняет своей воле любого?

Неужто это наследие Артура, наследие крови Пендрагона? И Ниниану вновь пробрал озноб.

Моргейне снился сон…

Белтайн, и олени мчатся по холмам… и она всем своим существом ощущает жизнь леса, как будто каждая частичка леса сделалась частью ее жизни… Он бежит среди оленей — нагой мужчина, к голове которого привязаны оленьи рога; рога разят, его темные волосы слиплись от крови… Но он по-прежнему стоит на ногах, он нападает; вспышкой мелькает в солнечном свете летящий нож, и Король-Олень падает; его рев разносится окрест, и лес полнится воплями отчаяния…

А затем она вдруг оказалась в темной пещере, и стены пещеры были расписаны теми же знаками, что и ее тело. Она была одним целым с пещерой, а вокруг горели костры Белтайна, и искры поднимались в небо… Она почувствовала на губах вкус свежей крови, а в проеме пещеры возник силуэт, увенчанный рогами… Если бы не полная луна, она и не заметила бы, что ее обнаженное тело — не стройное тело девственницы, что грудь у нее мягкая и округлая, словно после рождения ребенка, словно из нее вот-вот начнет сочиться молоко… Но ведь ее непременно должны были проверять, дабы удостовериться, что она вступит в этот обряд девственной… Что же ей скажут, когда выяснится, что она пришла к Увенчаному Рогами, перестав быть Весенней Девой?

Он опустился на колени рядом с ней, и она вскинула руки, приглашая его присоединиться к обряду, познать ее тело, — но взгляд его был мрачным и затравленным. Нежные прикосновения его рук доводили ее до безумия, но он отказывал ей в ритуале силы… Это был не Артур, нет, — это был Ланселет, и он смотрел на Моргейну сверху вниз, и его темные глаза полнились той же болью, что переполняла сейчас все ее тело, и он сказал:» Если бы ты не была так похожа на мою мать, Моргейна…»

Моргейна проснулась в своей комнате, испуганная, с бешено бьющимся сердцем. Рядом мирно похрапывал Уриенс. Пугающая магия сна никак не желала отпускать ее. Моргейна встряхнула головой, пытаясь прогнать наваждение.

«Нет, Белтайн уже миновал…» Она исполнила этот обряд с Акколоном, как и следовало… Она не лежала в пещере, ожидая Увенчаного Рогами… Ну почему, почему в этом сне к ней пришел Ланселет, а не Акколон, которого она сделала жрецом, Владыкой Белтайна и своим возлюбленным? Почему даже столько лет спустя воспоминание об отказе и святотатстве продолжает язвить ее до глубины души?

Моргейна попыталась взять себя в руки и снова уснуть, но сон не шел к ней. Так она и лежала, дрожа, до самого рассвета, пока в ее окно не проникли первые лучи летнего солнца.

Глава 11

Гвенвифар постепенно начала ненавидеть праздник Пятидесятницы — ведь каждый год Артур в этот день созывал всех своих соратников в Камелот, дабы воскресить их содружество. Но теперь, когда в этой земле установился прочный мир, а соратники рассеялись по свету, с каждым годом они все прочнее оказывались привязаны к своим домам, семьям и владениям, и все меньше их собиралось в Камелоте. Гвенвифар только радовалась этому: эти празднества слишком живо напоминали ей те времена, когда Артур еще не был христианским королем, а бился под ненавистным знаменем Пендрагона. В день Пятидесятницы Артур принадлежал соратникам, а королеве не оставалось места в его жизни.

Теперь же Гвенвифар стояла за его спиной, пока Артур запечатывал два десятка приглашений, адресованных подвластным ему королям и кое-кому из старых соратников.

— Зачем ты в этом году рассылаешь им специальные приглашения? Ведь и так же ясно, что всякий, у кого нет неотложных дел, явится безо всякого приглашения.

— Но сейчас этого недостаточно, — ответил Артур, улыбнувшись жене. Гвенвифар вдруг поняла, что он начал седеть; но при его светлых волосах это было заметно, только если подойти к нему вплотную. — Я хочу устроить такой турнир и такие учебные сражения, чтобы все знали: легион Артура по-прежнему готов к бою.

— Ты думаешь, в этом кто-нибудь сомневается? — удивилась Гвенвифар.

— Может, и нет. Нов Малой Британии объявился этот тип, Луций, — Боре известил меня об этом; а поскольку все подвластные мне короли приходили на помощь, когда на эту страну нападали саксы или норманны, то и я обещал помочь им, если потребуется. Он именует себя императором Рима!

— А у него есть на это право? — спросила Гвенвифар.

— Неужто не ясно? Несомненно, у него подобных прав куда меньше, чем у меня, — отозвался Артур. — В Риме вот уже больше сотни лет нет императора, дорогая моя жена. Константин действительно был императором и носил пурпурное одеяние, а после него Магнус Максим переправился через пролив и сам попытался стать императором. Но он никогда более не вернулся в Британию, и одному Богу ведомо, что с ним случилось и где он погиб. А затем Амброзии Аврелиан поднял наш народ на борьбу с саксами, а после него был Утер; думаю, любой из них, как и я, мог бы назваться императором — но я предпочитаю быть Верховным королем Британии. Еще в детстве я читал кое-что об истории Рима; там не раз случалось, что какой-нибудь выскочка, заручившись поддержкой пары легионов, объявлял себя императором. Но чтобы стать императором в Британии, мало штандарта с орлом! Иначе Уриенс давно бы стал императором! Я отправил приглашение и ему — мне давно хочется повидаться с сестрой.