Это был день ее рождения. 3 июня 1926 года ей исполнилось девятнадцать лет. Одра Кентон стояла у окна своей комнаты в инфекционной больнице в Рипоне, которое выходило в сад, расположенный позади здания. Здесь, в Йоркшире, она работала медицинской сестрой. Солнечные лучи проникали сквозь густые кроны двух огромных дубов, росших возле старой каменной стены, и Одра рассеянно наблюдала за игрой света и тени на лужайке. Дул ласковый ветерок, и листья шелестели и дрожали, а когда на них падал солнечный луч, их яркая зелень поблескивала. Это был чудесный день – залитый солнцем, полный благоухания, соблазняющий и манящий.
      В честь дня рождения главная сестра больницы отпустила Одру со второй половины дня. Проблема заключалась в том, что ей некуда было идти и не с кем праздновать. Одра была совсем одна на свете.
      У нее была только одна подруга, Гвен Торнтон, тоже медсестра в их больнице, но вчера ее вызвали домой в Хорсфорт. У Гвен заболела мать, и требовалось ее присутствие. Еще несколько недель назад Гвен договорилась с одной из сестер о том, чтобы поменяться выходными и отпраздновать столь знаменательный день с Одрой, и они вместе долго придумывали, как сделать его необычным. И вот теперь их тщательно разработанные планы оказались бесполезными.
      Прижавшись головой к оконной раме, Одра вздохнула, представив себе, сколько пустых часов предстоит ей скоротать в одиночестве. Грусть и горькое разочарование охватили ее, и она вдруг почувствовала, как горло ее сжалось и глаза наполнились слезами. Но уже через несколько секунд, откашлявшись и смахнув слезы, она сумела совладать с собой. Сделав усилие, она решительно отогнала прочь внезапно нахлынувшие тяжелые чувства, отказываясь от жалости к себе. Она презирала людей, жалеющих себя, считая это признаком слабости. Она была сильной. Об этом ей часто говорила ее мать, а она редко ошибалась в чем бы то ни было.
      Отвернувшись от окна, девушка подошла к стулу и тяжело опустилась на него, раздумывая, чем бы заняться.
      Конечно, можно было почитать, или заняться вышивкой, или даже закончить выкройку блузки, которую она сама придумала и которую предполагала сшить, как только у нее появятся деньги на ткань. Но ни одно из этих занятий не привлекало ее. Нет, нет, только не сегодня, в день рождения.
      Она так ждала этой возможности выбраться куда-нибудь со своей подругой, в кои-то веки провести несколько беззаботных часов и доставить себе удовольствие. В последнее время у Одры было мало поводов для праздников, все праздничные события остались в далеком прошлом. Теперь они стали большой редкостью. За последние несколько лет жизнь ее изменилась так круто, что она с трудом воспринимала ее как свою собственную.
      Внезапно она поняла, что приняться за одно из излюбленных занятий, за которыми она обычно проводила свободные от дежурства часы, будет еще хуже, чем просто сидеть на стуле и ничего не делать. Это было бы плохой заменой того, что они с Гвен наметили на сегодняшний вечер.
      Одра давно уже приучила себя не замечать комнаты при больнице, в которой жила. Но сейчас, освещенная ослепительно ярким солнечным светом, она резала глаз своим безобразием и полным отсутствием комфорта. Будучи рожденной в аристократической, хотя и обедневшей семье, Одра была хорошо воспитанной девушкой, сохранившей благородные привычки. У нее был утонченный вкус и сильно развитое чувство прекрасного. Спартанская обстановка, казенные унылые цвета внезапно до боли поразили ее, оскорбив эстетическое чувство.
      Перед ней были стены цвета овсянки и пол, покрытый унылым серым линолеумом. Железная кровать, ветхая тумбочка и комод были убогими и служили исключительно утилитарным целям.
      Комната была мрачной и трудно переносимой в любое время, а этим солнечным днем – особенно. Одра поняла, что ей необходимо вырваться, хотя бы ненадолго, из этой гнетущей обстановки, все равно куда.
      Взгляд ее упал на платье, лежащее на кровати, куда она положила его незадолго перед этим. Оно было новым. Целый год она копила деньги, откладывая каждую неделю по шиллингу, чтобы на день рождения купить себе подарок.
      Для этого две недели назад, в субботу, они с Гвен отправились в Харрогит. Несколько часов бродили они по улицам, разглядывая витрины и восхищаясь красивыми вещами, которые, это они твердо знали, никогда не смогут купить. Вспоминая сейчас этот день, Одра с теплотой и признательностью подумала о Гвен.
      Гвен особенно притягивали ювелирные магазины, и Одра должна была постоянно, заслоняя ладонями свет, рассматривать через стекло какую-нибудь побрякушку, привлекшую внимание Гвен.
      – Ой, Одра, ты только посмотри на это! – постоянно восклицала Гвен, указывая на брошь, кольцо или кулон. Один раз она крепко схватила Одру за руку и зашептала с восторгом: – Ты когда-нибудь видела что-нибудь подобное этому великолепному браслету? Камни сверкают так, как будто это настоящие бриллианты. Он подошел бы тебе, Одра. Давай зайдем, ведь за то, что мы посмотрим, с нас не возьмут денег.
      Одра усмехнулась и покачала головой, не сказав ни слова. Она подумала о драгоценностях своей матери, намного более красивых, чем эти вульгарные подделки.
      Возбужденные восклицания Гвен и дергание за руку продолжались так долго, что в конце концов стали раздражать Одру, и она, строго взглянув на подругу, резким тоном попросила ее вести себя поспокойнее. Тут же пожалев о своей резкости, она сразу же извинилась и принялась объяснять ей, уже, наверно, в двадцатый раз, что у нее нет денег на такие пустяковые вещи, как брошки, браслеты, немыслимые шляпы и флаконы «Девонширских фиалок» – предметы постоянного вожделения Гвен.
      – Ты же знаешь, что я покупаю себе только одежду, – сказала Одра и добавила с горькой усмешкой: – И к тому же самые практичные вещи, какие только могу найти. Вещи, которые будут служить мне очень долго.
      А затем, меньше чем через десять минут после того, как она произнесла эти слова, Одра увидела это платье в витрине магазина женской одежды «Мадам Стелла». Она сразу влюбилась в него. Это было выходное платье из воздушного, прозрачного муслина. В витрине оно было единственным – эффектно наброшено на стойку в самом центре. Рядом на полу были разложены различные принадлежности туалета: прелестная шляпка из кремовой итальянской соломки, зонтик из гофрированного кремового шелка и три длинных нитки жемчуга. Все это в глазах Одры олицетворяло истинную элегантность, но больше всего – платье. Оно было в высшей степени непрактично, по всей видимости, дорогое и очень, очень красивое. Она долго смотрела на него, не зная, когда и по какому случаю могла бы надеть его, но тем не менее страстно мечтая его иметь.
      Гвен, со свойственной ей проницательностью заметив затаенное желание, отразившееся на лице Одры, толкнула дверь и настояла на том, Чтобы войти и узнать цену. Несмотря на сопротивление подруги и ее категорический отказ, Гвен не собиралась сдаваться. Сжав руку Одры железными тисками, она буквально затащила ее в магазин «Мадам Стелла».
      Девушки ожидали, что цена будет высокой, и были поражены, узнав, что платье стоит три гинеи. Одра тотчас же направилась к выходу. Но неумолимая Гвен задержала ее и каким-то образом ухитрилась подвести к примерочной, не дав ускользнуть. Чтобы избежать неловкой сцены в присутствии продавщицы, Одра вынуждена была примерить платье.
      Его цвет пленил ее – ярко-синий, напомнивший ей о живокости, росшей в Хай-Клю. И Гвен не нужно было говорить ей, что платье необыкновенно идет ей: она видела себя в большом трюмо.
      В тот день, увидев свое отражение в зеркале, Одра растерялась от неожиданности. Первый раз за много лет она вынуждена была признать, что по крайней мере на этот раз, она выглядела весьма миловидной. Она совершенно искренне считала себя дурнушкой. И была к себе несправедлива.
      Одра Кентон не была красива в строгом смысле слова, но не была она и дурнушкой – так, что-то среднее между этими двумя крайностями. В чертах ее лица проступала какая-то непреклонность. Она была видна в решительно очерченном подбородке и в твердом рисунке рта, который, впрочем, становился очень красивым, когда она улыбалась. Украшали ее безупречная кремовато-молочная кожа, блестящие светло-каштановые волосы, в которых летом появлялись золотистые пряди, и прелестные глаза. Именно они были самым примечательным в ее внешности. Они были большими, широко расставленными, с густыми золотисто-коричневыми ресницами и красиво изогнутыми бровями. Однако запоминающимися и заставлявшими людей оглядываться на нее делал их необычный цвет – они отличались поразительно глубокой и ясной синевой.
      Глядя на себя в зеркало в примерочной, Одра не могла не заметить, что синий муслин подчеркивает синеву ее глаз. Увидела она также и то, что свободный покрой платья очень украшает ее, буквально творит чудеса с ее внешностью. Одра была маленького роста – всего сто пятьдесят сантиметров, – что было для нее постоянным источником раздражения. Но несмотря на малый рост, она была хорошо сложена, и изящная простота платья подчеркивала ее красивую фигуру, а скроенная из четырех клиньев и развевающаяся юбка привлекала внимание к ее стройным ногам и тонким лодыжкам.
      Так что в конце концов после долгих перешептываний с Гвен и колебаний, вызванных слишком высокой ценой, она купила платье. Чтобы заплатить требовавшуюся сумму, Одра истратила все свои сбережения, состоявшие из двух фунтов двенадцати шиллингов, выгребла все до последнего пенни из своего кошелька и вынуждена была занять шиллинг и шесть пенсов у Гвен.
      – Не смотри так мрачно, – шептала ей Гвен, пока продавщица заворачивала платье. – Оно стоит этих денег. К тому же тебе давно пора было купить себе что-нибудь приличное.
      У Одры не было никаких сомнений, что это платье – самая красивая вещь, принадлежавшая ей в течение всех лет, прошедших со времени ее детства. И тут в памяти ее ясно всплыла давняя поездка в Харрогит за покупками с мамой и дядей Питером. Это было в 1919 году, сразу же после того, как он вернулся с большой войны. Ей было двенадцать лет, и он купил ей розовое выходное платье, заворожившее ее так же, как и это синее муслиновое.
      Когда они вышли из магазина, Одра рассказала Гвен о той поездке и о красивом розовом платье и еще кое-что о своей прошлой жизни. Гвен, сгорая от любопытства, задавала массу вопросов, и Одра, замкнутая от природы, отвечала на них, не желая обидеть Гвен своей скрытностью. Позднее, взявшись за руки, они не спеша прогулялись по Стрею – полоске общественной земли, заросшей травой и цветами, образовавшими естественный яркий ковер под тенистыми деревьями. А потом, по настоянию Гвен, зашли в кафе «Бетти» – роскошную кондитерскую на площади, выходящую окнами на Стрей, – и Гвен щедро расплатилась за них обеих, так как Одра истратила всю свою наличность. Кроме того, Гвен одолжила Одре деньги на обратный билет до Рипона, как и обещала, когда та колебалась в магазине «Мадам Стелла». И Одра еще раз подумала, как ей повезло, что у нее есть такая подруга, как Гвен.
      Уже в самом конце поездки, по пути к автобусной остановке, они прошли мимо «Аркадии», где каждый вечер в зале «Палм-Корт» устраивался чай с танцами. Туда все стремились попасть: это было самое модное заведение в городе; здесь в «Палм-Корте» местные щеголи танцевали фокстроты и танго под музыку Стена Стентона и его «Синкопированных бродяг».
      Подруги тоже мечтали попасть в «Палм-Корт», и Гвен, научившаяся танцевать чарльстон у своего брата, обучала ему Одру в свободное от работы время. Одра была удивлена и взволнована, когда Гвен объявила, что приглашает ее на танцевальный вечер в «Палм-Корт» в день ее рождения. «Я хочу доставить тебе удовольствие. Это будет моим подарком, – сказала Гвен, радостно улыбаясь. – Ты наденешь свое новое платье, и все будут тобой восхищаться». Возвращаясь на автобусе в Рипон, девушки были переполнены радостным волнением и ожиданием чего-то необычного, и с тех пор считали дни до волшебного праздника.
      Но поездка в Харрогит так и не состоялась. А с ней не состоялся и танцевальный вечер в зале «Палм-Корт». И некому было восхищаться ни ею, ни ее новым платьем. Одра вздохнула. Только что она решила надеть его просто для себя, но пойти в нем ей было решительно некуда. И она передумала.
      Одру никак нельзя было обвинить в непрактичности – глупо было надевать такое платье с риском порвать, помять или испачкать. Намного разумнее было бы поберечь его для другого торжественного случая, подумала она. А такой случай непременно представится, раз у нее есть такая подруга, как Гвен. Возможно, они пойдут на церковный праздник в августе, а в сентябре у Гвен будет день рождения. И они его отпразднуют. Да, что-то обязательно произойдет, уверяла себя Одра, и присущий ей оптимизм, как всегда, возобладал.
      Природа наделила Одру легким и веселым характером, и именно эти свойства в сочетании с сильной волей и умом всегда приходили ей на помощь. Они позволяли находить самый лучший способ решения всех ее проблем. Она никогда не давала неприятностям надолго брать верх над собой и старалась выйти из затруднительного положения с наименьшими потерями. А если это оказывалось невозможным, то не растравляла себе душу попусту.
      Заставив себя подняться, Одра взяла с постели синее платье и повесила его в платяной шкаф в углу комнаты.
      Скинув полосатую сине-белую униформу медицинской сестры и также убрав ее, она взглянула на висевшую в шкафу одежду, раздумывая, что бы надеть для прогулки за город.
      Хотя гардероб Одры был невелик, вся одежда была хорошего качества и, благодаря ее аккуратности, в безупречном состоянии. Из соображений экономии летние платья Одра шила сама. По большей части они были темной расцветки. Одра знала, что они практичнее, чем светлые. Она остановилась на темно-синем хлопчатобумажном платье со спущенной талией и матросским воротником с белой отделкой. Достав его, она нашла черные кожаные туфли на низком каблуке и начала одеваться.
      Внезапно Одра подумала о Гвен. «Какая же я эгоистка, – осудила она себя. – Я озабочена своим днем рождения в то время, как Гвен должна ухаживать за больной матерью». Надо было бы съездить в Хорсфорт и помочь Гвен, но поездка заняла бы слишком много времени, а в ее распоряжении было только полдня. Бедняжка Гвен, должно быть, сбилась с ног, не говоря уже о том, как она волнуется, подумала Одра. Но, прилаживая к платью воротник и поворачиваясь перед маленьким зеркалом, стоящим на комоде, она вспомнила, что отец Гвен – доктор, а брат Чарли студент-медик университета в Лидсе, и лицо ее прояснилось. Миссис Торнтон находилась в хороших руках. Наверняка она скоро поправится, и Гвен вернется в больницу.
      Выйдя из комнаты и быстро шагая по коридору, Одра подумала, как сильно она привязалась к своей подруге. С тех пор как год назад Гвен начала работать в больнице, жизнь Одры изменилась к лучшему и стала почти сносной. До тех пор ни одна из сестер не делала попыток подружиться с ней. Одра знала, что причина тому – ее происхождение, манеры и речь, выдававшие хорошее воспитание.
      Сестры считали ее заносчивой и неприступной. Но это было неправдой. Держаться на расстоянии заставляла Одру ее застенчивость, она же мешала ей сделать первый шаг.
      Интуитивно поняв это, жизнерадостная, веселая и общительная Гвен не придала значения замкнутости Одры. Выбрав ее себе в подруги, она проявила настойчивость и быстро разрушила защитную стену, воздвигнутую Одрой вокруг себя. Через неделю после знакомства они стали неразлучны.
      «Не знаю, что бы я делала без Гвен, – думала Одра, захлопывая за собой дверь больницы. – Она единственный близкий мне человек на всем белом свете».

      У Одры не было намерения идти в Хай-Клю. Но незаметно для себя она оказалась вблизи него.
      Выйдя из больницы, Одра не знала толком куда пойдет. Она направилась по дороге, которая вела в Шероу и Копт-Хьюик – предместья Рипона.
      Никакой особой надобности идти туда у нее не было – просто это были прелестные деревушки, и дорога к ним была живописной, а открывающийся взгляду пейзаж – необычайно красивым в это время года.
      Добравшись до Копт-Хьюика, Одра медленно пошла по главной мощеной улице, удивляясь тому, каким ладным выглядело все вокруг в этот жаркий июньский день. В ухоженных палисадниках, разбитых перед аккуратными коттеджами, яркими красками пестрели настурции, ноготки и георгины; на вымытых до блеска окнах висели белые кружевные занавески; каждое крыльцо было свежевымыто, а ступеньки отдраены пемзой.
      Находившаяся впереди гостиница «Блэкамур» тоже выглядела нарядной. Ее белые стены и черные ставни были недавно выкрашены, а вывеска над парадной дверью умело подновлена несколькими яркими мазками из чьей-то коробки с красками.
      Одра помедлила у бара «Блэкамур», стоящего на пересечении дорог, раздумывая, пойти ли ей по главной дороге, ведущей в Борабридж, или по проселочной, идущей в Ньюби-Холл и Скелтон. Она предпочла последнюю, но не пошла по ней до конца, а свернула посередине направо, выбрав узкую тропинку, проложенную между двух каменных стен.
      Сделав несколько шагов по тропинке, она остановилась, вдруг осознав, куда именно несли ее ноги. Она решила повернуть назад, но поняла, что не может этого сделать.
      Хай-Клю притягивал ее, как мощный магнит.
      При каждом шаге Одра Кентон говорила себе, что делает ошибку, подвергая себя душевной боли, особенно сегодня, в такой день, и тем не менее продолжала идти, почти против воли.
      Когда она дошла до конца длинной извилистой тропинки, ей уже было все равно: глупо она себя ведет или нет. Она лишь испытывала непреодолимое желание увидеть место, которое было ей дороже всех других мест на свете. Она так долго здесь не была.
      Одра вскарабкалась на выступ в стене, спрыгнула на большой луг и побежала через высокую траву. От легкого ветерка по траве пробежала рябь, и она колыхнулась, как волнующееся зеленое море. Путь ей преградили две лениво и тяжело двигавшиеся коровы; она увернулась от них, продолжая свой бег. Ее длинные волосы развевались, а юное лицо напряглось от ожидания.
      Одра пробежала без остановки до самого конца луга, где рос огромный платан. Там она пригнулась и встала под раскидистыми ветвями, которые образовали зеленый навес, загораживающий небо. Она припала всем телом к дереву, прижалась лицом к его стволу и закрыла глаза. От быстрого бега она выбилась из сил и тяжело дышала.
      Но уже через несколько мгновений дыхание ее выровнялось. Она медленно провела рукой по дереву, почувствовав под своими пальцами шероховатую поверхность коры, и улыбнулась. Это было ее дерево. Ее место.
      В своих мыслях она называла его «местом памяти». Именно таким оно и было – здесь она вспоминала о них, здесь возвращалась в свое прошлое, воскрешала в душе счастливые и радостные дни, которых когда-то было так много, а теперь не стало совсем.
      Они часто приходили сюда все вместе. Ее мать. Ее братья – Федерик и Уильям. И дядя Питер. И когда она возвращалась к дереву, они были как бы снова с ней, и ее горе на время отступало.
      Одра открыла глаза, поначалу плохо различая окружающее в прохладной зеленой тени платана, затем вышла из-под его ветвей. Обогнув дерево, она остановилась на краю небольшого, всего в нескольких футов высотой склона, спускающегося прямо перед ней к берегу Юра. Подняв голову, она посмотрела на противоположный берег неширокой быстрой реки, на поросшую лесом долину. Там он и был, уютно расположившийся между деревьями на дне естественной лощины… Хай-Клю.
      Небольшой красивый старый замок, где она родилась ровно девятнадцать лет назад. Замок, в котором она выросла и прожила лучшую часть своей жизни. Замок, который еще пять лет тому назад был ее отчим домом.
      Она любовалась им, как всегда, пораженная его благородной простотой, которая, как она считала, делала его столь притягательно прекрасным.
      Вытянутый в длину и невысокий Хай-Клю был построен в восемнадцатом веке; точная симметрия придавала ему изящества. Он был сооружен из местного серого камня, и его многочисленные окна, переплеты которых были окрашены свинцовым суриком, блестели, отбрасывая блики в ярком солнечном свете. Окна выходили на террасу, построенную из того же камня. Терраса окружала дом по всему периметру, прерываясь посередине длинным маршем ступеней, спускающихся через лужайки к самой реке. Под террасой были разбиты широкие зеленые газоны, на которых, выделяясь на фоне темного камня и зеленой травы, яркими пятнами пестрели разнообразные цветы и кустарник.
      Но больше всего бросалась в глаза завораживающая живокость, росшая в большом изобилии в конце лужаек у реки. Она покрывала землю ковром, переливающимся множеством голубых и синих тонов, так, что дух захватывало. Ярко-синий плавно переходил в голубовато-зеленый, такой нежный, что казался почти белым, а он, в свою очередь, уступал место васильковому, затем – сочному сине-лиловому, соседствующему с лавандовым и фиолетовым тонами белладонны.
      Живокость – это цветы ее матери, так заботливо посеянные и с такой любовью выращиваемые в течение многих лет. Сердце Одры сжалось от горького и в то же время светлого чувства боли и радости. Ах, как ей хотелось снова очутиться в этом саду. Казалось, так просто перебраться на другую сторону реки. Нужно только пойти вдоль берега по тропинке до проложенных через речку камней. Эти гигантские плоские плиты, отшлифованные бегущей водой и временем, находились в самой мелкой части реки и вели прямо к зарослям кустарника, прилегающего к замку.
      Но она не могла пойти в Хай-Клю. Это было бы нарушением границ чужого владения. Теперь там жила другая семья.
      Она села на пружинящую траву, подтянула к груди колени, положила на них подбородок и обхватила их руками.
      Долго-долго смотрела Одра на Хай-Клю.
      Там не было заметно никаких признаков жизни. Замок будто дремал под ярким солнцем и казался необитаемым. Мирной тишиной дышали неподвижные сады. Ни травинка, ни единый листок не шевелился. Ветер стих, и воздух был теплым и напоенным истомой. Не было слышно ни звука, кроме тихого жужжания где-то поблизости, журчания, плеска перекатывающейся через пестрые камни воды Юра, прокладывающего свой путь вниз по долине.
      Взгляд Одры стал более сосредоточенным. Он как бы проникал через стены, позволяя ей видеть все, что находилось внутри замка. Она закрыла глаза и отдалась игре воображения, вспоминая, вспоминая…
       Она была в доме.
       Стояла в холле и видела абрикосового цвета стены, скамью, покрытую потертым зеленым бархатом, и пальму в позеленевшем от времени горшке. В холле царил полумрак и было очень тихо. Некоторое время она прислушивалась к тишине. Затем пошла вперед, и ее шаги по мраморному полу отдавались металлическим звуком. Она стала медленно подниматься по изящно изгибающейся лестнице.
       Остановилась на первой площадке. Здесь была ее комната. Она вошла внутрь, закрыла дверь и вздохнула с облегчением.
       Ее окружали знакомые стены бледно-зеленого цвета, как всегда напоминающего ей о море, каким оно бывает туманным летним йоркширским утром. Натертый паркетный пол блестел под ногами, как стекло. Подойдя к кровати с пологом на четырех столбиках, она протянула руку и прикоснулась к тюльпанам, вытканным на старом покрывале, и провела пальцами по лепесткам, бывшим когда-то красным, но давно уже вылинявшим до цвета старой ржавчины. В ее наборе красок это называлось жженой охрой. Скользя по паркету, она подошла к окну, взглянула вдаль, на долину Дейлэ, услышала шелест занавесок, раздуваемых ветром. В летнем воздухе стоял запах гвоздик. Она повернула голову, увидела облако розовых лепестков в синей фарфоровой вазе с китайским узором, стоявшей на дубовом комоде. Их аромат улетучился, и вместо него появился другой, более сладкий и дурманящий. В вазе стояли полностью распустившиеся октябрьские розы, желтые, красиво блестящие на синем фоне фарфора. Была уже осень. Время жатвы.
       Как хорошо она знала признаки всех времен года в этом доме.
       Вот воздух стал прохладнее. В камине потрескивает огонь. Она почувствовала тепло от его пламени на своем лице. Снаружи на стеклах окон трепетали снежинки. Сады казались сделанными из белого замороженного сахара.
       Теперь она уже не была одна в доме.
       Она услышала смех своей матери и шелест ее шелкового платья, когда та тоже подошла к камину. Красавица Эдит Кентон. Так все здесь ее называли.
       Сапфиры горят на ее шее и на прохладных белых руках. Голубое пламя на прозрачной коже. Волосы цвета новеньких золотых монет кажутся медно сияющим ореолом вокруг бледного лица в форме сердца. Теплые и ласковые губы прижимаются к ее юной щеке. Ее окутывает запах гардений и пудры Коти. Тонкая изящная рука берет ее детскую руку и ведет из комнаты.
       Фредерик и Уильям поют рождественские песни, спускаясь по лестнице в холл. Шумные любящие братья и преданные сыновья. Дядя Питер стоит позади них у входа в гостиную. Он улыбается ей и приглашает всех в комнату.
       Она стоит ошеломленная.
       Этой рождественской ночью комната кажется волшебной. В приглушенном золотистом свете ее поблекшая элегантность приобрела удивительную новую красоту. На маленькой крепкой елке горят свечи. Поленья шипят, дым рвется в трубу. Ветки остролиста украшают картины, каминную полку, длинными гирляндами висят на окнах, с хрустальной люстры спускается омела. Бумажные гирлянды в форме перевернутых радуг свисают с потолка. В воздухе возникают пьянящие ароматы. Это запах сосновых шишек, дыма от горящих дров, яичного коктейля, жареного сочного гуся и пекущихся на огне орехов.
       Собравшись вокруг камина, они поют рождественские песни, пьют коктейль из маленьких хрустальных чашечек, вынимают из раскалывающейся скорлупы дымящиеся ядрышки орехов. Смех раздается по всему дому.
       Три красных войлочных чулка свешиваются с каминной полки. Дети открывают их – она и Фредерик с Уильямом. В ее чулке настоящий клад: апельсин, яблоко, мешочек с орехами и новенький пенни, завернутый в кусочек шелка, сухие духи, грушевое мыло, шелковые ленты для волос, а еще коробка египетских фиников, лавандовая вода и книга стихов, на титульном листе которой маминым ровным почерком написано: «Эдит Кен-тон». Пустяки, которые ничего не стоили, но для нее были дороже всего на свете.
       У дома появились сугробы.
       Снежная крупа и резкий ветер стучали в окна, провозглашая наступление Нового года. Рождественские украшения исчезли. Без маминого смеха дом стал тихим и грустным. Дяде Питеру снова нужно было уезжать. Девочка видела грусть, застывшую на его лице, и полные слез мамины глаза, такие же голубые, как ее сапфиры…
      Лицо Одры было залито слезами. Она и не заметила, как начала плакать. Выпрямившись и вытерев глаза кончиками пальцев, она оторвала взгляд от Хай-Клю.
      А затем легла и зарылась лицом в прохладную душистую траву. Снова подступили слезы, и она крепко зажмурилась, но бороться с ними не стала – позволила себе роскошь выплакаться.
      Она рыдала о тех, кого потеряла, и о своем прошлом – обо всем, что было когда-то в ее жизни.
      В конце концов слезы иссякли. Она тихо лежала, глядя в похожее на голубой фарфор небо. Рассеянно наблюдая за быстро бегущими облаками, Одра вспоминала своих дорогих близких и все, что случилось в последние несколько лет.

      Образ отца в сознании Одры был довольно расплывчатым.
      Он умер в 1909 году, когда ей было лишь два года, и воспоминания о нем были лишены определенности.
      Но образы матери, Фредерика и Уильяма были такими яркими и живыми, как будто все трое стояли рядом и смотрели на нее, лежащую на траве. И дядя Питер оставил такой же неизгладимый след в ее сердце.
      Как неразрывно связаны с ним были их жизни и судьбы.
      Питер Лейси умер еще молодым, в 1920 году. Во время первой мировой войны он был офицером британской армии и воевал в окопах Франции, где в битве на Сомме сильно отравился газами. Его легкие были столь серьезно поражены, что он так и не смог оправиться, от того и умер. По крайней мере, так говорили тогда.
      Мать Одры была безутешной. Она последовала за ним в могилу менее чем через год, в июле 1921 года. Ей было тридцать семь лет.
      Фредерик, старший брат Одры, сказал, что причиной ее смерти была сердечная недостаточность, но с некоторых пор Одра в своих мыслях заменила этот диагноз на разбитое сердце. Одра и в самом деле полагала, что их мать умерла от разбитого сердца, оплакивая Питера Лейси. Повзрослев, она стала лучше понимать, каковы были их отношения. Конечно же, они были любовниками. В этом не было никаких сомнений.
      Будучи ребенком, Одра воспринимала присутствие дяди как нечто само собой разумеющееся. Он был дальним родственником отца, троюродным братом, как ей говорили, и, насколько она могла помнить, он был с ними всегда.
      После того как умер от туберкулеза их отец, Адриан Кентон, дядя Питер стал в их доме еще более частым гостем и, приезжая в Хай-Клю, оставался погостить на неделю или на две. Дела фирмы и финансовые проблемы требовали его регулярного возвращения в Лондон, но он никогда не уезжал надолго. Но, приезжая надолго или всего на несколько дней, он никогда не появлялся с пустыми руками. Обычно он привозил подарки для всех.
      – Не удивительно ли, как дядя Питер заботится о нас, – сказала как-то Одре ее мать. – Боюсь, я слишком большая обуза для него. Он такой занятой человек… и такой добрый, великодушный. Он хочет заботиться о нас: обо мне, о тебе и твоих братьях. Он настаивает на этом и не желает слушать никаких возражений. – Эдит вздохнула и улыбнулась своей ослепительной улыбкой. – Конечно, он был очень предан вашему отцу. Вот почему и принял на себя ответственность за нас, Одра.
      Только позднее Одра поняла, что дело было совсем не в преданности их отцу. Обожание и любовь к их матери заставили Питера Лейси стать их благодетелем и покровителем.
      Поняв истинную причину их совместной жизни, Одра с легкостью примирилась с ней и никогда в душе не винила и не судила ни свою мать, ни дядю Питера. Ведь они так любили друг друга. Он любил и осиротевших детей Эдит и обращался с ними как отец. Он делал для семьи Кентон все, что позволяли ему его силы и материальные возможности. У него где-то были жена и двое детей, мальчик и девочка. Только это помешало им с Эдит вступить в брак.
      Одра и Уильям не понимали всего, пока Эдит и Питер были живы, но позже Одре стало казаться, что Фредерик и раньше что-то подозревал. В конце концов, он был самым старшим из них. Когда Эдит умерла, ему было семнадцать, Уильяму пятнадцать, а Одра лишь за месяц до этого отпраздновала свое четырнадцатилетие.
      Их мать умерла так внезапно, что дети Кентон не могли этому поверить; они были потрясены, убиты горем. А затем, всего какой-то час спустя после того, как ее гроб опустили в землю, им пришлось пережить еще один тяжелый удар.
      Они буквально лишились дара речи от ужаса, когда узнали, что Эдит покинула этот свет, не имея ни пенни, и что они остались не только без средств, но и без крыши над головой. Хай-Клю, вопреки тому, в чем они были уверены, не был их собственностью. В действительности он никогда не принадлежал их отцу, который просто арендовал замок у его владельца – Питера Лейси. С 1909 года Питер разрешил Эдит жить в Хай-Клю, не внося арендной платы.
      Наверняка в его завещании было дополнение, защищавшее Эдит на случай его смерти, но только Эдит, а не детей. Хай-Клю оставался ее домом до конца жизни, но после ее смерти он должен был быть присоединен к остальной собственности семьи Лейси. Ежегодная рента, которую Питер оставил Эдит, тоже прекращалась после ее смерти.
      О детях в завещании не было упоминания скорее всего потому, что Питер Лейси не мог предвидеть, что их мать умрет молодой. По всей видимости, не предвидела этого и она, так как не оставила завещания, несмотря на все горе, которое принесла ей кончина Питера.
      Обо всем этом трое сирот узнали от двоюродной сестры матери Алисии Драммонд. После отпевания в церкви Святого Николаса и похорон на церковном кладбище в деревушке Уэст-Тэнфилд Алисия привезла их в свое поместье Грейндж. Она торопливо провела их в библиотеку, унылую комнату с мрачными тенями по углам и наводящими тоску картинами и тяжеловесной викторианской мебелью, где позже должен был быть подан чай. К чаю пришли муж тети Алисии, дядя Персиваль, их дочь, кузина Винифред, и мать Алисии – бабушка Фрэнсис Рейнолдс. Все они присутствовали на похоронах.
      Хотя дети Кентон очень не любили Драммондов, к своей двоюродной бабушке они относились тепло, так как она всегда питала слабость к своей единственной племяннице Эдит и ее детям. Поэтому они присели на большой мягкий честерфилдский диван рядом с ее креслом. Они сидели рядком – эдакое стойкое маленькое трио. Одетые в свою лучшую воскресную одежду с черными траурными повязками на рукавах, напряженные и скованные, они старались не выдавать своих чувств. И им удалось скрыть свое горе за непроницаемой маской.
      Тетя Алисия разливала чай из серебряного чайника в стиле короля Георга, а горничная поставила перед ними изящные чашечки из тонкого китайского фарфора и предложила тарелки с сандвичами из кресс-салата и тминным кексом. Но они не смогли проглотить ни куска.
      После того как тетя Алисия сообщила ужасную новость об их бедственном финансовом положении, первой заговорила Одра.
      – Что же теперь будет с нами? Нас отправят в работный дом? – спросила она тихим, но на удивление ровным голосом, глядя на Алисию Драммонд пронизывающим взглядом.
      Шокированная бабушка Фрэнсис воскликнула:
      – Ну конечно, нет, дорогое дитя! – и погладила руку Одры. Она была несравненно приятнее своей дочери. Сочувствующим тоном она продолжила: – Боюсь, я слишком стара, чтобы взять вас к себе, так что вы будете жить здесь, в Грейндже. Тетя Алисия и дядя Персиваль великодушно согласились приютить вас.
      У детей Кентон не было других родственников, и они вынуждены были принять это предложение, как ни претила им мысль о переезде к Драммондам. Прожив у них всего несколько дней, они поняли, как им будет здесь плохо. Большой викторианский замок был таким холодным и отталкивающим, как и сама Алисия Драммонд, которая к тому же оказалась чванливой, лицемерной, жадной и хитрой женщиной. Распорядок в доме был нелепым, правила жесткими, атмосфера угнетающей и недружелюбной, а пища в лучшем случае посредственной. Дети Кентон воспитывались в атмосфере любви и свободы женщиной, которая была отличной хозяйкой, так что жизнь в Грейндже не могла не ужасать их. Через неделю после похорон Эдит Кентон часть мебели и некоторые вещи из Хай-Клю были проданы на аукционе, чтобы покрыть расходы, связанные с похоронами, и заплатить долги. По крайней мере, так сказала детям их тетка. Лучшая мебель, несколько хороших картин и самое дорогое серебро были перевезены Алисией Драммонд в Грейндж.
      – Я буду счастлива сохранить эти вещи для вас до той поры, пока вы не станете достаточно взрослыми, чтобы распоряжаться ими, – объяснила она юным Кентонам.
      Для Фредерика и Уильяма это звучало вполне разумно, но Одра, будучи намного проницательнее своих братьев, не доверяла этой женщине. И ее недоверие усилилось еще больше, когда через несколько дней она заметила, что вещи матери появились в комнатах теткиного дома. Поэтому ночью, когда все спали, она тихонько прокралась в комнату Фредерика и Уильяма. Одра разбудила братьев и, свернувшись калачиком в ногах постели Фредерика, шепотом рассказала им о своих подозрениях и предложила составить опись находящихся в доме материнских вещей.
      Уильям, который понимал, что Одра намного умнее его и брата, согласно кивнул, но Фредерик побледнел от испуга – он боялся, что их выбросят на улицу, если они что-нибудь сделают не так.
      – Она обидится, – нахмурившись, прошептал он. – Мы не можем этого сделать, Одра. Нас могут обвинить в клевете – подумают, что мы считаем ее нечестной.
      Отмахнувшись от его возражений, Одра зашептала:
      – А я так просто уверена в этом, поэтому сделать это мы должны. Чтобы защитить себя. А где мамины драгоценности? В частности, сапфиры? Они тоже у нее, Фредерик?
      Фредерик энергично затряс головой.
      – Нет, у нее их нет, я знаю это точно. Они куда-то исчезли. Через день после маминой смерти я их искал, но безрезультатно. Роясь в ее ящиках, я вдруг вспомнил, что не видел их на ней после смерти дяди Питера. Скорее всего она продала их, Одра, чтобы свести концы с концами в этот последний год. Это единственное возможное объяснение.
      – Почему же ты раньше не рассказал мне об этом? – спросила Одра тихим, гневным голосом, бросая на брата укоризненный взгляд.
      – Потому что не хотел расстраивать тебя, – прошептал в ответ Фредерик, а затем добавил упавшим голосом: – Но другие мамины драгоценности у тети Алисии. Она забрала у меня коробку и сказала, что поступила так для того, чтобы сохранить их.
      Хотя Одра твердо обещала Фредерику не совершать необдуманных поступков, чтобы не навлечь теткину немилость, она решила тем не менее настоять на составлении описи – Алисия Драммонд не внушала ей страха. Тщательно все обдумав, Одра решила дождаться удачного момента, чтобы поднять вопрос об описи. Случай представился намного раньше, чем она ожидала.
      В воскресенье на той же неделе бабушка Фрэнсис, возвратившись вместе с ними с церковной службы, сама того не подозревая, предоставила Одре прекрасную возможность осуществить задуманное. Все семейство сидело в темной и мрачной библиотеке, где дядя Персиваль наливал взрослым маленькие стаканчики шерри, как вдруг старая леди заговорила о драгоценностях Эдит Кентон. Ни с того ни с сего она сказала:
      – Я думаю, что Одра уже достаточно взрослая, чтобы носить что-нибудь, принадлежащее дорогой Эдит, в память о маме, может быть брошь-камею. Будь добра, принеси мне коробку с драгоценностями Эдит, Алисия. – И поджавшей губы, пытающейся скрыть свое раздражение Алисии пришлось это сделать.
      Глядя на Одру с теплой улыбкой, бабушка достала камею и приколола ее к летнему платью Одры.
      – Береги ее, дитя, это была любимая брошь твоей мамы, – сказала она.
      Одра пообещала беречь камею и, поблагодарив бабушку за то, что та разрешила ей надеть ее прямо сейчас, ловко воспользовалась моментом.
      – Фредерик, Уильям, подойдите и посмотрите на мамины драгоценности. Когда мы вырастем, вы тоже получите свою долю, – сказала она.
      Когда же братья присоединились к бабушке. Одра воскликнула, обращаясь к Фредерику:
      – Возможно, мне следует составить перечень всех этих вещей, чтобы потом мы могли обсудить между собой, что каждому из нас хотелось бы взять. Это будет справедливо, правда, Фредерик?
      В комнате воцарилось неловкое молчание.
      Кусая губы, Фредерик в ужасе уставился на сестру, догадываясь, что за этим последует. Уильям же безуспешно пытался скрыть свой восторг от ее смелой выходки – в его глазах появился озорной блеск.
      Затем, прежде чем кто-нибудь успел что-то сказать, Одра подбежала к письменному столу, нашла карандаш и клочок бумаги, снова вернулась к бабушке и принялась за дело.
      Переписывая драгоценности, Одра взглянула на седоволосую старую леди и как бы между прочим спросила:
      – Бабушка Фрэнсис, как вы думаете, стоит мне переписать также мамину мебель и другие вещи, которые тетя Алисия хранит для нас здесь, чтобы мы с братьями могли их потом тоже разделить по справедливости?
      Бабушка Фрэнсис посмотрела на нее с удивлением и улыбнулась:
      – Что ж, Одра, ты, по-видимому, практичная девочка. Думаю, это отличная мысль, особенно если учесть, что дорогая Эдит не подумала о завещании. А так вы втроем сможете на досуге обсудить, как вам разделить ее имущество. Почему бы тебе не заняться этим на следующей неделе, милая?
      Одра с достоинством кивнула, пряча свой триумф за вежливым выражением лица.
      – Да, бабушка, думаю, я так и сделаю.
      Позднее Фредерик, все еще дрожа от страха, предупредил Одру, что последствия не заставят себя ждать. Возможно, брат и сестра и не заметили, но он-то увидел мстительный взгляд злобных маленьких глазок Алисии Драммонд там, в библиотеке.
      Однако ничего неприятного не произошло, и длинное жаркое лето постепенно сменилось прохладной осенью, а затем наступила зима. Монотонная жизнь, лишенная событий, шла в Грейндже своим чередом. И хотя дети чувствовали себя тоскливо в суровой атмосфере теткиного дома, даже Одра вынуждена была согласиться со своим любимым братом Уильямом в том, что по крайней мере в одном отношении им повезло: они были вместе. И могли найти друг у друга любовь, совет и утешение.
      За неделю до Рождества Одра услышала фразу, которая ее обеспокоила. В течение некоторого времени она пыталась доискаться до ее подлинного смысла.
      Однажды вечером, узнав, что приехала погостить бабушка Фрэнсис, Одра отправилась ее искать.
      Она уже собиралась толкнуть дверь гостиной, которая была немного приоткрыта, когда услышала, что тетя Алисия самым язвительным тоном произнесла имя ее матери. Одра не разобрала, что тетка сказала потом, так как она понизила голос. Но девочка оцепенела, услышав, как бабушка Фрэнсис испуганно воскликнула:
      – Ты не можешь наказывать детей за грехи их матери, Алисия!
      Рука Одры тут же опустилась с дверной ручки. Она поспешила отойти, не желая слушать дальше и понимая, что как бы там ни было, но подслушивать нехорошо.
      Крадучись она прошла по темному коридору в заднюю гостиную и, присев, стала размышлять над странным замечанием бабушки. Одра знала, что оно относилось к ним – это было очевидно. Но она не могла постичь его смысла. Каким образом согрешила ее мать? Нет, за всю свою жизнь ее мать не совершила ни единого греха, сразу же сказала себе Одра, Несмотря на юный возраст, Одра была достаточно проницательной, чтобы заметить, что Алисия Драммонд завидовала красоте ее матери, ее обаянию и утонченности и никогда не упускала случая при жизни Эдит как-нибудь унизить ее. По-видимому, и после ее смерти она не могла отказаться от этой привычки.
      В течение следующих нескольких дней Одра продолжала недоумевать, за что Алисия хочет наказать их, но в конце концов сумела подавить свое беспокойство. Она утешала себя тем, что, какое бы наказание ни придумала им тетка, бабушка знает, как ее остановить.
      Но оказалось, что слова Фрэнсис Рейнолдс мало что значили. Во всяком случае, остановить ее дочь они не могли.
      Ибо наказание последовало.
      Два месяца спустя, в феврале 1922 года, Фредерик и Уильям были отправлены в Австралию как эмигранты, а Одра – на работу в детскую инфекционную больницу в Рипоне.
      Их бурные протесты и слезные мольбы о том, чтобы им разрешили остаться вместе, не возымели никакого действия. Они оказались беспомощными перед лицом произвола тетки. Не посчитавшись ни с их желаниями, ни с желаниями бабушки Фрэнсис, Алисия Драммонд заставила их сделать то, что хотела.
      Трем юным Кентонам пришлось пережить всю горечь разлуки, когда в скорбное зимнее утро Фредерик и Уильям простились со своей сестрой. Перед отъездом братьев в Лондон, откуда на пароходе они должны были отправиться в Сидней, они втроем стояли в холле, прижавшись друг к другу, произнося прощальные слова и глотая слезы.
      Одра жалась к Уильяму, которого втайне любила больше. Чувства переполняли ее, а стоявший в горле комок мешал говорить. Наконец ей удалось пробормотать:
      – Ты ведь не забудешь обо мне, правда, Уильям? – Она горько разрыдалась, и слезы ручьем полились из ее глаз.
      Глотая слезы, но пытаясь казаться храбрым, Уильям крепко обнял свою любимую маленькую сестренку. В ту минуту она казалась такой юной и беззащитной.
      – Конечно, не забуду. Мы о тебе не забудем, – сказал он успокаивающе. – И пришлем за тобой, как только сможем. Я обещаю, Одра.
      Фредерик, такой же взволнованный, нежно погладил Одру по голове и повторил обещание. Затем братья отошли от нее, подняли свои чемоданы и покинули дом, не сказав больше ни слова.
      Одра выхватила свое пальто из шкафа в холле и выскочила наружу. Она побежала вслед за ними по дороге, выкрикивая их имена, желая продлить последние минуты с ними. Они обернулись, подождали ее, а затем, взявшись под руки, пошли дальше молча, не в состоянии говорить от горя. Подойдя к воротам, мальчики в последний раз молча поцеловали Одру и высвободились из ее отчаянно цеплявшихся рук.
      Прижав ладонь к дрожащим губам и подавляя рыдания, Одра смотрела им вслед, смотрела, как мужественно шагают они по главной дороге, ведущей в Рипон, смотрела до тех пор, пока они не превратились в маленькие точки на горизонте. Ей хотелось броситься за ними с криком: «Подождите меня! Не оставляйте меня здесь! Возьмите меня с собой!» Но Одра понимала, что это бесполезно. Они не могли взять ее. Они не были виноваты в их разлуке. Виновата была Алисия Драммонд. Она хотела отделаться от детей Эдит Кентон, а каким образом – не все ли равно.
      Только когда братья исчезли из вида, Одра отвела взгляд от пустынной дороги и повернула к дому. Отчаянию ее не было границ. Сердце щемило. Она совсем не была уверена в том, что когда-нибудь снова увидит их. Австралия находилась на другом конце света, так далеко, что дальше и быть не может. Да, они пообещали прислать за ней, но сколько времени им понадобится, чтобы скопить денег ей на дорогу? Может быть, целый год.
      С этими горькими мыслями Одра взглянула на унылый, мрачный дом и невольно содрогнулась. И в этот момент ее неприязнь к кузине матери переросла в сильную и жгучую ненависть, которая останется с ней до конца жизни. Одра Кентон никогда не сможет простить Алисию Драммонд за ее холодную и предумышленную жестокость по отношению к ней и ее братьям. И память о том дне, когда их разлучили, тоже останется с Одрой навсегда.
      На следующий день, после полудня, бледная, дрожащая, тоскующая Одра отправилась в инфекционную больницу, где отныне должна была жить и работать. В тот год свободных вакансий для учениц сестер не было, и ее приняли как платную санитарку.
      Тогда и началась для Одры Кентон жизнь, полная тягот и изнурительного труда. В ту пору ей было только четырнадцать лет.
      На следующее утро ее разбудили на рассвете. После завтрака, состоявшего из овсянки, мясного соуса, хлеба и чая, который она съела вместе с другими девчонками-санитарками, началась ее повседневная работа. Одра ужаснулась от ее тяжести – ей, никогда в жизни не занимавшейся домашним трудом, этот первый день показался невыносимым. Узнав, что ей вменялось в обязанности, Одра со страхом спрашивала себя, как она сможет со всем этим справиться. Но жаловаться старшим она не посмела. Умная и сметливая от природы, она тут же поняла, что никто ее здесь не пожалеет. В больнице жаловаться было не принято – здесь все, и врачи и сестры, работали добросовестно и на пределе сил.
      На второе утро она, стиснув зубы, набросилась на трудную работу с удвоенной энергией, стараясь научиться всему, чему можно, наблюдая за действиями других сестер. К концу первого месяца она уже справлялась со своими обязанностями ничуть не хуже других и стала специалистом в мытье полов, чистке ванн, стирке и глажке простыней, уборке постелей. Она выносила подкладные судна, мыла уборные, дезинфицировала хирургическую палату и стерилизовала инструменты.
      Каждую ночь она буквально валилась на свою жесткую маленькую кушетку в спальне для санитарок, не замечая ни неудобства постели, ни того, что ее окружало. В первые недели она так изматывалась, что у нее не оставалось сил даже для того, чтобы поплакать. А когда она все же плакала в подушку, то не от жалости к себе и не из-за тяжелой и безрадостной жизни. Одра рыдала от тоски по братьям, которые были так же потеряны для нее, как и ее мать, и дядя Питер, лежавшие в могилах.
      По временам, когда Одра что-либо мыла, чистила или делала другую работу в палатах, она с беспокойством спрашивала себя: не навлекла ли она сама столь тяжелую судьбу на своих братьев и на себя? Ее охватывало чувство вины, когда она вспоминала, с какой настойчивостью добивалась составления описи материнского имущества. Но здравый смысл быстро брал верх, и Одра приходила к убеждению, что они были бы наказаны в любом случае. Более того, она поняла, что Алисия Драммонд с присущей ей бессердечностью решила их судьбу уже в тот самый день, когда умерла их мать.
      Когда Одру вышвырнули из Грейнджа и отправили в больницу, тетя Алисия сказала ей, что она может навещать их каждый месяц, в один из двух свободных уик-эндов, и проводить с ними особо важные праздники. Но Одра только два раза решилась наведаться в поместье, да и то лишь затем, чтобы забрать оставшуюся одежду и кое-какие мелочи, потому что всегда чувствовала себя неуютно в этом мрачном доме. Кроме того, она поняла, что не была там желанным гостем, да и ненависть, которую она испытывала к своей тетке, не прибавляла желания посещать Грейндж.
      Когда она отправилась туда во второй раз, ей пришлось сделать над собой большое усилие, прежде чем переступить порог особняка. И тогда-то она дала себе клятву. Она поклялась, что ноги ее не будет в этом мавзолее до того дня, когда она придет туда за имуществом своей матери. Так что в первые месяцы 1922 года Одра, учась стоять на собственных ногах, довольствовалась своим собственным обществом. Она продолжала усердно трудиться, и в больнице у нее не было неприятностей.
      Как ни безотрадна была ее обыденная жизнь, где отсутствовали те маленькие удовольствия, которые позволяли себе большинство девушек ее возраста, она подбадривала себя мечтами о более радостном будущем. Надежда была ее постоянным товарищем. Этого никто не мог у нее отобрать. И никто не мог подорвать ее веру в братьев. Она была твердо уверена, что они обязательно пришлют за ней и что она скоро будет вместе с ними в Австралии. Через три месяца после того, как Фредерик и Уильям покинули Англию, от них стали приходить письма и довольно регулярно. Эти послания дышали бодростью, были полны новостей и обещаний и скоро начинали лохматиться от постоянного перечитывания. Одра берегла их – они были ее единственной радостью в те дни.
      В течение первого года пребывания Одры в больнице распорядок ее дня почти не менялся. Работа была тяжелой даже для самых сильных девушек. Некоторые из них ушли, так как их изматывал ежедневный изнурительный труд, и в конце концов у них пропадал интерес к сестринскому делу. Оставались только по-настоящему стойкие и преданные. Одра, которой некуда было уйти, осталась по необходимости.
      Однако в характере Одры Кентон было нечто особенное, что можно было назвать упорством, заставлявшим ее держаться до тех пор, пока она не получит квалификации медицинской сестры. Несмотря на маленький рост, она отличалась необычной физической выносливостью, а ее душевная сила и цепкость ума были просто поразительны для девочки ее возраста. Она обладала запасами энергии, которые помогали ей поддерживать в себе мужество и силы. И так она продолжала мыть, чистить и тереть до бесконечности, бегать вверх и вниз по бесконечным лестницам, сновать по бесконечным палатам…
      Если не говорить о тяжелой и монотонной работе, Одра не могла пожаловаться на плохое обращение. Все в больнице, включая девочек-санитарок, были добры к ней, и, хотя пища была простой, ее было вдоволь. Никто никогда не оставался голодным. Частенько, призывая на помощь всю свою стойкость, Одра говорила себе, что от труда и от простой пищи еще никто не умер.
      Но к концу года она начала подумывать о том, чтобы получить более квалифицированную работу. Мысли ее устремились к тому дню, когда она сделает шаг вверх по служебной лестнице. Одра была послана в больницу против своей воли, но потихоньку, освоившись со своими обязанностями и осмотревшись, она сумела многое понять. И постепенно осознала, что работа медицинской сестры ей нравится.
      Одра знала, что ей придется зарабатывать себе на жизнь, даже если она уедет к братьям в Сидней. И она хотела делать это в качестве медицинской сестры. По словам Уильяма, найти для нее работу в больнице было бы нетрудно. Он писал, что в Австралии не хватает сестер, и это еще больше укрепляло ее решимость.
      Удобный случай представился весной 1923 года, вскоре после того, как начался второй год ее работы в больнице. Старшая сестра ушла на пенсию, и ей на смену была назначена другая. Звали ее Маргарет Леннокс. Она относилась к новому типу женщин с очень современными и, как уверяли некоторые, даже радикальными взглядами. Она была хорошо известна на севере Англии своей страстной поддержкой реформ в сфере социального обеспечения матери и ребенка и своей увлеченностью борьбой за права женщин в стране.
      Ее назначение вызвало всеобщее возбуждение в больнице: всех интересовало, наступят ли перемены. И они наступили, ибо, как известно, новая метла метет по-новому. Так был установлен новый режим – режим Леннокс.
      Внимательно наблюдая за происходящим, Одра решила, не теряя времени, попроситься на курсы медсестер. Насколько она слышала, Маргарет Леннокс с одобрением относилась к молодым и честолюбивым девушкам, хотевшим чего-то добиться в своей жизни, и прилагала все усилия, чтобы поощрить их и оказать им всяческую поддержку.
      Через две недели после того, как старшая сестра Леннокс приступила к своим обязанностям, Одра написала ей письмо. Она подумала, что такая тактика будет более успешной, чем личное обращение. С самого своего приезда старшая сестра Леннокс развернула бурную деятельность и постоянно была окружена больничным персоналом.
      Меньше чем через неделю после того, как Одра оставила свое письмо в кабинете стройной сестры, ее вызвали для беседы. Беседа была живой, краткой и предельно деловой. Через десять минут Одра Кентон вышла широко улыбаясь. Ее просьба была удовлетворена.
      С ее способностью быстро усваивать новое Одра в скором времени стала лучшей ученицей в больнице, и за ней укрепилась репутация человека, преданного делу. Новая работа и занятия показались Одре не только требующими отдачи всех сил, но и интересными. Кроме того, она обнаружила в себе желание лечить людей, а это значило, что быть сестрой милосердия – ее истинное призвание. На маленьких пациентов, с которыми Одра легко находила общий язык, она изливала всю любовь, спрятанную в глубине ее души и не находившую выхода после отъезда братьев.
      Теперь, вспоминая все это, лежа в траве на вершине холма над рекой Юр, Одра думала не о своих дипломах и успехах в больнице за последние четыре года, а о Фредерике и Уильяме.
      Ее братья так и не прислали за ней.
      Они не смогли скопить денег ей на дорогу.
      Для мальчиков обстоятельства сложились неудачно. Фредерик два раза тяжело болел пневмонией и, по-видимому, очень ослаб. Кроме этого, он, так же, как Уильям, не имел ни профессии, ни навыков в какой-либо работе. Им с большим трудом удавалось заработать себе на жизнь.
      Одра вздохнула и пошевелилась, затем села и, открыв глаза, долго моргала от яркого солнца. Беднягам Фредерику и Уильяму так и не улыбнулась удача. Их письма, которые теперь приходили редко, были проникнуты унынием. Одру почти оставила надежда когда-нибудь приехать к ним в Австралию. Она продолжала тосковать по ним и думала, что эта тоска останется с ней навсегда. В конце концов, они были ее единственными родственниками, и она их очень любила.
      Работа в больнице приносила ей удовлетворение, за что она была благодарна судьбе, но этого было недостаточно. Чувство изоляции, ощущение того, что она никому не нужна, что у нее нет семьи, делало ее жизнь скучной и неполной. По временам это ее очень угнетало, несмотря на столь ценимую ее дружбу с преданной Гвен.
      Одра встала и устремила взгляд на другой берег реки.
      За эти несколько часов освещение изменилось, и Хай-Клю казался построенным из отполированного бронзового камня. Он словно был окружен золотистым сиянием и мерцал вдали, подобно миражу. Даже сады на фоне розового заката играли золотистыми бликами. Вся ее жизнь до этого дня – по крайней мере, самая счастливая ее часть, все самые дорогие воспоминания были связаны с этим старым домом. Чувство глубокой нежности охватило Одру, и она поняла, что никогда не перестанет тосковать по Хай-Клю и по всему, что с ним связано.

      И вот они снова вместе, сидят в кафе «Коппер Кетл» в Харрогите, она и Гвен.
      Одра с трудом верила, что они наконец встретились после долгих недель разлуки. Девушки не виделись с начала июня. Этот жаркий и душный субботний день пришелся на конец августа, конец лета, только сейчас Гвен смогла выбраться из Хорсфорта, чтобы встретиться со своей лучшей подругой. Но приехать в Рипон она не могла – это было слишком далеко. Написав Одре письмо, Гвен попросила подругу встретить ее на полпути. Одра сразу же согласилась, отправив ей записку с обратной почтой.
      Теперь, раскрасневшаяся от счастья, Одра смотрела на сидящую напротив Гвен и улыбалась.
      – Я так рада видеть тебя. Я в самом деле скучала по тебе.
      – Я тоже скучала. – Ангельское личико Гвен, усыпанное веснушками и такое жизнерадостное, лучилось весельем. – Я до сих пор чувствую себя ужасно виноватой оттого, что не смогла провести с тобой твой день рождения… – Гвен остановилась на полуслове, нагнулась к стоявшей у ее ног матерчатой сумке и стала в ней рыться. Наконец она извлекла из нее что-то завернутое в яркую синюю бумагу и перевязанное алой лентой.
      Шутливо-широким жестом Гвен протянула сверток через стол Одре.
      – Как бы там ни было, это подарок тебе ко дню рождения, душечка. Я так и не сводила тебя на танцевальный вечер в «Палм-Корт», так что пришлось купить тебе кое-что взамен.
      – Ты не должна была этого делать, – запротестовала Одра, но было видно, что она в восторге от подарка. Ей так давно никто ничего не дарил, и в день рождения тоже. Ее лицо светилось, а яркие голубые глаза искрились счастьем, когда она с нетерпением маленького ребенка развязывала ленту и разворачивала сверток.
      – Ах, Гвен! Набор красок! – Одра подняла на подругу взгляд. – Как замечательно! И как кстати. Мне действительно нужны новые краски. Большое спасибо. – Она любовно пожала лежащую на столе руку Гвен.
      Теперь довольство разлилось по лицу Гвен.
      – Я ломала голову, пытаясь придумать что-то… что… ну что было бы к месту, – сказала она. – Ведь тебе так трудно угодить. Знаешь, так получилось, что, когда я смотрела на ту акварель, которую ты нарисовала для моей мамы на прошлое Рождество… дерево, отражающееся в пруду, меня внезапно осенило. Насчет красок, я хочу сказать. Я подумала – это именно то, что нужно Одре. Это будет практично и вместе с тем это обрадует ее.
      Гвен откинулась назад и мило сморщила свой вызывающе вздернутый веснушчатый нос. Не отводя глаз от лица Одры, она спросила:
      – Ведь тебя это порадовало, правда?
      – О, да, Гвен, очень. – Расширив глаза, Одра несколько раз кивнула, словно желая придать больший вес своим словам. Она подняла блестящую черную крышку коробки и заглянула внутрь – туда, где лежали маленькие яркие кубики. Она стала шепотом повторять некоторые из так хорошо знакомых ей названий: желтый хром, розовая маренга, синий кобальт, изумрудная зелень, сиена жженая, кармин, саксонская синь, королевский пурпур, умбра жженая, красная малага. Одра любила звучание этих слов почти так же, как любила рисовать.
      Это было ее излюбленным занятием с самого детства. Ее отец был талантливым художником, и его картины неплохо продавались, но как раз тогда, когда к нему стала приходить известность, он тяжело заболел. Адриан Кентон так и умер, не успев сделать себе имя. Одра унаследовала его талант – во всяком случае так ей всегда говорила мать.
      Одра закрыла коробку с красками и, подняв глаза, встретила взгляд мягких янтарно-карих глаз Гвен. Какая она хорошенькая подумала Одра, такая вся золотистая от солнца. Льняные волосы Гвен, коротко остриженные и образующие ореол светящихся кудряшек, а также надетое ею сегодня бледно-голубое платье с большим белым квакерским воротником еще больше подчеркивало ее ангельский облик. «Она напоминает мне мальчика из церковного хора», – подумала Одра, и это сравнение вызвало у нее улыбку. С красивой грудью и женственной фигурой Гвен Торнтон не очень-то походила на мальчика.
      Одра заметила, что в этот день, раз в кои-то веки, Гвен проявила сдержанность в одежде. Обычно она сверкала от всевозможных украшений: ожерелий, бус, серег, браслетов и колец. По-видимому, она сделала большое усилие над собой, чтобы выглядеть скромно и благопристойно для поездки в Харрогит. «Она хотел сделать мне приятное», – решила Одра, и ее нежные чувства к Гвен вспыхнули с новой силой.
      Наклонившись к подруге, Одра сказала:
      – Я хочу нарисовать что-нибудь особенное для тебя, Гвенни. Для твоей комнаты, дома. Тебе бы понравился пейзаж, ну, примерно такой, как я нарисовала для твоей мамы? Или, может быть, натюрморт, например, вазу с цветами? О, я знаю, что тебе нарисовать – сады в долине, здесь в Харрогите. Ты всегда говорила, что когда в них расцветают цветы, красивее места не придумаешь. Тебе бы хотелось?
      – Да, это было бы замечательно. Большое спасибо, Одра. Я бы очень дорожила твоей картиной – мама говорит, что твой пейзаж просто шедевр. Сады в долине будут выглядеть чудесно в моей комнате. Так что я бы…
      – Могу я принять ваш заказ, мисс? – довольно бесцеремонно прервала Гвен официантка и перевела взгляд на Одру, нетерпеливо занеся карандаш над блокнотом.
      – Мы бы хотели заказать чай, – дружелюбно сказала Одра, не обращая внимания на раздраженный тон и сердитую позу официантки. – На двоих, пожалуйста.
      – Чайник? Или чай с полным набором? – спросила официантка все тем же резким тоном и лизнула кончик карандаша.
      – Зря вы это делаете, – сказала Гвен. – Надеюсь, это не химический карандаш. У вас будет фиолетовый язык и, возможно, свинцовое отравление.
      – Не говорите глупостей, ничего подобного у меня не будет, – недоверчиво усмехнулась официантка, затем во взгляде ее появилась озабоченность. – Неужели правда? – пробормотала она и внимательно посмотрел на кончик карандаша. – О, черт побери! Он в самом деле химический.
      Гвен с серьезным видом кивнула.
      – Я так и подумала. Немедленно обратитесь к врачу, если сегодня вечером у вас появятся специфические симптомы, особенно, если начнутся судороги.
      – Судороги? – повторила официантка пронзительным голосом и стала белая, как ее фартук.
      Сжалившись над девушкой, Одра сказала:
      – Мы медицинские сестры и знаем, как это бывает. Но я уверена, что у вас не будет свинцового отравления от того, что вы несколько раз лизнули этот карандаш.
      Официантка с видом облегчения кивнула.
      – С вами все будет в порядке, – заверила ее Одра и быстро добавила авторитетным тоном: – А теперь насчет нашего заказа. Думаю, что нам следует взять чай с набором. Ведь он включает все: сандвичи, лепешки, джем, взбитые сливки, пирожные, – все, что полагается, не так ли?
      – Да, – лаконично ответила официантка. Она поднесла карандаш ко рту, но быстро отдернула руку и боком отошла от их стола.
      Когда она была достаточно далеко, Одра пристально взглянула на смеющуюся Гвен и укоризненно покачала головой. Однако она не смогла сдержать улыбку при виде ликующего выражения на лице подруги.
      – Вы неисправимы, мисс Торнтон. Это довольно-таки вредная проделка с твоей стороны. Ведь ты испортила весь день этой бедняжке.
      – Очень надеюсь, что испортила! – воскликнула Гвен, приняв возмущенный вид. – Она настоящий варвар, эта особа.
      – Может быть, у нее болят ноги или же ей не везет в любви.
      – Я не знаю, что у нее. Или нет, я знаю – у нее отвратительные манеры, вот уж точно.
      Они недолго помолчали, затем Одра взяла сумку, достала несколько монет и положила их на стол перед Гвен.
      – Пока я не забыла, вот мой долг. Шиллинг и шесть пенсов, которые я заняла у тебя, когда покупала синее платье.
      Гвен собиралась уже объявить, что это ерунда, и отказаться от денег, но передумала. Одра была очень гордой и могла, пожалуй, обидеться, а этого Гвен совсем не хотела. Так что, взяв деньги, она сказала:
      – Большое спасибо, душенька.
      – Я рада, что твоя мама наконец-то поправилась! – В голосе Одры прозвучала неподдельная радость. – Я знаю, как тебе пришлось переволноваться за эти месяцы и сколько тяжелой работы переделать.
      Гвен легонько вздохнула.
      – Да, мама, слава Богу, выкарабкалась. Но сказать тебе откровенно, она трудная пациентка. Ее невозможно удержать в постели. Едва она почувствовала себя чуть-чуть лучше, как немедленно захотела встать и взяться за дела. – Гвен поджала губы и снова вздохнула. – Ну, да ты знаешь мою маму – это типичная йоркширская женщина, ужасно упрямая, считающая, что болеть – преступление. Отец в конце концов убедил ее, что спешить не нужно, так что теперь с этим все в порядке. Но послушай, Одра, хватит об этом. Расскажи мне, что нового у тебя. В письмах ты мне ничего не сообщала, кроме скучных историй из жизни нашей скучной больницы.
      – Так ведь и вправду ничего интересного, о чем можно было бы рассказать, не произошло, – ответила Одра, которую забавляло выражение нетерпеливого ожидания, появившееся на круглом с ямочками лице Гвен. – Никаких потрясающих новостей. Мало же времени тебе потребовалось, чтобы забыть, что Рипон – тихая сонная заводь, а не шумный город вроде Лидса.
      Гвен захихикала.
      – Конечно, я не забыла, глупышка. Но я имела в виду твоих братьев – как они? Что от них слышно?
      – Со здоровьем у Фредерика получше. По крайней мере, так написал мне Уильям. Хотя в июне они оба очень меня огорчили. – Лицо Одры изменилось, глаза потускнели. – Я подумала, что они забыли обо мне… и дне моего рождения, но потом от них все-таки пришла открытка… с двухнедельным опозданием.
      – Братья все такие, Одра. Иногда у них просто не хватает ума, – быстро сказала Гвен, торопясь утешить подругу. И она снова подумала, каким же грустным было девятнадцатилетие Одры. Гвен поклялась себе, что следующий день рождения подруги она сделает счастливым.
      – Ну а как твои братья? – спросила Одра.
      – В отличной форме. Джем получил работу копировщика в лидской газете „Меркьюри", Харри собирается поступить учеником к одному из ведущих архитекторов Лидса, а Чарли и вовсе взлетел высоко и очень доволен собой. – На лице Гвен появилась широкая улыбка.
      Одра взглянула на нее с любопытством.
      – Чем же так доволен Чарли?
      – Тем, что получил очень высокие оценки на экзаменах. Папа гордится им, и я тоже. Старина Чарли с нетерпением ждет возвращения в медицинский колледж – ведь каникулы кончаются. Ох, чуть не забыла, ведь он просил передать тебе привет. – Гвен озорно подмигнула и, наклонив белокурую голову к Одре, заговорщицки прошептала: – Я уже не раз говорила тебе, что ты нравишься нашему Чарли. И даже очень.
      Одра покраснела, не на шутку рассердившись.
      – Не говори глупостей, Гвен. Совсем я ему не нравлюсь.
      – Нравишься! Он все время спрашивает о тебе! – выпалила Гвен с особой горячностью и сердито посмотрела на подругу. – Он определенно интересуется тобой, я это знаю точно.
      – Ох, – только и могла сказать Одра, неожиданно разволновавшись.
      – Знаешь, он не такая уж плохая партия.
      – Да, – пробормотала Одра и замолчала, увидев приближающуюся официантку.
      К ее большому облегчению, официантка направилась прямо к их столу, неся поднос. Она стала разгружать его, ставя на стол чайные принадлежности, страшно суетясь и громко звеня посудой, и это на несколько минут прервало разговор подруг.
      Когда официантка отошла, Одра взяла большой коричневый чайник и принялась наливать чай в чашку Гвен, заметив:
      – Полагаю, последнее слово осталось за ней.
      – Ну нет, это еще не конец, – сказала Гвен с хитрой улыбкой. – Подожди, пока она получит чаевые.

      Гвен Торнтон была великодушной девушкой, с любящим сердцем и открытой душой, и она искренне привязалась к Одре Кентон.
      С первой же их встречи ее потянуло к Одре. Она почувствовала что-то особое в этой хрупкой с виду девушке с удивительными синими глазами и застенчивой улыбкой, которая в иные мгновения становилась ослепительной.
      Вскоре Гвен поняла, что именно выделяло Одру среди прочих людей. Ее происхождение и воспитание. Гвен родилась в обыкновенной, хотя и вполне благополучной, семье среднего класса, и поэтому знала, что аристократизм, присущий Одре, невозможно перенять. Он либо есть, либо его нет. Приобрести его при всем желании нельзя. Но он не только придавал Одре исключительность, но и объяснял ее отчужденность, ее манеры и чувство уверенности в себе, бывшие у нее в крови.
      Однако Гвен восхищалась Одрой и любила ее за множество других качеств, которые тоже свидетельствовали об ее неординарности. Она была необыкновенной во всем: безгранично преданной и любящей, а человека, более непреклонного в достижении своей цели, Гвен просто не встречала.
      И все же, несмотря на все эти качества, Гвен временами не могла не беспокоиться за нее. Главным поводом для волнения являлось то, что Одра была одинока. Гвен больше, чем кто-либо другой, знала, как это огорчало Одру. Она очень тосковала по своим братьям, ей так не хватало чувства принадлежности к семье, которое исчезло со смертью матери. Поэтому Гвен изо всех сил старалась сделать так, чтобы ее подруга чувствовала себя родной в семействе Торнтонов, чтобы она действительно поверила, что ее любят ничуть не меньше, чем маленькую сестренку Гвен, Дженни Розали, и ее братьев Чарли, Джереми и Харри.
      С тех пор как Чарли, старший ее брат, стал проявлять интерес к Одре, Гвен всячески его поощряла, делая все возможное, чтобы помочь им наладить более тесные отношения. Но порой Гвен вынуждена была признать, что интерес был все-таки односторонний, и тогда она размышляла над тем, что, возможно, ее милый, но довольно-таки скучный братец не пара Одре. В конце концов Гвен убедила себя, что он идеальный жених. Такой достойный молодой человек и к тому же с обеспеченным будущим. Как только он получит диплом врача, то недолго задержится в холостяках и станет прекрасным мужем и отцом. Чарли был создан для того, чтобы быть хорошим семьянином – Гвен всегда это чувствовала.
      Слово семья,по глубокому убеждению Гвен, было в данной ситуации самым главным. Это было то, чего больше всего не хватало Одре, и она поможет своей любимой подруге обрести собственную семью. Ключом к решению проблемы был, конечно, Чарли.
      Эти мысли, которые часто посещали Гвен в последние недели, сегодня преследовали ее неотступно.
      Подруги не спеша брели через живописные сады, раскинувшиеся в долине. Девушки были рады оказаться наконец на свежем воздухе после душного и шумного кафе.
      Когда они повернули к спускающейся с холма тропе, Гвен окинула Одру оценивающим взглядом и решила, что найти более очаровательную невестку, чем Одра, было бы непросто. Сегодня она выглядела особенно привлекательной в набивном платье с примулами по лимонно-желтому полю и в большой соломенной шляпе, отороченной желтой лентой – такие же ленты спускались у нее по спине. Шляпа придавала Одре непринужденно-беспечный вид, а простой покрой платья и его солнечная расцветка очень шли ей.
      Может, она и маленькая, думала Гвен, но это золото чистой пробы.
      – Да, мал золотник, да дорог, – неожиданно вырвалось у нее. Она готова была прикусить свой язык, невольно повторивший высказывание Чарли об Одре, которая терпеть не могла, когда кто-нибудь упоминал о ее малом росте. Гвен нервно откашлялась.
      С удивлением взглянув на нее, Одра спросила:
      – Извини, я не совсем поняла, о чем ты, Гвен.
      Решив, что лучше не упоминать Чарли, Гвен объяснила:
      – Ну, так о тебе сказала моя мама. Мал золотник, да дорог – это значит, что человек небольшого роста часто имеет много прекрасных качеств. Разве ты не слышала раньше этого выражения? Так говорят в Йоркшире.
      Одра покачала головой.
      – Нет, не слышала, но это приятный комплимент.
      – Да, – ответила Гвен, довольная, что все так хорошо обошлось, и взяла Одру под руку. – Кстати о маме, она говорит, что я могу устроить вечеринку в день своего рождения, так что, надеюсь, ты приедешь и погостишь у нас в Медоу – это третий уик-энд сентября. Конечно, будут Чарли, Джем и Харри, я могу еще пригласить кое-кого из друзей. Но только немного, потому что маме после болезни трудно будет накормить большое сборище. Ты ведь приедешь, Одра? Без тебя будет совсем не то.
      – Конечно, приеду. Как я упущу такое чудесное развлечение, мне всегда так нравится гостить у вас. Спасибо за приглашение.
      Гвен рассмеялась:
      – Ты наденешь свое великолепное синее платье. Наконец-то, Одра, ты станешь царицей бала. Все парни будут за тобой ухаживать.
      «Особенно наш Чарли», – добавила Гвен про себя, надеясь, что на этот раз его не отвергнут.
      Одра взглянула на Гвен, которая была на несколько сантиметров выше, и тоже засмеялась.
      – Нет, царицей будешь ты, в конце концов, это же твой день рождения. Но должна признаться, я умираю от желания надеть новое платье. А что наденешь ты, Гвенни?
      – Ну, я не знаю. Думаю, найду что-нибудь подходящее. А как ты полагаешь, кого еще мне пригласить? – Не дав Одре ответить, Гвен торопливо продолжала: – Знаешь что, давай-ка сядем вон на той скамейке и поговорим о нашей вечеринке. Ты такая умная, Одра, мне бы хотелось посоветоваться с тобой по поводу некоторых вещей. Ну, знаешь… по поводу того, какие закуски и напитки подавать, ну и вообще обо всем. Пойдем, душенька.
      Гвен повела Одру к одной из красивых плакучих ив, которые росли во всех садах долины. Девушки уютно расположились на садовой скамейке и, сблизив головы, принялись оживленно обсуждать предстоящее празднование двадцатилетия Гвен. Так они проболтали примерно полчаса, стараясь ни о чем не забыть, составляя меню и список гостей.
      Наконец Гвен сказала:
      – Спасибо, Одра, ты мне очень помогла. Это будет чудесная вечеринка…
      Одра переключила внимание на прохожих и, глядя на них, размышляла о том, как элегантно выглядят некоторые женщины, одетые в лучшие свои наряды и вышедшие прогуляться перед обедом, который ждал их в одном из шикарных отелей. Судя по их внешнему виду, они были из Лондона и приехали в Харрогит «на лечение». Еще с викторианских времен здесь находился известный источник, и люди приезжали сюда со всего света, чтобы попить минеральной воды (в бювете их было около сорока сортов) и посетить водолечебницу в Королевских банях. Ее мать очень любила Харрогит за его «стиль» – красавица Эдит Кентон называла его «возвращением» в викторианскую эпоху, в более цивилизованный век.
      Мать часто привозила их сюда на целый день. Одра вспомнила знаменательный день 1911 года, когда они приехали в Харрогит, чтобы взглянуть на королеву Англии, императрицу России и королеву Польши, которые прибыли на воды в один и тот же день. Дядя Питер посадил Одру к себе на плечи, чтобы она могла видеть поверх толпы. А вокруг было столько интересного: развевались флаги, играл оркестр… Одру захватил поток воспоминаний об ушедших временах.
      А Гвен тем временем думала о будущем, никак не решаясь сообщить подруге ужасную новость. Она даже подумывала о том, не открыть ли ее позднее в письме. Однако Гвен понимала, что честная и справедливая Одра не заслуживает к себе подобного отношения. Существовал только один способ разрубить узел: не раздумывая, сделать прыжок в неизвестность.
      Осторожно коснувшись руки Одры, Гвен сказала непривычно тихим голосом:
      – Я хочу тебе кое-что сообщить, прежде чем мы отправимся на автобусную станцию…
      Моментально вернувшись к реальности, Одра взглянула на нее.
      – Откуда такой серьезный тон, Гвенни? Что-нибудь случилось?
      Гвен сглотнула слюну и откашлялась.
      – Я весь день собиралась сказать тебе об этом, но не знала, как начать. Ну… видишь ли, дело вот в чем, Одра… Я не вернусь в больницу. Мне очень жаль.
      Одра в изумлении смотрела на подругу. Известие было подобно взрыву бомбы – меньше всего она ожидала услышать от Гвен такое.
      – О, Гвен, – пробормотала она тихо, почти шепотом.
      Пристально глядя на Одру, ярко-синие глаза которой застилала пелена отчаяния, Гвен воскликнула:
      – Пожалуйста, ну пожалуйста, не расстраивайся. Я же не уезжаю в Австралию. Я буду всего в двух часах езды от тебя: либо в Лидсе, либо в Хорсфорте. Мы сможем часто видеться, и, послушай, мама хочет, чтобы ты приехала к нам на Рождество, как в прошлом году. А в следующем месяце мы будем вместе справлять мой день рождения.
      Потрясенная известием, Одра лишь кивнула в ответ.
      – Дело в том, что папа хочет, чтобы я была поближе к дому из-за маминого слабого сердца, – продолжала Гвен. – Он говорит, что я должна устроиться на работу либо в лазарет, либо в больницу Святого Джеймса, а до тех пор должна побыть дома с мамой. Папа на этом настаивает, и я не могу противоречить ему.
      Одра, всегда чуткая к чувствам других людей, услышала нотки отчаяния в голосе Гвен и, слабо улыбнувшись, снова кивнула.
      – Я понимаю, Гвенни, – сказала она. Но при мысли о том, что она останется совсем одна в Рипоне, сердце ее упало. У нее появилось такое чувство, будто ее опять бросили.
      Внезапно Гвен пришла в голову чудесная мысль.
      – Послушай, Одра, – воскликнула она, – а почему бы тебе тоже не устроиться на новую работу? На должность больничной сестры в Лидсе, я имею в виду? – Она придвинулась ближе, взяла в свою руку маленькую ладонь Одры и поразилась тому, какой холодной она была в этот день. Крепко сжав пальцы подруги, она попросила:
      – Скажи, что ты согласна. Ну пожалуйста, милочка.
      – Я не уверена, должна ли я…
      – Но почему же – нет? – повысив голос, требовательно сказала Гвен. – Тебе нет никакого резона оставаться в Рипоне.
      Одра моргнула и в свою очередь пристально посмотрела на Гвен. Она вдруг поняла, что подруга абсолютно права, и решительно кивнула.
      – Да, я сделаю это, Гвенни! – И улыбка, озарившая ее лицо, прогнала грусть из прекрасных синих глаз.
      Гвен сжала Одру в объятиях, переполненная счастьем. На душе стало легко. Мысль о том, чтобы оставить свою любимую подругу одну в инфекционной больнице Рипона, была для нее невыносима.

      – Старшая сестра хочет тебя видеть, Кентон, – сообщила сестра Роджерс, устремив строгий взгляд на Одру. – Она сказала «немедленно», так что лучше тебе поторопиться.
      Одра, только что закончившая измерять температуру одному из детей, кивнула.
      – Спасибо, я сейчас к ней поднимусь.
      Отойдя от кровати, она внимательно оглядела своих маленьких пациентов. В небольшом изоляторе находились дети, болеющие коклюшем, и в это ледяное декабрьское утро беспокойство о них не оставляло ее.
      Идя вместе с сестрой по проходу между кроватями к двери, Одра прошептала, понизив голос:
      – Сегодня все они возбуждены, особенно тот малыш у окна. Его измучил кашель – он даже завтрак не смог в себе удержать. Доктор Паркинсон волнуется за него. Может быть, вы пришлете младшую сестру приглядеть за ним? И за другими, конечно?
      – Будь спокойна. Я побуду здесь до твоего возвращения. Уверена, старшая сестра долго тебя не продержит. – Губы сестры Роджерс тронула легкая улыбка, и с неожиданной мягкостью она тихо заметила: – Твое усердие в самом деле похвально, Кентон. Из тебя получилась хорошая сестра.
      Такую похвалу нечасто можно было услышать от самого старшего члена сестринского штата – сестра Роджерс начинала в больнице палатной санитаркой и была известна своей педантичностью. Удивленная Одра улыбнулась в ответ и, испытывая чувство гордости, выпрямилась во весь рост.
      – Спасибо, сестра, – сказала она, – я стараюсь.
      Сестра Роджерс слегка наклонила голову и отвернулась.
      Это означало, что разговор окончен, и Одра, пройдя через передний холл, побежала вверх по широкой главной лестнице, надеясь, что у старшей сестры наконец-то появились для нее хорошие новости. Приняв решение уехать из Рипона, чтобы работать в Лидсе, Одра поделилась своими планами с Маргарет Леннокс и попросила у нее совета. Та, решив принять участие в судьбе девушки, великодушно согласилась сделать все от нее зависящее, чтобы ей помочь. К несчастью, до сих пор все попытки были безуспешными. Ни в Лидсе, ни в прилегающих районах вакансий в больницах не было.
      Однако Одру не очень это огорчало, так как сама Гвен только недавно устроилась работать в городскую лечебницу Лидса. Хотя Одра и чувствовала себя одиноко без любимой подруги, на дежурстве она оставалась бодрой и неутомимой.
      На протяжении трех последних месяцев Одру не оставляла уверенность в том, что в конце концов что-нибудь подвернется. И вот теперь, остановившись перед кабинетом старшей сестры, она подумала, что, возможно, предчувствие ее оправдалось. Одра распрямила манжеты, разгладила белый накрахмаленный фартук и постучала в дверь с резным стеклом. Услышав приглашение, она вошла в комнату.
      Маргарет Леннокс сидела за своим большим заваленным бумагами столом в темно-синем платье и маленькой белой муслиновой шапочке – знак высшего сестринского ранга в иерархии каждой больницы. Она казалась еще более неприступной, чем всегда. Но из своего опыта Одра знала, что у этой грозной с виду женщины добрейшее сердце.
      Начальница подняла на нее глаза и улыбнулась – она благоволила к Одре, испытывая к ней уважение, смешанное с восхищением. Зная историю девушки из хранящегося в больнице личного дела, она не переставала удивляться силе ее характера и несгибаемой воле.
      – А, Одра, – сказала сестра Леннокс дружелюбно, – проходи и садись. Мне нужно кое-что с тобой обсудить.
      – Слушаюсь. – Одра быстро подошла к столу и опустилась на деревянный стул, выпрямив спину и сложив руки на коленях. Ее широко раскрытые синие глаза были прикованы к лицу старшей сестры.
      Маргарет Леннокс взглянула на письмо, которое держала в руке, и положила его на стол.
      – Ну что ж, Одра, думаю, что могу предложить тебе место в Лидсе.
      Лицо Одры озарилось радостью. Но прежде, чем она успела что-либо сказать, сестра Леннокс подняла руку и воскликнула:
      – Минутку! Не слишком радуйся… по крайней мере, подожди. Я должна объяснить, что это не та работа, которую ты искала. К сожалению, это не в больнице.
      – Ах, вот как, – произнесла Одра, – понятно. – И лицо ее омрачилось.
      – Знаю, ты разочарована, что я не смогла устроить тебя в подходящее заведение, – продолжала Маргарет Леннокс сочувственным тоном. – И тем не менее я считаю, что ты должна обдумать это предложение, тем более что тебе так хочется переехать в Лидс.
      – Конечно, я обдумаю его, – ответила Одра.
      – Ну вот и умница. Итак, слушай. Я получила письмо от миссис Ирэн Белл, жены хорошо известного лидского адвоката. Она ищет няню и просит меня подыскать подходящего человека здесь, в больнице. Естественно, Одра, я сразу же подумала о тебе.
      И сестра Леннокс рассказала девушке о том, как познакомилась с миссис Белл во время их совместного участия в движении суфражисток перед самой войной и как они сохранили связавшую их дружбу на долгие годы.
      – Миссис Белл выше всяких похвал. У нее множество достоинств, – говорила сестра Леннокс. – И у меня есть основания считать, что вы с ней подойдете друг другу. Судя по тому, что она пишет в письме, работа будет нетрудная. Тебе придется смотреть только за одним ребенком – мальчиком пяти лет. Остальные трое детей – взрослые, полагаю, они учатся вне дома. – Леннокс вопросительно подняла бровь. – Ну, что ты по этому поводу думаешь? Тебя это интересует?
      Одра с жадностью ловила слова старшей сестры, прекрасно понимая, что было бы глупо отказываться от такой возможности, не выяснив все до конца. Поэтому она без промедления ответила:
      – Конечно.
      Маргарет Леннокс кивнула, как бы подтверждая какие-то свои мысли, а вслух сказала:
      – Я уверена, что с такой работой ты справишься играючи. – Она откинулась назад, сложила руки перед собой, соединив кончики пальцев, и несколько мгновений поверх них внимательно смотрела на Одру. Затем она произнесла:
      – Ты так хорошо обращаешься с детьми, что у меня нет никаких сомнений в том, что ты будешь отличной няней. И не забывай, ты уникальная сестра милосердия, Одра, ты умеешь лечить, а это большая редкость. Никогда не забывай об этом твоем… можно сказать – даре.
      – Нет, я не забуду, – ответила Одра, покраснев от похвалы и бормоча фразы благодарности старшей сестре за добрые слова и доверие к ней.
      Тем временем Маргарет Леннокс продолжала:
      – У меня были особые планы в отношении твоей работы в больнице, Одра, и я предполагала, что твое повышение – дело недалекого будущего. – Она улыбнулась девушке, затем слегка передернула плечами, как бы говоря, что ничего тут не поделаешь. – Ну что ж, лично я буду очень сожалеть о твоем уходе, если ты решишь оставить больницу. Но, как я тебе уже многократно говорила, я никогда не встану на твоем пути.
      – Я знаю это и очень ценю все, что вы делаете для меня, – сказала Одра.
      Улыбнувшись, сестра Леннокс закончила более деловым тоном:
      – Сегодня я позвоню миссис Белл и договорюсь о твоем приезде в Лидс на собеседование. Я сообщу тебе все подробности, как только сама их узнаю. А пока возвращайся к своим обязанностям в изоляторе.
      – Хорошо, – сказала Одра, вставая. – Еще раз спасибо.
      И вот она ехала в Лидс.
      Ехала, чтобы встретиться с миссис Ирэн Белл в ее доме, Калфер-Хаузе, в Верхнем Армли.
      У Одры было такое чувство, что это начало чего-то хорошего в ее жизни. Она тихонько посмеялась над собой. Ведь предстояло всего-навсего собеседование перед приемом на работу. Однако же, если все пройдет хорошо, в ее жизни наконец произойдут большие перемены. Может быть, это будет началом совершенно новой жизни.
      Эта мысль придала пружинистость ее походке, когда она пересекала Рыночную площадь в Рипоне, направляясь к маленькой железнодорожной станции на Норт-Роуд. Этим утром глаза Одры так ярко блестели, а ее юное, свежее лицо было залито таким румянцем, что несколько прохожих обернулись ей вслед. Но она этого не заметила. Как не замечала погоды. А день был ненастный и необычно холодный, небо – мрачное, почти не видимое из-за снега. Но ей было все равно. Даже если бы вдруг наступила весна, Одра этого не заметила бы, так поглощена была она своей целью и так переполнена радостным ожиданием и возбуждением. Всего неделю назад она слыхом не слыхивала о существовании семьи Белл, а теперь, проехав полграфства Йоркшир, она собиралась поступить к ним на работу.
      А что если Беллы ей не понравятся?
      При этой мысли Одра сбилась с ноги, но только на долю секунды. Шагая быстро и легко, она говорила себе, что придумает какой-нибудь благопристойный предлог и сразу же уедет, если люди в Калфер-Хаузе покажутся ей неподходящими хозяевами.
      Билетер на станции весело поздоровался с Одрой, проколол ее билет и вручил обратный корешок. Он вежливо коснулся фуражки, и она, кивнув в ответ, заспешила вдоль платформы к уже стоящему у перрона лидскому поезду, свистящему и пыхтящему паром. Она быстро поднялась в вагон и прошла в первое попавшееся ей пустое купе первого класса. Она заняла угловое место у окна, и буквально через несколько минут дежурный по станции дал свисток. Поезд тронулся.
      В купе было теплее, чем ожидала Одра. Сняв серые шерстяные перчатки и расстегнув пальто, она откинулась назад, устраиваясь поудобнее.
      Одра знала, что выглядит сегодня отлично. Для поездки в Лидс она надела свое лучшее серое пальто от Мелтона. Хотя оно было куплено на распродаже и ему уже было два года, оно все еще было модным – свободного покроя с длинными накладными отворотами, пристегивающимися большой пуговицей на боку. Под пальто на ней были прямая юбка из серой шерсти и в цвет ей длинный, ниже бедер джемпер. Вместе они стройнили ее, и она надеялась, что создаваемая ими длинная прямая линия, а также черные выходные туфли с высокими каблуками делают ее выше. Это радовало Одру, всегда старавшуюся прибавить себе несколько сантиметров роста. Единственным украшением ее были доставшаяся от матери брошь-камея, приколотая ею к джемперу, и подержанные часы, к которым, тем не менее, она относилась с большой бережностью.
      В сентябре, когда Одра гостила у Гвен, подруга подарила ей сливового цвета шляпу-клош из чесаного фетра.
      – Самая неудачная моя покупка, – сказала Гвен, показывая шляпу Одре. – Она на мне, как на корове седло. Я в ней выгляжу просто ужасно, а на тебе она просто идеальна, душечка.
      Гвен оказалась права. Шляпа в самом деле шла Одре, и она берегла ее для особого случая. Сегодня она надела ее впервые.
      Но тут Одрой овладело беспокойство: не выглядит ли шляпа слишком фривольно для собеседования с миссис Белл? Открыв сумочку, она достала зеркало. Увиденное тут же рассеяло ее беспокойство. Шляпа, которая была последним криком моды, придавала ей стильный современный вид, а сочный сливовый оттенок фетра как раз в меру оживлял ее серый ансамбль. Она была одета строго и пристойно и была уверена, что произведет хорошее впечатление на миссис Ирэн Белл.
      Одра шепотом повторила ее имя. Оно писалось и произносилось на французский манер, и она подумала, что это красивое имя. Пока поезд с грохотом несся через Дейлз в сторону Лидса, мысли Одры непрестанно возвращались к женщине, с которой она должна была встретиться. Она стала обдумывать то немногое, что ей удалось узнать о ней от Маргарет Леннокс.
      В понимании Одры Ирэн Белл была процветающей деловой женщиной, склонной к интеллектуальным занятиям, и немного синим чулком. Преданная делу борьбы за права женщин, она была непоколебимым последователем движения Эмелины Панхерст, так много сделавшей для женской эмансипации. По словам Маргарет, миссис Белл была также большой поклонницей Нэнси Астор, американки, вышедшей замуж за лорда Астора и ставшей первой женщиной, которая заседала в парламенте. Миссис Белл и сама активно участвовала в политической жизни; она, по-видимому, неутомимо работала на партию тори в Лидсе и имела свои собственные политические амбиции – особенно в отношении парламента.
      Одра нисколько не сомневалась, что это была интересная женщина, совсем не похожая на тех, с кем ей до сих пор приходилось встречаться. Не считая, конечно, такой незаурядной личности, как Маргарет Леннокс, которую Одра глубоко почитала и даже идеализировала.
      Глядя в вагонное окно и почти не замечая проносящихся мимо полей и кустарников, Одра пыталась представить себе миссис Белл. Если она была подругой старшей сестры в течение многих лет и имела взрослых детей, то ей должно было быть уже за сорок, думала Одра. И тут же ей представилась строгая и даже несколько суровая женщина, напоминающая Маргарет Леннокс, бывшую образцом организованности и точности во всем, что она делала.
      На этот последний вывод натолкнул Одру стиль письма, которое она получила от миссис Белл в начале недели. Оно было подробным и точным: в инструкциях относительно того, как ей добраться до Калфер-Хауза, ничего не было упущено. Уже во второй раз за последние дни Одру поразила исключительная предусмотрительность этой женщины, выславшей ей железнодорожный билет первого класса, а не более дешевый, как можно было бы ожидать при данных обстоятельствах. Это был поистине заботливый жест, который свидетельствовал о том, как могут сложиться их отношения, по крайней мере в понимании Одры. Она внезапно почувствовала, насколько интересна ей эта женщина и с каким нетерпением она ожидает встречи с ней.
      Пунктуальность была одной из главных черт характера Одры, и она всегда нервничала, если ей приходилось опаздывать. Во время поездки она то и дело смотрела на часы, моля Бога, чтобы поезд пришел вовремя. К ее большому облегчению, он не опоздал – подошел к вокзальной станции Лидса ровно без одной минуты два, даже на шестьдесят секунд раньше срока.
      Выйдя из унылого и грязного здания вокзала, Одра оказалась в водовороте транспорта и пешеходов, спешащих по своим делам. На секунду или две шум, скрип и лихорадочная суматоха этого самого крупного промышленного города на севере Англии поразили и испугали Одру. Оглушительная какофония звуков резко контрастировала с сельской тишиной сонного патриархального Рипона.
      Но так как ничто не обескураживало Одру надолго, она через несколько минут приспособилась к обстановке. Сделав глубокий вдох, она распрямила плечи и гордо подняла голову, готовая бесстрашно встретить все, что ожидало ее в этом волнующе новом для нее мире.
      Крепко зажав под мышкой сумку, она решительно перешла через дорогу на городскую площадь, где возвышалась статуя Черного принца на боевом коне. Нужную ей трамвайную остановку она нашла без труда и после десятиминутного ожидания в небольшой очереди вошла, вслед за стоящими перед ней людьми, в трамвай, идущий в Уингейт. В Верхнем Армли трамвай разворачивался и шел назад в город. Миссис Белл писала ей, что ее остановка конечная.
      Через полчаса Одра сошла с двухэтажного трамвая, поездка в котором доставила ей большое удовольствие, и остановилась на минутку, с интересом оглядываясь вокруг. Не исключено, что очень скоро ей придется здесь жить.
      Справа был маленький парк, окруженный черным чугунным забором с заостренными прутьями и аккуратно подстриженной живой изгородью. Как упомянула миссис Белл, он имел странное название Чарли-Кейк – Пирожок Чарли. Слева, за низкой кирпичной стеной, находилось огромное красивое кирпичное здание. Одра предположила, что это средняя школа для мальчиков в западной части Лидса.
      Она точно знала, куда ей нужно идти, и без промедления двинулась вперед, не переставая разглядывать все вокруг. Было очевидно, что Верхний Армли очень живописен и несет печать викторианского очарования. Несмотря на то что небо, покрытое темными тучами, было мрачным и предвещало снегопад, легко угадывалось, как красиво здесь летом.
      Следуя указаниям миссис Белл, которые Одра, обладавшая отличной памятью, выучила наизусть, она направилась вверх по Гринхилл-Роуд к Хилл-Тону, где находился дом Беллов.
      День был холодный и очень ветреный. И она шла, с трудом придерживая свою шляпу. Ледяной ветер, свирепо продувавший склоны холма, сбивал ее с ног. Дрожа от холода, она добралась наконец до вершины холма и остановилась перед внушительными витыми железными воротами, на которых висела большая доска в форме ромба. Доска была сделана из меди и начищена до ослепительного блеска. На ней причудливыми буквами со множеством завитков была надпись «Хауз».

      Ирэн Белл оказалась совсем не похожей на образ, созданный Одрой в ее воображении. Женщина, шедшая ей навстречу по длинному роскошному турецкому ковру, была высокой, гибкой, очень элегантной, с яркими каштановыми волосами рыжеватого оттенка. Они были коротко острижены по последней моде, с челкой над тонкими подрисованными бровями и темно-карими блестящими глазами. Высокие скулы и тонкий аристократический нос были усеяны веснушками. Довольно крупный рот сверкал алой губной помадой.
      Ирэн Белл производила ошеломляющее впечатление – стиль ее одежды и весь облик приковывали внимание неординарностью и яркими красками, почти кричащими.
      Она стремительно пересекла красивую, выдержанную в голубых и белых тонах гостиную с множеством антикварных вещей, где Одра ждала ее. Что-то в миссис Белл, в том, как она двигалась, напоминало мальчишку-сорванца, бросавшего миру вызов. Она казалась намного моложе своих сорока пяти лет. Платье из красного шерстяного трикотажа подчеркивало ее моложавость; оно было с удлиненным облегающим лифом и плиссированной довольно короткой юбкой, открывающей великолепные ноги.
      Одра сразу же узнала это платье. Она видела его на фотографии всего неделю назад в старом летнем номере журнала «Харперс базар», который купила в букинистическом киоске в Рипоне. Платье было смоделировано молодым французским дизайнером Габриэлем Шанелем, пользовавшимся огромной популярностью.
      – Привет! Привет! – воскликнула миссис Белл, остановившись и протягивая руку гостье. – Я так рада познакомиться с вами, мисс Кентон.
      Одра также протянула руку и почувствовала крепчайшее рукопожатие.
      – Добрый день, миссис Белл. И я рада познакомиться с вами.
      Одарив Одру теплой, обезоруживающей улыбкой и не выпуская ее руку, Ирэн Белл повела ее к двум огромным диванам, стоявшим друг против друга у камина.
      – Очень любезно было с вашей стороны проделать такой путь, мисс Кентон. И в такую жуткую погоду. Да, вы действительно оказали мне большую любезность. Садитесь же, садитесь здесь. Да-да, поближе к огню. Отогрейтесь. Кухарка готовит горячий шоколад. Кора сейчас его принесет. Я надеюсь, что вы любите горячий шоколад. Или вы предпочитаете чай? А может быть, кофе?
      – Шоколад будет очень кстати, большое спасибо, – сказала Одра, осторожно усаживаясь на краешек большого синего бархатного дивана и не сводя внимательных глаз с миссис Белл, которая опустилась на другой диван.
      Теперь, видя Ирэн Белл вблизи, Одра поняла, что не ошиблась насчет ее возраста. Ей определенно было около сорока пяти, но она хорошо сохранилась, была ухоженной и изысканно одетой. Хотя вокруг ее глаз и рта лучились выдававшие возраст морщинки, они были тонкими и едва различимыми; ее фигура также была прекрасной, а в огненных – натуральных, а не крашеных – волосах не было ни малейших признаков седины. Бодрость, энергичная манера двигаться, живость и быстрота речи усиливали производимое впечатление молодости.
      Пробыв в обществе миссис Белл всего несколько минут, Одра поняла, что эта женщина ей понравится. В ней чувствовались открытость и легкость, честность и практичность, находившие отклик в душе Одры. Она откинулась назад и испытала покой. Здесь, в Калфер-Хаузе, ей было очень уютно. Обычно застенчивая и замкнутая с незнакомыми людьми, Одра чувствовала себя совершенно непринужденно в обществе миссис Белл. Ирэн Белл скрестила длинные красивые ноги и изучающе посмотрела на Одру темными умными глазами. Затем сказала легким и веселым тоном:
      – В каком-то отношении я чувствую себя довольно глупо, мисс Кентон, пригласив вас на собеседование. Маргарет Леннокс дала о вас такой прекрасный отзыв, что я готова была принять вас на работу заочно. Не утруждая себя и вас личной встречей. – Она засмеялась, казалось, сама над собой и продолжала: – Но потом я поняла, как несправедливо это будет по отношению к вам, мисс Кентон. Ведь, в конце концов, важно, чтобы мы вам понравились. Чтобы вы захотели жить и работать в Калфер-Хаузе. И я решила, что должна дать вам возможность приехать посмотреть на нас.
      Ирэн Белл снова засмеялась, откинулась назад, облокотилась локтем на горку шелковых подушек, продолжая ненавязчиво, чтобы не смутить Одру, изучать ее. Она была заинтригована сидящей перед ней девушкой, державшейся с таким тактом и достоинством. Маргарет Леннокс нарисовала очаровательный портрет Одры и, по всей видимости, не преувеличила ее достоинств. Одра Кентон была меньше ростом, чем она ожидала, и выглядела скорее хрупкой, но физическая выносливость девушки не очень-то волновала Ирэн Белл. Сила характера, воспитанность, высокие моральные качества и личное обаяние были главными требованиями при выборе и найме няни. По мнению Маргарет, суждению которой она доверяла, эта девушка сполна обладала всеми этими качествами и еще многими другими.
      – Сестра Леннокс сказала мне, что считает: мы с вами психологически совместимы, миссис Белл, и высказала уверенность, что я легко справлюсь с работой. – Одра устремила пристальный взгляд на Ирэн, и продолжила: – Но она описала мне ее только в общих чертах. Может быть, вы будете настолько добры, что расскажите о ней поподробнее.
      – Господи, ну конечно! Я ведь должна ввести вас в курс дела! Значит, так. Как вы знаете от Маргарет, вы будете полностью ответственны за нашего младшего ребенка. Нашего единственного сына. Три дочери уже взрослые. Старшая, мисс Пандора, живет дома. Две младших, Фелисити и Антония, находятся в пансионе. Я должна вам объяснить еще вот что, мисс Кентон. Каждый день я уезжаю по своим делам. Я управляю шерстяной фабрикой, которую получила в наследство от отца. Кроме того, у меня в Лидсе есть салон женской одежды «Парижская мода». Уверена, вы его знаете.
      Одра огорченно покачала головой.
      – Нет, к сожалению, не знаю, миссис Белл. Единственный магазин, который мне известен в Лидсе, – это «Торговый дом мадам Харт». Я заходила однажды туда со своей подругой Гвен.
      – Мой магазин не такой большой, как универмаг Эммы Харт, – сказала миссис Белл. – Но импортные французские платья, которые есть у меня, уже начинают конкурировать с теми, которые она продает в своем модельном зале. Однако продолжим. Так как я почти целый день отсутствую, мне нужен ответственный человек, которому я могу поручить ребенка и уход за ним. Такой человек, как вы. Что же касается вашего быта, то у вас будет чудесная спальня, большая и удобная, с окнами в сад. Она на одном этаже с детской, и при ней есть отдельная ванная комната. У вас будет один свободный день в неделю плюс каждое второе воскресенье. Раз в году недельный отпуск. Я предоставлю вам три хлопчатобумажных униформы для лета, а также летнее пальто и шляпу. Такое же количество одежды для зимы. Что же касается вашего жалованья…
      Миссис Белл остановилась, услышав стук, и взглянула на дверь. Она открылась, чтобы впустить молодую пухленькую горничную, которая поспешно толкала перед собой чайную тележку.
      – А, Кора, наконец-то! – воскликнула миссис Белл. – Пожалуйста, будь осторожна. Подкати тележку к камину. Это мисс Кентон, я искренне надеюсь, что она будет жить вместе с нами в Калфер-Хаузе как наша новая няня.
      Тележка внезапно с грохотом остановилась, Кора уставилась на Одру, сузив глаза. Затем, по-видимому, удовлетворенная ее внешним видом, она широко улыбнулась и неуклюже сделала книксен.
      – Рада познакомиться, мисс, – сказала она и двинулась дальше по длинному турецкому ковру, катя тележку с опасной небрежностью.
      Одра дружелюбно кивнула и улыбнулась в ответ.
      – Добрый день, Кора, – ответила она и напряглась, наблюдая за рискованными маневрами горничной.
      Кивком головы Ирэн Белл отпустила Кору, взяла серебряный кувшин и наполнила две большие чашки, заметив:
      – У нас замечательная кухарка миссис Джексон, а дворецкого зовут мистер Эджитер. Я думаю, вы уже видели Доди, другую горничную, когда пришли? Не она ли открывала вам дверь?
      – Вероятно, она, миссис Белл. – Одра встала и, подойдя к тележке, взяла предложенную ей чашку горячего шоколада.
      – Обязательно попробуйте, какие наша кухарка печет корнуэллские пирожки, – воскликнула Ирэн Белл. – О них идет слава.
      – Спасибо. – Одра поставила чашку с дымящимся и пенящимся шоколадом на старинный столик красного дерева, стоящий рядом с диваном, положила полукруглый пирожок с мясом на тарелку и вернулась на место.
      Сделав глоток шоколада, миссис Белл продолжала:
      – Я собиралась сказать, когда вошла Кора, что ваше жалованье составит шестьдесят фунтов в год. Это на десять фунтов больше того, что мы платили последней няне. Маргарет Леннокс предупредила, что будет несправедливо предложить вам меньше шестидесяти фунтов, имея в виду высокую квалификацию, полученную вами в больнице. – Ирэн Белл наклонилась, внимательно глядя на Одру. – Ну как, мисс Кентон, устраивает вас такая работа? – Ее изящная тонкая бровь красноречиво приподнялась.
      Одра была удивлена и обрадована суммой денег, которую ей собирались платить. Она сказала:
      – Работа меня устраивает, миссис Белл. Очень устраивает. Однако я хотела бы познакомиться с вашим малышом, прежде чем окончательно скажу «да». – Одра откровенно посмотрела в глаза миссис Белл, и лицо ее озарила милая искренняя улыбка. – Я абсолютно уверена в том, что он понравится мне, но хочется быть уверенной, что и я понравлюсь ему.
      – Какая чудесная предусмотрительность, мисс Кентон. Я в восторге, просто в восторге от того, что вы станете членом нашей маленькой семьи. – На лице Ирэн Белл, по-прежнему подвижном и выразительном, теперь читалось облегчение и удовольствие. В комнате громко зазвучал ее веселый смех. – Я знаю, что вы понравитесь малышу. Как вы можете не понравиться? Сейчас у него дневной сон, но вы обязательно познакомитесь с ним позже. И прежде чем вы уедете, я хочу показать вам Калфер-Хауз. И познакомить со слугами.
      Автомобиль остановился перед зданием Главного почтамта на городской площади.
      Минуту спустя облаченный в униформу шофер уже открывал дверь, помогая Одре выйти.
      – Большое спасибо, Робертсон, – сказала она, благодарно улыбнувшись.
      – Рад вам услужить, мисс. Всего доброго, мисс. – Коснувшись козырька фуражки, шофер поспешно вернулся на свое место.
      Одра повернулась и шагнула в сторону Гвен, стоявшей у ступеней почтамта, где они условились встретиться.
      Глаза Гвен расширились от изумления. Придя в себя, она бросилась навстречу Одре. Схватив подругу за руку, она воскликнула:
      – Ну не стали ли вы шикарной дамой! Подкатить в роскошном лимузине! Вы только себе представьте!
      Одра не могла удержаться от смеха.
      – Миссис Белл задержала меня в Калфер-Хаузе дольше, чем я предполагала, – объяснила она. – К концу беседы я стала немного нервничать. Мне не хотелось опаздывать и заставлять тебя ждать на холоде. Поэтому она отправила меня в машине.
      – Очень мило с ее стороны! – воскликнула Гвен, на которую, по-видимому, произвела большое впечатление не только машина, но и сама миссис Белл. Заглядывая в лицо Одры, она спросила:
      – Ну что, ты согласилась?
      – Да, Гвен, согласилась.
      – Ой, как я рада, душечка моя! – Гвен обвила Одру руками, крепко обнимая. Одра обняла ее в ответ, и они громко смеясь изобразили что-то вроде джиги.
      Их веселье было прервано мужским голосом, произнесшим:
      – За вами обеими скоро пришлют карету, если вы будете вести себя как сумасшедшие, да еще посреди площади, вот так-то.
      – Ой, привет, Чарли, – сказала Гвен, поднимая взгляд на брата, который засунув руки в карманы и явно потешаясь, возвышался над девушками. – Ты как раз вовремя, как я вижу.
      – Я всегда вовремя, – Чарли Торнтон ухмыльнулся сестре, а затем застенчиво улыбнулся Одре: – Привет, Одра, – сказал он и с плохо скрываемым восхищением протянул ей руку.
      У Одры упало сердце при виде Чарли. Она не ожидала, что он проведет с ними вечер, а он, без сомнения, собирался сделать именно это. Ей хотелось побыть с Гвен вдвоем. Они не виделись несколько недель, и им было о чем поговорить, особенно сейчас, когда она согласилась работать у Беллов.
      – Привет, – ответила Одра в обычной своей спокойной манере, радуясь, что она в перчатках. У Чарли всегда были такие потные руки, даже в холодную погоду. Он вообще был потливым, и, хотя Одра понимала, что он ничего не может с этим поделать, ей это было очень неприятно. Чарли нравился ей как человек, но у нее не было никакого желания иметь его в качестве возлюбленного. Гвен же очень на это надеялась и все время навязывала ей общество брата. Одре хотелось, чтобы подруга перестала это делать. Чарли Торнтон был совсем не в ее вкусе. Не то чтобы он не был привлекательным. Он был высоким, хорошо сложенным, широкоплечим и довольно мускулистым, хотя у Одры было подозрение, что с годами он обрюзгнет. У него были белокурые волосы, светлая кожа и приветливые серые глаза. Черты его лица были мягкими, как и его характер. Одра не могла удержаться от мысли, что временами он бывал как-то глупо сентиментален и почти всегда невыносимо скучен. Она вполне допускала, что у него много достоинств, но инстинктивно чувствовала, что он был слабым человеком и каким-то неудачливым.
      Гвен сказала:
      – Чарли поведет нас чуть позже в кино. Он приглашает нас. Мы пойдем в «Риалто» в Бриггите смотреть новый фильм с Мэри Пикфорд. Не правда ли, это очень мило с его стороны?
      – Да, конечно, – быстро согласилась Одра и заставила себя улыбнуться.
      Как обычно, взяв инициативу в свои руки, Гвен распорядилась:
      – Давайте-ка не будем торчать здесь как три вороны, глазея друг на друга. До начала фильма у нас целый час, так что лучше прогуляемся до «Бетти» и выпьем по хорошей чашке чая.
      Одра и Чарли с готовностью согласились.
      Стало еще холоднее, и снег, зарядивший на весь день, теперь падал мелкими хлопьями. По мере того как на землю быстро опускались сумерки, низкое небо все больше темнело. Чарли взял девушек под руки и повел через городскую площадь к Коммерческой улице, где находилось кафе. Свернув на улицу, они остановились перед витринами магазина Эммы Харт, не в силах оторвать взгляд от того, что там было. Витрины, украшенные к Рождеству, ослепительно блестели в сгущавшейся мгле мигающими цветными лампочками и представляли собой сцены из разных волшебных сказок. Одна из них, посвященная Золушке, изображала ее приезд на бал в блестящей хрустальной карете, другая – Гензель и Гретель перед пряничным домиком, а третья – Снежную королеву во всем ее ледяном величии.
      – Как красиво, – пробормотала Одра, задерживаясь у витрин дольше, чем Гвен и Чарли. Ей вспомнились Хай-Клю и прекрасные рождественские праздники ее детства.
      – Да, совсем как настоящий, – сказала Гвен, потянув ее за руку. – Пойдем, душенька, снег уже валит вовсю. Мы не успеем оглянуться, как промокнем насквозь.
      Гвен взяла Одру под руку и, пока они шли по Коммерческой улице, говорила без умолку, оправдывая свою репутацию болтушки. Чарли, понуро бредший по другую сторону Одры, время от времени вставлял какие-то реплики, но Одра оставалась молчаливой и задумчивой.
      Она вдруг поняла, что поступает несправедливо, так недобро думая о Чарли, который, в сущности, был совершенно безобидным и хотел ей добра. Все Торнтоны хотели ей добра и очень хорошо к ней относились. Миссис Торнтон все время твердила ей, чтобы она считала Медоу своим домом, и даже переделала маленькую кладовку в конце лестничной площадки на втором этаже в спальню для нее. А еще миссис Торнтон уговорила ее не забирать все вещи, и когда она гостила у Гвен в ноябре, то оставила там туалетные принадлежности и ночную рубашку, которой сегодня она и воспользуется.
      А на следующей неделе она опять приедет в Хорсфорт, чтобы встретить с Гвен Рождество. И конечно же, Торнтоны сделают все для того, чтобы она почувствовала себя членом их семьи, своим человеком в их доме, она была в этом уверена. В них было столько великодушия и доброты, а она такая неблагодарная. Одра знала, как будет довольна Гвен, если она поворкует с Чарли, и она решила быть с ним любезной, однако не поощряя его и не подавая ложных надежд. Нельзя допустить, чтобы он неправильно ее понял. Это было бы настоящей катастрофой. А после праздников она объяснит Гвен, мягко и тактично, что не собирается выходить за ее брата замуж.

      Было очень холодное утро. Просто ледяное. Пожалуй, этот день и впрямь окажется самым холодным днем за всю зиму, подумала Одра, о чем и предупреждал вчера садовник, когда она возвращалась с прогулки. Он поставил свою тележку и, глядя в небо, прищурил глаза, затем потянул носом, как будто знал какой-то таинственный способ угадывать такие вещи.
      Тогда-то он и предсказал сегодняшний холод.
      – Завтра вы совсем окоченеете, мисс Одра. Плохая погода идет с Северного моря. Арктическая погода, попомните мои слова, девушка.
      Она никогда не бывала за Полярным кругом, но не думала, чтобы там было холоднее, чем сейчас в ее спальне. Стужа стояла ужасная, и Одре казалось, что ее нос, торчавший из-под одеяла, превратился в сосульку. В арктическую сосульку.
      Она скользнула ниже в кровать, закутав плечи стеганым одеялом так, что оно почти полностью закрывало ее лицо, наслаждаясь теплом. Одеяло было на гагачьем пуху – мистер и миссис Белл купили их чертову дюжину, когда несколько лет тому назад проводили отпуск в Мюнхене.
      Миссис Белл рассказала об этом Одре, когда та переехала в Калфер-Хауз, и объяснила, что больше накрываться ничем не потребуется, кроме простыни под одеялом. Ирэн Белл также предупредила Одру, чтобы она поменяла свою теплую фланелевую рубашку на хлопчатобумажную. Хотя тогда Одра кивнула, сделав вид, что поняла, она не была в этом уверена до конца. Но вечером, ложась спать, она последовала совету и через десять минут испытала приятное тепло, проникающее в каждую клеточку ее тела. Это тепло, исходящее от одеяла, было необыкновенным, и Одра поняла, что миссис Белл была права относительно хлопчатобумажной ночной рубашки. В любой другой было бы слишком жарко.
      Сейчас, вспоминая свою первую ночь в Калфер-Хаузе, она улыбнулась. Раздался бой часов, стоявших на комоде из красного дерева, и она взглянула на них, чтобы узнать, который час. Выло только шесть, но это ее нисколько не удивило. Она привыкла просыпаться в столь ранний Час. Это была старая привычка, оставшаяся от Долгих лет, проведенных в больнице Рипона. К счастью, в Калфер-Хаузе распорядок дня не был таким строгим, и она могла оставаться в постели до семи, даже чуть позже, если бы захотела.
      Одра очень дорожила этим ранним часом, когда вся семья еще спала и бодрствовали только слуги внизу. Она считала этот час своим личным временем и наслаждалась им, нежась в своем пуховом коконе, – ей никуда не нужно было спешить, и она праздно отдавалась потоку мыслей и порой мечтала о будущем.
      А будущее в это декабрьское утро 1927 года рисовалось Одре определенно в розовых тонах.
      Ведь ясно же, что годы, ждущие ее впереди, не могли быть хуже тех пяти лет, которые предшествовали ее переезду в Калфер-Хауз, часто говорила она себе. По природе оптимистка, она всегда смотрела на вещи с положительной стороны, ожидая лучшего. Лучшего ждала она и от людей, несмотря на горький опыт общения с теткой Алисией Драммонд. Похоронив в глубине души страшную обиду, которую нанесла ей эта жестокая женщина, она напоминала себе, что не все жестоки, эгоистичны или бесчестны и что в мире есть немало добрых людей. И Беллы, и слуги в Калфер-Хаузе помогали Одре утвердиться в этой вере. С первого же дня здесь дали почувствовать, что все ей рады, и она никогда не забывала о том, что ей повезло найти такое хорошее место.
      Сегодня исполнился ровно год с того дня, как она начала работать в Калфер-Хаузе.
      С первого же момента, как Одра вошла в этот дом, она испытала чувство, будто все здесь ей близко. Словно после долгого путешествия она возвратилась наконец-то туда, где жила прежде. В какой-то степени это походило на возвращение домой… домой в Хай-Клю. Не то чтобы Калфер-Хауз напоминал ее любимый дом – нет, они были совсем не похожи ни по архитектуре, ни по внутреннему убранству. То, что показалось ей таким знакомым и что она узнала с такой безошибочностью, было присутствие любви в этих стенах.
      Это был для Одры самый счастливый год после того, как умерла мать и горе посетило их маленькую осиротевшую семью.
      Она пришлась ко двору в Калфер-Хаузе.
      Благодаря ее воспитанию, доброму нраву и обаянию, все были рады ее обществу и все любили ее как наверху, так и внизу. Беллы были добры к ней; да и слуги относились не только с уважением и вниманием, но и с дружелюбием.
      После стольких лет экономной, спартанской жизни в больнице Одра оказалась окружена неимоверной роскошью – ничего подобного она не видела даже в Хай-Клю, где денег хватало только на самое необходимое. Все, чем иногда их баловали, приходило от дяди Питера.
      Беллы были преуспевающими, богатыми людьми; они могли позволить себе все самое лучшее. А благодаря щедрой натуре миссис Белл, в доме царило изобилие.
      Из кухни миссис Джексон появлялись самые изысканные кушанья, и Одра получила шанс испробовать такие деликатесы, как паштет из гусиной печенки, икру и копченую лососину. Хрустальные блюда с конфетами, орехами и рахат-лукумом стояли на маленьких столиках в голубой гостиной, чтобы каждый, кто хотел, мог полакомиться ими, и даже ежедневная еда для детской вряд ли могла называться ежедневной из-за ее необыкновенного вкуса. Такие блюда, как пудинг с мясом и почками, вареники с яблоками, пирог с яйцом и беконом, тушеная баранина с луком и картофелем по-ирландски, ростбиф из свинины, телятина или молодой барашек, были так вкусны, что просто слюнки текли. Для Одры миссис Джексон оказалась первым кулинаром, который мог бы посоперничать с поварским искусством ее матери. Больше всего Одре нравились «Небесные поросята», теплый шоколадный десерт, таявший во рту, и «Радость разбойника» – горячее блюдо из картофеля, сдобренного медом и мускатным орехом, которое было идеальным гарниром к седлу барашка. Она попросила у миссис Джексон рецепты этих блюд. Бывали и особо торжественные случаи, когда дворецкий, мистер Эджитер, по указанию мистера Белла, подавал ей бокал искрящегося охлажденного шампанского. С этим вином она уже была знакома, так как дядя Питер в качестве обязательного подарка привозил в Хай-Клю бутылку шампанского, чтобы отпраздновать день рождения ее матери или Рождество. Мама всегда разрешала ей, Фредерику и Уильяму выпить по маленькому бокалу.
      Кроме восхитительной еды и марочных вин, которые, казалось, лились неиссякаемым потоком в Калфер-Хаузе, там было множество других вещей, которые усиливали общее впечатление полнейшего изобилия.
      Бесчисленные вазы и чаши с цветами и экзотическими растениями украшали каждую комнату на нижнем этаже; самые последние журналы и газеты, новые романы и другие книги были разложены на больших круглых столах в библиотеке, в кабинете миссис Белл и особенно в маленькой семейной гостиной, где все имели обыкновение собираться по вечерам. Кресла и диваны с горками подушек – соблазнительно мягкие, а на подлокотники были положены пушистые шотландские мохеровые пледы, которые в холодные вечера можно было накинуть на ноги или на плечи.
      Как ни была Одра на первых порах удивлена и даже ошеломлена подобной роскошью, собранной в этом доме, постепенно она привыкла к ней. Конечно же, она получала удовольствие от комфорта и изысканной пищи, но не придавала им очень большого значения. Она была счастлива в Калфер-Хаузе потому, что ее хозяева и штат слуг были хорошими людьми, искренне заботившимися друг о друге и взаимном благополучии.
      Помимо радостей, которые приносила Одре работа, прошедший год был замечателен и в других отношениях.
      Письма, приходящие от братьев, были теперь намного бодрее; они писали в том же оптимистичном ключе, что и самые первые послания. Оба наконец-то нашли хорошую работу в Сиднее. Уильям устроился в отдел распространения в сиднейской газете «Морнинг геральд». Фредерик стал личным секретарем фабриканта, некоего Роланда Матисона, и Одра радовалась за них и гордилась тем, что они сумели справиться и с постигшей их на первых порах неудачей, и с серьезными препятствиями. Сознание того, что они больше не терпят нужды, сделало ее постоянное чувство тоски по ним не таким острым.
      К тому же она и Гвен могли теперь проводить вместе много времени. Миссис Белл любезно разрешила ей приглашать Гвен в Калфер-Хауз с ночевкой; а еще Одра ездила в Хорсфорт, чтобы провести свой выходной день с Гвен. Иногда они ездили на трамвае в Лидс, чтобы побродить по магазинам и полюбоваться витринами, так что вскоре она стала вполне прилично ориентироваться в городе. Довольно часто они ходили в кино, а недавно видели первый звуковой фильм «Джазовый певец» с Элем Джолсоном в главной роли.
      Июнь был особенно счастливым месяцем для Одры, главным образом, из-за того внимания, с каким все отнеслись к ее двадцатилетию. Как это было непохоже на прошлый год, когда она провела свой день рождения в полном одиночестве. На сей раз открытки от братьев пришли не только вовремя, но даже на два дня раньше. А на третий день в детской было устроено торжество с подарками от Беллов и слуг.
      В субботу, на той же неделе, миссис Торнтон и Гвен устроили для нее праздник в Медоу. На лужайке перед домом был накрыт великолепный чай со множеством угощений. Стол под белой скатертью ломился от лакомств: сандвичей с огурцами и помидорами, йоркширского пирога со свининой, бисквита, пропитанного вином, клубники со сливками, а также от больших чайников с горячим чаем. Вдобавок ко всему был торт-мороженое с надписью «С днем рождения, Одра», выведенной розовой сахарной глазурью, и с двадцатью розовыми свечками по краю. От каждого члена семьи Торнтонов Одра получила маленький, но со значением подарок. После чая все отправились в дом потанцевать под новый патефон Гвен. Пластинки были самые что ни на есть модные. Танцевали чарльстон под мелодии «Черного дна», «Неправда ли, она мила» и «Да, сэр, это моя малышка» и медленный фокстрот – под «Голубые небеса» и «Среди моих сувениров». Всем было очень весело в тот вечер.
      На праздник пришли Чарли и его братья Джереми и Харри, а также Майк Лесли, его лучший друг и пара приятелей из медицинского колледжа. Чарли не упускал случая оказать Одре знаки внимания, хотя она делала все возможное, чтобы не поощрять его к этому…
 
      Когда в прошлом декабре Одра переехала в Лидс и поселилась у Беллов, она нашла случай поговорить с Гвен о ее брате. В самой тактичной форме она объяснила подруге, что как ни хорош Чарли, он не для нее. Она попросила Гвен больше не обнадеживать Чарли. Гвен сказала, что все понимает, и согласилась не «раздувать пламя». Но Одра заметила обиду в глазах подруги и быстро добавила, что Чарли, как таковой, тут совершенно не виноват – мужчины ее пока не интересуют. Она объявила тогда, причем очень твердым голосом, что не намерена выходить замуж и обзаводиться семьей до тех пор, пока ей не исполнится по крайней мере тридцать.
      Гвен с удивлением и скепсисом посмотрела на нее, но от замечаний удержалась. До прошлого месяца, а точнее, до пятого ноября, когда она приехала в Верхний Армли на праздник сжигания на костре чучела – главы «Порохового заговора».
      Миссис Белл сказала Одре, что она может пригласить Гвен переночевать в Калфер-Хаузе, так как на следующий день у них обеих был выходной. После праздничного ужина в детской – очередного шедевра миссис Джексон – они, как только стемнело, отправились разжигать костер, который Фиппс, садовник, уже приготовил на площадке в саду. Они веселились вместе со всем семейством, смотрели на фейерверк, размахивали палочками бенгальского огня, принесенными миссис Белл, и ели обжигающие горячие каштаны и запеченную картошку, доставая их из углей костра. А потом они вдвоем отправились в приходской зал Церкви Христа на Ридж-Ройд, где устраивались праздник и танцы по поводу сжигания чучела.
 
      Одра впервые увидела того молодого человека недалеко от толпы, собравшейся вокруг огромного костра.
      Он стоял в одиночестве возле крыльца, прислонясь к стене зала, и курил сигарету. С беззаботным видом бросив окурок на землю и раздавив его носком ботинка, он взглянул на суету вокруг костра и, заметив Одру, улыбнулся.
      Одра в этот миг тоже посмотрела на него и испытала странное чувство, прежде ей не знакомое. Словно накатила слабость и нечем стало дышать, будто ее ударили.
      Лицо молодого человека было хорошо освещено пламенем костра, и она заметила, какой необычной была его внешность.
      Темные волосы с треугольным выступом над широким лбом, разделенные пробором, зачесаны на одну сторону. У него были темные брови и светлые глаза. Черты лица – четкие и тонкие. Но по-настоящему поразила ее душевная чистота его облика.
      Их глаза встретились. Молодой человек посмотрел на нее пристальным, испытующим взглядом.
      Она покраснела до корней волос и быстро отвернулась.
      Минуту спустя, когда она и Гвен повернулись, чтобы войти в приходской зал, молодого человека у стены уже не было, и Одра почувствовала разочарование.
      Войдя внутрь, она поискала его глазами, но напрасно. Она ждала, что он вернется, но он не приходил, и танцы потеряли для нее всякий интерес. Одра почти неотрывно смотрела на дверь и молилась про себя, чтобы он вернулся. Было в нем что-то такое, что заинтриговало ее.
      Хотя Одру несколько раз приглашали танцевать и приглашения принимались, большую часть вечера она просидела на длинной скамье рядом с девушками, оставшимися без кавалеров. Она была вполне удовлетворена ролью наблюдателя, глядя на танцующих, особенно на Гвен, кружившуюся по очереди с местными парнями и, очевидно, получавшую от этого огромное удовольствие. Одра подумала, что ни один из партнеров Гвен не был таким красивым, как темноволосый молодой человек.
      Одра почти уже потеряла надежду, что он появится снова, когда вдруг он торопливо вошел в дверь, раскрасневшийся и слегка запыхавшийся, и встал в дальнем конце зала, оглядываясь.
      В тот самый момент, когда дирижер оркестра объявил последний вальс, он заметил ее. Его глаза засветились, и он через весь зал направился к ней. Слегка улыбнувшись, он спросил, не согласится ли она потанцевать с ним.
      Охваченная внезапной внутренней дрожью, не в состоянии вымолвить ни слова, Одра, кивнув, встала.
      Он оказался выше, чем она думала – по меньшей мере около метра восьмидесяти, – с длинными ногами и, несмотря на худощавость и стройность, широкоплечим. В нем была легкость и естественность, мгновенно передавшиеся Одре, а двигался он даже с некоторым щегольством. Он вывел ее на середину зала, умело обхватил руками и, когда оркестр заиграл «Голубой Дунай», закружил в вальсе.
      Во время танца он сделал несколько ничего не значащих замечаний, но Одра, лишившаяся дара речи, продолжала молчать, понимая, что ничего связного выговорить не сможет.
      – В чем дело, может быть, кошка съела ваш язык? – спросил молодой человек.
      Одра лишь прошептала в ответ:
      – Нет.
      Посмотрев на нее с любопытством, молодой человек нахмурился, но ничего больше не сказал и, по-видимому, погрузился в свои мысли или сосредоточился на танце.
      Когда музыка смолкла, он вежливо поблагодарил ее, проводил назад к скамейке и, поклонившись, ушел.
      Одра следила за ним глазами, пока он шел к двери. Когда же он исчез в темноте зимней ночи, она стала гадать, кто он и увидит ли она его когда-нибудь снова. Ей так этого хотелось.
      Позднее, когда они торопливо шли по Таун-стрит, возвращаясь в Калфер-Хауз, Гвен неожиданно выпалила:
      – Должна сказать, что для девушки вроде тебя, утверждающей, что она не интересуется мужчинами, столбняк, в который ты впала, танцуя последний танец с тем парнем, по меньшей мере странен. Одно могу сказать, Одра, он принесет тебе несчастье. Да, точно несчастье, моя милочка.
      Испуганная этим заявлением, Одра спросила:
      – Как ты можешь такое говорить? Ты ведь совсем не знаешь его.
      Гвен со свойственной ей собственнической манерой взяла Одру под руку и сказала:
      – По одному его виду можно понять, что это сущий дьявол. Я всегда с подозрением отношусь к красавчикам. С ними нужно быть начеку. Они обычно заканчивают тем, что разбивают сердце какой-нибудь бедняжки, а может быть, даже два или три сердца. Тебе было бы гораздо лучше с кем-нибудь вроде нашего Чарли. Ведь ты знаешь, как он относится к тебе, душенька. И он ничуть не изменился.
      Одра не ответила, замечание о молодом человеке вызвало у нее раздражение. Она нашла его безосновательным и в данных обстоятельствах просто нелепым. Даже слишком бесцеремонным, если уж на то пошло. И впервые за все время их дружбы она рассердилась на Гвен. На следующее утро, все еще негодуя, Одра всячески избегала разговоров о прошлом вечере, и они с Гвен больше не говорили о незнакомце.
      Но Одра не могла не думать о нем.
      Все дни напролет она вспоминала те или иные подробности, связанные с тем вечером, с ним: как он смотрел на нее, пристально и задумчиво, своими зелеными глазами, самыми зелеными из всех, какие она когда-либо видела; бурные чувства, которые он пробудил в ней и которые она раньше считала существующими только в романах, стоящих на полках миссис Белл; невыразимое изящество, с которым он вел ее в танце, и настоящую, классическую красоту его лица, так редко встречающуюся у мужчин.
      Теперь, почти два месяца спустя, Одра все еще спрашивала себя: почему она ни разу не столкнулась с ним в Верхнем Армли? Она все время ждала этого и не переставала искать его, бродя по окрестностям с мальчиком, порученным ее заботам. Она была убеждена, что молодой человек был отсюда, потому что говорил он, как местные.
      Одра опять вернулась к мыслям о нем, и в ее ушах ясно зазвучал его голос, а перед глазами возникло его лицо. Несмотря на теплое одеяло, ее неожиданно пронизала дрожь, и вся она покрылась гусиной кожей. Одра обхватила руками свое тело, стараясь согреться. И представила его лицо рядом со своим на подушке, пытаясь вообразить, что она будет чувствовать, если он поцелует ее, прикоснется к ней, обнимет ее. С той самой краткой встречи таинственный темноволосый незнакомец превратился в наваждение, вторгаясь в ее мысли в самое неподходящее время.
      Одра открыла глаза, желая унять незнакомое ей томление. До того, как она встретила его и танцевала с ним, ей не приходилось испытывать сексуальное влечение, и теперь странные новые чувства смущали, пугали и одновременно возбуждали ее. Она зарылась лицом в подушку, пытаясь отогнать воспоминания, и обнаружила, как это часто случалось с ней в последние недели, что не может забыть его лицо, его необыкновенные глаза. Она знала, что страстно желает его.
      Повернувшись на спину, Одра лежала совсем неподвижно, уставившись в потолок широко раскрытыми немигающими глазами, и думала, что будет делать, если так и не встретится с ним. Смятение охватило ее и тут же рассеялось. Одра верила в то, что они обязательно встретятся и узнают друг друга. Очень хорошо. Она чувствовала это всем своим существом.
      Грохот в коридоре за дверьми ее спальни нарушил тишину раннего утра.
      Одра вздрогнула от неожиданности и, приподняв голову, прислушалась. Раздалось приглушенное восклицание, потом тихое неразборчивое бормотание, а затем топот ног в соседней с ее комнатой детской.
      Одра поняла: Кора делает утреннюю уборку. Наверняка горничная уронила ведерко с углем, что было обычным явлением. Бодрая и веселая Коpa оказалась добрейшей души девушкой, но более неловкого человека Одра в своей жизни не встречала. Дня не проходило, чтобы что-нибудь не разбилось, и виновником этого, как ни грустно, всегда была бедная Кора.
      Раздался громкий стук в дверь, и появилось сияющее лицо горничной.
      – С добрым утром, мисс Одра.
      – Доброе утро, Кора, – ответила Одра, приподнявшись на локте и улыбаясь в полутьме.
      – Ничего, если я войду, мисс Одра? Разжечь для вас камин?
      – Да, конечно.
      Пухленькая маленькая Кора, одетая в полосатую розовую утреннюю униформу, крутилась по комнате, как юла. Не долго думая, она вывалила уголь на совок для золы в камин и подбежала к огромному окну.
      – Сегодня так холодно, мисс. Арктическая погода, говорит Фиппс. Да-да он говорит, что сегодня такой холод, что у бронзовой обезьяны могут отмерзнуть яйца, вот что он говорит…
      – Как ты можешь, Кора!
      – Так он мне сказал, мисс.
      – Но ты не должна повторять такие вульгарные слова, – мягко упрекнула горничную Одра.
      – Наверное, не должна, по крайней мере в вашем присутствии, мисс Одра. – Это было сказано извиняющимся тоном, но с довольно нахальной ухмылкой, после чего Кора заторопилась назад к камину. – А что вы делаете завтра вечером, мисс Одра? – спросила она.
      – Ничего особенного. Две следующих недели у моей подруги мисс Торнтон будут ночные дежурства в лечебнице, поэтому я не пойду ни на какие новогодние вечера. Я останусь в Калфер-Хаузе.
      – Но вы ведь знаете, что мистер Эджитер всегда устраивает вечера для слуг. – Кора посмотрела на нее через плечо с подкупающей улыбкой и весело добавила: – В прошлом году вы так стеснялись, когда только начали здесь работать, что не захотели к нам спуститься, но я надеюсь, что этот Новый год вы встретите с нами ой, я очень надеюсь, мисс Одра.
      – Ну конечно, Кора. Мистер Эджитер уже пригласил меня, и я с радостью выпью вместе со всеми бокал шампанского в полночь… за тысяча девятьсот двадцать восьмой год.
      Мальчика звали Теофил, а сокращенно Тео, и Одра искренне привязалась к нему за этот год, что провела с ним.
      У него была странная внешность – он не некрасив, но и хорошеньким его нельзя было назвать.
      Когда она увидела его впервые, то решила, что он в высшей степени оригинал. Так оно и оказалось. Проявлялось это не только в его внешности, но и во многом другом. У Теофила было пухленькое, абсолютно круглое лицо, несколько напоминающее пудинг, только бело-розовый, а не цвета теста. Его светлые волосы, мягкие, шелковистые и прямые, часто падали ему на глаза – наблюдательные и черные, напоминающие два маленьких ярких уголька, и тогда он нетерпеливым движением откидывал их назад.
      Одра часто думала, что такие черные глаза и белокурые волосы не слишком-то хорошо сочетаются, но в этом был весь Теофил. Он словно состоял из отдельных частей, каждая из которых была очень милой, но не подходила к остальным.
      – Ты у нас оказался плохо пригнанным, да, мой малыш? – шепотом бормотала Одра, расчесывая его волосы. Обычно, прежде чем отправится с ним куда-нибудь, она уделяла несколько минут приведению в порядок его внешности, и это утро не было исключением. Она положила щетку для волос и, немного отступив, окинула мальчика критическим взглядом, наклонив голову, затем протянула руку, расправила его галстук, удовлетворенно кивнула и, нагнувшись, запечатлела поцелуй на его щеке.
      – Ну вот, ты и готов! – воскликнула она и взяла его за руки, помогая спрыгнуть со стола. – Ты блестишь сегодня как новенький пенни.
      Тео посмотрел на нее серьезными глазами, удивительно мудрыми и проникновенными для шестилетнего ребенка.
      – Надеюсь, доктор тоже так подумает.
      Подавив улыбку, Одра ответила:
      – Я в этом уверена. Ну, теперь беги повидаться с мамой, пока я соберусь, чтобы мы могли идти.
      – О да, лучше мне сделать это побыстрее. Пока она не уехала в Лидс. Сегодня я должен получить карманные деньги.
      С важным лицом Тео прошествовал к двери и исчез в коридоре.
      Одра посмотрела, как он идет маленькими, но решительными шагами, и отвернулась, смеясь про себя. Затем она пересекла просторную и уютную детскую. У нее оставалось несколько минут до того, как она спустится с мальчиком вниз, и она грелась, повернувшись спиной к камину и думая о своем питомце.
      Теофил Белл не переставал удивлять и забавлять Одру. Он был не по годам развитым ребенком, но это раннее развитие не было неприятным.
      Повариха как-то назвала его «старомодным», и это определение подходило к нему как нельзя лучше. Одру не удивляло, что он был таким серьезным и сдержанным. Большую часть своей детской жизни он провел со взрослыми; даже его сестры были намного старше его. Пандоре, которая весной вышла замуж и уехала из Калфер-Хауза, было двадцать два года. Антония и Фелисити заканчивали свое образование в Швейцарии – одной было девятнадцать, другой восемнадцать лет. Все три сестры были утонченными, развитыми и хорошо образованными девушками; они много путешествовали и росли в доме, где бывали многие люди и велись самые радикальные разговоры. Естественно, что они, тоже будучи умудренными не по годам, оказывали влияние на своего маленького брата. Девушки называли Тео «запоздалой мыслью», и, хотя Одре такое определение не нравилось, так как она считала его недобрым, она сознавала, что какая-то доля правды в нем есть. Миссис Белл родила Теофила в сорок два года, когда уже и не ожидала, что может забеременеть. Она как-то сказала Одре, что «Тео, слава Богу, избежал участи родиться в ознаменовании климакса». Одра считала маленьким чудом то, что Беллы не попались в обычную в таких случаях ловушку: они не стали баловать и портить Тео, как это часто случается с единственным сыном, появившемся у родителей в позднем возрасте и ставшим их единственной гордостью и утешением. Конечно, его желаниям время от времени потакали, но это почти не отражалось на нем, к тому же он не был склонен к непомерным требованиям и не был капризным.
      Тео был очень похож на свою мать. Он, без сомнения, унаследовал от Ирэн Белл быстрый ум и любознательность. И если иногда он нервировал взрослых своей прямолинейностью, то в остальном он был хорошим ребенком и очень послушным. За весь год пребывания Одры у Беллов он ни разу не доставил ей неприятностей.
      Громкий бой часов, раздавшийся из спальни, напомнил Одре о времени – пробило десять. У Тео болело горло, и, хотя ему было лучше, сегодня она вела его на осмотр к врачу.
      Она поспешно прошла в другую комнату, взглянула на себя в зеркало, пригладила рукой волосы, подстриженные летом, затем подошла к стоявшему в углу шкафу. Она достала теплое зимнее пальто и шляпу, а также толстый шерстяной шарф с перчатками в связи с «арктической» погодой, которая, по предсказанию садовника и впрямь пришла в эти края.

      Его звали Винсент Краудер, и он был своего рода мятежником. Он родился в 1903 году, за пять минут до полуночи, в двенадцатый день июня, во время такой страшной грозы, какой новый век еще не видел. Крепкий, здоровый, девятифунтовый младенец явился в этот мир, громко крича и размахивая кулачками, с красным, искаженным от крика лицом и так бурно проявлял свой темперамент, что доктор сказал акушерке, что поведение новорожденного сравнимо только со свирепостью разыгравшейся стихии.
      Впоследствии мать называла его Буревестником. И она меньше других была удивлена, когда ее непокорное дитя превратилось в непокорного мужчину, бывшего к тому же «белой вороной» и всегда выделявшегося из толпы.
      В каком-то смысле он был рожден, чтобы всюду находиться в центре внимания и притягивать других силой своего характера, необыкновенной внешностью и обаянием, которым природа наделила его в избытке. Кроме того, на пользу ему шло и еще одно качество, называемое его отцом «хорошо подвешенным языком».
      Винсент, первенец Элизы и Альфреда Краудеров (всего детей у них было восемь), будучи ребенком, отличался почти девической миловидностью, но с годами она превратилась в настоящую мужскую красоту. По поводу присутствия в нем сильного мужского начала ни у кого и никогда не возникало сомнений. Оно просто бросалось в глаза. Поэтому женщины, млея, буквально падали к его ногам уже с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать лет. Он был сведущ во всем, что касалось отношений с ними, и в совершенстве постиг правила любовных игр в совсем еще юном возрасте. Теперь ему было двадцать четыре года.
      Он был необыкновенно хорош собой. Особенно сильное впечатление производила яркость его внешности. Блестящие черные волосы и черные брови резко контрастировали со светлой кожей щек, чуть розоватого, подобно цветку персика, оттенка. У него были холодноватые зеленые глаза – цвета светлого турмалина, опушенные густыми черными ресницами. Его глаза и кожа были предметом зависти его сестер, как, впрочем, и многих других женщин.
      Столь впечатляющему колеру и красивому профилю как нельзя лучше соответствовала безупречная атлетическая фигура – рост около ста восьмидесяти – с хорошо развитой мускулатурой, крепкой, подтянутой, без единой капли жира.
      Всегда безукоризненно аккуратный, Винсент считал себя кем-то вроде денди, любил хорошую одежду и носил ее со вкусом и изяществом. Он выглядел полным франтом, куда бы ни шел, особенно на танцевальной площадке, где его непринужденность и притягательная внешность особенно бросались в глаза.
      Он был любимцем матери. Его братья и сестры знали об этом и не ревновали. Более того, они разделяли это восторженное отношение. Братья восхищались им, сестры – боготворили.
      Только отец относился к нему, как к самому обычному человеку.
      Альфред Краудер любил своего первенца, но не питал в отношении него никаких иллюзий. Бывший старший сержант шотландского полка морской пехоты, Альфред был ветераном двух войн: воевал с бурами в южно-африканской пустыне и с немцами на полях Фландрии. Он прекрасно знал людей и побудительные мотивы их поступков, угадывал, что скрывается порой за обманчивой внешностью, и его сын не был исключением. Он очень хорошо знал ему цену.
      Альфред понимал, что в мальчишке было немало дьявольского своеволия, не говоря уже о темпераменте и большой доле тщеславия. Он считал, что слишком уж броская красота Винсента была не к добру. Но будучи реалистом, Альфред понимал, что в беспокойстве о старшем сыне, рожденном с лицом героя-любовника, не было никакого толка. Оно не могло ничего изменить. Старший Краудер верил: то, что должно случиться, обязательно случится. Такой фаталистический взгляд на жизнь объясняется влиянием его матери Марты, ирландки, говаривавшей ему, когда он еще был мальчишкой: «Что должно быть, то и будет, Альф, и ничего с этим не поделаешь. Все предопределено свыше – вся эта жизнь, которую каждый из нас, несчастных, должен прожить этом жестоком мире».
      Отец и сын были хорошими приятелями. Они с удовольствием распивали пинту пива, частенько по выходным заходили в паб и вместе ездили на скачки в Донкастер или Йорк, особенно летом. Нo несмотря на это мужское товарищество, между ними не было той близости, какую можно было бы ожидать. Настоящим другом Винсента, которому он поверял свои тайны, была его мать. Была и будет до самой своей смерти.
      Красота Винсента Краудера совсем не означала, что он был тупицей. Совсем наоборот. Он был сообразителен и умен и обладал способностями к аналитическому мышлению, которые еще пригодятся ему в дальнейшей жизни, как и хорошая память.
      Будучи выходцем из рабочего класса, он оставил муниципальную школу в Армли в четырнадцатилетнем возрасте и нашел себе работу в одной из местных пошивочных мастерских. Но эта работа ему быстро надоела, главным образом потому, что была не интересна. Его привлекали строительство и проектирование, и он часто сожалел, что не имел возможности изучать архитектуру.
      Уйдя из пошивочной мастерской, Винсент какое-то время проработал на кирпичном заводе, пока наконец не нашел себе место в строительной фирме. Он все время старался побольше узнать о своей профессии. Ему нравилось работать на открытом воздухе, и он получал большое удовольствие, видя, как новое здание принимает форму и растет в соответствии с замыслом архитектора.
      Винсент собирался поступить в вечернее училище в Лидсе, чтобы выучиться на чертежника, но все время откладывал, отвлекаемый более приятным времяпрепровождением. Он любил танцевать, а когда был мальчишкой, читал запоем. Никаких других сколько-нибудь сильных увлечений у него не было. В основном все свое свободное время он проводил за выпивкой с друзьями, и обычно его можно было найти у стойки бара в одной из местных пивных, осушающего кружки пива или изучающего информационный листок розового цвета с результатами скачек, который публиковался каждый день и был его библией.
      Холодным субботним утром в конце декабря Винсент был занят тем, что изучал листок и раздумывал над тем, на каких лошадей ставить во время сегодняшних донкастерских скачек. В особенности же его интересовал забег, который должен был состояться в час дня. Он сопоставлял наиболее значащие факты, учитывая достоинства и недостатки тренеров, жокеев и лошадей, тщательно взвешивал шансы.
      Винсент сидел за столом, стоящим посреди кухни в цокольном этаже дома Краудеров в Армли. Это был высокий, построенный в викторианском стиле одноквартирный дом с двумя верхними этажами и большими мансардами под крышей. Кухня, из большого окна которой виднелась часть сада и двора, была просторной и уютной. Обставленная в стиле гостиной, как принято в этих местах, она выглядела очень привлекательно.
      Главное место в ней принадлежало камину. В действительности это была йоркширская кухонная плита, потому что в ней сочетался открытый очаг с прилегающей печью. В очаге имелся специальный кронштейн, на который можно было подвесить чайник или кастрюлю, а также котел для воды. В целом это сооружение имело около четырех с половиной футов в высоту и столько же в ширину.
      Черная чугунная плита была увенчана массивной каминной полкой из полированного дерева. На ней стояли затейливые часы с боем, два бронзовых подсвечника, банка с табаком, подставка для трубок Альфреда и коробка с лучинами. Плиту окружала толстая медная решетка, которую каждую пятницу кто-нибудь из девочек чистил специальным порошком, и она блестела как золото в пляшущем свете, отбрасываемом пламенем, поднимающемся по заднему своду трубы. По обеим сторонам камина стояли два кресла с подголовниками, с зеленой обивкой «мокет», а на полу между ними был постелен большой цельнотканый ковер с ярко-красными розами по темно-зеленому фону.
      Кухня изобиловала розами – любимыми цветами хозяйки дома. Розовые и белые пышные розы гирляндами спускались по обоям, чтобы встретиться с алыми вьющимися розами, расцвечивающими зеленый линолеум; розы были изображены на белом фарфоре, которым были уставлены полки уэльского посудного шкафа, стоящего в углу; подушки, вышитые желтыми розовыми бутонами, лежали на темно-зеленом кожаном диване, придвинутом к дальней стене.
      Это была веселая комната с атмосферой радости и дружелюбия. Кухня была средоточием домашней жизни семьи, но этим утром она оказалась непривычно пустой.
      Винсент был один.
      Он радовался возможности посидеть в кои-то веки в тишине за своим любимым делом – выбором потенциальных победителей скачек, не отвлекаясь на шум и галдеж, так часто устраиваемые его братьями и сестрами.
      Отпив чая, он вернулся к листку, хмурясь от напряжения. Он занимался им уже почти целый час. Наконец выбрав несколько лошадей, он записал их имена на клочке бумаги и снова внимательно просмотрел список. Затем, удовлетворенный, медленно кивнул и потянулся за пачкой сигарет „Вудбинс".
      Откинувшись на спинку стула, Винсент задумчиво курил.
      Казалось, без всякой причины, он внезапно подумал о той девушке. В который раз? Она почему-то возникла перед его мысленным взором, когда он меньше всего этого ожидал. Он виделся с ней лишь однажды, но, когда закрывал глаза, то представлял ее так ясно и с такими подробностями, как будто знал всю жизнь.
      Впервые заметив ее, стоящую у костра возле приходского зала, он инстинктивно почувствовал, что она не принадлежит к тому типу женщин, с кем мужчина может просто весело провести время. Отношения с ней могли быть только серьезными.
      А так как он не хотел завязывать серьезных отношений ни с какой девушкой, ибо они могли бы привести к ужасному бремени супружества, то он сбежал, ища спасения в «Белой лошади» за игрой в дартсы и за выпивкой с друзьями. Но когда время подошло к десяти, он бросился назад и бежал весь путь до зала бегом в надежде протанцевать с ней последний вальс.
      Она так стеснялась, была такой скованной и неприступной, что поставила его в тупик, и он покинул зал совершенно обескураженный и озадаченный, спрашивая себя: зачем она вообще согласилась танцевать с ним? Она легко могла отклонить его приглашение.
      Но он не мог забыть ее. Винсент вздохнул, глубоко затянулся сигаретой и, выпустив вверх кольца дыма, следил за тем, как они плывут и тают. И он решил, что думы о миниатюрной Венере Милосской с яркими голубыми глазами и потрясающими ногами были бесполезной тратой времени. Она скорее всего улетучилась, так же, как эти кольца дыма. С того самого вечера у костра он взял себе за правило заглядывать на несколько минут на танцы в приходском зале, проверяя, нет ли ее там, и внимательно смотрел по сторонам, когда оказывался по делам на улицах Армли. Однако он ни разу с ней не столкнулся. Более того, ни один из завсегдатаев приходского зала, ходивших на танцы каждую среду и субботу, не знал, кто она. За последние два месяца он бессчетное число раз расспрашивал о ней. Единственной информацией, которую ему удалось получить, было то, что ее пышногрудая белокурая подружка, тоже безымянная, работает медсестрой в лечебнице. Но много ли было ему от этого толку. Он решил, что у него столько же шансов снова встретить синие глаза, как снежный ком в преисподней.
      – Возможно, это и к лучшему, – пробормотал он. – Все, что мне нужно, это надежная… черта с два, не нужно мне этого.
      В этот момент входная дверь распахнулась так неожиданно и с такой силой, что Винсент испуганно вздрогнул. Ледяной воздух ворвался в кухню, обдав его холодом. Вместе с холодом в кухне появились Лоретт и Мэгги, две из трех его сестер.
      Они побывали в кооперативном магазине, где делали покупки на неделю, и каждая из них несла две наполненные до краев хозяйственны сумки. На них были темно-синие зимние пальто, зеленые с черным клетчатые шотландские шапочки и в тон им длинные шерстяные шарфы. Холодный ветер разрумянил их щеки, ставшие похожими на блестящие алые яблоки, а их носы превратил в ярко-красные вишни. Глаза сестер сверкали, и во всем их облике было столько живости и веселья, что Винсент тоже радостно улыбнулся.
      – Привет, – произнесли сестры одновременно, улыбаясь Винсенту во весь рот.
      – Привет, красавицы, – сказал он в ответ и воскликнул: – Ради Бога, закрой эту дверь Мэгги.
      – Ой, извиняюсь. – Двенадцатилетняя Мэгги толкнула дверь ногой. Она захлопнулась с такой силой, что матовое стекло задребезжало.
      – Осторожно! – крикнул Винсент и покачал головой, немного сердясь на нее.
      Мэгги пробормотала снова «извиняюсь» и проследовала за старшей сестрой к столику рядом с раковиной, на который поставила сумки с продуктами.
      Повернувшись к брату и расстегивая пальто, Лоретт спросила:
      – Что так тихо, Винсент. Где все остальные?
      – Наверху. Или ушли.
      – Кто наверху? – спросила Мэгги, как всегда любопытная. Скинув пальто, она бросила его на диван.
      – Повесь-ка его, юная леди, – сказала Лоретт, строго взглянув на сестру.
      Мэгги скорчила гримасу, но сделала, как ей было велено.
      – Так кто наверху?
      – Наша мама. Она убирает передние комнаты. И Джек – он читает Дэнни. Мама говорит, что сегодня он должен оставаться в постели из-за сильной простуды, – объяснил Винсент.
      – Я так и знала. Я знала, что ему нисколько не станет лучше! – пронзительно закричала Мэгги, драматически закатывая глаза и демонстрируя преувеличенную тревогу. – Я говорила маме. Он кашлял и кашлял всю ночь. Бедный маленький Дэнни, он всегда болеет. Но что вы хотите, он жe самый тщедушный поросенок в помете. – Она сочувственно прищелкивала языком, как умудренная опытом зрелая матрона, и закончила не терпящим возражения тоном: – Поздние дети часто слабы здоровьем.
      Винсент отвернулся, сдерживая смех. Мэгги была непредсказуемой девчонкой. Никто никогда не знал, что ожидать от нее. Их отец говорил, что она иногда рассуждает, как древняя старуха.
      Однако Лоретт все это совсем не показалось забавным, и она взглянула на свою младшую сестру строго и осуждающе. Она считала, что временами Мэгги становилась слишком дерзкой и что она видит и слышит слишком много для ее возраста. Но Лоретт ничего не сказала. Она подошла к шкафу для верхней одежды и убрала туда свои вещи. Затем из шкафчика над раковиной достала чашку с блюдцем и села за стол рядом с Винсентом. Сняв с чайника чехол, попробовала, горяч ли он, и налила себе чаю, добавив молока и сахара.
      Все это время Винсент наблюдал за ней с выражением нежности на лице. Его беспокоила судьба Лоретт. Около года назад она вышла замуж за их кузена Джимми, но брак оказался неудачным. Три месяца назад она вернулась домой, и Винсент вздохнул с облегчением. Он знал, что их союз был обречен с самого начала, и никогда не находил времени для кузена, которого считал мокрой тряпкой.
      Лоретт отличалась мягким и добрым характером и была ненамного моложе Винсента – ей было двадцать два. Они всегда были очень дружны. У нее была приятная внешность – светлые волнистые волосы, тонкие черты лица и серые с поволокой глаза, взгляд которых казался загадочным и как бы исходящим из самой души. Высокая и стройная, она сложением несколько напоминала брата, но по-настоящему похожа на него была маленькая Мэгги с ее по-цыгански черными волосами, треугольником выступающими над лбом, и большими зелеными глазами – точной копией его глаз. Олив, средняя сестра, внешне больше походила на Лоретт, но у нее тоже были темные волосы, и она унаследовала от матери светло-голубые глаза. Олив, которой было двадцать лет, вышла замуж в восемнадцатилетнем возрасте за дружка своего детства Хэла и теперь жила с ним по соседству.
      Мэгги подошла к сидящим за кухонным столом Винсенту и Лоретт.
      Встав рядом со своим любимым братом, она положила одну руку ему на плечо, а другой швырнула на стол пачку „Вудбинса" вместе с мелочью.
      – Вот твои сигареты, дорогой наш Винсент. И не вздумай выкурить их все сразу. Потому что еще раз я на улицу не пойду. Кто бы меня об этом не попросил. Даже ты. Вот так. – Плюхнувшись рядом с Винсентом на стул, она добавила, бросив на него вызывающий взгляд: – Если хочешь знать, мне надоело быть для каждого в этом доме девочкой на побегушках.
      Откинув назад голову, он громко воскликнул:
      – Какая же ты сегодня непокладистая! А за сигареты спасибо, малышка.
      – Просто не могу поверить, что все куда-то ушли… в такую жуткую погоду… на улице убийственный холод, Винсент, – сказала Лоретт. – Куда они могли пойти?
      – Папа в парикмахерскую постричься. Фрэнк, неутомимый наездник, в конюшни Хардкасла, помогает тренировать лошадей. А ученый Билл в библиотеку возвращать книги.
      – Понятно. – Лоретт отпила чай из чашки и после короткой паузы спросила: – Олив не заходила сегодня утром?
      – Нет, еще не заходила.
      – Я рада, что мы с ней не разминулись. Мы сегодня собирались пойти на вечер старинных танцев, и мне нужно с ней договориться. – Лоретт помолчала и улыбнулась брату от внезапно пришедшей ей в голову мысли: – А ты бы не хотел пойти с нами, Винсент?
      – Я бы хотела! – очень серьезно воскликнула Мэгги, переводя взгляд на сестру. – Разреши мне пойти с тобой и Олив, Лоретт. Пожалуйста.
      – Нет, нельзя, ты еще маленькая, – отрезала Лоретт. – Ну как, Винсент, что ты думаешь?
      Он покачал головой.
      – Нет. Хотя за приглашение спасибо.
      – Но почему же нет? – настаивала Лоретт. – Тебе бы понравилось. Соглашайся, скажи, что пойдешь.
      Он еще решительнее покачал головой.
      – Туда он идти не хочет, Лоретт! Там ему не интересно, – закричала Мэгги, – по субботам он всегда ходит в пивную. Но сначала заходит в приходский зал и оглядывает там всех девушек, вот что я слышала. Готова поспорить, что именно поэтому он часами стоит, прихорашиваясь, перед зеркалом. Не удивительно, что папу это просто сводит с ума. Он тщеславен, наш Винсент, и любуется собой. Он все время смотрит на себя в зеркало, можно подумать, что он девушка.
      Винсент в ярости уставился на сестру.
      – Ты становишься нахальной маленькой дрянью, ты знаешь это, наша Мэгги?
      Застыв на своем стуле, Мэгги пронзительно закричала:
      – Смотри, чтобы папа не услышал, что ты так меня называешь, наш Винсент! А то он так тебе врежет, что ты улетишь очень далеко отсюда.
      – Как бы не так, – выпалил в ответ Винсент.
      – Ну-ка, вы двое, успокойтесь, – вмешалась Лоретт, сердито глядя на брата с сестрой. Она погрозила пальцем Мэгги.
      – Ты в своем возрасте слишком много себе позволяешь, так что впредь следи за собой. А ты, Винсент, должен бы понимать, что нельзя с ней так разговаривать. И ведь ты знаешь, что маме это тоже не нравится.
      – Да, – пробормотал Винсент, сердясь на себя за то, что позволил девчонке вывести его из себя.
      Мэгги, искренне раскаиваясь в том, что дразнила брата, облокотилась на стол и заглянула в его холодное и неприступное лицо. Раздосадованная, она сказала тихо:
      – Я виновата, Винсент, прости меня, – и, дотянувшись до его руки, сжала ее. – Давай опять будем друзьями. Кстати, ты сказал, что дашь мне что-то за то, что я пошла за твоим «Вудбинсом».
      – Если ты не будешь вести себя прилично, я надеру тебе уши, – проворчал Винсент.
      – Вот это да! – выдохнула Мэгги. – В таком случае я в последний раз выполнила твое поручение, Винсент Краудер. Ты не держишь своих обещаний.
      Сам не зная почему, он вдруг начал смеяться. С веселым блеском в глазах он протянул руку и взъерошил волосы Мэгги. Затем подвинул к ней шестипенсовик.
      – Вот тебе, малышка, положи в свою копилку.
      Мэгги смотрела на него, светясь от счастья.
      – Ну нет. Я собираюсь потратить это немедленно. Спасибо.
      Винсент задумался. Закурив сигарету, он тихо проговорил:
      – Ты не думаешь, что пора решить вопрос с Джимми, Лоретт. Ты заходила в Лидсе к адвокату… по поводу развода.
      – Да, конечно, у меня как раз назначена встреча с ним в следующую субботу. Джимми на все согласен, – сказала Лоретт.
      – Папа так будет рад это услышать! – провозгласила Мэгги, прежде чем Винсент успел что-либо сказать. – Он всегда считал твой брак неудачным, Лоретт. Он говорит, что вот так и рождаются идиоты… я имею в виду, когда женятся двоюродные брат и сестра и у них появляются дети.
      Лоретт посмотрела на нее в изумлении. Она побледнела, ее мягкие серые глаза затуманились. Она, пошатываясь, встала, бросилась к ведущей на лестницу двери и резко ее открыла.
      – Пожалуй, я пойду помогу маме, – хрипло прошептала она и бросилась вверх по лестнице.
      Винсент в ярости повернулся к Мэгги.
      – Ты никогда ничему не научишься, девица! Почему, ради всего святого, ты вечно треплешь языком и суешься не в свое дело?
      – А что я такого сказала? – запричитала Мэгги. – Ведь папа в самом деле не одобрял, что она вышла замуж за Джимми Уэллса.
      Винсент резко поднялся, клокоча от гнева. Он смотрел на свою младшую сестру, еле сдерживаясь. Ему потребовалось все его самообладание, чтобы не ударить ее. Он хотел схватить и трясти ее так, чтобы все в ней задребезжало. Наконец он выговорил:
      – Ты знаешь, так же хорошо, как и я, как переживает Лоретт из-за того, что она не забеременела.
      Непоколебимая в своей правоте, Мэгги заявила:
      – Ну, если то, что говорит папа, правда, так даже хорошо, что этого не случилось, это же факт!
      Винсент поднял глаза к потолку и громко застонал.
      – Бабьи сказки! Наш папа всегда отстает от времени, ибо живет вчерашним днем. – Он прошел через комнату к шкафу и достал оттуда свое пальто.
      Мэгги воскликнула:
      – Куда ты?
      – Куда-нибудь, чтобы быть подальше от тебя.

      Винсент увидел ее через витрину зоомагазина. Сначала он не мог поверить собственным глазам. Он стоял, застывший на месте, с изумлением вглядываясь в нее. Затем заслонив глаза руками от света, прижался к самому стеклу. Да, это была она – собственной персоной. Стояла и разглядывала волнистых попугайчиков. Потом он заметил находившегося рядом с ней ребенка. Сердце Винсента упало.
      Неужели она замужем? Нет, этого не могло быть. На танцах она была без кольца. И безусловно, она слишком молода, чтобы иметь такого большого сына. Нет, скорее всего это ее брат. И она, по всей видимости, собирается купить ему попугайчика, так же, как и он, решивший купить какую-нибудь птичку или зверька своему маленькому братику Дэнни. Поэтому он и отправился в этот магазин.
      Ну что ж, подумал Винсент, от стояния на улице нет никакого толка, так что лучше уж войти внутрь. Его рука автоматически потянулась к галстуку, он поправил узел, затем, глубоко вздохнув, открыл дверь магазина.
      Звон колокольчика заставил девушку оглянуться на дверь. При виде его глаза ее расширились. По-видимому, она была так же поражена, как и он за минуту до этого.
      Винсент улыбнулся ей.
      Она улыбнулась в ответ, и на ее щеках обозначились ямочки.
      Он подумал, что у нее самая умопомрачительная улыбка из всех, что ему приходилось видеть. Ободренный ее дружелюбием, он направился через магазин к ней.
      По-прежнему повернувшись в его сторону, она следила за ним со все возрастающим интересом.
      Остановившись перед девушкой, Винсент отметил ожидающее выражение ее глаз. Он снял шляпу и, снова улыбнувшись, сказал:
      – Извините… Мне бы хотелось узнать, помните ли вы меня?
      – Ну конечно, помню. Мы танцевали последний вальс в приходском зале… в ночь костра. И должна извиниться за то, что не поблагодарила вас тогда за приглашение на танец. Вы, должно быть, подумали, что я вела себя невежливо.
      Она была леди. Пораженный, испытывая смятение, он стоял, не сводя в нее глаз. Голос изменил ему, как и привычное спокойствие. С чего бы девушке такого воспитания интересоваться подобными ему? – думал он, все крепче сжимая в руках свою шляпу. Чувство огромного разочарования охватило его. Она была для него недоступна. В этом не было никакого сомнения. И так же, как она не могла вымолвить ни слова на танцах, он лишился дара речи теперь и чувствовал себя полным идиотом.
      Воцарилось неловкое молчание.
      Нарушил его мальчик, спросивший пронзительным тонким голоском:
      – Как вас зовут?
      Девушка воскликнула строго, но тихо:
      – Ну, как же ты так! Это грубо! Следи за своими манерами, молодой человек.
      – Я Винсент Краудер, – быстро ответил он, ухватившись за представившуюся возможность. Он удивился тому, что его голос звучит вполне нормально; это помогло ему восстановить утраченную было уверенность в себе. Посмотрев вниз на мальчика, он широко улыбнулся ему, благодарный судьбе за его присутствие.
      Ребенок повернул к Винсенту свое маленькое умное личико и, протянув руку, заявил:
      – А я Теофил Белл из Калфер-Хауза, Верхний Армли.
      Винсент пожал ему руку и, пытаясь говорить так же торжественно, как и он, сказал:
      – Я очень рад нашему знакомству. Надеюсь, мои слова тебя не обидят, но у тебя очень необычное имя, просто удивительное имя, парень.
      – Оно означает «любимый Богом» по-гречески, – объяснил Теофил, важно выпячивая свою маленькую грудь. Он слегка улыбнулся Винсенту и добавил: – Но ты можешь звать меня Тео для краткости.
      – Это очень мило с твоей стороны, большое спасибо, так я и буду тебя называть.
      Подняв голову, Винсент посмотрел на девушку. Он откашлялся и, полностью обретя самообладание, а с ним и дерзкую невозмутимость улыбнулся ей своей самой обворожительной улыбкой.
      – Вот, – сказал он, – теперь вы знаете мое имя. Могу я иметь честь узнать ваше?
      – Да, конечно, мистер Краудер. Я Одра Кентон. – Ее улыбка была такой же теплой и приветливой, как и его, и она протянула ему руку.
      Приняв ее, Винсент удивился тому, каким твердым и сильным было ее рукопожатие. И какой маленькой была сама рука, как и вся девушка – крошечная и изящная. Он удерживал ее руку дольше, чем было необходимо, будучи не в состоянии отпустить ее и глядя в чистые, очень яркие синие глаза, которые напомнили ему о васильках. Неожиданно он подумал: «Я не могу позволить этой женщине уйти. Никогда. Ни за что. Я хочу, чтобы она осталась со мной на всю жизнь».
      Он был чрезвычайно потрясен такой мыслью.
      Моргнув, Винсент наконец отпустил ее руку и отвел взгляд, пораженный неправдоподобностью своих чувств. Сама идея женитьбы была для него абсурдной, а уж жениться на этой девушке – положительно смехотворна. Она была не такая, как все. Особенная. Леди. И вряд ли он, ученик каменщика, будет ей сколько-нибудь интересен. Очевидно, она была родственницей Беллов, принадлежавших к местной аристократии, важных людей с кучей денег и земли. Да и, помимо всего этого, женитьба в настоящее время совсем не входила в его планы, ему нужно было еще пожить и погулять, прежде чем он даст привязать себя к женскому фартуку. Такая затея годилась только для дураков. Ведь ему исполнится всего двадцать пять в июне.
      Все эти мысли пронеслись в его голове за несколько секунд, и теперь ему хотелось немедленно убежать из магазина и скрыться, пока не поздно. Но он с раздражением обнаружил, что не может сдвинуться с места. Его ноги, казалось, приросли к полу. Он почувствовал себя не в своей тарелке, ему было неловко с самим собой, а значит, и с ней, и он продолжал мять в руках поля своей фетровой шляпы.
      Теофил потянул Винсента за пальто и сообщил:
      – Мы ищем волнистого попугайчика, мистер Краудер. А что вы хотите купить?
      Слава Богу, что здесь этот мальчик, снова подумал Винсент, а вслух сказал:
      – Честно говоря, я и сам точно не знаю. – Переключив все свое внимание на ребенка, он наклонился к нему и доверительно сообщил: – Понимаешь, Тео, я пришел купить что-нибудь своему маленькому брату. Ему четыре года. Но когда я уходил из дома, то не догадался спросить у него, кого бы ему хотелось. Так что теперь я в затруднении. Ты кажешься мне очень опытным молодым человеком по части домашних животных и птиц. Может быть, ты посоветуешь мне что-нибудь?
      – Дайте мне минуту подумать. – Тео с умудренным видом кивнул, поджал губы, и его лицо приняло крайне сосредоточенное выражение. Он обвел своими наблюдательными глазами зоомагазин, вплотную подошел к Винсенту и сказал: – Это довольно трудно. Предложить что-нибудь стоящее, я имею в виду. Понимаете, выбор здесь небольшой.
      Услышав эти слова, сказанные с такой прямолинейностью, Винсент расхохотался:
      – Смотри, чтобы мистер Хэррисон этого не услышал. Он считает, что у него самый лучший зоомагазин в Армли.
      – Так оно и есть, потому что это единственный магазин, – ответил Тео, улыбаясь во весь рот и, очевидно, чрезвычайно довольный собой.
      – Маленькие мальчики должны быть видны, но не слышны, – заметила Одра, однако это увещевание прозвучало уж очень мягко. Смех щекотал ей язык и мелькал в глазах. Она взглянула на Винсента и, пожав плечами, пробормотала: – Ну что тут можно поделать?
      – Он в самом деле забавный чудак, – заметил Винсент.
      Тео, поочередно поглядывая на каждого из них, наконец остановил взгляд своих черных, блестящих, как бусинки, глаз на Винсенте, который, по-видимому, заворожил его.
      – Я думаю, вы должны купить своему брату попугайчика, – сказал он. – По крайней мере, у мистера Хэррисона их много, и есть, из чего выбрать. Пойдемте, мистер Краудер, я вам покажу. – Он потянул Винсента за рукав. – Как его зовут? Вашего брата?
      – Дэнни.
      Винсент позволил мальчику подвести себя к клеткам с птицами, во множестве стоящим вдоль стены магазина. Какое-то время они вдвоем с интересом их рассматривали, затем Винсент проговорил с восхищением в голосе:
      – Должен сказать, Тео, они очень красивые.
      Одра присоединилась к ним. Винсент моментально почувствовал, что она остановилась рядом. Его беспокоили чувства, которые она пробуждала в нем, и сильное физическое влечение. Ему хотелось взять ее за руку, вывести из магазина и пойти с ней куда-нибудь, где они были бы одни. Он хотел сжать ее в объятиях, он страстно желал близости с ней. Желание становилось неодолимым – он почувствовал, как его лицо обожгло жapoм, и мучительно сглотнул, пытаясь сосредоточиться на птицах.
      В это момент Одра сказала:
      – Тео хочет вон того справа, мистер Краудер. Того, что в зеленой клетке. Что вы скажете? Он вам нравится?
      Винсент только кивнул. Тео объявил:
      – Одра покупает его для меня, мистер Краудер.
      – Ну не везучий ли ты парнишка? – пробормотал Винсент.
      – Да, везучий. Давайте, мистер Краудер, выберите попугайчика для Дэнни. За ним легко ухаживать. Его не нужно прогуливать, как собаку, и прокормить стоит недорого.
      – Верно, – согласился Винсент. Он опять овладел собой, и они с Одрой переглянулись, забавляясь ребенком.
      Тео продолжал настаивать.
      – Вы только посмотрите вот на этого. Какая красивая птица. Держу пари, что Дэнни она понравится. Это прекрасный экземпляр австралийского длиннохвостого попугая: зеленовато-желтое тело с ярко-синим оттенком на щечках и в перьях хвоста и с коричневыми полосками вдоль крыльев.
      – Длиннохвостый? – повторил Винсент озадаченно. Он нахмурился, глядя на Тео. – Я думал, что это волнистый попугайчик.
      – Он и есть волнистый и происходит из семейства попугаев, в котором триста пятнадцать видов птиц с яркой окраской, – сообщил гордо Тео, с удовольствием демонстрируя свои познания. – Неразлучники, лори, какаду, различные австралийские попугаи и ара – и это лишь некоторые их них. Я всегда хотел попугая. Я собирался научить его говорить. Чтобы он говорил грубые слова. Но когда покупаешь попугаев, нужно быть осторожным. Из-за орнитоза. Это попугайная лихорадка, и она заразная, даже люди могут ею заразиться. Немного похоже на воспаление легких. Жаль, что у мистера Хэррисона нет крупных попугаев. Приходится покупать волнистого. Но когда-нибудь у меня будет настоящий попугай.
      Глядя на Тео в изумлении и качая головой, Винсент сказал:
      – Для такого маленького мальчугана ты, безусловно, настоящий кладезь познаний, Тео. Это точно. Похоже, что ты проглотил энциклопедию. Это оттуда ты черпаешь все эти факты?
      – Нет, я получаю их от Одры, – объяснил Тео. – Она очень умная, и за то время, пока она со мной, многому меня научила. Моя мама говорит, что она самая лучшая няня из всех, которые у меня были. Если вы не хотите купить для Дэнни волнистого попугайчика, купите ему одну из тех канареек. Они из семейства вьюрков. – Тео указал Винсенту на других птиц и продолжал: – Они тоже красивые, но лучше всего в них то, что они по-настоящему поют. Я уверен, что Дэнни был бы рад иметь кенаря. Но придется научить его петь. Я имею в виду кенаря, а не Дэнни.
      – Да, я понимаю, – сказал Винсент рассеянно. Няня, повторил он про себя. Значит она няня мальчика, а не богатая родственница Беллов. Одна из их служащих. Хотя для него это не меняло положения ни на йоту. Все-таки Одра Кентон была леди. Но леди, которая сама зарабатывала себе на жизнь. Обедневшая аристократка, решил он. Возможно, она не была такой уж недосягаемой для него.
      Надежды Винсента окрепли.
      Втроем они пошли по Таун-стрит.
      Винсент нес клетку с птицей, купленную Одрой. В конце концов они купили одинаковых волнистых попугайчиков, но Винсент попросил Джо Хэррисона оставить у себя его клетку, сказав, что вернется за ней позднее. А потом он спросил Одру, может ли он проводить ее и мальчика до Калфер-Хауза. Она сказала – да. Подняв клетку одной рукой, он другой открыл дверь магазина и пропустил их вперед, улыбаясь при этом от уха до уха и поздравляя себя с удачей.
      Теперь они шли по улице бок о бок, ровным шагом и в ногу, ни о чем не разговаривая, но установившееся между ними молчание не вызывало чувство неловкости. Тео резво скакал впереди, как веселый щенок.
      Хотя был уже почти полдень, погода все еще оставалась холодной, но ветер стих – день был ясным, и все вокруг сверкало от выпавшего снега. Небо над ними, такое высокое и огромное, было лазурно-синим, безоблачным, чистым и омытым серебристым светом холодного зимнего солнца.
      Все получилось просто чудесно, думала Одра, со счастливой улыбкой оглядываясь вокруг. Волна радости поднималась в ней, наполняя все ее существо приятным чувством тепла. День, подобный этому, был доказательством тому, что все в жизни возможно.
      Абсолютно все.
      Винсент глубоко дышал. Морозный воздух прочищал легкие, и он чувствовал себя здоровым и сильным, как это всегда с ним бывало в такую ясную и бодрящую погоду. Он незаметно взглянул на Одру и подумал, как элегантно она выглядит в сером пальто и темно-фиолетовой шляпе. Он был горд тем, что идет с ней рядом, что его видят вместе с ней на Таун-стрит – главной магистрали Армли, которая, как всегда в субботу, была очень оживленной.
      Винсент твердо решил, что, прежде чем они придут к Калфер-Хаузу, он куда-нибудь ее пригласит, и немного нервничал по этому поводу. Если она откажет, он будет чувствовать себя последним дураком; но если он не пригласит ее сейчас, другой возможности может и не представиться. Он размышлял над тем, куда поведет ее, если она согласится. Это была проблема. Может быть, стоит позвать ее к ним домой завтра на встречу Нового года? Нет, это не годится. Бедняжка будет ошеломлена его шумным семейством. Кроме того, в день их первого свидания он хотел побыть с ней наедине. Он ломал голову, стараясь придумать что-нибудь стоящее.
      Одре, тоже погруженной в свои мысли, казалось, будто она плывет по воздуху, такой она чувствовала себя окрыленной. Два месяца ее не оставляла надежда на то, что они встретятся снова. Но когда он вошел в зоомагазин, она очень растерялась. Сначала. А потом, всего через несколько минут, происшедшее показалось ей совершенно естественным. Она знала, что это должно было случиться. Она больше не испытывала неловкости, охватившей ее тогда на танцах, и нисколько не стеснялась в его обществе. Говоря по правде, совсем наоборот.
      Он оказался еще красивее, чем представлялся в воспоминаниях, и так же хорошо одет, как тогда на танцах. Он бы чудесным молодым человеком, очень к себе располагающим, а тем, как он повел себя с Тео, он понравился ей еще больше. Одра улыбнулась. «Понравился» было совсем не то слово. Оно не передавало ее чувств. В зоомагазине она поняла, что влюбилась в него. Краем глаза она взглянула на Винсента. Он был для нее единственным мужчиной.
      Единственным мужчиной, который навсегда останется для нее желанным.
      Она подняла глаза на Винсента, и он тоже посмотрел на нее. Их взгляды слились. Он нежно улыбнулся ей. И она улыбнулась в ответ с некоторой робостью. В эту минуту они прочли мысли друг друга и, не отводя глаза, затаили дыхание. А затем, все поняв без слов, моментально отвернулись и продолжили свой путь в молчании, глядя прямо перед собой.
      Немного спустя Винсент заговорил:
      – Я надеюсь, что не покажусь вам слишком любопытным, если спрошу, как долго вы работаете у Беллов?
      – Год, – ответила Одра. – В действительности, мистер Краудер, сегодня ровно год, как я начала работать в Калфер-Хаузе. Потому я и купила Тео птицу – это подарок к годовщине.
      – Это они должны делать вам подарки, – резко вырвалось у него. И сам не зная почему, он почувствовал, что в нем поднимается неприязнь к семейству Беллов.
      Одра уловила эту странную неприязненную интонацию и взглянула на него с любопытством, на какой-то момент озадаченная. Но затем она мило улыбнулась и произнесла:
      – Они сделали, мистер Краудер. Сегодня утром за завтраком.
      – Ну хорошо, меня это радует. – Винсент довольно громко откашлялся и продолжал: – Вы ведь не здешняя, я определяю это по вашей речи. Вы говорите без лидского акцента. Так откуда вы?
      – Мой родной город – Рипон, там я и жила до прошлого года. А вы бывали в Рипоне, мистер Краудер?
      – Да, бывал, на скачках. Это красивое место, – в его зеленых глазах появился задорный блеск, – и везучее для меня. Не скрою от вас, мне всегда удавалось выиграть шиллинг или два на рипонских скачках, к тому же там очень приличные пабы.
      Одра кивнула.
      – Да. А вы отсюда, мистер Краудер?
      – О да, я местный. Родился и вырос в Армли. И, послушайте, вы не будете против, если я попрошу вас называть меня Винсент? Каждый раз, когда вы говорите мистер Краудер, мне кажется, что вы обращаетесь к моему папе.
      Одра рассмеялась.
      – Конечно, я не против, а вы должны звать меня Одрой.
      – Договорились, – воскликнул он и, внезапно остановившись, взял ее руку.
      Она нахмурилась.
      Винсент быстро проговорил:
      – Хотите пойти куда-нибудь со мной сегодня вечером, Одра. Мне бы хотелось пригласить вас в какое-нибудь хорошее место. Может быть, в Лидс – потанцевать? Скажите, что вы согласны. Пожалуйста. – Он улыбнулся своей самой обезоруживающей улыбкой, не сводя с нее глаз.
      – К сожалению, я не могу. Понимаете, у меня…
      – Вам не нужно вдаваться в объяснения, – оборвал он ее, и голос его зазвучал огорченно и обиженно. – Я понимаю. – Он слегка покраснел.
      – Нет, вы не понимаете, Винсент, – возразила Одра твердо. – Я собиралась сказать, что сегодня вечером я работаю. Но с удовольствием пойду с вами куда-нибудь в свой следующий свободный вечер. Это действительно так.
      – Вот как, – выдохнул он, на мгновение потеряв самообладание. Но оно тут же вернулось к нему, и он радостно улыбнулся. – Тогда все в порядке. А когда он будет – ваш следующий свободный вечер?
      – В эту среду.
      Его лицо вытянулось.
      – Так долго. О, Господи. Ну ничего. Но в среду можно пойти только на приходские танцы. Как вы отнесетесь к тому, чтобы пойти туда?
      – Я пойду туда с радостью… с вами. – Одра вдруг застеснялась.
      Винсент посмотрел на нее долгим взглядом.
      – Да, – сказал он, – и я тоже.
      Они снова двинулись к дому Беллов и через несколько секунд оказались у ворот Калфер-Хауза, где Тео уже поджидал их. Когда они остановились, Винсент повернулся к Одре и произнес:
      – Я встречу вас здесь у ворот в среду ровно в семь.
      – Но вам совсем не нужно утруждать себя. Правда. Я сама смогу найти дорогу к приходскому залу.
      – Нет. Я не хочу, чтобы вы шли туда одна.
      – Ну что ж, очень хорошо.
      Он передал ей клетку с птицей.
      – До свидания, мистер Краудер, – сказал Теофил. – Надеюсь скоро увидеться с вами. Тогда вы скажете мне, понравился ли Дэнни его попугайчик.
      – Обязательно, Тео. До встречи, паренек.
      Винсент, слегка улыбнувшись, приподнял шляпу и ушел.
      Одра смотрела, как он спускается с холма широкими быстрыми шагами. Один раз он повернулся и, увидев ее, помахал рукой. Она махнула ему в ответ. Затем взяла Тео за руку и повела его по подъездной аллее, рассеянно слушая его веселую болтовню.
      Когда они подошли к дому, Одра внимательно на него посмотрела, думая о многих счастливых днях в этом доме, выпавших на ее долю в последнее время. И тогда интуиция подсказала ей, что жить в Калфер-Хаузе ей осталось недолго.
      «Сегодняшний день был началом, – подумала она. – Началом моей жизни с Винсентом Краудером.
      Он – моя судьба. А я – его».
 
      Они поженились пять месяцев спустя.
      Одних это очень удивило, других – нет.
      Венчание состоялось в Церкви Христа в Верхнем Армли в субботу, солнечным июньским днем, два дня спустя после дня рождения Одры и за неделю до того, как свой день рождения отпраздновал Винсент.
      Невеста была в голубом. На ней было простое, но элегантное платье из крепдешина, которое смоделировала она сама, а выкроить и сшить его ей помогли швеи из «Парижской моды» миссис Белл. Ее шляпа-макше была из голубого шелка, покрытого шифоном; туфли на высоких каблуках из серой замши и из такой же замши длинные, доходившие до локтя перчатки довершали наряд. В руках она держала букет из нежно-алых роз, ландышей и стефаний.
      Гвен Торнтон была подружкой невесты, а Лоретт Краудер – ее посаженной матерью. Обе были в одинаковых платьях из сизо-серого с рисунком из желтых роз креп-жоржета и в шляпах из простроченного серого шелка. В руках каждой был букет желтых роз.
      Когда девушки суетились и хлопотали вокруг нее в прихожей Калфер-Хауза, Одра подумала, какие они хорошенькие: обе высокие и белокурые, полные свежего очарования молодости. Ей было приятно, что они сопровождают ее.
      Мистер Белл любезно согласился на роль посаженного отца, и по проходу между рядами в церкви Одра шла, опираясь на его руку. Это была красивая старая английская церковь норманнской архитектуры с великолепными витражами.
      Когда орган заиграл с полной силой и под высокими сводами храма зазвучала мелодия гимна «Совершенная любовь», Одра почувствовала комок в горле, глаза ее наполнились слезами, и ее охватила тоска по братьям. Однако понимая, что не может позволить себе разрыдаться, она взяла себя в руки. Высоко подняв голову, она посмотрела в сторону алтаря, где ее ждал Винсент; рядом с ним стоял его брат Фрэнк, который был его шафером.
      Любовь, светившаяся на его лице, и искреннее восхищение вернули ей самообладание и уверенность в себе, и она подумала, как он красив в своем новом, с иголочки, темно-синем костюме, накрахмаленной белой рубашке и серебристо-сером шелковом галстуке.
      Остановившись перед алтарем, мистер Белл отступил в сторону, и Винсент занял его место. Его присутствие и доброе выражение на лице священника моментально рассеяли чувство одиночества, ранее охватившее ее.
      Слова преподобного Бакстера, казалось, омывали душу Одры: «В радости и горе… в богатстве или в бедности… оставив мысли о других». Конечно, она оставила мысли о других. Разве может ей понадобиться кто-нибудь другой, кроме Винсента? Даже подумать об этом было невозможно.
      Свадебная церемония была окончена, прежде чем она осознала это.
      Они стали мужем и женой. Она стала миссис Винсент Краудер.
      Одра шла к выходу из церкви, теперь уже опираясь на руку своего мужа, под торжественные звуки органа; радостная, ликующая мелодия «Свадебного марша» Мендельсона заполнила церковь.
      Новобрачные всего на несколько минут задержались на ступеньках церкви, чтобы сфотографироваться и принять поздравления от семьи Винсента, его друзей, Беллов и Маргарет Леннокс, которая приехала из Рипона специально на свадьбу.
      А затем, среди всеобщего веселья, осыпанные потоком конфетти и риса, они бросились к машине, ожидавшей их у церковных ворот. Фил, дядя Винсента, подвез их к Калфер-Хаузу, где миссис и мистер Томас Белл устраивали для них свадебный завтрак с шампанским.
      Прижавшись к своему молодому мужу на заднем сиденье машины, Одра улыбнулась и перевела взгляд на золотое кольцо на пальце. Она не думала, что может быть так счастлива.

      В лунном свете окна Одра казалась серебряной статуей.
      Она неподвижно стояла у окна и пристально смотрела на море, опершись рукой на подоконник и так изогнувшись, что из глубины комнаты был виден ее профиль. На белую атласную рубашку, тонкую, как струйка дыма, падал, отражаясь, свет полной луны, и в полумраке комнаты она светилась и блестела, как чистое серебро.
      В неподвижной фигуре Одры было что-то эфемерное, призрачное. Оставаясь незамеченным, Винсент смотрел на нее, застыв в дверях, не в силах оторвать от нее взгляд и желая продлить этот момент, запечатлеть этот образ в своих мыслях и памяти.
      Она показалась ему совсем нереальной, как будто была частью какого-то сна, который привиделся ему когда-то давно и теперь снится вновь. Он почувствовал, что, если пошевельнется или заговорит, вся сцена нарушится и исчезнет, как это бывает со всеми снами, и она будет потеряна для него навсегда.
      Желание вспыхнуло в нем, острое и неотступное, как всегда, когда она была рядом. Ни одну женщину он не желал так сильно. Когда они приехали сюда, в отель «Виктория» в бухте Робин Гуда, на исходе субботнего дня, он не смог совладать с собой. Сдерживаемые эмоции, желание, постоянно подавляемое и обуздываемое в течение пяти месяцев, вырвалось из-под контроля в ту самую минуту, как они очутились одни в номере. Он повлек ее на постель, даже не дожидаясь, пока они распакуют вещи.
      В течение пяти дней они почти не покидали свой номер.
      Он сделался увлеченным и опытным учителем, с наслаждением и радостью отдаваясь этой роли, она – внимательной и усердной ученицей, страстно стремящейся ему угодить. Через пару дней она начала преодолевать свою застенчивость, и теперь их любовные ласки не вызывали в ней ни малейшего чувства неловкости. Она полностью отдавалась ему, и на ее лице было написано восхищение им. Он был преисполнен радости, обнаружив, что матушка-природа наделила его робкую и застенчивую девственницу глубоко скрытой чувственностью, так же, как и его самого. Co счастливым волнением он видел, что ее темперамент становится таким же горячим, как и его собственный.
      Как он любил ее, эту нежную пылкую молодую женщину, которая теперь принадлежала ему… и принадлежала навсегда. Его женщина. Его любовница. Его жена.
      Сознание того, что он обладает ею до кончиков ногтей, будоражило его. Один взгляд на нее разжигал в нем огонь. Он не отводил глаз от ее тоненькой, но такой женственной фигуры, отчетливо вырисовывавшейся под струящимся атласом, облегающим ее тело. Она была тонкокостной, но все линии ее тела были соблазнительно округлыми. Ее высокая грудь, обтянутая шелком, была такой упругонапряженной, что он видел остро выступающие соски.
      Жар охватил его поясницу, в паху возникла тупая боль.
      Его мужское естество восстало с необычайной силой. Такого взрыва желания он еще не знал за те пять дней и ночей, которые провел с нею. Опьянение ею не шло ни в какое сравнение с тем, что он испытывал от близости с другими женщинами.
      Он сделал шаг вперед. Его движение нарушило тихую неподвижность воздуха.
      Она повернула голову к двери и, увидев его, улыбнулась.
      Подойдя к ней, Винсент очень нежно обхватил руками ее лицо и заглянул в самую глубину ее глаз. В тусклом свете они казались чернильно-темными. Он наклонился и, целуя ее лоб, глаза и щеки, почувствовал соленый вкус ее слез.
      Испугавшись, он отпрянул назад в смятении.
      – Одра, в чем дело, любимая? Разве ты не счастлива со мной?
      Возбуждение улеглось.
      – О, Винсент, я счастлива. Конечно, счастлива. – Она прижалась к нему и, обхватив руками его спину, положила голову на его гладкую обнаженную грудь. Глубокий вздох вырвался из ее груди.
      – Что же тогда? Чем ты так огорчена?
      – Я не огорчена, правда, совсем не огорчена. – Она еще теснее прижалась к нему, надеясь, что этим рассеет его тревогу. Она так сильно любила его, всем сердцем, всей душой всеми помыслами. Ей не хотелось, чтобы он неправильно истолковал ее слезы.
      Медленно выговаривая слова, она сказала:
      – Я стояла здесь, ожидая тебя и восхищаясь красотой моря в лунном свете, и вдруг представила себе, сколько бесконечных милей океана тянется отсюда до Австралии. И внезапно я так затосковала по Уильяму и Фредерику. Это было похоже на острую боль в груди, как будто ее очень сильно сдавило. Мне стало так грустно и так захотелось, чтобы они были здесь, в Англии. Хоть где-нибудь. Пусть в другом городе. Все равно, лишь бы под одним со мной небом… и потом я вспомнила нашу свадьбу и заплакала. О, как бы мне хотелось, чтобы они были там, чтобы они видели наше венчание. – Одра снова вздохнула, но это был легкий, едва слышимый вздох. – В церкви был момент, как раз перед тем, как священник обвенчал нас, когда я почувствовала себя совсем одинокой. Это было ужасно.
      – Да, я понимаю, – нежно пробормотал Винсент, гладя волосы Одры и сжимая ее в объятиях. – Конечно, ты скучала по своим братьям и хотела, чтобы они присутствовали на твоей свадьбе, это вполне естественно. – Он поцеловал ее в макушку. – Но с того момента, как мы поженились, ты уже не одна. И никогда больше не будешь одинокой. У тебя теперь есть я.
      – Я это знаю, Винсент. А у тебя есть я.
      – И я никогда не забуду, как ты выглядела тем субботним утром в церкви, Одра. Не забуду до конца жизни. Ты была такой чудесной в своем голубом платье. Ты всегда должна носить голубое, этот цвет очень идет тебе, любимая.
      Он почувствовал, как она улыбается, уткнувшись ему в грудь, и понял, что грусть ее уходит. Он был рад этому.
      Она попросила:
      – Винсент, скажи мне снова… то, что говорил прошлой ночью.
      Он тихо засмеялся.
      – Я многое говорил прошлой ночью. Что именно ты имеешь в виду?
      – Почему ты женился на мне.
      – Потому что я люблю тебя.
      – А почему ты любишь меня?
      Он опять тихонько рассмеялся.
      – Скажи мне, – настаивала она едва слышным голосом и провела пальцами по его лопаткам.
      Его бросило в дрожь.
      – Потому что я люблю смотреть на тебя, люблю слушать звук твоего голоса, чувствовать прикосновение твоих рук. Я люблю ощущать твою кожу, когда прикасаюсь к ней. Люблю каждую частичку тебя. О, Одра… любимая. – Он откинул ее голову и стал целовать ее шею, ее мягкие податливые губы. Кровь бросилась ему в голову. Желание поглотило его.
      Она страстно отвечала на его поцелуи. Когда он нашел ее губы, она слегка приоткрыла рот, чтобы его теплый, любящий, ищущий язык смог прижаться к ее языку. Объятия его становились все крепче, поцелуи все более страстными. Их зубы соприкоснулись.
      Одра чуть передвинулась, и их тела слились воедино. Она ощутила через тонкую ткань атласа напряженную твердость на своем животе и невольно вздрогнула. В глубине тела Одры запульсировал яростный огонь, дрожь усилилась в предвкушении того, что произойдет дальше, того чувства, которое она испытает, когда он возьмет ее. В первую брачную ночь, первую ночь их физической близости, она, увидев его обнаженным перед собой, ощутила некоторую тревогу. Но он был так осторожен и нежен, так искусен, что вместо боли она почувствовала лишь мгновенный острый дискомфорт. Теперь же они совершенно подходили друг другу.
      Винсент перестал ее целовать. Отступив назад, он спустил с ее плеч тонкие бретельки и потянул рубашку вниз, обнажив грудь. Рубашка упала на пол и лежала у ее ног, как сверкающее озерцо. Винсент снова заглянул Одре в глаза. Подняв руку, погладил по щеке и долго стоял так, не отводя влюбленных глаз, затем закрыл их и, встав перед ней на колени, прижался головой к животу, обвил ее руками, потом, медленно касаясь ягодиц, слегка подвинул ее, несколько изменив позу.
      Она дрожала от его прикосновений, влечение к нему охватило ее с новой силой. Кровь стучала в висках, сердце колотилось, тело покалывало от нетерпения. Протянув руку, она погладила его волосы, затем дала им упасть на плечи.
      Покрывая ее живот легкими, трепетными поцелуями, он продолжал гладить ее спину, ягодицы и бедра. Затем, слегка отодвинувшись и откинувшись назад, он положил руки на ее живот, по-прежнему продолжая гладить Одру. Наконец его руки остановились на мягких, шелковистых завитках светлых волос, покрывавших бугорок между ее ногами. Медленно, с большой осторожностью, он раздвинул нежные лепестки и прикоснулся к маленьким складкам теплой влажной ткани, защищавшим ее женское естество.
      Он целовал ее пупок, живот. Это были долгие, медленные поцелуи, и все это время его пальцы перебирали пахнущие мускусом складки, как бы ища, нащупывая что-то. Потом он стал ласкать Одру языком. Он вдыхал ее запах, целовал девушку и вот услышал, как она тихо застонала. Обхватив его плечи, она потянулась к нему – она была на грани экстаза.
      Внезапно он отстранился.
      Она затаила дыхание и широко раскрытыми глазами пристально смотрела на него.
      Он быстро взял любимую за руку и потянул за собой на пол. Нетерпеливо сбросив пижамные брюки, он лег рядом с ней на ковре и, обвив своим телом, крепко прижал к себе. Как ни сильно было его желание обладать ею, ему хотелось продлить ласки.
      Приподнявшись на локте, он глянул в лицо Одры. Их глаза встретились, полные такой страсти, такого всепроникающего, всеобъемлющего чувства, что, казалось, пронзают насквозь. Винсенту почудилось, что он глядит ей прямо в душу. И там были лишь бесконечная любовь и томление. А Одра, заглянув в чистые, зеленые глаза Винсента, прочла в них жгучее желание, смешанное с восторгом, и увидела, что в них блестят слезы. Сердце сжалось, и она протянула руку, чтобы коснуться его лица.
      Винсент первым отвел глаза. Он понял вдруг, что больше не может так смотреть на нее – слишком тронут он был и переполнен чувством.
      Его взгляд скользнул по телу, распростертому перед ним.
      Лунный свет, струящийся в открытое окно, освещал Одру. Она напоминала прекрасную статую, но не из холодного мрамора. Она была из плоти и крови, теплая и желанная. Ее груди цвета жемчуга, были округлые и гладкие, а выступающие соски – твердые и упругие, словно распускающиеся майские бутоны.
      – Ах, Одра, – выдохнул он. – Моя Одра. Ты такая красивая.
      Она улыбнулась, подняла руку и провела пальцем по его губам, очертила контур его рта, в форме охотничьего лука.
      Он поцеловал ее ладонь, затем, склонившись над ней, провел губами по ложбинке между грудями, целуя и вдыхая нежный аромат молодой душистой кожи. Потом обхватил ладонью прекрасную грудь и стал нежно теребить сосок, пока он не затвердел и не напрягся под его ласкающими пальцами. У Одры вырвалось тихое радостное восклицание, когда он коснулся губами второй груди.
      Она прильнула к нему, провела руками по его спине, затем по шее и стала перебирать пальцами его жесткие темные волосы.
      – О Винсент, Винсент, как я люблю тебя, – хрипло прошептала она.
      Услышав свое имя и нежные слова, он быстро отодвинулся от нее и, опираясь на руки, склонился над ней.
      Больше нельзя было ждать. Он не мог ждать.
      Он овладел ею быстро, испытывая жгучую потребность соединиться с ней, слиться воедино. Он проникал в нее глубже и глубже, упиваясь ее объятиями, купаясь в ее тепле и любви и наслаждаясь всей полнотой счастья, которую он узнал только с ней.
      О, как он любил ее, эту милую девочку, которую держал в своих руках… свою красавицу жену. Она принадлежала ему. Они были созданы друг для друга, они должны были быть одним целым. И как хорошо она подходила ему.
      Просунув ладони под ее тело, он прижал ее ближе к себе и крепко держал, то опускаясь, то поднимаясь. А она выгибалась навстречу его медленно, глубоко входящей в нее плоти. Обхватив его руками, она отдавалась ему, со всей пылкостью отвечая на его страсть.
      Он вскрикнул в экстазе, повторяя ее имя снова и снова, все крепче прижимая ее к себе, словно не желая больше отпускать ее от себя. Он был на грани взрыва. Ему показалось, что он теряет сознание и падает с большой высоты… падает, падает, падает.
      – О, я готов, – выдохнул он в ее пылающую щеку. – Одра, возьми всего меня. Сейчас.
      – Винсент!
      Она еще сильнее выгнулась – так, как он любил, отвечая на его страсть, принимая его с любовью и даря взамен себя, не сдерживая своих порывов.
      Ее омывали волны чистой радости, и она подумала, что вот-вот растворится в блаженстве. Ей показалось, что она поднялась на гребень вздымающейся волны, в то время как его тело содрогалось от сильной дрожи. И в этот миг к ним пришло упоительное чувство освобождения. Обмякнув, он лежал обессиленный в ее объятиях, а она, прижавшись головой к его лицу, гладила его волосы, тоже обессиленная, но переполненная эмоциями.
      Наконец Винсент очнулся.
      – Я слишком тяжелый, – пробормотал он, прижимаясь губами к ее шее.
      – Нет, ничего. Я люблю чувствовать твою тяжесть, – прошептала она, затем тряхнула головой и сказала громко: – А что это я шепчу?
      – Понятия не имею. И Бог знает, почему мы лежим на полу. – Винсент засмеялся.
      – Что тебя так веселит?
      – Я сам, любимая. Много месяцев напролет мечтал о том, как мы будем ласкать друг друга на хорошей, удобной постели, и вот теперь, когда у нас есть именно такая постель, мы почему-то предпочли пол. Можно ли этому поверить! – Он приподнялся на локте и убрал прядь волос с ее лица. – Но это все твоя вина.
      – Почему?
      – Потому что ты маленькая искусительница, вот почему. Ты стояла у окна в лунном свете, и мое сердце не выдержало. Я не смог устоять перед тобой. Моя любовь должна была найти выход. Прямо здесь, на полу, и никак иначе. – Он снова засмеялся. – Я ничего не могу с этим поделать, ты сводишь меня с ума.
      Ничего не ответив, Одра отвела взгляд.
      Винсент уловил ее внезапную застенчивость.
      Одра была удивительным созданием. Он обнаружил в ее поведении множество противоречий. С того самого момента, как она отдалась ему в первую ночь их медового месяца, щедрость и отзывчивость ее были безграничны, она, без всякого сомнения, делала все, чего он ждал от нее. И все же после близости она не хотела обсуждать то наслаждение, которое они только что испытали, и не любила, когда он упоминал об этом. Он заметил, что в такие моменты она неизменно замыкалась в себе. Словно опускалась завеса, отгораживающая ее от него. Он полагал, что подобное поведение было результатом ее происхождения и воспитания. Наверное, если женщина – леди, то делать это для нее в порядке вещей, а говорить об этом не принято. Ну что ж, пусть так. В конце концов это было неважно. Ведь она принадлежала ему, и он так сильно любил ее.
      Встав с пола, Винсент протянул Одре руку и помог ей подняться. Затем нашел ее рубашку и надел на нее, после чего натянул свои пижамные брюки.
      – Не знаю, как ты, но я ужасно проголодался. Давай устроим пикник и отдадим должное этой вазе с фруктами. – С этими словами Винсент подошел к столу и взял вазу.
      – Прекрасная мысль, – согласилась Одра. – Я тоже не прочь что-нибудь съесть.
      Обняв Одру, Винсент повел ее в спальню. Они уселись, скрестив ноги посреди большой двуспальной кровати, и принялись за большие красные сочные яблоки. Несколько минут спустя Винсент вернулся в гостиную, чтобы взять оттуда отпитую наполовину бутылку вина, которую заказал в бюро обслуживания вместе с обедом. Он принес ее в спальню вместе с двумя стаканами. Наполнив их, он протянул один Одре и снова уселся рядом с ней на постели.
      Подложив под спину подушку и расположившись поудобнее, он попросил:
      – Расскажи мне что-нибудь еще про Хай-Клю, про то время, когда ты была маленькой.
      – Господи, ты просто ненасытный, в моем прошлом нет ничего особенно интересного, – ответила она, рассмеявшись. – К тому же теперь твоя очередь рассказывать.
      Винсент состроил гримасу.
      – Да мне больше не о чем рассказывать… Ты уже и так все знаешь о наших ребяческих приключениях с моим другом Редверсом Буллером. – Он подмигнул ей. – Не думаю, что ты хочешь услышать снова о наших проделках и взбучках, которые нам доставались от директора школы. Это скучно.
      – Но ты такой замечательный рассказчик Винсент.
      – Ну, об этом я как-то никогда не думал, любимая. – Он затянулся сигаретой, выпустил кольцо дыма, и на лице его появилась озорная мальчишеская улыбка. В устремленных на Одру живых зеленых глазах появился веселый блеск. – Давай лучше ты расскажи про свою маму и дядю Питера… – продолжал уговаривать ее он. – Красавица Эдит Кентон и великолепный армейский капитан очень меня заинтриговали.
      – Да ты настоящий романтик, Винсент Краудер.
      – Ты думаешь? – в голосе Винсента послышалось сомнение.
      – Конечно, – улыбнулась Одра. – Я могла бы рассказать тебе о тайне маминых исчезнувших сапфиров, если хочешь.
      – Твои глаза, как сапфиры, ты знаешь это? – Он посмотрел на нее с нежностью и послал ей воздушный поцелуй.
      – Так ты хочешь услышать эту историю или нет?
      – Да.
      Одра начала рассказывать, а Винсент откинулся назад и, потягивая вино, принялся ее внимательно слушать. Он любил эти рассказы о ее прошлом, семье и детстве. Его завораживал мелодичный голос Одры, с такой любовью повествующий о днях минувших.

      – Закрой глаза, – сказала Одра, – и не открывай, пока я не разрешу.
      – О'кей, – ответил с готовностью Винсент. Одра влюбленно посмотрела на него. Счастье ее сегодня не знало границ. Она взяла мужа за руку и повела его по траве, приговаривая:
      – Все в порядке, на твоем пути ничего нет, так что можешь идти как обычно.
      – Именно это я и делаю.
      Одра улыбнулась.
      – Еще несколько шагов, – сказала она, затем, сжав его руку, скомандовала: – А теперь поверни голову ко мне, чуть левее.
      Винсент выполнил ее указания.
      – Смотри! – воскликнула Одра.
      Винсент открыл глаза, несколько раз моргнул от яркого утреннего солнца и поднял руку, чтобы защититься от его лучей. Ослепленный солнечным блеском, он слегка прищурился, пытаясь сфокусировать взгляд.
      – Смотри, вон там, возле деревьев… в той лощине, – говорила Одра.
      Он проследил взглядом за направлением ее вытянутой руки, и у него прервалось дыхание.
      – Так это и есть Хай-Клю, – произнес он изменившимся голосом, в изумлении уставясь на старинный замок.
      – Да, – сказала Одра, нахмурившись. Она не ожидала такой реакции. – Ты удивлен, разочарован? Тебе он не кажется таким красивым, каким представлялся по моим описаниям?
      – Кажется, кажется, – поспешил заверить ее Винсент. – Но он такой большой, Одра, и величественный. Я и не предполагал, что он такой. Я хочу сказать, что никогда не думал, что это… ну просто дворец. – Винсент не смог скрыть охватившего его благоговения. Было очевидно, что Хай-Клю произвел на него неизгладимое впечатление.
      Одра сжала пальцы мужа.
      – Он кажется намного больше, чем есть на самом деле, Винсент, – сказала она.
      – Может быть, и так, но он намного больше тех домов, к которым я привык, крошка. И эти сады, Одра. У меня просто дух захватывает, глядя на них, честно.
      Одра смотрела на мужа со счастливой улыбкой.
      – Это моя мама спланировала и посадила их, а вон там, возле берега реки, ее живокость. Когда я вижу это растение, я всегда вспоминаю ее и Хай-Клю.
      – Вполне могу понять почему, любимая.
      – Если ты посмотришь на реку, вниз по течению, – продолжала Одра, – то справа увидишь проложенные через нее камни, о которых я тебе говорила. Там мы обычно и переходили реку, когда отправлялись сюда на пикники… К «месту памяти». Конечно, так эта поляна тогда не называлась. Я дала ей это название потом… – Не договорив, Одра отвернулась и закончила с грустью в голосе: – Ну ты знаешь, после того, как они умерли, а братьев услали.
      – Да, – сказал Винсент сочувственно, обнимая ее за плечи.
      Одра заглянула ему в лицо и улыбнулась.
      Он улыбнулся в ответ, стараясь понять, не причинил ли ей визит в Хай-Клю чрезмерной душевной боли. Несколько дней назад, попросив жену показать ему поместье на обратном пути из бухты Робин Гуда в Лидс, он как-то не подумал, что это может пробудить в ней печальные воспоминания. Она согласилась выполнить его просьбу с готовностью, даже с радостью. Но теперь Винсент усомнился в том, была ли оправданной его настойчивость. Может быть, он был недостаточно внимателен к ней. Ее яркие васильковые глаза показались ему подозрительно влажными.
      Винсент откашлялся.
      – Ты уверена, что хочешь устроить пикник именно здесь, любимая?
      – Мне бы этого хотелось. Здесь так красиво, и отсюда открывается такой чудесный вид на многие мили вокруг. А ты разве не хочешь здесь побыть? – спросила Одра с беспокойством, как всегда желая угодить ему.
      – Конечно же, я согласен со всем, что ты предложишь.
      Склонившись, он поцеловал ее в щеку, затем подошел к платану. За несколько минут до этого он положил под его раскидистые ветви две коричневые бумажные хозяйственные сумки. Он принес их назад, на вершину склона над рекой Юр, где осталась стоять Одра. Вытащив большой клетчатый плед, он встряхнул его и расстелил у ее ног. А потом торжественно согнулся перед ней в низком поклоне на манер галантных кавалеров прошлых времен.
      – Мой плащ к вашим услугам, миледи, прошу вас, присядьте, чтобы мы смогли приступить к нашей трапезе, – сказал он, пародируя манеру людей из высшего общества.
      Глаза Одры заблестели от восторга, и она сделала ответный реверанс.
      – Примите, сэр Галахэд, мою глубокую благодарность. – Она грациозно опустилась на разостланный плед.
      Винсент хохоча, плюхнулся рядом.
      – Должен сказать, – заметил он, – что было очень мило со стороны швейцара из отеля «Виктория» снабдить нас едой, ты не находишь? – После этих слов он начал доставать маленькие свертки из другой сумки.
      – Да, очень мило, – согласилась Одра, помогая ему. – Ой, посмотри, здесь даже яйца по-шотландски, – воскликнула она, развернув пергаментную бумагу и показывая Винсенту рулет.
      – Это не хуже, чем то, что готовит моя матушка, – сказал он, глотая слюну. – А еще здесь есть маленький кулек маринованного лука и кусок прекрасного венслидейлского сыра. Думаю, можно начинать. А вот и твоя бутылка молока, крошка…
      – Спасибо, Винсент.
      Они проголодались после долгого путешествия в Рипон из бухты Робин Гуда на Восточном побережье через бесконечные болота Северного Йоркшира. Поэтому, лакомясь разложенными на траве разными вкусными вещами, захваченными из отеля, они говорили очень мало.
      День стоял удивительный. На ярко-голубом небе сияло солнце. Легкий освежающий ветерок шелестел в ветвях деревьев, но не было слышно никаких звуков, кроме тихого журчания воды, щебетания диких птиц и шороха их крыльев в залитом солнечным светом летнем воздухе.
      Ни Одра, ни Винсент никогда не испытывали чувства неловкости оттого, что они, находясь вместе, молчали, а это случалось часто. Им было вполне достаточно просто быть рядом, и они радовались тому, что не нужно принуждать себя к разговору, если этого не хочется.
      С самого начала, с тех пор, как они стали встречаться в январе, им было легко друг с другом.
      Незаметно для Винсента Одра рассматривала его.
      Сегодня было двенадцатое июня, и ему исполнилось двадцать пять лет. Но ей он казался намного моложе. Возможно, это было из-за свежего цвета его лица, покрывшегося загаром за последние несколько дней. Хотя большую часть своего медового месяца они провели в гостиничном номере, остальное время, которое они проводили вне его, было использовано ими с большой пользой. Они много гуляли, а когда Одра решилась подняться на отвесные скалы, чтобы с этой удобной точки сделать акварель бухты Робин Гуда, Винсент настоял на том, чтобы сопровождать ее. Он читал свою газету, изучая результаты скачек, а потом растянулся на земле, подставив лицо солнцу.
      Одра стала думать о том, как отреагировал бы Винсент, если бы она сказала ему, что не так уж много радости принес ей день их свадьбы. Говоря по правде, радости бы вообще никакой не было, если бы не он. Одра рассмеялась про себя от абсурдности этой мысли. Ведь само собой разумеется, что без Винсента Краудера свадьбы не было бы вовсе.
      Ему, однако, свадьба понравилась во всех отношениях. Он улыбался, смеялся, пожимал руки, со всеми чувствуя себя непринужденно. До такой степени, что Одра была крайне удивлена его свободными манерами. Он положительно чувствовал себя в обществе как рыба в воде – можно было подумать, что это он был хозяином Калфер-Хауза. Не то чтобы его поведение могло показаться оскорбительным для Беллов или кого-нибудь еще просто Винсент был завидно спокоен, по крайней мере так казалось ей. Она же большую часть времени испытывала неловкость, хотя и пыталась спрятать ее за любезными манерами и веселой улыбкой, старательно приклеенной к лицу.
      С самого начала Одра уловила некие странные подводные течения на приеме в их честь, не замеченные Винсентом.
      Начать с того, что между Торнтонами и Краудерами возникла определенная натянутость, которая, как она поняла, в первый же час переросла в скрытую антипатию. Ее беспокойство переросло в страдание, и она делалась все молчаливее. Винсент же, напротив, полный доброжелательности, становился только общительнее.
      В какой-то момент, ища Винсента, она зашла в элегантную столовую Беллов. Здесь мистер Эджитер, Кора и Доди накрывали стол для легкого завтрака – вкуснейших йоркширских блюд и других деликатесов из богатой кладовой миссис Джексон. Одра тут же заметила в углу Гвен и Чарли, с заговорщицким видом о чем-то перешептывавшихся. Уже собираясь отвернуться от них, она увидела, что они смотрят на Винсента, который в другом конце комнаты разговаривал с Ирэн Белл. Их глаза метали молнии.
      Если бы взглядом можно было убить, Винсент упал бы замертво в ту же минуту, подумала Одра, и ее руки покрылись гусиной кожей. Она поспешила к мужу и взяла его под руку, как бы желая защитить его.
      Поговорив минуту или две с миссис Белл, она извинилась за них обоих, объяснив, что хочет, чтобы Винсент поближе познакомился со старшей сестрой Маргарет Леннокс. Не выпуская его локтя, она повела его к выходу из зала. В душе ее была боль. И страшная обида.
      Она отправилась в свадебное путешествие с облегчением и радостью тотчас, как это стало возможным, не нарушая приличий и не обижая Беллов. Они были так щедры, что ей совсем не хотелось, чтобы они посчитали ее неблагодарной.
      Одра слегка подвинулась на клетчатом пледе, вытянула перед собой ноги, взяла кусочек сыра и, рассеянно откусывая от него, попыталась отогнать от себя мысли о Гвен. Но не смогла этого сделать.
      Ее лучшей подруге не нравился ее муж.
      Это было горькой правдой, огорчившей Одру. К несчастью, Гвен почувствовала неприязнь к Винсенту еще за несколько месяцев до того, как лично познакомилась с ним. Ее слова, произнесенные в ночь костра, все еще звучали в ушах Одры. Конечно же, все это было из-за Чарли. Гвен осуждала Винсента, даже не потрудившись узнать его получше, только потому, что он был избран вместо ее брата.
      Как глупо ведет себя Гвен, подумала Одра. Она была разочарована в подруге, потому что ждала от нее только хорошего. Дорожа их дружбой с самого начала, Одра была встревожена тем, что поставлена под удар. Но ведь это Гвен, а не она была виновата в том, что их дружбе грозила опасность. Она любила Гвен и не хотела потерять ее. Но своего мужа она тоже любила. Если они будут продолжать видеться друг с другом, Гвен придется быть более дружелюбной к Винсенту. Теперь он был на первом месте. Винсент же, не замечая неприязни Гвен, был с ней неизменно любезен и радушен. Одра считала, что он заслуживает лучшего отношения.
      Подавив вздох, в тяжелом раздумье Одра откинулась назад, опершись на локти. Она должна найти способ показать Гвен, как та несправедлива. Она поговорит с ней об этом при первой же возможности. «Мне придется быть дипломатичной», подумала Одра и принялась обдумывать, что она скажет.
      А Винсент размышлял о Хай-Клю. Как только они пришли на этот склон, он стал украдкой бросать на него взгляды. Старый дом находился сейчас в поле его зрения, на другой стороне реки, и что-то заставляло его все время смотреть туда. Делая это, он не мог не думать о маленьком коттедже, который они с Одрой нашли и сняли в Верхнем Армли месяц тому назад.
      Когда однажды совершенно случайно наткнулись на него, он подумал, что им очень повезло. Коттедж был крепкий, в хорошем состоянии и расположен в месте, откуда ему удобно добираться до работы. Но внезапно он потерял для него всякую привлекательность. Каким маленьким и ничтожным казался он по сравнению с Хай-Клю, где родилась и выросла его жена. Дом, который он предлагал ей, был несравнимо меньше.
      Повернув голову, он посмотрел на Одру как бы со стороны и впервые беспристрастно. Какой она была красивой в своем желтом, лютиковом платье, такая свежая и желанная. У нее было столько похвальных качеств. Он был убежден, что она будет ему прекрасной женой. Хотя Винсент никогда не был склонен к самоанализу, сейчас, глядя на Одру, он погрузился в размышления.
      Если бы обстоятельства ее жизни сложились иначе, ей никогда не разрешили бы выйти за него замуж.
      Эта неожиданная мысль потрясла Винсента до глубины души. Тот факт, что ее семья возражала бы против ее брака с ним, никогда раньше не приходил ему в голову, но сейчас, когда он подумал об этом, то понял, что был абсолютно прав в своем предположении, и это угнетало его. Он вдруг вспомнил зловещие слова своей матери: «Ищешь неприятностей на свою голову, вот что ты делаешь, сынок, – сказала она тогда. – Если ты женишься на ней, то будешь проклинать этот день». Лоретт тоже была против их брака, хотя Одра ей очень понравилась.
      – Вы с ней из двух разных миров, – настаивала она, когда он начал оспаривать ее точку зрения. – Ничего из этого не выйдет. Она – леди по рождению и по духу.
      Пытаясь убедить Лоретт, что это не имеет никакого значения, он поведал ей о тяжелой жизни Одры в бытность ее платной санитаркой и медсестрой в инфекционной больнице. Она вытаращила на него глаза в изумлении.
      – Не будь таким дураком, Винсент. Какое это имеет значение? Ее воспитание и происхождение всегда будут частью ее самой. Она отличается от тебя и меня, от нас, и поверь мне, это огромная разница.
      Всегда готовый вспылить даже по пустякам, он очень рассердился и дал выход своему гневу. И несколько недель после этого был в ссоре со своей любимой сестрой. Винсент всегда жил только своим умом, и поэтому он сделал то, что хотел, и так, как считал нужным. А он считал нужным жениться на Одре, несмотря на возражения семьи, о чем она и представления не имела.
      Винсент все еще был убежден в том, что его мать и сестра неправы. То, что он и Одра происходили из разных слоев общества, не могло иметь большого значения. Они любили друг друга, и это было главным, разве не так?
      Взглянув на Винсента, Одра почувствовала произошедшую в нем перемену и спросила:
      – Что с тобой? Ты выглядишь так странно.
      – Я отлично себя чувствую, любимая, – ответил он и рассмеялся – несколько смущенно.
      – Только что ты выглядел очень озабоченным. Ты уверен, что тебя ничего не тревожит?
      Винсент заставил себя весело улыбнуться.
      – Никогда не чувствовал себя лучше, – воскликнул он и добавил: – Но мне жаль, что это последний день нашего медового месяца, жаль, что он закончился.
      – Не совсем. – Одра поцеловала его в щеку и нежно заглянула в глаза. – У нас есть еще весь сегодняшний день и вечер в Харрогите. Мы чудесно пообедаем в «Белом лебеде» в честь твоего дня рождения. Это хороший отель, тебе там понравится. – Одра села и, склонив голову набок, продолжила: – Хотя наш медовый месяц завтра и кончится, наша совместная жизнь только начинается, Винсент. Подумай об этом… и я знаю, что у нас будет прекрасная жизнь, у тебя и у меня.
      – Да, – сказал он, успокаиваясь.
      Внезапно Одра сделалась оживленной и разговорчивой, к концу пикника к ней вернулась ее жизнерадостность. Она много говорила об их будущем и была полна энтузиазма, веря в то, что оно сулит им много хорошего.

      – Ты видишь здесь что-нибудь, принадлежащее тебе, Одра? – спросил Винсент, окидывая внимательным взглядом гостиную в Грейндже.
      – Вот те две картины маслом по обеим сторонам балконных дверей и акварель на боковой стене, – сказала она, – они написаны моим отцом. Если ты подойдешь поближе, то увидишь на них подпись «Адриан Кентон».
      Винсент пересек комнату, внимательно рассмотрел два живописных пейзажа и натюрморт и, кивнув, повернулся к Одре, стоявшей возле камина.
      – Что еще здесь твое?
      – Большая часть деревянной мебели… инкрустированный комод рядом с дверью, два этих шератонских столика и вон тот маленький – у стены – да, и мейсенские часы на нем. Есть еще два чипендейловских стула, но они, должно быть, в другой комнате. Кроме того, у нее мамин серебряный чайный сервиз, несколько других предметов столового серебра и еще три картины, одна из них тоже написана моим отцом. – Одра похлопала по своей сумке, и на ее лице появилась уверенная улыбка. – Здесь у меня опись имущества и опись драгоценностей, так что я хорошо вооружена. – Она замолкла, глядя на открывающуюся дверь.
      Винсент посмотрел туда же. Женщина, которую он должен был увидеть, вызывала у него любопытство. Он кое-что слышал про нее от Одры, и это кое-что ему совсем не нравилось.
      Алисия Драммонд остановилась на пороге.
      Разглядывая эту пожилую женщину, Винсент подумал: «Узкая». Все в ней было узким; глаза, нос, рот, лицо и тело. То, что ее мышление было узким, не вызывало у него никаких сомнений – в этом его убедили несколько замечаний о ней, сделанные Одрой.
      Одра, не видевшая свою родственницу почти шесть лет, была поражена. Ей показалось, что Алисия Драммонд не только изрядно постарела за это время, но и выглядела больной. Она осунулась и очень похудела, а ее холодные, как камень, черные глаза глубоко запали в глазницах. Жидкие седые волосы были собраны в пучок, и одета она была в поношенное коричневое шелковое платье, которое совсем ей не шло.
      Закрыв за собой дверь, Алисия вошла в комнату с обычной для нее высокомерной уверенностью. Раздраженным, звучащим на высокой ноте голосом она сказала:
      – Здравствуй, Одра. Когда ты написала мне две недели назад, ты не сообщила, что приедешь не одна. Я была удивлена, услышав от горничной, что тебя сопровождает… – Бросив на Винсента взгляд, в котором сквозило любопытство и желание угадать, кто он такой, она закончила: – твой молодой человек. – Последние слова скорее прозвучали как вопрос, а не констатация факта. Одра ответила бодрым, уверенным тоном:
      – Добрый день, тетя Алисия. Позвольте представить вам моего мужа. Это Винсент Краудер. Винсент, это двоюродная сестра моей мамы, Алисия Драммонд.
      Алисия, редко не знавшая, что сказать, на какой-то момент потеряла дар речи. Муж, подумала она, потрясенная до глубины души. Этот модно одетый красивый молодой человек женился на невзрачной маленькой Одре. В это трудно было поверить.
      Шагнув вперед, Винсент протянул руку:
      – Рад познакомиться с вами, миссис Драммонд.
      – Здравствуйте, – ответила Алисия, оценивающе глядя на него холодными глазами. У Винсента была хорошая речь, только в гласных слышался намек на просторечный йоркширский акцент, но Алисия уловила его. Из рабочего класса скорее всего, отметила она про себя. Что ж, это все объясняет.
      Небрежно указав на диван, Алисия пробормотала:
      – Садитесь. – Сама она уселась на краешек стула и обратила свой взгляд на Одру. – Почему ты не дала нам знать, что выходишь замуж?
      Проигнорировав этот вопрос, который она посчитала абсурдным в данных обстоятельствах, Одра сказала:
      – Мы провели медовый месяц в бухте Робин Гуда, и, зная, что по пути в Лидс мы будем близко от этих мест, я хотела, чтобы Винсент познакомился с вами, так как…
      – Я рада, что ты этого захотела.
      – Так как он вернется сюда в следующую субботу. С фургоном, чтобы…
      – С фургоном? – Алисия казалась озадаченной.
      – Да. Он приедет, чтобы забрать мои вещи.
      – Вещи?
      – Да, мои вещи, тетя Алисия. Или, вернее, вещи моей матери, ставшие моими после ее смерти и которые вы… хранили здесь.
      – Господи, Одра, только не говори мне, что ты собираешься потратиться на аренду фургона и проехать такое расстояние – ты говоришь, из Лидса? – чтобы забрать несколько разрозненных предметов, не имеющих никакой ценности.
      – Не имеющих ценности, – повторила Одра, пристально глядя на тетку. – Я бы этого не сказала.
      – Но это так. Они немногого стоят.
      – Сколько бы они ни стоили, я хочу их забрать. Я хочу, чтобы вещи моей матери были у меня. Кроме того, они принадлежат мне по праву – и уже давно.
      – Мне кажется, что пара старых столов вряд ли стоит таких чрезмерных усилий, – произнесла Алисия с насмешкой в голосе, С презрительным выражением, она повернулась к Винсенту. – Нанимать фургон, чтобы забрать какую-то рухлядь… По-моему, Одра поступает просто нелепо. Это напрасная трата денег. Уверена, что вы согласны со мной.
      – Одра хочет иметь свои вещи, – возразил Винсент спокойно, но твердо. – И я собираюсь позаботиться о том, чтобы все, что она хочет, она получила.
      – Прекрасно, – презрительно фыркнула Алисия, с высокомерием посмотрев на него.
      – И еще драгоценности, тетя Алисия. Я заберу их с собой сегодня же, – заявила Одра.
      Алисия открыла рот и тут же закрыла его, заметив мрачную решимость, блеснувшую в глазах племянницы и непримиримый изгиб ее губ.
      – Я не уверена, что драгоценности здесь, – сказала она первое, что пришло ей в голову. – Если я правильно помню, моя мать забрала их к себе домой на хранение.
      – Вы не уверены, – повторила Одра, и выражение ее лица стало еще более жестким. – А я думала, что вы будете скрупулезно внимательны в обращении с вещами, принадлежащими другим людям. Меня удивило также, что вы не удосужились связаться со мной несколько недель назад. Вы ведь знали, что в начале этого месяца мне исполняется двадцать один год и я становлюсь совершеннолетней, так что ко мне переходит право на владение моим имуществом. – Одра рассмеялась мягко, но многозначительно. – Говоря по правде, не было никаких причин, которые препятствовали бы вам отдать мне мамины вещи несколько лет назад. Мои…
      – Ты не была замужем несколько лет назад, – прервала ее Алисия с нотками самозащиты в голосе. – Что ты стала бы делать с мебелью? Куда бы поставила ее?
      – Я имею в виду мамины драгоценности, – объяснила Одра. – И хочу добавить, что моя бывшая хозяйка, миссис Ирэн Белл, сказала буквально то же самое всего пару недель назад. И она, и мистер Белл были очень удивлены тем, что вы не связались со мной в начале мая, чтобы выяснить мои намерения в отношении моей собственности и всем тем, что с этим связано. – Одра задержала на Алисии взгляд своих сузившихся синих глаз.
      Алисия покраснела, ей стало неуютно под этим пристальным, испытующим взглядом. Получив от Одры письмо, она ощутила большое раздражение. Ей совсем не хотелось отдавать племяннице ее ценности, и она стала искать способы оставить их у себя. Но теперь Алисия решила пересмотреть свои намерения. У нее не было никакого желания иметь дело с адвокатом или с этим мужем, который – это сразу было видно – при малейшем поводе поведет себя агрессивно. Пытаясь скрыть свое раздражение, Алисия встала. Откашлявшись, она пробормотала:
      – Возможно, моя мать говорила о том, чтобы взять драгоценности к себе в дом и хранить их для тебя, но так и не сделала этого. Боюсь, что память у меня уже не та, что раньше. Может быть, они еще здесь. Лучше мне подняться наверх и проверить.
      – Да, это было бы разумно, – сказала Одра. Алисия поспешно вышла из комнаты, про себя осыпая Одру проклятиями. Она не рассчитывала, что придется столкнуться с адвокатом и мужьями. Девчонка застала ее врасплох.
      Как только они остались одни, Винсент прошептал:
      – Она просто хитрая ведьма.
      – Я знаю, и она пытается украсть мои вещи, – пробормотала Одра, тоже понизив голос.
      – Не волнуйся, я ей этого не позволю. Во всяком случае готов поспорить, она испугалась, что ты напустишь на нее мистера Белла, если она сделает что-нибудь не так. Я заметил, как изменилось ее лицо, когда ты сказала, что он знаменитый лидский адвокат.
      Одра откинулась на спинку дивана и с неприязнью осмотрелась. Она не любила эту комнату, так же, как не любила сам дом и его обитателей. Она вспомнила, сколько зла причинила ей Алисия Драммонд в прошлом, и сердце ее, казалось, покрылось инеем. Неожиданно сцена прощания с братьями, уезжавшими в Австралию, представилась ей с такой ясностью, что она оцепенела. Ужасное чувство утраты вновь охватило ее. Она закрыла глаза, спрашивая себя: освободится ли когда-нибудь от этого горького чувства? Конечно, освободиться. Ведь теперь она не одна. У нее есть Винсент. Он стал ее семьей. Открыв глаза, она повернула голову и посмотрела на него.
      Встретив ее взгляд, он заметил, что яркая синева ее глаз потускнела из-за появившейся в них грусти. Сжав ее руку, он сказал:
      – Это место расстраивает тебя, да и меня бросает в дрожь. Давай смоемся отсюда, как только ты уладишь свои дела с этой старой каргой.
      Одра кивнула.
      Не расцепляя рук, они сидели на диване и ждали Алисию. Та вернулась довольно быстро, неся деревянную шкатулку с драгоценностями. Подойдя к Одре, Алисия сунула шкатулку ей в руки.
      – Вот она, – бросила она резко. – Ты, конечно, хочешь проверить и убедиться, что ничего не пропало. И откровенно говоря, я тоже хочу, чтобы ты это сделала. Не желаю, чтобы меня обвинили в том, что я присвоила твою собственность.
      Одра ничего не ответила. Она пристально глядела на шкатулку, лежащую у нее на коленях. Такую знакомую. Она всегда стояла на туалетном столике в маминой спальне в Хай-Клю. Иногда ребенком Одра играла, одеваясь в мамины платья, и ей разрешалось достать оттуда заколку, брошь или кулон и некоторое время поносить их.
      Минуту спустя она подняла крышку, чувствуя облегчение от того, что такие дорогие ее сердцу материнские вещи были наконец-то у нее в руках Она начала перебирать лежащие в шкатулке драгоценности, с любовью ощупывая каждую из них думая об изяществе своей матери и улыбалась бесчисленным воспоминаниям, связанным с каждым украшением.
      Достав обручальное кольцо с тремя маленькими бриллиантами, она долго смотрела на него. «Моя мама носила это кольцо большую часть своей жизни, – думала Одра, – а теперь я буду носить его». Она надела кольцо на средний палец правой руки и испытала чувство глубокого удовлетворения. Ей показалось, что кольцо приближает ее к матери; оно было звеном, связывавшим ее с прошлым. И это несказанно радовало ее.
      Одре не нужно было сверяться с описью, так как она помнила ее наизусть. Все драгоценности были на месте. Ни одна из них не пропала. И надевала их Алисия Драммонд в эти годы или нет, стало вдруг совсем неважным. Шкатулка и ее содержимое теперь принадлежали ей по праву, и только это имело значение.
      Поставив шкатулку на диван между собой и Винсентом, Одра открыла сумку и достала из нее другую опись. Глядя прямо в глаза Алисии, она сказала:
      – Это список маминой мебели, серебра и картин, находящихся в доме. Я оставлю его вам, чтобы вы смогли просмотреть его позднее. Винсент с двумя своими братьями приедет сюда в следующую субботу утром, чтобы забрать вещи. Около десяти часов. Я надеюсь, это удобно?
      Оскорбленная до глубины души, Алисия могла только кивнуть.
      Одра положила листок бумаги на один из шератонских столиков и продолжала:
      – Сегодня, я думаю, мы могли бы взять с собой картины моего отца. Мы приехали в автомобиле, и они прекрасно уместятся на заднем сиденье.
      Желая поскорее покончить с делом и увезти Одру из этого мрачного дома, Винсент вскочил на ноги со словами:
      – Я, пожалуй, начну снимать их со стен. – Он посмотрел на Алисию. – Я знаю, какие картины были написаны отцом Одры; она мне их уже показала.
      Алисия Драммонд почувствовала, как каменеет. Она была не в состоянии ни говорить, ни двигаться. Уставившись на Винсента, словно прикованная к месту, она смотрела, как он снимает со стены одну из картин, прислоняет ее к стулу, затем подходит к другой и протягивает к ней руки.
      В этот момент что-то будто бы треснуло в ней. Выработанное за многие годы умение жестко подавлять свои эмоции, вдруг пропало.
      – Не трогать мою картину! Не смей трогать ее! – закричала она, сорвавшись с места, и заметалась по комнате. Всякое подобие чувства собственного достоинства в ней вмиг улетучилось. Она грубо схватила Винсента за руку и, глядя ему в лицо, завопила с яростью:
      – Не сметь трогать ни одну из моих картин!
      Он был ошарашен ее словами и поведением.
      Высвободившись из ее рук, он отступил назад и перевел глаза на Одру, сидящую на диване. Они обменялись изумленными взглядами.
      Одра встала и быстро пересекла комнату.
      – Это не ваши картины, тетя Алисия. Они мои, – сказала она ледяным голосом. Ей показалось, что ее тетка впала в состояние невменяемости. – Вы ведь не забыли, что они написаны моим отцом и всегда висели в Хай-Клю. Они – часть наследства, доставшегося мне от моего отца и моей матери, и я…
      – Твоей матери! – заверещала, повернувшись к ней Алисия. – Лучше не напоминай мне о своей матери. Они была шлюхой и больше никем!
      Судорожно глотнув воздух, Одра в ужасе отшатнулась.
      Винсент не мог поверить своим ушам.
      – Послушайте, вы, поосторожнее! – воскликнул он. – Не смейте говорить таким тоном с моей женой, я этого не потерплю. – Он подошел к Одре, обнял ее одной рукой и гневно взглянул на Алисию. – Как вы посмели назвать мать Одры таким ужасным словом?
      – Вам не нравится слово «шлюха»? Тогда выбирайте любое название, которое вам по душе: проститутка, потаскуха, распутная тварь! Они все ей подходят. Потому что такой она и была. Она отняла его у меня, она украла моего дорогого Адриана! – Пронзительный голос Алисии теперь превратился в жалобные завывания. Готовая залиться слезами, она причитала: – Он принадлежал мне. У нас с ним было полное взаимопонимание. Мы должны были пожениться. Пока она не расставила ему свои сети, закружила голову, завлекла к себе в постель своими ухищрениями и уловками. – Слова застряли у нее в горле. Алисия хватала ртом воздух, прижав руку к груди, словно испытывала сильную боль.
      Одра, потрясенная услышанным, почувствовала такое отвращение, что могла только с ужасом смотреть на свою родственницу.
      – Так, значит, вот в чем дело, – произнесла она наконец, качая в недоумении головой. – О, Господи! Мои братья и я были наказаны из-за одной лишь вашей ревности. Как недостойно было разлучить нас, когда мы были детьми, и по такой ничтожной причине. И это тогда, когда моих родителей уже не было в живых, когда прошлое уже не имело никакого значения. Вы скверная женщина, Алисия Драммонд, очень скверная. Что же касается ваших отношений с моим отцом… – Одра остановилась и глубоко вздохнула, – я плохо его помню, но, судя по тому, что я слышала о нем, Адриан Кентон был прекрасным, тонко чувствующим человеком. Я ни на одну минуту не могу допустить, что он когда-нибудь мог проявить интерес к такой женщине, как вы.
      Одра с отвращением отвернулась от тетки и сказала Винсенту:
      – Пожалуйста, возьми остальные картины отца, и мы можем идти.
      Винсент выполнил ее просьбу.
      Одра подошла к дивану, взяла сумку и шкатулку с драгоценностями.
      И тут все, что Алисия Драммонд держала в себе столько лет, вся застарелая ненависть, которую она питала к Эдит Кентон и которую не погасила даже смерть, поднялась в ней. Казалось, эта ненависть застыла на ее лице, превратив его в безобразную маску.
      Она быстро засеменила по ковру к Одре и, склонившись к самому ее лицу, закричала:
      – Адриан Кентон – не твой отец! Не твой отец, слышишь? Ты ублюдок. Ублюдок Питера Лейси. Она путалась с ним еще при жизни Адриана. Мой бедный дорогой Адриан вынужден был молча сносить все это.
      Одра отскочила назад и в ужасе затрясла головой, как бы отбрасывая от себя эти слова.
      – Это неправда! Это неправда! – кричала она.
      – Это правда! – шипела Алисия. – Твоя мать прелюбодействовала, и ты – незаконнорожденная!
      – А вы лгунья, Алисия Драммонд!
      Винсент понял, что должен действовать немедленно.
      Он схватил Одру за руку и почти выволок ее в прихожую. Повернувшись на каблуках, он бросился назад в гостиную, схватил три картины, снятые им со стен, затем повернулся к Алисии Драммонд.
      Она стояла посреди комнаты, заламывая руки с диким взглядом и лихорадочными пятнами на лице. Он подумал, что она окончательно помешалась.
      – Я вернусь в следующую субботу за остальными вещами Одры, – отрезал он. – Надеюсь, они будут в хорошем состоянии или….
      – Как вы смеете мне угрожать!
      – Я вам не угрожаю. Я просто хочу, чтобы вы поняли, что я отношусь к этому самым серьезным образом. И закон на нашей стороне; подумайте об этом, миссис Драммонд.
      Одра стояла в холле, где ее оставил Винсент, прижимая к груди шкатулку с драгоценностями. Лицо ее было белым, она дрожала.
      – Пойдем, – сказал он. – Придержи, пожалуйста, дверь, любимая, у меня заняты руки.
      – Да, – ответила Одра, пытаясь совладать с собой и торопясь вслед за мужем, чтобы открыть переднюю дверь.
      Лишь очутившись в автомобиле дяди Фила и отъехав на некоторое расстояние от дома, Винсент вздохнул с облегчением. Подъехав к воротам в конце длинной подъездной аллеи, он сбавил скорость и вывел машину на главную дорогу, ведущую в Рипон. Несколько минут он ехал в направлении города, а когда расстояние между ними и Грейнджем стало значительным, остановился, припарковав машину под высокой живой изгородью.
      Они повернулись друг к другу одновременно.
      Винсент никогда не видел Одру такой бледной; она прижимала к себе шкатулку с драгоценностями, словно боясь, что кто-нибудь отнимет ее. Но по крайней мере она перестала дрожать. Когда он заглянул ей в глаза, его сердце защемило от жалости. В них застыла боль. Ему хотелось утешить ее, но он не знал, как это сделать.
      Он прошептал успокаивающе:
      – Теперь все в порядке, любимая. Тебе больше никогда не придется переступать порог этого проклятого дома.
      Одра кивнула.
      – Да, – сказала она.
      Некоторое время они продолжали смотреть друг на друга молча. Наконец она тихо произнесла:
      – Ты ведь не думаешь, что это правда, Винсент? Ты ведь не думаешь, что я… незаконнорожденная? – Ее губы задрожали и глаза наполнились слезами.
      – Не верю! Конечно, не верю! – воскликнул Винсент с таким неистовством, что его голос прозвучал, как гром, внутри маленькой машины. – Ты же сама сказала ей это прямо в лицо… она лгунья.
      – Но почему она пошла на такую ужасную, такую подлую ложь?
      Пораженный этим вопросом, Винсент с удивлением посмотрел на свою молодую жену и ответил:
      – Одра… любимая… ну ты же не дурочка, ты же знаешь почему. Она же совершенно ясно тебе дала понять. – Его голос изменился, став намного жестче. – Она мерзкая старая корова, злобная и завистливая. И не только это. По-моему, она к тому же чокнутая. У нее не все дома, факт. Я нисколько не удивлюсь, если в один прекрасный день за ней приедет карета и ее поместят в обитую войлоком палату.
      – Возможно, ты прав, – медленно произнесла Одра, и все-таки она сомневалась. Она стала размышлять об Алисии Драммонд. Конечно же, это была скверная женщина. Злая. Но сумасшествие здесь могло быть вовсе ни при чем. Мысли Одры невольно обратились к братьям, и она вздохнула вспоминая о том, сколько невзгод пришлось им пережить за все эти годы в Австралии, и о том одиночестве и мытарствах, которые выпали на ее долю после их отъезда. Самое ужасное заключалось в том, что все это было никому не нужно, всего этого могло бы не быть.
      – Ты успокоилась? – спросил Винсент.
      – О да, – пробормотала Одра. – Я только подумала… люди могут быть такими подлыми, правда?
      – Да, крошка, это правда, – согласился он и коснулся ее руки. – Попытайся расслабиться… никто не собирается красть твою шкатулку.
      Одра улыбнулась и положила шкатулку на колени. Спустя минуту или две она заметила:
      – Ну, я полагаю, что нам лучше двинуться в путь. Не можем же мы сидеть здесь целый день.
      – О'кей… но куда, Одра? Ты все еще хочешь нанести визит своей двоюродной бабушке? Или мы оставим эту мысль и отправимся в Харрогит?
      После небольшого колебания Одра решилась:
      – Я думаю, что мы должны к ней поехать. Она ждет нас, и я хочу, чтобы ты с ней познакомился. – Посмотрев на Винсента успокаивающе, она добавила: – Бабушка намного приятнее, чем ее ужасная дочь, уверяю тебя?
      – Тогда объясни, куда ехать.
      – Вообще-то мы уже недалеко. Поезжай по этой дороге, минут десять до Лужайки сапожника, она будет по правой стороне. Там повернешь. Коттедж «Беделия» в самом конце.
      Винсент вел машину на значительной скорости, и все это время они молчали. Только когда они повернули на Лужайку сапожника, Одра сказала:
      – Знаешь, а это могло бы быть правдой.
      Сразу поняв, что она имеет в виду, Винсент, не задумываясь, ответил:
      – Может быть, и могло, но на твоем месте я не стал бы тратить время на подобные раздумья.
      – Почему?
      – Потому что ты никогда не узнаешь правды. Твоя мать – единственный человек, который мог бы раскрыть тебе глаза, но она умерла.
      – Но она могла довериться бабушке Фрэнсис. Я уже говорила тебе, что они были очень близки.
      – Но ты же не собираешься спрашивать об этом старую леди?
      – Может быть, и спрошу.
      Но Одра так ни о чем и не спросила свою двоюродную бабушку.
      Приехав в коттедж «Беделия» они сразу же поняли, что старая леди очень слаба. Близился вечер, но погода была по-прежнему чудесная – солнечная и теплая. Несмотря на это, окна были плотно закрыты, и бабушка сидела перед огромным затопленным камином в захламленной гостиной, накинув шелковую шаль на иссохшие плечи и протянув руки к огню.
      Одра провела Винсента через комнату, тесно заставленную викторианской мебелью и наполненную безделушками. Давно забытый запах этой комнаты сразу же напомнил Одре о прошлом. В сухом, пыльном воздухе витал запах перезревших яблок, лака для мебели и сухих духов, как это было в те годы, когда она приходила сюда ребенком. И, когда она наклонилась, чтобы поцеловать морщинистую щеку, на нее пахнуло смесью нафталина, лавандовой воды и мяты. Одру охватило чувство нежности к Фрэнсис Рейнолдс. Внезапно нахлынувшая ностальгия не отпускала ее в течение нескольких минут.
      Бабушка Фрэнсис была вне себя от радости, что ей наконец привелось увидеть Одру после столь долгой разлуки и познакомиться с Винсентом. Хотя появление внучки с мужем и удивило ее, она сразу же почувствовала к нему расположение, по крайней мере так показалось Одре. Она щебетала как маленькая яркая птичка, и приветливо улыбалась. Время от времени она кивала головой, похлопывая Одру по руке и задавая очередной вопрос о ее жизни.
      Одра, в равной степени радуясь встрече с бабушкой, старалась ответить на все ее вопросы и одновременно внимательно разглядывала восьмидесятилетнюю старушку. Она выглядела такой же хрупкой и прозрачной, как тонкие, словно бумага, фарфоровые чашки, из которых они пили чай, и Одра подумала, что если на нее дунуть посильнее, то она рассыплется. Насколько Одра могла помнить, бабушка Фрэнсис всегда была седовласой и худенькой, но теперь в ней появилась иная хрупкость, отчего ее захотелось завернуть в вату.
      Старые кисти, старая плоть, которые скоро обратятся в прах, подумала про себя Одра, и по ее рукам пробежал холодок, несмотря на жару в комнате. Интуиция подсказывала ей, что скорее всего она видит свою двоюродную бабушку в последний раз. Фрэнсис Рейнолдс была очень, очень стара; жизнь ее на этой земле подходила к концу. Одра поняла также, что не следует расспрашивать бабушку о прошлом своей матери. Это могло слишком расстроить старую леди, которая с таким обожанием относилась к Эдит Кентон, всегда была так ласкова с ней самой и так приветливо встретила Винсента.
      «Винсент был прав, – подумала Одра, – только моя мать знала правду, и она унесла ее с собой в могилу». И еще Одра поняла, что разговоры о прелюбодеянии и законности ее появления на свет могут оскорбить память матери.
      Поэтому она ни о чем не спросила.
      Они провели около двух часов в коттедже «Беделия», и только тогда, когда они собрались уходить, бабушка упомянула об Эдит Кентон.
      Внимательно глядя на Одру своими старыми глазами, она прошептала:
      – Когда моя дорогая Эдит умерла, Алисия забрала из Хай-Клю все бумаги. Но я взяла их у нее, потому что хотела сохранить их для тебя, Одра, до той поры, когда ты встанешь взрослой.
      Фрэнсис Рейнолдс остановилась и, едва заметно улыбнувшись, покачала поседевшей головой.
      – Ах, дорогое дитя, ты смотришь с такой надеждой, но боюсь, что в этих бумагах нет ничего особенно важного. Несколько писем, ее свидетельство о рождении и свидетельство о браке, несколько старых фотографий – вот и все…
      У Одры от огорчения вытянулось лицо.
      – И все равно я хочу взять их, – сказала она.
      – Конечно, дорогая, поэтому я и хранила их для тебя все эти годы. – Бабушка взглянула на Винсента. – Бумаги в том кожаном плоском чемоданчике на полу. Не могли бы вы подать мне его?
      – Сейчас, – вскричал Винсент, вскакивая с места. Выполнив просьбу, он протянул чемоданчик старой леди.
      – Нет, нет, отдайте его Одре. Бумаги принадлежат ей, Винсент.
      – Спасибо, – сказала Одра, принимая от него чемоданчик. Она заметила, что на передней его части, между замками, были выдавлены золотом инициалы матери «ЭВК». Открыв замки, она заглянула внутрь, провела рукой по бумагам и решила, что прочитает их позднее, в одиночестве, когда они вернутся в отель «Белый лебедь» в Харрогите.
      – Большое спасибо за то, что вы сохранили для меня эти бумаги, бабушка Фрэнсис. Я очень вам признательна.
      Старая леди улыбнулась и кивнула.
      – Я знаю, что ты собиралась повидать Алисию, – произнесла она, и ее голос задрожал. – Полагаю, что ты исполнила свое намерение и забрала материнские драгоценности.
      – Да, – согласилась Одра и запнулась в замешательстве, боясь сказать больше. Она кинула взгляд на мужа.
      Винсент пришел ей на помощь.
      – Все было отлично, и на следующей неделе я приеду с фургоном, чтобы забрать мебель и остальные вещи Одры.
      Старая леди посмотрела на него радостно, и в ее глазах появилось удовлетворение, даже торжествующее выражение. Она потянулась за своей палкой.
      – Пойдемте со мной в столовую. Я хочу выбрать что-нибудь из серебра для вашего первого дома.

      – Пожалуйста, Винсент, ты должен встать, – говорила Одра, тряся его за плечо. Он повернулся на спину и открыл глаза, моргая от света, проникающего через прозрачные шторы.
      – Почему?
      – Ты очень хорошо знаешь почему, – воскликнула Одра как можно непринужденнее, пытаясь скрыть раздражение. – Гвен придет на Ужин.
      – Если она появится.
      – Это была моя вина в прошлую субботу, – сказала Одра поспешно. – Я перепутала числа.
      Он бросил на нее скептический взгляд, ничего не сказав.
      – Ну пожалуйста, Винсент, – продолжала просить она, повышая голос, – пожалуйста вставай!
      Вместо ответа он протянул руку и схватил ее за запястье. Притянул к себе, обнял, прижался к ее щеке и прошептал:
      – Приляг со мной на полчасика.
      Одра попыталась освободиться из его объятий.
      – Я не могу, ты же прекрасно знаешь, что я не могу. На это нет времени.
      – Ты хочешь сказать, что не желаешь, – поправил он и сразу же отпустил ее.
      Быстро поднявшись, Одра отошла от кровати и посмотрела на Винсента, поджав губы.
      – Ты очень несправедлив ко мне.
      – Вот уж нет. В последнее время ты охладела ко мне.
      Она покраснела.
      – Ничего подобного. Ты как нарочно выбираешь неподходящее время.
      Он перевел взгляд на будильник на бамбуковой прикроватной тумбочке.
      – Почему полпятого дня в воскресенье – неподходящее время? Мне оно кажется просто идеальным.
      – Мы ждем гостью.
      – Ах да. Расфуфыренную мисс Гвен Торнтон. – Винсент произнес это имя неприязненно и добавил: – Не знаю, что ты находишь в ней и почему так за ней бегаешь.
      – Я за ней не бегаю!
      – Бегаешь. Я начинаю думать, что ты предпочитаешь ее мне.
      – Не говори ерунды, – воскликнула Одра, посмотрев на мужа в изумлении. – Ты же знаешь, что это неправда. – Она почувствовала, что в ней поднимается волна гнева, и продолжала сердито: – В любом случае я не расположена… ложиться с тобой в постель и заниматься любовью после твоего поведения в последнее время.
      – Моего поведения! О чем, черт возьми, ты говоришь? – Винсент резко сел на постели и уставился на Одру с гневным блеском в глазах.
      Одра медленно покачала головой, подавляя раздражение и осознавая нечто важное.
      – Ты просто сам не понимаешь, что делаешь, правда, Винсент…
      – Что ты хочешь сказать?
      – Ох, Винсент, Винсент, ты становишься просто несносен. А иногда даже возмущаешь меня. Во-первых, мне совсем не нравится то, как ты себя ведешь по воскресеньям перед ленчем. Ты отправляешься в паб со своими братьями, считаешь допустимым заявиться после двух, пообещавши прийти не позднее часа, и потом злишься на меня из-за испорченного ленча… как будто это моя вина…
      – Я не злился сегодня.
      – Злился. Вообще алкоголь совсем тебе не на пользу; он обнажает в тебе все самые худшие стороны, ты становишься агрессивным и обидчивым по пустякам.
      Винсент хотел проигнорировать эти нравоучения, так как в последнее время у Одры появилась привычка ворчать, но передумал.
      – Только не начинай читать мне лекцию, – выпалил он. – Мне это не нравится. Я мужчина, а не ребенок. С тех пор как мне исполнилось восемнадцать, я всегда ходил в паб по воскресеньям, и не собираюсь отказываться от этого. Ни ради тебя, ни ради кого бы то ни было. И потом, все ходят в паб по воскресеньям, это старая английская традиция.
      Только у рабочего класса, подумала она, сразу же возненавидела себя за такие мысли. Одра презирала предрассудки любого рода.
      – Есть кое-что еще… – сказала она. – Ты опять оставил меня прошлым вечером коротать время у своей мамы, а сам отправился развлекаться по пабам со своими братьями…
      – Но вчера был день рождения нашего Билла, – прервал он ее с возмущением и с чувством собственной правоты.
      – Да, действительно, и я не возражаю, когда ты отмечаешь события такого рода. Но ведь ты не отмечал день рождения Билла в прошлую субботу или в позапрошлую, или в субботу до того, когда ты тоже развлекался без меня.
      – Тебе совсем не обязательно было оставаться вчера у мамы. Ты могла бы пойти на вечер старинных танцев с Лоретт – она ведь пригласила тебя.
      – Я вышла замуж не за Лоретт. Я вышла замуж за тебя.
      Он тяжело вздохнул и в раздражении сжал губы.
      – Надеюсь, это не означает, что я должен быть привязан к твоему фартуку двадцать четыре часа в сутки до конца моей жизни, потому что, поверь мне, этого не будет.
      Одра удержалась от ответа, уже готового сорваться с языка, спрашивая себя: почему для препирательства с Винсентом она выбрала именно этот момент? Гвен должна прийти не позже чем через час, и Одре хотелось, чтобы обстановка в доме была спокойной. Не хватало еще, чтобы Гвен подумала, что они не ладят между собой.
      Поэтому она пошла к двери спальни, мягко заметив:
      – Мне нужно еще кое-что сделать, – и прежде чем он успел что-либо сказать, сбежала вниз.
      Отбросив тревоги по поводу перемен в их отношениях в последнее время, она занялась подготовкой к ужину в кухне, служившей одновременно столовой в их четырехкомнатном коттедже на Пот-Лейн. Накрыв стоящий посередине стол из отполированных сосновых досок лучшей кружевной скатертью, она достала несколько предметов из красивого фарфорового сервиза, подаренного миссис Белл ей на свадьбу, и стала накрывать на стол.
      Закончив, она взглянула на каминную решетку в центре йоркширской плиты и подумала: не следует ли затопить камин – сентябрьские вечера становились прохладными. С другой стороны, еще светило солнце. Размышления о погоде вернули Одру к мысли о том, что ей понадобятся свежие цветы для обеденного стола и для столика рядом с раковиной под окном, она отыскала в ящике садовые ножницы, сняла с полки корзину и вышла из дома.
      У коттеджа не оказалось названия, а только номер тридцать восемь, написанный белой краской на зеленой двери; это был один из трех домиков в тупике позади башен в Верхнем Армли. К каждому из них примыкал небольшой сад, но у Одры он был самым цветущим и красивым. Прежние жильцы тщательно ухаживали за ним в течение многих лет. И она тоже усердно работала в нем с тех самых пор, как они переехали сюда в июне, подсадила несколько новых кустов и кое-что изменила.
      Последние летние розы полностью раскрылись и склонили к темной земле свои тяжелые роскошные головки. Наклонившись над розовыми кустами, Одра глубоко вдохнула их аромат. Он был сильным, сладким и слегка дурманящим, отчего у нее даже закружилась голова. Она стала осторожно срезать розы, стараясь не повредить нежных цветков, не сбить с них лепестки: выбирала в основном бледно-желтые и розовые, потому что они увядали быстрее остальных.
      – Ты даже не представляешь себе, как ты сейчас хороша, любимая, – сказал Винсент, появившись в дверях коттеджа.
      Одра взглянула на него.
      Он улыбнулся ей одной из своих самых неотразимых улыбок.
      Она улыбнулась в ответ, понимая, что он хочет загладить свою вину перед ней.
      – Спасибо, – пробормотала она. Выпрямившись, подняла корзину с цветами и пошла ему навстречу по вымощенной садовой дорожке.
      Он не сводил глаз от ее лица. Когда девушка остановилась перед ним, он нежно обнял ее и повел в дом. Закрыв дверь и взяв у нее из рук корзину, он привлек ее к себе и стал осыпать поцелуями.
      Одра крепко прижалась к нему, отвечая на его ласки. Раздражение, накопившееся в ней в последнее время, неожиданно исчезло. Она подумала: «Я люблю его, он любит меня, и это единственное, что имеет значение. Мы уладим наши разногласия. Так или иначе, но обязательно уладим».
      Минуту спустя он перестал целовать ее, обратил к себе ее лицо и заглянул в ее удивительные глаза. Ему показалось, что их ярко-васильковый цвет приобрел темно-фиолетовый оттенок. Как всегда, в них отражались все ее чувства. Его собственный взгляд был пристальным, ищущим.
      – Догадываешься ли ты о том, как сильно порой я хочу тебя? – спросил он хриплым голосом.
      – Да. – Она немного поколебалась и прошептала: – Я тоже.
      Винсент улыбнулся про себя, зная, как трудно было ей выговорить эти слова. Ласково проведя пальцем по ее щеке, он сказал:
      – Может быть, Гвен не засидится у нас допоздна?
      – Думаю, не засидится. Ведь завтра понедельник.
      Винсент наклонился к ней и шепнул в самое ухо:
      – Давай условимся отправиться в постель пораньше, миссис Краудер.
      – Давай.
      Он прижал ее к себе, потом отпустил и направился к передней двери.
      – Я вернусь к ужину.
      Удивившись, она спросила:
      – Куда ты идешь?
      – К маме.
      – Но зачем?
      – Я обещал Фрэнку помочь в заполнении военных бумаг… Папа наконец-то разрешил ему пойти в армию, и он очень радуется, наш Фрэнк. Ты ведь знаешь, как он мечтает о том, чтобы попасть в кавалерийский полк и отправиться в Индию. И я его не осуждаю, учитывая обстановку, которая сложилась сейчас в этой проклятой стране. – На его лице появилась сердитая гримаса. – Уже столько людей живет на пособие и каждый день увольняют все больше и больше.
      Одра замерла.
      – Но у тебя-то, надеюсь, все в порядке с Варли? У них-то нет проблем?
      – Конечно, нет. – Винсент ободряюще улыбнулся. – У нас в самом разгаре стройка капитального большого дома для старика Пинфолда и его миссис. Во всяком случае не забивай свою маленькую головку такими вещами, это мое дело, ведь в доме я мужчина. – Он послал ей воздушный поцелуй и улыбнулся озорной улыбкой. – Пока, любимая. Скоро увидимся.

      – Значит, ты все-таки купила диван. Наконец-то, – сказала Гвен, входя из столовой-кухни в маленькую гостиную.
      – Да, – ответила Одра, идя вслед за подругой и хмурясь у нее за спиной.
      Проследовав к этому предмету меблировки, стоявшему в центре комнаты напротив камина, Гвен уселась на него. Она скрестила ноги и облокотилась на подушки, устраиваясь поудобнее.
      Одра задержалась перед ней, внимательно глядя ей в лицо. Оно было, как всегда, благожелательным и невинным. Одра поняла, что в замечании Гвен не было ничего обидного и недоброго, хотя интонация, с которой она произнесла «наконец-то», показалась ей несколько язвительной, как будто она считала, что они не могли позволить себе купить этот диван раньше.
      – Он у нас уже две недели, – сообщила Одра, как всегда, спокойно. – Мы искали именно такой довольно давно, еще до того, как поженились.
      – В самом деле? – сказала Гвен и, повернувшись, стала внимательно разглядывать спинку дивана, при этом послышался звон трех ниток ее дешевых бус. Она понюхала обивку. – М-м-м. Кожа. И притом очень хорошая, Одра. Должна сознаться, я люблю все натуральное. Терпеть не могу заменителей.
      Скрывая улыбку, Одра подошла к камину. Ее рассмешило это замечание Гвен, так противоречившее ее пристрастию к дешевым украшениям. Она была поистине ходячей рекламой побрякушек от «Вулворта», но сегодня она превзошла самое себя. Она была увешена странным образом подобранными фальшивыми бриллиантами и цветной бижутерией; ни одно из украшений не сочеталось с другими, и вся она сверкала как не по сезону наряженная рождественская елка. «Но это моя Гвенни», – подумала Одра с искренней теплотой, и в ней проснулась глубокая привязанность к подруге. Гвенни не будет похожа на себя без этих ее бус, браслетов и висячих серег; они – ее отличительный признак, и вряд ли Одре захотелось бы изменить ее, даже если бы она могла.
      Все еще улыбаясь, Одра потянулась за спичечным коробком на каминной полке.
      – Похоже, стало немного зябко, – сказала она, склонившись перед каминной решеткой и чиркая спичкой. Она поднесла горящую спичку к клочку бумаги и деревянным щепкам и продолжила:
      – Ты уверена, что не хочешь набросить мой кардиган, Гвен?
      – Нет, спасибо, душенька, мне тепло. Тем более что ты разжигаешь камин. – Гвен провела рукой по подолу своего ярко-красного шелкового платья и объяснила:
      – Полагаю, мне стоило бы надеть что-нибудь потеплее, но оно совсем новое, и я хотела, чтобы ты увидела его. Ну, как, нравится, Одра?
      – Очень красивое платье и идет тебе, – искренне сказала Одра. Она встала и с одобрением посмотрела на новый наряд подруги.
      Гвен, довольная собой, потрогала свои белокурые волосы.
      – А что ты думаешь о моей горячей завивке?
      – Мне нравится, и я думаю, что на той неделе тоже сделаю такую. Не выпить ли нам чаю? Или, может быть, ты хочешь что-нибудь покрепче?
      – Я бы не отказалась от бокала шерри.
      – Пожалуй, я составлю тебе компанию. – Одра пошла к буфету, стоящему в углу комнаты, достала бутылку «Амонтильядо» и два бокала и отнесла их на столик из красного дерева у дальней стены.
      Повернув голову и глядя на Одру поверх спинки дивана, Гвен заметила:
      – Пока мы говорим друг другу комплименты, я хочу сказать вот еще что. Ты сделала эту комнату очень милой. Картины твоего отца замечательные, особенно вон та, над камином, а мебель твоей мамы прекрасно смотрится. Ты можешь гордиться своим домом, душенька.
      Одра счастливо улыбалась.
      – Спасибо, Гвен, я так рада, что тебе здесь нравится. Комната, конечно, маленькая, но это делает ее уютной и удобной, правда?
      Гвен кивнула и еще раз обвела взглядом гостиную.
      – Как, ты сказала, называется этот удивительный зеленый цвет на обоях?
      Одра засмеялась.
      – О-де-Ниль.
      – Какое странное название. – Гвен состроила гримасу.
      – По-французски это значит вода Нила, и сейчас это очень популярный цвет… модный, я хочу сказать.
      – Правда? Подумать только. Ну, ты всегда следила за модой в одежде, душенька. Я постоянно говорю маме, что ты настоящий знаток во всем, что касается стиля, тканей и всего такого. Надеюсь, ты знаешь, как высоко я ценю твой совет. Да, у тебя самый лучший вкус из всех, кого я знаю. – Гвен взяла протянутый Одрой бокал. – Спасибо, душенька.
      Они чокнулись, и Одра, подойдя к камину, села на один из чипендейловских стульев, принадлежавших ее матери.
      – Я рада, что ты так думаешь – что у меня есть вкус.
      Гвен улыбнулась.
      – А где же Винсент?
      – Он пошел помочь своему брату заполнить какие-то бумаги. Но он вернется вовремя, чтобы отужинать с нами.
      Гвен сделала глоток шерри, боясь сболтнуть лишнее.
      У нее сложилось впечатление, что Винсент всегда находил какой-нибудь предлог, чтобы отправиться в дом матери, но она не посмела сказать этого Одре. После их резкого разговора о Винсенте в июле Гвен тщательно избегала делать какие-либо критические замечания о нем. В тот жаркий летний день, когда она пила чай в кафе «Бетти» в Лидсе, она поняла, что стоит перед весьма реальной опасностью потерять дружбу Одры, и это и огорчило, и испугало ее.
      Одра очень много значила для Гвен, и поэтому сейчас ей все время приходилось придерживать свой язык. Но в глубине души она считала, что Винсент Краудер был недостаточно хорош для ее подруги, и ничто не могло заставить ее изменить это мнение. Что-то было в нем такое, что не нравилось Гвен Торнтон, хотя, если бы ее спросили, она не смогла бы четко определить, что именно. Он представлялся ей эмоционально опасным, инстинкт подсказывал ей, что когда-нибудь он сделает Одру очень несчастной.
      Она опять удивилась про себя, чего ради он постоянно бегает к своей матери. Если только он в самом деле бегает туда. Лучше больше об этом не думать. Она была очень рада тому, что его не оказалось дома. В этот вечер ей хотелось побыть с Одрой наедине. Ей нужно было сказать ей что-то очень важное, и сделать это лучше было без Винсента. Временами он бывал чересчур самоуверен, считал свои суждения единственно правильными и высказывал их, когда его об этом никто не просил.
      Озадаченная наступившим молчанием, Одра наклонилась вперед, глядя перед собой в сгустившихся сумерках. Сегодня стемнело как-то особенно рано, и свет шел от горевшего камина.
      – Ты такая молчаливая, Гвен, – заметила она. – Ты чем-то озабочена?
      – Нет-нет, ничего такого, – быстро ответила Гвен. Она тоже подвинулась, чтобы быть поближе к Одре, и тихим голосом прибавила: – Я не хочу, чтобы ты об этом кому-нибудь говорила, даже Винсенту, но я подумываю выйти замуж.
      – Как это чудесно, Гвен, дорогая! – воскликнула Одра, и тут же наморщила лоб от удивления. – Но я думала, что Майку нужно еще два года учиться в медицинском колледже? Весной ты мне говорила, что он еще несколько лет не сможет жениться.
      – Но я не за Майка думаю выйти замуж.
      В слабом свете Одра все-таки смогла разглядеть, что Гвен выглядит очень довольной, и это еще больше ее озадачило.
      – Но ведь ты мне говорила, что влюблена в Майка Лесли, и вы вели себя в последний год так, что можно было подумать, что вы скоро поженитесь… вы были просто как голубок и голубка. Что же вдруг случилось такого, что все изменилось?
      – Не будь же такой глупой, Одра, – сказала Гвен, рассмеявшись. – Очевидно, я встретила кого-то другого.
      – Кого же?
      – Ты его знаешь, ну можно сказать, встречала, но ты не угадаешь ни за что, – объявила Гвен ликующим голосом.
      – Нет, конечно, не угадаю, так что лучше уж ты мне скажи.
      – Джефри Фримантл.
      Одра была потрясена. Она открыла рот, но тут же закрыла его, не произнося ни слова. Она уставилась на Гвен не в силах поверить ее словам. Глубоко вздохнув, она наконец произнесла:
      – Ты ведь говоришь не о докторе Фримантле? Который какое-то время работал в инфекционной больнице… Это ведь не может быть он?
      – Почему не может? – спросила Гвен, вдруг обидевшись. – Конечно, это он.
      – О! – Одра неуверенно поставила бокал на шератонский столик. Она была потрясена до глубины души. Более неподходящего человека для Гвен Торнтон, чем Джефри Фримантл, трудно было найти. Он был черствым, высокомерным, язвительным и к тому же снобом. Да, он был, бесспорно, недурен, хотя в его внешности и была какая-то холодная чопорность, вдобавок из богатой семьи. Но он был, без сомнения, самодовольным и высокомерным типом и старше Гвен лет на четырнадцать. Одру охватило чувство отчаяния и беспокойства. Ей было очень трудно представить себе веселую, смеющуюся, любящую шутки Гвен рядом с этим надутым, неприветливым человеком, глядящим свысока на все человечество.
      – Это все что ты можешь сказать? Просто "О!" и больше ничего? – В голосе Гвен послышались дрожащие нотки, она явно обиделась.
      – Нет, ну конечно же, нет, – уверяла ее Одра, сжав руку подруги. Стараясь придать своему голосу энтузиазм, которого не чувствовала, она добавила: – Я очень, очень рада за тебя, Гвен, правда рада. Но должна сознаться, я несколько растерялась, потому что меньше всего ожидала услышать такое. Как все это случилось? Расскажи мне.
      Несколько смягчившись, Гвен произнесла повеселевшим голосом:
      – Ну, после того как Джефри уехал из Рипона, он отправился в Норталлертон, но там ему не особенно понравилось, и он вернулся назад и устроился в лечебницу в Лидсе этой весной. Мы постоянно сталкивались в коридорах. Не говоря о том, что мы хорошо помнили друг друга по Рипону, он всегда был очень приветлив со мной. – Гвен захихикала. – И наконец, назначил мне свидание в конце июля. После этого свидания все и началось – вот так! – Она щелкнула пальцами, и ее стеклянные кольца сверкнули в свете огня.
      – Как-то уж очень быстро, – мягко заметила Одра.
      – Да, так же, как у тебя с Винсентом.
      Что ж, здесь последнее слово за ней, подумала Одра и спросила:
      – А как к этому отнеслись твои родители?
      Выражение лица Гвен сразу же резко изменилось – она прикусила губу с расстроенным и озабоченным видом.
      – Сказать тебе правду, меня так огорчают мама с папой. Похоже, Джефри им совсем не понравился, и они недовольны. Конечно, я думаю, что это из-за того, что Майк был близким другом нашего Чарли столько лет, и они все время надеялись, что я выйду замуж за него. Но что я могу поделать? Джефри – моя судьба, это так, душенька.
      – Значит, ты решила окончательно?
      – Да, думаю, окончательно… нет, уверена, что окончательно. К тому же он очень хорошая партия для меня. Это точно. – Лицо Гвен опять засияло, и на нем отразился блеск от ожерелий на ее шее. Казалось, она сейчас лопнет от гордости. – Мы подыскивали себе дом в Хедингли и, кажется, нашли то, что нужно. В нем есть столовая, гостиная, кабинет и пять спален – идеальный дом для молодой семьи. На следующей неделе Джефри собирается пойти со мной в магазин Гривуда в Лидсе, чтобы выбрать обручальное кольцо с бриллиантом, а объявление о помолвке появится в «Йоркшир пост».
      – Вы уже назначили день? – спросила Одра. Она заставила себя весело улыбнуться.
      – Не совсем, но Джефри хочет, чтобы мы поженились весной, потому что медовый месяц он собирается провести в Париже, потому что, он говорит, в Париж нужно ехать весной – если едешь туда в первый раз. А еще он собирается купить мне массу новой одежды в Париже, и мы будем жить в отеле «Ритц». Ты можешь себе это представить? А потом мы отправимся на Ривьеру. Джефри говорит, что на юге Франции очень красиво, когда наступает пора цветения мимозы, и мы не должны ее пропустить. Мы проведем целую неделю в отеле «Негреско» в Ницце. Это очень шикарное место, но «Ритц» – тоже очень модный отель.
      Гвен наконец умолкла и нетерпеливо наклонилась вперед, внимательно вглядываясь в Одру, пытаясь угадать ее реакцию.
      Одра улыбалась.
      Гвен крепко сжала руки, и выражение возбуждения на ее лице сменилось выражением благоговейного изумления перед теми блестящими перспективами, которые ожидали ее в будущем.
      – Как только мы поселимся в этом доме в Хедингли, который, я уверена, мы купим, Джефри уйдет из лечебницы и займется частной практикой. Он собирается снять помещение для приема больных на Парк-Плейс в Лидсе. Он намерен стать модным доктором и лечить местную аристократию и женщин из общества, и он добьется успеха и будет очень богатым, а я буду помогать ему всем, чем смогу. Мы будем часто принимать гостей, устраивать изысканные обеды и ленчи, и поэтому мне понадобится много новых платьев. Джефри хочет, чтобы я выглядела модной и элегантной.
      Одра только кивнула, поскольку ее огорчение все усиливалось, и она не знала, что сказать. Поддельные камни Гвен, так ярко сверкавшие в пляшущем свете огня, привлекли ее внимание. На какую-то долю секунды они показались ей настоящими изумрудами, рубинами и сапфирами, а не стекляшками от «Вулворта». С этими украшениями будет покончено в первую очередь, вдруг подумала она. Он заставит ее отказаться от них в первую же минуту, как женится на ней. Грусть пронзила Одру, представившую себе Гвен, лишенную своих ярких побрякушек, которые гроша ломаного не стоили, но так много значили для нее.
      Бедняжка Гвенни, вспомнила Одра, пытаясь представить себе свою подругу после того, как Фримантл переделает ее по своему вкусу, после того, как оденет и причешет ее, превратив в миссис Фримантл, устраивающую его. Перед ее взором возникла весьма чопорная, холодная женщина, не имеющая ничего общего с Гвен Торнтон. Но ведь и ничто из того, что Гвен только что говорила, не было похоже на ту девушку, которую она так хорошо знала и любила.
      Поднявшись, Одра включила маленькие лампы стоявшие на шератонских столиках по обе стороны камина. Затем подошла к столику у стены, принесла оттуда бутылку шерри и снова наполнила бокалы.
      Чувствуя, что Гвен ждет от нее каких-то слов после ее столь красочного рассказа, Одра пробормотала:
      – Что ж, все это звучит замечательно, ну просто чудесно.
      После такого комментария Гвен уже нельзя было удержать.
      Одра поняла это, когда снова уселась на стул и повернулась к подруге с сердечной улыбкой, готовая слушать ее с неослабевающим интересом.
      Гвен, которая всегда была страшной болтушкой, говорила без остановки в течение получаса о своей скорой свадьбе, о Джефри, о его родителях, об их медовом месяце, об их будущей совместной жизни – и все это не переводя дыхания.
      Откинувшись назад и потягивая шерри, Одра только кивала время от времени, понимая, что ей все равно не удастся вставить ни слова. Но она этого и не очень хотела, да и слушала не слишком внимательно.
      Ее мысли были заняты Джефри Фримантлом. Одре представлялось совершенно очевидным, почему он захотел жениться на Гвен Торнтон. Она была намного моложе его – красивая блондинка с женственной фигурой, с живым, общительным характером и любящей душой. Так что Гвен была привлекательной во всех отношениях и не могла не нравиться.
      Кроме того, она была медсестрой и дочерью врача – идеальные обстоятельства для честолюбивого медика, которым, без всякого сомнения, был Джефри Фримантл. Да, Гвен была для него не чем иным, как приобретением своего рода капитала.
      Что по-настоящему беспокоило Одру, так это сама Гвен. Чего ради ей так захотелось стать его женой? Он был полной противоположностью Майку Лесли, и что бы теперь Гвен не думала о Майке, Одра знала, что та была искренне увлечена лучшим приятелем Чарли. На это был только один ответ: Гвен хотела выйти замуж за Джефри Фримантла из-за того, что он мог ей дать – престижа, положения в обществе, денег.
      Одра попыталась отогнать от себя эти недобрые мысли, но в глубине души она была уверена в своей правоте. Ни разу за все время, что Гвен говорила о Джефри, она не упомянула слова, которое должно было бы быть самым главным, – любовь. Как может состояться брак без любви? – недоумевала Одра. Может быть, ей следует поговорить об этом с Гвен. Но она тут же отбросила эту мысль, вспомнив, как ей самой были неприятны непрошеные замечания подруги по поводу ее брака.
      «Хотя, возможно, я ошибаюсь», – сказала самой себе Одра. Возможно, Гвен все-таки любит его. И тут она, к собственному удивлению, подумала: но ведь любовь необязательно делает людей счастливыми.

      В тот вечер, когда ужин подходил к концу, Гвен бросила на Одру заговорщицкий взгляд, который говорил: «Рассказать Винсенту мои новости?»
      – Почему бы нет? – ответила, смеясь, Одра. Она понимала, ее подруга весь вечер сгорала от нетерпения открыть ему свой секрет.
      – Какие новости? – спросил Винсент, переводя взгляд с жены на ее подругу.
      – На следующей неделе у меня помолвка, – объявила Гвен и, сияя, откинулась на спинку стула, очень довольная собой.
      – Не могу сказать, что я удивлен. – Винсент наклонился к ней и поцеловал в щеку. – Поздравляю, Гвен. Ты должна была привести с собой Майка к нам на ужин. Мне он нравится, отличный парень, ты сделала хороший выбор.
      Воцарилось молчание.
      – Но я выхожу замуж не за Майка, – поспешно сказала Гвен.
      – Не за Майка, – повторил Винсент с изумлением. – Провалиться мне на этом месте, если я что-нибудь понимаю. Я-то думал, что вас двоих водой не разольешь. Значит, ты нашла кого-то другого?
      – Да.
      – Майк наверняка убит горем?
      Горло Гвен сжалось, и, не в силах ничего сказать, она лишь кивнула.
      – Да, я хорошо могу представить себе, что он сейчас чувствует. – Винсент сурово посмотрел на Гвен. – Майк так восхищался тобой, только о тебе и думал.
      – Я знаю, мне он тоже нравился, но, видимо, недостаточно, если я увлеклась другим человеком, – ответила Гвен.
      – И кто же этот счастливец? – спросил Винсент, все еще не веря, что она смогла променять Майка на кого-то другого. Такого парня, как Майк, еще поискать, и теперь, думая об этом, он понял, что именно такого мужа он бы хотел для своей сестры Лоретт.
      – Его зовут Джефри Фримантл, – сказала Гвен с очаровательной победной улыбкой, – он работает врачом в лидсской лечебнице. Но родом он из Харрогита, там и родители его живут.
      – И когда же все это случилось? Я хочу сказать, что еще в конце июня мы все были вместе, и Майк тоже, так что это должно было произойти в два последних месяца, так?
      – Да, Джефри в первый раз попросил меня о встрече в начале июля, но до этого…
      – Уж очень быстро все это, Гвен, а? – прервал ее Винсент безапелляционным тоном и, не дав ей возможности ответить, продолжал: – Брак – дело очень ответственное, знаешь ли, надеюсь, ты уверена в этом парне. Я хочу сказать, что про Майка я знаю наверняка, что он достойный человек, честный и порядочный… так что будем считать, что этот новый тип… что с ним все в порядке. Я бы не хотел, чтобы ты совершила ошибку – ужасную ошибку, Гвен.
      Гвен, в раздражении поджав губы, вся ощетинившись, гневно смотрела на Винсента. Как это похоже на него: вылезать со своими советами, когда их никто не просит. Холодным тоном она произнесла:
      – Между прочим, я знаю Джефри уже давно – еще с тех пор, когда работала в Рипоне. Да и, как я уже говорила Одре, ваше с ней знакомство вряд ли можно назвать длительным. Не говоря уже о том, что это вообще не твое дело, вот так! – Она откинулась назад в гневе, не сводя с Винсента сердитого взгляда.
      – Ох, ну извини, зря я тебе все это сказал, – пробормотал он и с раздраженным видом глубоко затянулся сигаретой.
      Одра поняла, что сейчас они начнут, как это часто бывало, ссориться, и воскликнула:
      – Ну прекратите, не надо портить такой чудесный вечер. К тому же я хочу сообщить кое-что вам обоим – у меня тоже есть маленькая новость.
      Винсент повернулся к ней, вопросительно подняв бровь.
      – Какая новость, любимая?
      – Я устроилась на работу и приступаю к ней через две недели.
      Винсент в изумлении уставился на жену.
      Гвен, тоже удивленная, воскликнула:
      – Что за работа? Где?
      – В больнице Святой Марии, здесь, в Армли, – объяснила Одра. Теперь она тоже выглядела довольной собой и продолжала с энтузиазмом: – Конечно, медсестрой. Миссис Белл представила меня старшей сестре, и я с нетерпением жду начала работы. Наверняка это будет непросто, потому что я буду работать в акушерском отделении.
      – Что заставило тебя сделать такую глупость? – с яростью спросил Винсент. Его зеленые глаза гневно блестели, сердитый румянец покрыл шею и лицо. – Я не могу поверить своим ушам!
      Одра так растерялась от этой неожиданной вспышки, что на какой-то момент смутилась, не зная, что ответить. Но потом, выпрямившись, сказала:
      – Я не думаю, что это глупость! Напротив, я думаю, что это очень умно с моей стороны! В конце концов, я получила высокую квалификацию, и будет жаль, если она пропадет зря. Сестра Леннокс всегда говорила, что у меня настоящий дар ухаживать за больными, и почему же не использовать его? Да и дело не только в этом. Я просто хочу работать.
      – Так можешь забыть об этом. Моя жена работать не будет, и давай с этим покончим! – Винсент затряс головой от неуемного гнева: – Господи, и о чем ты только думаешь? Как ты могла такое сделать? Я уже слышу, как мои товарищи, усмехаясь, говорят у меня за спиной, что моя жена вынуждена работать, чтобы помочь мне содержать семью.
      – Но ведь я не поэтому хочу работать! – воскликнула Одра.
      – Может быть, и нет, но они так подумают. Пожалуйста, запомни, что в этом доме я – мужчина, я зарабатываю на хлеб, я ношу брюки и принимаю решения, а не ты. – Взглянув на Гвен, он обратился к ней за поддержкой: – Держу пари, что ты не собираешься работать после замужества. Ты что, останешься медсестрой в лечебнице?
      – Нет, не останусь, – ответила Гвен. С извиняющимся видом она посмотрела на Одру и дотронулась до ее руки. – Прости, душенька, но я вынуждена согласиться с Винсентом. Он прав, он действительно прав. Да и зачем тебе возвращаться к больничной работе? Ведь она трудная, и деньги небольшие.
      – Послушай, я хочу применять свои знания и быть полезной. – Полная решимости отстоять свою правоту в споре с Винсентом, Одра бросила на него гневный взгляд. – И почему нужно обращать внимание на то, что говорят люди? Это какой-то абсурд…
      – Я отказываюсь обсуждать это, Одра! – прервал ее Винсент. – Вопрос закрыт! – Он стукнул кулаком по столу намного сильнее, чем намеревался, так что раздался звон посуды.
      – Винсент, не будь таким упрямым! – Одра была так возмущена его отношением к себе и поведением, что с трудом сдерживалась. – То, что я твоя жена, вовсе не означает, что ты можешь повелевать мной и заставлять поступать так, как тебе заблагорассудится. Мне бы хотелось добиться чего-то в сестринском деле, и это мое право.
      – Ну вот, ты опять за свое, – Винсент саркастически засмеялся. – Это говорит чертова миссис Ирэн Белл, а не ты. В своем доме, крошка, я не потерплю разговоров о правах женщин и всей этой суфражистской белиберды, не забывай об этом!
      Одра задержала дыхание и взяла себя в руки.
      – Ох, Винсент, как ты несправедлив, – пробормотала она, стараясь смягчить свой тон. Она взяла мужа за руку, надеясь успокоить его и все-таки желая поступить по-своему. – Ты превратно понимаешь все, что я говорю.
      Он холодно и угрюмо взглянул на нее, но ничего не сказал.
      Гвен, смущенно рассмеявшись, перевела взгляд с Одры на Винсента и заявила:
      – Мне не нравится видеть вас ссорящимися. Давайте-ка лучше поцелуйтесь и помиритесь.
      Зная, что Винсент ничего подобного не сделает и желая погасить ссору из-за присутствия Гвен, Одра отодвинула свой стул и поднялась. Положив руку на плечо Винсента, она наклонилась над ним и поцеловала его в щеку.
      – Ну хорошо, будь по-твоему, – сказала она мягко. – На следующей неделе я пойду в больницу и скажу, что не смогу у них работать.
      Но Одра сделала этот жест только ради мира и спокойствия в доме. Она вовсе не собиралась выполнять свое обещание и не имела ни малейшего намерения уступать Винсенту.

      Брак их, начавшийся жарким летом с пылкой физической страсти, к декабрю оказался скованным зимним морозом. Страсть заметно поостыла. В конце 1928 года Винсент и Одра часто ссорились, и умиротворенность, воцарившаяся было в маленьком коттедже на Пот-Лейн, уступила место постоянным препирательствам и бурным спорам.
      Как ни странно, они во многом оказались похожими друг на друга, и это в известной мере усложняло их взаимоотношения. Обоим были свойственны упрямство, сильная воля и независимый склад ума. Поэтому они сцеплялись друг с другом по малейшему поводу. При этом каждый считал другого неправым и виноватым в конфликте. Они были молоды и не умели проявлять терпимость к обычным человеческим слабостям; они не хотели уступать, что могло бы ослабить напряженность в их отношениях.
      Винсент, в ту пору свой жизни слишком сконцентрированный на самом себе, был не в состоянии видеть что-либо, помимо собственных желаний и интересов, и не мог по-настоящему понять Одру.
      И она, как ни странно, обычно так хорошо понимавшая чувства других людей, редко могла до конца проникнуть в его внутренний мир, ибо была слишком субъективна. Ее представление о Винсенте Краудере всегда было неточным и необъективным, потому что не могло быть свободно от эмоций, и притом весьма сильных.
      Чувства Одры к Винсенту пребывали в хаотическом состоянии и были весьма противоречивыми. Временами она думала, что любит его до самозабвения, а порой была убеждена, что не испытывает к нему ничего, кроме ненависти. Чувства Винсента были точно такими же, и его отношение к Одре столь же запутанным, как и ее собственное.
      Другим камнем преткновения была недавно приобретенная ими привычка яростно спорить почти по каждому пустяку. Они вдруг оказались не в состоянии обсуждать что-либо спокойно и разумно, и поэтому ни один из них не знал, что в действительности думает или чувствует другой. Их взаимное двойственное отношение к собственному браку и недовольство друг другом продолжали расти.
      Иногда, в темноте спальни, им удавалось забыть о размолвках, так как сильное физическое влечение – почти против воли – притягивало их друг к другу. Но это случалось все реже, потому что ссоры вторгались и сюда, ведь Одра приносила свою обиду с собой в постель.
      Она вела счет своим обидам с сентября, и самой большой из них был решительный отказ Винсента разрешить ей вернуться к больничной работе. В попытке заставить его понять свой образ мыслей она убеждала, уговаривала, спорила и умоляла. Но Винсент оставался таким же непреклонным, как в тот вечер, когда к ним на ужин пришла Гвен.
      В конце концов уступить пришлось Одре, так как она поняла, что, если пренебрежет его запретом и начнет работать в больнице, он оставит ее. А говоря начистоту, каковы бы ни были разногласия между ними, жизнь без Винсента Краудера была для нее немыслимой. Поэтому она покорилась его воле, говоря себе, что брак для нее намного важнее, чем работа. Каким-то образом большую часть времени ей удавалось сохранять веселое выражение лица, не выдавая испытываемых ею чувств безысходности и разочарования, вызванных его упрямством.
      Но когда Одра отправилась в Калфер-Хауз, чтобы рассказать миссис Белл обо всем, что случилось, глаза ее наполнились слезами и все страдания неожиданно выплеснулись наружу.
      Ирэн Белл отнеслась к Одре, как всегда, сочувственно и сделала все от нее зависящее, чтобы утешить ее. И что бы ни думала про себя миссис Белл о поведении Винсента, она поступила мудро, оставив свою точку зрения при себе.
      – Возможно, он еще образумится, – сказала она Одре с ободряющей улыбкой.
      Но Одра знала, что этого не произойдет. Не в характере Винсента было поступаться своими принципами. Или признаваться в своей неправоте. Хоть они и были по многом похожи, Одре это не было свойственно. Она всегда могла признать, что ее суждение было неверным или что она допустила ошибку.
      В тот промозглый день в первых числах декабря она торопливо шла по Пот-Лейн, упрекая себя в том, что наделала столько ошибок. Ошибкой, прежде всего, было ее замужество, и, безусловно, она не должна была оставаться с Винсентом, если постоянно колебалась относительно того, что нужно делать, и постоянно пребывала в нерешительности. Она должна была собрать свои вещи и уйти сразу же, еще в августе, когда у них все пошло наперекосяк.
      Ну вот, теперь она это сделала. Пути назад не было.
      Она крепче сжала ручку своего чемоданчика и стиснула зубы, выставив вперед волевой подбородок. Решение было принято. Наконец-то. Она ушла от Винсента Краудера и возвращаться не собиралась.
      В глубине души Одра знала, что все еще любит Винсента. Она полагала, что всегда будет любить его. Но она подошла к осознанию того факта, что одной любви не всегда бывает достаточно для поддержания нормальных взаимоотношений. Чтобы брак был крепким, двое должны быть в состоянии жить в согласии. По-видимому, они с Винсентом этого не могли. Они отталкивали друг друга злыми, обидными словами, которые впоследствии было трудно взять назад.
      Прошлой ночью между ними произошла особенно бурная ссора, самая худшая из всех, что случались прежде. Она потрясла ее и вселила чувство отчаяния.
      Сегодня, еще час назад, она гладила рубашки Винсента в кухне-столовой и вдруг, внезапно поняв, что должна сделать, поставила утюг, с силой стукнув им о подставку. Она быстро убрала гладильные принадлежности, переоделась, собрала чемодан и, взяв свои скудные сбережения, вышла из дома.
      Поворачивая ключ в замке, она остановила взгляд на цифре тридцать восемь, написанной краской на зеленой двери, и почувствовала странную боль в груди. А потом огромная грусть охватила ее, и, прижавшись головой к каменной дверной притолоке, она закрыла глаза, думая о прожитых здесь месяцах. Этот скромный маленький домик, казалось бы, такой заурядный, был настоящим дворцом для нее. Это был ее первый собственный дом, и в нем оставалось не только все ее имущество, но в каком-то смысле и сама ее жизнь. Ведь все ее мечты и планы на будущее рождались в этих стенах. Она верила, что они с Винсентом добьются их осуществления и вместе построят для себя счастливую жизнь. Но этому не суждено было сбыться – так, по крайней мере, ей казалось теперь.
      Одра отогнала от себя эти мысли, боясь их. Просунув ключ под коврик у дверей, она подхватила чемодан и почти бегом выбралась из тупика на улицу.
      Идя к Вингейтскому трамвайному кругу, она все еще пыталась отогнать эту ужасную тоску, охватившую ее. Но тоска не проходила. Мечты ее рухнули, надежды исчезли, и чувство утраты, с которым она жила столько лет, вернулось к ней, многократно усиленное. Она опять осиротела. Она потеряла мужа, потеряла их совместную жизнь, потеряла свое будущее.
      Одра замедлила шаг и на какую-то долю секунды заколебалась, готовая изменить свое решение и вернуться в коттедж. Но что-то внутри нее сказало ей нет,и она решительно двинулась вперед.
      Погода, которая весь день была отвратительной, теперь стала зловещей.
      На небе появилась оловянная пелена, и окружающий ландшафт стал бледным, словно обесцвеченным. Это было похоже на живопись гризайль с ее многочисленными оттенками серого цвета, а застывшие и почерневшие деревья напоминали металлические скульптуры, рельефно выступающие на фоне низкого неба.
      Пошел мелкий дождь. Глухие раскаты отдаленного грома раздавались как отзвуки пушечной канонады в соседних полях, протянувшихся длинной плавной линией до Старого Фарнли. Надвигалась гроза, ветер яростно свистел над Хилл-Топом.
      Одра прижалась к ограде парка Чарли-Кейк, стараясь, по возможности, укрыться от непогоды в ожидании трамвая из Лидса. Он очень запаздывал.
      Дрожа, она туже обернула шею толстым шерстяным шарфом и притопывала ногами, пытаясь согреть их. Кухня ее коттеджа, где весело потрескивал камин, была такой уютной и удобной, что она даже вообразить себе не могла, как плохо было на улице. Шагнув вперед, она взглянула на Таун-стрит. Главная улица была необычно пустынной; немногие пешеходы, вышедшие по делам, явно спешили попасть домой до начала бури.
      «Какая жуткая погода, – подумала Одра, – как раз под стать моему настроению». Она вернулась в нишу между оградой парка и будкой полицейского и вздохнула. Одра уже скучала по Винсенту.
      – Как же я непостоянна, – пробормотала она, не в силах понять себя. И тут же подумала, что глупо терзаться из-за него. Ведь она поступает правильно, она уверена в этом. Или нет?
      Обхватив себя руками, Одра старалась не думать о Винсенте, не представлять себе его лица, когда он войдет сегодня вечером домой и обнаружит, что она ушла, найдет ее записку. Продолжая топать, она просунула руки под мышки, чтобы согреть их. Она уже промерзла до костей и чувствовала, как сырость просачивается через ее мелтонское пальто и фиолетовую шляпу-клош.
      Минут через двадцать она услышала, как трамвай с грохотом подкатил к остановке на другой стороне крохотного клинообразного парка; стали слышны голоса и шаги выходящих из трамвая людей. С чувством облегчения она подняла чемодан и, заспешив вперед, столкнулась с молодой женщиной, выскочившей из-за угла.
      Сумев удержаться на ногах, они одновременно начали извиняться и остановились на полуслове, узнав друг друга в туманных сумерках. Одра поняла, что видит перед собой хорошенькое личико своей невестки, бывшей ей самым близким другом в клане Краудеров. Сердце ее упало.
      – Одра! Ради всего святого, что ты здесь делаешь? – спросила Лоретт и улыбнулась теплой, сердечной улыбкой.
      – Сажусь в трамвай, – пробормотала Одра, пытаясь проскользнуть мимо нее.
      Заметив чемодан, Лоретт нахмурилась.
      – Куда ты едешь?
      – Сама не знаю, – правдиво ответила Одра и затем услышала свои слова, вырвавшиеся помимо ее воли: – Во всяком случае, как можно дальше от Винсента.
      – Что ты имеешь в виду? – Лоретт внимательно смотрела на Одру, в ее глазах появилось выражение тревоги.
      – Я ухожу от него.
      Лоретт порывисто воскликнула:
      – Нет, не говори так! Ты не можешь уйти от него.
      – Могу.
      – Но куда ты пойдешь? Ты же знаешь, что тебе некуда деваться. Кроме нас, у тебя никого нет.
      Проигнорировав это замечание, Одра быстро нашлась:
      – Я всегда могу поехать в инфекционную больницу в Рипоне. – Она кивнула самой себе в подтверждение, поняв, что это действительно так. – Старшая сестра Леннокс найдет мне место. Я уверена, что найдет.
      – Одра, послушай меня! Пожалуйста, не делай того, о чем потом пожалеешь. Подумай… по крайней мере, не уезжай сегодня. Уже почти четыре часа, и погода ухудшается. В любом случае, когда ты приедешь в Лидс, последний поезд на Рипон уже уйдет. Давай, дорогая, вернемся в коттедж и поговорим обо всем, – просила Лоретт, держа Одру под руку.
      – Пожалуйста, отпусти меня! – Одра попыталась стряхнуть руку невестки, но Лоретт держала ее крепко. – Лоретт, пожалуйста! Это просто смешно. И я совсем не хочу возвращаться в коттедж.
      – Тогда пойдем к моей маме… мы всего в пяти минутах ходьбы, пойдем, Одра, не упрямься. Ты вся дрожишь, у тебя лицо посинело от холода, и если ты будешь стоять здесь, то простудишься и умрешь.
      – Какой смысл мне идти к твоей матери? Я уже все решила и не изменю своего решения. Я ухожу от Винсента.
      Лоретт нежно и почти покровительственно обняла Одру за плечи. Мягким голосом она доверительно сказала:
      – Послушай, я тебе признаюсь, что сначала была против вашего брака, но теперь, когда ты замужем, вы с Винсентом должны попытаться разрешить свои проблемы и…
      – Как можешь ты, именно ты говорить мне об этом! – возмутилась Одра, с удивлением глядя на Лоретт. – Давай не будем забывать, что ты сама разводишься.
      – Конечно, но здесь есть разница. Ты и Винсент любите друг друга. У нас с Джимми не было настоящей любви.
      – Любви не всегда бывает достаточно.
      – Но это фундамент, на котором строится жизнь, Одра, поверь мне.
      – Я думала об этом много недель, и меня нельзя убедить сделать что-то против моей воли! – Одра замерла, услышав звонок трамвая, который тронулся в сторону Лидса.
      Посмотрев ему вслед в смятении, она сердито повернулась к Лоретт.
      – Вот видишь, что ты сделала! Из-за тебя я опоздала на трамвай! А другой придет по меньшей мере через полчаса, – жалобно проговорила она и, охваченная гневом и чувством безысходности, расплакалась.
      Изобилие роз на стенах, на полу и на фарфоровом сервизе в уэлльском шкафу для посуды этим холодным зимним вечером поражало своим великолепием больше, чем когда бы то ни было. В свете пламени, гудевшего в очаге, как в огромной печи, и распространявшего сильный жар, они сверкали такими яркими красками, как будто были живыми.
      В кухне Элизы Краудер все дышало радушным теплом и уютом. Воздух был насыщен запахом свежеиспеченного хлеба, сладкого пирога и булочек к чаю, остывавших на подставке, а также острым ароматом гвоздики, корицы, мускатного ореха и индийских пряностей, к которым примешивался фруктовый запах цукатов, кишмиша и египетских фиников.
      Элиза Краудер была занята выпечкой, что она обычно делала по пятницам, ближе к вечеру, как зимой, так и летом. Но сегодня работы у нее было больше обычного. До Рождества оставалось всего три недели, и она готовила праздничное угощение для своей большой семьи. Она с проворством двигалась между столом у окна и раковиной, куда относила использованные миски и ложки, и тут же мыла их. Скоро ей нужно будет готовить чай для тех домочадцев, которые все еще жили с нею, а она любила начинать новое дело, когда все вокруг сверкало чистотой.
      Элиза – женщина среднего роста и комплекции – выглядела на все свои сорок девять лет. Причина этого крылась главным образом в ее простой манере одеваться и строгой прическе – волосы ее были гладко зачесаны назад и уложены в пучок, а также в ее фигуре, ставшей несколько полноватой после рождения последнего ребенка – Дэнни. Но от природы она была хорошо сложена, у нее были приятные черты лица, а ее бледно-голубые глаза оживленно блестели – и их взгляд был оценивающе трезвым.
      И точно так же, как она не прибегала ни к каким ухищрениям для улучшения своей внешности, Элиза не допускала ни капли притворства в своих манерах. Она ни от кого не терпела никаких глупостей и гордилась тем, что была работящей йоркширской женщиной, твердо стоящей на земле. Говорила ясно и всегда по делу, иногда бывала немного резковатой, и на каждый случай жизни у нее были припасены пословицы и поговорки, которыми она в избытке пересыпала свою речь.
      Вымыв и вытерев всю кухонную утварь, Элиза подошла к печи посмотреть на свои рождественские пироги, праздничные караваи и огромный пирог с беконом и яйцами, который она пекла к чаю. Удовлетворенная тем, что все они хорошо поднялись, она возвратилась к столу у окна и стала завинчивать крышки на банках с сушеными фруктами, которые добавляла в пироги.
      В этот час она никого не ожидала, и, когда передняя дверь неожиданно открылась, она посмотрела на нее в изумлении.
      В дом вошла Лоретт, а за ней Одра. Обе дрожали и выглядели измученными и замерзшими.
      – Ты рано вернулась, детка, – обращаясь к Лоретт, сказала Элиза. – Надеюсь, на работе все в порядке?
      – Сегодня у меня короткая пятница, мам. Ты что, забыла?
      – И вправду забыла. – Элиза взглянула на свою невестку. – Здравствуй, Одра.
      – Здравствуйте, миссис Краудер.
      Элиза вернулась к своим банкам и закрыла последние из них крышками. Она заметила чемодан в руках у Одры, но решила ни о чем не спрашивать. Лоретт пришлось торопливо засовывать его в шкаф для верхней одежды, чтобы спрятать. У Винсента назревают неприятности, подумала Элиза, но спокойно сказала:
      – Когда разденешься, Лоретт, завари, пожалуйста, чай, а ты, Одра, проходи к камину и грейся. Ты совершенно окоченела.
      Обе молодые женщины сделали, что им было сказано, в полном молчании.
      Лоретт была довольна тем, что ей удалось уговорить Одру пойти к ним домой. Хотя у нее и не было намерения задерживать Одру и не дать ей сесть в трамвай, это оказалось как нельзя кстати. У Лоретт доброе сердце, и она глубоко привязалась к Одре. Мысль о том, что ее невестка в эту ненастную погоду будет бродить по улицам Лидса, была для нее невыносима. «Если она не захочет вернуться домой на Пот-Лейн, то сможет переночевать в моей спальне, – думала Лоретт, открывая коробку с чаем. – А я при первой же возможности серьезно поговорю со своим братцем. Мы испортили его – мама, Олив и я. Даже маленькая Мэгги выполняет все его прихоти. Уверена, что как муж он далеко не подарок и жить с ним очень непросто».
      Одра сидела, сгорбившись, в обитом зеленым плюшем кресле и мрачно глядела на огонь. До этого она негодовала на себя за то, что уступила Лоретт, но теперь должна была признать, что радовалась тому, что находится в тепле. Промозглая сырость, казалось, пробрала ее до костей, и ей все еще было очень холодно, несмотря на жарко горевший камин.
      Чайник на подставке в камине шипел и булькал, как всегда в зимнее время, и Лоретт, наполнив кипящей водой большой коричневый заварной чайник, поставила его на стол посреди комнаты.
      Усаживаясь за стол и взглянув на свою мать, она спросила:
      – Где Мэгги и Дэнни? На часах больше четырех, разве они не должны были уже вернуться из школы?
      – Нет, не сегодня. Они пошли в приход узнать насчет воскресного школьного спектакля. Сорванцы так хотят в нем участвовать, что я разрешила им попробовать сыграть свои роли. В этом году ставят Золушку.
      – Зная Мэгги, можно предположить, что она не захочет никакой другой роли, кроме главной сказала Лоретт со смехом. – Присядь, мам, выпей чай, пока он не остыл.
      Элиза подошла к камину. Сидя в кресле и прихлебывая чай, она внимательно смотрела на свою невестку.
      – Ну, Одра, девочка моя, что случилось? Я ведь видела чемодан. Ты куда-нибудь едешь или перебираешься к нам? – спросила она.
      Одра покраснела и прикусила губу, но ничего не ответила, так как ей не хотелось делиться своими трудностями с матерью Винсента.
      Ей ответила Лоретт:
      – Я встретила Одру на трамвайной остановке, мам. Она выглядела ужасно и сказала, что уходит от Винсента и будет работать в рипонской больнице. Но пока мы разговаривали, она пропустила трамвай, и я уговорила ее прийти к нам.
      – Понятно. – Элиза выпрямилась в кресле и, хмурясь, пристально посмотрела на Одру. – Какую глупость ты придумала, девочка!
      – Это не глупость! – воскликнула Одра возмущенно и, не в силах остановиться, продолжала с гневом: – Винсент ведет себя очень плохо последние месяцы! Он скверно обращается со мной, и я не вижу причины оставаться с ним!
      – Он ведь не посмел ударить тебя! – воскликнула в свою очередь Элиза, уверенная в том, что ее сын никогда не поднимет руку на женщину, даже если его подтолкнут к этому. – Так о чем же ты говоришь? Объяснись, девочка.
      Понимая, что попалась в ловушку, Одра глубоко вздохнула и сказала уже спокойнее:
      – Он теперь то и дело оставляет меня одну, и вы это знаете, миссис Краудер. Ведь он проводит все свое время в пабе со своими братьями и друзьями или в конторе букмекера со скачек, и я считаю, что это не очень-то справедливо с его стороны. Судя по тому, как часто мы с ним видимся и сколько времени проводим вместе, мы вполне можем уже и не быть мужем и женой.
      Элиза тяжело вздохнула и покачала головой.
      – Но у нас так принято, так уж повелось в нашей среде – в рабочей среде, Одра. У наших мужчин тяжелая работа, обычно это тяжелый физический труд, и для них отдохнуть и развлечься – значит пойти в паб и выпить пинту пива, сыграть в дартсы или пошутить со своими приятелями. И что за беда, если они поставят несколько медных монет на какую-нибудь лошадь и иногда позволят себе немного острых ощущений? Ведь не можешь же ты отказать Винсенту в его безобидных развлечениях?
      – Конечно, нет. Но мне бы хотелось больше бывать с ним в часы досуга, ведь я же его жена, в конце концов… А он несколько вечеров в неделю проводит в «Белой лошади» и всегда исчезает на уик-энд, оставляя меня коротать время одну. Я чувствую себя так одиноко.
      – Да, знаю, но, как я уже сказала, так уж заведено и так будет всегда, раз вы поженились и обзавелись своим домом. Когда мужчина за тобой ухаживает, все выглядит иначе – он сплошное внимание и забота. Но как только он надел на твой палец обручальное кольцо, его отношение к тебе меняется. И лучше тебе, Одра, с этим смириться. Да, это так, девочка. Все браки одинаковы, и ты не будешь так на это реагировать, когда несколько малышей станут цепляться за твою юбку. Тогда ты будешь довольна, что Винсент ушел и не путается у тебя под ногами, вот увидишь.
      Одра в раздражении поджала губы.
      – Я пока что не планирую иметь детей, миссис Краудер. Чего бы мне хотелось, так это вернуться к своей работе в больнице, и это еще одна проблема в наших отношениях, потому что Винсент и слышать не хочет о том, чтобы я работала.
      Элиза была шокирована.
      – Надо думать! – воскликнула она. – Как только ты могла предложить ему такое! Его унизило бы, уязвило его мужское достоинство, если бы его жена пошла работать. Что подумали бы люди и что сказали бы его приятели?
      – Не знаю, и меня это не волнует! Но мы могли бы найти хорошее применение деньгам, которые я заработала бы в должности сестры, – выпалила Одра, не в состоянии больше подавлять свое раздражение. – Прошлой ночью у нас была самая серьезная ссора за все время, что мы вместе. Это было ужасно, мы с ним чуть не дошли до драки. И произошло это из-за денег. Я обнаружила, что у нас большие долги, да, мы увязли в долгах, миссис Краудер, и в этом виноват Винсент, а не я, так что не смотрите на меня с таким осуждением. Он накупил много вещей в кредит в магазине Вигфолсов в Лидсе, ничего мне не сказав. Он не имел никакого права делать это.
      – Каких вещей?
      – Кожаный диван, платяной шкаф и кровать.
      – А почему ты разыгрываешь такое удивление? Ты же знала, что эти вещи в твоем доме, ведь так, девочка?
      – Да, но я не знала, что он купил их в кредит. Я думала, что он расплатился за них сразу наличными. А узнала я обо всем потому, что Винсент просрочил несколько платежей, и Вигфолсы написали резкое письмо, которое пришло со вчерашней почтой и которое я прочитала. И по-видимому, это уже не первое их письмо. – Одра покачала головой с выражением недоумения на лице. – Мы так нуждаемся в деньгах, а Винсент пьет и играет в азартные игры, как будто его абсолютно ничего не волнует. И при этом отказывается разрешить мне вернуться к работе. Это просто нелепо… Он ставит свое самолюбие превыше всего, и это очень глупо с его стороны.
      – Я уверена, что можно найти объяснение тому, что он пропустил срок платежа, – ответила Элиза, сразу же бросаясь на защиту своего любимого чада, своего Буревестника. – У Винсента есть деньги в банке, я это знаю наверняка.
      – Нет, у него нет денег, миссис Краудер. Он истратил свои сбережения на новую одежду к свадьбе, на наш медовый месяц в бухте Робин Гуда и на обстановку для нашего дома. Я предложила ему свои деньги и сказала, что согласна продать кое-что из маминых драгоценностей, чтобы помочь ему расплатиться с долгами, но он и этого не хочет позволить мне.
      – А это потому, что он не нуждается в твоей помощи, – сказала Элиза оскорбленным тоном. – Вероятно, у него кое-что припасено на черный день, и, зная своего сына, скажу тебе: он будет злиться еще больше, если ты попытаешься выбить у него почву из-под ног. Пусть он сам решает эти вопросы, Одра, и делает это так, как захочет, а ты не вмешивайся. Ведь все-таки он мужчина в доме. – Глаза Элизы сузились, и она продолжила более суровым тоном: – А вообще я думаю, что ты делаешь из мухи слона. Обычно в каждой молодой семье проблемы одинаковы, и твои трудности такие же, как и у всех. По крайней мере, он не волочится за другими женщинами, и ты должна это ценить. Послушайся моего совета, Одра, постарайся лучше понять Винсента, приложи к этому побольше усилий.
      Одра в полном изумлении смотрела на свою свекровь. Эта женщина, по-видимому, винила ее во всех их бедах и полностью оправдывала Винсента. Она вдруг почувствовала себя побежденной и непонятой.
      – Я старалась… Я знаю, что я вам не нравлюсь, но я не такой плохой человек, как вы думаете… – У Одры задрожали губы, глаза защипало от подступивших горячих слез, и она отвернулась.
      Пораженная этими словами, Элиза воскликнула:
      – Нет, Одра, девочка, не говори так! Ты нравишься мне и всегда нравилась, и я считаю, что ты превосходная молодая женщина.
      – В самом деле? – Одра проглотила подступившие слезы. – Но ваше отношение ко мне говорит о другом, совсем о другом, миссис Краудер. И вы не хотели, чтобы мы поженились, разве не так?
      – Это правда, не хотела, – согласилась Элиза спокойно. – Но только из-за того, что ты из другого мира, не из нашего. Я была убеждена, что это кончится тем, что вы с Винсентом будете по-разному смотреть на жизнь, и я не очень-то ошиблась, правда?
      Одра закусила губу.
      – Не знаю, я немного запуталась.
      Элиза кивнула.
      – Вот именно. И поэтому ты не должна делать глупостей, таких, как уход от Винсента.
      – Но, если вы чувствуете, что из нашего брака ничего не получится, почему вы хотите, чтобы я оставалась с ним?
      – Мы уважаемые люди, и одного развода в нашей семье более чем достаточно, – пробормотала Элиза и краешком глаза взглянула на Лоретт. Откашлявшись, она продолжала: – Женишься на скорую руку, да на долгую муку – вот что я говорила нашему Винсенту. Но он не хотел меня слушать, и ты, я думаю, твоих друзей тоже. Ну вот, так все и получилось. Теперь вам придется пожинать то, что посеяли, – нравится вам это или нет. – Наклонившись вперед и пристально глядя на Одру, Элиза закончила: – Крепкой семью всегда делает женщина, а не мужчина. Помни об этом, девочка.
      – Но это несправедливо! – воскликнула Одра, давая выход своему возмущению.
      Элиза глухо рассмеялась.
      – А кто сказал, что для женщины в жизни есть справедливость? Уж во всяком случае, не для женщины из моей среды. – Она снова засмеялась, качая головой. – Как бы там ни было, Одра, я думаю, что отношения между тобой и Винсентом улучшатся, когда у вас появятся дети и малыши будут требовать вашей любви и заботы.
      – Но я жду от жизни большего, я хочу чего-то добиться, и я хочу быть счастливой…
      – Счастливой, – повторила Элиза, глядя на Одру так, как будто она сказала что-то непристойное. – Это слово тебе нужно исключить из своего оборота, и чем скорее, тем лучше. Будь благодарна Богу, что у тебя есть крыша над головой, что ты не ходишь голодная и что у тебя есть хороший муж, доставляющий тебе средства к жизни. Счастье не для таких, как мы, Одра, оно для аристократии, для богатых, у которых есть время и возможности быть счастливыми. У нас нет ни того, ни другого.
      Какой мрачный взгляд на жизнь, подумала Одра и повернулась к Лоретт. Они обменялись понимающими взглядами, и Лоретт пожала плечами. Затем, застыв в напряженной позе, она стала принюхиваться.
      – Мам, у нас что-то горит?
      – О, Господи! Рождественские торты и пирог к папиному чаю! – Элиза вскочила, схватила кухонное полотенце и распахнула створку плиты. Она стала вытаскивать из нее противни, крикнув Лоретт через плечо:
      – Да не сиди же ты, открыв рот, красавица, возьми другое полотенце и помогай мне. А ты, Одра, освободи, пожалуйста, место на подставке.
      Лоретт и Одра бросились ей на помощь, и через несколько секунд рождественские торты, праздничные караваи и пирог с беконом и яйцами были извлечены из печи и поставлены остывать. Элиза окинула их критическим взглядом и удовлетворенно кивнула – ни один не был испорчен.
      – Это всего лишь я, мам! – Дверь распахнулась, и в кухню влетел Винсент, снимая на ходу шапку. Увидев Одру, он в изумлении поднял брови. – Что ты здесь делаешь, дорогая? – спросил он самым что ни на есть нежным тоном.
      Как будто бы и не было прошлой ночи, подумала Одра, молча глядя на него и удивляясь его способности отбрасывать от себя всякие неприятности. Его теперешняя невозмутимость была просто поразительной. В ней поднялось раздражение.
      – Она зашла выпить чашку чая, – быстро вставила Лоретт. – Мы встретились на Таун-стрит, и я пригласила ее зайти к нам ненадолго.
      – Ясно. – Винсент, скинув пальто, направился к шкафу.
      Лоретт торопливо подошла к нему.
      – Давай-ка я повешу его, Винсент, – предложила она, забирая у брата пальто. – А ты иди к огню и грейся. Похоже, ты замерз.
      Она не хочет, чтобы он видел чемодан, подумала Элиза, внимательно наблюдая за своими детьми. Но он все равно увидит его, раньше или позже. Она вздохнула и вернулась к своим пирогам.
      – Спасибо, Лоретт, – поблагодарил Винсент, потирая застывшие руки и шагая по комнате. – Я бы не отказался от чайку.
      – Сейчас налью, – пообещала сестра и направилась к буфету. Поставив на стол чашку с блюдцем, она подняла чайник и наполнила ее чаем.
      Минуту спустя дверь опять распахнулась, и в кухню вбежал Дэнни, за которым степенно шествовала Мэгги, чувствовавшая себя сегодня очень взрослой и важной персоной.
      – Мы получили роли! Мы получили роли! – крикнул Дэнни на всю комнату, бросая на диван шапку и шарф. За ними последовало и пальто, а сам он поспешил к стоявшей в углу клетке с птицей.
      – Я пришел, Летун, – заворковал он, нежно глядя на маленькую птичку, которую купил ему и которой дал имя Винсент.
      – Дэнни, сейчас же повесь свои вещи, – сказала Элиза своему младшему сыну.
      – Сейчас, мам, сейчас повешу.
      Мэгги, снимавшая пальто, предложила:
      – Я повешу, мама.
      – И какая же роль тебе досталась, непоседа? – спросил Винсент, когда малыш минуту спустя остановился возле него.
      Дэнни поднял глаза на своего красивого старшего брата и счастливо улыбнулся.
      – Я буду мальчиком-пажом. Мне ничего не нужно говорить, но я понесу хорошенькую красную бархатную подушечку с хрустальной туфелькой.
      Винсент взъерошил его волосы.
      – Это замечательно, парень.
      Мэгги села к столу между Лоретт и Винсентом и ухмыльнулась.
      – Зато у меня говорящая роль и большая при этом. Я буду играть одну из уродливых сестер.
      – Какой прекрасный подбор актеров! – воскликнул Винсент и громко захохотал.
      – Ты просто ужасный человек, наш Винсент! – визгливо закричала Мэгги, сильно ударив его по руке. – И если я уродина, то и ты тоже, потому что все говорят, что мы с тобой похожи как две капли воды. – Она снова ударила его.
      Он крепко схватил ее за запястье.
      – Ну-ка, вы двое, прекратите возню! – закричала Элиза. – Отец должен прийти с минуты на минуту, и ему захочется тишины и покоя после тяжелого рабочего дня.
      Элиза подошла к буфету и достала оттуда два больших блюда.
      – Вам неплохо было бы остаться к ужину, Одра и Винсент. Еды хватит на всех. Есть пирог с беконом и яйцами, а вчера я приготовила отличный заливной язык, – сказала она и взглянула на Одру через плечо. – Ты останешься?
      – Пусть решает Винсент, – пробормотала Одра.
      – Конечно, мы останемся, мам, почему бы и нет? – Он вынул свои «Вудбинсы» и закурил.
      Одра с облегчением откинулась на спинку кресла и с отрешенным видом продолжала смотреть на огонь.
      Она предпочитала быть здесь, чем находится с мужем один на один в коттедже, где обязательно снова возникнет ссора! Через несколько минут должны вернуться с работы братья Джек и Билл, и в доме станет шумно, как это всегда случалось, когда собиралась вся семья. Но каким бы грубоватым и бесцеремонным не бывали временами Краудеры, Одра знала, что у всех у них добрые сердца.
      Часто Одру потрясали их манеры, и иногда она замечала, что они бросают на нее странные взгляды. Она чувствовала, что они считают ее высокомерной, порой их отношение к ней казалось даже настороженным. Но этого нельзя было сказать про Лоретт и мистера Краудера. Они были настоящими ее друзьями, и она была уверена, что они хорошо к ней относятся, так же, как и она к ним. По ним она будет скучать, когда вернется в Рипон. Несмотря на отговоры матери Винсента, Одра все-таки намеревалась его оставить. Она уедет завтра.
      – Как ты могла это сделать? Как ты могла все разболтать Лоретт и моей маме? – в ярости спрашивал ее Винсент, когда они вернулись в свой коттедж на Пот-Лейн. – Я просто не мог этому поверить, когда Лоретт после чая пошла со мной в гостиную и рассказала мне, как она помешала тебе бросить меня. Ты ставишь меня в чертовски неловкое положение, вот как это называется!
      – Я ничего не собиралась разбалтывать, – сказала Одра ровным голосом, стараясь держаться спокойно. Она решила, что не позволит Винсенту вывести ее из себя, как это случилось прошлой ночью. – Лоретт ведь рассказала тебе, как все случилось. Если бы я совершенно случайно не столкнулась с ней на трамвайном кругу, ни она, ни твоя мама ничего бы не узнали.
      – Как бы там ни было, но они узнали, и ты опять поставила меня в унизительное положение!
      – Что ты хочешь этим сказать? – спросила Одра, выпрямляясь и гневно глядя в глаза мужу.
      – Сначала ты унизила меня в присутствии Гвен своими разговорами о работе и намеками на то, что я не в состоянии содержать тебя, а теперь жалуешься моей матери и сестре. Черт возьми ты ведешь себя так, что можно подумать, что я сущий дьявол во плоти. – Винсент внезапно резко рассмеялся и не без сарказма добавил: – А я-то думал, что это ты будешь чувствовать себя неловко из-за меня, ведь ты такая леди. Но сдается мне, все вышло совсем наоборот.
      – Пожалуйста, не беспокойся, Винсент, я больше не буду ставить тебя в неловкое положение. Я не смогу этого делать, потому что меня не будет рядом с тобой. Завтра я ухожу. Навсегда.
      – Как угодно. – Он пересек маленькую кухню-столовую, направляясь к передней двери, и взял свою матерчатую шапку.
      – Куда ты? – спросила Одра.
      – В паб, – ответил он и быстро вышел из коттеджа, не проронив больше ни слова. Дверь с грохотом захлопнулась.
      Но Одра не смогла осуществить своей угрозы уйти на следующее утро. Она не смогла даже встать с кровати. У нее сильно болело горло, глаза слезились, и ее трясло в лихорадке.
      К одиннадцати часам Винсент был так обеспокоен ее состоянием, что послал за доктором Сталкли, местным врачом, помогавшим ему появиться на свет.
      – Боюсь, Винсент, что это инфлюэнца, – объявил ему старенький доктор, осмотрев Одру. – Сейчас в Армли много таких больных. Последи за тем, чтобы она оставалась в постели и у нее было обильное питье. А больше, мой мальчик, ты ничем не сможешь ей помочь. Болезнь пойдет своим чередом.

      Ирэн Белл остановилась на пороге столовой в Калфер-Хаузе, затаив дыхание.
      Обитая клюквенного цвета бархатом, эта комната со множеством предметов антиквариата времен Регентства, всегда была одной из самых красивых. Но сегодня она поражала особой прелестью, чему в немалой степени способствовало рождественское убранство, о котором позаботилась Одра в ее отсутствие.
      Миссис Белл только что вернулась из двухдневной деловой поездки в Лондон и теперь стояла в дверях, разглядывая детали праздничного оформления.
      Она увидела, что Одра отказалась от мишуры и блесток и обратилась вместо этого к природе. Комнату украшали гирлянды и ветки вечнозеленых растений, омелы и традиционного боярышника, перевязанные и подвешенные на темно-красных бархатных и золотых парчовых лентах. В хрустальные компотницы, обвязанные яркими бантами были уложены миниатюрные пирамиды из фруктов, еловых шишек и орехов; повсюду множество белых свечей, а две маленькие елочки, с бантами и лентами радужных оттенков, стояли как бы на страже по обе стороны камина – кадки их были обернуты золотой парчовой тканью в викторианском стиле.
      Вообще все здесь было в старомодном викторианском стиле, и Ирэн нашла этот замысел очаровательным. Как всегда, она была восхищена художественным талантом Одры – она считала его исключительным.
      «Как же мне отблагодарить ее за эту удивительную работу? – спросила себя Ирэн, в последний раз оглядывая комнату, прежде чем уйти. – Я не могу предложить ей денег – это покажется ей оскорбительным. Она такая гордая. Нужно будет подыскать для нее какой-нибудь особый подарок в дополнение к рождественскому от всех нас».
      Пройдя через холл своей энергичной походкой, Ирэн Белл поднялась по лестнице, зная, что бывшая няня ее сына должна быть с ним в дневной детской, если только она не ушла уже к себе домой, на Пот-Лейн.
      Они сидели за столом возле камина с разложенными перед ними красками и альбомом для рисования, и оба подняли на Ирэн глаза, когда она вошла в комнату со словами: «Привет, привет!»
      Теофил радостно закричал:
      – Мама! Мама! Ты вернулась!
      Он опрометью бросился через всю комнату и радостно повис на ней. Ирэн наклонилась, поцеловала его в макушку и прижала к себе; затем, подняв голову, она улыбнулась Одре.
      – Добрый день, миссис Белл, – сказала Одра, улыбаясь в ответ.
      – Я так рада, что ты еще здесь. Я только что видела столовую и должна поблагодарить тебя за чудесное оформление; комната такая красивая, по-настоящему красивая. Тебя следует поздравить.
      Чувство удовлетворения отразилось на бледном лице Одры.
      – Спасибо, но должна признаться, что у меня было несколько добровольных помощников.
      Ирэн в удивлении наморщила лоб.
      – В самом деле?
      – Да, миссис Белл. Тео и Доди, не говоря уже о Коре.
      – Кора. Господи, какая же ты смелая. – Ирэн покачала рыжевато-каштановой головой. – Мне не хочется быть недоброй, но, Бог мой, эта бедная девочка с каждым днем становится все неуклюжее. Ты проявила истинную доброту, позвав ее в помощницы. Это на самом деле поступок, Одра.
      Ирэн села к столу вместе с Тео.
      – Кора была полна энтузиазма, миссис Белл, так что у нее просто разбилось бы сердце, если бы я не попросила ее что-нибудь сделать. Она помогала Тео мастерить гирлянды, – объяснила Одра.
      – Это была безопасная работа, мама, – вмешался Тео, с выражением величайшей серьезности глядя на мать. – Одра сказала, что риска никакого нет, так как все, что Кора могла сломать, это лишь ветки или проволока. К тому же я за ней приглядывал.
      – Я в этом уверена, родной, – пробормотала Ирэн, пряча улыбку. Повернувшись к Одре, она заметила: – Я просто не нахожу слов, чтобы выразить тебе свою признательность за помощь. В начале недели у меня голова шла кругом от проблем: кухарке нездоровится, мистер Эджитер свалился в гриппе, а тут еще эта неожиданная поездка в Лондон. Не знаю, чтобы я делала, если бы ты не помогла мне с убранством столовой. У нас намечено столько званых обедов, и, должна признаться, я до сих пор не знаю, как мы обойдемся без дворецкого на Рождество. О, Господи! – Веселое веснушчатое лицо Ирэн омрачилось, но тут же прояснилось вновь. – Ну ничего, ничего. Не следует волноваться по такому поводу. Я как-нибудь сама справлюсь. – Ирэн вновь взглянула на Одру, освещенную пламенем камина. – Что же я даже не спросила тебя о твоем здоровье, дорогая. Ты чувствуешь себя лучше?
      – О да, спасибо, миссис Белл.
      – Но ты такая же осунувшаяся, как и тогда, в понедельник, когда я пришла навестить тебя.
      – Я чувствую себя совсем хорошо, честное слово, миссис Белл.
      – Посмотри, мама, – сказал Тео. – Одра показывала мне, как рисовать пейзаж. – Он подвинул к ней альбом.
      Взглянув на него, Ирэн кивнула.
      – Очень хорошо, родной, действительно очень хорошо.
      Ее глаза остановились на левой странице альбома, где Одра нарисовала простой пейзаж, чтобы мальчик мог его скопировать. Но в этой простоте было само совершенство. Ирэн задержала на нем взгляд, пораженная его тонкой красотой и исходившим от него светом, который Одре, так чудесно удалось передать на листе бумаги. Подняв на нее глаза, Ирэн сказала:
      – Замечательно! Мне кажется, я видела уже нечто похожее.
      – Да, несколько лет назад я сделала более крупный вариант, картина висела в моей комнате, когда я у вас работала.
      – Ну конечно. И ты дала ей необычное название, как я припоминаю.
      – «Место памяти», – очень тихо ответила Одра. – На картине изображен платан на склоне холма напротив Хай-Клю… где мои родные и я, бывало, устраивали пикники.
      – Да, теперь я вспомнила. – Наклонившись, Ирэн сказала вибрирующим, выразительным голосом: – У тебя большой талант к живописи, Одра, и я не могу понять, почему ты не занимаешься ею всерьез.
      – О, я не столь талантлива, миссис Белл, поверьте, – ответила Одра со странным смешком, в котором чувствовалось не только желание отбросить саму эту мысль, но и даже некое самоуничижение. – В конце концов, это просто хобби.
      – Которое, однако, могло бы стать твоей профессией.
      – О нет, миссис Белл, мое призвание – лечить. Вы ведь знаете, что старшая сестра Леннокс сказала мне, что я настоящая сестра милосердия, что у меня дар целительницы.
      – Ну что ж, – медленно проговорила Ирэн. Ее глаза стали задумчивыми, и после короткой паузы одна из ее безупречно подведенных бровей вопросительно поднялась. – Я полагаю, что Винсент не изменил своего решения и по-прежнему возражает против твоего возвращения к работе?
      – Да, к сожалению, он стоит на своем. – Одра отвела взгляд и опустила веки.
      – Понятно. – Ирэн решила оставить эту тему, понимая, что коснулась щекотливого вопроса. Ей показалось, что, помимо разногласий по поводу сестринской карьеры Одры, в отношениях Одры и Винсента есть и другие сложности. В начале недели девушка показалась ей необычно молчаливой и замкнутой. Но возможно, это было следствием недавно перенесенной болезни, от которой она еще не оправилась.
      – Раз уж мы заговорили о моем муже, должна заметить, что мне через несколько минут нужно уходить, если вы не возражаете, миссис Белл, сказала Одра, кинув взгляд на часы в детской. О, Боже мой, уже полшестого. Винсент вернется из Йорка в семь.
      – Почему из Йорка? Что он там делал? – потребовал ответа Тео, как всегда остро интересующийся всем, что касалось Винсента, бывшего предметом его глубокого восхищения.
      – Ну как ты можешь, Теофил, – строго прервала его мать, – ведь ты знаешь, что задавать вопросы личного свойства невоспитанно.
      – Ничего страшного, миссис Белл, – успокоила Одра и объяснила мальчику:
      – Он поехал туда с мистером Варли – ты ведь знаешь, это человек, которому принадлежит строительная фирма. У них была назначена встреча с мистером Раунти… по поводу пристройки к одной из шоколадных фабрик.
      – О! Вот это классно! Я бы хотел побывать на шоколадной фабрике. Как ты думаешь, Одра, Винсент привезет тебе коробку «Черной магии»? Это мои любимые конфеты. – Тео посмотрел на нее с надеждой.
      – Я знаю, но не думаю, что мистер Раунти раздает посетителям свой шоколад, Теофил, – ответила она и, улыбнувшись, встала.
      – Одра, пожалуйста, не уходи, – умоляющим голосом попросил Тео, – ведь я почти совсем не вижу тебя теперь.
      Протянув руку, Одра с нежностью погладила белокурую головку ребенка, испытывая к нему прилив любви. – Это не совсем так, – сказала она мягко, – и, кроме того, теперь, когда ты стал большим и ходишь в школу, тебе больше не нужна няня. Ведь тебе уже семь лет.
      – Знаю, но ты обещала, что мы с тобой будем самыми близкими друзьями.
      – Это так и есть. – Одра наклонилась и поцеловала Тео в щеку. Он обвил руками ее шею и, прижавшись к ней, не выпускал из своих объятий.
      Ирэн Белл сказала:
      – Не веди себя как маленький, Теофил. Ты ведь прекрасно знаешь, что теперь Одра замужем, и у нее есть другие обязанности.
      – Да, – пробормотал он и отпустил Одру, правда, не очень-то охотно.
      – Не начать ли тебе собираться на спектакль в лидсский Большой театр? – предложила Ирэн, и глаза ее весело заблестели.
      – Ах, мама! Вот какой, оказывается, для меня сюрприз! А я столько дней ломал голову! – закричал в возбуждении Тео, спрыгивая со стула. – Я так хочу увидеть «Джека и бобовый стебелек».
      – Тогда беги умойся. И пожалуйста, Тео, смени рубашку. Та, которая на тебе, забрызгана краской, – сказала ему мать.
      – До свидания, Тео. – Одра послала мальчику воздушный поцелуй из дверей.
      – Пока, Одра. Не забудь, что завтра мой праздник и, пожалуйста, ну, пожалуйста, постарайся прийти с Винсентом. Ведь ты постараешься?
      – Приложу к этому все усилия.
      Спускаясь вместе с Одрой по лестнице, Ирэн спросила:
      – Тео неравнодушен к Винсенту, правда?
      – Да, и мне кажется, это чувство у них взаимно.
      – По-видимому, он на хорошем счету у Варли, и это должно тебя радовать.
      – Да, меня это радует. Мистеру Варли Винсент нравится, и конечно, у него верный глаз и прекрасное чувство перспективы. Я много раз ему говорила, что он прирожденный строитель.
      – Очень похвально, что он начал посещать вечерние курсы, – сказала Ирэн, повернувшись к Одре, когда они остановились в холле. – Ему нравится черчение?
      – Да, – пробормотала Одра, не желая признаться, что Винсент только говорил о своем намерении записаться на курсы, но так этого и не сделал.
      Изучающе глядя на нее, Ирэн Белл увидела, как что-то промелькнуло в глубине удивительных синих глаз Одры. Это был какой-то странный взгляд, не на шутку встревоживший ее. Интуиция подсказывала ей, что у этой молодой женщины очень большие неприятности. Она легонько коснулась руки Одры и тихо, с теплотой в голосе, спросила:
      – У тебя все в порядке, дорогая?
      Одра заколебалась.
      На какую-то долю секунды она была на грани того, чтобы все рассказать Ирэн Белл, но передумала. Мало того, что этому противились ее гордость и природная замкнутость, разум говорил ей, что мисс Белл не сможет помочь. Никто не сможет сейчас ей помочь.
      Она заставила себя весело улыбнуться.
      – О, все в порядке, миссис Белл. Спасибо, что спросили, но все прекрасно.
      – И со здоровьем у тебя действительно все нормально? – настаивала Ирэн, все еще не убежденная ее словами.
      Последовала небольшая пауза, прежде чем Одра кивнула, как-то слишком уж энергично.
      – Ты вдруг ужасно побледнела, – продолжала настаивать Ирэн, хмурясь.
      – Это последствия гриппа, и к тому же сейчас я немного устала. – Одра мягко высвободила свою руку и поспешила к шкафу для верхней одежды. Она достала серое мелтонское пальто и сливового цвета шляпу и надела их. Поправляя шляпу, она взглянула на себя в зеркало.
      Минуту спустя, закутывая шею шерстяным шарфом и надевая перчатки, она спросила:
      – Вы хотели бы, чтобы я пришла пораньше в канун Рождества? Может быть, я могла бы помочь в подготовке к празднику, миссис Белл?
      Ирэн тихонько рассмеялась.
      – Конечно, Одра. Я была бы очень благодарна тебе, если бы ты смогла присмотреть за Теофилом и девятью другими разбойниками, хотя бы до тех пор, пока куклы Панч и Джуди не начнут свое представление.
      Не успела дверь за Одрой закрыться, как через несколько минут она вновь распахнулась.
      Ирэн дошла до середины лестницы. Она повернулась, и ее лицо радостно засветилось при виде мужа.
      – Томас, дорогой! – воскликнула она. – Ты пришел пораньше, как это чудесно! – Она быстро сбежала вниз, пересекла мраморный холл и бросилась в его объятия.
      Не разнимая рук и крепко целуя жену в щеку, Томас Белл заглянул ей в лицо. Его собственное выражало радость.
      – Все было хорошо на обратном пути? – спросил он.
      – О, да, спасибо, я расскажу тебе все свои новости, когда мы спокойно сядем и приготовим что-нибудь выпить, прежде чем отправиться в театр. Но сначала сними пальто, и я покажу тебе, как Одра украсила столовую.
      – Я видел, как она выходила из дома, когда мы въехали на подъездную аллею, – заметил Томас, стягивая шарф. – Я попросил Робертсона остановить машину и сказал ей, что он отвезет ее домой, если она подождет минутку, пока я подъеду к дому и выйду, но она и слушать об этом не захотела. Ведь малышка всегда была независимой, правда?
      – Да, – согласилась Ирэн.
      Она взяла мужа под руку и повела через холл к столовой.
      – Одра, по-моему, не слишком хорошо выглядит, и у меня такое чувство, что она и Винсент не так счастливы, как она пытается это представить.
      – М-м-м. Красивый парень этот Винсент Краудер. И к тому же, возможно, испорчен матерью и обожающими сестрами, не говоря уже о женщинах – женщинах в прошедшем времени, конечно. Нет, Ирэн, я не думаю, что с этим молодым шалопаем легко жить. И потом, ведь он из другого класса.
      – Томас! – воскликнула Ирэн, отшатнувшись и бросив на мужа предостерегающий взгляд. В нем читалось огорчение. – Ты ведь знаешь, что я ненавижу такие вещи – классовые предрассудки приводят меня в ярость.
      – Да, но ты ведь не можешь изменить природу англичан… это как врожденный недуг. Кстати, когда доходит до этого, то низшие классы ничуть не лучше аристократии. Они тоже по-своему снобы. – Томас криво усмехнулся. – И что бы ты ни говорила, происхождение играет чертовски большую роль, дорогая. Одра – леди, и воспитание сказывается – ведь оно видно во всем, что она делает. И, к несчастью, Винсент всегда будет мешать ей, принижать ее, вот увидишь. – Он пожал плечами. – Но они муж и жена, и поэтому это не наше с тобой дело.
      – Нет, конечно, но я так к ней привязалась, Томас.
      – Да, – сказал он.
      Беллы остановились на пороге столовой.
      – Ну вот, смотри! – воскликнула Ирэн, махнув рукой в направлении комнаты.
      Томас Белл был поражен.
      – До чего же изысканно, – произнес он с восхищением, как и его жена некоторое время назад.
      – Очень оригинально и захватывающе красиво, – добавила Ирэн и тяжело вздохнула. Томас посмотрел на нее с любопытством.
      Ирэн встретила его прямой взгляд. Она покачала головой, и на ее выразительном лице появилось недоумевающее выражение.
      – Одра считает, что она исключительно одаренная медицинская сестра, но это не так. Она просто очень хорошая сестра, и все. Конечно, она никогда мне не поверит, если я ей это скажу, так как Маргарет Леннокс высказала о ней совершенно иное мнение.
      Переведя взгляд на комнату, Ирэн опять указала рукой на ее убранство.
      – Вот где ее настоящий дар – в ее художественном творчестве. Она замечательный художник, Томас, но не видит этого, и я не могу понять, почему она так слепа. – Ирэн опять вздохнула. – О, Томас, как же пропадает ее талант. И это самое грустное во всей ее истории.
      – Наверное, так оно и есть. Бедная Одра, возможности проявить себя у нее было не так много. Судьба, похоже, круто обошлась с ней, и в таком юном возрасте…

      «Зачем я сказала миссис Белл, что у меня все хорошо, когда это совсем не так. Сама попалась в ловушку. Что же мне делать?»
      Эти мысли оттеснили все другие на задний план в голове Одры, занятой хозяйством в кухне-столовой коттеджа на Пот-Лейн вскоре после того, как она ушла из Калфер-Хауза.
      «Мне следовало бы довериться Ирэн Белл», – говорила она себе, неожиданно пожалев о том, что не поделилась с той своими тревогами. Это могло бы принести облегчение, особенно если собеседник – такой сочувствующий и все понимающий человек, как миссис Белл. Но она промолчала, когда ей представилась такая возможность, а теперь было слишком поздно.
      «Я осталась совсем одна, – подумала Одра, – как это было всегда с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать лет. Мне некуда идти. Не к комy обратиться… У меня была сестра Леннокс, но даже она не сможет мне помочь. Не сможет дать мне место в больнице, когда я беременна».
      Отчаяние, которое в течение многих дней Одра носила в себе, внезапно переросло в панику, и, ставя на стол чашки и блюдца, она заметила, что у нее слегка дрожат пальцы. Неподвижно застыв посреди кухни, она решительно взяла себя в руки.
      «Успокойся, успокойся», – повторяла она, глубоко дыша и напоминая себе, что паника никогда не приводила к хорошим результатам.
      Несколько успокоившись, Одра пошла взглянуть на тушеную баранину, которую готовила Винсенту на обед всю вторую половину дня. Удовлетворенная тем, что мясо почти дошло до нужной кондиции, она приготовила себе чашку чая и подошла с ней к камину, где присела ненадолго, размышляя о своих неприятностях.
      Еще в те две недели, когда Одра болела гриппом, она начала подозревать, что забеременела. И вот теперь уже несколько дней она была в этом абсолютно уверена. Перемены в ее организме нельзя было больше игнорировать. Когда в начале недели неопровержимые факты дошли до ее сознания, ее первой мыслью была мысль о побеге. Она все еще не отказалась от своих намерений оставить Винсента.
      Но возвращаясь домой из Калфер-Хауза, она осознала, что теперь, когда она ждет ребенка, это было бы глупым поступком. У нее не было ни денег, ни работы, да и некуда ей было бежать. Лоретт все это выразила несколькими словами: «Мы – единственная твоя семья». Это было правдой.
      Но остаться с Винсентом? Как она сможет? Они только спорили и пререкались. Впрочем, это было не совсем так. Во всяком случае сейчас. Он заботился о ней и был исключительно добр, когда она была больна, и с тех пор, как она поправилась, между ними не прозвучало ни одного резкого слова.
      Несколько дней назад он спросил ее, неожиданно и глухим голосом, по-прежнему ли она намерена оставить его. И она сказала «да», как только почувствует себя достаточно хорошо. Он тогда отвернулся, и на лице его появилось странное выражение. Вспоминая сейчас, она вдруг поняла, что это было выражение искренней печали. Она была уверена, что прочла в его глазах намек на раскаяние, что он сожалеет обо всех сердитых словах, произнесенных ими, об их бурных и бесполезных ссорах. Все-таки начало их совместной жизни было столь многообещающим. Ах, почему все не могло оставаться таким, каким было вначале? – спрашивала она себя, откинувшись на спинку стула, закрыв глаза и вспоминая о счастливых днях их любви – она страстно желала, чтобы они вернулись.
      Вдруг Одра резко выпрямилась – ее размышления были прерваны звуком шагов по выложенной плитами дорожке возле дома. Дверь распахнулась, и Винсент торопливо вошел в комнату, неся большую связку ветвей остролиста, свешивающихся с бечевки.
      Его лицо повеселело. Он с облегчением перевел дух, увидев Одру сидящей у камина. Все эти дни он совсем не был уверен, что вернется не в пустой дом.
      – Привет, любимая, – сказал он, положив остролист на пол и снимая шарф и фетровую шляпу.
      – Привет, – ответила Одра. Она не могла не отметить про себя, каким красивым он был сегодня. От холодного ветра на его щеках появился румянец, а зеленые глаза оживленно блестели под черными бровями.
      – Как прошла поездка в Йорк? – спокойно спросила она.
      – Успешно, более того – даже очень успешно. Похоже на то, что мы получим этот контракт, да, почти наверняка. Мистер Варли сияет от удовольствия, и я тоже очень доволен… это значит, что мы сохраним нашу работу, по крайней мере на какое-то время. А это уже много, если оглянешься вокруг и увидишь, что творится в стране. Мистер Варли говорит, что приближается экономический кризис… – Винсент не закончил фразы. Затем, сняв пальто, добавил: – Между прочим, можешь меня поздравить.
      Одра удивленно подняла бровь.
      – С чем? Что случилось?
      – Я получил повышение. Сегодня мистер Варли назначил меня мастером. Ты ведь знаешь, что после того, как старый Хэрри Уоткинс ушел на пенсию, у нас не было мастера.
      – Прими мои поздравления, Винсент, я рада за тебя, – с энтузиазмом произнесла Одра. – Ты вполне это заслужил – ведь ты много работал.
      – Спасибо за поздравления, любимая. – Винсент откашлялся, поднял остролист и пересек комнату. – Я купил его с крестьянской тележки на одной из сельских дорог по пути сюда. Что мне с ним делать? Наверное, его нужно поставить в воду?
      – Пока не обязательно. Положи на подставку. Хочешь чая?
      – Да нет, спасибо, любимая. – Винсент помедлил в нерешительности, а затем, подойдя к стулу, нагнулся и поцеловал ее в щеку, но тут же быстро отошел и встал спиной к огню, греясь.
      – Спасибо за остролист, Винсент, – пробормотала Одра, с улыбкой глядя на него. – Это очень мило с твоей стороны…
      – Не за что… у нас осталось пиво?
      – Да, в буфете есть несколько бутылок.
      Винсент достал одну из них и, проходя по комнате, спросил:
      – Как поживает парнишка?
      – С нетерпением ждет рождественского праздника. И, когда я уходила, последними его словами была просьба, чтобы ты обязательно пришел к нему завтра вместе со мной.
      – О, насчет этого я не знаю… – Вернувшись к камину, Винсент сел на стул напротив Одры, и на его лице появилось задумчивое выражение.
      – Теофил будет разочарован, если ты не придешь.
      Винсент пристально посмотрел на Одру и голосом, в котором прозвучало недоумение, спросил:
      – А ты не будешь против, если я пойду? Я имею в виду, ты хочешь, чтобы я пошел с тобой?
      – Да, к тому же этого очень хочет Тео. Ты ведь знаешь, что мальчик относится к тебе с обожанием.
      Винсент кивнул, отпил пива и сказал нерешительно:
      – Ну… я вернусь рано. В канун Рождества мистер Варли прекращает работу в двенадцать часов.
      – Очень хорошо. – Одра отвернулась к огню. Винсент пошарил в кармане куртки, ища сигареты.
      Между ними воцарилось молчание.
      Это было дружелюбное молчание, которое так часто возникало между ними в прежние времена. Этим вечером им было легко друг с другом – так легко, как не было уже очень давно. Одра почувствовала на себе взгляд Винсента и, повернувшись, встретилась с ним глазами. Она задержала дыхание. На его лице было выражение такой нежности и любви, что у нее сжалось сердце.
      Собираясь что-то сказать, она открыла рот, но не произнесла ни слова. Ошеломленная обуревавшими ее эмоциями, она была не в состоянии говорить. Она взглянула на свои руки – ее обручальное кольцо сверкало в свете огня, такое блестящее, такое яркое, символ ее грез и надежд на будущее. Она подумала о ребенке, которого носила под сердцем. Ребенок был олицетворением будущего… и частью прошлого, их прошлого, он явился результатом их любви, их страсти и потребности друг в друге. Глубоко в тайниках своего сердца она хранила убежденность в том, что, вопреки всему, ее любовь к Винсенту осталась неизменной – это было фактом, от которого не скроешься.
      И будто прочтя ее мысли, Винсент бросил в огонь сигарету и подошел к ней. Встав перед ней на колени, он взял ее руки в свои и заглянул ей в глаза, этим вечером казавшиеся огромными на ее изможденном лице и поражали яркой синевой.
      Сглотнув, он сказал с дрожью в голосе:
      – Не бросай меня, Одра, пожалуйста, не бросай меня. Возвращаясь домой, я не знал, найду ли тебя здесь, и у меня сердце замирало от страха. Последнее время я все время боюсь… не зная, чего мне ждать. И я подумал: что я буду делать, если ее там нет? Как я смогу жить без нее? – Он помолчал, попытался улыбнуться, но улыбка не получилась. – Говоря по правде, я не могу жить без тебя, да и не хочу. Понимаешь, Одра, я люблю тебя, действительно люблю.
      Она знала, что все, что он сказал, правда до последнего слова. В его голосе звучала не только искренность, но и отчаяние, и, встретив его вопрошающий взгляд, она заметила, что в глубине его зеленых глаз блестят слезы.
      Она все еще не могла говорить от волнения.
      – Пожалуйста, не оставляй меня, – умоляюще повторил Винсент тихим, взволнованным голосом.
      Одра нежно коснулась его лица, и, к собственному ее удивлению, у нее вырвалось:
      – У меня будет ребенок.
      Винсент отпрянул, глаза его расширились; схватив Одру в объятия, он крепко прижал ее к себе.
      – Ах, дорогая, какое это чудесное известие! – Беспокойство исчезло с его лица, и на нем появилась мальчишеская улыбка. – Теперь ты не сможешь оставить меня, ты ведь и сама знаешь, что не сможешь! Кроме того, я тебе не позволю. Я нужен тебе, чтобы ухаживать за тобой, заботиться о тебе и ребенке.
      – Да, – согласилась она, понимая, что это правда.
      – Наша жизнь станет лучше, я обещаю, – сказал Винсент с искренним чувством. – Я обещаю, что буду тебе хорошим мужем, вот увидишь, Одра.
      Какое-то время он был верен своему слову.
      Его доброе отношение к жене, проявленное в период ее болезни, не изменилось – никогда прежде он не был столь внимателен к Одре, да и никто никогда так не заботился о ней. Вечерам он мчался после работы домой, чтобы побыть ней, и не отходил от нее все свое свободное время, даже по выходным, которые привык проводить в свое удовольствие с друзьями. Он суетился около нее, всячески угождал ей, являя собой образец мужа и будущего отца.
      В маленьком домике на Пот-Лейн воцарилось спокойствие.
      Одра была довольна жизнью, как никогда раньше, и благодарна за мир и покой, а также за то, что могла позволить себе отдых. Беременность оказалась трудной. Утренняя тошнота была необычайно мучительной и часто продолжалась в течение всего дня; да и общее состояние ее было скверным, ей постоянно нездоровилось.
      Вначале Винсент был озабочен этим и сочувствовал ей. Но довольно скоро его терпение сменилось раздражительностью и, хуже того, скукой.
      Перед Рождеством, когда они помирились, то были полны нежности друг к другу и возобновили супружеские отношения. Но эти отношения вскоре опять прекратились. Винсент более или менее понимал причины уклонения Одры от физической близости, допуская, что женщина, ждущая ребенка, может и не испытывать сексуального влечения к мужу. Что действительно беспокоило его, так это отсутствие с ее стороны настоящего интереса к нему и к его повседневной жизни. Это равнодушие казалось ему странным и обидным.
      Естественно, что с его характером он вскоре начал тяготиться домашней жизнью. Он любил Одру и хотел быть ее мужем, но вместе с тем он тосковал по холостяцкой жизни. И не потому, что ему хотелось волочиться за другими женщинами – чего он не делал. Ему не хватало мужского товарищества, шумного веселья в пабах, игры на скачках в конторе букмекера или на ипподроме. Этим он занимался всю свою взрослую жизнь и не видел причины менять свои привычки.
      Он возобновил также постоянные визиты дом матери, так как скучал по царившей там cуматошной атмосфере. Ему вновь хотелось почувствовать себя членом большой семьи, в которой все относились друг к другу с теплотой и любовью, а именно такой и была семья Краудеров.
      Он ни в малейшей степени не чувствовал за собой вины за такое поведение, главным образом потому, что Одра была полностью поглощена будущим ребенком. Винсенту казалось, что все ее существо было сосредоточено на долгожданном ребенке, а все остальные для нее не существовали.
      Он не ошибался в этом своем предположении.
      Ребенок значил для Одры очень много, возможно даже больше, чем Винсент мог себе представить или понять. Ребенок был для нее не только плодом их любви и их первенцем, но и началом ее собственной семьи, о которой она мечтала столько лет.
      Страшно боясь каким-нибудь образом ему повредить, она следила за своим здоровьем с такой скрупулезностью и с такой одержимостью, что иногда даже Лоретт теряла терпение. Когда же она не была занята заботами о себе, своем здоровье и диете, то готовилась к великому событию с такой тщательностью, как будто это был первый младенец на свете, которому суждено было родиться.
      Вторая спальня в коттедже номер тридцать восемь была превращена в детскую, и в ней все было продумано до мелочей с точки зрения красоты и гигиены. Одра привлекла к устройству детской почти всех членов семейства Краудеров, настояв на том, чтобы они помогали ей чистить, мыть, оклеивать обоями и красить комнату. А потом, продав маленькую бриллиантовую заколку матери, она отправилась в Лидс, в магазин мадам Харт, где купила восхитительную детскую мебель.
      Сестра Винсента Олив славилась в семье и среди друзей связанными ею милыми трикотажными вещицами. В прошлом году она обучила этому хобби Лоретт. Одра попросила Олив дать ей несколько советов относительно ее собственного вязания, и вскоре Олив и Лоретт тоже оказались вовлеченными в заботы о детском приданом. Три молодые женщины вязали одежду для младенца с таким рвением, будто от этого зависела их жизнь, и, собравшись вместе, представляли собой комическое зрелище: их спицы стучали, взгляды неотрывно следили за рисунком. Кроме вязанья, они ничего вокруг себя не замечали. Результатом их трудов были чепчики, вязаные башмачки, ползунки, кардиганы, кофточки, одеяльца для кроватки и коляски. Позднее Одра сшила и украсила вышивкой несколько других детских вещей, а также вышила тамбуром две красивые кружевные шали. Вскоре было готово прекрасное приданое. Одра складывала маленькие вещички в стоявший в спальне комод, старательно перекладывая стопки искусно сшитой и связанной одежды папиросной бумагой и очень гордясь этим изысканным гардеробом своего еще не родившегося малыша.
      Но, занятая домашними заботами и окруженная многочисленными и слишком шумными Краудерами, Одра временами чувствовала себя более одинокой и в большей изоляции, чем раньше. Это было в какой-то мере вызвано отдалением от нее Винсента и отсутствием у нее собственной родни. Как ни старалась она сблизиться с Элизой, ей это не удавалось. Она все еще с настороженностью относилась к свекрови и не чувствовала себя непринужденно в ее присутствии. Она считала, что Элиза винила ее за все прошлые проблемы и продолжает обвинять теперь, оправдывая Винсента Хотя она была неправа, ничто не могло убедить ее в обратном.
      Зато отношения с Лоретт установились теплые и дружеские. Как и с Альфредом Краудером, считавшим, что сыну удивительно повезло с женой – такой достойной молодой женщиной. Альфред неодобрительно относился к поведению Винсента и все чаще говорил ему об этом, особенно не церемонясь. В эту пору ее жизни именно отец Винсента и его любимая сестра помогали Одре в трудные моменты.
      Как ни странно, во время беременности Одры между ней и Винсентом не возникало озлобления, хотя в каком-то смысле каждый из них и жил своей обособленной жизнью. Серьезные ссоры и просто пререкания прекратились. Все выглядело так, будто между ними было заключено перемирие. Они были вежливы и даже участливы друг к другу, но каждый из них был полностью занят только собой и своими собственными проблемами.
      На смену суровой зиме пришла такая чудесная весна, какой не было уже много лет. От голубого неба и яркого солнца становилось веселее на сердце. Радовали душу и зеленые почки на деревьях, и появление первых нарциссов и крокусов, рано зацветших и покрывших темную землю ярко-желтыми и пурпурными цветами.
      Как-то неожиданно подошел день свадьбы Гвен и Джефри Фримантла. Одра вынуждена была отказать подруге в ее просьбе быть посаженной матерью, так как посчитала, что в ее положении это будет неловко.
      Но она и Винсент присутствовали на венчании в церкви Святой Маргариты солнечным и погожим субботним днем в первую неделю апреля 1929 года.
      Одра сшила себе широкое платье и в тон ему свободного покроя пальто из темно-синего шерстяного букле, а также купила веселую маленькую соломенную шляпку с отделкой из темных кружев и темно-синих роз. Увидев ее в этом облачении, Винсент принялся восхищаться тем, какая она хорошенькая, но Одра, выходя вслед за ним из коттеджа, посмотрела на него скептически. Она чувствовала себя маленьким китом и нисколько не сомневалась в том, что именно так и выглядит.
      Когда они ехали в Хорсфорт в машине дяди Фила, которую тот одолжил им для этого случая, Одра думала о Гвен и о том, что за зимние месяцы их дружба стала не такой близкой. У Гвен, разрывавшейся между работой в лечебнице, меблировкой и отделкой дома в Хедингли и подготовкой к свадьбе, по-видимому, оставалось мало времени для подруги и для кого бы то ни было другого. К тому же теперь такие разные жизненные обстоятельства медленно отдаляли их друг от друга.
      Существовала и другая проблема: Винсент еще больше сблизился с Майком Лесли, бывшим возлюбленным Гвен, и совсем не хотел завязывать дружеских отношений с Джефри Фримантлом, о котором упорно отзывался как об «узурпаторе». Да и если бы Винсент этого захотел, Одра знала, что сноб-доктор смотрел бы на него свысока.
      «Я в конце концов совсем потеряю Гвен, и все из-за этого Джефри Фримантла», – думала Одра, глядя в окно автомобиля, и ей стало грустно.
      Позднее, когда они с Винсентом стояли в церкви, глядя на Гвен, медленно идущую по проходу и опиравшуюся на руку своего отца, грусть ее усилилась, как усилилось и странное чувство растущей дистанции между ними. Гвен выглядела такой красивой, красивее, чем когда бы то ни было, ее вид ошеломил Одру. Это была совсем другая Гвен – не та, какую она знала.
      На ней было кремовое кружевное платье кринолином на кремовом атласном чехле, фата и длинный шлейф из аленсонских кружев; фата была закреплена восковым флердоранжем. Она держала в руке букет роз, белых со слегка розоватыми лепестками. На шее у нее сверкал бриллиантовый кулон в форме сердечка, подвешенный на нитке жемчуга, а в ушах – бриллиантовые серьги. Гвен была ослепительной невестой. Белокурая и голубоглазая, она казалась олицетворением истинно английской красоты. В этот знаменательный день своей жизни она была неотразима.
      «Да, для меня она потеряна навсегда, – думала Одра. – Она ушла от меня. Перед Гвен открылся новый мир, которого я никогда не узнаю». Ее начали душить слезы, и она почувствовала странную боль в области сердца.
      «В моей жизни было время, когда у меня не было ничего и никого, только Гвен, – думала Одра. – И она была так добра ко мне. Этой ее доброты я никогда не забуду. Я всегда буду любить ее, она навсегда останется моей лучшей подругой. Даже Лоретт не заменит мне ее, хотя она такая хорошая, душевная и преданная».
      Гвен поравнялась с Одрой и улыбнулась ей сияющей улыбкой.
      Одра улыбнулась в ответ, бросив быстрый, но глубокий взгляд на ее хорошенькое личико и в своем сердце попрощавшись с лучшей подругой. Она желала Гвен только счастья и радости на протяжении всей ее жизни.
      Хотя чувство утраты не оставляло Одру, на свадебном торжестве ей удалось выглядеть вполне беззаботно. Оно было устроено в Медоу, и Одра испытала приятное чувство, опять посетив этот дом, где провела так много счастливых часов. Но если сама она сумела казаться веселой, то, как она заметила, Торнтонам это удалось в наименьшей степени. Одра думала, что ей редко приходилось видеть столь мрачное семейство.
      Вскоре после ее появления в гостиной к ней подошла миссис Торнтон и отвела в тихий уголок, чтобы поговорить наедине. Филис Торнтон доверительно сообщила, без всяких предисловий, что никому в семье доктор Фримантл не нравится. Стараясь подбодрить ее, Одра попыталась сказать о нем что-то хорошее, но миссис Торнтон трудно было обмануть. Она горестно покачала головой.
      – Мы думаем, что он ужасный человек, и тебе он тоже не нравится, Одра, что бы ты ни говорила… Бедняжка Гвенни, что она наделала? – Миссис Торнтон тяжело вздохнула и поплыла встречать вновь прибывших гостей.
      Одра проводила ее взглядом. Она испытывала глубокое сочувствие к миссис Торнтон, которая всегда была добра к ней. Тут подошел Винсент. Они отправились к буфету и, взяв несколько сандвичей, отошли в сторону. Вскоре их нашел Чарли, чтобы познакомить со своей невестой. Ею оказалась миниатюрная девушка по имени Ровена. Одра сразу заметила, что они с ней вылеплены как бы из одного теста. Она улыбнулась. Наверное, мужчины на самом деле влюбляются в женщин одного типа. Но она была рада, что Чарли нашел девушку, которую смог полюбить. А то, что Чарли действительно по уши влюблен в Ровену, было ясно написано у него на лице.
      Представив их друг другу, Чарли понизил голос и объявил, что замужество Гвен кажется ему ужасной ошибкой.
      – Это разбило сердце моих родителей и мое тоже, – признался Чарли. Они с Винсентом начали перемывать доктору кости, дружно соглашаясь тем, что Гвен следовало бы выйти замуж за преданного ей и всеми любимого Майка Лесли.
      Почему люди бывают такими несносными на свадьбах? – задала себе вопрос Одра. Готового ответа у нее не было.
      Свадьба Гвен состоялась в самый разгар весны. Первые летние месяцы Одра и Винсент прожили по-прежнему поглощенные каждый собой.
      Одра теперь все чаще оставалась одна, так как Винсент проводил два или три дня в неделю в Йорке. Фирма Варли возводила пристройку к шоколадной фабрике Раунтри, и мистер Варли сделал его ответственным за этот проект. Но отлучки не слишком огорчали ни Винсента, ни Одру; они оба радовались тому, что у него пока есть работа.
      Все больше и больше становилось людей, живущих на пособие, и, когда Одра отправлялась в Калфер-Хауз, она видела их, стоявших у Биржи труда на Хилл-Топе, и ее сердце полнилось сочувствием к ним. Она благодарила Бога, что Винсент не был одним из них.
      К концу июня строительные работы в Йорке были закончены, и Винсент снова работал на прежнем месте и жил дома. Первые схватки Одра почувствовала знойным воскресным утром в начале июля. Винсент тут же отвез ее на машине дяди Фила в больницу Святой Марты, где родился их первенец. Это был мальчик.
      Имя ему они выбрали несколько недель назад. Его должны были крестить как Адриана-Альфреда, в честь их отцов. Но с самого начала Винсент стал звать его Альфи, и это имя так за ним и осталось.
      Альфи был любим всеми.
      Это был веселый спокойный ребенок с яркими зелеными глазами, темными шелковистыми волосами и ангельским личиком. Он почти совсем не плакал и отличался таким хорошим нравом, что Винсент и Одра считали себя самыми счастливыми родителями. Краудеры осыпали Альфи ласками и баловали, особенно Элиза и Альфред, души не чаявшие в своем первом внуке. Тетки тоже обожали его, и Одра знала, что, когда ей потребуется нянька, недостатка в предложениях не будет.
      Проходили месяцы, Альфред становился все более милым и веселым. Он гукал, смеялся и дрыгал ножками, лежа в своей кроватке или в коляске, и, когда Одра везла его по Таун-стрит, незнакомые люди останавливали ее и шумно выражали свое восхищение «очаровательным ребенком». Он был младенцем, которого всем хотелось взять на руки, тискать и целовать. Одра скоро поняла, что ей надо быть начеку, и пыталась уберечь сына, опасаясь, что Альфи может чем-нибудь заразиться.
      Она любила свое дитя до самозабвения. Иногда она оставляла свою работу и шла в палисадник взглянуть на него. Когда Одра заглядывала в коляску, личико младенца начинало сиять от радости; она была уверена, что его веселые зеленые глазки узнают ее. Сердце молодой матери таяло. Она никогда не знала такого счастья, какое давало ей это крошечное существо.
      Одре и всем остальным было очевидно, что Альфи похож на Винсента: яркие краски его внешности полностью повторяли отцовские. Винсент любил своего сына так же сильно, как Одра. Оба замечали, что их малыш необыкновенно резвый и смышленый. В шестимесячном возрасте он уже проявлял признаки завидной сообразительности.
      Словом, они восхищались и гордились своим маленьким Альфи.
      В каком-то смысле ребенок вновь сблизил их.
      Отношения между ними улучшились, и в коттедже на Пот-Лейн снова воцарилась атмосфера умиротворенности. Винсент теперь больше времени проводил дома и когда уходил куда-нибудь воскресными вечерами, Одра в большинстве случаев шла вместе с ним. Это оказалось возможным в немалой степени благодаря Лоретт, жизнь которой теперь изменилась к лучшему.
      Винсент оказался хорошим сватом.
      Его любимая сестра и Майк Лесли стали встречаться. Лоретт постоянно приглашала Одру присоединиться к ним, и эти приглашения с радостью принимались. Мужчины чувствовали себя прекрасно в обществе друг друга, и Винсент с удовольствием отказывался от своих воскресных вечеров в пабе, чтобы провести время вместе с женой и милой парой.
      Все четверо любили музыку, особенно популярные оперетты Зигмунда Ромберга и Виктора Херберта. В то время на них были помешаны буквально все. Гастрольные группы из Лондона регулярно приезжали в лидсский Большой театр, и Майк в числе первых покупал билеты на такие популярные представления, как «Проказница Мариэтта», «Песнь пустыни» и «Принц-студент». Иногда они шли куда-нибудь потанцевать или посмотреть последний звуковой фильм, но что бы они ни делали, им было весело вместе.
      Они регулярно встречались летом и осенью 1929 года и собирались вместе встретить Рождество. Одра была особенно счастлива в этот год. Ее брак стал устойчивым, у нее появилась собственная семья, и в доме ее царило полное согласие.

      Одра и Лоретт медленно двигались по Пот-Лейн в сгущающихся январских сумерках. Шла первая неделя 1930 года – начало Нового года и нового десятилетия.
      Настроение обеих молодых женщин было приподнятым – они давно уже не чувствовали себя такими счастливыми. Несмотря на ухудшающееся экономическое положение в Англии и мировой экономический кризис, их собственное будущее казалось им безоблачным – и наконец-то обеспеченным.
      Одра была довольна своей жизнью и Винсентом. И конечно, у нее был Альфи, ее дорогой малыш, день ото дня становившейся все очаровательнее, – самая большая радость в ее жизни. Винсент продолжал успешно работать в фирме Варли; ему повысили жалованье, и они полностью расплатились с долгами. Дела, казалось, никогда не шли лучше.
      Что до Лоретт, то она и вовсе испытывала эйфорию. Она была влюблена в Майка Лесли, и он отвечал ей взаимностью. Прошлым вечером они обручились и планировали пожениться летом.
      Хотя Майк все еще изучал медицину в лидсском университете, его дядя, так и оставшийся холостяком, недавно умер, завещав ему небольшое наследство. Такой своевременный подарок судьбы позволил им приблизить срок свадьбы, так как давал возможность Майку содержать жену до конца года – когда он должен был получить диплом врача. Так что теперь голова Лоретт была полна мыслей о свадьбе, о приданом, о подыскании дома в Верхнем Армли, где они хотели жить, и о создании домашнего уюта для человека, к которому она относилась с таким обожанием.
      Сегодня молодые женщины отпраздновали помолвку. Одра настояла на том, что по столь знаменательному поводу она угостит свою невестку ленчем. До сих пор они бывали только в кафе «Бетти» в Лидсе, и теперь она решила, что нужно придумать что-нибудь новое, радуясь тому, что может устроить этот маленький пир. Это стоило расходов хотя бы ради того, чтобы увидеть выражение удивления и восторга на лице Лоретт, когда она привела ее в «Рахат-Лукум» – очаровательное кафе в восточном стиле, при универсальном магазине мадам Харт.
      После ленча они немного побродили по элегантным залам магазина, играя в свою любимую игру воображаемых покупок. Они разглядывали изысканные платья и вечерние туалеты в зале моделей; восторженно ахали над лисьими, бобровыми и горностаевыми манто в меховом салоне; примеряли шикарные шляпы в отделе дамских головных уборов; душились дорогими французскими духами у парфюмерного прилавка. В общем, наслаждались безобидными фантазиями, позволив себе на время забыть о скуке повседневной жизни.
      Позднее они отправились на лидсский рынок, как обычно делали по субботам.
      – Пора шлепнуться на землю, – сказала, криво усмехнувшись, Лоретт, когда они обходили прилавки в поисках нужных продуктов.
      Одра рассмеялась, убирая в сумку выбранный ею кочан цветной капусты. Она пробормотала:
      – Все смотрят на нас… вернее, обнюхивают. Должно быть, от нас разит всеми этими духами.
      – Да, вероятно, запах, словно в китайском публичном доме, как выразился бы наш Винсент.
      Хихикая, словно пара легкомысленных, беззаботных школьниц, они пробирались через толпы торговцев. Сделав покупки, с полными хозяйственными сумками они покинули рынок и отправились в Верхний Армли на трамвае.
      Теперь, идя по темнеющей аллее к дому Одры, обе женщины дрожали на холодном ветру. Всю неделю часто дождило, и ветер нес с собой острый запах мокрой листвы, сырой земли и разлагающихся опавших листьев. В воздухе чувствовалась большая влажность, на землю опускался туман – предвестник нового дождя.
      – На мокрых листьях легко поскользнуться, – воскликнула Одра, – так что смотри под ноги, Лоретт.
      – Да, конечно. Послушай, Одра, спасибо тебе за чудесный день. Я получила столько удовольствия, особенно от нашего ленча и от того, как мы дурачились у мадам Харт. Теперь мне хочется выпить чашку хорошего чая. Я вдруг почувствовала, что устала.
      – Я и сама немного устала, – призналась Одра. – Столько народу на рынке, я никогда не видела такого столпотворения.
      – Да, для одного дня слишком много толчеи… Хорошо хоть, что сегодня мы не идем на танцы. Думаю, меня хватило бы ненадолго.
      – У меня тоже отваливаются ноги, – сказала Одра, когда они спустились по ступенькам в тупик.
      Прежде чем они дошли до конца выложенной плитами дорожки, дверь дома тридцать восемь распахнулась, и в круге света показалась Мэгги, вглядывающаяся в мрачную темноту вечера.
      – Одра? Лоретт?
      – Да, это мы, – ответила Одра, заторопившись. Она уловила странные интонации в голосе четырнадцатилетней девочки, вызвавшие в ней тревогу. – Дома все в порядке?
      – Наш Альфи… – сказала Мэгги встревоженным голосом, открыв пошире дверь и отступив в сторону, чтобы дать им войти. – Я думаю, что ему очень плохо!
      Одра бросила на пол сумки с покупками и вбежала в комнату, даже не сняв пальто. Наклонившись над плетеной кроваткой, стоявшей в углу, она взглянула на Альфи и сразу поняла, что малыш действительно нездоров. Глаза его лихорадочно блестели, было очевидно, что у него высокая температура. Сняв перчатки, Одра протянула руку и легонько коснулась кончиком пальца его пылающей щеки. Личико ребенка горело. Ее охватила паника. Но не в характере Одры было поддаваться ей. Кроме того, будучи медицинской сестрой и, как считала сестра Леннокс, имея дар целительницы, она была уверена, что сможет в случае болезни оказать помощь своему ребенку.
      Выпрямившись, она скинула пальто на стул и поспешила к раковине вымыть руки. Затем она обратилась к Лоретт:
      – Пожалуйста, достань термометр из медицинского ящика в буфете рядом с кладовкой. Потом убери чайную посуду и постели на стол чистое полотенце. Я хочу осмотреть Альфи на свету и протереть его губкой, чтобы сбить жар. Не могла бы ты еще принести его туалетную корзинку? Да, и смочи заодно его фланельку, раз уж тебе приходится мне помогать, хорошо?
      – Сейчас. – Лоретт носилась по кухне, выполняя указания Одры.
      Вымыв и вытерев руки, Одра ополоснула холодной водой термометр, положила его на стол и подошла к кроватке, чтобы взять ребенка. Она осторожно вынула его, положила на стол, затем сняла с него кардиган, комбинезончик и кофточку, вытащила подгузник. Во всех ее движениях была особая мягкость и нежность.
      Она измерила Альфи температуру и, взглянув на Лоретт, покачала головой.
      – Сорок градусов, неудивительно, что он ужасно горячий. Дай мне, пожалуйста, фланельку, Лоретт.
      – Как ты думаешь, что с ним? – тревожно спросила невестка, передавая Одре тряпочку.
      – Не знаю. Это может быть любая из детских болезней: корь, ветрянка, скарлатин. Хотя не вижу покраснений или каких-нибудь высыпаний… – Она не договорила и принялась протирать губкой маленькие пухленькие ножки и ступни, затем припудрила младенца фуллеровской присыпкой. Снова одевая малыша, Одра сказала: – У него такая высокая температура. Может быть, дать ему жаропонижающий порошок? Или укропной воды? Нет, лучше не надо. Думаю, нужно послать за доктором.
      Лоретт кивнула.
      – Да, наверное, нужно. – Она взглянула на часы. – Если бы здесь был Майк, он мог бы осмотреть Альфи. Не могу понять, где они с Винсентом задержались.
      – Я могу сбегать за доктором Сталкли, – вызвалась Мэгги, голос ее прозвучал пронзительно.
      – Думаю, лучше тебе это сделать, – пробормотала Одра, кладя Альфи назад в кроватку. Она повернулась к Мэгги: – Но прежде, чем идти, расскажи мне, как он вел себя днем и когда ты поняла, что он нездоров. Какие симптомы ты заметила – словом, что тебе показалось в нем необычным?
      Мэгги вот уже несколько часов не находила себе места от страха. Она не решалась сама отнести Альфи к врачу, боясь как бы не было еще хуже. По той же причине она не посмела оставить его одного и побежать за доктором. Девочка так нервничала, что готова была разрыдаться.
      Дрожащим голосом она сказала:
      – Винсент и Майк ушли на футбол примерно в час. Сразу же после этого наш Альфи начал плакать и не утихал ни на минуту; он ужасно капризничал, а ведь это на него не похоже, он у нас всегда такой хороший. Я все время к нему подходила, честное слово, Одра, и проверяла, не мокрый ли он. Но его подгузник был сухим, и никакие булавки в него не впивались. Уже позже, должно быть около трех, я заметила, что он стал очень красным. Здесь было жарко, и я перенесла его в гостиную, чтобы ему стало прохладнее. Мы там немного посидели. Я держала его на коленях и пела ему, и вдруг у него началась рвота, да такая странная, Од…
      – Опиши рвоту, – прервала девочку Одра, похолодев.
      – Я не знаю, как ее описать, – жалобно простонала Мэгги и, взглянув на Одру, тут же заметила перемену в ней.
      – Попытайся.
      Мэгги сглотнула, мучительно ища подходящие слова. Глубоко вздохнув, она сказала:
      – Рвота выходила из него как бы потоком. Как будто кто-то ударил его по спине и вышиб ее из него. Потому что Альфи не делал рвотных движений, ничего в этом роде…
      Рвота фонтаном, подумала Одра. Ее пронзил страх. Вот что с таким трудом пытается объяснить Мэгги. О, мой Бог. Менингит. Этого не может быть. Одра стояла неподвижно, зная, что ей необходимо взять себя в руки и сохранять ясную голову. Ради своего ребенка она не должна позволить эмоциям затуманить ее разум.
      Подавив волнение, она повернулась к колыбели и стала вновь рассматривать Альфи. Он казался вялым и все так же горел.
      – Поспеши к доктору, Мэгги, – распорядилась Одра. – Скажи ему, что Альфи заболел и что он должен прийти немедленно.
      Мэгги бегом бросилась к шкафу за пальто.
      – Как ты думаешь, что же все-таки случилось с нашим Альфи? – спросила она. – Это ведь не опасно, нет?
      – Не могу ничего сказать наверняка, но рвота и высокая температура меня беспокоят.
      – Я расскажу обо всем доктору, – сказала Мэгги, уже от входной двери. – И я буду бежать всю дорогу, буду бежать со всех ног.
      Когда они остались вдвоем, Лоретт спросила:
      – Одра, что бы это могло быть? Ты стала белой, как простыня. Так что же с Альфи? У тебя ведь должно быть какое-нибудь предположение.
      – Не могу сказать с уверенностью, я действительно не знаю, – ответила Одра, пытаясь говорить ровным голосом и не смея произнести название ужасной болезни. Работая в инфекционной больнице, она видела, как от нее умерло двое детей, на их страдания невозможно было смотреть.
      Лоретт встала.
      – Ты ужасно выглядишь, я сейчас заварю нам чай. – Она поспешила к раковине набрать в чайник воды, стараясь хоть чем-то себя занять. Как ей хотелось, чтобы здесь был Майк. Его присутствие действовало успокаивающе, и Одра доверяла его суждениям.
      Одра выпрямилась на плетеном стуле. Внезапно перед глазами, как наяву, возникла страница из медицинского справочника с описанием менингита. Она сидела, глядя в пространство, и ясно видела каждое слово на этой странице, будто кто-то держал перед ней книгу. «Менингит – острое воспаление оболочек головного или спинного мозга или обоих одновременно. Иногда в тяжелых случаях называется «пятнистой лихорадкой» из-за обширных высыпаний на коже. Симптомы: сильная головная боль, высокая температура, нередко – ригидность шейных и спинных мышц, подергивания или судороги. Характерна сильная рвота, известная как рвота фонтаном из-за внезапного выброса рвотных масс на некоторое расстояние; в тяжелых случаях – сильные высыпания на коже, бред, кома».
      Одра снова бросилась к кроватке. Она осматривала Альфи, ища эти симптомы. Но ничего необычного она не увидела. Ребенок продолжал гореть, но не было никаких подергиваний или судорог, не было напряженности шейных мышц. И определенно не было сыпи на теле, когда она осматривала его несколько минут назад.
      У нее вырвался вздох облегчения. Конечно, это не менингит, сказала она себе. Откуда бы ему взяться? Вероятно, у Альфи зимняя простуда или в худшем случае грипп. Но такая высокая температура, такая высокая?! – неотступно повторял тихий голос где-то в глубине ее мозга.
      Альфи начал плакать, и Одра тут же выбросила эту мысль из головы. Наклонившись над кроваткой, она протянула к нему руки.
      – Успокойся, дорогой, успокойся, моя малютка, – бормотала она, нежно прижимая его к груди. Она гладила его темную головку и маленькую спинку, нежно его баюкая. Альфи перестал плакать и прижался к ней. Она ходила взад и вперед, качая его и что-то нежно нашептывая. Сердце ее было полно такой любви к мальчику, что казалось, оно сейчас разорвется.
      Продолжая ходить взад и вперед перед камином, пытаясь успокоить крошку сына, она начала молиться. «О, Боже, пожалуйста, не дай случиться ничему плохому с моим ребенком. Защити моего маленького Альфи, пожалуйста, сохрани его и сделай так, чтобы он поправился», – твердила она про себя, ожидая прихода врача и повторяя эти слова снова и снова.

      Альфи умер. Его смерть была такой неожиданной и быстрой, что все были ошеломлены и отказывались этому верить. Только что он был здоровым, крепким младенцем, смеющимся и что-то лопочущим в своей кроватке, – и вдруг его нет.
      В тот роковой субботний вечер доктор Сталкли пришел в коттедж вслед за Винсентом и Майком, несколькими минутами ранее вернувшимися с футбольного матча.
      Осмотрев Альфи, ни доктор, ни Майк не нашли у него менингита. Кроме характерной рвоты во второй половине дня, которая больше не повторялась, единственным симптомом оставалась высокая температура.
      – Этого недостаточно для такого диагноза, – сказал доктор Сталкли. – Завтра утром я зайду снова, но все это время не спускай с него глаз, Одра. – Подняв свою докторскую сумку и направляясь к шкафу, чтобы взять пальто, он сделал рукой знак Мэгги. – Вот что, милочка, – сказал старый шотландец, – было бы хорошо, если бы ты вернулась ко мне в кабинет, я дам тебе лекарство для малыша.
      Доктор и Майк надеялись на выздоровление Альфи, какой бы болезнь ни была, так что Одра и Винсент приободрились. Точно выполняя врачебные указания, они в течение всего уик-энда не спускали с Альфи глаз, ни на минуту не оставляли его одного.
      Одра часто протирала сына губкой, чтобы охладить и освежить его; она давала ему жаропонижающее в предписанное доктором время и ухаживала за ним со всем искусством профессиональной медсестры. Она почти не смыкала глаз, но не думала об этом. Здоровье Альфи было единственным, что имело сейчас значение для нее и Винсента. К вечеру в воскресенье семейство Краудеров полагало, что самое плохое, чем грозила Альфи таинственная болезнь, позади. Глазки его больше лихорадочно не блестели, а пухленькие щечки не пылали болезненным румянцем.
      Но утром в понедельник, незадолго до полудня, возник рецидив.
      Самые худшие опасения Одры подтвердились.
      У Альфи начались судороги, а на его молочной коже стали появляться крошечные пятнышки, напоминавшие яркие красные булавочные уколы. Пытаясь совладать с охватившим ее ужасом, Одра завернула малыша в несколько шерстяных шалей и бросилась с ним бегом в кабинет доктора.
      Бросив на Альфи быстрый взгляд, доктор Сталкли покачал головой. После короткого осмотра он отправил Одру в больницу св. Марии, находившуюся неподалеку. Он пообещал навестить ребенка сразу после утреннего приема пациентов во время ежедневного обхода больных.
      В ожидании, пока Альфи примут в детское отделение, Одра качала его на руках и что-то нежно ему ворковала, сдерживая слезы. Расставание с ним было для нее невыносимым. Ведь она так страстно желала быть медицинской сестрой именно в этой больнице – тогда бы она смогла сама ухаживать за своим любимым сыночком.
      Четыре дня спустя Альфи вернулся домой в маленьком сосновом гробу.
      Придавленный горем, Винсент, еле волоча ноги, подошел к каждому окну в коттедже и плотно задернул шторы, чтобы до похорон свет не проникал в дом – таков был обычай у них на Севере.
      А потом он отправился утешать свою жену. Но Одра была безутешна.
      – Почему я не смогла вылечить его? – все спрашивала она Винсента, стоя у открытого гроба, ослепленная жгучими слезами. – Ведь сестра Леннокс говорила, что я прекрасная медсестра, – рыдая, твердила она. – Так почему же я не смогла вылечить его?
      – Одра, Одра, любимая, никто не смог бы помочь нашему бедному маленькому Альфи. Ты в этом не виновата; никто не виноват. Менингит у маленьких детей обычно с фатальным исходом. Так сказал мне Майк, – тихо проговорил Винсент. – И ты сама это знаешь, любовь моя.
      – Я должна была оставить его дома и сама ухаживать за ним, а не отдавать незнакомым людям, – не унималась Одра, цепляясь за руку Винсента и глядя на него безумными глазами. – Если бы я не отдала Альфи в больницу, он был бы жив. Был бы жив, я знаю!
      – Нет, любимая, это неправда, – мягко сказал Винсент, прижимая ее к себе и убирая волосы с ее измученного лица. – В больнице святой Марии сделали все, что могли. Они изо всех сил боролись за жизнь Альфи. Значит, не суждено было ему жить, Одра, любимая.
      Винсент вывел жену из гостиной, где стоял гроб. Он не разжимал объятий, пытаясь облегчить ее страдания. Рубашка его стала мокрой от ее слез.
      Элиза и Альфред пришли посмотреть на мертвого внука, разделить горе сына и невестки и чем возможно помочь.
      Альфред, в прошлом старший сержант шотландского полка морской пехоты, стойкий и мужественный человек, был сломлен горем и, не таясь, рыдал над гробом. Его глубоко потряс вид Альфи, тезки. В восковой неподвижности смерти красота ребенка была еще более поразительной и совершенной. Казалось, что Альфи просто спит. Когда же Альфред наклонился и поцеловал его щечку, исходивший от нее холод поразил его в самое сердце – будто ударили в грудь ножом. Он ухватился за руку Элизы. Она пыталась утешить его, хотя горе захлестнуло и ее.
      Когда некоторое время спустя они присоединились в кухне-столовой к Винсенту и Одре, Альфред огляделся, словно в тумане, и спросил дрожащим голосом:
      – Почему? Почему у нашего маленького Альфи отнята жизнь? Он был всего лишь дитя и приносил всем одну только чистую радость… Скажите мне, почему его отняли у нас так жестоко?
      Но ответа для Альфреда ни у кого не было.

      Стоял золотой октябрьский день, один из тех чудесных дней бабьего лета, которые так часто случаются осенью, перед тем как суровая зима вступит в свои права. Небо цвета вероники было пронизано солнцем, а ветерок дул легкий, почти теплый.
      «Какой прекрасный день, – подумал Винсент, подняв глаза к небу и наслаждаясь окружающим великолепием. – Надеюсь, такая погода продержится до конца уик-энда». Свернув с Таун-стрит, он ускорил шаг, услышав, как часы на церкви пробили три. Он направлялся по Ридж-роуд к фирме «Варли и Сын, Строители», стараясь не опоздать на встречу с мистером Фредом Варли. Был четверг, почти конец особенно трудной недели. Винсент безжалостно подгонял своих людей – постройка складского помещения на шерстяной фабрике Пинфолда к завтрашнему полудню должна быть закончена. Несомненно, мистер Варли именно поэтому захотел его видеть. Наверно, он поздравит его, к тому же ему и его бригаде причитаются премиальные.
      При мысли о дополнительных, пусть и небольших, деньгах Винсент начал насвистывать, походка его приобрела легкость. Он дотронулся до шляпы, улыбнулся и кивнул, поравнявшись с женой священника возле его дома при Церкви Христа, а затем перешел через дорогу. Несколько секунд спустя он уже входил в контору строительной фирмы и приветствовал Морин, секретаршу мистера Варли.
      – Салют, милашка, – сказал он, снимая шляпу и широко ей улыбаясь. – Мистер Варли послал за мной.
      – Добрый день, Винсент, – ответила Морин и кивнула в сторону двери. – Можешь войти, он ждет тебя.
      Мистер Варли говорил по телефону, но, как только Винсент показался в дверях, немедленно попрощался со своим собеседником, повесил трубку и сделал Винсенту знак войти.
      – Вот и ты, дружище, ну входи, входи и присаживайся.
      – Спасибо, мистер Варли. – Винсент опустился на стул перед столом хозяина. – Работа у Пинфолда будет закончена завтра к полудню, – сказал он, – парни постарались, мистер Варли. Я уверен, что вы будете довольны, когда увидите склад. Это хорошая работа, хотя я сам говорю это.
      – Конечно, я уверен, что так и есть. Ты хороший работник и хороший мастер – самый лучший из всех, что у меня когда-либо были. Фред Варли откашлялся. – Поэтому мне так тяжело говорить тебе, что… К сожалению, у меня для тебя очень скверные новости, Винсент, очень плохие. Я собираюсь закрыть свое дело.
      Винсент уставился на Варли, не в состоянии осмыслить услышанное.
      – Закрыть? – быстро спросил он, подняв брови. – Закрыть фирму Варли?
      – Ах, парень – с завтрашнего дня.
      – О, мой Бог! – Винсент был потрясен. – Я не понимаю… – начал он и остановился, когда смысл сказанного наконец дошел до него.
      – Я собираюсь объявить себя банкротом, у меня нет другого выхода, – сказал Варли.
      – Но почему? В последние месяцы у нас было много заказов…
      – Да, заказы были, парень, – прервал его мистер Варли, – но некоторые из этих мерзавцев пока ничего не заплатили, и я, черт побери, не имею понятия, когда они это сделают. Я работал в кредит чертовски долгое время, Винсент, и столько задолжал банку, что не смею просить еще, к тому же я сомневаюсь, что они дадут мне еще один заем. Я заложил все под завязку. – Грустно покачав головой, он закончил: – Есть только один выход – я должен сократить свои расходы. И только один способ сделать это… закрыть дело.
      – Я понимаю, что вы имеете в виду, – пробормотал Винсент, с тревогой глядя через стол на хозяина. Он думал не только о себе, но и о других рабочих, которые завтра будут выброшены на улицу. Все они были женаты, кроме Билли Джонсона, напарника слесаря-водопроводчика.
      – Естественно, парням я объявлю об этом сам, – сказал Варли. – Завтра. Я не стану перекладывать это на тебя и, как говорится, уклоняться от своих обязанностей. Я смогу выплатить зарплату за эту неделю, но это все. Мне очень жаль, но не будет ни выходного пособия, ни премий – ничего такого… Завтра ты получишь свои бумаги, Винсент. На твоем месте я бы сразу пошел и зарегистрировался в Управлении помощи населению. Чтобы начать получать пособие как можно скорее.
      Винсент мрачно кивнул.
      – Надеюсь, что смогу выпутаться из этой передряги, – заметил мистер Варли, вставая и явно желая закончить трудный разговор. – Положение в стране должно повернуться к лучшему. Депрессия не может длиться вечно. Знаешь, я собираюсь начать все снова и не в очень далеком будущем. И хочу сказать тебе: когда я опять открою свое дело, у меня будет работа, Винсент. Я очень надеюсь, что ты вернешься ко мне.
      Винсент тоже встал.
      – Спасибо, мистер Варли, конечно же, вернусь. Вы всегда очень хорошо ко мне относились, всегда были справедливы. И мне жаль, что ваш бизнес рухнул, действительно жаль.
      – Да, парень, и мне жаль. И вдвойне обидно за тебя и остальных ребят. Я знаю, как трудно это будет для всех вас.
      – Значит, увидимся завтра, мистер Варли. До встречи.
      – До встречи, парень.

      Сидя на скамейке на спортплощадке позади парка на Мурфилд-Роуд, Винсент Краудер курил сигарету. Он уже больше не замечал прекрасного бабьего лета, его прежняя веселая беззаботность улетучилась. Он был погружен в горестное раздумье о том, как заработать на жизнь для себя и Одры. Только позавчера он прочел в «Йоркшир пост», что число безработных в Англии достигло одного миллиона девятисот тысяч человек.
      – Плюс один, – пробормотал он шепотом, – если я пополню их ряды.
      Мысль о переходе на пособие ужаснула его. Но ему придется это сделать, потому что до тех пор, пока он не найдет работы, ничего другого ему не остается.
      Когда он вышел из конторы Варли, у него было такое чувство, как будто его ударили в живот, и это ощущение не проходило. Двадцать минут назад он зашел в маленький парк, надеясь прояснить свои спутанные мысли и привести в порядок смятенные чувства, прежде чем вернется домой. Он был оглушен и обескуражен. Он считал Фреда Варли расчетливым и везучим дельцом, и ему ни разу не пришло в голову, что фирма может закрыться, а хозяин оказаться банкротом. Это доказывало лишь одно: никогда ничего нельзя знать наверняка.
      Винсент не имел представления, как начинать поиски работы, по той простой причине, что работы нигде не было. А еще он не мог придумать, как сообщить это ужасное известие Одре.
      Каким это будет для нее ударом, думал он, и именно когда она едва оправилась после смерти маленького Альфи. Стон вырвался из его груди. Он глубоко затянулся. Потом, отведя руку с сигаретой в сторону, нахмурясь, посмотрел на нее, спрашивая себя, как долго еще будет в состоянии покупать свои любимые «Вудбинсы» или пинту пива. И играть на скачках по воскресеньям. Мрачные мысли охватили его. Будущее выглядело унылым. Чертовски унылым.
      Потирая лоб, он закрыл глаза, думая о тех деньгах, которые хранились у него в йоркширском банке. Сбережений было немного. Их хватит на месяц в лучшем случае. А все, что он сможет получить по пособию, – это фунт в неделю на двоих, ну, может быть, еще один или два шиллинга. Конечно, он будет из кожи лезть, чтобы получить работу, какой бы и где бы она ни была. Придется попытать счастья в других районах Лидса, таких, как Брэмли, Стэннингли или Уортли, либо отправиться еще подальше – в Пудси или Фарсли.
      – Ну и ну, что за праздный джентльмен! Хотел бы я иметь время посидеть на парковой скамейке, ничего не делая – и это посреди недели, ни более ни менее!
      Винсент узнал глубокий, низкий голос своего друга и зятя и, открыв глаза, увидел доброе лицо Майка Лесли, смотрящего на него.
      – Да, именно так, Майк, – сказал он, слабо рассмеявшись, – праздный джентльмен… вот уже полчаса. Да, я пополнил ряды безработных, как и мои товарищи и как половина нашей несчастной страны.
      Майк тяжело опустился на скамейку и, нахмурясь, посмотрел на своего друга.
      – Я знаю, что ты не шутишь, Винс. Знаю, что ты не стал бы шутить по такому поводу, но что случилось? Я думал, Варли – это единственная строительная фирма в наших краях, которая держится на плаву.
      – Да, мы все так думали. Но старик Варли только что сам сообщил мне эту новость, около получаса назад. Он собирается объявить о банкротстве.
      Майк медленно покачал рыжеватой головой, и лицо его еще больше омрачилось.
      – Ситуация просто страшная. Я слышал о трех других строительных компаниях, обанкротившихся в прошлом месяце, и Бог знает, чем все это кончится. Но послушай, Винсент, ты квалифицированный рабочий и наверняка сможешь что-нибудь найти…
      – Черта с два! – прервал друга Винсент. – Даже мистер Варли считает, что дела хуже некуда, для меня во всяком случае. Он посоветовал немедля идти на Биржу труда.
      Майк хранил молчание. Он ссутулился в своем твидовом пальто. Во взгляде его мягких карих глаз таилась тревога за лучшего друга. Он размышлял, что можно сделать, чтобы помочь Винсенту найти работу. Вряд ли это ему под силу.
      Какое-то время они сидели молча – двое молодых мужчин, испытавших симпатию друг к другу при первой же встрече. За последние два года они невероятно сблизились. Майк был моложе Винсента, но одарен большой проницательностью. Если кто-нибудь и мог понять такую сложную натуру, как Винсент Краудер, то это Майк Лесли.
      Внезапно Винсент сказал:
      – Как я сообщу Одре, что потерял работу?
      – Так же, как и мне, прямо и без обиняков, – ответил Майк.
      – Ее это огорчит, мягко говоря… Я не вынесу, если она опять впадет в эту жуткую депрессию. Как подумаю об этой весне, когда она болела после смерти Альфи, меня бросает в дрожь, честно, Майк. Одра была такой странной, я никогда не знал ее такой.
      – Да, она была плоха, – согласился Майк, – но многие женщины реагируют так же, когда теряют ребенка, особенно если это их первенец. На какое-то время они лишаются рассудка. А ее утрата была ужасна, если учесть, что до этого в ее жизни было столько других потерь.
      – Да, это так. Бедная Одра.
      – Послушай-ка, Винс, я ставлю на твою жену, у нее такой сильный характер, что другим до нее далеко. Она боец по природе, и в ней есть йоркширская выдержка и решительность. Я уверен, что твоя жена встретит это известие не дрогнув.
      – Дай-то Бог, чтобы ты оказался прав, Майк, надеюсь на это. – Винсент заставил себя встать со скамейки. – Что ж, нет смысла откладывать. Лучше мне пойти домой и все ей рассказать.
      – Я думаю, это действительно лучше. – Майк тоже поднялся, и они пошли через спорт-площадку вместе.
      – Ты все еще хочешь сходить в варьете в субботу вечером?
      – Конечно! – воскликнул Винсент. – Не вижу причины менять наши планы. Тем более что Одра и Лоретт так давно ждут этого. Я бы не хотел их разочаровывать.
      – Я тоже, – согласился Майк.
      Войдя в коттедж на Пот-Лейн, Винсент в ту же секунду понял, что произошло что-то особенное.
      В гостиной играл граммофон, звучала мелодия песни Джилберта и Салливана из «Микадо». Посреди стола, накрытого кружевной скатертью, стояла ваза с красновато-коричневыми и желтыми осенними хризантемами. Ужин был сервирован самым лучшим фарфором. Окинув стол взглядом, Винсент было подумал, что у них будут гости, но сразу же увидел, что прибора два. Оглядывая комнату со все возрастающим интересом, он заметил бутылку красного вина на подставке. Он принюхался. Почуяв тонкий аромат своего любимого тушеного барашка, исходивший из слегка приоткрытой дверцы печи, он сглотнул слюну и, поджав губы, стал гадать, в чем же дело. Его любопытство разыгралось не на шутку.
      Едва Винсент успел снять пальто и шляпу и повесить их в шкаф, как дверь с лестницы отворилась, и в кухню-столовую вошла Одра. На ней была красивая блузка, очень шедшая к ее глазам, и темная юбка, а на лице сияла такая счастливая улыбка, какой он уже давно не видел.
      – Ты прекрасно выглядишь, любимая, – сказал Винсент и, прищурив в улыбке зеленые глаза, окинул жену оценивающим взглядом. Он показал рукой в сторону стола. – Что такое мы празднуем? Ты получила нежданный подарок судьбы?
      – Можно сказать, что в каком-то смысле мы получили сразу два подарка… – Одра, оставив фразу незаконченной, подбежала к Винсенту и поцеловала его в щеку. Затем, чуть отойдя, улыбнулась ему странной, почти самодовольной улыбкой и потянула за руку к камину. Взяв с каминной полки конверт, она помахала им перед глазами Винсента. – Во-первых, вот это. Письмо от фирмы адвокатов в Рипоне – ну ты знаешь, тех самых, которые написали мне в июне о смерти двоюродной бабушки Фрэнсис и о том, что она оставила мне кое-что по завещанию. Ты еще подумал, что это что-нибудь из столового серебра или фарфоровый чайник, который мне так понравился, но это ни то и ни другое. Это пятьдесят фунтов, Винсент! Как это было щедро с ее стороны, правда?
      – Да, крошка, безусловно, – сказал Винсент, довольный тем, что это маленькое наследство пришлось как нельзя кстати. Он уже собирался было сказать об этом Одре, как и о том, что потерял работу, чтобы сразу покончить с этим неприятным делом, но она помешала ему. Она обняла его и прижалась к нему так пылко, что он несколько оторопел.
      Обняв ее в свою очередь, он пристально заглянул ей в глаза.
      Одра смеялась, глаза ее светились необычайно яркой синевой, и вся она так и сияла от счастья.
      – В чем дело, Одра? Ты выглядишь, как кошка, съевшая канарейку. Ты просто донельзя довольна собой, моя девочка.
      – Так и есть, Винсент. Сегодня утром я была у доктора Сталкли, и он мне подтвердил – меня два месяца беременности… у нас будет ребенок… в мае.
      Винсенту показалось, что его сердце сделало маленький кувырок. Он ведь так молился о том, чтобы она забеременела. Ребенок заполнил бы ужасную пустоту, оставленную Альфи, и не только для Одры, но для них обоих. Его горе было таким же большим, как и ее, он все еще тосковал о своем умершем сыне.
      Винсент еще ближе притянул Одру к себе, прижал ее голову к своей груди, погладил золотоволосую макушку.
      – Ничего более радостного ты не могла мне сказать, любимая, – проговорил он. – Уже много месяцев я надеялся это услышать, честное слово. Не удивительно, что ты так довольна… и я тоже.
      – Я знала, что ты обрадуешься, Винсент.
      В ответ он только крепче сжал ее в своих объятиях и решил не портить чудесного вечера, который она ему приготовила, неприятной новостью. Он расскажет ей о банкротстве фирмы Варли завтра. Это может подождать.
      Неожиданно, сам этому удивляясь, он стал думать о поисках работы с оптимизмом. Ребенок был хорошим предзнаменованием.

      – О Боже, какая прелестная девочка! – воскликнула Гвен, с просветленным лицом склонившись над больничной кроватью и разглядывая новорожденного младенца на руках Одры. – Она само совершенство.
      – Спасибо, Гвен. Я тоже так думаю, но я ее мать и полагаю, по-другому и быть не может. – Одра улыбнулась подруге, неожиданно заглянувшей в больницу св. Марии, чтобы навестить ее. Ее взгляд скользнул на прикроватную тумбочку и задержался на богатом букете, который Гвен положила туда минуту назад. – Спасибо за цветы, они чудесные.
      – Ты всегда любила желтые розы, душенька. А еще я принесла тебе вот это… – Гвен положила на кровать коробку. – Это для… – Она не договорила и, взглянув на малышку, рассмеялась. – Ты не сказала мне, как ее зовут.
      – Господи, какая же я глупая. Мы собираемся назвать ее Кристиной. Тебе нравится?
      – Нравится, очень красивое имя. – Присев на стул рядом с кроватью, Гвен дотронулась до своего подарка. – Открыть это для тебя… и для Кристины?
      Одра рассмеялась.
      – Да, пожалуйста.
      – Надеюсь, тебе понравится, – пробормотала Гвен. Развязав ленту на красивой коробке и сняв крышку, она достала из нее бледно-розовое, цвета морской раковины платье со складками спереди более глубокого розового оттенка и показала Одре. – Это шелк и ручная работа. – Гвен выжидательно посмотрела на Одру.
      – Ах, оно восхитительное и очень мне нравится! Кристина будет в нем такой хорошенькой, но ты слишком расточительна. – Одра дотронулась до руки Гвен и сжала ее.
      Та сияла от удовольствия. Откинувшись на стуле, она внимательно разглядывала Одру.
      – Должна сказать, ты выглядишь хорошо. Определенно, намного лучше, чем тогда, когда ты родила Альфи… – При звуке этого имени ее голос дрогнул, и она умолкла с раздосадованным выражением лица. – Ох, прости…
      – Не глупи, Гвенни, мы не можем время от времени не упоминать Альфи, и меня это не расстраивает, правда же, не расстраивает. – Одра ободряюще улыбнулась подруге. – Я уже оправилась от его смерти в том смысле, что мое горе меньше. Оно уже не причиняет мне такой огромной боли. Конечно, я не забуду Альфи и всегда буду любить его, но теперь у меня есть Кристина.
      Одра посмотрела на ребенка, лежащего у нее на руках, затем перевела взгляд на Гвен.
      – Я в самом деле чувствую себя хорошо. Роды были легкие, как и беременность. Странно, не правда ли, но я так плохо себя чувствовала, когда носила Альфи. И почти не замечала беременности, когда носила Кристину. Да и роды закончились прежде, чем я успела моргнуть – ну, почти.
      Гвен кивнула модно постриженной белокурой головой.
      – Да, так часто бывает. – Отсутствующим взглядом она посмотрела в окно, и на ее лице промелькнуло тоскливое выражение. – Тебе повезло… я бы хотела забеременеть.
      – Ты забеременеешь, дай время.
      – Время! – Гвен тихонько рассмеялась. – Сейчас май тридцать первого года. Я замужем уже ровно два года и один месяц. – Она слегка пожала плечами и добавила: – Хотя Джефри говорит, что я слишком беспокоюсь, слишком напряжена и что я должна расслабиться и не ждать беременности с таким нетерпением.
      – Вероятно, он прав. В конце концов, он ведь врач. А как он поживает?
      – О, нормально. – Гвен внезапно вскочила. – Медсестры в этом отделении, по-видимому, отвратительно относятся к выполнению своих обязанностей. Розы завянут, пока кто-нибудь соберется принести вазу. – Она взяла букет. – Пойду поставлю их в воду сама и тут же вернусь.
      Одра проводила глазами Гвен. Она очень изменилась за прошедшие два года, как Одра и предполагала. Он изменил ее… изменил ее манеру одеваться и говорить, изменил ее походку и, возможно, даже ее мысли. В Гвен чувствовалось что-то странное, что-то такое, что Одре было трудно определить. Теперь они виделись нечасто; после того, как обе вышли замуж, их дружба стала не такой тесной. Поэтому, когда им удавалось увидеться, малейшее изменение в Гвен сразу бросалось в глаза. Может быть, дело в ее внешности думала Одра нахмурившись. Или в одежде? Безусловно, черное льняное платье и жакет при полном отсутствии украшений выглядели довольно мрачно. Кроме того, этот цвет делал лицо Гвен каким-то безжизненным. Но нет, одежда была ни при чем.
      Озадаченная, Одра оглядела подругу, возвращавшуюся к ее кровати с вазой. Когда та подошла ближе, она вдруг поняла, что именно изменилось в Гвен. Из ее глаз исчез прежний свет. «Она уже не счастлива с ним, если вообще была когда-нибудь счастлива, – подумала Одра. – Вот почему она не хочет говорить о нем, вот почему вскочила и бросилась ставить розы в воду. Ох, бедная Гвенни, она так многого ожидала от этого брака, предвкушала такую замечательную жизнь, но, держу пари, что жизнь эта – сущий ад».
      – Спасибо, – пробормотала Одра, когда Гвен поставила вазу на тумбочку, продолжая потихоньку наблюдать за ней. Да, в этих красивых светло-голубых глазах таилась грусть, и уголки губ были как-то уныло опущены, чего не было раньше.
      Гвен прервала ее мысли, объявив:
      – Я хочу поставить тебя в известность, что как следует отчитала молодую сестру.
      – Не сомневаюсь в этом. Видишь, как это получается, Гвен: когда попадаешь в больничное отделение, сразу хочется взяться за наведение порядка… трудно забыть старые привычки, правда?
      – Может быть, – сказала Гвен. – И раз уж мы заговорили о сестринской работе, хочу спросить тебя, не собираешься ли ты возобновить работу у той женщины, когда выйдешь из больницы?
      – Ты имеешь в виду миссис Джарвис? Да, я ей обещала и не могу ее подвести. Она очень нездорова, и потом, нам нужны деньги.
      На лице Гвен промелькнуло сочувствующее выражение, и она заметила:
      – То, что Винсент до сих пор без работы, должно быть, ужасно тяжело для тебя, душенька.
      – Ну, для него это еще тяжелее, – сказала Одра тихо и внимательно посмотрела на Гвен, в голосе которой уловила осуждающие нотки. – То, что он не может найти работу, ужасно мучает его, и я уверена, ты можешь это понять. Винсент не бездельник и не лентяй, ты же знаешь…
      – Я ничего подобного не имела в виду! – воскликнула Гвен, слегка покраснев.
      Пропустив ее замечание мимо ушей, Одра продолжала говорить ровным голосом:
      – Сегодня он снова отправился на поиски работы. Он очень серьезно к этому относится и хватается за любую возможность.
      – Да, это, наверно, действительно мучает его, – пробормотала Гвен. – Я имею в виду, что он всегда был категорически против того, чтобы ты шла работать.
      – Это так, и не думай, что он изменил свое мнение – нет. Однако теперь деваться некуда.
      – Я понимаю, душенька. Последний раз, когда мы с тобой виделись, кажется, это было в марте, ты сказала мне, что твой брат Уильям предложил в своем письме приехать вам с Винсентом к нему в Австралию. Что-нибудь вышло из этой идеи?
      – Нет. Да я и не ожидала, что из этого что-то выйдет. Винсент может только говорить об эмиграции, Гвен, но он никогда не покинет Англию. Конечно, он ворчит по поводу депрессии, условий жизни, ругает правительство и политиков всеми известными ему бранными словами, но он любит эту страну. – Одра медленно покачала головой. – Просто он не хочет расставаться с матерью и отцом и с остальными членами семьи. Знаешь, они все так связаны друг с другом, эти Краудеры. Есть и другая причина – я тоже не готова к переезду. Конечно, мне бы очень хотелось увидеться с Уильямом и Фредериком, но не думаю, что мне понравилось бы жить в Австралии. Это так далеко.
      Гвен поморщилась.
      – Да, я знаю, что ты имеешь в виду; это действительно кажется жизнью где-то на краю света. – Обмахнув лицо рукой, Гвен воскликнула: – Уф! Здесь стало сразу как-то очень жарко, но ведь и погода стоит слишком теплая для мая, правда?
      Она скинула жакет и повесила его на спинку стула.
      – Ты говорила мне, что твой Фредерик помолвлен? Он еще не женился?
      Одра ничего не ответила. Гвен посмотрела на нее с любопытством.
      – В чем дело? Почему ты на меня так уставилась? – спросила она.
      – Что ты сделала со своей рукой? – Одра не в силах была отвести глаз от Гвен. На ней было платье без рукавов, обнажившее сильно распухшую темно-коричневого цвета руку с рассасывающимися синяками.
      Смущенно рассмеявшись, Гвен сказала:
      – Ужасный вид, да? Упала позавчера с лестницы, ведущей в погреб. Джефри был просто в ярости от моей неуклюжести. В тот вечер мы должны были идти на танцы, и я не смогла надеть свое новое платье с короткими рукавами – я заплатила за него уйму денег в магазине мадам Харт. Джефри сказал, что я могла разбиться до смерти и очень рассердился на меня за то, что я оказалась поблизости от этой лестницы. – Она засмеялась нервным смехом.
      – Не удивляюсь тому, что он рассердился, ты действительно могла разбиться насмерть. Я помню, что когда в первый раз увидела твой дом, то еще подумала, что эта лестница уж больно крутая. Ты должна быть осторожнее, – предупредила подругу Одра.
      – Я знаю. – Вдруг забеспокоившись, Гвен встала и подошла к окну. Взглянув в него, она застыла в напряжении, затем повернулась к Одре. – Майк и Лоретт входят в больничные ворота вместе с Винсентом. Мне лучше уйти.
      – Но им всем будет приятно повидать тебя.
      Гвен рассмеялась, пытаясь скрыть чувство неловкости, а потом сказала:
      – Говоря по правде, мне не хотелось бы встречаться с Майком.
      – Ну это же просто глупо. Теперь, когда ты замужем, а он женат, у вас нет никакой причины испытывать смущение в обществе друг друга.
      – Я знаю, но все вы члены одной семьи, и я вам буду только мешать. Кроме того, мне в самом деле нужно торопиться в Хедингли. У меня много дел… Сегодня вечером у нас званый обед, а за горничной нужен глаз да глаз.
      – Мне бы хотелось, чтобы ты осталась.
      Гвен покачала головой.
      – Нет, мне пора идти. – Улыбнувшись, она легонько коснулась макушки Кристины и поцеловала Одру в щеку. – Пока, душенька, до скорой встречи.
      – До свидания, Гвенни, – тихо сказала Одра, зная, что увидит подругу очень нескоро. – Спасибо, что навестила.
      Одра смотрела вслед своей любимой Гвенни, спешившей из отделения, и думала: ох, ведь она столкнется с Майклом на крыльце больницы…
      – Как чувствуют себя мои девочки? – спросил Винсент и, наклонившись, поцеловал Одру, а потом заглянул в личико дочери.
      – Мы обе чувствуем себя прекрасно, – сказала Одра, улыбаясь и быстрым взглядом окидывая мужа. По выражению его лица она поняла, что он не нашел работы.
      Подошла Лоретт, поздоровалась и сообщила:
      – Мама прислала тебе маленький пирог с фруктами; она думает, что он тебе понравится.
      – Конечно, понравится, пожалуйста, поблагодари ее от меня, Лоретт.
      Винсент, пристроившийся на краешке кровати, сказал:
      – Мы только что столкнулись с Гвен, но она понеслась от нас по дорожке, как будто мы чумные.
      – Она торопилась домой, – ответила Одра. – У нее сегодня званый обед.
      – А мне показалось, что она не хочет встречи с Майком, – вмешалась в разговор Лоретт, переводя взгляд на Винсента и Одру.
      – Возможно, ты права. – Винсент согласно кивнул. – И я уверен, что он тоже не хочет ее видеть. Что он мог бы ей сказать?
      – А где он, кстати? – спросила Одра.
      – Зашел посмотреть больного в другом отделении. Сейчас придет, – сказала Лоретт и попросила: – Можно мне подержать немного Кристину, Одра?
      – Конечно, можно. Подойди сюда и возьми ее, дорогая.
      Одра была рада возможности изменить положение в постели и потянуться. Несколько секунд все молчали. Одра следила за тем, как Лоретт качает ребенка, что-то ласково говорит ему и нежно прижимает к себе.
      – Винсент и я подумали, вернее, мы надеемся, что ты будешь ее крестной матерью, а Майк – крестным отцом, – сказала Одра.
      – О, я буду счастлива, – радостно воскликнула Лоретт, – и уверена, что Майк тоже. – Потом она спросила: – А кто будет другой крестной матерью? Думаю, Гвен?
      – Нет, у меня такое чувство, что из этого ничего не получится, – ответила Одра и посмотрела на Винсента. – А ты что думаешь?
      – Я никогда этого не хотел и, безусловно, рад, что ты передумала. – Он усмехнулся и, глянув на дверь в послеродовое отделение, добавил: – А вот и Майк.
      Майк прямиком направился к Одре. Поцеловав ее в щеку и легонько сжав ей плечо, он сказал:
      – Нет нужды спрашивать, как ты себя чувствуешь. Для женщины, родившей всего два дня назад, ты выглядишь изумительно… полагаю, все в порядке и нет никаких проблем?
      – Нет, никаких. – Одра улыбнулась, в который раз подумав, что он самый добрый человек из всех, кого она когда-либо встречала. Его добрая душа светилась в кристально чистых заботливых глазах, и она была уверена, что он будет замечательным врачом. Само его присутствие, глубокий, теплый тембр голоса, участие рождали доверие и успокаивали.
      «Доброта Майка – его дар, – подумала она. – Неудивительно, что пациенты так его любят».
      Видя, что Майк все еще стоит, склонясь над ней, как будто ожидая, что она скажет что-то еще, Одра заметила:
      – Доктор Сталкли заходил ко мне сегодня и сказал, что я могу вернуться домой через несколько дней.
      – Ему виднее, конечно, но не следует торопить события, – предупредил Майк и отошел к жене. Положив руку на плечо Лоретт, он взглянул на малышку, лежащую у нее на руках.
      – Она будет красивым ребенком, – сказал он.
      – Мы бы хотели, чтобы ты был крестным отцом Кристины, – объявил Винсент. – Лоретт уже согласилась стать крестной матерью. Что ты скажешь?
      – Я говорю да. – Майк улыбнулся. – Вы только что получили крестного отца, а кто вторая крестная мать?
      – Я думал о нашей Олив, – сказал Винсент. – А ты, Одра, что об этом думаешь?
      – Лучше и быть не может… да, пусть все остается внутри семьи.
      – Олив очень серьезно отнесется к своим обязанностям крестной, как и все мы, естественно, – сказала Лоретт.
      – Да, – согласился Винсент, – сомневаться в вашем чувстве долга не приходится.
      Он встал, подошел к сестре и протянул руки.
      – Могу я подержать свою малютку минутку или две, Лоретт? Я еще не брал ее на руки сегодня.
      Лоретт отдала брату ребенка, и он, заботливо положив девочку на согнутую руку и поправив одеяльце, принялся внимательно разглядывать ее. Ее кожа была гладкой и чистой, а черты лица уже вполне очерченными. Личико не было красным и сморщенным, как у Альфи, когда он родился. Винсент смотрел на Кристину с чувством благоговения, сердце его трепетало от любви к ней. Наконец он сказал:
      – С той самой минуты, как я узнал от Одры, что она ждет ребенка, я почувствовал, что это доброе предзнаменование. И так оно и случилось – она будет необыкновенным ребенком.
      – Очень, очень необыкновенным, – прибавила Одра. – И я собираюсь обеспечить ей блестящее будущее.
      Все взглянули на нее с удивлением. Наступило неловкое молчание. Слова Одры повисли в воздухе.
      Лоретт улыбнулась, прикусив губу, не зная, как лучше отреагировать на столь странное заявление.
      Винсент молча подошел с ребенком к окну и стал смотреть в него.
      Майка обуяло беспокойство. Напряженно застывшие плечи друга говорили о том, что того рассердило замечание жены. Да, оно прозвучало… как-то по-собственнически, мягко говоря. «Разве не могла Одра сказать «мы»?» – подумал он.
      Откашлявшись и стремясь сгладить неловкость, Майк произнес:
      – Это впечатляющее желание, Одра.
      – И главное, абсолютно серьезное! – выпалила она в ответ решительно, сверля его взглядом.
      Майк всегда знал, что в Одре есть твердость, но теперь он увидел то, чего не замечал раньше. Ее крепко сжатый рот и выступающая вперед челюсть выдавали холодную непреклонность, а в удивительных васильковых глазах было выражение пугающей неумолимости. Она не только высказалась серьезно, она объявила крестовый поход. И храни Господь всякого, кто встал бы на ее пути, включая Винсента.

      Итак, желание дать Кристине блестящее будущее, стало главной движущей силой жизни Одры Краудер. Другие мысли не занимали ее. Летом 1931 года началась борьба за осуществление этой цели, которой суждено длиться более двадцати лет.
      По возвращении из больницы Одра вернулась к работе у миссис Джарвис, за которой ухаживала четыре месяца до рождения Кристины. Она пообещала старой леди возобновить свои обязанности после родов, не говоря о том, что они отчаянно нуждались в деньгах. Винсент получал только двадцать пять шиллингов в виде пособия, на ребенка ему прибавили еще два шиллинга в неделю. Этого было явно недостаточно на троих.
      Работа у миссис Джарвис была нетрудной. Было удобно и то, что больная женщина жила в Тауэрсе, всего в нескольких минутах ходьбы от коттеджа на Пот-Лейн.
      Однако Одра предпочитала больничную работу частной практике. Проработав у миссис Джарвис только месяц, Одра предупредила ее, что собирается перейти в больницу св. Марии. Что она и сделала в июле.
      В ноябре в больнице появилась новая вакансия. К огромной радости Одры, ее назначили в детское отделение.
      Одра знала, что столь желанное для нее место ей удалось получить, благодаря тому, что Маргарет Леннокс нажала на кой-какие тайные пружины, а также благодаря влиянию, которое миссис Белл имела на старшую сестру. Но это ее ни в малейшей степени не беспокоило. Она получила эту работу, и только это имело для нее значение.
      К весне 1932 года Одра уже полностью освоилась в больнице и получала большое удовольствие от своей работы. Старшая сестра Фокс была к ней расположена, ее ценили врачи, она понимала, что в скором будущем сможет рассчитывать на повышение. Она никогда не думала о повышении, которое, в чем она была уверена, не заставит себя ждать, с точки зрения удовлетворения своих амбиций; просто она даст ей больше денег. Денег для Кристины – на ее одежду, образование, ее будущее.
      Хотя в данный момент Одра не могла отложить для дочери ни пенни, она была твердо намерена начать делать это через пару лет. У нее были долгосрочные планы, так как она считала, что при ее обстоятельствах она только так добьется успеха. У нее уже появилась идея, как заработать дополнительные деньги, и она собиралась приступить к ее осуществлению, как только прочно закрепится в больнице. Она собиралась шить в свободное от работы время.
      Работа в больнице приносила Одре чувство удовлетворения, и она отдалась ей с присущими ей энтузиазмом и энергией. Когда она обходила палаты, походка ее становилась пружинящей, а на лице светилась улыбка.
      Но дома было неблагополучно.
      Отношения между ней и Винсентом опять испортились, и основание под их несколько странным браком снова зашаталось.
      На этот раз трещина в семейной жизни появилась по вине Одры. Внимание ее было сосредоточено исключительно на Кристине, которую она любила с едва ли не патологическим неистовством – возможно, потому, что уже потеряла одного ребенка.
      Винсент тоже любил малютку, но его поглощали собственные проблемы. К тому же, будучи мужчиной в расцвете сил, он нуждался в удовлетворении своих естественных потребностей. Он хотел, чтобы его отношения с женой были нормальными во всем. К сожалению, Одра была не просто занята Кристиной и работой, она теперь не проявляла абсолютно никакого интереса к физической близости с ним.
      Она не спала с Винсентом вот уже несколько месяцев, что его очень задевало. Как и угнетающее положение безработного, которому поручают сидеть с ребенком.
      Холодность Одры, отвергавшей его как мужчину, усугубляла растущее в нем чувство горечи.
      В один из субботних вечеров в апреле, после того как Кристину уложили спать в ее комнатке наверху, он решил поговорить с Одрой начистоту.
      Он выждал время, пока она уберет со стола и вымоет посуду. И как только она расположилась перед камином и принялась за штопку, он выключил радио и сел на стул напротив нее.
      – Зачем ты это сделал? – спросила Одра, не роднимая глаз от дырки в носке.
      – Я хочу поговорить с тобой, и очень серьезно, – сказал Винсент с озабоченным видом, наклонившись вперед и устремив на жену пристальный взгляд.
      – Вот как, – сказала она и положила носок на колени, сразу же уловив в его голосе серьезную интонацию. Она откинулась назад и приготовилась слушать его со всем вниманием.
      Именно этого он и хотел.
      – У нас очень серьезные проблемы, у тебя и у меня, Одра, и пришло время поговорить о них в открытую. Не будем больше делать вид, что их не существует, потому что ты…
      – Проблемы? – прервала Винсента Одра со странным выражением во взгляде. – Что ты имеешь в виду?
      – Брось, не притворяйся глупенькой. Ты очень хорошо знаешь, о чем я говорю. Наши проблемы в постели, вот что я имею в виду. Ты пренебрегаешь мной. Ты меня больше не любишь?
      Как всегда, когда он заводил речь о сексе, она покраснела и с возмущением воскликнула:
      – Конечно, я люблю тебя!
      – Но выбрала странный способ доказать это. Айсбергу далеко до тебя.
      – Ох, Винсент, как ты несправедлив! Пожалуйста, не будь таким. Я думаю о тебе, я люблю тебя. Но… понимаешь… я боюсь снова забеременеть. Послушай, ты знаешь так же хорошо, как и я, что еще один ребенок до предела ухудшил бы наше положение. Нам и так едва хватает денег…
      – Не моя вина, что в этой проклятой стране такой раздрай! – гневно прервал ее Винсент. – Ты должна винить в этом Рамсея Макдональда и его чертово правительство! Я не единственный, у кого нет работы. Таких, как я, сейчас два миллиона восемьсот тысяч. И мы не просто безработные, мы отчаявшиеся люди, униженные в своем мужском достоинстве, потому что нас свели до положения, когда мы должны зависеть от пособия…
      – Ты меня неправильно понял! Я не указывала на тебя пальцем, Винсент. Я бы никогда этого не сделала. Я знаю, что это не твоя вина, и я также знаю, что каждый день ты прилагаешь все силы, чтобы хоть что-нибудь найти. И все-таки, если бы у нас появился еще один ребенок, это поставило бы под угрозу шансы Кристины. Разве ты не согласен? Разве ты этого не видишь?
      – О да, я чертовски хорошо все вижу. Ты планируешь для нее какое-то особое блестящее будущее, а ей нет еще и года. Иногда я начинаю сомневаться, Одра, сомневаться в твоем психическом здоровье.
      Винсент вскочил, не в силах совладать со своим гневом. Он направился к одежному шкафу, сдернул с крючка спортивную куртку, надел ее.
      – Куда ты? – спросила Одра, удивляясь тому, что муж так внезапно прервал важный разговор, и в то же время испытывая чувство облегчения.
      – К своей матери.
      – Естественно. И после того, как она пожалеет тебя и посуетится вокруг тебя вволю, она, как всегда, даст тебе денег на паб.
      – Что происходит между моей матерью и мной – не твое собачье дело, – воскликнул в ярости Винсент. – Я никогда не просил у тебя ни пенни и никогда не попрошу.
      Одра ничего не ответила.
      Винсент выскочил из дома, но удержался от того, чтобы хлопнуть дверью. Он не хотел будить ребенка.
      Десять минут спустя, идя по Таун-стрит, Винсент понемногу успокоился, гнев его остыл. Тем не менее он не мог найти оправдания для такого отношения к себе Одры и в сердце своем не находил ей прощения. Он не знал почему, но сегодня ей таки удалось вывести его из себя по-настоящему.
      «Если бы я был богатым человеком, – размышлял он, – и был женат на такой холодной и равнодушной женщине, как Одра, то завел бы себе любовницу. Она была бы красивой, доступной и очень ласковой, и я содержал бы ее по высшему разряду. К несчастью, я небогат и не могу позволить себе такой роскоши».
      Внезапно его осенило. Он мог позволить себе Милисент Арнольд, которая не будет ему стоить ровно ничего, кроме обходительных манер, любезных разговоров и неотразимого очарования. Милли не была так уж хороша собой, но у нее были приятное лицо и мягкий характер, и, что важнее всего, она была к нему неравнодушна – вот уже несколько лет, если подумать.
      «Что может быть лучше женщины, которая по-настоящему хочет тебя», – подумал Винсент и… изменил свои планы.
      Он не пошел к матери, не остановился у «Белой лошади», хотя знал, что братья Джек и Билл играют сейчас там в дартсы и ждут его.
      Вместо этого он отправился к Милисент Арнольд, вдове, которой было всего лишь тридцать пять лет, к тому же бездетной. Он был уверен, что там его ждет радушный прием.
      Он торопливо прошагал по Мурфилд-роу перебежал спортплощадку и, миновав ворота на дальней ее стороне, выскочил к подъездной аллее, ведущей в «Розовый коттедж». Здесь жила Милли – вот уже два года одна после смерти Теда. Дом находился в отдаленном уголке Армли, и это радовало Винсента. Если ему повезет и он станет здесь частым гостем, будет лучше, если его приходы и уходы никто не будет видеть.
      Постучав несколько раз и не получив ответа он в разочаровании повернулся, чтобы уйти.
      Но тут дверь распахнулась, и он услышал восклицание Милли:
      – Винсент! Что привело тебя к моему порогу в субботний вечер?
      – Видишь ли, дело вот в чем, – сказал Винсент, повернувшись к Милли, и с улыбкой поглядел в ее теплые темно-карие глаза, обращенные к его лицу. – Я шел через спортплощадку и вспомнил то, что ты мне сказала на прошлой неделе, ну, знаешь, когда мы встретились возле библиотеки. Ты сказала, что с каждым днем тебе становится все более тоскливо и одиноко. Знаешь, что странно, Милли? Мне тоже… мне тоже…
      – Правда, Винсент?
      Он кивнул и с обольстительной миной прислонился к косяку двери, окидывая женщину красноречивым взглядом. Он и не представлял себе, какая у нее роскошная фигура. Внезапно он начал похохатывать, как не делал уже несколько лет, и в его живых зеленых глазах заметалось веселье.
      – Я направлялся в паб к братьям, как вдруг подумал о тебе, Милисент, подумал о том, что тебе одиноко так же, как мне. – Он немного помолчал. – Мне пришла мысль, что тебе может понравиться чье-то общество и что ты можешь оказаться так добра, что предложишь жаждущему человеку пинту пива.
      Милисент сглотнула, не смея поверить своему счастью, – Винсент заглянул к ней на огонек. Она томилась по нему много лет, даже когда Тед был жив. Она раскрыла влажные губы, но ничего не сказала, а просто взяла его за руку и мягко втянула в дом.
      – Несколько пинт, если ты сможешь их выпить, – вымолвила она, касаясь его грудью и ведя через переднюю.
      Вдруг она остановилась и сжала его руку, заглядывая в его красивое лицо. На ее губах появилась медленная, томная улыбка.
      – И, может быть, что-нибудь поужинать… Ты ведь можешь остаться на ужин, правда, Винсент?
      – Конечно, могу, – ответил он, распрямляя плечи и вновь чувствуя себя мужчиной.
      Он уверенно обхватил Милли за стройную талию и повел ее в гостиную. И когда она тесно прижалась к нему, он понял, что этим вечером ему не о чем беспокоиться.
      Распорядок жизни Винсента не изменился, несмотря на его связь с Милисент Арнольд.
      Он был благоразумен.
      Ему нравилась Милли, ему было хорошо с ней, хорошо оттого, что она так его любит и стремится удовлетворить все его желания. Они и впрямь находили много радости в любовных утехах, которым предавались долгими часами на большом и удобном ложе в «Розовом коттедже».
      Но это было угождение плоти и ничего больше.
      Винсент знал, что связь эта не будет длиться очень долго, как знала это и сама Милисент, так что оба решили положиться на естественный ход событий. Договорились они и о том, что не должно быть никаких упреков, если один из них захочет прекратить отношения.
      Как бы там ни было, но Винсент был достаточно ответственным человеком, чтобы не забывать о своем ребенке, к которому относился с обожанием, и не прекратить поиски работы из-за любовной интрижки. Он навещал Милисент только раз в неделю, не позволяя себе слишком увлекаться, и был при этом осмотрителен. Он приходил в «Розовый коттедж» только поздним вечером.
      По утрам Винсент присматривал за Кристиной, в полдень привозил ее в коляске в дом матери, где наскоро перекусывал, а затем оставлял дочь матери на остаток дня и возвращался за ней около четырех часов.
      Почти каждый день без перерывов он рыскал по городу в поисках работы. Иногда ему везло, он получал случайную работу, но она никогда не длилась более двух дней; ничего постоянного найти не удавалось.
      Промелькнули весна и лето, и на смену осени пришла зима. Винсент Краудер начал понимать, что ничего путного ему уже не подвернется. Правительство не могло противостоять этой самой глубокой и длительной депрессии из всех, когда-либо известных. Англия была на грани катастрофы, как и остальной мир; экономический кризис охватил все страны. Винсент чувствовал, что это надолго. Повсюду назревало недовольство, бунты и голодные марши стали нормой.
      Лидс, как и другие крупные промышленные города, сильно пострадал от кризиса. Армия спасения открывала кухни, где выдавался бесплатный суп; другие благотворительные организации обеспечивали одеждой и обувью нуждающихся детей и оказывали помощь тем, кто хотел уехать из пораженных депрессией районов.
      Винсент никогда не видел столько мужчин на улицах – они стояли в очереди у бирж труда, слонялись у контор букмекеров и у пабов или просто стояли группами по углам улиц с мрачными и сердитыми лицами, выражая сочувствие друг другу. Казалось, над всеми ними нависла тень злого рока. Винсент старался подавить в себе чувство безнадежности, так часто охватывавшее его в эти дни, и призвал на помощь всю свою внутреннюю силу. Он знал, что должен держаться, невзирая ни на что, не падать духом, чего бы ему это ни стоило.
      Хотя прежде Винсент не хотел, чтобы Одра шла работать, теперь он благодарил Бога, что она служила сестрой в больнице. Он также был благодарен судьбе за то, что другие члены клана Краудеров все еще работали; ему было отрадно сознавать, что его родителям жилось лучше, чем многим другим людям.
      Отец занимал должность в транспортном отделе Лидсского промышленного кооперативного общества, где работал уже много лет, и его положение казалось надежным. Билл был библиотекарем в одной из публичных библиотек, а Джек, который по вечерам посещал курсы ландшафтного садоводства, работал в городском департаменте паркового хозяйства. Даже Мэгги удалось устроиться в пошивочную мастерскую Армли, где она обметывала петли на мужских куртках. Эти трое, конечно, не зарабатывали столько, сколько их отец, но, собранные вместе, их заработки увеличивали семейный бюджет, который был больше, чем у многих других людей. И поэтому у матери на столе всегда было вдосталь хорошей сытной еды, а в погребе всегда был уголь. И Винсент знал: что бы ни случилось, Одра и Кристина никогда не будут страдать от холода и голода, как в эти страшные дни приходилось страдать многим.
      С приближением Рождества 1932 года Винсент удвоил усилия по поиску работы в отчаянном стремлении достать что-нибудь к праздникам для своей маленькой семьи. Ему так хотелось купить подарок, пусть совсем крошечный, для Одры, игрушку Кристине и принести что-нибудь вкусное к столу.
      В начале декабря прошли сильные снежные бури, и теперь на земле лежало много снега. Подъездные аллеи были завалены снегом, и однажды в пятницу, ближе к вечеру, Винсенту повезло: ему предложили разгрести снег у одного из больших домов. Так как уже темнело, владелец дома велел ему прийти на следующий день к девяти часам.
      Субботнее утро выдалось ясным, но очень холодным, с резким, пронизывающим ветром. Винсента это, однако, не пугало. Он так радовался возможности заработать, что ничто не могло остановить его. Одра, которая в этот уик-энд была свободна, настояла на том, чтобы он оделся потеплее. Она заставила его надеть два пуловера под спортивную куртку и, когда он застегивал пальто, завязала ему вокруг шеи толстый шерстяной шарф и дала шерстяные перчатки.
      Поцеловав ее в щеку, он сказал:
      – Думаю, у меня уйдет не больше трех часов на расчистку подъездной аллеи у Фелл-Хауза, так что я буду к ленчу, любимая.
      – Я сварю сегодня большую кастрюлю супа. Тебе потребуется горячая пища после работы на улице в такую погоду, – заметила Одра, провожая его до двери. Когда он выходил из дома, ледяной порыв ветра обжег ей лицо, и она вздрогнула. – Сегодня утром я не пойду гулять с Кристиной – слишком холодно.
      – Нет, я не стал бы этого делать на твоем месте. Пока, милая, увидимся позднее. – Винсент пошел по тропинке, затем повернулся и помахал ей рукой. Настроение у него было приподнятым.
      Все утро Одра была очень занята, возилась с Кристиной, готовила овощной суп, делала в доме уборку. Время пролетело быстро.
      Не успела она оглянуться, как часы пробили двенадцать. Накрыв стол к ленчу, она включила радио, взяла Кристину на руки и села к камину, чтобы ее покормить.
      Когда Винсент не вернулся к часу, Одра принялась гадать, что могло его задержать; к двум часам она начала по-настоящему беспокоиться. Он мог задержаться, когда шел в паб со своими братьями и друзьями, но этого никогда не случалось, когда он работал. С работы он всегда шел прямо домой – выпить чашку чая или перекусить и переодеться, если выходил куда-то позднее.
      Положив Кристину в кроватку, стоящую в кухне-столовой, Одра налила себе тарелку супа, но аппетита не было.
      Время от времени она подходила к окну и смотрела наружу, раздвинув шторы, но Винсент не появлялся.
      Было почти три часа, когда она услышала резкий металлический звук его сапог по дорожке.
      – Я уже начала беспокоиться, – сказала она, когда он вошел в дом и закрыл за собой дверь. – Просто не могла себе представить, что могло с тобой случиться.
      – Пришлось разгребать очень много снега, – сказал он, снимая шапку, развязывая шарф и медленно стаскивая заледеневшие перчатки. – Больше, чем я рассчитывал… подъездная аллея, две длинные террасы, дорожка между газонами и задний двор.
      – И все это ты должен был расчистить один? Ты, должно быть, страшно устал, Винсент. Ты посинел от холода. Иди к огню и грейся.
      – Они даже не предложили мне чашку чая двенадцать часов…
      – Господи, что же это за люди! – Одра посмотрела на Винсента в изумлении.
      Он ничего не ответил.
      Когда он подошел к огню, Одра заметила в его лице нечто, что сильно встревожило ее.
      – Винсент, – начала она и остановилась в нерешительности. – У тебя все в порядке?
      Он продолжал молчать, стоя спиной к огню, пытаясь согреться. Минуту спустя он опустил руку в карман и что-то вытащил оттуда. Повернув к Одре свое измученное, усталое лицо, он раскрыл дрожащую руку.
      – Вот что они заплатили мне, – сказал он голосом, звенящим от обиды, показывая ей лежащую на ладони монету.
      Одра не могла поверить своим глазам. Шестипенсовик! Она была в ужасе.
      – Они заплатили тебе всего шесть пенсов за шесть часов работы. Но это возмутительно… эти люди…
      Она не могла продолжать – гнев душил ее.
      – Да…
      Одра глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.
      – Ох, Винсент, Винсент, дорогой мой… – Она вскочила и бросилась к нему с выражением глубокого сочувствия на лице. Нежно взяв его за руку, она сказала: – Я больше никогда не позволю тебе делать что-нибудь подобное. Никогда.
      Он покачал головой и отвернулся. Спустя минуту или две он вновь повернулся к ней. В глазах его застыла печаль.
      – На этой стране лежит проклятие, – произнес он.

      «С днем рождения тебя, с днем рождения тебя, с днем рождения, дорогая мама, с днем рождения тебя». Кончив петь поздравление, Кристина бросилась через всю комнату к Одре и, почти сбив ее с ног, крепко ее обняла.
      Затем, подняв глаза, она посмотрела на мать и сообщила:
      – Мы устраиваем праздник в честь твоего дня рождения, мам. Мы приготовили все сами, и праздник будет для нас троих. Это наш сюрприз.
      Одра улыбнулась, глядя на поднятое к ней маленькое серьезное личико.
      – Это просто чудесно, дорогая, – сказала она, откидывая прядь волос со лба шестилетней дочери и думая, что сегодня она кажется очень похожей на своего отца.
      Хотя у Кристины был ее цвет волос, она унаследовала от Винсента тонкие черты лица и от Лоретт черные глаза с поволокой. „Она, безусловно, в большей степени Краудер, чем Кентон, по крайней мере внешне", – снова подумала Одра. Это сходство дочери с Краудерами всегда было заметно, но в последнее время больше, чем когда-либо. Кристина сильно вытянулась, обещала быть высокой; это тоже было характерно для Краудеров.
      – С днем рождения, любимая, – сказал Винсент, подходя к Одре и целуя ее в щеку.
      – А я думала, что вы забыли о нем. – Одра усмехнулась.
      Винсент затянулся сигаретой.
      – Как мы могли? Ты последнее время делала достаточно много намеков, – поддразнил он жену.
      – Мам, пожалуйста, пойдем, пойдем! Сюда! – крикнула Кристина, хватая Одру за руку и пытаясь оттащить от входной двери. – Ты должна войти сюда, в гостиную – и ты тоже, папа. Ох, пожалуйста, пойдем!
      Рассмеявшись, Одра положила сумочку на маленький столик возле двери и позволила этой удивительно сильной и решительной девчушке втянуть себя в соседнюю комнату.
      – Вот, – сказала Кристина, легонько и нежно подтолкнув ее, – садись, сюда, мам, на диван, а ты, папа, – она взглянула через плечо на Винсента, – можешь сесть вон на тот стул.
      – Правильно, – заметил Винсент, обращаясь к Одре. – Я думаю, в ней все задатки армейского генерала.
      Одра кивнула – это и в самом деле было забавно. Она откинулась назад, разгладила свое хлопчатобумажное платье и выжидающе посмотрела на Винсента.
      Он встретил ее взгляд с бесстрастным выражением лица.
      Кристина метнулась к старинному шкафчику в углу и вернулась с несколькими конвертами.
      – Вот твои поздравительные открытки, мам, почтальон принес их сегодня утром сразу же после того, как ты ушла в больницу. Я буду давать их тебе по одной. – Она вручила Одре открытку и, наклонившись, попыталась разглядеть ее. Не в силах больше сдерживать любопытство, она спросила: – Это от кого?
      – Это от тетушки Лоретт и дядюшки Майка. – Одра показала открытку. – Птички-голубянки, сидящие на ветке. Красиво, правда?
      Кристина кивнула.
      – Если ты дашь ее мне, я поставлю ее на каминную полку… о, спасибо, мам. – Она протянула Одре другой конверт. – Теперь открой вот этот…
      Одра заметила австралийскую марку и узнала почерк Уильяма.
      – Ну, это мы знаем от кого, да? – радостно воскликнула она.
      – Можно посмотреть? – Кристина положила руку на плечо матери и принялась вместе с ней разглядывать открытку. – Эта тоже красивая, мам, но есть еще много других.
      Конверты медленно вручались, вскрывались и после восторженных восклицаний осторожно выстраивались в ряд на каминной полке. Из Сиднея пришла еще одна открытка от брата Фредерика и его жены Марион; были открытки и от прочих членов клана Краудеров; была открытка от Гвен, которая все еще помнила день ее рождения.
      Последняя из стопки была вручена девочкой особенно эффектным жестом. При этом вид у нее был торжественный – она так старалась сделать этот день необычным для своей мамы.
      – А это от нас, – прошептала она, ближе наклоняясь к Одре и нежно касаясь ее щеки. – Ее выбирал папа, но он взял меня с собой в магазин, и я ему помогала.
      Одра надорвала конверт и вынула поздравительную открытку. Она была самой дорогой, на глянцевой бумаге с продернутым желтым шелковым шнуром, завязанным на сгибе. На открытке была изображена ваза с желтыми розами, стоящая на столе у открытого окна, а над вазой порхала красная бабочка.
      – Очаровательно! – сказала Одра, прежде чем заглянула внутрь и прочитала напечатанный стишок. Под ним была приписка от Винсента: „С пожеланиями еще многих и многих счастливых дней рождения, с любовью от мужа и дочери". Ниже стояла его подпись, к которой Кристина приблизила свою.
      – Спасибо, за всю мою жизнь я не получала поздравительной открытки лучше этой, – заявила Одра, подняв глаза и улыбнувшись сначала Кристине, потом Винсенту.
      Они сияли. Кристина сказала:
      – Сейчас я принесу наш подарок, мам.
      Она бросилась к комоду, достала из ящика сверток и принесла его матери.
      – Это от папы и от меня, – сообщила она, торжественно улыбаясь.
      Одра развязала ленту и принялась развертывать бумагу, гадая, что же они ей купили, и чувствуя себя бесконечно счастливой оттого, что они сделали из ее дня рождения такое событие. Это так тронуло ее, что какое-то время она не могла ничего сказать. Она увидела, что держит в руках вставленную в рамку акварель. Когда же она слегка повернула ее к свету, чтобы получше рассмотреть, то глаза ее широко раскрылись, дыхание пресеклось от удивления и восторга. На картине был летний сад на закате, пронизанный солнечным светом. На листьях сверкали дождевые капли, как если бы перед тем, как художник взялся за кисть, прошел короткий ливень.
      Акварель была маленькой, но очень симпатичной, хотя и не лишенной некоторых недостатков и требовавшей доработки: одна сторона ее была незаконченной и выглядела слишком любительской. Тем не менее в пейзаже было что-то, что приковывало внимание. «Как чудесно, – думала Одра, прищурившись рассматривая картину. – И как похоже на работы отца».
      Но Одра знала, что Винсенту так и не удалось найти ранние акварели Адриана Кентона.
      В углу картины было смело и ясно написано имя Кристины, хотя Одра и без того догадалась бы, что она творение ее дочери. Несмотря на неумелость и детскость, Кристина сумела главное – передать на бумаге свет. Ей и раньше это удавалось. Новая работа показала, как многого она сумела добиться за последнее время. Еще с четырехлетнего возраста девочка проявляла способности к рисованию и живописи, но ее последние акварели доказывали, что она не просто способная. В ней чувствовалась одаренность. От этого открытия Одра испытала радостное возбуждение, ее охватило чувство гордости за своего ребенка.
      Подняв голову, она заглянула в большие серые глаза Кристины, с беспокойством прикованные к ее лицу.
      – Она не нравится тебе, мам? – У ребенка задрожали губы.
      – О, Кристи, мне нравится! Мне в самом деле нравится! Это по-настоящему красиво, дорогая. Спасибо тебе большое. – Одра заключила девочку в объятия и крепко прижала ее к себе. – Извини, что сразу этого не сказала, я была поглощена ею и любовалась ею!
      Кристина снова заглянула в глаза матери, и ее лицо озарилось радостью.
      – Я нарисовала ее специально к твоему дню рождения, мам, а папа отнес ее в мастерскую мистера Кокса на Таун-стрит и там ее вставили в рамку. Это подарок от нас двоих… потому что папа заплатил за рамку.
      – Спасибо. Это лучшее из всего, что вы могли мне подарить, это поистине самый прекрасный подарок. Я всегда буду беречь его. – Она посмотрела на акварель. – И она стоила того, чтобы ее вставить в рамку, правда, Винсент?
      – Да, стоила. Я сразу понял, как она хороша, едва только Кристина показала ее мне. Ты у нас умница, малышка!
      Кристина выглядела довольной.
      – Куда ты ее поставишь, мамуля? – спросила она.
      – Ну, дай подумать… Я только знаю, что она должна находиться на самом почетном месте в этом доме, – объявила Одра. – Как насчет того, чтобы поставить ее сюда, на каминную полку? Хотя бы временно.
      С этими словами Одра поднялась и, подойдя к камину, поставила акварель посреди поздравительных открыток.
      Повернувшись, она спросила у дочери:
      – А чей это сад? Куда ты ходила рисовать.
      – Капфер-Хауз. Я спросила у миссис Белл разрешения. И она сказала «да», я могу рисовать для тебя ее сад, и я выбрала тот красивый маленький уголок возле роз, помнишь? Миссис Белл часто выходила посмотреть, что у меня получается. Ей было интересно. Я рисовала на прошлой неделе, мам, и она заставила меня войти в дом, когда начался дождь, и дала мне стакан молока и шоколадку «Кэдбери», нет, две, а когда дождь кончился, я начала все сначала. Сад мне тогда понравился больше… он как будто весь блестел после дождя.
      Одра кивнула.
      – Ты прекрасно поймала настроение, Кристина, думаю, пока это самая лучшая твоя работа. Ты делаешь большие успехи.
      Радости девочки не было предела.
      – Кристи, дорогая, – сказал Винсент, обращаясь к дочери, – как насчет праздничного чаепития? Наверно, уже пора?
      – Ну конечно! Мам, пойдем, и ты тоже, папа!

      Это было роскошное праздничное чаепитие. Одре не позволили палец о палец ударить. Поэтому она сидела за столом в гостиной, наблюдая за хлопотами мужа и дочери, накрывавших на стол. Еще раньше она заметила, с какой тщательностью они оделись, желая превратить ее день рождения в поистине важное событие, и она не могла не чувствовать себя счастливой и польщенной. Ей стало жаль, что у нее не хватило времени сменить платье, в котором она ходила на работу, на что-нибудь более нарядное – Кристина не дала ей такой возможности.
      «Какой красивый сегодня Винсент», – думала Одра, наблюдая за мужем, хозяйничающим на кухне. На нем была белоснежная рубашка, красный галстук и темно-серые носки; было очевидно, что он спешил домой, чтобы успеть еще раз побриться и переодеться к чаю. А еще он постригся, и его черные волосы, зачесанные наискось назад и открывавшие треугольный выступ на лбу, были еще влажными.
      Что до Кристины, то она сегодня была само очарование.
      Малышка нарядилась в свое лучшее праздничное платье из голубого шелка, отделанное узкими полосами белых кружев по лифу и по подолу и надела белоснежные короткие носочки и лакированные кожаные выходные туфли с застежками. Синяя шелковая лента вокруг головы была завязана бантом на макушке. Одра улыбнулась. Винсенту удалось вполне прилично завязать этот бант.
      Откинувшись на стуле, именинница принялась с интересом разглядывать стол. Он был накрыт красивой льняной скатертью и сервирован праздничной посудой, предназначенной только для гостей. На каждую тарелку была положена льняная салфетка, а посреди стола стоял букет желтых роз из их сада в стеклянной вазе. Одра вновь не смогла сдержать улыбки – о цветах, конечно же, позаботилась Кристина.
      Выключив чайник, посвистывавший на газовой конфорке, Винсент принялся заваривать чай в большом серебряном чайнике из Хай-Клю; а Кристина принесла из кладовой, где хранилась провизия, блюда с угощениями.
      Тонким детским голоском она пояснила:
      – Маленькие сэндвичи приготовлены так, как ты их делаешь, мам, и они все твои любимые: с паштетом, помидорами и огурцами, а еще папа купил в кооперативе баночку лосося, и мы с ним также приготовили много сэндвичей.
      – Выглядят они восхитительно, – сказала Одра. – Тебе пришлось хорошенько потрудиться, да?
      – Папа помогал, – ответила Кристина. Она сделала еще несколько заходов в кладовую, откуда принесла шоколадные бисквиты, сдобные булочки с изюмом, облитые сахарной глазурью ячменные лепешки и малиновый джем. – Я попросила бабушку испечь булочки и лепешки, – сказала она. – А вот клубника, мам! – Кристина поставила перед матерью блюдо. – Ой, а сливки! Я забыла сливки!
      – Кристина, миленькая, давай присаживайся, – позвал ее Винсент, неся к столу чайник и принимаясь разливать чай. – Не знаю, как вы, девочки мои, но я умираю от голода.
      За чаем Одра и Винсент болтали. Она рассказывала ему о том, каким хлопотливым выдался сегодняшний день в больнице св. Марии, где она теперь была старшей сестрой и отвечала за два детских и родильное отделения. Он говорил о временной работе, которую выполнял вместе с Фредом Варли; они пристраивали конюшни к особняку Пинфолда в Старом Фарли. Они работали с ним на равных, бок о бок, поскольку Фред Варли так и не смог снова открыть собственное дело, во всяком случае, не смог восстановить фирму по-настоящему. Варли, когда везло, брал небольшие строительные подряды и обычно в помощники нанимал Винсента.
      – Но он скоро снова откроет свое дело и на постоянной основе. Он обязательно это сделает, будь спокойна, – сказал Винсент, и Одра согласно кивнула, скрестив пальцы под столом и молясь, чтобы это оказалось правдой. Винсент любил свою работу, и отношения между ними становились намного лучше, когда он имел работу, зарабатывал деньги и был в состоянии сам кормить свою семью. Со временем она поняла, что серьезные разногласия между ними были вызваны состоянием подавленности, в которое он впадал, будучи безработным.
      Винсент заговорил о брате Фрэнке, служившем в Девятом уланском кавалерийском полку, который в составе Британской армии находился теперь в Индии. Он собирался приехать домой в отпуск, и Винсент решил, что семейство Краудеров должно устроить званый обед в его честь.
      Кристина навострила уши, как всегда, когда была со своими родителями, и переводила взгляд с одного на другого, широко раскрыв серые глаза и стараясь ничего не пропустить. Жуя сэндвичи, она ловила каждое слово. Время от времени она подавала какую-нибудь реплику, но по большей части слушала. Они были такие умные, ее мама и папа. Она любила их разговоры. У мамы был такой приятный голос, такой мягкий и музыкальный.
      Она наслаждалась подобными минутами, когда они были добры друг к другу, а мама все время улыбалась, и ее глаза становились очень, очень синими и очень яркими. Ей не нравилось, когда они ссорились. Тогда папа уходил из дома, громко хлопая дверью, и возвращался поздно, когда они обе уже крепко спали. Мама потом много дней бывала на него сердита и смотрела как-то странно, искоса и поджимая губы.
      Один раз, в прошлом году, когда она была еще маленькой, а не такой взрослой, как сейчас, мама долго ждала возвращения папы после ссоры. И они кричали друг на друга, и мама крикнула: «Если ты так к этому относишься, то можешь идти назад к своей невообразимой женщине ». Кристина была ужасно удивлена, с чего это мама так кричит, и потихоньку вышла из комнаты и перевесилась через перила, чтобы лучше слышать.
      Несколько дней после этого она беспокоилась, что папа уйдет от них и станет жить с этой женщиной, которая была «невообразимой». Она пыталась понять, почему они с мамой казались папе достаточно невообразимыми. Может быть, если бы они стали такими, он бы остался, но она не знала, как это сделать.
      В конце концов она спросила у бабушки, как выглядит невообразимая женщина. Бабушка испуганно втянула в себя воздух, сурово посмотрела на нее и спросила, где она слышала подобные слова. И Кристина солгала, сказала: «В школе». Она и сама не знала, даже сейчас, почему тогда солгала бабушке. Она лишь чувствовала, что не должна говорить о том, что происходит у них дома. Мама никогда этого не делала, бывая у бабушки. Она почти ни о чем не говорила и совсем не была похожа на ее маму, когда приходила к бабушке. Она становилась какой-то другой.
      Но им не пришлось делаться невообразимыми, потому что папа от них не ушел. Через некоторое время после каждой ужасной ссоры папа и мама опять улыбались и любили друг друга, целовали друг друга в щеку и обнимались. Так уж у них повелось.
      Раздумья Кристины прервал папин смех.
      Девочка посмотрела на отца настороженно.
      Выражение его лица было веселым, зеленые глаза сверкали, как ожерелье, которое было на тете Гвен, когда они были приглашены к ней на чай в ее дом в Хедингли. Только больше они к тете Гвен не ходили. Мама тоже смеялась, и в ее глазах метался синий огонек, что означало, что сегодня она счастлива.
      Кристина не понимала, почему ее родители так смеются; она пропустила только что сказанные мамой слова. Но она тоже начала смеяться, желая участвовать во всем, что происходит, желая быть частью своих родителей, частью их радости и веселья.
      Винсент, все еще похохатывая, сказал:
      – Кстати, Одра, Майк купил билеты в Большой театр на субботу, на «Кавалькаду» Ноэля Коварда. Он приглашает нас, так что это еще один подарок на твой день рождения, любимая.
      – Как мило и внимательно с его стороны.
      – А тетя Мэгги будет присматривать за мной, когда вы уйдете в субботу вечером? – спросила Кристина.
      – Будет, детка.
      – Ой, как хорошо, папа. Мама, с ней бывает так весело, и она всегда разрешает мне долго не ложиться спать.
      – Вот как! – воскликнула Одра.
      – Пора есть клубнику, мам, я подам, – перебила ее Кристина, вскакивая со стула. – И тебе положим больше всех, потому что это твой день рождения.
      – Не говори ерунды, – запротестовала Одра. – Всем нужно положить поровну – в нашей семье всегда все делится поровну.
      – Нет, ты должна получить больше всех, – настаивала Кристина, осторожно раскладывая ложкой клубнику по маленьким стеклянным тарелочкам, которые она принесла из буфета.
      Они уже давно не ели клубники, потому что она была очень дорогой. Это было особое лакомство. И они перестали разговаривать и ели ее медленно, смакуя каждую ягодку, молча переглядываясь и улыбаясь друг другу блестящими глазами. А когда клубника была съедена, все трое решили, что это была самая лучшая клубника какую они когда-либо ели, – сладкая и сочная.
      Но кульминацией чаепития был праздничный торт.
      Кристина и Винсент долго суетились над ним в кладовой, прежде чем девочка появилась, высоко держа его перед собой.
      Отец и дочь закричали хором:
      – С днем рождения! С днем рождения!
      Остановившись перед матерью, Кристина сказала:
      – Извини, что тут только одна свечка, мам, но это – все, что осталось от моего дня рождения. Остальные догорели.
      – Ничего, Кристи. Одна свечка все же лучше, чем ни одной.
      – Я ей так и сказал, – подтвердил Винсент, усаживаясь напротив Одры. – И еще я сказал, что ты, наверное, предпочтешь одну свечку тридцати.
      Одра грустно улыбнулась.
      – Не могу поверить, что мне сегодня действительно исполнилось тридцать лет. Винсент, куда ушли мои годы?
      Винсент покачал головой.
      – Не спрашивай меня, милая. Я не знаю. А мне будет тридцать четыре через девять дней или ты забыла?
      Прежде чем Одра успела ответить, Кристина закричала:
      – Мы должны устроить праздник и для тебя, папа!
 
      Став на колени, Кристина читала молитвы.
      Одра сидела в кресле-качалке и слушала.
      Закончив долгий перечень имен дядей в Австралии и каждого члена клана Краудеров, Кристина забралась в постель.
      Одра подошла к ней, подоткнула простыни, расправила стеганое одеяло, затем присела на краешек кровати. Она погладила невинную детскую щечку и улыбнулась.
      – Это был чудесный день рождения, Кристи, спасибо тебе.
      Кристина улыбнулась в ответ. Затем спросила озабоченно:
      – Мы ведь сможем устроить праздник для папы, правда?
      – Конечно, сможем. Было бы несправедливо, если бы мы не смогли… в прошлом месяце был твой праздник, сегодня – мой, так что теперь его очередь. – Наклонившись, Одра поцеловала дочь.
      Пухленькие ручки обвились вокруг ее шеи. Кристина прижалась к матери, с удовольствием вдыхая знакомый запах ее прохладной свежей кожи и аромат цветочных духов за ее ушами. Она прошептала:
      – Я люблю тебя, мам.
      – Дорогая, я тоже люблю тебя. И очень сильно. Давай-ка свернись клубочком и спи. Уже поздно. Счастливых снов, моя сладкая.
      – Да, мам. Спокойной ночи, мам.
      Кристина заснула не сразу. Лежа в постели, она смотрела в окно на небо. Ей сегодня разрешили лечь спать позже обычного по случаю праздника, и снаружи теперь было очень темно.
      Чернильно-черное небо было усыпано сверкающими звездами, такими далекими-далекими, а луна была круглой, как серебряная полукрона, и такой же блестящей. Полная луна, как сказал папа перед тем, как ее отправили спать.
      Как же она любила своего папу. И свою маму. Больше всего ей нравилось, когда они были втроем: мама, папа и она. Папа пригласил к ним на чаепитие тетю Лоретт и дядю Майка. И она была так рада, что они не смогли прийти. И не потому, что она их не любила. Она любила их. Она любила всех своих тетей и дядей и свою бабушку. И дедушку тоже. Особенно дедушку. Ей нравилось, как от него пахло – кожей и мужской помадой для волос и эвкалиптовыми пастилками, которыми он угощал ее потихоньку, когда никто не видел. Он сажал ее на колени и рассказывал удивительные истории. И ничего, что его большие белые курчавые усы кололись, когда он целовал ее. А еще ей нравилось, что он курил трубку, которая наполняла бабушкину кухню дымом, от которого у нее слезились глаза. Он называл свою трубку «моя прекрасная горлянка» и никому не позволял ее трогать, даже тете Мэгги, в которой души не чаял, как говорил папа.
      И все-таки больше всех она любила маму и папу. Больше, чем всех людей на свете, взятых вместе. Они принадлежали ей. А она принадлежала им. Она не хотела бы иметь других маму и папу. Ее родители были особенными. Она знала наверняка, что они особенные.
      Девочка поудобнее устроилась в постели, закрыла глаза и стала погружаться в сон. Она все еще слышала их приглушенные голоса, доносившиеся снизу, мягкие, теплые, ласковые. Она всегда чувствовала себя в безопасности, когда слышала их голоса…
      – Кристина необыкновенный ребенок, Винсент, – сказала Одра, устраиваясь на диване в гостиной.
      – Да, она умная.
      – Она больше, чем умная, и даже больше, чем способная… Она исключительно одаренная, Винсент. – Одра задержала взгляд на каминной полке, где посреди поздравительных открыток стояла акварель. – До чая ты сказал, что был так потрясен ее работой, что решил вставить ее в рамку.
      – Согласен, она произвела на меня сильное впечатление. – Винсент взглянул на картину «Место памяти», написанную Одрой много лет назад, затем перевел взгляд на заднюю стену, где висел пейзаж Адриана Кентона. – Наша Кристина унаследовала этот талант от тебя и твоего отца, Одра – я имею в виду способности к живописи.
      – Да, это так. Но когда она вырастет, она будет несравненно лучшим художником, чем я, и, вероятно, лучшим художником, чем мой отец. Все признаки налицо.
      – У тебя больше не должно быть сомнений по поводу того, кто твой настоящий отец, Одра. – Винсент медленно улыбнулся.
      – О, у меня нет сомнений, и не думаю, что они когда-нибудь по-настоящему были. Я знала, что моя мать никогда не смогла бы сделать ничего такого, что причинило бы боль моему отцу, пока он был жив. Не в ее натуре было совершать низкие поступки. Думаю, я всегда знала, что связь между ней и дядей Питером началась намного позднее, уже после того, как она овдовела.
      Винсент кивнул и потянулся за стаканом с пивом. Он был рад тому, что в этой старой истории была наконец-то поставлена точка.
      Какое-то время они молчали, каждый погруженный в свои мысли.
      Июньский вечер оказался холодным, и Винсент разжег огонь в камине, пока Одра укладывала Кристину спать. Теперь она сидела, глядя на огонь, и думала о девочке, которая спала наверху: это был действительно незаурядный ребенок, ребенок, которого, это она знала всегда, ждало блестящее будущее.
      Внезапно Одра быстро наклонилась вперед, чем немного испугала Винсента, и воскликнула:
      – Да, мы должны это сделать!
      – Сделать что? – спросил он, глядя на жену с любопытством.
      Не отвечая на вопрос прямо, Одра сказала:
      – В течение двух последних лет я помогала ей, чем могла, и буду это делать впредь, но я не смогу передать ей все необходимое, потому что я самоучка.
      – Верно, – сказал Винсент.
      – Она должна поступить в школу живописи, когда ей исполнится шестнадцать. До этого времени ее не примут в лидсский художественный колледж. Потом ей нужно будет поехать в Лондон. Чтобы учиться у Спейда – нет, лучше в Королевском художественном колледже.
      – Но как мы будем за все это платить? – спросил Винсент, резко повысив голос. – Мы не в состоянии дать ей такое образование, даже если депрессия закончится и я получу постоянную работу. Это будет стоить тысячи.
      – Я знаю, но мы сделаем это, – твердо ответила Одра. – Мы должны, Винсент, мы должны! – В ее голосе звучали такая страсть и возбуждение, каких он уже давно не слышал. – У Кристи должны быть все возможности, – продолжала Одра. – Я не допущу, чтобы у нее был отнят шанс из-за того, что у нас нет денег. У нее есть талант, и его нужно развивать. Она будет блестящим художником, великим художником, Винсент.
      – Ну, – медленно проговорил он упавшим голосом, – просто не знаю…
      Одра выпрямилась и пронзительно посмотрела на мужа.
      – С нашей стороны не должно быть никаких колебаний, абсолютно никаких. Мы должны стремиться к этой цели, несмотря ни на какие жертвы. Кристина должна получить свой шанс. И что касается меня, то я позабочусь, чтобы она его получила!

      – Я не знаю, что делать с Одрой, Майк, просто не знаю. Я дошел до точки, – сказал Винсент дрожащим голосом.
      Вскочив на ноги, он подошел к окну и замер там, щуря глаза от яркого апрельского солнца.
      – Да, я вижу, как это тебя тревожит, – заметил Майк. Молодой врач нахмурился, понимая беспокойство своего друга, который, ко всему прочему, снова был без работы. В последнее время Винсенту стало невмоготу скрывать свои эмоции. Одного взгляда на его напряженные плечи было достаточно, чтобы понять, что творится у него в душе.
      – Чем я могу помочь, – начал было Майк, но остановился, увидев, что дверь в гостиную распахнулась.
      Лоретт вошла в комнату спиной, держа в руках поднос. Повернувшись, она направилась к камину.
      – Прошу прощения, что так долго готовила кофе, – весело сказала она, – мне нужно было еще проверить, не подгорает ли жаркое и жареная картошка… – Лоретт остановилась, не закончив фразы, заметив встревоженное лицо Майка и застывшую позу Винсента. – Ох, – сказала она, – я прервала важный разговор? Я только возьму свою чашку и пойду на кухню, чтобы не мешать вам.
      – Нет-нет! – Винсент резко повернулся и возвратился к своему месту у камина. – Здесь нет ничего такого, о чем ты не должна знать. – Опускаясь на стул, он вытащил сигарету и закурил.
      Подав всем кофе, Лоретт присела и вопросительно посмотрела на брата, оценивая, когда он продолжит.
      Винсент сидел, мрачно уставившись в огонь, и со скорбным видом курил сигарету.
      Наконец, чтобы вывести его из задумчивости, она спросила:
      – Куда, ты сказал, Одра и Кристина отправились сегодня?
      – В аббатство Фаунтенс, – ответил он, не поднимая глаз. – Еще один урок живописи за городом, выезд на пленэр, как называет это Одра. – Он повернулся к Лоретт лицом и прибавил: – Ведь ты знаешь, что она всегда по воскресеньям куда-то вывозит Кристи рисовать, если не занята в больнице.
      – Но я думаю, что, если Одра дает Кристине возможность заниматься живописью в таких местах, как замок Ньюсам и Хервуд, это достойно всякого восхищения. Кристи таким образом получает хорошую подготовку, Винсент, девочку следует должным образом подготовить для школы искусств.
      Винсент кивнул, но никак не прокомментировал заявление сестры.
      – Ты сказал, что не знаешь, что делать с Одрой, – вступил в разговор Майк. – Давай обсудим это. Иногда становится легче, когда поделишься с кем-то, ведь именно поэтому ты пришел к нам сегодня, правда?
      – Правда, Майк. – Винсент откашлялся. – Я беспокоюсь о здоровье Одры. В последнее время она надрывается больше, чем когда-либо, работает на пределе сил. Вы оба знаете, каков ее распорядок дня. Она работает в больнице и не упускает возможности взять лишние дежурства за дополнительную оплату. А когда приходит домой, обслуживает нас: готовит, убирает, стирает, гладит. И еще она занимается с Кристи живописью. А когда она не делает всего этого, то строчит на этой чертовой швейной машинке, которую дала ей миссис Белл – переделывает и шьет одежду для заказчиков. Я уж не говорю о том, что экономит на себе, во всем себе отказывает, чтобы отложить лишний пенни Кристине на образование.
      Лоретт с Майком сочувственно смотрели на Винсента.
      Тот медленно покачал головой.
      – Меня беспокоит эта неудержимая погоня за деньгами, я бессилен ее остановить. Я чувствую себя беспомощным. – У Винсента задрожал голос. – Я не смею вмешиваться, не смею слова сказать… Когда я раньше пытался это делать, она готова была мне голову оторвать. Я надеялся, что ты поговоришь с ней, Майк, поговоришь как врач. Она могла бы послушаться тебя.
      – Сомневаюсь, Винс, – мрачно ответил Майк. – Конечно, я попытаюсь, но это будет без толку. И у Лоретт ничего не выйдет, хотя они с Одрой и близки. Никто и ничто не сможет остановить Одру. Она не меняет своих решений, она упряма.
      – Да, я слишком хорошо это знаю, – пробормотал Винсент. – И началось это много лет назад, когда Кристина только родилась. Тогда я сказал Одре, что ею управляет какая-то неукротимая сила, которая сидит в ней, и я оказался прав. – Он провел рукой по усталому лицу. – В том, что она честолюбива и хочет лучшего для своего ребенка, нет ничего плохого, я это понимаю. Но то, что она делает несколько последних лет – совершенно ненормально, если хотите знать мое мнение.
      – Я не уверена, что «ненормально» правильное слово, Винсент, – сказала Лоретт. Она помедлила, пытаясь найти точное выражение для той мысли, которая внезапно пришла ей в голову. Затем, медленно и тщательно подбирая слова, она произнесла: – То, чему мы являемся свидетелями, проявление силы духа, и притом бескорыстное, побуждаемое такой благородной целью, что вызывает лишь… благоговение.
      – Чертовски пугает, ты имеешь в виду, – сказал Винсент резко. Он сделал глубокий вдох и попытался несколько смягчить голос. – Послушай, Лоретт, я хочу самого лучшего для нашей Кристи, это действительно так. Но есть предел тому, что люди в нашем положении могут сделать. Одра замахнулась на слишком многое. Во всяком случае, это несправедливо по отношению к ребенку – у нее нет подруг, нет никаких развлечений. Я люблю Одру… – Он остановился и, откашлявшись, продолжил: – Я не хочу, чтобы она надорвалась и заболела. Я только пытаюсь защитить ее.
      – Не думаю, что она примет во внимание слова любого из нас, как я уже сказал, но я поговорю с ней завтра, Винс, – пообещал Майк. – Я зайду в больницу, чтобы навестить пациентов и найду случай перекинуться с ней парой словечек. Я попробую настоять, чтобы она прошла профилактический осмотр, ну, как бы для порядка. И для твоего спокойствия.
      – Да, Майк, надеюсь, это немного успокоит меня. Большое спасибо.
      Улыбнувшись брату, Лоретт похлопала его по руке.
      – Попробуй расслабиться, дорогой, все обойдется.
      Винсент кивнул и, сунув в рот очередную сигарету, зажег спичку.
      – Ты останешься на ленч? – спросила Лоретт. – У нас жареная баранина, молодая картошка и ранняя капуста – все, что ты любишь.
      – Нет, но спасибо за приглашение. Я пообещал встретиться с Биллом и Джеком и выпить с ними по рюмочке в «Отдыхе Путешественника» на Хилл-Топе, и вероятно, мы вместе пойдем к маме, и я перекушу там. – Посмотрев на сестру, Винсент сказал осторожно: – Я не хочу говорить маме, но Билл подумывает о том, чтобы поступить в торговый флот.
      Лоретт ужаснулась:
      – Ей это не понравится! Учитывая, что наш Фрэнк уже в армии.
      – Знаю, знаю. – Винсент повернулся к шурину. – Война не за горами, Майк. Все об этом говорят. Гитлер наступает, в марте он занял часть Чехословакии, а на прошлой неделе заявил о своих притязаниях на Польшу…
      – Я читал об этом в «Санди экспресс» перед тем, как ты вошел, – сказал Майк. – Аппетит у этого типа непомерный – в территориальном плане, я имею в виду, он, видишь ли, требует, чтобы свободный город Данциг был отдан Германии. По-видимому, мы должны будем поддержать Польшу в этой критической ситуации, и Франция тоже.
      Три пары тревожных глаз встретились.
      – Мир, который мы сейчас имеем, иллюзорный, он недолго будет длиться. Мы вступим в войну с Германией еще до конца года, помяни мои слова.
      – Не говори так! – воскликнула Лоретт, переводя взгляд с брата на мужа. – Вы… вы оба должны будете уйти на фронт, если начнется война?
      – Да, – сказал Майк.

      – Какое сегодня чудесное утро, – сказала Одра, подойдя к открытой двери коттеджа на Пот-Лейн. Остановившись на ступеньке крыльца, она выглянула наружу, подняла глаза. – И небо такое безоблачное.
      – Да, день замечательный, – согласился Винсент, тоже выходя на порог. Он проследил за взглядом жены, устремленным на нижнюю часть маленького садика, где, делая зарисовки, сидела Кристина, и радостно улыбнулся при виде дочери. – День слишком хорош, чтобы оставаться дома… Думаю отправиться с вами сегодня, если, конечно, вы меня с собой возьмете.
      Одра посмотрела на него с удивлением.
      – Но по воскресеньям ты всегда ходишь в «Белую лошадь»… – Она не договорила и радостно рассмеялась. Глаза ее заблестели. – Но мы были бы очень рады, если бы ты отправился с нами. Мы не поедем далеко, всего только в замок Ньюсам. Я хочу, чтобы Кристи посмотрела там некоторые картины, в особенности старых мастеров.
      Винсент обнял ее одной рукой и, сжав плечо, заглянул в лицо. Сейчас оно сияло от счастья, но таящаяся в нем непроходящая усталость заставила сердце его сжаться. Одра продолжала работать на износ, несмотря на дружеские увещевания Майка еще весной, и это продолжало беспокоить Винсента. Одра не желала его слушать: его слова, казалось, не производили на нее никакого впечатления.
      Винсент быстро произнес:
      – Послушай, милая, у меня появилась идея, прекрасная идея. Давай отправимся в замок Ньюсам прямо сейчас. Ну, скажем, через полчаса. И проведем там весь день. Мы могли бы взять с собой еды и устроить пикник. Это избавило бы тебя от плиты и воскресного ленча. Ну, что скажешь?
      Одра, улыбнувшись, кивнула. Нечасто вызывался Винсент сопровождать их в экскурсиях, и, конечно же, она была в восторге от его предложения. Она взглянула через плечо на часы на каминной полке.
      – Уже десять минут двенадцатого… Надо торопиться. – Повернувшись к саду и прикрыв глаза от солнца, она позвала: – Кристи, Кристи, пожалуйста, иди домой. Папа едет с нами в замок Ньюсам, мы берем с собой еду, так что мне понадобится твоя помощь.
      – Иду! – закричала Кристина, обрадованная тем, что отец едет с ними.
      – Прежде всего сделаем сэндвичи, – сказала Одра, поспешно направляясь в кладовую.
      – Могу я чем-нибудь помочь? – спросил Винсент.
      – Да нет, но ты можешь включить радио. Хорошо бы послушать музыку.
      – Сделано, – сказал он, направляясь к приемнику и поворачивая ручку. – Вот и красивая музыка… да это же «Голубой Дунай», Одра. Только представь себе – первый танец, который мы с тобой танцевали в приходском зале столько лет назад.
      Повернув голову, она улыбнулась и сразу же нахмурилась, так как музыка внезапно прекратилась.
      – О Господи, только не говори мне, что приемник опять сломался.
      – Мы прерываем нашу программу для передачи важного сообщения. Перед вами выступит премьер-министр, – объявил диктор Би-би-си.
      Винсент и Одра поглядели друг на друга и замерли, услышав раздавшийся из приемника голос Невилла Чемберлена, сообщавшего им и всей стране, что Гитлер оккупировал Польшу, и Англия вступила в войну с Германией.
      – Да благословит вас всех Господь и да защитит он правое дело. – Голос премьер-министра, такой торжественно-мрачный, сменился национальным гимном «Боже, храни короля».
      – Сегодня третье сентября, – пробормотал Винсент. Взгляд его был тревожным. – Я ожидал войны, но она началась скорее, чем я думал.
      – Да. – Когда смысл сообщения премьер-министра дошел до ее сознания, Одра опустилась на первый попавшийся стул, чувствуя, что ноги не держат ее.
      Кристина переводила недоуменный взгляд с матери на отца.
      – Что это значит? Что теперь будет, папа?
      – Мы будем воевать с немцами, но ты не должна беспокоиться, детка, в конце концов, все кончится хорошо.
      – А как насчет замка Ньюсам? – вдруг спросила Одра. – Может быть, не стоит ехать туда сегодня?
      – Ой, мам, не говори этого, – воскликнула Кристина, – ведь папа согласился поехать с нами.
      Лицо Кристины сделалось таким огорченным, в голосе ее было столько разочарования, что Винсент не мог удержаться от восклицания:
      – О, какого черта, давай поедем, Одра. Теперь у нас, вероятно, долго не будет возможности отдохнуть вместе.
      – Что правда, то правда, – сказала Одра нерешительно.
      – Так мы поедем, мам? – спросила Кристина надеждой в голосе.
      – Да. Беги наверх, смени платье. Папа помоет мне собрать еду.
      – Можно мне надеть желтое с цветочками?
      – Да, дорогая, если хочешь.
      Когда они остались одни, Винсент сказал:
      – Я не знаю, когда откроются призывные пункты, – думаю, завтра или во вторник. Но я собираюсь… записаться добровольцем, сразу же.
      – Конечно, – промолвила Одра. – Я не сомневалась, что ты так поступишь, если начнется война.
      – Как и всякий англичанин, достойный этого имени. Бог свидетель, я не хочу войны ни для кого из нас. Это будет ад кромешный, но, может быть, теперь я смогу найти свое место и почувствовать себя мужчиной.
      Одра в изумлении посмотрела на мужа:
      – Я всегда считала тебя настоящим мужчиной, Винсент.
      Во вторник Винсента Краудера зачислили в Королевский флот, а в конце недели отправили в морские казармы в Харвиче для прохождения начальной военной подготовки.
      Коттедж на Пот-Лейн казался без него тихим и опустевшим. За все время совместной жизни это была их первая разлука, и Одра очень скоро поняла, как ей недостает Винсента.
      В некоторых отношениях их брак был весьма странным – она первая была готова признать это. Но, несмотря на ссоры и разногласия, они любили друг друга. И у них была дочь Кристина, их сокровище, которая связывала их неразрывными узами.
      Занятая работой в больнице и дома, Одра не переставала думать о Винсенте, беспокоилась о нем и пыталась себе представить, как ему служится на флоте.
      Вскоре от него регулярно, раз в неделю, стали приходить письма, и они с Кристиной по многу раз их перечитывали, с любовью говоря о нем. Они с нетерпением ждали его первого отпуска.
      После отъезда отца Кристине приходилось оставаться днем одной.
      – Это ничего, мам я справлюсь, честно, – говорила девочка, и это было правдой. Кристина была удивительно взрослой для своих восьми лет, главным образом из-за своего ума и навыков в домашнем хозяйстве, полученных от Одры. Но также и благодаря тому, что всю свою жизнь была окружена взрослыми.
      Особенно близка была она с тетей Лоретт, и когда Одра находилась на ночном дежурстве, Кристина ночевала в доме тетки. Майка Лесли призвали в медицинский корпус, и, оставшись одна, Лоретт была рада обществу племянницы. После отъезда Майка она опять стала работать. Желая внести свою лепту в помощь фронту, она работала секретарем управляющего инженерной фирмы в Армли, которая теперь делала бомбы.
      Каждый день, пока ее мать была на работе, Кристина ходила на ленч к бабушке, так повелось еще с тех пор, когда она была совсем маленькой и отец привозил ее туда в коляске. В веселой кухне Элизы, где в изобилии цвели розы, а прежде звучал смех и радостные голоса шумного семейства, теперь царила мрачная тишина.
      Билл поступил в торговый флот, Джек был в армии, а Мэгги записалась в ВТС – Вспомогательную территориальную службу. Сначала она уехала в учебный центр возле Рединга, где должна была пройти месячную военную подготовку, а затем отправилась в большой военный лагерь в Шропшире, где училась обращению с зенитными установками. Хэл, муж Олив, служил в Королевских ВВС, и лишь Альфред да Дэнни, которому только что исполнилось шестнадцать, оставались дома.
      За исключением Альфа и его младшего сына, который, как все знали, тоже уйдет на фронт, как только достигнет призывного возраста, в семье Краудеров остались одни женщины, и теперь, когда Англия мобилизовала все свои силы для войны, они еще более сблизились между собой.
      Аэростаты и прожекторы, сирены воздушной тревоги и сигналы отбоя, шторы светомаскировки на окнах, пропуска, бомбоубежища и противогазы вошли в их повседневную жизнь. Обычными стали и продовольственные карточки, и талоны одежду, и нормированный отпуск бензина, и учебные воздушные тревоги, проводившиеся Службой гражданской обороны. Мистер Троттер, уполномоченный по гражданской обороне на Пот-Дейн, подружился с Одрой и Кристиной и стал у них частым гостем.
      Как ни тяжело и мучительно было это время, Одра продолжала следовать своему много лет назад заведенному распорядку и настаивать на том, чтобы это делала и Кристина. Кроме занятий в школе девочка продолжала брать у Одры уроки живописи и должна была самостоятельно заниматься ею каждый день.
      Но были у них и свои маленькие удовольствия. Особенно они полюбили ходить в кино, где смотрели последние американские и английские фильмы. К тому же они сделались большими любительницами радио и слушали буквально все, от новостей до комедий и музыкальных программ. Однако если нужно было выбирать, то, как правило, побеждало кино, куда они регулярно ходили раз, а иногда и два раза в неделю, и обычно к ним присоединялась Лоретт.
      Однажды в субботу в конце 1939 года Одра, Кристина и Лоретт пили чай в кухне коттеджа, прежде чем отправиться в кинотеатр на последний фильм Роберта Доната «До свидания, мистер Чипс».
      Лоретт, которая была очень большой поклонницей кино и много читала о фильмах и кинозвездах, заговорила об этом фильме и начала пересказывать в общих чертах его сюжет.
      – Больше ничего не рассказывай, – воскликнула Одра. – Иначе испортишь нам все впечатление.
      – Ой, извините, – Лоретт сменила тему. – Что мне не терпится посмотреть, так это «Унесенные ветром». Я читала об этом фильме в «Журнале кинозрителя», он обещает быть замечательным. Вивьен Ли такая красавица, а уж Кларк Гейбл – просто великолепен!
      Одра усмехнулась:
      – Если бы Майк услышал тебя, он бы взревровал… – Она взглянула через плечо на дверь, услыхав стук.
      – Я открою, – воскликнула Кристина и, спросив разрешения выйти из-за стола, побежала открывать дверь. – О, здравствуйте, мистер Троттер, – сказала она, вопросительно глядя на уполномоченного по гражданской обороне.
      – Здравствуйте, дорогая, мама дома?
      – Да, мистер Троттер. – Кристина открыла дверь пошире. – Пожалуйста, входите.
      Джим Троттер снял металлический шлем и вошел в дом.
      – Добрый вечер, миссис Краудер, – сказал он, тепло улыбаясь Одре. – Мне очень неприятно беспокоить вас, тем более во время чая, но я заглянул к вам, чтобы поговорить о мисс Доббс из углового коттеджа.
      – А что такое с мисс Доббс? – спросила Одра, глядя на него с любопытством.
      – Понимаете, дело вот в чем, миссис Краудер, она не принимает участия в занятиях по гражданской обороне, и я не знаю, что с ней будет, если случится настоящая бомбежка, просто не знаю.
      Одра нахмурилась:
      – Она будет вместе с нами в бомбоубежище в нижней части сада, мистер Троттер. Мой тесть построил его для нас с Кристиной, а я довольно сносно обустроила.
      – Но она не пойдет в бомбоубежище, миссис Краудер, – воскликнул Джим Троттер, прерывая ее. – Я только что говорил ей об этом, а получил за свою заботу только неприятности.
      – Вот как? – Одра была озадачена.
      – Вы даже не можете себе представить, что она мне сказала, – продолжал мистер Троттер.
      – Нет, наверно не смогу, – подтвердила Одра. – Что же сказала мисс Доббс?
      – Она как-то странно на меня посмотрела, будто я прилетел с другой планеты, и закричала: «Иди и сам сиди в этой дыре в конце сада, сиди под землей. Ничего не выйдет, парень. Я буду очень долго находиться под землей после того, как умру, так что, пока я жива, я останусь здесь, наверху, а если меня убьет бомбой, значит, меня убьет бомбой». Это ее точные слова, миссис Краудер.
      Как Одра ни пыталась, ей не удалось сохранить серьезное выражение лица. Кристина и Лоретт тоже начали смеяться.
      Джим Троттер с удивлением посмотрел на них, а затем снова обратился к Одре.
      – Здесь нет ничего смешного, миссис Краудер, – сказал он возмущенно.
      – Конечно, я знаю, – выдохнула Одра, – но в каком-то смысле я разделяю чувства мисс Доббс относительно дыры под землей.
      – Искренне надеюсь, что это не так, миссис Краудер. – На лице Джима Троттера появилось растерянное выражение. – Я был бы очень огорчен, если бы у меня возникли трудности и с вами тоже.
      Одра кивнула и прикусила губу, не в состоянии больше сказать ни слова. Ей было трудно подавить смех.
      А Троттер продолжал:
      – Что мне делать с мисс Доббс? Я хочу сказать, что отвечаю за каждого человека в домах на Пот-Лейн.
      Осознавая причину его беспокойства, Одра сказала, как могла более серьезно:
      – Я попытаюсь сделать все возможное, чтобы убедить мисс Доббс пойти с нами в бомбоубежище в случае бомбежки, мистер Троттер. Но я обещаю только попытаться. Я никого не смогу принудить действовать против воли.
      – Большое спасибо, миссис Краудер, я вам очень благодарен за сотрудничество. Доброго вечера. – Уполномоченный удалился.
      Когда затих звук его шагов на дорожке, Одра посерьезнела.
      – Бедный мистер Троттер. Мне кажется, он относился ко мне с симпатией, но, думаю, теперь его отношение изменится. О Господи…
      – Не глупи, – возразила Лоретт. – Ты права, когда говоришь, что в эти ужасные времена мы должны сохранять чувство юмора. Если бы мы этого не делали, я уверена, мы бы все сошли с ума.
      Англичане мобилизовали все силы для борьбы с врагом, но на внутреннем фронте ничего важного пока не происходило.
      И в воздухе, и на суше практически не велось никаких военных действий, отчего вскоре этот период стал называться «странной войной».
      Но на море военные действия начались почти сразу, в сентябре. В октябре линкор «Ройял Оук» был торпедирован в заливе Скапа-Флоу – в безопасном месте, считавшемся надежно защищенным от немецкого нападения, а к середине ноября британские военные корабли общим водоизмещением 60 000 тонн подорвались на наводящих на всех ужас смертоносных магнитных минах.
      Каждый раз, когда Одра брала газету слушала радио, сердце ее замирало. Известия о войне на море всегда были страшными, и она волновалась за Винсента, который был определен на эсминец, находившийся в зоне боевых действий. Каждое письмо, которое она получала от него, а также его письма к матери вызывали у нее вздох облегчения.
      Хотя ему не удалось получить отпуск на Рождество 1939 года, он все-таки приехал домой в январе 1940-го, получив увольнительную на семьдесят два часа из Халла, где пришвартовался его корабль, несший патрульную службу в Северном море.
      Одра отпросилась на это время из больницы, чтобы провести с ним эти дни, и сестра Фокс охотно ее отпустила. И вот теперь она ждала мужа в коттедже в холодный, промозглый день (это был четверг), надев так нравившуюся ему ярко-синию блузку и темно-серую юбку.
      Как только он вошел в дверь, она поняла, что он очень горд тем, что служит в Королевском флоте и носит форму. Держался он необыкновенно прямо, широко расправив плечи, так что казался выше своего роста. Взгляд его ярких зеленых глаз стал уверенным – эта обретенная уверенность в себе чувствовалась во всем его облике.
      Одра бросилась к нему, и он крепко обнял ее, а затем, отодвинув от себя, заглянул ей в глаза и поцеловал в губы – долгим и нежным поцелуем.
      – Как хорошо очутиться дома, любимая, – сказал он, наконец отпуская ее.
      – И как хорошо, что ты опять с нами! Я скучала по тебе – мы так скучали по тебе.
      – Я тоже скучал.
      Несколько минут спустя они пили чай, и Одра рассказывала Винсенту новости о семействе Краудеров, о его братьях и Мэгги. Затем мягким голосом поведала, как тревожилась о нем все эти бесконечные месяцы.
      – В газетах только и пишут, что о наших поражениях на море, Винсент. Неужели нам никогда не удастся одержать победу?
      – Мы уже одержали одну побуду, Одра, в декабре! – воскликнул Винсент, сурово на нее посмотрев. – Не говори мне, что ты уже забыла, что три британских крейсера потопили немецкий линкор «Граф Шпее».
      – Нет, я не забыла, но я больше думаю о том, что ближе к дому…
      – «Граф Шпее» долгие месяцы ускользал от британского флота, и его потопление было огромным достижением. Не думай, что это не произвело деморализующего эффекта на фрицев – произвело, да еще как. – Лицо Винсента просияло. – Могу тебе сказать, что Уинстон очень доволен.
      Одра снисходительно улыбнулась.
      – Не говори мне, что ты на дружеской ноге с первым лордом Адмиралтейства, – поддразнила она мужа. – Сам-то мистер Черчилль знает об этом?
      Винсент ухмыльнулся.
      – Мы все называем его Уинстоном, за его спиной, конечно. Потому что все мы любим его. – Он наклонился вперед с несколько взволнованным видом. – Ты знаешь, как Адмиралтейство объявило о его возвращении в сентябре? Я хочу сказать – объявило всему британскому флоту?
      Одра покачала головой.
      – Откуда же мне знать?
      Глубоко затянувшись сигаретой, Винсент сказал:
      – Просто двумя словами: «Уинстон вернулся!» Но это было чертовски прекрасным комплиментом ему, этаким радостным приветствием. Да, Черчилль – великий человек, дорогая. Он должен стать премьер-министром. Возможно, он им и станет. Все недовольны Чемберленом.
      – А ты не будешь огорчен тем, что потеряешь… Уинстона как первого морского лорда?
      – Буду, но я бы хотел, чтобы он, а не кто-нибудь другой встал у руля страны, я бы чертовски хотел. – Винсент замолчал и обернулся, услышав, что открылась дверь.
      – Папочка! – Кристина уронила ранец и бросилась к отцу, не сняв пальто и шапочку. Она кинулась в его распростертые объятия. Они долго обнимались. Потом Винсент спросил:
      – Как поживает моя крошка?
      Кристина, не отрываясь, смотрела в его такое родное, любимое лицо и вдруг расплакалась.
      – Что ты, что случилось, детка? – спросил Винсент, опять привлекая ее к себе и нежно гладя по голове.
      Плечи Кристины вздрагивали, она всхлипывала, прижимаясь к нему.
      – Я, я думала, что никогда, никогда больше не увижу тебя, – рыдая, выговорила она. – Я так волновалась, папа. Я думала, что твой корабль потонет.
      – Ну не глупышка ли ты! Вот уж промазала! – Винсент рассмеялся и пощекотал дочь под подбородком. – Ничего со мной не случится, маленькая мисс Мазилка. Давай-ка снимай пальто и пойдем пить чай – мама заварила нам прекрасный чай. А потом пойдем навестить бабушку. – Он наклонился над ней и с весело поблескивающими глазами прошептал: – А завтра я повезу тебя и маму в Лидс – мы пойдем в кино. Ты ведь хочешь пойти в кино, правда?
      Кристина счастливо кивнула.
      Одра улыбалась, наблюдая за ними. Винсент всегда был любящим отцом Кристине – этого у него было не отнять.
      Отпуск Винсента слишком быстро подошел к концу.
      В воскресенье Одра встала в пять часов, чтобы приготовить ему завтрак, а пока он брился и одевался.
      Яйца стали очень ценным и редким продуктом, но Одра ухитрилась раздобыть два яйца. За день перед этим она сварила одно из них Кристине к чаю, и теперь жарила для Винсента второе, с помидором и маленьким кусочком бекона, который дала ей Элиза.
      Винсент огорчился, увидев яйцо на своей тарелке.
      – Зачем ты, – сказал он ей, нахмурившись, – лучше бы оставила его для себя. Давай-ка возьми себе половину и съешь с гренком.
      Одра не позволила ему поделить яйцо.
      – Спасибо, но я не хочу есть. Пожалуйста, съешь его сам, Винсент, тебе еще много часов не удастся поесть. Ты говорил, что военные поезда идут медленно и неизвестно, когда вернешься в Халл.
      – Что правда, то правда, – сказал Винсент и с неохотой съел яичницу, думая о том, что лучше бы Одра оставила яйцо Кристине, если уж не хотела съесть сама.
      За завтраком они говорили мало. Оба сознавали, что он возвращается на фронт, и им не дано знать, когда приведется увидеться снова. Может быть, пройдут месяцы, а может быть, даже годы. Когда часы пробили шесть, Винсент встал:
      – Мне пора. Поезд отходит в семь.
      – Да, пора.
      Надев морскую шинель, взяв фуражку и вещевой мешок, Винсент сказал:
      – Я поцеловал Кристину перед завтраком. Не хочу снова подниматься наверх, боюсь ее разбудить. Скажи ей от меня до свидания.
      Одра кивнула, слишком взволнованная, чтобы говорить. Она подошла к мужу в дверях и, встав на цыпочки, поцеловала его. Он обнял ее и долго не отпускал.
      – Пожалуйста, будь осторожен, Винсент, – наконец сдавленным голосом выговорила Одра.
      – Я буду осторожен, не беспокойся, любимая. Я напишу…
      И вот она осталась одна на кухне.
      Подбежав к окну, она раздвинула шторы и долго смотрела ему вслед, пока он шел по дорожке в тусклом свете январского утра.
      Инстинктивно она прижала руку к сердцу, страшась за него, страшась за его жизнь.
      – Вернись ко мне, – шептала она в тиши опустевшей кухни. И когда он исчез из вида, она долго еще стояла у окна, признав неопровержимый факт – ее любовь к Винсенту не стала меньше, несмотря на все их прошлые ссоры и разногласия.

      Пришла весна, а вместе с ней конец «странной войны». По вечерам Одра сидела, прикованная к приемнику, пока Кристина выполняла домашние задания, делала зарисовки или писала маслом. И чем больше новостей слышала Одра, тем сильнее ею овладевала тревога за мужа и других членов семьи и друзей, которые воевали с врагом.
      События развивались так стремительно, что она едва успевала следить за ними. 9 апреля Гитлер вторгся в Данию и Норвегию. Дания пала сразу, но храбрые норвежцы геройски сопротивлялись и обратились к Британии за помощью. К их берегам немедленно были направлены военные корабли и сухопутные войска.
      В течение следующих трех недель Одра вела себя подобно лунатику, делая все механически, как заведенный автомат. Из переданных по радио последних известий она узнала, что эсминец Винсента был среди тех кораблей, которые отплыли на помощь норвежцам. Она леденела страха. Впервые ее природный оптимизм, казалось, покинул ее.
      День ото дня военные сводки становились все более безрадостными; и каждый раз, когда она брала в руки газету, сердце ее замирало.
      Самолеты Люфтваффе чуть было не разбомбили британские войска, тщетно пытавшегося помочь норвежцам, но к концу месяца основную часть британских сил удалось эвакуировать. Корабль Винсента с грехом пополам достиг британских территориальных вод; сам он чудом уцелел. Потери в войсках были огромными, и скоро Одре, как и всем гражданам страны, стало ясно, к каким катастрофическим последствиям привело то обстоятельство, что предостережения Уинстона Черчилля ранее были оставлены без внимания.
      – Слава Богу, что его наконец сделали премьер-министром, – говорила Одра Лоретт, когда вечером 13 мая они сидели у радиоприемника. В то утро Уинстон Черчилль произносил в Палате общин свою первую речь в качестве премьер-министра. Через несколько минут он должен был выступить с обращением к стране. – Винсент всегда говорил, что Черчилль – единственный человек, который сможет помочь нам выпутаться из этой переделки, и я считаю, что он прав, – закончила Одра.
      Лоретт кивнула.
      – Я согласна, но даже если это и так, я думаю, что ждать этого придется долго.
      – По крайней мере, теперь у нас есть настоящий лидер… – Одра остановилась около Кристины, похлопала ее по плечу и знаком подозвала к приемнику, прижав палец к губам.
      Так и сидели они втроем, в полном молчании, стараясь не пропустить ни одного слова, завороженные голосом и ораторским талантом Уинстона Черчилля, пробуждавшего надежду и призывавшего английский народ к мужеству и стойкости духа.
      В тот вечер Одра и Лоретт были в приподнятом настроении, но дни шли, и Одра поняла, что ее невестка оказалась права. Им еще предстояло пройти долгий путь – мучительный и страшный.
      Сначала был ад Дюнкерка.
      Тысячи и тысячи британских и союзных войск оказались в ловушке на пляжах Франции, коварно зажатые между морем и наступающими немецкими войсками. Англия затаила дыхание. Спасение оказалось возможным только благодаря отчаянному героизму тех, кто пришел к ним на помощь, – это была разношерстная армада британских эсминцев и крейсеров, прогулочных катеров, гребных шлюпок, траулеров, яхт и даже барж. Гражданское население откликнулось на призыв Уинстона Черчилля ко всем, кто имел плавсредства, помочь Королевскому флоту вывезти своих парней с побережья. Сделав это, они спасли сотни тысяч жизней – и перед их исключительным мужеством преклонялась вся Англия и ее союзники.
      Великая эпопея Дюнкерка была для всех вдохновляющим примером, и когда Одра обходила в больнице общие взрослые палаты, где была теперь старшей медсестрой, она видела, сколь высок моральный дух ее пациентов. Мужчины и женщины брали ее за руку и со слезами на глазах говорили о своей гордости и патриотизме и произносили имя Черчилля с благоговением и любовью.
      Сама Одра безгранично верила в Уинстона Черчилля, человека, который сказал им всего несколько недель назад: «Мне нечего предложить вам, кроме крови, труда, слез и пота». Смысл этих слов она очень хорошо понимала, как понимала и то, что Дюнкерк был только началом. 4 июня Черчилль предупредил британцев, что скоро их ожидает страшная буря, которая явится для всех большим испытанием. Так и случилось.
      Франция пала.
      Внезапно Англия осталась одна.
      А в августе против страны была брошена вся мощь немецких Люфтваффе. Начались массированные бомбардировки, продолжавшиеся долгие месяцы.
      Пробил час исторической «Битвы за Англию».
      Сначала бомбежки были сосредоточены на Лондоне и южных графствах, но вскоре они распространились и на другие районы. Главными целями противника стали промышленные города и аэродромы в центральной части и на севере Англии.
      В один из субботних дней Одра срезала розы в своем саду, когда гул самолетов и резкий несмолкаемый звук пулеметной стрельбы нарушил тишину знойного дня.
      Она резко вскинула голову и, щуря глаза от солнца, увидела страшную воздушную битву, которая велась в голубом небе прямо над ее домом и столь дорогим сердцу Одры маленьким мирком.
      Этот яростный воздушный бой между Королевскими ВВС и Люфтваффе был ужасающим зрелищем. Ее потрясло то, что это происходило над Англией среди бела дня. Не в силах сдвинуться с места, она смотрела в небо. Вдруг один из самолетов взорвался, объятый пламенем, и начал падать.
      – Мама! Мама! – кричала Кристина, бросившая кисть и палитру и бежавшая по выложенной плитками дорожке.
      Голос девочки вывел Одру из оцепенения и заставил действовать. Схватив Кристину за руку, она побежала с ней назад, к бомбоубежищу.
      – Я думаю, что лучше нам переждать здесь несколько минут на тот случай, если начнут падать осколки, – сказала Одра, ободряюще поглядев на девятилетнюю девочку и заставив себя улыбнуться. – Конечно, мы могли бы укрыться в доме, но в последнее время я предпочитаю бомбоубежище.
      – Был такой чудесный день. Все произошло так внезапно, правда, мам?
      – Да. – Одра глядела на сделанную из рифленого железа стену бомбоубежища и с каким-то отсутствующим выражением лица пробормотала печальным голосом: – Умиротворенные сердца под английскими небесами.
      – Это Руперт Брук, из той книги, которую подарила тебе твоя мама много лет назад, да, мам?
      Одра кивнула.
      – Да, это оттуда. Несколько минут назад, когда я взглянула на наше прекрасное английское небо, Кристина, и увидела самолеты, сошедшиеся в страшной схватке, мне пришла в голову эта строка, и я невольно подумала о том, сколько же времени пройдет, пока наши сердца снова обретут умиротворение. – В синих глазах Одры промелькнуло выражение страха, и она добавила: – Там, наверху, легко мог оказаться наш Тео… Он так молод, ему еще только девятнадцать. Но ведь и все наши летчики – совсем юные мальчики. О, я молюсь за Тео, за то, чтобы он остался жив, Кристи, я молюсь за него каждый день.
      – Да, мам, и я тоже, когда молюсь за папу, тетю Мэгги, и дядю Майка, и за всех моих дядей, и за каждого, кто воюет за нас.
      Вскоре после этого инцидента немцы активизировали воздушные налеты, и хотя главной мишенью оставался Лондон, Лидс был одним из тех северных городов Англии, которые подвергались не менее ожесточенным бомбежкам.
      Теперь Одра и Кристина проводили в бомбоубежище почти каждую ночь. Но, кроме них, в бомбоубежище никого больше не было. Одра так и не смогла уговорить мисс Доббс присоединиться к ним; семья же из третьего коттеджа в тупике закрыла дом на время войны и переехала в сельскую местность к друзьям.
      Если Лоретт находилась у них, когда начиналось леденящее душу завывание сирен, Одра настаивала на том, чтобы она осталась с ними на ночь в бомбоубежище. Она не позволяла невестке идти домой на Мурфилд-роуд, несмотря на то, что небо было ярко освещено прожекторами. Одра считала, что надо выполнять установленные правила, а Служба гражданской обороны предупреждала, чтобы все оставались в бомбоубежищах.
      В бомбоубежище теперь были раскладушки, одеяла и подушки, свечи, парафиновые лампы, керосиновая печка для обогрева и аптечка первой помощи. Одра запаслась консервами, а еще они с Кристиной приносили в бомбоубежище бутылки с питьевой водой, на всякий случай.
      Но, несмотря на бомбежки и житейские тяготы, а также постоянное чувство страха, беспокойство о Винсенте, родных и друзьях, жизнь продолжалась.
      Газеты были полны предупреждений о возможном немецком вторжении в Англию в конце августа, но англичане, казалось, относились к этому с присущей им невозмутимостью.
      Царившее повсеместно настроение можно было бы обозначить словами Одры, однажды в конце августа сказавшей Кристине:
      – Вторжение не вторжение, но ты приступаешь к занятиям в частной школе для девочек мисс Мэлор с сентября, когда начнется зимний семестр. Ты должна получить образование независимо от того, высадятся здесь немцы или нет. Кроме всего прочего, как сказал Уинстон Черчилль, если придется, мы будем вести против них партизанскую войну и уничтожим всех до единого.
      – Ты хочешь сказать, что я все-таки пойду в школу мисс Мэлор? – возбужденно воскликнула Кристина, расплываясь в улыбке.
      Они сидели в верхнем салоне двухэтажного трамвая, шедшего в Лидс.
      – Конечно, пойдешь. Почему это тебя так удивляет? – повернувшись к дочери, спросила Одра.
      – Ну, ты ведь в последнее время ничего об этом не говорила, хотя я и сдала вступительный экзамен. Мне показалось, что ты передумала.
      – С какой стати стала бы я передумывать, дорогая?
      – Я подумала, что, может быть, тебе что-то сказала бабушка, мам.
      – Бабушка?
      – Да. Я слышала, как она говорила дедушке, что ты не должна посылать меня в частную школy, что приходская школа ничуть не хуже. Она сказала, что у тебя в отношении меня слишком большие амбиции, которые приведут только к неприятностям. Я подумала, что она то же самое сказала тебе и что ты ее послушалась.
      – Ну, этого еще придется подождать, – ответила Одра с некоторой резкостью. – Просто ради интереса, а что сказал дедушка в ответ на это бабушкино высказывание?
      – Он сказал, что ты молодец, что стремишься к самым звездам, и что он восхищается тобой за это и что когда-нибудь я стану великим художником.
      Одра улыбнулась про себя:
      – Твой дедушка абсолютно прав, Кристи.
      Кристина продела свою руку под руку Одры.
      – Это поэтому мы едем в город, мам? Чтобы купить мне школьную форму?
      – Да, поэтому. Я действительно очень рада, что ты будешь учиться в школе мисс Мэлор, Кристи. У них отличная программа по изобразительному искусству. Я уже не раз подолгу разговаривала с учительницей рисования. Она все знает о наших планах и подготовит тебя к поступлению в лидсский художественный колледж.
      – А после этого я поеду в Королевский художественный колледж в Лондоне, да, мам? – Кристина заглянула Одре в лицо, и ее серые глаза загорелись от такой перспективы.
      Одра не могла не рассмеяться.
      – Конечно, я ведь обещала тебе. Но тебя туда не примут, пока тебе не исполнится двадцать лет, ты же знаешь. Так что нам до этого еще далеко.
      Кристина и Одра всегда были близки, но в годы войны сблизились еще больше, потому что Винсент был далеко, в море. И хотя они виделись с Лоретт по меньшей мере раз в неделю, большую часть времени они проводили в обществе друг друга.
      Мысль о блестящем будущем, которое она планировала для своего ребенка, почти никогда не оставляла Одру. Когда она не была занята выкраиванием каждого пенни, чтобы платить за образование Кристины, она находила способы расширить кругозор девочки и в других областях, помимо живописи.
      Условия военного времени есть условия военного времени, и в лидсском театре репертуар пьес был невелик. Но, когда там появлялось что-то новое, Одра всегда старалась купить билеты для себя и Кристины; она брала девочку на концерты классической музыки и в оперу, когда оперная труппа приезжала в Лидс. Но помимо этих развлечений, важной частью образовательной программы, составленной Одрой для дочери, были книги, особенно английская классика, так что любовь к чтению развилась у Кристины в очень раннем возрасте.
      В сороковые годы фильмы были их главным развлечением, и они обе получали большое удовольствие от субботних посещений местного кинотеатра. Обычно их сопровождала Лоретт. Дружба Лоретт и Одры окрепла, так как их связывали многие общие заботы и родственные связи, но главной причиной было то, что они очень любили друг друга.
      В военные годы отпуска давались очень редко, и с лета 1941-го до зимы 1942-го Винсент и Майк приезжали домой только один раз.
      Обе женщины очень беспокоились о своих мужьях. Но они имели сильные характеры и научились жить при постоянных воздушных налетах, бомбоубежищах, карточках и прочих нехватках и тяготах, жить со страхом потерять тех, кого любили. Но они не жаловались, стараясь смотреть с надеждой в будущее, с нетерпением ожидая того дня, когда Британия выиграет войну и жизнь снова войдет в нормальное русло.
      В октябре 1944 года Одре удивительно повезло. Маргарет Леннокс, перед которой она всегда преклонялась еще со времен Рипона, была назначена главной медицинской сестрой лидсской больницы. И почти сразу же она позвонила Одре в больницу св. Марии и предложила ей должность старшей сестры в хирургическом отделении. Одра, не раздумывая, тут же по телефону дала согласие. Жалованье было больше, чем то, которое она в то время получала, а работа обещала быть хоть и трудной, но интересной. Кроме того, Одра всегда мечтала о том, чтобы опять работать с Маргарет Леннокс.
      Одра быстро освоилась с обстановкой общей клинической больницы Лидса, хотя она была огромной и беспокойной, в отличие от маленькой уютной больницы св. Марии. Работа захватила ее. Она окунулась в сестринские обязанности со свойственной ей энергией и добросовестностью и поняла, что это помогает ей пересиливать чувство страха.
      К огромному облегчению Одры, начало 1945 года принесло добрые вести о наступлении союзных войск по всей Европе. События приняли новый оборот, и больше уже не возникало вопроса о том, кто выиграет войну. Победа была только делом времени.
      Теперь Одра тянулась за газетой и включала радио с нетерпением, а не со страхом. К весне она совсем воспряла духом, как и вся Британия, а 7 мая в Реймсе во Франции немцы подписали безоговорочную капитуляцию.
      Война в Европе закончилась как-то вдруг. Одра и Кристина с трудом могли в это поверить. Бросившись друг к другу в объятия в коттедже на Пот-Лейн, они смеялись и плакали одновременно.
      Двумя днями раньше они отпраздновали четырнадцатилетие Кристины, и теперь девочка сказала Одре:
      – Это самый лучший подарок к моему дню рождения, мам – знать, что все кончилось и папе не грозит опасность.
      – Да, дорогая, – ответила Одра. Она взглянула на фотографии, выставленные в ряд на комоде: Винсент, ее брат Уильям, служивший в австралийских войсках, Майк, Тео Белл, Мэгги и братья Винсента – Фрэнк, Джек, Билл и Дэнни, а также Хэл, муж Олив. Какими красивыми все они были на этих фотографиях в своих военных формах.
      – Слава Богу, все они живы! Какими мы оказались счастливыми… счастливее, чем многие! – повернувшись к Кристине, воскликнула Одра.

      В течение последующих нескольких лет Одра Краудер была настолько поглощена выполнением своих бесчисленных обязанностей, что у нее почти не было времени для передышки. А если она и останавливалась, то лишь для того, чтобы посмотреть на свою очаровательную и талантливую дочь.
      Но однажды, сидя перед зеркалом, стоявшим на туалетном столике, она принялась рассматривать себя.
      Был теплый июльский день 1951 года – сегодня Кристина с отличием заканчивала лидсский художественный колледж. Это было самым важным событием в жизни дочери и в их с Винсентом жизни, поэтому, естественно, Одра хотела выглядеть как можно лучше.
      Вглядываясь в свое лицо, Одра ближе склонилась к зеркалу, она увидела несколько тонких предательских морщинок вокруг глаз. Выражение упрямства и решительности, всегда сквозившее в ее чертах, стало более заметным. Впрочем, если не считать этих изъянов, которые могли бы и не называться так, и не обращать внимания на чуть посеребрившиеся виски, Одра выглядела не слишком плохо для своих сорока четырех лет. Так, во всяком случае, она решила.
      Ее светло-каштановые волосы, коротко постриженные и красиво обрамлявшие лицо, все еще были густыми и пышными; кремоватая кожа – как всегда безупречна, а синева глаз не поблекла с годами.
      «Да и фигура у меня стройная», – подумала Одра, протягивая руку за лосьоном. Обычно у нее хватало времени только на то, чтобы наскоро припудрить нос и слегка подкрасить губы, прежде чем убежать в больницу, где теперь она являлась старшим членом сестринского штата. Но сегодня Одра решила не жалеть времени и подкраситься как положено. Для этого она и позаимствовала кое-что из косметики Кристины.
      Втерев в кожу лосьон, она припудрила лицо, смахнула излишки пудры, прибавила немного румян, чтобы подчеркнуть высокие скулы, подкрасила коричневой тушью ресницы и обвела губы розовой помадой.
      Удовлетворенная тем, что сделала, Одра откинулась назад, разглядывая себя. Она была поражена, увидев свое отражение в зеркале. Косметика подчеркнула лучшее в ее лице, особенно глаза и нежность кожи. Лицо приобрело свежесть, казалось более живым и помолодевшим. Довольная достигнутым эффектом, Одра расчесала щеткой волосы, уложила их и как последний штрих мазнула за ушами своими любимыми духами с запахом гардении. Затем она прошла в спальню и достала шкафа темно-синее шелковое платье, которое сшила на прошлой неделе. Оно было точной копией вечернего платья от Кристиана Диора – фотографию его Одра видела в начале года в журнале «Вог». Она тогда вырезала ее, как делала всегда, когда попадался понравившийся покрой, будь то для нее самой или для Кристины.
      Положив платье на кровать, Одра достала синюю сумку, белые нитяные перчатки, маленькую синюю соломенную шляпку, украшенную белой розой, и пару синих вечерних туфель, купленных накануне.
      В платье и туфлях Одра вернулась к туалетному столику. Она надела перед зеркалом шляпку и серьги, подаренные ей Винсентом к Рождеству, а еще часы и материнское кольцо. Потом, открыв ящик, достала оттуда коробку с жемчугом Лоретт.
      Подняв крышку, Одра с восхищением смотрела на ожерелье. Это была лишь одна нитка, но отличного качества. Майк купил жемчуг у Гринвуда, самого модного в Лидсе ювелира, незадолго до конца войны, и ее невестка очень его любила.
      Одра вздохнула от нахлынувшей грусти – милая Лоретт умерла три года назад. Произошло это внезапно, и она, как и остальные, до сих пор не могла оправиться от шока. Весной 1948 года Лоретт прекрасно выглядела, но летом заболела, а уже в ноябре ее похоронили. Рак… Одра была благодарна судьбе, что Лоретт умерла быстро и страдания ее не были долгими. Она очень тосковала по ней. Никто никогда не сможет заполнить пустоту, образовавшуюся после ухода Лоретт.
      Вспомнив о времени, Одра выпрямилась, достала ожерелье из коробки и застегнула на шее. Снова посмотрев в зеркало, она коснулась жемчужин, улыбаясь самой себе, стараясь отогнать горькие воспоминания о смерти Лоретт. Меньше всего та хотела бы, чтобы Одра печалилась в такой день, ведь она очень гордилась племянницей.
      Поднявшись, Одра подошла к кровати, взяла перчатки и сумку и стала торопливо спускаться с лестницы. В холле она положила вещи на столик возле телефона и остановилась, взглянув на высокие стоячие часы. Что могло случиться с Винсентом? Он сказал, что будет дома к половине второго, а сейчас уже без четверти два.
      Смерть Лоретт была для Краудеров тяжелым ударом. Во всем остальном последние годы сложились для них удачно. Одра с Винсентом уже не жили в коттедже на Пот-Лейн – в 1949 году они переехали в намного более просторный дом в Верхнем Армли, неподалеку от парка Чарли-Кейк. В доме было три спальни, столовая, гостиная и большая кухня-столовая, где обычно все и собирались. Просторные комнаты, как и весь дом, казались невероятно светлыми и полными свежего воздуха.
      Особенно нравился Одре большой сад позади дома. Она посадила в нем кусты роз, живокость и много других цветов. Гладкие зеленые лужайки, тянущиеся до двух тенистых деревьев в нижней его части, делали его сущим раем в жаркую летнюю погоду. Одре сад доставлял несказанное удовольствие: в нем были не только цветы, но и маленькие овощные грядки возле высокой задней изгороди за деревьями.
      Дела Винсента пошли в гору. Демобилизовавшись после войны, он сразу же вступил в партнерство с Фредом Варли и его сыном Гарри. И наконец, после многолетних разговоров поступил на вечерние курсы в Лидсе, где изучал основы архитектуры и черчение. Он уже больше не работал строительных площадках, а управлял фирмой вместе с Фредом. Винсент в основном занимался планированием, составлением чертежей, а также выполнял всю бумажную работу. «Варли и Краудер» была небольшой фирмой, но имевшей много заказов на строительство в округе, так что зарабатывал Винсент прилично и мог теперь сам содержать семью. Деньги, которые получала Одра в больнице, шли в банк и предназначались Кристине – на образование и одежду.
      Война изменила Винсента Краудера. Служба на фронте, где ему часто приходилось видеть смерть и разрушение, несколько укоротила его буйный и неугомонный характер. Он по-прежнему любил ходить в паб по выходным и продолжал играть на скачках, но интрижек с женщинами не заводил.
      Нельзя сказать, что их отношения с Одрой существенно изменились. Но после двадцати трех лет совместной жизни они привыкли друг к другу. Брак их оказался прочным. Да и гордость за дочь, которая в самом деле оказалась неординарной, связывала их неразрывными узами.
      Заваривая чай и ставя чайник на стол, Одра думала о Кристине и о том, что еще нужно для нее сшить. Осталось только десять дней до их отъезда в Лондон, где Кристи предстояло поселиться в маленькой квартирке-мастерской. «Пожалуй, времени достаточно, чтобы сделать еще одно платье, а остальные вещи придется отправлять посылкой», – подумала Одра.
      – Извини, что опоздал. – Винсент, запыхавшись, вбежал через заднюю дверь. – На дороге такие заторы, боялся, что вообще не доеду… – Он остановился, глядя прищуренными глазами на жену. – Что ты сделала с собой?
      – Ничего не сделала, – воскликнула Одра, сразу ощутив скованность и настороженно глядя на мужа. Его тон показался ей осуждающим. Склонив голову на бок, Винсент задумчиво ее изучал.
      – Это, должно быть, шляпа или новое платье…
      – О, оставь, пожалуйста, это косметика. Я взяла лосьон и румяна Кристи.
      – Но это замечательно. – Винсент улыбнулся. – Тебе идет. Очень идет, дорогая. Ты должна почаще пользоваться косметикой.
      Одра улыбнулась и быстро отвернулась. Она испытывала смущение под изучающим взглядом Винсента. Он уже много лет не смотрел на нее так.
      – Выпьешь чай сейчас или позже, когда сменишь рубашку и костюм? – спросила она.
      – Позже. Это займет всего несколько минут.
      Одра стояла возле кухонного стола, глядя вслед мужу. С годами Винсент почти не изменился, почти не постарел. В прошлом месяце он отметил свое сорокавосьмилетие, но выглядел намного моложе. У него не было ни единого седого волоса, а в лице сохранилось что-то мальчишеское. Щеки и лоб, не тронутые морщинами, лишь подчеркивали моложавость.
      Она присела на стул и стала ждать возвращения мужа, размышляя о том, есть ли у него сейчас любовные связи. Много лет назад она подозревала, что он встречается с другими женщинами, хотя до нее никогда не доходило сплетен или каких-либо иных доказательств измены. Но по временам отношения между ними бывали настолько плохими, что она предполагала, что он находит утешение в более теплых объятиях.
      У Одры вырвался глубокий вздох, и она покачала головой в досаде на себя. Сегодня такие мысли недопустимы. Сначала она едва удержалась слез, вспоминая Лоретт, а теперь строит догадки относительно Винсента. Как будто теперь это имеет какое-то значение.
      – Вот я и готов пить чай! – воскликнул Винсент, входя в кухню. – У нас осталось совсем немного времени.
      Он сел напротив жены и потянулся за чайником.
      – Как наша Кристи – все в порядке со сборами?
      – Да, – ответила Одра. – Она уехала в полдень. Сказала, что должна кое-что проверить в галерее. Думаю, беспокоится о выставке. Знаешь, все эти волнения насчет того, чтобы свет падал на картины как нужно. Кристи такая взыскательная.
      – Как и ее мать, – засмеялся Винсент. – Давай, милая, собирайся, пойдем. Мы же не можем опаздывать на церемонию, ведь это именно то детство, о котором ты мечтала последние двадцать лет.
      Одра улыбнулась:
      – Абсолютно верно. Как и то, что тебе подобные мечты также не были чужды.
      По пути в город Одра положила руку на колено Винсента и сжала его.
      Он посмотрел на нее вопросительно.
      – Не сомневаюсь, что наступит день, когда Кристина станет такой же известной, как двое прославленных выпусников лидсского художественного колледжа Барбара Хепуорт и Генри Мур.
      Винсент кивнул. Ему ли было спорить? До сих пор Одра оказывалась права во всем, что касалось их дочери.

      Кристина любила свою маленькую лондонскую квартирку в высоком узком доме на Честер-стрит, неподалеку от Белгрейв-сквер. Дом принадлежал Ирэн Белл, и Кристина с матерью еще раньше несколько раз останавливались в нем, когда приезжали в Лондон смотреть многочисленные картинные галереи и музеи. Так что квартира была хорошо знакома Кристине.
      Ирэн Белл сдавала ее Одре за четыре гинеи в неделю. Одра считала, что это очень дешево, и так оно и было. Однако Кристина знала, что миссис Белл ненавистна сама мысль о том, чтобы брать с Одры квартирную плату. Она с удовольствием разрешила бы им жить там бесплатно, но Одра на это никогда не пошла бы. Об этом по секрету миссис Белл сообщила Кристине.
      – Твоя мать слишком проницательна, – сказала Ирэн Белл. – Если плата покажется ей чересчур маленькой, у нее возникнут подозрения.
      Кристина согласилась, и они договорились о подходящей сумме.
      Квартира находилась на верхнем этаже дома. По сути дела, это были чердачные помещения, преобразованные в гостиную, спальню, ванную и кухню. Отдельной выход делал жилище полностью обособленным внутри большого дома.
      Эту квартиру-студию Ирэн Белл когда-то устроила для своих дочерей, которые жили в ней в разные периоды своей жизни. Для них она была временным пристанищем, а позднее и для Тео, когда он изучал в Кембридже право и иногда, на уик-энды, наведывался в Лондон. Тео уже исполнилось тридцать, он был адвокатом и имел контору в Темпле. Недавно он женился и жил со своей женой Анджелой в ее доме. Иногда Ирэн Белл приезжала погостить к сыну и невестке, но случалось это нечасто. Ей уже перевалило за семьдесят, и после смерти Томаса Белла три года назад она редко отваживалась на дальние поездки, предпочитая устраивать приемы в Калфер-Хаузе и приглашать к себе детей и многочисленных внуков.
      В тот день, когда Кристина и Одра приехали в Лондон из Лидса, дом Беллов в Белгрейвии пустовал. Тео и Анджела проводили отпуск во Франции. Миссис Белл дала Одре связку ключей, сказав, что обе могут располагаться, где захотят. Так они поступали, и теперь, в конце их первой недели в Лондоне, Кристина поселилась в маленькой студии под крышей. Уже были распакованы и разложены по местам мольберт, запасные холсты, краски и кисти, а также книги, вещи и одежда.
      Одежда заполнила большой шкаф в спальне, и каждый раз, когда Кристина заглядывала в него, она поражалась, какой внушительный гардероб создан трудами ее матери.
      Обмеры, кройка, сметывание, шитье и утюжка продолжались непрерывно в течение последних восьми месяцев, но, только увидев все вещи вместе, Кристина осознала, какое великое дело сделала ее мать, обеспечив ее таким стильным гардеробом.
      – Среди девушек Королевского колледжа я буду одета лучше всех, – сказала она матери в пятницу вечером, вынимая из шкафа жемчужно-серое платье и прикладывая его к себе перед зеркалом.
      – Хотелось бы надеяться. – Одра рассмеялась, разглядывая дочь из дверей спальни. – Я положила на это немало труда.
      – Ох, мамочка, знаю. Знаю, сколько тебе пришлось работать. И очень благодарна и за эти прелестные вещи, и за время, труды и деньги, которые ты потратила. Ты просто чудо, мама, настоящее чудо.
      – Ну, насчет этого я не знаю, – с сомнением в голосе произнесла Одра, торопливо отметая в сторону благодарность и комплименты. Тем не менее она выглядела довольной, когда вошла в спальню и уселась на одну из двуспальных кроватей.
      Кристина повернулась, все еще прижимая шелковое платье к гибкому телу.
      – Как ты думаешь, не надеть ли мне его сегодня в театр, мамуля?
      Одра одобрительно кивнула.
      Кристина широко улыбнулась, повесила платье на дверку шкафа и добавила:
      – Мне нужно подобрать подходящие туфли и сумку… Думаю, что черные лакированные будут в самый раз. И, может быть, я возьму cepyю шелковую шаль от Диора, которую бабушка подарила мне на день рождения, на тот случай если станет прохладнее.
      – Сомневаюсь, что это возможно, – ответила Одра. – Сегодня был ужасно жаркий день. Скорее всего жара продержится весь уик-энд.
      – Не говори так, мама! – Кристина скорчила гримасу. – Как раз, когда мы собрались в Виндзорский замок на все воскресенье. Мне совсем не улыбается целый день изнемогать от жары под жгучим августовским солнцем, пока мы будем бродить по окрестностям.
      Одра откинулась на подушки, наблюдая за тем, как дочь подбирает все необходимое для вечернего туалета, и думая при этом, какой эффектной она стала.
      Детский русый цвет волос несколько лет назад сменился на каштановый, более темный и яркий, а летом головка Кристины светилась рыжевато-золотистыми прядями, выгоравшими на солнце. Ее сходство с отцом было очень велико, и, хотя девушку нельзя было назвать красивой в строгом смысле слова, ее лицо привлекало внимание тонкими чертами и прекрасной кожей, как у Одры. Огромные серые глаза с поволокой достались ей от Лоретт. Кристина унаследовала от Краудеров высокий рост – в ней было пять футов семь дюймов без туфель. Это радовало Одру, до сих пор бесконечно досадовавшую на свой маленький рост.
      Кроме привлекательной внешности и бесспорного таланта к живописи, Кристина имела много других достоинств. С этим соглашались все. Пророчества бабушки Краудер, что частная школа и большие планы Одры в отношении дочери ни к чему хорошему не приведут, не сбылись.
      Повзрослев, Кристина не стала ни капризной, ни своенравной, ни чванливой; не стала она и отдаляться от родителей, предпочитая им общество друзей по колледжу. Совсем наоборот. Она осталась любящей дочерью, обожавшей Одру и Винсента точно так же, как они обожали ее. Так же, как в детстве, она радовалась возможности побыть с ними, по-прежнему считая их особенными.
      Одра Краудер хорошо сделала свое дело.
      Она не только обеспечила Кристину всем самым лучшим в пределах своих возможностей, она передала девочке то хорошее, что было в ней самой. Она научила Кристину уважать истинные человеческие ценности, привила ей чувство чести и долга и умение добиваться своей цели. Будучи сама воспитана в благородных традициях, Одра научила дочь думать о других. Но, возможно, самым важным было то, что она передала Кристине еще одно бесценное качество – чувство собственного достоинства. Поэтому, начав самостоятельную жизнь, Кристина чувствовала себя вполне уверенно.
      Хотя в отношениях с Винсентом Одра часто становилась замкнутой и не любила проявлять свои чувства, что являлось причиной их разногласий, любовь к ребенку она, не стесняясь, выражала и словами, и ласками. Однако такая безусловная любовь сочеталась с требовательностью, исходящей от обоих родителей. Винсент был очень строг к Кристине, когда она была подростком, особенно в отношении мальчиков.
      «Да, она не лишена очарования, – говорила себе Одра, продолжая наблюдать за Кристиной. – Но ее нельзя назвать безупречной, да и кого можно? Кристи унаследовала от Винсента вспыльчивый, даже взрывной характер, расточительность, пристрастие к хорошей одежде и дорогим удовольствиям. Порой она поступает импульсивно. Но назвать ее избалованной нельзя». Сколько раз Элиза говорила: «Вы портите девочку, лучше пожалейте ребенка». Эти слова свекрови явственно звучали в ушах Одры.
      – Ты выглядишь озабоченной, мамуля. Что-нибудь не так?
      Очнувшись от своих мыслей, Одра села прямо.
      – Нет. – Ее губы скривились. – Говоря по правде, я думала о твоей бабушке. Она утверждала, что я строю в отношении тебя слишком далеко идущие планы. И выпендриваюсь… Это было ее любимое выражение для всего, что бы я ни делала, когда ты была маленькой.
      – Мне ли этого не знать. Она старомодна и полна классовых предрассудков, бедная бабуля. Но хочет всегда только хорошего, мамочка, и ко мне она очень добра. – Кристина усмехнулась. – Ведь я единственное дитя ее любимого Буревестника.
      – Буревестника?
      – Да, так она называла папу, когда он родился и был совсем маленьким. Разве она тебе об этом не рассказывала?
      – Нет. Мы никогда не были близки с твоей бабушкой, постоянно расходились во взглядах, ее представление о месте женщины в жизни всегда было мне чуждо.
      – Что ты имеешь в виду?
      – Твоя бабушка считала, что женщина должна находиться… ну, что ли, в подчинении у мужчины. Еще задолго до твоего рождения она пришла в ужас, когда я сказала, что хочу работать медсестрой и чего-то добиться в этом деле. Она заявила, что мой долг – сидеть дома, растить детей, слушаться твоего отца и обслуживать его.
      – Вполне могу представить, что бабушка все это говорила. Думаю, она совсем не одобряет мой отъезд в Лондон и поступление в Королевский колледж. Она, по-видимому, считает, что это глупое расточительство. Когда перед отъездом я пришла попрощаться с ней и дедушкой, она все причитала, сколько денег тратится и будет еще тратиться впустую, поскольку я буду вынуждена бросить свою живопись, чтобы выйти замуж и рожать детей, как только встречу первого подходящего молодого человека.
      – Как это похоже на Элизу… – Одра вздохнула, помолчала, а затем пристально посмотрела на Кристину своими ярко-синими глазами. – Знаешь, Кристи, я рада, что ты честолюбива, что хочешь сделать свою собственную карьеру и многого добиться в жизни. Ты все это сможешь, это действительно в твоих силах. Нет ничего, чего бы ты не смогла достичь, если будешь достаточно стараться, упорно работать и стремиться к поставленной цели. И никогда, никогда не ставь перед собой никаких ограничений…
      Кристина с улыбкой прервала мать:
      – Так, как ты меня учила… Да, я очень хорошо помню, что сказал дедушка в том году, в сентябре, когда ты отправляла меня к мисс Мэлор, а бабушка, как обычно, ворчала. Он сказал ей, что ты права, что стремишься к звездам. Он всегда восхищался тобой за это, мамочка.
      Зазвонил телефон, и Кристина, повернувшись к маленькому столику, протянула руку к трубке.
      – А, привет, папа. Как дела? – Она внимательно слушала, затем взглянула на Одру, кивая и улыбаясь. – Да, папа, понимаю. – Последовала еще одна пауза. – Да, мы перекусили в «Фортнуме», а потом провели весь день в Галерее Тейт, смотрели художников школы Тренера. – Кристина рассмеялась в ответ на какое-то отцовское замечание, затем сказала: – Сейчас позову маму.
      Одра поднялась и, подойдя к телефону, взяла у дочери трубку.
      – Хелло, Винсент. У тебя все в порядке?
      Кристина выскользнула из комнаты, улыбаясь своим мыслям. Она пересекла маленький холл и вошла в кухню, примыкавшую к гостиной. Поставив на газ чайник, она взяла из холодильника зелень и помидоры и начала их мыть.
      Несколько минут спустя Одра присоединилась к ней.
      – Давай помогу, – предложила она.
      – Да тут немного работы. – Кристина посмотрела на мать через плечо и заметила: – Честное слово, папа волнуется по всяким пустякам. Каждый раз он мне напоминает, чтобы я была осторожной. «Подумай хорошенько, дорогая, подумай…» Не знаю, что с ним случилось в последнее время.
      – Полагаю, ты для него все еще его маленькая девочка, и он боится, что за тобой некому присмотреть.
      – М-м-м… – только и могла откомментировать Кристина замечание Одры, снимая кожуру с помидора. – Ей-богу, мам, тебя ожидает огромный телефонный счет по приезде домой, – захихикала она. – Папа с него не слезал всю неделю. – В ее глазах забегал озорной огонек. – Думаю, он опять принялся за тобой ухаживать.
      – Не говори ерунды! – воскликнула Одра.
      В тот вечер Кристина повела Одру в театр посмотреть игру ее любимых актеров – Вивьен Ли и Лоуренса Оливье, занятых в пьесах «Цезарь и Клеопатра» Бернарда Шоу и «Антоний и Клеопатра» Шекспира. Пьесы эти шли одна за другой два вечера подряд в рамках фестиваля британского театрального искусства. Такой сюрприз приготовила Кристина своей матери.
      Одра знала, что они идут в театр, но не имела понятия на что и, конечно же, пришла в восторг, когда уже в автобусе Кристина сообщила ей, куда именно они отправились.
      – Бессмысленно смотреть одну пьесу без другой, поэтому я взяла билеты на оба вечера, так что, мам, завтра мы пойдем в театр снова.
      – Ох, как ты расточительна, дорогая, точно как твой папа, – пожурила дочь Одра, но лицо ее сияло.
      – Это будет прекрасный вечер. Мы его запомним надолго, – заметила Кристина, радуясь тому, что может сделать что-то приятное для своей матери.
      Одру не покидало радостное волнение, когда они усаживались на свои места в зале. Сжав руку дочери, она прошептала:
      – Спасибо, Кристи, за такое удовольствие… Я никогда этого не забуду.
      Прежде чем они сумели это осознать, вторая неделя пребывания Одры в Лондоне подошла к концу.
      Это было чудесное время для них обеих. Мало того что Кристина устроилась в маленькой квартирке, прежде чем приступить к занятиям в Королевском колледже, мать и дочь смогли провести вместе немало счастливых дней. Они еще несколько раз побывали в театре, а также сходил в кино, посетили музеи и множество картинных галерей – не пропустив ни одной, куда удавалось попасть.
      При отъезде из Лидса Винсент дал Одре немного денег, наказав, чтобы они с Кристиной пообедали где-нибудь за его счет. Так они и сделали, заказав столик в маленьком бистро под названием «У Жака». Но бывали дни, когда они почти безвылазно хозяйничали в маленькой квартирке и выходили лишь погулять по Грин-парку и Мэллу или разглядывали витрины на Бонд-стрит и листали книги в «Хэтчарде» – любимом книжном магазине Одры. Мать и дочь ценили каждую проведенную вместе минуту, и Одра никогда не забудет этих двух недель.
      – Мое пребывание в Лондоне было чудом, – сказала Одра, когда они садились в такси, чтобы ехать на вокзал Кингз-Кросс – это было в пятницу утром.
      – И для меня тоже, мамочка. – Кристина вдруг замолчала. Она поняла, как сильно будет скучать по матери, и вместе с этим пришло осознание того, что начиная с этого дня, ей предстоит жить одной.
      Перед тем как Одра села в поезд, Кристина, обнимая ее, произнесла дрожащим голосом:
      – Я никогда не смогу отблагодарить и отплатить тебе за все, что ты для меня сделала, мамуля. Ты самая лучшая, самая удивительная мать в мире.
      Одра с удивлением посмотрела на Кристину.
      – Но я только выполнила свой долг, – сказала она.
      Одра просила Винсента не встречать ее на вокзале в Лидсе и, будучи, как всегда, экономной, доехала до Верхнего Армли на трамвае.
      Ее неприятно поразила тишина, царившая в доме. Поставив чемодан в холле и сняв шляпу, Одра почувствовала, как слезы, подавляемые ею в течение дня, застилают глаза. «Солнечный свет ушел из моей жизни», – думала она, шаря в кармане в поисках платка. Винсент, вернувшись в тот вечер с работы, тоже тяжело переносил отсутствие Кристины. Но, видя, как грустна Одра, не стал говорить об этом. Он болтал, пытаясь разговорить ее, заставить рассказать о поездке подробнее, надеясь, что отвлечет жену. И на какое-то время это подействовало.
      Но после ужина, когда они пили кофе перед камином, Одра ушла в себя. Винсент тоже задумался, так они и сидели молча. Винсент понимал, что должен поговорить с женой о своих чувствах. Взглянув на нее, он пробормотал:
      – Как странно, что с нами нет Кристи, правда? Стало так тихо.
      – Да.
      Винсент вздохнул.
      – Она уехала от нас, дорогая. Не думаю, что она когда-нибудь вернется сюда, я имею в виду, чтобы жить.
      – Я и не хочу, чтобы Кристи возвращалась, Винсент, – нахмурилась Одра. – Если бы это произошло, то для чего нужны были все наши усилия?
      – Да, это так. Когда она только что родилась, ты сказала в больнице святой Марии, что дашь ей блестящее будущее, и ты это сделала!
      Винсент молча потягивал кофе, затем вынул пачку сигарет. Несколько минут он вертел ее в руках, потом положил на кофейный столик и устремил взгляд на Одру.
      – Мы много пережили, дорогая, ты и я.
      – Да. – Одра посмотрела в глаза мужу, и ей пришла в голову странная мысль. – Я думаю, что нам было послано испытание, – проговорила она.
      Винсент не отводил взгляда.
      – Но мы его выдержали. Выдержали, ведь правда?
      Винсент кивнул и откашлялся.
      – Я подумал, что, может быть, ты захочешь поехать со мной в следующий уик-энд… теперь когда мы одни, мы вполне можем это сделать, разве не так?
      Одра застыла в изумлении.
      – Куда? Куда мы можем поехать?
      – Скажем, в бухту Робин Гуда?
      – Зачем?
      – Мы провели там наш медовый месяц. – Винсент остановился и глубоко вздохнул. – Ведь еще не поздно, Одра? Разве не можем мы повторить все снова, как будто это только начало?
      – Может быть, – сказала она.

      Хотя Кристина и скучала по родителям и по дому, она быстро приспособилась к новой независимой жизни. Лондон, шумный и оживленный, полный соблазнов большого города, восхищал ее. Но помня о том, каких трудов стоило Одре дать ей возможность учиться, работала.
      Кристина совсем не хотела сбиться с пути, забросить занятия и тем принести горькое разочарование матери. Не говоря о том, что любовь к труду и честолюбие были свойственны ей от природы.
      Приступив в сентябре к занятиям в Королевском художественном колледже искусств в Кенсингтоне, она с самого первого дня сочла их интересными и позволяющими проявить и развить талант. Она с энтузиазмом окунулась в работу.
      Как раз в это время, в начале пятидесятых, колледж стал приобретать славу Мекки искусств, привлекавшей художников со всего света. В его стенах собралось много одаренных людей – преподавателей и студентов, причем на всех отделениях: от портретной и ландшафтной живописи и скульптуры до росписи тканей, моделирования одежды и оформления сцены.
      Еще за несколько месяцев до этого, когда при поступлении в колледж Кристина представила свои лучшие работы, прошла собеседование и была принята, преподаватели оценили ее одаренность в пейзажной живописи. С самого детства Кристина видела во всем, что ее окружало, многообразные световые гаммы. Ее картины, казалось, пронизаны светом, был ли это золотой свет солнечного летнего дня, или холодный свинцово-серый свет йоркширского зимнего штормящего моря, или весенний свет северной долины. Вскоре Кристина стала любимицей преподавателей, которые считали ее идеальной студенткой.
      Открытость, общительность и добрый нрав снискали ей популярность среди сверстников, и через пару недель у нее уже было много друзей, но настоящей подругой, которую она выделяла среди всех и к которой ее тянуло больше, чем к кому-нибудь другому, была девушка одного с ней возраста по имени Джейн Седжвик.
      Жизнерадостная и добродушная, Джейн напоминала порывистого мальчишку-сорванца. Ее милое лицо, льняные волосы и глаза цвета анютиных глазок делали ее одной из самых обворожительных девушек, когда-либо встречавшихся Кристине.
      Она полностью покорила ее сердце в один из сентябрьских дней, когда они вместе рисовали в большой мастерской. Ни с того ни с сего Джейн начала дурачиться. Приняв трагическую позу, она воскликнула в притворном отчаянии:
      – Моя работа по сравнению с твоей кажется мазней. Увы, увы, о, горе мне! – Она остановилась, поднесла сжатые кулаки к груди и закатила глаза к потолку. – Мне не остается другого выхода, как убить себя. Но прежде, чем я положу конец своей молодой жизни, выполни мое желание.
      – Конечно, какое же? – спросила Кристина, подыгрывая Джейн.
      – Пойдем, выпьем по чашке кофе после занятий.
      Кристина, смеясь, приняла приглашение, и чуть позднее девушки направились к ближайшему кафетерию, оживленно болтая. Они не знали, что это начало их необыкновенной дружбы, которая продлится всю жизнь.
      За кофе они кое-что узнали друг о друге. После того как Кристина рассказала Джейн о себе, настала ее очередь – и она внимательно выслушала все, о чем поведала Джейн. Джейн была старшей дочерью Далси Мэнвил и Ральфа Седжвика, актерской пары, столь же хорошо известной, хотя и по-своему, как чета Оливье. Тогда Кристина подумала еще: «Вот чем объясняется актерский дар Джейн».
      В 40-е годы Седжвики снимались в бесчисленных фильмах компании «Гейнсборо пикчерс» – Кристина и Одра видели их в кинотеатре Армли.
      – Боже, моя мама будет потрясена, когда услышит, что я с тобой знакома, – воскликнула Кристина. – Она большая поклонница твоих родителей, так же как и я. Когда она была здесь в августе, мы видели их в «Ссоре любовников». До чего же мы хохотали. Это было просто великолепно – самая лучшая комедия, которую видели за последние годы.
      – А как бы ты отнеслась к тому, чтобы познакомиться с моими стариками? – спросила Джейн. – Поехали к нам в этот уик-энд. Они бы очень тебе обрадовались.
      Кристина удивилась.
      – А ты уверена, что это прилично? – спросила она. – Не слишком ли скоропалительно? Я имею в виду – для них. Ведь сегодня уже четверг.
      – О, с этим не будет проблем. У нас суматошный и беспорядочный дом. Соглашайся, скажи «да». Мы с тобой повеселимся. У нас красивый парк, так что ты сможешь порисовать, если захочешь. Но имей в виду, есть одна проблема. – Джейн сделала кислое лицо. – Мои братья и сестры, эти маленькие чудовища… Но я думаю, что они не будут нам досаждать. Ну как, поедешь?
      – С удовольствием, большое спасибо за приглашение.
      Кристина и Джейн прибыли в Кент на следующий день в видавшей виды ярко-желтой спортивной машине Джейн марки «Эм-Джи».
      Седжвикам принадлежал старый загородный дом под названием Хэдли-Корт, недалеко от живописной деревушки Адлингтон. Вскоре после того, как деревушка осталась позади, Джейн сбавила скорость и показала на красивый особняк в стиле Тюдоров, длинный и низкий, с окнами в свинцовых переплетах, прячущийся за огромными чугунными воротами и еле видный с дороги.
      – Это Голдленхерст, поместье дяди Ноэля, – объяснила Джейн. – Он мой крестный и настоящий душка. В воскресенье утром мы пойдем туда на шикарный воскресный ленч с напитками. Конечно, там будет сумасшедший дом. Дядюшка всегда приглашает к себе в гости самую скандальную и невоспитанную публику. Но, по крайней мере, мы сможем там похихикать и на время скроемся от отвратительных чудовищ.
      Кристина бросила на подругу озадаченный взгляд.
      – Чем же так плохи твои братья и сестры?
      – Они просто маленькие свиньи. Ты скоро сама увидишь.
      – А когда приезжают твои родители?
      – После субботнего вечернего спектакля. Они выскакивают из театра, не смывая грима, и несутся сюда на бешеной скорости. Появляются где-то в полночь. Вот тогда ты их и увидишь, если не заснешь до того времени и захочешь выпить с ними кофе с сэндвичами.
      Джейн повернула машину на подъездную аллею, которая, извиваясь, вела к дому. Кристина влюбилась в Хэдли-Корт в ту же минуту, как увидела. В каком-то смысле его архитектура напомнила ей о Хай-Клю, смотреть на который так часто в детстве водила ее мать. Они устраивали пикники на склоне возле Места памяти, и мать рассказывала о доме, в котором выросла. Позднее Кристина сама ходила на склон над рекой Юр и рисовала Хай-Клю в подарок Одре.
      Хэдли-Корт, беспорядочно вытянутый в длину старый дом с комнатами старинной формы, огромными каминами, ослепительно сияющими окнами, казалось, имел собственный, ни на что не похожий характер. Парк, прилегавший к особняку, с его плакучими ивами, заросшим лилиями прудом и хаотично посаженными цветами выглядел очень романтично. Эдакая сельская идиллия, неповторимое очарование Старого Света. Позднее, когда Кристина бродила по парку, ее руки чесались желания передать на привезенном ею холсте окутанную туманом зелень и мягкий южный свет Кента.
      Как Джейн и обещала, уик-энд выдался веселым.
      Но Кристину ожидало несколько сюрпризов. И первый из них – склонность ее новой подруги к преувеличениям.
      Отвратительные чудовища, как называла своих братьев и сестер Джейн, оказались совсем не отвратительными; не были они и маленькими свиньями. Хэдли и Линдон, одиннадцатилетние близнецы, были прекрасно воспитанными светловолосыми веснушчатыми мальчиками с ангельской внешностью. Джейн уверяла, что их хорошее поведение – следствие того, что она всевозможными страшными угрозами запугала их и заставила ходить по струнке в этот уик-энд. Сестра близнецов девятилетняя Луиза оказалась очаровательной девчушкой с фиалковыми глазами, как у Джейн, и яркими рыжевато-золотистыми волосами. Она покорила Кристину подкупающей улыбкой и забавным детским щебетом.
      Что касается Далси и Ральфа Седжвиков, они были милы и любезны и сразу же повели себя с Кристиной так, что она почувствовала себя как бы членом их семьи. Они выглядели совсем не так, как она ожидала, без всякого налета театральности и показухи, напротив, они были культурными и очень остроумными людьми, особенно Ральф – весьма занимательный собеседник. Кристина решила, что вся экстравагантность в этой семье досталась Джейн.
      Дядя Ноэль, в свою очередь, оказался не кем иным, как знаменитым Ноэлем Ковардом, и Кристина потеряла дар речи, когда в воскресенье, войдя в гостиную Голденхерста, была представлена Лоуренсу Оливье, а потом Вивьен Ли.
      Когда наконец удалось улучить момент и поговорить с Джейн в сторонке, Кристина прошептала:
      – Что ты имела в виду, когда говорила о невоспитанных и скандальных гостях? Могла бы предупредить меня!
      Джейн захихикала и закатила глаза.
      – Но было бы совсем неинтересно, если бы ты заранее знала, что приезжают Ларри и Вив. – Ее лицо стало серьезным, и она обхватила руку Кристины, с беспокойством заглядывая ей в лицо. – Но ты ведь не сердишься на меня? Я бы не вынесла, если бы ты обиделась.
      Кристине ничего не оставалось, как ободряюще улыбнуться Джейн:
      – Нет, конечно, не сержусь.
      Кристина стала частым гостем в Хэдли-Корт и завсегдатаем квартиры Седжвиков в Мейфэр. Далси Мэнвил Седжвик очень полюбила Кристину, считая, что она прекрасно влияет на ее довольно-таки сумасбродную дочь.
      Будучи единственным ребенком в семье, Кристина получала большое удовольствие от того, что находилась среди многочисленного, доброго и веселого семейства Седжвиков, где встречалась со многими знаменитостями, посещавшими их вечеринки, – людьми шоу-бизнеса, писателями, журналистами и политиками.
      И все же этот волнующий и блестящий мир, как бы он ни был интересен, не вскружил Кристине голову. Она твердо стояла на земле, а потому ее увлеченность живописью не пострадала. Как и преданность родителям, в особенности матери. В течение последующих девяти месяцев Одра дважды гостила в маленькой квартирке студии на Честер-стрит, Кристина, в свою очередь, часто ездила в Йоркшир на уик-энды, также во время каникул, когда в колледже не было занятий.
      Кристина знала, что мать живет ожиданием этих встреч. И действительно, Одра получала огромное удовольствие, когда дочь рассказывала ей забавные истории о Седжвиках и других своих друзьях, о вечеринках и званых обедах, которые она посещала.
      Гордость Одры за Кристину не знала границ. Ее репутация в колледже была блестящей, а популярность и успех в обществе – обнадеживающими. Наконец-то Одра могла быть уверена, что выполнила обет, данный ею много лет назад. Она предоставила дочери возможность прожить свою жизнь намного лучше, чем жила сама. Следовательно, ее собственная жизнь и все, что она сделала для Кристины, принесли свои плоды.
      Первые два года пребывания Кристины в Лондоне обогатили ее как личность и позволили многого добиться. Этот период оказался очень плодотворным. Только одно омрачало счастье девушки – ее мать все еще продолжала работать.
      Хотя Винсент являлся партнером фирмы «Варли и Краудер» и дела у него шли хорошо, заработок его все еще был недостаточным, чтобы полностью оплачивать семейные расходы. Одра работала в больнице главным образом для того, чтобы обеспечивать жизнь Кристины в Лондоне. Именно она платила за ее обучение и квартиру, давала деньги на расходы, покупала ткани для ее костюмов и прочую одежду. Кристина прекрасно понимала, что, не будь у матери этих обязательств, она могла бы оставить свою изнурительную службу и тем облегчить собственное существование.
      Поэтому в конце второго курса Кристина осторожно предположила приискать себе работу на несколько часов в день. Одра пришла в ярость и наотрез отказалась даже обсуждать что-либо подобное, считая, что работа будет отвлекать Кристину и вредно скажется на ее занятиях. Однако она не учла упрямства и решительности своей дочери. У Кристины была такая же сильная воля, как и у Одры, и она твердо решила уменьшить поток денег, текущий из Лидса в Лондон.
      Она не посмела пойти против матери и найти себе работу, но стала жить экономнее и уменьшила расходы на квартиру, съехавшись с Джейн. Ее лучшая подруга уже давно просила ее поселиться с ней вместе в квартире на Уолтон-стрит, а ввиду того, что эта квартира принадлежала Элспет, тетке Джейн, которая после своего замужества жила в Монте-Карло, плата была символической.
      – Ну, давай мне один фунт в неделю, – сказала Джейн, когда Кристина спросила ее о своей доле.
      Кроме того, Кристина решила, что должна сама шить себе одежду. Хотя такой шаг и не давал существенной экономии денег, но, по крайней мере, снимал эту обузу с матери. На это ее подбила Джейн, знавшая о способностях Кристины к моделированию. Действительно, Кристина унаследовала от Одры умение работать с ножницами и иглой и, много лет наблюдая за тем, как та шьет, переняла необходимые навыки. Вскоре она ловко переделала несколько старых платьев и сшила пару новых, в связи с чем осталась исключительно довольна собой.
      Одра же, напротив, воспротивилась, однако конце концов вынуждена была признать, что шитье не вредит занятиям дочери в колледже; нехотя согласилась, что расписанные Кристиной вручную платья и жакеты, как и строгие костюмы, не лишены элегантности и оригинальности.
      Осенью 1953 года Кристина сшила и расписала блузку для матери, которую привезла с собой в Лидс на зимние каникулы.
      Открывая в день Рождества врученную ей коробку, Одра обомлела, увидев ни с чем не сравнимую красоту – изумительное сочетание синей живокости с бледно-голубым оттенком шелка и не могла сдержать восторженного восклицания.
      – Не следовало тебе тратить на это время, – мягко упрекнула она дочь. – Шитье отвлекает тебя от занятий.
      – Нисколько не отвлекает, – смеясь и обнимая ее, возразила Кристина. – Мне хотелось, чтобы у тебя было что-то красивое, что-то, что я сделала специально для тебя, мамочка.
      Тот декабрь прошел счастливо для Краудеров. Они по-семейному отпраздновали Рождество, а в январе Кристина вернулась в Лондон, чтобы продолжить занятия в колледже.
      Заканчивался последний курс, в августе Кристина получила диплом. Она хотела закончить колледж успешно не только из честолюбия, но и из желания порадовать мать.

      Винсент увидел Кристину прежде, чем она его. Она сошла с лондонского поезда в дальнем конце платформы, и он сразу заметил ее фигурку, то появляющуюся, то пропадающую в толпе пассажиров, спешащих к турникету на выходе.
      Кристина выглядела такой юной и хорошенькой в верблюжьем пальто с поясом и нарядных туфлях на очень высоких каблуках. Ее шаг был быстр и легок, плечи расправлены, голова высоко поднята. В облике ее угадывалась уверенность в себе, и это порадовало Винсента.
      В следующем месяце дочери исполнялось двадцать три года. Он с трудом мог в это поверить. Казалось, только вчера он катал ее в коляске. Она выросла хорошей, умной, на которую всегда можно было положиться. Когда дочь отправилась в Лондон, Винсент беспокоился о ней, тревожился, сможет ли она верно оценить ту или иную ситуацию и людей, особенно мужчин. Но в один прекрасный день сам удивился своим волнениям. Кристину воспитали как надо; она знала разницу между хорошим и дурным. И с того момента Винсент перестал беспокоиться. Да, они с Одрой могли гордиться своей дочерью.
      Кристина заметила отца, замахала рукой и ускорила шаг.
      Винсент поспешил к ней, улыбаясь и махая в ответ.
      Они остановились друг перед другом.
      – Привет, папа, – воскликнула Кристина, поставив чемодан на землю.
      – Привет, крошка.
      Они обнялись, затем отступили на шаг, заглядывая друг другу в лицо. Сегодня была Страстная пятница; они не виделись с Рождества. Как всегда после долгой разлуки, отец и дочь внимательно разглядывали друг друга.
      Кристина с удивлением подумала, что Винсент выглядит усталым и постаревшим. Обычно он казался моложе своих лет.
      У нее все в порядке, подумал Винсент, и сердце его сжалось. Он знал, что она будет огорчена, когда узнает про Одру, и раздумывал над тем, когда лучше сказать ей. Конечно, до того, как они приедут домой.
      – Пойдем, дорогая. – Винсент поднял чемодан и, взяв дочь под руку, быстро пошел вдоль платформы. – Мама ждет тебя, как всегда, с большим нетерпением.
      – Я тоже жду не дождусь, когда увижу ее. Где ты поставил машину, пап?
      – Прямо около вокзала. Мы будем дома очень быстро, не успеешь и глазом моргнуть.
      Пока Винсент вел машину по Станнинг и Роуд, Кристина оживленно рассказывала о своих планах на пасхальные каникулы.
      – Я думала провести уик-энд с вами, а потом, если вы не будете против, хотела бы на несколько дней поехать на природу порисовать.
      – Прекрасно, Кристи. Куда ты собираешься?
      – Сначала я думала об Озерном крае, но мне хочется сделать морской пейзаж, и я засомневалась, не поехать ли мне на Восточное побережье… Уитби, Скарборо, Флэмборо-Хед, куда-то в те места. Как ты думаешь?
      – Там прошло твое детство, а? Это неплохо, но что бы ты сказала об окрестностях Равенскара? Там величественные утесы, с них открывается впечатляющий вид, а поблизости есть приличный отель. Нам бы хотелось, чтобы тебе жилось удобно во время твоих вылазок на природу.
      – Вы балуете меня, – засмеялась Кристина. – Хорошо бы мама смогла на пару дней отпроситься из больницы и поехать со мной. Это пошло бы ей на пользу, не правда ли, пап?
      Винсент промолчал. Он съехал на обочину и, затормозив, повернулся к дочери.
      – Мне нужно кое-что сказать тебе…
      – Что случилось? – воскликнула Кристина, сразу же поняв, что произошло что-то плохое. – Это касается мамы, да?
      Винсент кивнул.
      – К сожалению, да, дорогая.
      Схватив отца за руку, Кристина вгляделась в него, и на ее лице отразилось сильнейшее беспокойство.
      – В чем дело? – требовательно спросила она.
      – Твоя мама заболела, серьезно заболела, Кристи. Слегла три недели назад с вирусной пневмонией. Провела в больнице больше двух недель… Врачи боялись за ее легкие. Не смотри так испуганно, дорогая, сейчас ей лучше. Она дома и идет на поправку.
      Потрясенная, Кристина несколько минут молчала, а затем гневно воскликнула:
      – Почему ты не дал мне знать? Как несправедливо с твоей стороны было держать меня в неведении. Я должна была быть с ней, а на прошлой неделе так просто обязательно, раз она уже была дома. Тебе следовало меня известить!
      – Я не посмел идти против воли твоей матери, Кристи, милая, – тихо промолвил Винсент. – Я боялся расстроить ее, а она обязательно бы расстроилась, если бы я вызвал тебя. Она не хотела, чтобы ты волновалась. Ты же знаешь свою маму.
      – Я тебя не понимаю, просто не понимаю, – кричала Кристина, в недоумении качая головой. – Просто не могу представить себе, почему ты послушался маму. И вообще, кто за ней ухаживает с тех пор, как она дома?
      – Я ухаживаю. – Винсент включил зажигание и оглянулся, прежде чем выезжать на дорогу. – Я взял неделю отпуска на работе. Сейчас у нас не очень много дел, к тому же я не полностью использовал прошлый отпуск.
      – Я могла бы приехать на прошлой неделе, – выпалила Кристина. – Я просто убивала время в Лондоне в ожидании отъезда домой. В колледже не было никаких важных занятий.
      Винсент понял, что поступит умнее, если промолчит. Их схожие темпераменты могли стать причиной ссоры, а сегодня это было абсолютно ни к чему. Винсент нажал на акселератор и сосредоточился на дороге.
      Проехав половину Бридж-роуд, он украдкой посмотрел на дочь и сказал спокойно, но твердо:
      – Надеюсь, ты в порядке, наша Кристи. Я не хочу, чтобы ты ворвалась в дом как вихрь и расстроила маму.
      – Господи, папа, иногда ты становишься просто невозможным. Как ты мог подумать, что я могу так поступить?
      Глаза Одры казались больше и синее, чем когда-либо, на осунувшемся и покрытом меловой бледностью лице, что ясно свидетельствовало о том, как тяжело она болела последние несколько недель. При виде Кристины, стоявшей в дверях, оно осветилось радостью.
      – Здравствуй, дорогая. – Голос Одры был слабый. Она едва приподнялась на локтях навстречу дочери, спешившей к ее постели.
      – Ох, мамочка, мамочка дорогая, – шептала Кристина, встав на колени и нежно обнимая Одру. – Ты должна была разрешить папе вызвать меня, – бормотала она, касаясь губами волос матери, – ты должна была это сделать. – Отпустив ее, она откинулась назад, пытаясь оценить ее состояние.
      Подняв руку, Одра коснулась лица Кристины.
      – Твои занятия сейчас важнее всего.
      Хотя Кристина не могла с этим согласиться, она кивнула. Затем, поднявшись, подошла к эркерному окну и, подвинув стул ближе к Одре, села.
      В комнату вошел Винсент и остановился в изножье постели.
      – Как ты себя чувствуешь, дорогая? Все в порядке? Тебе удобно?
      – Да, спасибо.
      – Тогда пойду поставлю чайник.
      Когда отец вышел из комнаты, Кристина наклонилась к матери и бодро сказала:
      – Ну, теперь я здесь, мамуля, и всю следующую неделю буду ухаживать за тобой, нянчиться и баловать тебя так, как ты того заслуживаешь.
      Лоб Одры прорезала морщина.
      – На Рождество ты говорила, что собираешься отправиться в Озерный край на этюды. Надеюсь, ты не изменила свои планы из-за меня?
      – Нет-нет, – быстро проговорила Кристина. – Мой преподаватель не считает это необходимым. У меня достаточно готовых работ.
      – Как прекрасно, если ты пробудешь здесь целую неделю, – пробормотала Одра, откидываясь на подушки, и на ее лице появилось довольное выражение. – Как Джейн?
      – По-прежнему хорошо, она передает тебе привет.
      – Я рада, что вы дружите и что ты квартируешь с ней. – На исхудалом лице Одры снова появилась улыбка. – Расскажи мне про все, что ты делала… ты знаешь, как я люблю слушать о твоей жизни в Лондоне.
      – Конечно-конечно. Только сначала спущусь помочь папе. Тебе хотелось бы что-нибудь к чаю?
      – Нет, я не голодна, дорогая, спасибо.
      Кристина побежала вниз по лестнице с намерением предупредить отца о том, что ее планы переменились, прежде чем он упомянет о них в присутствии Одры. Винсент на кухне разворачивал кусок масла. Он поднял глаза на дочь.
      – А, вот и ты, дорогая. Я купил сегодня в кондитерской пасхальных булочек. Хочу намазать одну из них маслом для мамы.
      – Она сказала, что не хочет есть.
      – Но это-то она съест, – сказал Винсент уверенно. – Она всегда ест такую булочку на Пасху, ты ведь знаешь. Это у нее что-то вроде традиции, еще со времен детства в Хай-Клю. В великую пятницу обязательно нужно было съесть такую булочку с изображением креста. – Винсент разрезал булку пополам и начал намазывать ее маслом. – Тебе могло показаться, что твоя мать выглядит изможденной, но ей лучше, Кристи, ей действительно лучше, теперь она определенно стала поправляться.
      Кристина кивнула:
      – Послушай, я хотела предупредить тебя, чтобы ты ей ничего не говорил о моей поездке на Восточное побережье. Я остаюсь здесь и буду ухаживать за ней всю неделю.
      – Но это ей не понравится, это ее расстроит…
      – Я уже сказала ей, папа! – перебила отца Кристина. – Так что, пожалуйста, ничего не говори. Я только что сказала ей, что мой преподаватель не считает это необходимым.
      – Ну, хорошо, если так. – В глазах Винсента появилась нежность к своему единственному ребенку. – Ты хорошая девочка, Кристи, и твое присутствие подействует на Одру как целебное лекарство. Даже больше, чем лекарство.
      Всю неделю Кристина трудилась, не покладая рук.
      Она взяла на себя все заботы по дому: делала уборку, ходила в магазин, готовила, гладила и умело и заботливо ухаживала за матерью.
      Когда кончилась пасхальная неделя, она настояла на том, чтобы отец вернулся на работу, что он и сделал после некоторого протеста по поводу того, что она очень уж командует матерью. Однажды утром, проходя мимо их спальни, Кристина услышала, как он говорил Одре:
      – Я всегда предупреждал тебя, что в этой девчонке задатки армейского генерала. Так оно и есть. Сейчас она полностью это доказала. И еще скажу тебе вот что: не хотел бы я работать под ее началом.
      Кристина улыбнулась. Она-то отлично знала от кого унаследовала властность.
      Так она ухаживала за матерью, нежно заботилась о ней и старалась исполнять все ее желания, испытывая при этом чувство удовлетворения. Но дни шли за днями, и она вдруг поняла, что мать делает над собой огромные усилия, чтобы казаться веселой и оживленной.
      Становилось очевидным: эти усилия для нее чрезмерны. К концу недели Одра выглядела совершенно обессиленной, что встревожило Кристину.
      В пятницу, когда наступило ее последнее утро дома, она ужасно расстроилась оттого, что мать едва коснулась приготовленного ею завтрака: яичница с беконом осталась нетронутой, гренок был съеден лишь наполовину, персик лежал неочищенным.
      – Мама, у тебя аппетит, как у воробья! Я места себе не буду находить, когда уеду.
      – Глупенькая! Я не голодна, вот и все; не забывай, что я была очень больна, Кристи. Мой аппетит станет лучше, когда я восстановлю силы и встану с постели.
      – Полагаю, мне нужно побыть дома еще неделю.
      – Ни в коем случае, не хочу и слышать об этом. Тебе нужно думать о занятиях. Ты не должна их запускать, ведь это твой последний семестр.
      Кристина вздохнула и, подняв поднос, поставила его на стоявший рядом комод. Подойдя к кровати, она села и взяла в свои руки руку Одры.
      – Может быть, съешь персик, если я тебе его очищу?
      – Нет, спасибо. – Одра сжала руку дочери. – Мне так хорошо с тобой, дорогая, но пойми, тебе пора возвращаться к лондонской жизни, колледжу и друзьям. – Улыбка нежности скользнула по губам Одры.
      Кристина улыбнулась в ответ, но лишь на мгновение.
      Яркий солнечный свет апрельского утра осветил лицо матери, и в первые за много лет она увидела Одру беспристрастными глазами.
      «Боже, как она постарела за последние три года, – подумала с ужасом Кристина, – а ведь ей еще нет сорока семи, она настоящая старуха».
      Вся жизнь Одры, полная постоянных жертв и борьбы, представилась ей с поразительной ясностью. Сердце сжалось от нежности и сострадания к этой маленькой, хрупкой женщине, которая в ее глазах была самой великой женщиной на свете.
      Задыхаясь от охватившей ее жалости, Кристина наклонилась и нежно обняла мать, стараясь, чтобы та не заметила ее смятения.
      Прижимаясь к Одре, Кристина ясно поняла, что не может позволить ей продолжать жить прежней жизнью. Тяжкий труд, жертвы и борьба ради нее должны прекратиться. «И я сама положу этому конец», – подумала Кристина.

      Изнуренное лицо матери стояло перед глазами Кристины, пока она ехала в лондонском поезде. Мрачно глядя в вагонное окно, она думала о том, что ей следует сделать. Одно бесспорно: она не может позволить Одре содержать себя после окончания колледжа.
      Кристина тяжело вздохнула и прижалась головой к стеклу. Пройдет много лет, прежде чем она утвердится как пейзажист, сделает себе имя и начнет продавать картины, чтобы заработать на жизнь. Ей, как и любому молодому художнику, это было ясно.
      Знала это и Одра. Сколько раз она говорила за последние два года:
      – Не тревожься ни о чем, Кристи. Просто продолжай писать свои прекрасные картины и оставь мне беспокойство о деньгах и о том, где их доставать.
      При воспоминании об этих словах Кристину обдало волной холода, и она вздрогнула. В этом заключалась суть проблемы или, по меньшей мере, часть ее: в твердом намерении матери содержать дочь до тех пор, пока она не станет известной и ее картины не начнут пользоваться спросом.
      Руки Кристины покрылись гусиной кожей. Эти мысли наводили на нее ужас. Неужели Одре придется до глубокой старости работать в лидсской больнице, чтобы платить за ее квартиру, покупать ей одежду, оплачивать ее еду – то есть платить за все, что требуется ей в жизни?
      «Нет и нет! Я не позволю ей оставаться вьючной лошадью. Не позволю. Я положу этому конец и сдержу клятву, которую дала себе этим утром. Но как? – Кристина съежилась в углу сиденья и закрыла глаза. – Что делать? Как решить дилемму?» – спрашивала она себя.
      Колеса поезда стучали без устали. Казалось, они вбивают этот вопрос ей в мозг. Когда поезд подъезжал к вокзалу Кингз-Кросс, у нее раскалывалась голова; она чувствовала дурноту. И даже подумала, не начинается ли у нее грипп.
      «Будет дождь», – с тоской подумала Кристина. Поезд с грохотом остановился, она сняла чемодан с полки над головой. Через несколько секунд она уже торопливо шла по платформе, намереваясь взять такси до Уолтон-стрит, хотя и приняла твердое решение, что отныне главным в ее жизни будет экономия денег. Но сейчас ей так хотелось поскорее добраться до квартиры. Ей необходимо было очутиться в тишине и одиночестве. Сегодня вечером ей предстоит тщательно все обдумать и сделать выбор.
      Раньше, когда Кристина возвращалась из Йоркшира после каникул, она бывала разочарована, если Джейн не дожидалась ее в их квартирке на Уолтон-стрит. Но сегодня она была рада тому, что подруга вернется из Хэдли-Корта не раньше вечера в воскресенье.
      Прежде чем заняться разрешением проблемы, Кристина позвонила отцу в Лидс и сообщила ему, что добралась благополучно.
      – Не тревожь маму, – попросила она, немного поболтав с ним, – просто обними и поцелуй ее за меня.
      Повесив трубку, она распаковала чемодан и отправилась в ванну. Она нежилась в горячей воде еще добрых пятнадцать минут, выбросив из головы все мысли и пытаясь расслабиться. Почувствовав, как скованность отпускает ее ноющие мышцы, она вышла из ванны и досуха растерлась полотенцем.
      Позднее, завернувшись в банную простыню, Кристина сидела на постели, поджав ноги, и пила растворимый кофе со сливками и сахаром. Она медленно обводила глазами комнату. На каждой стене висели ее картины. Взгляд остановился на последней работе, которую она назвала «Лилия в Хэдли». Это был написанный маслом заросший лилиями пруд в Хэдли-Корте, изобиловавший всеми оттенками зеленого цвета: мрачного сине-зеленого цвета воды, более светлая мягкая зелень ноздреватого мха, окаймлявшего пруд, и отполированная блестящая зелень листьев кувшинок. Прочие краски ограничивались резким чистым белым цветом единственной лилии, красиво очерченные лепестки которой блестели от капель хрустальной росы, и красками света – узкого струящего сияния, просачивающегося через джунглеподобные заросли на заднем плане. Свет этот имел желтоватый оттенок и, казалось, мерцал в солнечных лучах, касающихся воды и заливающих все вокруг и саму лилию золотыми брызгами.
      Кристина поставила чашку с кофе на тумбочку и, повернувшись на бок, зарылась лицом в подушку. Ей вдруг стало невыносимо смотреть на эту картину, как и на все остальные. Радость, которую она получала от своего искусства, внезапно исчезла, убитая огромной болью.
      Слишком дорогой ценой было заплачено за все это: годами тяжкого труда Одры, ее здоровьем, теми маленькими радостями и удовольствиями, которые она могла бы позволить себе, незначительными отпусками когда придется…
      В горле у Кристины застрял комок. Сколько лет она видела свою мать в одном и том же темно-синем зимнем пальто? Зима за зимою, год за годом. Слезы хлынули ручьем из ее глаз; она рыдала от жалости к матери, думая о потерянных годах ее жизни, когда та работала как рабыня, чтобы дать ей будущее. Девушка плакала до тех пор, пока, казалось, уже не осталось слез, и, наконец, заснула.
      Кристине показалось, будто она падает сквозь темное пространство. Быстро открыв глаза, она испуганно приподнялась на постели, стряхивая с себя сон. В течение нескольких секунд она не могла понять, где находится, но потом осознала, что лежит у себя в комнате. Она взглянула на будильник: было около часа ночи. Измученная, она проспала несколько часов.
      Включив свет, Кристина упала на подушки и закрыла глаза. Ее мысли вновь вернулись к той же дилемме. Она понимала, что найти заработок и одновременно рисовать будет нетрудно. Сложность состояла не в этом. Главным было то, что она должна вернуть долг матери.
      Это внезапное откровение с такой ясностью раскрыло ей глаза на все, что она снова села в постели и, глядя в темноту, отчетливо поняла, что именно не давало ей покоя: да-да, именно долг матери.Вот в чем была суть. Она должна отдать его.
      «Если я не сделаю этого, тяжкий камень будет лежать на моей совести до конца моих дней, – думала она. – А этого я не смогу вынести».

      – Послушай, Краудер, я знаю, что тебя что-то тревожит уже несколько недель, и сегодня вечером мы об этом поговорим, – объявила Джейн, набросившись на подругу, как только та вошла в квартиру.
      Кристина уставилась на Джейн в замешательстве, потом закрыла дверь и позволила ей взять себя за руку и ввести в гостиную.
      Нежно толкнув свою любимицу на диван, Джейн уселась на стул, стоящий напротив.
      – Я ведь права, Кристи? Случилось какая-то ужасная неприятность, ведь правда?
      – Да, – призналась Кристина. – Меня одолевает серьезная проблема, вернее, несколько проблем, и я бы хотела поговорить с тобой, излить душу, но… – Кристина остановилась, медленно покачала головой, посмотрела в окно, и в ее всегда выразительных глазах появилось отсутствующее выражение.
      Джейн молча наблюдала за ней и терпеливо ждала, понимая, что Кристина готова довериться ей. Джейн испытывала чувство облегчения. В течение последних двух месяцев ее подруга была сама не своя – с тех пор, как вернулась из Йоркшира после пасхальных каникул. Она была то подавлена, то рассеянна, то раздражительна, то мрачна, каждый раз, когда Джейн пыталась выяснить, что случилось, Кристина уходила от ответа.
      Наконец, она заговорила:
      – Прежде всего должна извиниться, Джейн. – Взгляд Кристины оживился неожиданно. – Я знаю, что тебе нелегко жить со мной, что временами я резка. Я чувствую себя виноватой… ты прощаешь меня?
      – Не говори ерунды, мне нечего тебе прощать. Но если тебе от этого легче, то да, я прощаю тебя.
      Мимолетная улыбка скользнула по лицу Кристины, и она продолжила:
      – Я мучительно пыталась принять решение и, пока этого не сделала, не хотела тебе ничего говорить.
      Джейн, молча, задумчиво смотрела на подругу.
      – Я решила бросить живопись.
      – Ты не можешь говорить это серьезно! – закричала Джейн, резко выпрямляясь на стуле.
      – А я говорю серьезно.
      – Я не позволю тебе!
      Кристина с горячностью затрясла головой.
      – Ты не сможешь остановить меня. И потом, кто бы говорил. Полгода назад ты сообщила, что сама собираешься сделать то же самое, чтоб заняться сценографией. Я прекрасно помню твои слова о том, что ты не намерена голодать в мансарде, питая слабую надежду, что однажды кто-нибудь купит одну из твоих работ. И еще добавила, что любители искусства, те, которые с деньгами, покупают картины только известных художников, таких, как Ренуар, Ван Гог, Моне, Пикассо и так далее, и так далее, и так далее.
      – Но ты рисуешь лучше меня!
      Кристина проигнорировала это замечание.
      – Несколько наших однокурсников – Джеми Энгерс, Даниэль Форбс и Патриция Смит – намерены посвятить себя другим видам искусства – дизайну по текстилю, интерьеру, моделированию одежды и сценографии, как ты.
      – Но ты лучше нас, – повторила Джейн. Обведя комнату взглядом темно-фиалковых глаз, она махнула рукой в сторону двух картин на стенах. – Посмотри! Ты только посмотри! Как же ты можешь бросить это?
      – Очень просто. – Голос Кристины прозвучал так тихо, что еле был слышен. – Если за это приходится платить жизнью человека.
      – Чьей жизнью? – воскликнула Джейн.
      – Моей матери.
      Не дав Джейн и рта раскрыть, Кристина заговорила медленно, взвешивая каждое слово. Она описала историю жизни Одры, ее многолетнюю тяжелую работу и бесконечные жертвы. И когда, наконец, кончила свой рассказ, в глазах у Джейн стояли слезы.
      – Видишь ли, я не верю в то, что смогу убедить мать бросить работу даже после того, как этим летом закончу колледж. Она будет настаивать на том, чтобы содержать меня до тех пор, пока мои картины не начнут продаваться. Она упряма, ее не переубедишь. Я могла бы найти работу и зарабатывать себе на жизнь, одновременно занимаясь живописью, и отсылать ей назад деньги. Полагаю, что в конце концов я смогла бы убедить ее, что встала на ноги, и таким образом положить конец ее трудам. Но всего этого мне недостаточно.
      – Наверно, я тебя не понимаю, Кристи.
      – Недостаточно просто сказать: спасибо, мама, теперь я сама могу о себе позаботиться. – Кристина покачала головой. – Нет. Я обязана сделать ее жизнь легкой и удобной. Я хочу, чтобы она жила в роскоши, которой никогда не имела. А это стоит денег, очень больших денег. Если я стану пробивать себе дорогу живописью, то лишь через много лет смогу зарабатывать достаточно, чтобы дать ей все, что хочу. У меня нет времени; она должна получить все необходимое как можно быстрее, пока еще не слишком стара, чтобы успеть испытать от этого удовольствие.
      – Но как ты собираешься заработать мешки денег? – Джейн с недоумением глядела на подругу.
      – Я собираюсь заняться бизнесом – вот где делаются деньги… я имею в виду бизнес с большой буквы. Я собираюсь стать дизайнером по костюмам, богатым и известным дизайнером – и очень, очень быстро.
      – С чего же ты начнешь?
      – Говоря по правде, мне нужна твоя помощь.
      – Моя помощь?
      – Вернее, помощь твоей мамы, если, конечно, ты позволишь мне поговорить с ней о моих планах.
      – Безусловно. Но чем мама может тебе помочь?
      Кристина наклонилась к Джейн, и в глазах ее загорелся азартный огонек, вытеснивший выражение тревоги.
      – Она просит меня сделать для нее расписанное вручную шелковое платье и несколько недель назад сказала, что смогла бы распродать такие платья своим приятельницам, как горячие пирожки, если они у меня есть в запасе. Конечно, она смеялась. Я имею в виду, говоря о своих подругах. Но готова держать пари, что некоторые из них и впрямь с удовольствием купили бы что-нибудь подобное. Ты знаешь, на той вечеринке, которую твоя мама устраивала для своего американского агента, Полли Лэмб и леди Бакли восхищались моим шелковым жакетом. Они еще интересовались, где я его купила. Разве ты не видишь, Джейн, что мои вечерние туалеты оригинальны; это эксклюзивный дизайн. Я уверена, что они положат начало моему делу. Потом я смогу моделировать костюмы строгого покроя… ими тоже все восхищаются.
      – Ты права! – воскликнула Джейн. – Поговори с мамой и сделай для нее платье. Уверена, она не будет против, если ты предложишь свои услуги ее подругам.
      – Я рада, что ты согласна. Однако есть небольшая закавыка. – Взгляд Кристины снова стал обеспокоенным. – Как ты думаешь, твоя мама согласится заплатить часть денег вперед? Ну ты знаешь, заплатить полцены, прежде чем я принесу ей платье? И попросить приятельницу сделать то же самое? Мне бы это очень помогло. Я бы пустила деньги на ткани и краску.
      – Конечно, мама заплатит вперед и непременно убедит подруг сделать то же самое. – Джейн с уверенным видом откинулась на спинку стула, затем задумчиво поджала губы. – Но это не решение проблемы, Кристи. Если ты собираешься заняться бизнесом в моде и хочешь, чтобы это был большой бизнес, у тебя должен быть рабочий капитал.
      – Да разве я этого не знаю. – Кристина с горечью рассмеялась. – Но, к сожалению, у меня нет ни гроша за душой.
      – Зато у меня есть! – торжествующе объявила Джейн. – У меня есть пять тысяч фунтов, которые оставила мне бабушка Мэнвил. Они лежат в банке, накапливая проценты, годные разве что для игры в блошки. Я собираюсь одолжить тебе их!
      – Это великодушное предложение, Джейн, но я не могу воспользоваться им, – запротестовала Кристина.
      – Нет, ты возьмешь их… я заставлю тебя взять деньги. С приличным капиталом бизнес, как известно, раскручивается намного быстрее. Ты сможешь нанять швею, может быть, даже двух, а также снять небольшое помещение.
      – Ты права. Говоря по правде, я планировала что-то в этом духе. – Кристина встала и подошла к камину. Она провела рукой по губам, задумавшись на минутку. – Конечно, у меня не было намерения расширять дело до следующего года, пока не появятся деньги. – Кристина устремила на Джейн твердый взгляд серых с поволокой глаз. – Если ты одолжишь мне пять тысяч фунтов, я смогу сделать это быстрее, что правда, то правда. Словом, спасибо, я принимаю твое предложение и очень тебе благодарна, Джейн, милая. – Она подошла к столу, на котором сидела подруга, наклонилась и крепко обняла ее.
      Лицо Джейн расплылось в улыбке. Она вскочила и тоже обняла Кристину. Затем сказала:
      – По рукам, партнер. Завтра утром я первым делом снимаю деньги со сберегательного счета, и ты в бизнесе!
      Девушки стояли посреди комнаты, пожимая друг другу руки и широко улыбаясь.
      – Я тоже буду помогать тебе всем, чем смогу, чтобы наш бизнес набирал обороты… – провозгласила Джейн и неожиданно смолкла.
      – В чем дело? – удивилась Кристина.
      – Но как ты сообщишь об этом своей маме? Она не выдержит, если ты скажешь ей, что бросаешь живопись. О Господи, Кристи, она будет ужасно огорчена.
      – Знаю. – Голос Кристины стал мрачным. – Не думай, что я не ломала себе голову над этим. В конце концов я пришла к выводу, что будет лучше, если я ей ничего не скажу. После окончания колледжа я заставлю ее поверить, что с головой ушла в живопись, а через четыре или пять месяцев, скажем, где-то ближе к Рождеству, сообщу, что продала несколько своих картин и могу сама себя обеспечивать.
      – И ты думаешь, она тебе поверит?
      – Надеюсь, Джейн, искренне надеюсь, что поверит.

      Кристина унаследовала от Одры не только художественный талант. Мать передала ей трудолюбие, физическую выносливость, упорство и решительность в достижении успеха.
      Все эти качества очень пригодились ей в первые полгода при организации своего дела и послужили основой удивительного успеха, которого она добилась за сравнительно короткий период времени.
      Ко всему Кристина обнаружила в себе деловую хватку, о существовании которой и не подозревала. Это тоже сыграло важную роль в ее продвижении к вершине высокой моды.
      Но главная ее сила заключалась в том, что она привнесла в мир моды искусство в виде изысканных, филигранно расписанных вечерних платьев, пиджаков и жакетов, которые станут ее фирменными изделиями и на которые на протяжении всей ее карьеры не ослабеет спрос.
      – Фортуни прославился дельфийскими плиссированными шелковыми платьями, Шанель – трикотажными костюмами, Диор – полудлинными платьями, а Баленсиага – идеальным кроем. Ты же станешь знаменита своими бесподобными рисунками на шелке. Эти платья скоро станут классикой, так же как расшитые бисером вечерние платья Пуаре. Люди сохранят их на долгие годы, дорогая, – как-то призналась Кристине Джейн.
      Комплимент подруги и партнера Кристина приняла со всей серьезностью, зная, что та говорит от чистого сердца.
      – Меня будут помнить также за способность работать восемнадцать часов в сутки, семь дней в неделю месяцами беспрерывно, – добавила она смеясь.
      – Вероятно, – согласилась Джейн. – Последние полгода ты трудилась как раб на галерах, но давай признаем – игра стоила свеч. Мы завалены заказами… – Джейн бросила на Кристину озорной взгляд. – Когда я сказала маме, что ты теперь работаешь, как в соляных копях, она ответила, что скорее всего я имела в виду золотые копи! Так что послушай, не стоит ли нам поискать еще одну швею?
      Кристина кивнула:
      – Я уже об этом распорядилась. Элиза и Жермен опрашивают своих друзей во французской колонии Лондона. Уверена, они скоро кого-нибудь откопают.
      – Надеюсь, иначе нам самим придется садиться за швейные машинки, не говоря уже о ручной работе. Только этого не хватает, мало нам росписи!
      – Послушай, – обратилась Кристина к Джейн, – я так благодарна тебе за помощь с китайскими рукавами на шифоновых платьях миссис Болтон. – Она оглядела подругу. – У тебя до сих пор нос в розовой краске, и все-таки никто во всем городе не рисует бабочек лучше тебя.
      Джейн хихикнула и потрогала нос.
      – Я рада помочь. Мне кажется, что большую часть времени от меня нет никакой пользы…
      – Не говори глупостей! Тебе цены нет, Джейн! На тебе счета, вся текучка, не говоря о том, что без тебя вообще не было бы никакого бизнеса. Не будем забывать про твои пять тысяч фунтов.
      – Да, это было славное помещение капитала, Краудер. Какой я оказалась проницательной, поддержав тебя. – Джейн закатила глаза, скорчив злодейскую мину, и отправилась в маленькую кухоньку, примыкающую к конторе, чтобы вылить остатки кофе из кофейника.
      Кристина потянулась, подошла к окну и оглядела дворик позади «фабрики», как она называла рабочие помещения. Она нашла их в августе, вскоре после окончания колледжа. Прежде здесь находились лавка зеленщика и жилые комнаты. Помимо вполне умеренной арендной платы, дом в самом конце Кинг-роуд имел и массу прочих достоинств.
      В нем было много дневного света, что очень важно для росписи тканей и шитья, и простора, если иметь в виду дальнейшее расширение фирмы. Примыкавшие к конторе жилые помещения позволяли разместить там в случае нужды дополнительный штат.
      Овощную лавку переделали в приемную. Здесь клиентки могли подождать, прежде чем с ними займутся. Кристина и Джейн покрасили все стен белой краской, за исключением приемной, которая была мягкого жемчужно-серого цвета. Окно, выходившее на улицу, закрывали серые шторы муарового шелка, вроде тех, что висят в кафе, что не позволяло заглядывать внутрь и ограждало клиенток от праздного любопытства. Далси подарила девушкам восточный ковер, несколько стульев и лампу, которые оказались ненужными в Хэдли-Корте. Несколько комнатных растений и выполненные Кристиной и Джейн рисунки на стенах сделали помещение вполне уютным.
      Комната позади зеленой лавки стала конторой, одна из спален наверху – пошивочной, вторая спальня, поменьше, – примерочной, а третья, самая большая, – студией, где работала Кристина. Здесь она расписывала ткани, а Джейн и две бывшие однокурсницы иногда ей помогали. Так как автором моделей являлась Кристина, она никому не хотела передоверять работу.
      Стоя у окна серым мартовским днем 1955 года, Кристина была погружена в размышления.
      – Послушай, я знаю, что мы зарабатываем много денег на вечерних платьях, – повернувшись к Джейн, сказала она, – но пора всерьез подумать о том, чтобы производить и другую одежду, расширить деятельность.
      – Я ждала этих слов. Роспись отнимает много времени, Кристи. Конечно, тебе всегда придется заниматься этим, так как ручная роспись – отличительный знак фирмы, но, может быть, стоит сократить ее объем.
      – Да, я собираюсь делать строгие костюмы и платья, которыми так восхищается твоя мама… А она знаток того, что найдет спрос, Джейн.
      – Согласна. И раз уж мы заговорили о ней, с сожалением сообщаю, что должна тебя покинуть – мама ужасно разозлится, если я опоздаю на встречу с ней и Грегори Джойнсоном, а мне нужно еще заскочить домой и переодеться. Итак, Краудер, не пожелаешь ли мне удачи?
      – Безусловно. Я уверена, что он одобрит эскизы твоих костюмов… они чудо как хороши.
      Джейн лукаво подмигнула подруге, беря сумку и пальто.
      – Хорошо, что звезде они нравятся, правда? Нужно поблагодарить Бога за мою маму-актрису и за ее приверженность семейственности. – Остановившись у дверей, Джейн добавила: – И не сиди здесь до полуночи, Краудер, у тебя бледный вид.
      – Не буду. Увидимся позднее на Уолтон-стрит.
      Оставшись одна, Кристина поднялась наверх и включила в большой студии верхнее освещение, сделанное для того, чтобы можно было работать по ночам. Посмотрев на ткань, расписывать которую она закончила этим утром, Кристина удовлетворенно кивнула.
      Это были белые каллы на черном шифоне. Она сделала их на отрезе, перед кройкой. Моделированием она собиралась заняться завтра. Кристина часто прибегала к такому методу. Но иногда прежде придумывала фасон, делала выкройку, кроила передние и задние полотнища и только тогда рисовала цветы. Она никогда не ограничивала себя, всегда оставалась открытой для вдохновения и в каком-то смысле позволяла искусству диктовать фасон. Поэтому ни один из расписанных ею туалетов не был похож на другой.
      Осмотрев несколько других тканей, Кристина вернулась вниз, в контору, и присела к столу. Положив перед собой лист бумаги, она начала писать письмо родителям. Она делала это раз в неделю, а по воскресеньям звонила по телефону.
      Девушка вздохнула, заполняя страницы ложью: ложью о картинах, которые якобы продала, ложью о светской жизни, ложью о личной жизни. Ей приходилось придумывать, потому что на самом деле никакой личной жизни не было – ее последний довольно-таки скучный роман с однокурсником угас сам собою, как это происходило уже не раз за годы учебы.
      Опершись в подбородок, Кристина ломала голову, пытаясь сочинить что-нибудь интересное. Одра так любила истории о ее успехе в обществе, о Седжвиках и других знаменитостях, с которыми ее дочь встречалась на вечеринках.
      Откинувшись на спинку стула, Кристина положила ручку и подумала о Далси Мэнвил. Каким она оказалась замечательным другом и как мило отнеслась к ее родителям, когда те приехали в Лондон, чтобы присутствовать при вручении дипломов. Джейн на несколько дней переехала с Уолтон-стрит к своим родителям в Мейфэр, чтобы Винсент и Одра могли остановиться у Кристины. Эти несколько дней, которые они провели вместе, доставили им много радости, да и в целом поездка оказалась чрезвычайно успешной.
      Седжвики устроили вечеринку для Джейн и Кристины по случаю окончания колледжа. Внешность Винсента поразила Далси. Вспомнив ее реакцию, Кристина улыбнулась. Далси отвела ее в сторону и шепнула:
      – Могла бы и предупредить меня, что твой отец выглядит, как Роберт Тейлор. Господи, да будь он актером, его лицо сделало бы ему блестящую карьеру, дорогая.
      Когда в тот же вечер Кристина передала это замечание Далси родителям, отец выглядел весьма польщенным, а мать, напротив, недовольной, даже раздраженной. Тогда-то Кристина поняла, что Одра ужасно ревновала мужа.
      – Ох уж эта парочка, – пробормотала она, снова берясь за ручку. – С ними не соскучишься – то чуть ли не дерутся, то бросаются друг другу в объятия.
      При мысли о родителях Кристину охватила горячая нежность. Она так любила обоих и всегда старалась занять нейтральную позицию, чтобы примирить их, не принимая ничью сторону и не желая никого из них обидеть. «И я думаю, мне это удавалось», – сказала она самой себе, заканчивая письмо, полное лжи. «Но это ложь во спасение», – подумала она.
      Было уже девять часов, когда Кристина, наконец, покинула «фабрику» и направилась по Кингс-роуд к Слоун-сквер. Она все еще думала о матери. Горячими уверениями, что ее работы теперь хорошо продаются, Кристина пыталась убедить Одру не посылать ей больше денег, но мать продолжала работать у Лидса, и это вселяло беспокойство.
      – Она не послушает меня, детка, – возразил отец, когда Кристина заговорила с ним об этом во время рождественских праздников. – Твоя мать всегда поступала так, как считала нужным, и я меньше кого бы то ни было могу заставить ее изменить свое решение.
      Советов дочери Одра тоже не послушалась, и та в конце концов решила больше не возвращаться к этому вопросу. По крайней мере, она могла быть спокойна, что мать оставляет себе заработанные деньги. Кристина опустила письмо в ящик на почте на Слоун-сквер. Все-таки это огромное облегчение – знать, что ей не приходится больше работать только для того, чтобы содержать дочь.
      С тех самых пор, как Кристина бросила писать пейзажи, она не очень-то раздумывала об этом. Лично для нее решение было окончательным, она о нем не жалела. Теперь побудительным мотивом ее поступков стало желание найти для себя нишу в мире высокой моды и вести дело по-крупному. Кристина считала, что только зарабатывая по-настоящему, она сможет вернуть огромный долг матери, окружив ее комфортом и такой роскошью, какую только можно вообразить. И она надеялась, что скоро будет в состоянии сделать это.
      Торопливо шагая по Слоун-сквер и кутаясь в шарф на мартовском ветру, Кристина думала о крупном заказе, который получила от актрисы Миранды Фаулер. Через три месяца звезда уезжала в Нью-Йорк, где должна была играть в бродвейском спектакле, и попросила Кристину сшить ей как можно больше вечерних туалетов.
      «Как я справлюсь с этим», – с беспокойством думала Кристина, входя в квартиру на Уолтон-стрит. В тот вечер за стаканом молока с сэндвичем она начала делать наброски и, как обычно, с головой ушла в работу.
      Все пасмурные дни Кристине казалось, что ее рукой движет вдохновение.
      Блокнот для эскизов вскоре заполнился предметами гардероба Миранды Фаулер. Идеи опережали друг друга, фантазия не знала удержу. Фасоны, расцветки, сочетания цветов, фактура тканей, украшения – все это теснилось в голове Кристины, требуя непрестанного внимания. За десять дней замыслы устоялись, она отобрала наиболее ценные, закончила делать патронки и приступила к выбору нужных тканей.
      Следующие несколько дней шифоны, шелка, сатины, парча, крепы кружились перед ней, переливаясь головокружительной гаммой расцветок. Кристина остановилась на шелке, шифоне и жоржете для вечерних платьев, тяжелом атласе для вечерней пижамы и длинного вечернего пиджака, а для двух жакетов к шелковым брюкам взяла парчу.
      Когда актриса явилась на примерку, она пришла в восторг от рисунков и тканей. Кристина объяснила, что если ей придется делать полный гардероб, то не все вещи удастся расписать вручную. Миранда Фаулер была согласна на все.
      Кристина работала сутки напролет, две французские швеи строчили без остановки, чтобы в срок закончить туалеты для прославленной звезды музыкальной комедии. Через пару недель после того, как Кристина начала работу над заказом, появилась еще одна француженка, подруга Жермен по имени Люси Джеймс. У Люси были очень хорошие рекомендации. Помимо того, что она была отличной швеей, у нее был талант закройщицы. До войны и замужества (в 1938 году Люси вышла замуж за англичанина) она работала в салоне Баленсиаги. Переехав в Англию, Люси поступила работать к мистеру Майклу, модельеру салона на Корлос-Плейс. Кристине не потребовалось много времени, чтобы понять, что Люси для нее настоящая находка. Кристина могла полностью поручить ей раскрой, сняв с себя эту ношу, чтобы целиком отдаться росписи.
      Колоссальные усилия, истраченные на то, чтобы туалеты Миранды Фаулер были готовы во время, увенчались успехом. Кристина управилась раньше срока и однажды ранним теплым вечером в конце мая она привела Джейн наверх, чтобы показать висящие на рейке туалеты.
      Щелкнул выключатель, студию залил электрический свет. Кристина отдернула занавеску и воскликнула:
      – Объявляется торжественное открытие… тра-та-та! Но прежде, чем я покажу каждое из этих элегантных и изысканных произведений, позволь мне сказать вот что… как только Миранда Фаулер со мной расплатится, я наконец-то буду в состоянии вернуть тебе пять тысяч фунтов. Ну не чудесные ли это новости, Джейн?
      – Конечно, но зачем такая спешка, – ответила Джейн и принялась рассматривать наряды, шумно выражая восторг.
      Когда девушки вернулись в контору, Кристина сообщила, что пригласила трех своих помощниц вечером на ужин.
      – Хочу устроить для них праздник, чтобы отблагодарить за тяжелую работу. Почему бы тебе не пойти с нами, Джейн? Ты же часть нашего коллектива.
      – Очень мило с твоей стороны пригласить меня, но я замоталась. Устала с костюмами для пьесы, и сегодня мне нужно доделать эти проклятые плоеные воротники. Они желают торчать, а крахмал натирает актерам шею. О Господи, и зачем моей матери приспичило играть Елизавету Тюдор?
      Кристина рассмеялась, увидев выражение лица подруги.
      – Именно поэтому тебе стоит пойти с нами… Хоть отвлечешься от стоячих воротников!
      – Нет, спасибо, – покачала головой Джейн. – Я лучше поработаю, сделаю себе сэндвич с яичницей и лягу пораньше спать. – Она угрюмо посмотрела на Кристину и скривила в гримасе красивый рот. – Романтическую жизнь мы с тобой ведем последнее время, правда?
      – Ничего, мы еще возьмем свое, когда станем богатыми и известными.
      – Возьмем, как же, – насмешливо произнесла Джейн. – И послушай, Краудер, не хлопай дверьми и не грохочи, когда вернешься ночью. Я действительно намерена лечь пораньше.
      – А завтра поспать подольше – ведь завтра суббота.
      – Как бы не так. – Джейн взялась за портфель. – Желаю тебе хорошо провести время, дорогая.
      Когда праздничный ужин со служащими закончился, и Кристина возвращалась домой по Уолтон-стрит, было уже начало двенадцатого.
      Она вдруг почувствовала себя ужасно усталой.
      Последние месяцы были слишком тяжелыми, и этим вечером она в первый раз позволила себе отвлечься. Обильная еда в ресторане «Бык на крыше» и красное вино тоже оказали свое расслабляющее действие. Она не могла дождаться, когда разденется и заберется в кровать.
      Помня о том, что Джейн собиралась лечь рано, Кристина не могла не удивиться, увидев, что в гостиной горят все лампы. Остановившись перед домом, она еще раз взглянула на окна и нахмурилась.
      – Верно, Джейн забыла выключить свет, – пробормотала Кристина, отпирая дверь подъезда и поднимаясь по крутой лестнице на самый верх.
      Кристина возилась со связкой ключей, как вдруг дверь квартиры распахнулась.
      Она отскочила в удивлении и сердито уставилась на Джейн.
      – Честное слово, ты напугала меня… – начала было Кристина.
      Джейн схватила ее за руку, и она умолкла.
      – Здесь твои родители, – зашипела Джейн. – Твоя мать вне себя от ярости… Она не сводит глаз с твоих картин на стенах.
      – О, мой Бог, – прошептала Кристина, бледнея. – Какая же я глупая.

      Холодность в синих глазах матери ослепила Кристину. Она замешкалась в дверях. Силы покинули ее, волна дрожи окатила внутренности. Родители сидели рядом на диване. Вид у них был такой, будто они превратились в гранит. Тяжелое молчание повисло в воздухе. Где-то позади в холле нервно топталась Джейн.
      Кристина не могла двинуться ни вперед, ни назад. Казалось, она, как и ее родители, окаменела.
      – Привет, мама, – наконец пролепетала она. – Папа, какой сюрприз.
      – Очевидно, – ответила Одра таким же ледяным тоном, как и ее взор.
      Кристина сглотнула слюну.
      Винсент гневно смотрел на дочь.
      Вдруг Одра вскочила и принялась быстро ходить по комнате, ненадолго останавливаясь перед картинами Кристины и отрывисто произнося их названия:
      – «Вязы зимой»… «Небо в Ганнерсайде»… «Хафли Бек»… «Живопись Эдит»… А через открытую дверь твоей спальни… – Она резко оборвала, повернулась к Кристине и закончила: – Я вижу «Лилию в Хэдли». – Глаза ее метали молнии. – Ты говорила мне, что продала эти картины. Ты лгала мне, Кристина. Почему? На что ты живешь? Как оплачиваешь счета? Тут происходит что-то нехорошее, что-то очень и очень нехорошее. Я требую, чтобы ты немедленно сказала мне, что именно тут происходит. Немедленно, ты слышишь меня!
      Кристина, пришедшая в себя от сердитых слов матери, сделала несколько шагов вперед, чувствуя, что ей нужно покончить с этим раз и навсегда.
      Она остановилась рядом с Одрой и с силой вдохнула в легкие воздух.
      – Мамочка, я должна тебе что-то сказать, я так давно хотела это сделать… – Она посмотрела на мать, такую маленькую и хрупкую, и ее охватил страх перед силой характера и непреклонностью. Она не смогла продолжать. Самообладание опять покинуло ее.
      Взгляд ярких синих глаз пронзил ее.
      – Я жду, Кристина.
      Захлебываясь словами, Кристина выпалила:
      – Я больше не занимаюсь живописью. Я стала модельером одежды. Я решила, что вести жизнь начинающего художника не стоит. Я хотела зарабатывать деньги. Мои модели очень хорошие, они по-настоящему красивые; я знаю, что они тебе понравятся!
      – Ты бросила искусство, чтобы стать портнихой! – Одра задыхалась, потрясенная до глубины души. Она в изумлении смотрела на дочь. Краски исчезли с ее лица, в глазах застыло недоумение. – Ты бросила искусство! – повторила она. – Ты пожертвовала огромным талантом, чтобы делать красивые вещи для… коммерции. Не могу в это поверить! Просто не могу в это поверить! – Одра качала головой из стороны в сторону, не в силах смириться со столь ужасным фактом. – И это после всего, что я сделала для тебя! – воскликнула она. – После всего, что я сделала, чтобы дать тебе возможность посвятить себя искусству! О Господи, когда я думаю о годах изнурительной работы, об экономии каждого гроша и отказа себе во всем ради тебя, об отдаче себя без остатка тебе одной, в ущерб твоему отцу… – Одра не в силах была продолжать. Она повернулась к Винсенту. Ее лицо исказилось от мучительной боли и грусти, а глаза, потемневшие от обиды, наполнились слезами. – О, Винсент… – Она протянула руку к мужу, почти не видя ничего от туманящих глаза слез, которых не могла сдержать.
      Винсент мгновенно оказался рядом. Обняв и как бы желая защитить, он прижал Одру к себе, одной рукой успокаивающе похлопывая по плечу. Затем тихонько вздохнул и перевел взгляд на дочь, словно бы видел ее впервые.
      Кристина вздрогнула под этим пристальным, холодным, изучающим взглядом. Ее губы начали дрожать.
      Красивое лицо Винсента выражало презрение, зеленые глаза отливали стальным блеском, в них читалась непримиримость.
      – Ты только что разбила сердце своей матери, – сказал он, и голос его задрожал.
      Не говоря больше ни слова, он повернулся к Кристине спиной и повел рыдающую Одру из комнаты.
      Кристина безмолвно смотрела вслед родителям. Через мгновение она бросилась за ними и догнала в холле.
      – Папочка… подожди, – закричала она, протягивая руку и хватая отца за рукав.
      Винсент резко стряхнул ее руку и посмотрел через плечо.
      – Не называй меня папочкой, – выпалил он. – Сегодня я уже достаточно пробыл в твоем обществе, Кристина. Никогда не думал, что доживу до того, что ты жестоко обидишь свою мать.
      Кристина съежилась при этих словах и осталась стоять, словно прикованная к полу, пока мать с отцом пересекали площадку и спускались по лестнице.
      Джейн позади нее прошептала:
      – О Боже, Кристи, как ужасно! С тобой все в порядке?
      Кристина не ответила, и Джейн, обхватив свою дорогую подругу одной рукой, втащила ее внутрь квартиры, а другой рукой закрыла дверь. Она провела Кристину через холл в гостиную и усадила на диван.
      Кристина начала дрожать, ее беспомощный взгляд остановился на Джейн.
      – Я должна догнать их, – начала она и разрыдалась.
      – Перестань, перестань, дорогая, – бормотала Джейн, пытаясь успокоить Кристину. Она опустилась на диван и взяла подругу за руку. – Не нужно идти за ними, ничего хорошего из этого не выйдет, во всяком случае сегодня. – Джейн порывисто обняла девушку и поспешно вышла.
      Она вернулась через минуту с большим носовым платком.
      – Вот, вытри-ка глаза, а я пока приготовлю нам что-нибудь выпить. Думаю, что нам обеим не помешает немного бренди.
      Вытерев слезы и высморкавшись, Кристина приняла от Джейн рюмочку и сделала большой глоток. Затем сказала:
      – Может быть, мне стоит позвонить им немного погодя. Они, должно быть, остановились в студии Тео. Они останавливаются там всякий раз, когда…
      – Нет-нет, они в гостинице, – прервала ее Джейн и охнула. – Вот несчастье, какая же я идиотка! Мне нужно было спросить у твоего отца название гостиницы, когда он упомянул о ней.
      – О, Джейн… – Кристина откинулась на спинку дивана, ее страдание стало непереносимым. – Я просто была уверена, что они в доме на Честер-стрит. Теперь я не смогу их найти.
      – Может быть, они позвонят завтра. – Лицо Джейн просветлело при этой мысли. – Ну конечно, я уверена, что они позвонят.
      – А я так сомневаюсь. Мама убита горем, отец взбешен. – Кристина потерла уставшие глаза и попросила: – Расскажи, что произошло?
      – Они приехали примерно в четверть одиннадцатого. Я весь вечер собиралась лечь пораньше, но телефон звонил беспрерывно. И все такие дурацкие звонки… Сначала Грегори Джойнсон жаловался, что костюм для мамы не гармонирует с подушкой на сцене – зануда. Потом позвонила она, беспокоилась об этих чертовых стоячих воротничках. Не успела я повесить трубку, как объявился Гарри Мэндервилл, чтобы пригласить нас на какой-то идиотский бал для художников в следующем месяце. В полном отчаянии я наконец сняла трубку с рычага. И тут же уснула. Проснулась я оттого, что, надрываясь, звонил телефон внутренней связи. Это был твой отец, сообщивший, что они внизу. Естественно, я попросила их подняться – а что еще я могла сделать? Кроме того, я со сна ничего не соображала, тем более о картинах.
      – Джейн, я ни в чем тебя не виню! – воскликнула Кристина. – Конечно, ты должна была пригласить их. Они хоть сказали, почему очутились здесь? Обычно ни с того ни с сего они не приезжают в город, это не в их правилах.
      – По-видимому, твой отец решил привезти твою мать в Лондон, чтобы доставить ей удовольствие, и они собирались сделать тебе сюрприз. Поэтому и не предупредили о приезде.
      – Если бы они это сделали, мы бы сняли картины и отправили их на фабрику, и они никогда бы ничего не узнали.
      – Сущая правда, – согласилась Джейн и искоса посмотрела на Кристину. – Должна сознаться, что я чувствую себя виноватой. Если бы я не сняла трубку с рычага, они бы до меня дозвонились. Понимаешь, они пытались это сделать. Но так как телефон был постоянно занят, они отправились сначала поужинать, а потом опять принялись звонить. Когда же телефонистка сообщила им, что линия неисправна, они обеспокоились и пришли прямо сюда. Черт возьми, если бы я поговорила с ними, то смогла бы убедить их, что все в порядке, и они появились бы здесь только завтра. У нас было бы время спрятать картины.
      – О, Джейн, пожалуйста, не вини себя. Пожалуйста. Если бы я не пригласила работницу на ужин, то сама была бы дома. В жизни всегда так – если бы да кабы. Ты знаешь это не хуже меня. – Кристина обвела взглядом гостиную уже спокойно добавила: – Полагаю, мама сразу заметила картины.
      – Еще спрашиваешь! Конечно, сразу. Да кто бы их не заметил? Они чуть ли не в натуральную величину. Я тут же поняла, что мы с тобой пара придурков, и бросилась на кухню ставить чайник. Мне до того было тошно, что единственное, на что меня хватило, – это предложить им чай. Час, который мы провели вместе в ожидании твоего возвращения, мало назвать напряженным.
      – Мама расспрашивала тебя, что я делаю?
      – Нет, и отец тоже.
      Кристина взглянула на часы:
      – Я все убеждаю себя, что они позвонят, но напрасно. Не станут они звонить.
      – Завтра позвонят, вот увидишь.
      Кристина кивнула, зная, что Джейн пытается утешить ее. Знала она также, что подруга ошибается.
      Кристина не могла заснуть. И даже не пыталась. Просто лежала в постели, думая о матери, и ожидала наступления утра.
      В семь часов она включила стоящую на тумбочке лампу, придвинула телефонную книгу и нашла номер Майка Лесли. В эти предрассветные часы ее осенило, что если кто и знает, где остановились родители, то это дядя Майк. Дождавшись, когда будет прилично позвонить ему, она набрала его номер в Лидсе.
      – Доктор Лесли слушает, – ответил Майк сразу же, и по его голосу чувствовалось, что он уже давно проснулся.
      – Привет, дядя Майк, это Кристи.
      – Доброе утро, дорогая, я узнал тебя.
      – Извини, что беспокою в такой ранний час, но я подумала, что ты можешь знать, в какой гостинице остановились мама с папой. Прошлым вечером у нас произошло недоразумение и…
      – Отец только что рассказал мне все.
      – Вот как. Значит, тем более ты знаешь, где они.
      – В «Брауна», Кристи. Но отец звонил около получаса назад. Они в этот момент уже расплачивались и возвращались в Йоркшир. Ты не застанешь их.
      – О, черт возьми, – расстроилась Кристина. – А я-то надеялась увидеться с ними утром, чтобы объяснить… – Чувство горького разочарования душило ее, и она не закончила фразу.
      – Возможно, это и к лучшему, что они уехали, милая Кристи. Думаю, будет намного лучше, если ты поговоришь с мамой позднее. Через несколько недель, когда она успокоится.
      – Не думаю, дядя Майк. Мне нужно сделать это в ближайшие два дня. Вчера вечером она была так огорчена и обижена. Разве папа тебе всего не объяснил?
      – Объяснил.
      – Так что ты знаешь, что я бросила живопись и стала дизайнером?
      – Да.
      – И ты тоже этого не одобряешь?
      – Это твоя жизнь, Кристина, и ты должна прожить ее так, как считаешь нужным. Я уверен, что у тебя веские причины поступить так.
      – О, дядя Майк, это правда, правда. Но нужно, чтобы мама поняла. Понимаешь, я не могла позволить ей продолжать содержать меня, просто не могла. Отныне я буду сама о себе заботиться. Мне невыносима мысль о том, что она из-за меня продолжает надрываться в больнице. У меня талант к моделированию одежды, и я не могла упустить шанс добиться в этом деле успеха. Не только для себя, но и для мамы. Я очень хочу вернуть ей свой огромный долг.
      – Ну что ты, Кристи… – На другом конце линии воцарилось молчание, Майк тяжело вздохнул. Затем сказал мягко: – Когда твоя мать делала все это, она не думала о награде. Ее награда заключается в том, что она может гордиться тобой.
      – Может быть, этого достаточно для мамы, но недостаточно для меня, по большому счету. А еще я хочу, чтобы она имела все самое лучшее, что только можно купить за деньги – и у меня не будет покоя, пока она этого не получит!
      – Боюсь, что ты действительно не найдешь себе покоя, – произнес Майк, начиная осознавать происходящее. – В тебе слишком много от Одры. Но я не уверен, поймет ли она когда-нибудь, что ты повторяешь ее.
      – Что ты имеешь в виду? – Кристина крепче сжала трубку. – Мне не совсем ясно, дядя Майк…
      Майк Лесли не ответил на вопрос прямо, а начал издалека:
      – Много лет назад твой отец пришел ко мне, чтобы поговорить о твоей матери; понимаешь, он беспокоился о ее здоровье, тревожился, что она так много работает, на пределе сил. Это было весной тридцать девятого года. Я очень хорошо запомнил время, потому что в том сентябре началась война. Во всяком случае, твой отец сказал тогда, что то, что делает твоя мать, пытаясь обеспечить тебе блестящее будущее, ненормально. Лоретт возразила против такого определения, потому что была уверена, что мы являемся свидетелями проявления силы духа. Да, силы духа, такой высокой и бескорыстной, перед которой нельзя не преклоняться.
      На глаза Кристины навернулись слезы. Моргнув, она смахнула их пальцами.
      – Но это ведь так и было?
      – Да, дорогая. А теперь ты проявляешь силу духа, и мать не сможет остановить ее.
      – Но почему ты говоришь, что мама не поймет, дядя Майк?
      – Потому что она никогда не сможет смириться с тем, что ты бросила искусство, чтобы выплатить ей долг. Для нее это полный абсурд. И если ты станешь уверять ее, что именно по этой причине занялась бизнесом, ее ответ будет очевидным, Кристи. Она будет настаивать на том, чтобы ты вернулась к живописи, потому что не хочет того лучшего, что можно купить за деньги.
      Кристина молчала.
      – Да, – произнесла она после короткой паузы, – возможно, ты прав. Но я обязана делать то, что считаю своим долгом.
      Теперь промолчал Майк.
      В ожидании его слов Кристина услышала, как он глубоко вздохнул.
      – Что ж, значит, быть по сему, – ответил он наконец. – И да благословит тебя Бог, Кристи.

      – Я хочу добиться большого успеха, – заявила Кристина. – И хочу сделать это без промедления. Сейчас же!
      Джейн удивленно уставилась на нее, вытащила изо рта пару булавок и помахала ими в воздухе.
      – Мне бы очень хотелось, чтобы ты не выступала с важными декларациями, когда у меня булавки в зубах. Я их чуть не проглотила.
      – Ой, извини.
      – О'кей. – Джейн широко улыбнулась. – Значит, ты хочешь добиться большого успеха. Я вся превратилась в слух. Расскажи об этом поподробнее, Краудер.
      – Через минуту, – ответила Кристина, направляясь в угол, где Джейн работала над костюмом Далси.
      Была невыносимая послеполуденная июльская жара, и, пытаясь хоть как-то ей противостоять, Джейн связала узлом под грудью розовую хлопчатобумажную рубашку, обнажив талию, и сменила юбку на белые шорты, сняла туфли и чулки и подколола на макушке длинные пшеничного цвета волосы.
      Кристина не могла не отметить, какая хорошенькая ее подруга, несмотря на небрежную прическу, размазавшийся макияж и съеденную помаду. Восхищение и глубокая нежность к Джейн Седжвик захлестнули ее душу. Как же ей повезло с Джейн.
      – Как насчет лимонада? – спросила Кристина, поставив на стол поднос и открывая бутылку. – Ты, должно быть, совсем зажарилась? Здесь настоящее пекло.
      – Точно, думаю, мы должны купить еще один вентилятор. А за лимонад спасибо. – Джейн отошла на несколько шагов от манекена, окинула взглядом костюм, присела на стоящую рядом табуретку и приняла от Кристины стакан. – Ну продолжай, расскажи о своих планах. Зная тебя, готова держать пари, что ты уже все просчитала.
      – Вроде того. – Кристина примостилась на краешке стола. – Мы занимаемся бизнесом десять месяцев и уже многого добились. Но мы могли бы продавать в два раза больше одежды, если бы наладили производство. Нам нужно расширить фирму, сделать ее крупной.
      – Но как?
      – Нанять больше закройщиц и швей, а также конторского персонала, и снять демонстрационный зал в Уэст-Энде.
      – Это будет стоить денег. Даже если ты оставишь в деле мои пять тысяч, нам не хватит Кристи.
      – Знаю. На самом деле потребуется около пятидесяти тысяч.
      Джейн свистнула.
      – Так много! Ничего себе! Хотя, конечно, ты права.
      – Уверена, что права. Просчитала на бумаге. Кроме жалованья, мы должны будем покупать много тканей и других вещей, платить за аренду демонстрационного зала. На прошлой неделе я смотрела несколько из них. Ужасно дорогие, особенно Мейфэр, где как раз мы и должны объявиться.
      – Когда ты говоришь о большой фирме, ты действительно имеешь в виду большую фирму, ведь так?
      – Да. И на высшем уровне. Поэтому пятьдесят тысяч нам надо занять в банке, хотя ни у тебя, ни у меня нет ничего, что мы могли бы представить под залог. Вот если бы твоя мама согласилась стать нашим поручителем – ну знаешь, гарантировать выплату кредита или его превышения, коли дойдет до этого.
      Джейн покачала головой, нахмурилась и закусила губу.
      – Не думаю, что это хорошая идея – я имею в виду обращение в банк. Лучше занять денег у мамы. Думаю, половину нужной суммы она даст нам. А тетя Элспет выложит остальное, потому что она как-то спросила меня, не нужны ли мне деньги для бизнеса. Так что уверена – она согласится, к тому же она твоя большая поклонница.
      – Джейн, было бы замечательно, если бы твои мама и тетя сделали это… Ты действительно думаешь, что они рискнут поставить на меня?
      – Да. Что же касается риска, то вряд ли он существует, и мы все знаем это.
      – И все-таки я бы предпочла, чтобы был заем под проценты, если, конечно, твои родные согласятся. Нам ведь не нужно слишком много партнеров, правда?
      – Ты права. Не то чтобы мама или тетя Элспет стали бы вмешиваться, но удобнее, чтобы они просто одолжили деньги. – Джейн соскочила с табуретки. – Давай пойдем в офис и позвоним маме, – воскликнула она с энтузиазмом. – Она сейчас дома – учит роль. А потом поговорим с тетей Элспет в Монте-Карло. Как замечательно, Кристи, уверена, они обе с радостью согласятся. Вот увидишь. А со следующей недели мы уже сможем размахнуться. Размахнуться по-крупному, так, как ты хочешь, и начать путь к вершинам большого бизнеса. – Джейн пустилась по студии в шотландском танце и, добравшись до двери, помчалась вниз по лестнице, напевая: – Мы движемся к большому успеху, к большому успеху, большому успеху.
      Кристина не спеша последовала за ней и, скрестив пальцы, молила Бога, чтобы подруга оказалась права.
      Она таки оказалась права.
      Далси Мэнвил и ее сестра Элспет Д'Лангер снабдили Кристину Краудер оборотным капиталом, необходимым для расширения бизнеса и переезда в Уэст-Энд.
      Элспет прилетела из Франции через четыре дня после телефонного звонка Джейн. Вместе с сестрой и девушками она несколько раз встречалась с адвокатами. Во время этих встреч было решено, что Кристине потребуются дополнительные деньги на случай непредвиденных обстоятельств. Поэтому ссуда была увеличена до ста тысяч фунтов.
      Кристина еще до конца июля положила деньги на счет своей фирмы в банк после того, как необходимые документы были составлены и подписаны всеми сторонами.
      Здесь-то и началось самое трудное. Кристина очутилась в раздвоенном положении.
      Днем она выполняла роль деловой женщины, давала указания конторским служащим, вела переговоры со швеями, закройщицами, вышивальщицами, делавшими ручную работу, и гладильщицами. Как всегда, она нанимала самых лучших работниц. Люси Джеймс, которая стала заведовать рабочими цехами, помогала ей советами и рекомендациями. Именно она представила Кристине Жизель Ру, предложив сделать ее ответственной за показ в демонстрационном зале. Жизель, как и Люси, была замужем за англичанином и жила в Лондоне с 1952 года. Элегантная, с большим опытом работы, тридцати с небольшим лет, эта женщина заведовала салоном Пьера Балмента в Париже, и на нее вполне можно было положиться. Кристина поручила Жизель подыскать продавщиц, полностью доверяя ее суждению. Когда работа по подбору кадров и инструктаж заканчивались, Кристина отправлялась на поиски демонстрационного зала в Уэст-Энде. Ничего стоящего не попадалось, и она уже готова была пасть духом. Почти потеряв надежду, она вдруг наткнулась на небольшой красивый особняк на Брутон-стрит в Мейфэр.
      Агент по продаже недвижимости вел ее по дому, но, несмотря на ненастный, дождливый субботний день конца августа, Кристина отметила, что комнаты просторные и светлые, особенно на верхних этажах.
      Она сняла особняк, поняв, что он идеально подходит для ее целей. Будучи в хорошем состоянии, он требовал лишь незначительного ремонта.
      Шести этажей с лихвой хватало, чтобы обустроить офисы, рабочие цеха и студию для творческой работы, а также две обширные приемные, граничащие с центральным холлом и идеальные в качестве демонстрационных залов.
      Приемные находились на втором этаже здания. У них были высокие потолки, камины, большие застекленные двери, выходившие на маленькие балконы. Осматривая комнаты, Кристина представляла себе, какими они станут элегантными, когда их декорируют тканями мягких оттенков серого цвета в сочетании с белым, украсят коврами на полу и свешивающимися с потолка хрустальными люстрами.
      Когда же наступал вечер, она становилась художником.
      Долгими часами, после того как фабрика на Кингс-роуд пустела, Кристина трудилась над моделями для своей первой коллекции, носящей ее имя. Это была летняя коллекция, которую следовало представить публике и прессе в начале 1956 года. Оставалось только пять месяцев, чтобы создать шестьдесят пять моделей, так как последние десять месяцев она занималась исключительно тем, что отбирала для клиенток эскизы и ткани, а затем шила туалеты по меркам.
      Моделирование коллекции, в основе которой лежала одна тема, оказалось для Кристины задачей необычайно трудной, но интересной, потребовавшей огромных творческих усилий. Энтузиазм и радость, питавшиеся ее природной энергией, позволяли ей работать в бешеном темпе. Помимо моделирования самих туалетов, Кристина должна была продумать аксессуары. Платье, костюм или пальто обретали законченность, лишь когда была продумана каждая деталь. Хотя Кристина испытывала радостное волнение от того, что дело ее движется так, как она хотела, одно обстоятельство омрачало ее радость. Это было отчуждение, возникшее между ней и родителями.
      После ужасного инцидента в мае она часто звонила им, ездила в Йоркшир и регулярно писала. Отец несколько оттаял, но мать была холодна как лед, так что Кристина решила последовать совету Майка Лесли. Не раскрывая матери истинной причины своего отказа от карьеры художника, состоявшей в страстном желании привнести в ее жизнь комфорт и отдых, она не теряла веры в скорое примирение. Она знала, что Одра слишком сильно любит ее, чтобы долго сердиться. Надеялась Кристина также на влияние отца.
      А пока она делала все, что в ее силах, чтобы родители могли гордиться ею.

      Кристина стояла в холле, соединяющем приемные, и переводила взгляд справа налево. Каждая из комнат была точной копией другой: жемчужно-серые стены и в тон им ковер на полу, покрашенные белой краской камины, французские хрустальные люстры и настенные плафоны, старинные венецианские зеркала.
      Приемные как бы плавно перетекали одна в другую, так, как и было задумано. Кристина кивнула сама себе, довольная впечатлением прохлады и спокойствия, которое создавал жемчужно-серый цвет с небольшими вкраплениями белого. Этот одноцветный интерьер не нарушался ни одной чужеродной краской. Кристина хотела, чтобы ничто не отвлекало посетителей от демонстрационных туалетов и не конкурировало с ними. В залах не было даже цветов: они стояли в других помещениях особняка на Брутон-стрит.
      Повернувшись, Кристина взглянула на букет в холле на пристенном столике в стиле Людовика XVI, составленном исключительно из белых цветов, и еще раз кивнула. Да, все выглядело идеально.
      Она торопливо вошла в одну из комнат и, наверное, в двадцатый раз за этот холодный январский день осмотрела ее, проверяя каждую мелочь.
      Демонстрационная дорожка разделяла зал надвое, с каждой стороны от нее стояли ряды маленьких позолоченных стульев. Кристину охватило радостное возбуждение. Меньше чем через час ее первая коллекция будет представлена миру. Она глубоко вздохнула и сцепила руки, вдруг ощутив неясную тревогу.
      – Мадемуазель…
      Повернувшись, она увидела главную продавщицу-консультанта, стоящую в дверях костюмерной в задней части зала, где модели готовились к показу, который должен был начаться в три часа.
      – Жизель!
      – Я пришла, чтобы пожелать вам bonne chance.Удачи, мадемуазель, – произнесла француженка с теплой улыбкой.
      – Спасибо, – ответила Кристина, тоже улыбаясь, и спросила: – Ведь коллекция в порядке, не так ли?
      Жизель поднесла к губам кончики пальцев и послала воздушный поцелуй.
      – Не просто в порядке, мадемуазель, а великолепна, ослепительна. Когда я работала у Балмента, я всегда говорила мсье, что когда в рабочих цехах царит радость, то в зале непременно будет гром аплодисментов… – Она остановилась, махнула рукой в сторону золоченых стульев и с уверенностью добавила: – А в «Доме Кристины» все ликуют. Значит, можете быть уверены, что вскоре раздастся овация.
      Молоденькая работница высунула голову из костюмерной.
      – Простите, что прерываю вас, мисс Кристина, но мадам Ру срочно нужна.
      – Извините, мадемуазель. – Жизель поспешно ушла.
      Кристина встала спиной к камину, в который раз окинула взглядом зал, холл, смежную с ним приемную, одну дорожку, затем другую. Она представляла себе, как манекенщицы приближаются, поворачиваются, кружатся, останавливаются, позируют, показывая выигрышные детали созданных ею туалетов. Она любила каждый из них и мечтала о том, чтобы зрители отнеслись к ним так же. Кристина спрашивала себя, как ей удалось сделать все это в такое короткое время, и не находила ответа. «Кровь, труд, пот и слезы», – произнесла она шепотом памятную фразу Уинстона Черчилля из детских военных лет.
      Повернувшись, Кристина взглянула на себя в венецианское зеркало над камином. Ей казалось, что она выглядит усталой и измученной, и поэтому она положила на щеки больше румян, чем обычно. Но румяна впитались. Она снова стала бледной. Возможно, в этом был виноват черный костюм, убивающий цвет лица. Ей всегда требовалось больше косметики, когда она одевалась в черное.
      Отступив назад и слегка склонив голову, Кристина оценивающе рассматривала себя и костюм. Красиво скроенный и сшитый, он был шедевром дизайна. Его единственным украшением была белая гардения, приколотая к плечу. Кристина избрала белую гардению своим символом и фирменным знаком.
      Подняв руку, Кристина пригладила волосы и увидела их отражение в зеркале. Они стояли в дверях с неуверенным, робким видом.
      На какую-то долю секунды ей показалось, что это игра воображения, что, конечно же, было не так. Она медленно повернулась к родителям лицом и попыталась что-то сказать. Но не смогла, просто стояла, глядя на них, не в силах сдвинуться с места.
      Мать сделала несколько шагов и тоже остановилась.
      – Мы должны были приехать… мы не могли оставаться дома в такой день, – прошептала она.
      – О, мама…
      – Кристи, дорогая…
      Обе женщины поспешили друг другу навстречу и встретились посреди зала.
      Одра взглянула на дочь, и ее яркие синие глаза наполнились слезами.
      – Я так скучала по тебе…
      Кристина потянулась к ней, обвила руками и крепко прижала к себе, как бы решив никогда больше не отпускать.
      – О, мам, я тоже скучала. Ты даже не знаешь, как сильно.
      Винсент обнял жену и дочь, и все трое немного всплакнули, а потом рассмеялись.
      – Я так рада, что вы приехали, очень, очень рада. Это так много значит для меня. – Кристина пристально посмотрела Одре в лицо и спросила почти шепотом: – Ты простила меня, мама?
      – Мне нечего прощать тебе, Кристи, – ответила та мягким ласковым голосом. – Я была сердита на тебя и ужасно, ужасно огорчена. Но теперь я поняла, что была не права. Как сказал недавно дядя Майк, ты должна была сделать то, что считала нужным. – Губ Одры коснулась нежная улыбка. – Надеюсь, я дала тебе шанс прожить лучшую жизнь, чем моя. Но я не могу прожить ее за тебя. Я поняла это, как и то, что должна помириться с тобой, дорогая.
      Кристина поцеловала Одру в щеку.
      – Сегодняшний день будет самым замечательным в моей жизни, раз ты с папой здесь.
      Повернувшись к Винсенту, Кристина взяла его за руку и поцеловала в щеку.
      – Спасибо, что привез маму и приехал сам. Я очень люблю вас обоих.
      Винсент положил руку на плечи дочери и воскликнул:
      – Мы тоже тебя любим, Кристи, и, когда пришло твое приглашение с запиской, я сказал матери, что мы не имеем права пропустить такой важный день в твоей жизни.

      За одну ночь Кристина стала суперзвездой в международном мире моды. Успех пришел так стремительно, заказы посыпались в таком количестве, что уже через сутки стало ясно, что придется найти дополнительное помещение, увеличить число работниц, закупить большее количество тканей – и все это сразу, немедленно. Времени терять было нельзя.
      Этим занялись Элиза, Жермен и Люси, а Жизель Ру со своим небольшим штатом из демонстрационного салона взяла на себя клиенток, наводнивших особняк на Брутон-стрит.
      Прежняя клиентура Кристины и бесчисленные новые поклонницы ее таланта сделали большие закупки из коллекции. Помимо этого, поступили гигантские заказы из магазинов, так что не только Кристина, но и более опытная Жизель пришла в замешательство.
      Представительница фирмы «Бергдорф Гудман»" из Нью-Йорка была так очарована моделями Кристины, что приобрела значительную часть коллекции, как и консультант мадам Харт в Найтсбридже. Последняя заявила даже, что Кристина – новое явление в мире моды текущего десятилетия, и добавила, что такого сенсационного успеха и популярности не было с тех пор, как Кристиан Диор открыл в 1947 году свой салон и ввел столь знаменитую ныне новую линию в женской одежде. Жизель полностью согласилась с этим.
      – Это правда, мадемуазель, можете мне поверить.
      И Кристина поверила.
      Заказы сулили многие сотни тысяч фунтов. Фирма Кристины сразу стала очень крупной, переместившись одним скачком из бывшей лавки зеленщика на Кингс-роуд в фешенебельный особняк в Мейфэре.
      Причиной невиданной популярности явилась идея коллекции, которую Кристина назвала «Цветочной линией». Это название оказалось весьма удачным, так как обозначило «цветочную» тему, ставшую доминантой показа.
      Вечерние туалеты, изысканные и фантастичные, обязательным элементом имели изображение всевозможных цветов: от экзотических орхидей до самых простых полевых. Когда несколько месяцев назад Кристина задумывала коллекцию, она понимала, что не сможет в одиночку расписать каждую вещь. Поэтому она наняла несколько профессионалов-художников для копирования ее рисунков, потребовав абсолютно точного их воспроизведения.
      На некоторых платьях рисунок был выполнен ею собственноручно, эти оттиски на романтически струящихся шифонах и жоржетах принесли ей настоящую славу.
      В дальнейшем такие наряды станут раскупаться нарасхват и навсегда останутся популярными, принося Кристине в течение многих лет миллионы фунтов и долларов.
      Были в коллекции и другие вечерние платья из тяжелого шелка с цветочным элементом, расположенным на юбке спереди или сзади, либо на корсаже или на одном плече; иногда мотив повторялся на юбке и корсаже. И этот единственный цветок всегда был в обрамлении узорной вышивки и напоминал драгоценный камень. Спрос на подобные модели тоже был огромен, причем цена никого не останавливала.
      Вечерние туалеты из «Цветочной линии» были роскошными и очень женственными. Видя их впервые, многие не могли сдержать возгласа восхищения. Они были самых разных цветов – от белого и нежных пастельных оттенков до ярко-красного, желтого, сапфирового и черного, который Кристина пропагандировала.
      Цветочная тема стала появляться и в дневной одежде. Костюмы, пальто и платья имели узкий низ и свободного покроя верх, с широкими плечами, но не квадратными, а мягко закругленными, своей формой напоминая цветок на изящном стебле.
      В некоторых случаях дневная одежда была строгой, безупречного покроя и исполнения, с едва ли не архитектурной четкостью линий, что делало ее в высшей степени элегантной.
      Ткани использовались легкие и включали в себя различного вида шелк, хлопок, лен и тонкие шерстяные крепы. Расцветки отличались чистыми тонами, часто яркими, с разнообразными оттенками розового или розовато-лилового, светло-голубого, а также зеленого – от ярко-изумрудного до мягкого лимонно-салатного. К каждому изделию, будь то дневная одежда или вечерняя, подбирались необходимые сопутствующие предметы, что придавало ему законченный вид.
      Кристина не только приобрела широкую известность у публики, но и стала любимицей прессы. Репортеры души в ней не чаяли. Редакторы журналов «Вог», «Харперс базар» и «Куин» были опытными, многое на своем веку повидавшими женщинами. Провести их не представлялось возможности, они с меткостью отличали халтуру от истинного таланта, появление которого они приветствовали. Именно они сразу же поняли, что Кристина не из тех, кто быстро расстанется с успехом, и что ее известность будет только расти.
      Что же до популярных газет, то они тоже восторгались Кристиной.
      Она стала для них излюбленной темой. Еще бы – открытая звезда, по которой все сходили с ума – молодая, талантливая, красивая, и при этом из самой обычной семьи, девушка из провинции. Это делало ее особенно привлекательной, так как читатели могли отождествить себя с ней и, безусловно, с Винсентом и Одрой, которых многие журналисты сфотографировали на открытии коллекции в январе.
      Кристина наслаждалась успехом и какое-то время грелась в лучах славы, продолжая, однако, твердо стоять на земле. В глубине души она считала, что самое лучшее во всем этом это, что родители наконец-то могли ею гордиться. Она никогда не забудет выражение их лиц, когда они смотрели на великолепных манекенщиц, проходящих по демонстрационной дорожке, под гром аплодисментов в сверкающем свете прожекторов В тот же вечер, после того, как трое Краудеров отобедали с тремя Седжвиками, Джейн сказала Кристине:
      – Твои были вне себя от счастья и гордости, Кристи. Во время сеанса я думала, что они просто лопнут от гордости, и мне показалось даже, что в глазах твоего отца стояли слезы.
      Кристина улыбнулась и кивнула, а потом передала Джейн чудесные слова матери.
      Еще многие недели спустя эти слова продолжали звучать в душе Кристины. После показа, на приеме с шампанским, Одра подошла к дочери и со слегка виноватой улыбкой торжественно произнесла:
      – Это нечто намного большее, чем просто шитье одежды, Кристи. Это искусство!
      Хотя Кристина и обещала взять в феврале отпуск и поехать с Джейн во Французские Альпы, ей удалось выкроить для лыжного курорта лишь уик-энд. В доме моды было слишком много дел, и она не могла оставить без внимания свой процветающий бизнес.
      Но за те четыре дня, которые она была с Джейн в горах, ей удалось отдохнуть и прекрасно провести время. Возле девушек увивалось множество поклонников, приглашавших их по вечерам на коктейли или на фондю, после чего они иногда отправлялись потанцевать в один из сельских альпийских баров.
      Кристина не умела кататься на лыжах и даже не желала попробовать, но с удовольствием наблюдала за тем, как спортивная Джейн носится по склонам. Ее подруга была отличной лыжницей и прекрасно каталась на коньках. В воскресенье после полудня, сидя у открытого катка, Кристина не могла оторвать восхищенных глаз от Джейн, скользящей в пируэтах по льду.
      Именно тогда Кристину осенило, что женщинам нужна удобная одежда, свободная и не стесняющая движений. В ее голове стали созревать новые замыслы зимней коллекции. Дар предвидения и способность предсказывать будущие направления моды окажутся в дальнейшем еще одним секретом ее успеха. Именно этот дар вознесет Кристину к высотам, доступным только поистине блестящему таланту.
      Замыслы, родившиеся на катке в Альпах, нашли свое воплощение на чертежных досках в мансарде на Брутон-стрит сразу же по возвращении Кристины в Лондон. Она отдавала себе отчет в том, что для того, чтобы коллекция была готова для показа в сентябре этого года, к ее изготовлению нужно приступить в мае. Поэтому остаток февраля и весь март Кристина работала, не поднимая головы, как, впрочем, и Джейн.
      Джейн делала блестящую карьеру дизайнера театральных костюмов. Костюмы, изготовленные ею для матери и остальной труппы к пьесе о королеве Елизавете, заслужили высокую оценку, и Джейн получила заказ на костюмы для другого спектакля в Уэст-Энде. Всю весну 1956 года она посвятила также работе над гардеробом для фильма студии «Элстри», после чего планировала на несколько месяцев отправиться в Нью-Йорк. Недавно она подписала контракт на изготовление костюмов для мюзикла на Бродвее, которому сулили огромный успех. Естественно, Джейн считала эту работу интересной и престижной и с нетерпением ждала поездки на другую сторону Атлантики.
      Но, несмотря на занятость, подругам удавалось вести активную светскую жизнь. Весна и лето во многих отношениях оказались для обеих самым горячим временем, какое до той поры им пришлось пережить.
      В начале мая Ральф Седжвик пригласил девушек погостить на вилле, которую он и Далси сняли на юге Франции на июнь.
      – Давай поедем, – сказала Джейн. – Отдых нам не повредит, особенно тебе, а Больесюр-Мер – такое красивое место. И послушай, Краудер, после нескольких дней отдыха мы сможем нанять машину и поехать в Грас, чтобы ты выяснила все, что тебя интересует в связи с этой твоей мечтой о духах.
      – Отлично! – воскликнула Кристина. – Прекрасная мысль! Завтра позвоню твоему отцу, чтобы поблагодарить его и принять приглашение.
      Следующие несколько недель Кристина занималась исключительно духами, которые собиралась продавать под фирменным знаком «Кристина». Ее имя уже приобрело известность по обе стороны Атлантики, и она знала, что идея с духами своевременна.
      Говоря по правде, мысль о них родилась в голове Жизель Ру сразу же после огромного успеха в январе.
      – Вы должны иметь свои духи, мадемуазель, – сказала она тогда Кристине. – Это традиция великих модельеров… Диор, Шанель, Балмен, Баленсиага, Живанши. Да-да, вы должны сделать это, обязательно должны. Это важно, мадемуазель.
      – Но как? – спросила Кристина. Сама идея сразу же увлекла ее своими огромными возможностями.
      – Прежде всего, мадемуазель, вам необходимо выбрать те ароматы, которые вам нравятся. Особый аромат цветов, ваших любимых цветов. Возможно, розы, фиалки, жасмина. Затем вы должны поехать в Грас, мадемуазель. Это центр французской парфюмерной индустрии, там они создадут ваши фирменные духи «Кристина».
      Кристина поблагодарила Жизель и пообещала подумать. Она была слишком занята дизайном зимней коллекции, чтоб последовать совету немедленно, но поставила его в самом верху списка будущих проектов.
      Теперь же, в связи с июньской поездкой во Францию, Кристина попросила Жизель связать ее с теми, кто создавал духи и работал в Грасе. Та немедленно списалась со знакомым в Париже.
      – Гардения! – сказала Кристина Джейн, когда они во второй половине июня ехали во взятой напрокат машине в Грас. – Это должна быть гардения. Именно к ее аромату я все время возвращаюсь. Он пробуждает воспоминания, возможно, потому, что мама всегда душилась духами с запахом гардении, когда я была ребенком. Они так и назывались – «Аромат гардении», и миссис Белл обычно покупала их ей в подарок.
      – Мне тоже нравится запах гардении, – ответила Джейн, – но ты должна придумать для них название получше, чем просто «Гардения». Это слишком приземленно. Нужно что-то более броское.
      – «Синяя гардения», – предложила Кристина.
      – Нет, был фильм с Аланом Лэддом, который назывался…
      – «Синий георгин» – парировала со смехом Кристина. – Послушай, Джейн, мне все-таки нравится «Синяя гардения». Звучит красиво, и потом у моей мамы самые синие глаза на свете…
      Джейн улыбнулась.
      – Ну тогда пусть будет «Синяя гардения». Мне тоже нравится такое название, тем более что ты называешь духи в честь своей чудесной мамы. – Джейн принюхалась и высунулась из окна машины. – Боже, я чувствую запах цветов! Должно быть, мы почти приехали. – Она сбавила скорость.
      – Да, приехали, – воскликнула Кристина. – Посмотри, вон уже виден Грас. Не пропустить бы наш отель. Мы остановимся в «Ле-Режант», его порекомендовала Жизель.
      Кристина и Джейн провели три дня в Грасе, чудесном городке, расположенном в приморских Альпах, высоко над Каном. Этот очаровательный старинный город со всех сторон окружали великолепные поля цветов и изумительные сады с розами. В нем родился Фрагонар, великий французский художник, в городе находился музей Фрагонара, в который, само собой разумеется, девушки отправились при первой же возможности. Они также долго бродили вокруг величественного готического собора и посетили множество знаменитых парков.
      Но большую часть времени они провели на различных парфюмерных фабриках, где смотрели духи и проводили переговоры с их изготовителями. В конце концов Кристина остановилась на двух ароматах. Изготовленные специально для нее духи должны были поступить в продажу на следующий год. Первые имели в своей основе запах гардении, вторые – роз и соответственно назывались «Синяя гардения» и «Кристина».

      – Думаю, что никогда не видела Хэдли-Корт таким красивым, как сегодня! – Кристина с улыбкой повернулась к отцу Джейн. – Цветы и свет свечей создают волшебный эффект, сады кажутся воздушными в мерцающем свете, который льется из дома.
      Прославленный актер, высокий, стройный, чем-то напоминающий профессора, проследил за взглядом гостьи, которым та окинула лужайки, окружавшие его загородный особняк в Адлингтоне в Кенте.
      – Да, сады действительно выглядят необычно, особенно если смотреть на них с этой террасы. Этим вечером они как черное сукно на сцене – слишком совершенны, чтобы казаться настоящими. Уверен, что нет ничего прекраснее английского летнего вечера, сменившего чудесный летний день, – ответил Ральф, и его мелодичный голос разносился эхом в теплом воздухе.
      Это был один из самых знаменитых голосов английской сцены, и Кристина готова была слушать его бесконечно.
      – Ты сказала «волшебный», Кристи, а я и впрямь думаю, что нынче не обошлось без волшебства, – продолжал Ральф. – Воздух напоен чудесным ароматом, и нет ни дуновения того ужасного ветра, который часто здесь бывает. Да, нам повезло. Для праздника в честь Джейн погода идеальная. – Повернувшись к Кристине, Ральф Седжвик отеческим тоном спросил: – А ты хорошо провела время, дорогая?
      – О да, Ральф, большое спасибо. Это был великолепный вечер, но мне немного грустно оттого, что Джейн уезжает в Нью-Йорк почти на полгода. Я буду ужасно скучать по ней. О черт, это так эгоистично с моей стороны! Я уверена, что вы с Далси тоже будете тосковать, когда она уедет.
      – Конечно, – признался Ральф. – Очень надеюсь, однако, что нам повезет с бродвейской постановкой, пока она там. Девид Меррик хочет, чтобы мы играли в новой комедии. Наш американский агент сообщил недавно об этом. А ты, Кристи, разве не собираешься в Штаты в октябре? Мне кажется, Далси об этом упомянула. Или я ошибаюсь?
      Кристина подавила улыбку. Рассеянность Ральфа давно была поводом для шуток в семействе Седжвиков. Джейн всегда говорила, что единственное, что в состоянии запомнить ее отец – это роль в пьесе.
      – Нет, вы не ошибаетесь, Ральф. Я действительно надеюсь поехать в Америку в это время. Моя одежда имела успех в Нью-Йорке, и Бергдорф Гудман пригласил меня показать зимнюю коллекцию, но, конечно, после того, как состоится демонстрация ее в Лондоне.
      – Прими мои поздравления, Кристи, это замечательно. – Ральф сжал руку Кристины. – Должен признаться, что я очень горжусь тобой и маленькой Джейни. Вы столько добились после окончания колледжа.
      – Вот ты где! – раздался голос Джейн.
      Кристина и Ральф повернулись. Джейни выпорхнула из балконной двери на террасу. Казалось, ноги ее едва касаются пола. Этим вечером она была необыкновенно счастливой и обворожительной. Ее платье от «Кристины» было сшито из кружев и казалось мягким, подернутым дымкой, розовым переливающимся облаком. Пышная юбка, отделанная двойными узелками (символом любви и преданности) сверкала серебряными и жемчужными блестками.
      – Я повсюду искала вас. Вы как пара старых ворчунов. Стоите здесь и смакуете свою выпивку… и, без сомнения, сплетничаете, – рассмеялась Джейн. – Что я пропустила? Нет, не трудитесь пересказывать. Вам следует быть в доме и кружиться в танце. – Она взяла отца под руку. – Должна сказать, папа, ты нашел оркестр суперкласса. Они сказочно отбивают ритм. Никто не может устоять, танцуют все. Ну давайте пойдем внутрь, подрыгаем ногами.
      Ральф снисходительно посмотрел на дочь.
      – Боюсь, я немного устарел для такого занятия, – заявил он. – К тому же там слишком жарко. Мы с Кристиной предпочитаем свежий воздух.
      Седжвик опять повернулся в сторону сада, опустил руку в карман смокинга и достал золотой портсигар.
      – Кстати, где твоя мать? – закурив, спросил он. – Только не говори мне, что она тоже прыгает как сумасшедшая. Надеюсь, она этого не делает – в такую жару и в ее возрасте.
      Джейн захихикала.
      – Честное слово, папа, ты говоришь так, будто мама действительно старая. Ей всего-то пятьдесят один год. Хотя она и правда не танцует. Она разговаривает с Майлсом, который недавно приехал, и притом один… – Джейн выдержала драматическую паузу, закатила глаза и скорчила гримасу.
      – Так Майлс здесь! – Интонация Ральфа и весь его вид свидетельствовали о том, что он доволен.
      – Конечно здесь, – прозвучал от двери веселый мужской голос.
      – Майлс, старина! Как замечательно, что ты смог выбраться! – Ральф поспешил навстречу другу.
      Мужчины обменялись рукопожатием. Они познакомились совсем недавно, но сразу же полюбили друг друга.
      – Мне так жаль, что я не успел к ужину, – посетовал Майлс. – Меня задержали в городе, и я ничего не мог с этим поделать. Ты ведь знаешь, как это… в моем положении… – Он оставил фразу незаконченной, как бы намекая, что задержка произошла из-за дела государственной важности, не подлежащего обсуждению и в высшей степени секретного. Майлс знал, что у него нет необходимости объяснять свое опоздание. Политическим деятелям обычно прощали такое маленькое прегрешение, как, впрочем, и многое другое. Теперь он взглянул на Джейн, с которой уже поздоровался в доме, и снова приветствовал ее легким кивком.
      – Ты действительно уверен, что не хочешь чего-нибудь съесть? – спросил Ральф. – В буфетной еще обслуживают. И уж, конечно, я должен принести тебе что-нибудь выпить. Что бы ты хотел? – Ральф остановился, поняв, что внимание Майлса сосредоточено на ком-то позади него.
      – Как это невежливо с моей стороны, Кристина, дорогая. – Ральф с виноватым видом повернулся. – Не стой там сзади. Иди сюда и познакомься с Майлсом.
      – Да, вы должны познакомиться со мной, – сказал Майлс, выходя на середину террасы.
      – Извините, пойду-ка я выпью бокал шампанского. – Джейн ретировалась.
      Кристина медленно двинулась вперед, завороженная голубым сиянием пристально глядящих на нее глаз. Она почувствовала внезапное стеснение в груди.
      Наблюдая, как она приближается, Майлс Сазерленд подумал, что никогда еще не встречал столь очаровательной молодой женщины. Ее каштановые волосы были зачесаны наверх, образуя корону из локонов, – необычайная прическа, чем-то напоминающая сороковые годы. Тем не менее она очень шла ей. Бледно-серое платье из шифона, напоминающее греческую тунику, обнажало плечо. Ожерелье и в тон ему серьги из серых камней, повторяющие тоном огромные серые сияющие глаза, казалось, освещали ее лицо. Опалы? Лунные камни? Он не мог определить с уверенностью.
      Уловив в ней некоторую застенчивость, он улыбнулся, желая, чтобы она почувствовала себя непринужденно.
      Ральф откашлялся.
      – Кристина, разреши представить тебе Майлса Сазерленда, одного из наших блестящих политиков, о котором, я уверен, ты наслышана. Майлс, это Кристина Краудер, близкая подруга Джейн. Они живут вместе. Говоря по правде, мы считаем ее членом нашей семьи.
      – Здравствуйте, – сказала Кристина.
      Майлс взял прохладную узкую руку и задержал в своей, все крепче сжимая, не желая выпускать ее. Он сразу же понял, что хочет, чтобы эта женщина принадлежала ему.
      – Очень рад познакомиться с вами, – сказал наконец Майлс. – Много слышал о вас от своей сестры. Она предпочитает ваши платья.
      – От вашей сестры? – повторила Кристина, чувствуя себя идиоткой, так как не знала, кем была его сестра.
      – Да, Сьюзен Рэдли.
      – Леди Рэдли? – Кристина совсем стушевалась.
      Майлс улыбнулся, будто забавляясь.
      – Да. – Он взглянул на Ральфа. – Я бы не отказался что-нибудь выпить, старина. Если бы ты показал мне, где бар, я бы…
      – Нет-нет, оставайся здесь. Чего бы ты хотел?
      – Скотч и, думаю, немного содовой. Спасибо.
      Ральф Седжвик посмотрел на Кристину.
      – Ты не притронулась к коньяку, дорогая. Может быть, предпочитаешь что-нибудь другое?
      – Пожалуй. Я бы с удовольствием выпила шампанского. – Кристина вдруг испугалась, что Ральф уйдет, и она останется наедине с этим мужчиной, который не сводил с нее гипнотического взгляда.
      Так и случилось. Майлс улыбнулся как будто бы ленивой улыбкой, и взгляд его стал вопрошающим, словно он искал ответ на какой-то вопрос. Затем он вытащил пачку сигарет и молча предложил ей одну. Кристина покачала головой.
      Чиркнув спичкой и затянувшись сигаретой, Майлс заметил насмешливо снисходительным тоном:
      – Фотографии в газетах показывают вас не с лучшей стороны, знаете ли… Кроме того, на них вы выглядите значительно старше. Скажите, как вы находите нашу прессу? Мне она иногда кажется надоедливой.
      Кристина проигнорировала завуалированный комплимент и, тщательно взвешивая слова, ответила:
      – Я нахожу прессу отличной, большое спасибо. В отношении меня она ведет себя прилично, но ведь я не блестящий политик, с которым связаны новости национального масштаба.
      – Ваша взяла! – Майлс рассмеялся и, подойдя к ней поближе, с беззаботным видом облокотился на балюстраду. – Это ожерелье на вас… лунные камни?
      – Нет, просто стекло. Я люблю их за молочный оттенок.
      – А вы носите опалы?
      Кристина, покачала головой.
      Взгляд Майлса был оценивающим, дерзким, но Кристина, к своему удивлению, выдержала его.
      – А вам стоило бы, знаете ли, – после паузы быстро и тихо сказал Майлс. – Опалы в сочетании с такой необыкновенной кожей, такими удивительными глазами… – Он не закончил фразы.
      Кристина была ошеломлена. Она не нашлась что ответить. Пол поплыл у нее под ногами, и она вынуждена была присесть на балюстраду.
      Майлс Сазерленд не мог оторвать от нее глаз. Она так сильно его завела, как никто уже много лет. Он испытывал странное волнение. Физическое влечение сделалось горячим и неотступным.
      К огромному облегчению Кристины, на террасе появился Ральф с напитками.
      Она сидела, потягивая шампанское, прислушиваясь к звукам голосов, – мужчины обсуждали вопросы британской политики. Но она не слышала того, о чем они говорили. Она изучала Майлса Сазерленда, недоумевая, что в нем так взволновало ее. Может быть, то, что он знаменит? Сила личности? Обаяние? Вряд ли. Не был он и самым красивым из встречавшихся ей мужчин, хотя лицо его было не лишено привлекательности – эдакое умное худощавое лицо из неровных плоскостей и углов. Волосы темно-русые с нитями седины на висках. Стройный, не намного выше ее, всего лишь на дюйм или около того.
      Гипнотизм исходил от его глаз. Красивого голубого цвета, они напоминали английское небо в летний день.
      Кристина стала вслушиваться в разговор, отдаваясь во власть голоса Майлса, впитывая его и запоминая все оттенки и модуляции. Она представила, как он выступает в Палате общин.
      Внезапно Майлс оказался перед ней.
      – Доброй ночи. Очень приятно было познакомиться с вами. – Голос его был безразличным.
      Кристина соскользнула с балюстрады, взяла протянутую ей руку и быстро пожала.
      – Я тоже получила большое удовольствие от встречи с вами, – ответила намеренно бодро.
      Позднее, лежа в постели, она раздумывала над тем, почему испытывает чувство такой разочарованности и покинутости.

      – Каким же надо быть нахалом, чтобы влезть куда не просят да еще пытаться соблазнить тебя!
      – Он никуда не влезал, – поправила подругу Кристина. – Только позвонил мне на Брутон-стрит. И не пытается он соблазнить меня.
      – Нет, пытается.
      – Не говори ерунды, Джейни. За ленчем? – Кристина начала смеяться.
      – После ленча, – с яростью закричала Джейн. – Французы называют это matinee.
      – Но ведь это Лондон, а не Париж, ты не забыла?
      Джейн нервно кусала нижнюю губу.
      – Господи, у мамы был бы припадок, если бы только она узнала. Ведь в конце концов ты познакомилась с ним у нас, в Хэдли.
      – Надеюсь, ты не собираешься ей рассказывать? – В голосе Кристины прозвучал ужас.
      – Конечно, нет – Джейн посмотрела на подругу с удивлением. – Господи, иногда ты бываешь такая глупая, Краудер… и определенно будешь чертовски глупой, если свяжешься с Майлсом Сазерлендом.
      – Почему?
      – Потому что он опасен. Эмоционально опасен. Я интуитивно чувствую это.
      – Это ты ведешь себя глупо, да к тому же сочиняешь. Каким образом он может быть опасен для меня? – потребовала ответа Кристина.
      – Он женат, это во-первых.
      – Он расстался с женой и не живет с ней. Все это знают. В свое время об этом писали все газеты.
      – Но он не разведен, Кристи.
      – Не понимаю, зачем ты все это говоришь, Джейн, правда, не понимаю. Майлс кажется хорошим человеком, я уверена в его порядочности и благородстве.
      – Держу пари, что он скотина. – Джейн резко расхохоталась.
      Кристина поглядела на нее в изумлении.
      – Не знаю, что на тебя сегодня нашло. Откуда такие поспешные выводы?
      Джейн не сводила взгляда со своей близкой подруги.
      – О'кей, давай рассмотрим несколько фактов. Майлс Сазерленд мужчина приятной наружности, не лишенный обаяния и на всех вечеринках находится в центре внимания, с этим нельзя не согласиться. Но давай не забывать и о том, что он любит также находиться в центре внимания и в Палате общин и что он блестящий и честолюбивый политик.
      – Не уверена, что понимаю, к чему ты клонишь, Джейни.
      – О, ради Бога, Кристина, ну не делай из себя тупицу! Так случилось, что в его жизни уже есть женщина по имени Кандида Сазерленд, являющаяся его женой и матерью троих его отпрысков. Которая, так уж тоже случилось, является дочерью, вернее, единственной наследницей ведущих британских промышленников. У нее денег куры не клюют, и если…
      – Мне все это известно.
      – И ты можешь быть абсолютно уверена в том, что Майлс Сазерленд хорошо знает, с какой стороны его хлеб намазан маслом, моя милая. О да! Когда мужчина – член парламента и ведущая фигура в лейбористской партии и перед ним блестящая карьера, деньги жены оказываются как нельзя кстати. Неужели ты думаешь, что он собирается поставить все это на карту ради…
      – Джейн, прекрати! – взволнованно воскликнула Кристина. – Ты несешь околесицу. – Она деланно рассмеялась и с удивлением посмотрела на Джейн. – Послушать тебя, так каждый думает, будто у нас с ним бурный роман, тогда как…
      – Держу пари, ему бы этого хотелось! Майлс Сазерленд мне кажется чересчур напористым.
      – Тогда как я едва знакома с этим человеком. Кроме того, он всего лишь пригласил меня на ленч.
      Фиалковые глаза Джейн сощурились.
      – Когда такой человек, как Майлс Сазерленд, приглашает на ленч такую женщину, как ты, он имеет в виду только одно, и это, конечно, не желание угостить тебя приличной едой.
      – Я пойду с ним на ленч, Джейн, что бы ты ни говорила, – твердо заявила Кристина.
      – И очень зря… ты просто не сможешь справиться с этим.
      – С чем?
      – С его чертовски роковым обаянием, гладкими речами и прочей ерундой. Не забывай, что он из политиков, а у них язык хорошо подвешен, как говорит моя мама.
      – Я могу сама о себе позаботиться, Джейн.
      – Нет, не можешь.
      Кристина заговорила медленно, почти задумчиво:
      – Когда-то у моей мамы была подруга, Гвен. Маленькой я звала ее тетя Гвенни. Так вот, когда они были девушками, то очень дружили – обе работали медсестрами в инфекционной больнице в Рипоне. Гвен никогда особенно не нравился мой папа, что, естественно, приводило в ярость маму, а потом Гвен вышла замуж за одного прощелыгу по имени Джефри Фримантл. Джефри тоже поспособствовал тому, чтобы их дружба разладилась, как и мой отец. – Кристина остановилась и глубоко вздохнула. – Так вот, я не хочу, чтобы то же самое произошло и с нами, Джейни. Я правда не хочу этого. Так что давай прямо сейчас заключим соглашение, что мужчины никогда не встанут между нами. Попытаемся подняться над этим. Что ты скажешь?
      – О, Кристи, дорогая, конечно, я полностью с тобой согласна! Мы не должны допустить, чтобы мужчины, с которыми нас сводит жизнь, омрачали нашу дружбу.
      В тот же вечер, позднее, Кристина и Джейн отправились поужинать в «Ле Матело» в Белгрейвии. Им нравилось это маленькое бистро с морским интерьером и непринужденной атмосферой, так как напоминало о поездке на юг Франции месяц назад.
      Потягивая белое вино в ожидании первого блюда, Джейн спросила:
      – Что с ней случилось?
      – С кем? – удивилась Кристина.
      – С подругой твоей матери Гвен.
      – О Господи, Джейн, это действительно довольно грустная история. Ее жизнь с этим типом Джефри оказалась не слишком-то счастливой. Начать с того, что он был из тех, кто бьют своих жен.
      – Как это ужасно! – воскликнула Джейн.
      – Да, это было ужасно. – Кристина облокотилась на стол. – Я была совсем маленькой, когда мама стала подозревать неладное, по крайней мере, так она сказала мне, когда я выросла. Видишь ли, с бедной тетей Гвен постоянно случалось что-то ужасное. Она падала с лестницы погреба и все в таком духе. Маму это стало беспокоить. Сначала она думала, что Гвен больна – что у нее опухоль мозга или что-нибудь еще, а потом вдруг ее осенило. И она напрямую спросила Гвен. Та, конечно, все отрицала, и после этого мы перестали видеться с ней.
      – И какова же ее дальнейшая судьба? – спросила Джейни.
      – Как-то во время войны она пришла навестить нас. Неожиданно. Я очень хорошо помню это, потому что она принесла мне красивые стеклянные бусы. В то время мне, должно быть, было лет десять или одиннадцать. Во всяком случае, она пришла к чаю и осталась на весь день, а когда я ушла спать, она рассказала обо всем маме. Думаю, к тому времени у нее кончилось всякое терпение. Мама убедила ее переехать к родителям, хотя, полагаю, для этого потребовалось немало усилий. – Кристина откинулась назад и отпила вина.
      – Продолжай, – попросила Джейн. – Не тяни, сделай милость.
      – Потом мама поговорила с Чарли, братом Гвен, и он объявил этому мужу, что лучше ему больше близко не подходить к Гвен. И тот не подходил.
      – И она получила развод?
      – Нет. Джефри погиб во время войны. Он не был в армии, просто оказался здесь, в Лондоне, по какому-то делу, вероятно, году в сорок четвертом, и попал под бомбежку.
      – А где Гвен сейчас? Что случилось с ней потом?
      Кристина улыбнулась.
      – Ее история имеет счастливый конец, Джейни. Она вышли замуж за моего дядю Майка в пятьдесят втором году. К этому времени он овдовел и был очень одинок. Именно моя мама уговорила его прийти к нам на обед и пригласила Гвен. Понимаешь, много лет назад они любили друг друга. И, думаю, можно сказать, что наконец вернулись к тому, на чем расстались.
      – Ну это вряд ли, – рассмеялась Джейн. – Хотя, конечно, приятно, что жизнь подруги твоей мамы наладилась. Бедная женщина. – Она помолчала и спросила: – Кристи, а как насчет Майлса…
      – Что насчет Майлса?
      – Когда у тебя с ним ленч?
      – В пятницу, послезавтра.
      Джейн скривилась.
      – В этот день я улетаю в Нью-Йорк, и, поскольку у меня билет на десятичасовой рейс, позвони мне днем и расскажи обо всем, что случится. Доставь удовольствие!
      Кристина расхохоталась.
      – Ох, с тобой невозможно говорить серьезно. Ничего не может случиться… Но в любом случае я позвоню тебе, чтобы убедиться в том, что ты благополучно прибыла в старый добрый Манхэттен.
      – Ты считаешь Майлса таким уж неотразимым, Кристи? Я хочу спросить, тебя очень влечет к нему? – попыталась разговорить подругу Джейн.
      – Я считаю его привлекательным, – пробормотала Кристина как можно равнодушнее, не смея открыть свои истинные чувства.
      Майлс отменил ленч в самую последнюю минуту.
      – Ужасно сожалею, что приходится сделать это, – извинился он, позвонив Кристине в пятницу утром, – но я не смогу встретиться с вами сегодня в назначенное время. Возникли кое-какие проблемы. Простите меня, Кристина. Может быть, перенесем встречу на другой раз?
      – О! – только и сказала Кристина, сжав телефонную трубку. Она сидела за своим рабочим столом в студии на Брутон-стрит.
      – Послушайте, у меня есть гораздо лучшая идея! – воскликнул Майлс, как будто эта идея пришла ему в голову только что. – Почему бы нам не поужинать на следующей неделе? Глядя на свой календарь, я вижу, что с ленчем у нас ничего не выйдет. Как насчет ужина во вторник вечером?
      – Я бы не против, но, увы, не смогу, – ответила Кристина с искренним сожалением. – Уезжаю в Париж в понедельник.
      В смехе Майлса прозвучало недоверие.
      – Париж в июле? Вы обнаружите, что все горожане оттуда сбежали. Там не будет никого, кроме американских туристов.
      – Я еду по делу, – мягко объяснила Кристина, чувствуя такое разочарование из-за отмененного ленча, что сдавило горло.
      – Бизнес или удовольствие, Париж всегда остается моим любимым городом. Когда вы рассчитываете вернуться?
      – Дней через десять.
      – Я позвоню, скажем, через две недели? Вас это устроит, Кристина?
      – Чудесно, Майлс.
      Повесив трубку, она долгое время сидела, уставившись на телефон. Ее встревожило, что он пробудил в ней такие бурные чувства.

      Хотя Кристина больше не писала пейзажей, окружающий мир представлялся ей сочетанием различных оттенков света. Всю первую неделю в Париже ей казалось, что каждый день лучезарен. Выходя из отеля «Ритц», где она остановилась, чтобы отправиться на ту или иную встречу, она не уставала дивиться сияющему небу, подобному шатру из бледно-голубого шелка, раскинувшемуся над самым красивым городом земли.
      Погода была превосходной – мягкой, солнечной, без той удушливой влажности, которая делала Лондон таким невыносимым. И все же, несмотря на восхищение лучистыми небесами, игрой солнечных бликов Сены, проникающих через пышные зеленые кроны деревьев и отбрасывающих золотой отблеск на широкие бульвары и старинные здания, у Кристины не возникало желания запечатлеть увиденное на холсте.
      В памятный день, когда Кристина решила бросить живопись, она дала себе зарок, что не будет тосковать по ней, не станет мучиться раскаянием, и теперь ни о чем не жалела.
      В некотором отношении она испытывала даже облегчение от того, что ей не нужно бороться за то, чтобы сравняться с прославленными художниками, хотя ее мать всегда считала, что она сумеет это сделать. Но ведь никто не смог бы превзойти Уильяма Тернера, величайшего английского пейзажиста девятнадцатого века, который с таким блеском передавал на холсте все оттенки света. Или Ван Гога, или Ренуара, или Моне.
      Кристина действительно получала много радости от своей работы – дизайна модной женской одежды, которая постоянно требовала от нее решения трудных творческих и административных задач.
      Вполне естественно, что исключительное признание, которое она получала, доставляло ей огромное удовольствие, а деньги, которые она зарабатывала, не просто приносили удовлетворение, но и открывали перед ней самые широкие перспективы. Она знала, что к концу года сможет отдать долг Далси и Элспет. Но самым важным было то, что ее мать наконец-то оставила работу и согласилась ежемесячно принимать денежный чек. Этому предшествовала настоящая битва, в конце концов Кристина выиграла ее, в немалой степени благодаря отцу, который был на стороне дочери. Он понимал, как много это значит для нее.
      На этой неделе, как ни была Кристина занята деловыми переговорами с производителями парфюмерии и встречами на фирмах, изготавливающих ткани, ей удалось выкроить время на покупку подарков для родителей. Матери она подыскала лайковые перчатки, шелковый шарф и несколько блузок; отцу – шелковые галстуки, рубашки из тонкой ткани и элегантную зажигалку. Джейн тоже не была забыта: в магазине «Гермес» Кристина купила любимой подруге шелковую вечернюю шаль в розовых тонах, которые ей так нравились.
      Ранним вечером в пятницу, медленно идя через Вандомскую площадь к отелю «Ритц», Кристина думала о Джейн. Ей не верилось, что та улетела в Нью-Йорк только неделю тому назад. Казалось, это было давным-давно.
      Кристина очень скучала по ней, ведь они не разлучались в течение последних пяти лет.
      Джейн была лучшей подругой из всех, которых Кристина когда-либо имела, единственным по-настоящему близким другом. В детстве все ее время, по настоянию матери, было занято живописью. Ей некогда было играть со сверстницами. Уроки живописи, поездки на природу, музеи и картинные галереи заменяли ей жизнь, которая была подчинена искусству, одному лишь искусству. Теперь, оглядываясь назад, Кристина осознала, что детские и отроческие годы провела в основном с Одрой, до тех самых пор, пока не уехала в Королевский художественный колледж в Лондоне.
      Кристина улыбнулась про себя, входя в двери отеля и с теплотой вспоминая маленькую гостиницу, где они с Джейн останавливались во время поездки в Париж в студенческие годы. Ей было далеко до этого элегантного здания, где некогда бывал Хемингуэй и останавливались кинозвезды и принцы. Кристине хотелось, чтобы Джейн сопровождала ее и в этот раз. Как весело они провели бы время.
      Ее номер находился в крыле со стороны улицы Камбон, и нужно было пройти через длинную галерею маленьких магазинчиков, чтобы добраться до меньшего из двух фойе. Кристина ни разу не остановилась, чтобы посмотреть на продаваемые здесь вещицы, как делала обычно, – ей хотелось поскорее добраться до номера, сбросить туфли и заказать чай. День был сумбурный, и ей пришлось много ходить пешком, так как большинство деловых встреч проводилось недалеко друг от друга.
      Портье любезно улыбнулся, вручил Кристине ключ от номера и в ответ на ее вопрос сказал, что сообщений для нее никаких нет. Улыбнувшись в ответ и пробормотав слова благодарности, она повернулась и сделала шаг в сторону лифта.
      И тут увидела его.
      Он неотрывно смотрел на нее. Затем, поднявшись со стула, пересек холл легкой походкой.
      Она была ослеплена голубым сиянием его глаз.
      Поравнявшись с ней, он сказал:
      – Хелло.
      – Майлс. – Последовала пауза, после которой Кристина спросила: – Что вы здесь делаете?
      В уголке его губ появилась довольная усмешка, которую она так хорошо запомнила.
      – Я здесь остановился. Я всегда останавливаюсь в отеле «Ритц», когда бываю в Париже.
      – Вот как.
      Майлс решительно взял Кристину под локоть и повел к лифту. Поднимаясь наверх, они не разговаривали. Майлс вышел вслед за Кристиной на ее этаже. Когда они дошли до дверей ее номера, она, неловко вертя в руках ключ, в волнении уронила его.
      Он поднял его, вставил в замок, повернул, открыл дверь и вошел внутрь вслед за ней. Прислонясь к косяку, он наблюдал за тем, как она двигается, тоненькая и гибкая. У нее были великолепные ноги. Почему он не заметил этого раньше? Но каким образом? Ведь в Хэдли она была в длинной серой тунике. Одно он знал наверняка. Он опять испытывал горячее желание, как и в тот вечер, когда увидел ее впервые в начале месяца. Поэтому он и был здесь, разве не так?
      Ему не терпелось заключить ее в объятия, сделать своей. И прямо сейчас, в этот самый момент. Но он знал, что ни за что не пойдет на это. Он был джентльменом и не хотел испугать ее, набросившись, как хищник. Кристина поразила его своей наивностью и неопытностью, по крайней мере в отношениях с мужчинами. А еще он хотел узнать ее получше, хотел подольше насладиться предвкушением того момента, когда полностью овладеет ею.
      Кристина положила сумку и папку с документами на стул и повернулась так внезапно, что он вздрогнул.
      – Это ведь не совпадение, правда? – спросила она.
      – Конечно, нет.
      Майлс вошел в комнату, остановился рядом с ней и взял ее руку. Он вперил в нее глубокий взгляд, приблизив лицо к ее лицу так, что их глаза оказались на одном уровне.
      – Я решил, что не хочу ждать две недели, чтобы пригласить вас на ужин. Вот почему я здесь. Чтобы поужинать с вами сегодня вечером. Надеюсь, вы свободны?
      – Да. – Сдвинув брови, Кристина испытующе смотрела на Майлса. – Разве у вас нет здесь дела? Я имею в виду, что не прилетели же вы из Лондона в Париж только для того, чтобы поужинать со мной… ведь нет?
      – Именно для этого я и прилетел.
      – Вот как. – Лицо Кристины обдало жаром и, как при первой встрече, стеснило грудь. Она хотела отвести глаза, но не смогла. Гипнотическое воздействие его взгляда было таким же, как тогда, в Хэдли-Корте.
      Странная улыбка скользнула по лицу Майлса, он выпустил руку Кристины, подошел к окну, раздвинул шторы и посмотрел на бульвар внизу.
      – Если бы сейчас не стоял июль и не был в разгаре туристский сезон, я бы повел вас к «Максиму», – заговорил он самым непринужденным тоном. – Но, поскольку я не взял с собой смокинга, обязательного для мужчин по пятницам, не пообедать ли нам прямо здесь, в парке отеля?
      – Как хотите. В парке будет чудесно.
      – Тогда буду ждать вас внизу в американском баре в… – отогнув манжету, Майлс взглянул на часы, – восемь часов? Устроит? У вас есть час, чтобы переодеться.
      – Времени больше чем достаточно, спасибо.
      Майлс пересек комнату, остановился рядом с Кристиной и во второй раз за эти несколько минут пристально заглянул ей в глаза. Взяв ее руку, он поцеловал кончики ее пальцев и сказал:
      – Конечно, я прибыл в Париж из-за вас. Поверьте, это правда. Видите ли, я не переставал думать о вас ни на секунду с тех самых пор, как мы встретились в Хэдли.
      Прежде чем Кристина успела что-то ответить, он вышел в прихожую, а затем из номера, не оглянувшись, хотя ей казалось, что он сделает это.
      Дверь мягко щелкнула.
      Кристина стояла одна посреди комнаты.
      Она моргнула от изумления, не в силах постичь, что случилось всего лишь за… Да, прошло не более пятнадцати минут. Майлс последовал за ней в Париж при первой же возможности и ждал ее возвращения в фойе. И, конечно же, он имел в виду нечто большее, чем угостить ее приличной едой, как язвительно подметила Джейн. Но ведь и она тоже имела в виду не только ужин.
      В течение последних двух недель она думала о Майлсе Сазерленде беспрерывно. Расстройство из-за отмененного ленча не отступало несколько дней. Пройдя в спальню и расстегивая черное льняное платье, Кристина позволила своим мыслям сосредоточиться на Майлсе.
      Он отличался от всех, кого она до сих пор знала. Он был настоящим мужчиной, не похожим ни на студентов колледжа, которые время от времени приглашали ее куда-нибудь повеселиться, ни на прочих молодых людей, назначавших ей свидания в последние два года.
      Майлс Сазерленд был светским человеком. Легкая дрожь пробежала по телу Кристины, когда она кинула платье и направилась к шкафу, думая о нем. Как пристально и страстно смотрел он на нее, держа ее руку, а потом целуя пальцы. На какой-то момент она подумала, что он вот-вот обнимет ее, и почувствовала слабость от накатившего желания. Возбуждение от мыслей о предстоящем вечере усилилось. Она сосредоточила внимание на висящей перед ней одежде.
      Рука остановилась на коктейльном платье из шифона с лилово-розоватыми полосами, переходившими одна в другую и создававшими впечатление нежнейшего серого цвета. Платье было без рукавов, с корсажем, отделанным рюшем, с очень глубоким треугольным вырезом спереди и сзади и широкой, собранной в сборки юбкой.
      Кристина знала, как привлекательна в нем. Ей хотелось быть такой же неотразимой для Майлса Сазерленда, каким был он для нее.
      Через несколько минут, подколов волосы, прежде чем принять ванну, она взглянула на себя в висящее в ванной зеркало и так ясно представила себе его лицо, что буквально ощутила его присутствие, будто он стоял позади и смотрел на нее в зеркало.
      – О Майлс, – произнесла она вслух, – я тоже не могла не думать о тебе.

      При виде Кристины его сердце забилось быстрее. Она спокойно стояла у входа в бар. На ней было платье цвета весенних фиалок; на шее ожерелье из молочно-серых стеклянных бусин, а волосы были зачесаны кверху, образуя корону из локонов – так же, как в тот вечер, когда он впервые встретил ее в Кенте. Он поднялся и был уже на середине маленького бара, когда она увидела его. Лицо ее озарилось улыбкой, и она стремительно пошла ему навстречу. Они встретились, и он уловил тонкий аромат ее духов, что-то легкое и свежее, пахнущее зеленью и вызывающее в памяти залитый солнцем летний луг.
      Они молчали. Лишь взглянули друг на друга, и на какую-то долю секунды их взгляды скрестились.
      Затем он взял ее под руку и повел к столу в дальнем углу бара, где в ведерке со льдом стояла бутылка шампанского, а в пепельнице, рядом со стаканом шотландского виски, которым он подкреплялся перед ее приходом, тлела сигарета.
      Они сели друг против друга, и он, загасив сигарету, поднял голову и улыбнулся многозначительно. Она также улыбнулась ему в ответ.
      В каком-то смысле он был рад тому, что их разделял стол. Этот барьер оказался как нельзя кстати, так как не позволял сделать какую-нибудь глупость, например, обнять и поцеловать ее, устроив спектакль для публики. Кроме того, он хотел смотреть на нее, изучать ее лицо, запечатлеть ее образ во всех подробностях для жадной памяти, которая вот уже несколько недель хранила его.
      – Вы пили шампанское в Хэдли, поэтому я заказал бутылку, – бросил вскользь Майлс и почувствовал, к своему огромному удивлению, напряженность в голосе. Напряженность росла в нем с тех пор, как он решил приехать в Париж, и последний час ожидания, пока она переодевалась, превратился в пытку. – Вы ничего не имеете против? – продолжал он, пытаясь расслабиться и делая знак официанту подойти и откупорить бутылку.
      – Да, спасибо, Майлс, это чудесно, – сказала Кристина, – я не пью крепких напитков, только белое вино или шампанское. И потом шампанское – это праздник, а наша встреча – событие особенное.
      – Вы думаете? – Майлс настороженно взглянул на Кристину.
      – Убеждена.
      – Почему? – Он пытался прочесть ее мысли.
      – Потому что меня нечасто приглашает на обед известный политик, да еще такой, который летит для этого через Ла-Манш, никак не меньше.
      Он увидел веселый блеск в ее глазах – вестник едва сдерживаемого смеха – и почувствовал, что сам готов рассмеяться. Кристина дразнила его, и он подумал: «Слава Богу, у нее есть чувство юмора».
      – Этот полет стоил того, – ответил Майлс благодарно, – хотя бы ради вида, открывающегося передо мной отсюда – он так чудесен.
      – Благодарю вас.
      Официант разлил шампанское. Майлс, попробовав его, кивнул, и официант наполнил бокалы до краев. Майлс поднял бокал и, коснувшись бокала Кристины, торжественно произнес:
      – За наш первый вечер вдвоем.
      – Да – и за ужин. Возможно, он обойдется вам дороже прочих, если учесть стоимость авиабилетов и номера в отеле. Впрочем, если вы проделываете такое часто, то, как я понимаю, сегодняшняя трапеза не покажется вам чем-то исключительным.
      Майлс пристально смотрел на сидящую перед ним женщину, пытаясь понять, не делает ли она намеков на его романы, но сразу же понял, что в ее словах нет скрытого смысла. Выражение ее лица выдавало простодушие, что лишь подчеркнул последовавший затем смех, легкий, веселый.
      Майлс посмотрел на задорное лицо, приветливые серые глаза и тоже расхохотался. Смех помог ему успокоиться, но не намного. Уже две недели он рисовал в своем воображении сцены интимной близости с Кристиной, чем привел себя в ужасное состояние. И теперь, когда они наконец-то были вместе, он ни о чем другом не мог думать. Он боялся, что не выдержит, если это в скором времени не произойдет.
      Кристина, потягивая шампанское, с легкой насмешливостью спросила:
      – А что бы вы стали делать, если бы на сегодня у меня было назначено свидание?
      Майлс откинулся назад, взял сигарету, чиркнул спичкой, в его голубых глазах все еще искрился смех.
      – Должен сознаться, что такое приходило мне в голову. – Он наклонился над столом и с доверительным видом объяснил: – Я пригласил бы вас на ужин завтра или в воскресенье, а если бы и эти вечера оказались у вас занятыми, я бы пригласил вас на ленч или бы предложил как-нибудь выпить со мной. Я бы согласился даже на чашку чая или прогулку в лес, лишь бы вы снизошли до моей компании. Понимаете, я мечтал поближе познакомиться с вами, Кристина, и я могу быть очень, очень настойчивым.
      – Знаю.
      – Знаете? – Майлс поднял бровь. – Откуда?
      – Из того, что читала о вас в газетах в последние несколько лет. За вами, похоже, укрепилась репутация человека упрямого и решительного. Вы без передышки донимаете тори, не даете им спуску в Палате общин, разве не так?
      – Это обязанность членов теневого кабинета держать правительство в состоянии нервозности. – Майлс усмехнулся, затянулся сигаретой и задумчиво добавил: – Я действительно имел в виду то, что сказал в Хэдли – фотографии, которые я видел в газетах и журналах, определенно грешат против истины. Они слишком зернистые, особенно в газетах, и на них вы выглядите старше. – Он остановился и затем спросил: – Сколько вам лет, Кристина?
      – Исполнилось двадцать пять в мае.
      Странно, он полагал, что ей около тридцати. Не то чтобы она выглядела старше своих лет, просто достигнутый ею успех был грандиозным. Кроме того, в ее поведении чувствовалась сдержанность, осторожность, почти расчетливость, что, безусловно, предполагало определенную зрелость. Двадцать пять. Да она, оказывается, совсем еще девочка.
      – Я намного старше вас – мне тридцать восемь, – сообщил Майлс.
      – Сорок.
      Он запрокинул голову и захохотал. Прислонясь к спинке стула, Кристина смотрела на него с озорным выражением.
      – Ну, ну, ну, нельзя уж и забыться чуть-чуть! Но как вы узнали мой настоящий возраст? Не думаю, что о нем упоминалось в газетах, по крайней мере в последнее время.
      Кристина ходила в библиотеку справиться о Майлсе в справочниках, но не имела никакого желания сознаваться в этом.
      – Думаю, Джейн говорила об этом, – слукавила она.
      – О да, конечно, моя сестра очень дружна с Далси. Вы ведь знаете, что именно Далси познакомила Сьюзэн с вами и вашей великолепной одеждой. – Он подлил шампанского в бокалы. – Вы столького добились в карьере модельера, можно сказать, стали знаменитостью – и всего за несколько лет. Я восхищаюсь деловыми женщинами с хорошей головой на плечах и хочу знать о вас все, в том числе как вы добились этого, Кристина. Вы расскажете мне?
      – Конечно, если вы действительно этого хотите.
      – Определенно хочу.
      Кристина постаралась сделать свой рассказ кратким, упомянув о детских и отроческих годах в Йоркшире, о встрече с Джейн в Королевском художественном колледже и о своем решении стать модельером женской одежды. Но она не открыла Майлсу, истинной причины своего отказа от живописи, предпочитая, чтобы он думал, будто моделирование ее первая любовь.
      – Ну вот, вкратце и все, – минут через пятнадцать объявила она и, протянув руку к бокалу, сделала большой глоток шампанского.
      – Головокружительное восхождение, поздравляю вас, – похвалил Майлс Кристину с искренним восхищением. Он слушал ее с удовольствием. У нее был приятный, хорошо поставленный голос. Внезапно он успокоился. Возможно, потому, что знал: она будет его пленницей в течение нескольких предстоящих часов, а за это время многое может случиться.
      Кристина улыбнулась.
      – Теперь ваша очередь рассказывать о себе. – То, что она прочитала в справочниках, давало немного сведений, а ей хотелось знать как можно больше.
      – Ничего особенно интересного я не могу рассказать о себе. – Майлс пожал плечами. – Я родился в Лондоне. Рос там и в Суффолке. Учился в Итоне и Оксфорде, изучал право, короткое время занимался адвокатской практикой. Но потом предпочел политику. Впервые победил на выборах в двадцать семь лет. Стал членом парламента и смог в течение долгого времени сохранять свой электорат в Манчестере. К счастью, у меня оказались очень преданные избиратели. Мои родители еще живы, слава Богу, и у меня только одна сестра. Никаких хобби, никаких по-настоящему серьезных интересов, кроме политики. Я по-настоящему увлечен ею, в ней фактически вся моя жизнь. – Майлс загасил сигарету и поднял бокал. – Вот в общих чертах моя биография, из которой вырисовывается довольно скучная личность, не правда ли?
      Кристина покачала головой.
      – Совсем наоборот, – ответила она и подумала: «Даже не упомянул о жене».
      Как будто прочитав ее мысли, Майлс приблизил к ней лицо и, глядя прямо в глаза, произнес низким, внезапно напрягшимся голосом:
      – И, кстати, я живу отдельно от своей жены.
      – Я об этом знаю.
      – Вам сказала Джейн?
      – Нет, прочитала в колонке Уильяма Хики в «Дейли экспресс», когда вы расстались.
      – Но это было два года назад. – Майлс бросил на Кристину удивленный взгляд. – Не правда ли, как странно: мы так много читали друг о друге. – Он остановился, его губы подрагивали. – Не кажется ли вам, что в этом есть свой особый смысл? – спросил он поддразнивающим тоном.
      – Особый смысл заключается в том, что у нас обоих отличная память на чепуху из колонок светских сплетен.
      Кристина определенно приводила Майлса в восторг. Потянувшись к ней, он взял ее руку.
      – О, я думаю, что это нечто большее, – сказал он.
      – Что же именно?
      – Вы узнаете об этом позднее. – Майлс сделал знак официанту и стал доставать бумажник из внутреннего кармана пиджака. – Думаю, нам пора отправляться в сад. Не хочу потерять столик.

      Напряжение, оставившее Майлса в баре, снова овладело им во время обеда. Это случилось так неожиданно, что он испугался, что у него задрожат руки. Он положил вилку, поднял голову и взглянул через стол.
      В дрожащем свете свечи лицо Кристины казалось таинственным. Она слегка подвинулась, и тень скрыла ее губы. Ему так хотелось целовать их, впиться в них, ласково подчинить ее себе. Зачем они тратят впустую время в этом ресторане… Кристина подняла бокал с вином, отпила немного, рассматривая Майлса поверх края, зачарованная его присутствием. Он был не только обаятельным, но и элегантным, в отличном сером костюме с белыми полосками и бледно-голубой рубашке, подчеркивавшей цвет его глаз.
      Неожиданно его магнетический взор изменился, словно бы потемнел. На худом умном лице появилось беспокойное выражение, губы плотно сжались.
      Что с ним? Может быть, он жалел о содеянном? Раскаивался в том, что прилетел в Париж? В глубине души Кристина ощутила тревогу. Что, если Майлс вежливо пожелает ей спокойной ночи в конце вечера, и на этом все кончится? Может быть, ей только почудилось, что он как-то по-особенному смотрел на нее в Хэдли-Корте и сегодня вечером в баре? Может быть, она принимает желаемое за действительное?
      Не удержавшись, Кристина наклонилась к Майлсу:
      – Что-то случилось?
      – Вовсе нет, – воскликнул он, очнувшись и отгоняя от себя чувственные помыслы. Затем поднял бокал и, сделав глоток, спросил: – С чего вы взяли?
      – У вас такой огорченный вид, – прошептала Кристина и осеклась, заметив выражение насмешливого удивления на его лице.
      – Разве? – Майлс поставил бокал и вытащил из кармана пачку сигарет. – Не возражаете, если я закурю? – Кристина покачала головой, и он продолжил: – Боюсь, я не очень голоден.
      – Я тоже.
      – Это заметно, – пробормотал он, бросив взгляд на ее тарелку. Медальоны из телятины были почти не тронуты.
      Майлс посмотрел Кристине прямо в глаза и увидел в них нечто такое, что всколыхнуло его – явный интерес к его персоне. Более того, они горели желанием. Еще в Хэдли-Корте он заметил в них любопытство и затаенную чувственность. Но испытывала ли она то же самое, что и он?
      – Когда вы узнаете меня лучше, то обнаружите, что я могу быть откровенным до грубости, но, по крайней мере, вы всегда будете знать, чего от меня можно ожидать, – произнес он без всяких предисловий, абсолютно спокойно. – Давайте не будем вести себя как дети – я говорю о сегодняшней ночи. Мы взрослые люди, и вы знаете так же хорошо, как и я, почему я приехал в Париж. – Протянув руку через стол, Майлс сжал руку Кристины. – Я хочу быть с вами, Кристи, хочу близости с вами. Хотите ли вы того же?
      – Да, хочу, – прошептала Кристина.
      – Ну что ж, думаю, мы не должны больше мучить себя. Я расплачусь, и мы уйдем отсюда.
      Едва они очутились в номере Кристины, как Майлс, захлопнув дверь ногой, резко притянул ее к себе и жадно прильнул губами к ее губам. Объятие его было таким жарким, что он почти вдавил ее в себя, так что она ощутила его наливающуюся желанием плоть. Он провел рукой по ее плечам, спине и ягодицам, и она обвила руками его шею, возвращая ему поцелуи с такой же пылкостью, скользя по его языку своим, чувствуя, как по его телу пробегает дрожь возбуждения.
      Кристине показалось, что она растворяется в Майлсе, становится частью его. Она крепко прижалась к нему, боясь, что не удержится на ногах. Тогда он высвободился из ее объятий, поднял на руки и понес в спальню.
      Полоска света, падавшего из гостиной, освещала огромную кровать с белевшими простынями. Майлс положил Кристину на постель, снял пиджак, швырнул его на стул и скинул ботинки.
      Когда он повернулся к ней, она распахнула ему свои объятия. На лице ее было ожидание. Сердце Майлса заколотилось от предвкушения счастья. Он разул Кристину и лег рядом с ней.
      – Кристи, – прошептал он, касаясь губами ее шеи. – Я так хочу тебя, я мечтаю о тебе с того самого вечера, когда увидел на террасе у Ральфа.
      – Знаю. Я тоже тосковала по тебе…
      Майлс приподнялся на локте, нежно коснулся щеки Кристины и пробормотал:
      – Если бы ты только знала, как меня мучило это желание.
      Он приник к ее губам. Это был долгий, медленный, нежный поцелуй. Он втянул ее трепещущий язык в свой рот, и вожделенный восторг захлестнул его.
      Он гладил ее лицо и шею, затем его пальцы скользнули в вырез платья, коснулись обнаженной груди – на Кристине не было бюстгальтера.
      Он склонился над ней и высвободил ее грудь из платья, обхватил губами ставший твердым сосок. Затем поднял шифоновую юбку и провел рукой по ее ноге. Прикосновение к шелку чулка взволновало его. Рука поднялась выше, остановилась на обнаженном бедре и двинулась дальше, пока не замерла между ног, проскользнув под шелковые трусики. Пальцы ощутили влагу, и Майлс понял, что Кристина впрямь томится по нему так же страстно, как и он по ней.
      – Сними платье, дорогая, – прошептал он ей на ухо и начал раздеваться.
      Не чувствуя неловкости, Кристина быстро легла в постель. Пока Майлс шел к ней, она не сводила глаз с его стройного мускулистого тела, всю атлетическую мощь которого она ощутила, когда он крепко обвил ее руками и ногами.
      Майлс вытащил шпильки из волос Кристины и, когда они рассыпались по ее плечам, крепко сжал руками ее голову и стал целовать ее лицо, шею и рот.
      Вдруг он остановился и произнес низким, хриплым от желания голосом:
      – Я должен взять тебя немедленно, я не могу с собой справиться, Кристи.
      – Знаю.
      Майлс приподнялся над Кристиной и заглянул ей в лицо. Ее удивительные глаза светились радостью, он прочел в них все, что ему требовалось, все, что он хотел узнать.
      Кристина коснулась его волос, затем провела ладонью по напряженной щеке.
      – О, Майлс, – выдохнула она, – о, Майлс.
      Он приник к ней, подсунул руки под ее ягодицы и, прижав ближе к себе, вошел в нее, ощущая, как все тело бросило в жар, и кровь прилила к голове. Он проникал в нее все глубже, все быстрее, и она отвечала ему. Их сплетенные тела были единым целым. «Я знал это. Знал, что мы идеальная пара, что мы созданы друг для друга», – торжествующе подумал Майлс.
      Прижимаясь к нему, Кристина не могла поверить, что такое возможно. «Я хочу всего его, каждую его частичку, – думала она. – Хочу быть связанной с ним навсегда. Отныне я принадлежу ему. Сегодняшняя ночь соединила нас. Полностью и бесповоротно».
      Вал страсти обрушился на Майлса. Не в силах больше сдерживать себя, он крикнул, прижимаясь лицом к спутанным волосам Кристины:
      – О, моя дорогая, моя дорогая, прости, я больше не могу. Я весь твой. Пожалуйста, будь со мной!
      – Да-да, мы вместе. О, Майлс.
 
      Спичка вспыхнула в полумраке комнаты. Майлс зажег сигарету и, глубоко затянувшись, повернулся к Кристине.
      – Мне жаль, что все кончилось так быстро, – мягко сказал он. – В следующий раз будет лучше.
      – Какой ты глупый. Мне было очень хорошо.
      – Ты пристрастна, любимая.
      – Пристрастна, конечно, но что с того? Я ведь не солгала. – Кристина улыбнулась.
      Майлс нежно улыбнулся в ответ и обнял ее, притянув к себе. Кристина положила голову ему на грудь.
      – Можно задать тебе вопрос?
      – Конечно.
      – О чем ты подумал, когда сказал, что то, что читали друг о друге в газетах и запомнили прочитанное, имеет особый смысл?
      – Мне вдруг пришло в голову в баре, что нас влекло друг к другу еще до того, как мы встретились на вечеринке у Джейн.
      Кристина улыбнулась:
      – Меня-то наверняка влекло.
      – И меня тоже, я верю в это, – без тени сомнения признался Майлс.
      – Когда я увидела тебя на террасе в Хэдли, я почувствовала ужасную боль в груди, просто невыносимую, и слабость в ногах.
      Майлс подивился открытости и непосредственности Кристины. Немногие женщины столь откровенны, особенно в самом начале любовной связи, но он был рад, что она это сказала, подтвердив его мнение о том, что она прямодушна и невинна, несмотря на искушенное окружение. Ему это в ней нравилось. Он был доволен, что мужчины оказались не властны над ней.
      – Если тебе приятно будет узнать это, Кристи, то признаюсь, что тоже был чрезвычайно взволнован нашей встречей. Я понял, что должен увидеть тебя снова. – Он затянулся сигаретой. – И был страшно раздражен, когда вынужденно отменил наш ленч.
      – А я скорее разочарована. Но когда же ты решил приехать в Париж?
      – В середине недели. По пятницам заседания в Палате общин обычно проходят спокойно и посвящены рутинным вопросам и частным биллям, так что я знал, что смогу уйти рано, поэтому и заказал билет на самолет…
      – Предварительно, очевидно, позвонив на Брутон-стрит и спросив, где я остановилась.
      – Именно так я и сделал.
      – Странно, что секретарша ничего мне не передала.
      – Я сказал, что звоню по поручению Сьюзэн Рэдли, что она хочет послать тебе цветы и ей нужно знать твой отель в Париже, – объяснил, посмеиваясь, Майлс. – Я предупредил, что тебе об этом говорить не следует, так как цветы должны быть сюрпризом. Я назвался представителем цветочной фирмы.
      – Ну и хитер же ты! – Кристина рассмеялась. – А почему ты боялся, что я узнаю, что ты прилетишь в Париж?
      – Мне хотелось удивить тебя.
      – А если бы у меня здесь была назначена встреча с кем-нибудь? С мужчиной? Любовником?
      – Я молил Бога, чтобы это было не так. – Загасив сигарету, Майлс наклонился к Кристине и, поцеловав ее в лоб, тихо сказал: – А ты рада, что я решил махнуть к тебе?
      – Очень рада. – Кристина обвила Майлса руками, и они нежно поцеловались. Затем она положила ладонь на его обнаженную грудь и чуть оттолкнула от себя. – Ты собираешься остаться здесь и завтра?
      – Разумеется. Я собираюсь провести с тобой весь уик-энд. Уеду в понедельник утром, милая. – Его губ коснулась томная улыбка. Взяв Кристину за плечи, Майлс уложил ее на подушки и, встав рядом на колени, принялся гладить ее грудь и живот. – Теперь лежи спокойно и не говори ни слова, – прошептал он, – сейчас ты испытаешь нечто особенное…
      В полночь они вышли из отеля.
      Майлс любил джаз и повел Кристину в одно из своих любимых мест, в клуб «Марс», рядом с Елисейскими полями. В клубе было темно, накурено и царила интимная обстановка. Они сидели прижавшись друг к другу на красной плюшевой банкетке, не разнимая рук. Майлс пил виски, а Кристина ледяное белое вино. В перерывах между музыкой он рассказывал ей о джазе, о Биксе Бейдербеке, Чарли Пакере, Фэтсе Уллере, Джанго Рейнхардте и Луи Армстронге и время от времени неожиданно целовал в щеку или сжимал коленку, улыбаясь, заглядывая в глаза, с каждой минутой все больше влюбляя в себя Кристину.
      Позднее они отправились в район старых продуктовых рынков, чтобы отведать лукового супа в одном из маленьких кафе. И пока они жадно ели его с поджаренными французскими гренками с тягучим сыром, Майлс рассказывал о своем детстве, о том, как рос в обширном загородном доме в Суффолке, принадлежавшем уже несколько столетий его семье. Стараясь не пропустить ни одного слова, Кристина с интересом узнавала о его молодости и отце с матерью. Было почти шесть часов утра, когда они вернулись в «Ритц», держась за руки и хохоча, без тени усталости, радостно возбужденные оттого, что обрели друг друга.
      Майлс вошел вслед за Кристиной в ее номер.
      – Ты ведь не собираешься вышвырнуть меня отсюда? – спросил он, снимая пиджак, развязывая галстук и скидывая ботинки. – Я ведь могу поспать здесь, с тобой, правда? Пожалуйста, не выгоняй меня…
      Кристина улыбнулась долгой улыбкой и протянула руку. Майлс взял ее, они вместе вошли в спальню.
      Майлс запер дверь, обнял Кристину и понес к постели, шепча ее имя. Они снова были близки и заснули в объятиях друг друга. И так продолжалось весь оставшийся уик-энд.

      – Об этом не может быть двух мнений, – сказал Майлс Кристине в воскресенье вечером. – Меня ждет действительно ужасная неделя.
      Они обедали в «Ля Куполь» на левом берегу Сены. Она, взглянув на него, положила вилку. До сих пор Майлс не говорил так серьезно. Теперь же в голосе его звучала озабоченность.
      – О чем ты? – спросила Кристина, протягивая руку к стакану с вином. Майлс нагнулся к ней.
      – Хью Гейтскел собирается обрушиться с яростной критикой на Энтони Идена из-за этой неприятности с Насером и Суэцким каналом. Я тоже намерен нанести ему ощутимый удар и выступить с резким оппозиционным заявлением как человек Хью. Надеюсь, что весь теневой кабинет не даст ему спуску. Это ужасная ошибка.
      – Но ведь ты не думаешь, что на Ближнем Востоке будет война?
      Майлс кивнул, на лице его появилось мрачное выражение.
      – Боюсь, что так – с Египтом, из-за проблем с каналом. Но давай не будем говорить об этом сегодня. Когда ты возвращаешься в Лондон, Кристи?
      – Не раньше субботы. Моему юристу, мэтру Биту, я нужна здесь, чтобы заключить соглашение с парфюмерной фирмой.
      Майлс, взяв Кристину за руку, посмотрел на нее с озорным видом.
      – Хочешь, чтобы я вернулся в Париж в следующий уик-энд?
      – Ох, Майлс, а ты бы смог? – Ее лицо вспыхнуло, глаза заблестели. – Это было бы замечательно!
      – Думаю, да, – ответил Майлс, улыбаясь во весь рот.
      После обеда они немного погуляли, а затем в забавном старом такси, кроме которого ничего не смогли найти, вернулись в «Ритц».
      «Клянусь Богом, он вдрызг пьян», – пробормотал Майлс Кристине на ухо, когда они сидели на заднем сиденье, а водитель петлял по Парижу.
      Позднее, в постели, держа в объятиях Кристину, Майлс в волнении произнес:
      – Боюсь, я сильно привязался к тебе, дорогая.
      – И я к тебе тоже.
      – Знаю, что поступаю опрометчиво, что мы поступаем опрометчиво, но не могу заставить себя остановиться, да и ты, полагаю, тоже.
      – Почему же мы не должны любить друг друга? – спросила Кристина, прижимаясь к нему.
      Майлс глубоко вздохнул, но ничего не ответил.
      – Мне нечего предложить тебе, – тихо сказал он через несколько минут. – Она не даст мне развода…
      – Меня это не волнует.
      – Когда-нибудь станет волновать.
      – Но почему? Почему жена не даст тебе развода?
      – Не могу понять. Уверен, я ей не нужен, но чтобы я принадлежал кому-то еще, она тоже не хочет.
      – А ты принадлежишь мне? Мне принадлежит хотя бы крошечная часть тебя? Хоть полдюйма?
      Майлс улыбнулся. Теперь наступила очередь Кристины выяснить его отношение к себе. Он занимался этим почти весь уик-энд под самыми разными предлогами, временами чувствуя себя таким же глупцом, как страдающий от любви школьник.
      – Да, принадлежит, – уверил Кристину Майлс. – Крошечная часть в полдюйма, как ты сказала. – Он поцеловал ее волосы. – Однако ты значишь для меня слишком много, чтобы играть с тобой в любовные игры. Я хочу, чтобы наши отношения продолжались, хочу, чтобы мы были вместе, хочу, чтобы ты была со мной. Да, я чертовски хочу, чтобы этот уик-энд имел продолжение, хоть и чувствую себя последним эгоистом. Потому что если нашей связи суждено продолжаться, она должна быть тайной. Это несправедливо по отношению к тебе. Если Кандида узнает о нас, она поднимет страшный скандал. А я не могу себе этого позволить. На карту поставлена моя карьера – разве ты не понимаешь?
      – Понимаю. Но я тоже хочу, чтобы мы были вместе, Майлс. Хочу, чтобы ты был моим. Надеюсь, мы сможем быть осторожны. Нам не обязательно появляться на людях вместе. Я не против хранить наши отношения в тайне.
      – Когда-нибудь ты будешь против, Кристи.
      – Не буду!
      Майлс ничего не ответил. Просто не разжимал объятий, пока наконец они не уснули – усталость взяла верх.
      На следующее утро Майлс уехал в Лондон.
      Всю неделю он много думал о разговоре с Кристиной, когда отправлялся из своей квартиры на Найтсбридж в Палату общин и по другим делам. Он снова и снова задавался вопросом, не следует ли проявить волю и прекратить их отношения. Майлс Сазерленд был ответственным человеком, а отнюдь не мерзавцем, каким его воображала Джейн Седжвик. Более того, он был полной противоположностью подобному типу мужчин, будучи человеком чести, верным своим обязательствам. Он мечтал освободиться от неврастенички жены и не имел видов ни на ее деньги, ни на деньги ее отца, так как сам был вполне обеспеченным человеком.
      «Кончи, все разом, пока это еще в твоих силах», – продолжал убеждать он себя, но вечером снова звонил Кристи в «Ритц», как и обещал, и звук ее голоса гнал из его головы все разумные доводы. Его влекло к этой женщине так, как никогда ни к кому. Это была безнадежная страсть, хотел он этого или нет. И он был не властен над нею.
      Так что в пятницу после полудня Майлс опять летел в Париж.
      Едва он вошел в номер Кристины, как сердце его забилось, словно бешеное, и он понял, что не сможет собственными руками убить свою любовь. Кристина была для него как воздух и солнечный свет.
      Прежде чем Майлс успел сказать, что не хочет обедать в ресторане, Кристина, предчувствовавшая это, сообщила, что заказала копченого лосося, сыр-бри, французский хлеб и свежие фрукты и что у них будет пикник.
      – В постели, – добавила она весело и принесла Майлсу шотландского виски со льдом и содовой – именно так, как ему нравилось.
      Они выпили, после чего Майлс опустил руку в карман и вытащил красный кожаный футляр для драгоценностей.
      – Это тебе, Кристи. Опалы. Помнишь, я сказал в тот вечер, когда мы встретились, что ты всегда должна носить опалы?
      – О, Майлс, какие красивые! – воскликнула Кристина. – И какие изысканные! Я никогда не видела ничего подобного – они так блестят…
      – Да. Но, главное, они будут выглядеть на тебе восхитительно. Давай-ка посмотрим.
      Майлс подвел Кристину к зеркалу. Закрепив серьги, она принялась восхищаться ими, а он ею. Они смеялись, радуясь тому, что снова вместе. А потом Кристина побежала в спальню и вернулась со свертком.
      – Это тебе, – объявила она. Майлс сорвал обертку.
      – О Боже, зачем это ты! – Он покачал головой, глядя на золотой портсигар от Картье. – Послушай, девочка моя…
      Кристина закрыла его рот поцелуем.
      Позже, в постели, Майлсу казалось, что он не прикасался к Кристине раньше. Все в ней было для него свежим, новым и прекрасным как никогда. На вершине страсти, в порыве экстаза он выкрикнул:
      – Я люблю тебя, Кристи! Я так люблю тебя!
      – И я люблю тебя, Майлс!
      Их любовь была пылкой до экзальтации. Она полностью завладела ими. Они были без ума друг от друга. В жизни Кристины это была первая настоящая любовь; Майлс, будучи человеком света, хотя и имел прежде увлечения, понял, что глубоко и искренне полюбил лишь теперь.
      В какой-то момент уик-энда Майлсу пришла в голову спасительная мысль приезжать в Париж каждую пятницу. Здесь он чувствовал себя в большей безопасности – вдали от любопытных глаз. Так прошел август.
      – Пора нам сменить гостиницу, – сказала Кристи в конце месяца. – Мы не можем продолжать останавливаться в «Ритце». На нас здесь смотрят уже как на пару, мы начинаем привлекать внимание.
      Так «Георг V» сменил «Принца Галльского», а тот «Ланкастера» и «Рафаэля». Какое-то время они даже шутили по этому поводу, но потом Майлс решил, что все-таки лучше прекратить летать в Париж и обратно, потому что это тоже становится заметным.
      – Нам придется подыскать себе приют где-нибудь в Англии, – предложил он Кристи во время их последней поездки в Париж. – Почему бы тебе не приступить к его поискам на следующей неделе, милая?

      Шел проливной дождь. Сильный ветер швырял струи дождя в окна, и казалось, что по стеклу ударяют сотни головок гвоздей. Но в освещенной мягким светом библиотеке маленького загородного дома в Котсволдсе в этот холодный день начала ноября было тепло и уютно.
      Кристина лежала, вытянувшись на диване, и прислушивалась к дождю. Его звук был успокаивающим, и она отдалась своим мыслям, наслаждаясь праздностью в этот воскресный полдень.
      Она украдкой взглянула на Майлса – теперь она постоянно ловила себя на этом. Она так сильно его любила. Прежде она не верила в возможность подобного чувства к мужчине. Ее карьера была по-прежнему ей небезразлична, и она много работала. Но смысл ее существования теперь сосредоточился в одном Майлсе.
      Она жила от уик-энда до уик-энда. Это были самые лучшие дни, позволявшие ей уединяться с ним в чудесном домике под Сиренсестером, который она нашла совсем случайно в начале октября. Дом сдавался на шесть месяцев, и, так как он был меблирован, им оставалось только закупить запас провизии и въехать.
      Их связь должна была храниться в большой тайне. Но Кристину это не волновало. Ей не нужны были другие люди, только Майлс. Они встречались также всякий раз, когда ему удавалось освободиться на неделе, и поскольку не могли никуда пойти, обычно оставались в квартире на Уолтон-стрит. Во время уик-эндов они почти ничего не делали, только читали и разговаривали, иногда гуляли. Кристине нравилось готовить для Майлса, заботиться о нем, делить с ним мысли, чувства и пыл сердца. И еще нежность. В нем было так много всего…
      Он сидел напротив нее в кресле у камина, погруженный в чтение «Обсервера». Остальные воскресные газеты валялись у его ног, отброшенные после того, как он их осилил, что-то бормоча под нос и ругаясь шепотом, а иногда громко смеясь или восклицая: «Проклятие!» Затем виновато улыбался и объяснял, в чем дело. Он всегда рассказывал ей обо всем, что было у него на душе.
      Сейчас лицо Майлса напряглось. Кристина знала, что его беспокоит ситуация на Ближнем Востоке. Они участвовали в военных действиях против Египта, потому что президент Насер национализировал Суэцкий канал. Британия, Франция и Израиль бомбили Каир, и Майлс все еще негодовал по этому поводу и резко выступал в Палате общин.
      Почувствовав на себе взгляд Кристины, он посмотрел на нее поверх газеты и спросил:
      – Что ты, Кристи?
      – Ничего, дорогой. – Она села, опустив ноги на пол. – Просто любуюсь тобой.
      – Ага! – воскликнул он, и в глазах его заплясали озорные огоньки. – В таком случае не подняться ли нам наверх и не предаться ли любви? Что может быть лучше любовных услад в ненастный день?
      – Честное слово, Майлс, ты переходишь все границы!
      – Прошлой ночью ты говорила другое, ты осыпала меня комплиментами.
      Вместо ответа Кристина подошла к нему, вынула из его рук газету и села к нему на колено. Прижавшись, она поцеловала его в щеку.
      – Что ж, прошлой ночью ты был великолепен.
      Майлс улыбнулся чуть насмешливо, снял очки в роговой оправе и протер глаза.
      – Думаю, с газетами покончено. Не пойти ли нам погулять, подышать свежим воздухом? Ты единственный человек из всех, кого я знаю, за исключением меня самого и королевы, который любит загородные прогулки под дождем.
      – Отлично, Майлс. – Кристина вскочила и протянула ему руку.
      Майлс склонился над Кристиной, наблюдая за игрой света и тени на ее лице. Иногда ему казалось, что его любовь беспредельна.
      Кристина открыла глаза и внимательно посмотрела на него. Затем улыбнулась.
      – Ты портишь меня. Когда мы в постели, все радости исходят от тебя, Майлс… – Она медленно провела рукой по его щеке.
      – Пожалуй, это верно, – ответил он, опуская ее чуть ниже и обхватывая ногами. – Я становлюсь альтруистом, не так ли? Но мы всегда можем исправить это, вернее, ты можешь. Я полностью в твоем распоряжении.
      Он прильнул к ее губам и начал медленно и нежно целовать их, пока желание охватывало тело, электризуя его, заставляя учащенно биться сердце. Страсть вспыхнула с новой силой. Майлс ощутил прикосновение Кристи к своим волосам, шее, ее руки гладили его плечи. Он желал ее. Казалось, что желание с каждым днем становилось все сильнее. Он никак не мог насытиться ею.
      – Целуй меня, Кристи, о, пожалуйста, целуй меня, дорогая, – изменившимся от переполнявших его чувств голосом попросил Майлс.
      Встав на колени, Кристина склонилась над ним, глядя ему в лицо, любимое лицо, которое могло заслонить для нее все.
      Она провела руками по груди Майлса, затем дотронулась до плоского твердого живота. Кожа была гладкой и сухой, как полированный мрамор. Когда же свет попадал на тонкие светлые волоски на его гибком теле, она слегка золотилась. Подвинувшись, Кристина склонилась над бедрами Майлса и почувствовала, как он задрожал под ее пальцами.
      Подняв глаза, Кристина увидела, что он смотрит на нее и что его взор, полный неги и любви, является отражением ее собственного. Она наклонилась ниже, и ее сердце бешено заколотилось, а губы с нетерпением приблизились к средоточию его страсти, как совсем недавно его губы искали ее источник. Когда же они коснулись его плоти, он застонал:
      – О Боже, Кристи, что ты делаешь со мной?
      Теперь Майлс по-настоящему принадлежал ей – он лежал раскинувшись, неподвижный, затаив дыхание, принося себя в дар любви.
      Пропустив пальцы сквозь ее густые волосы, он гладил ее плечи, а затем обхватил ее руки, ласкающие его живот. Он крепко сжал ее пальцы, и из его гортани вырвался болезненный стон.
      Кристина снова посмотрела на его лицо и увидела, как истома смыла яркую голубизну его глаз, и они заблестели темным светом.
      Майлс шевельнулся, обхватил руками ее лицо и прижал к своему. Нежно целуя его, он мягко притянул Кристину к себе.
      – Я хочу тебя, Кристи, хочу быть в тебе, хочу быть окутан той чудной теплотой, которая и есть ты, дорогая.
      В тот же миг он оказался на ней, как бы плывя над ее телом. Кристина утонула в полночной глубине его глаз. Он взял ее почти грубо, и она задрожала, почувствовав в себе его каменно-твердую плоть. Воспламеняя друг друга, они двигались в одном ритме, который становился все неудержимее. Страсть поднимала их. Они словно летели вместе, слившись в одно целое. И были теперь неразделимы.
      – О Боже! Ты! Я… – вскрикнул Майлс, кусая ее губы и язык. – Я хочу тебя всю, – шептал он, прижимаясь к ямке на ее шее. – Все твое существо, твое дыхание, всю тебя!
      Кристине казалось, как будто Майлс забрался до сердца и коснулся его. А потом она услышала, как кто-то зовет его по имени. Но это была она сама, кричавшая:
      – Майлс! Майлс! Я люблю тебя!
      Они вцепились друг в друга как бы в порыве отчаяния, слились в объятии, почти первобытном, выражавшем неотступную потребность друг в друге. Губы Майлса лихорадочно отыскали рот Кристины, и, впитав в себя всю ее силу, он проник в самые ее глубины.
      – Кристи! Кристи! – услышала она его зов. – Я люблю тебя, я люблю тебя, я не могу жить без тебя, никогда не оставляй меня, о мой Бог, я иду к тебе, будь со мной, моя любовь…
      Майлс лежал неподвижно, положив голову на плечо Кристины. Какое-то время она находилась в прострации. Потом взглянула на казавшееся прозрачным лицо возлюбленного, и на ее глаза навернулись слезы. Что было в этом лице? Оно затрагивало невидимую пружину памяти, и это доставляло такую жгучую душевную боль, что по временам хотелось рыдать.
      Майлс открыл глаза.
      – Что с нами происходит, когда мы вместе, как сейчас?
      – Не знаю. Уплываем куда-то. По крайней мере, я. Ты этого не заметил?
      – Нет, но я всегда там, где ты, Кристи.
      – А ты бывал там когда-нибудь раньше? С кем-то другим?
      – Нет. – Он откашлялся. – Думаю, знаю, что с нами происходит, дорогая… Когда интимные отношения настолько совершенны, как у нас, сочетание высочайшего физического экстаза с абсолютным духовным и эмоциональным слиянием позволяет вырваться за пределы реального. Мы переносимся на более высокий уровень сознания.
      – Наверное, ты прав.
      Он погладил ее волосы, повернул к себе лицом и пробормотал:
      – «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень на руку твою: ибо как смерть любовь…» – Он остановился и нахмурился. – Ну вот, все испортил, потому что дальше не помню.
      – «…люта, как преисподняя ревность…», – добавила Кристина.
      – Правильно. А потом?
      – Тоже не помню, но знаю часть следующего стиха: «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее». Вот видишь, я тоже не совсем забыла Библию.
      – Да. – Майлс помедлил в нерешительности, а потом сказал: – Кристи, есть нечто, о чем я не рассказал тебе… Пару недель назад, когда ты была в Нью-Йорке на показе своих моделей, я кое-что сделал.
      Из-за того, что Майлс не закончил фразы, и голос его звучал так серьезно, даже мрачно, Кристина резко села и пристально посмотрела на него.
      – Что ты сделал?
      Майлс тоже сел, протянул руку к тумбочке за сигаретой и зажег ее. После длинной затяжки он медленно и осторожно произнес:
      – Я дал себе зарок никогда больше не делать того, что сделал. Я съездил повидаться с Кандидой. Просил у нее развода.
      – И?
      – Ответом было «нет». В сопровождении многочисленных угроз поднять скандал, если я опять вернусь к этому вопросу. – Он выдохнул дым. – Я поехал к ней, потому что хочу на тебе жениться, Кристи. Я не хочу прятаться за углом, мне невыносимо, что я не могу никуда пойти с тобой. Я хочу, чтобы ты была моей женой. – Он грустно покачал головой. – Но, по-видимому, этому быть не суждено.
      – Мне все равно, – воскликнула Кристина, бросаясь к Майлсу в объятия. – Это не имеет значения. Ничего не имеет значения, дорогой, пока мы можем быть вместе.

      – Что случилось, дорогая? – спросил Майлс, входя в гостиную квартиры на Уолтон-стрит. – Разве тебе не нравится ожерелье? – Он смотрел на Кристину, прищурив глаза и пытаясь понять, почему она огорчена.
      Кристина подняла руку к шее, потрогала кружевную паутину изящных цепочек с бриллиантами и опалами, затем опустила глаза, чтобы взглянуть на них.
      – Это самый прекрасный подарок из всех, какие мне когда-нибудь дарили. Я восхищена.
      – Тогда откуда такое печальное выражение лица? – Майлс опустился на диван рядом с Кристиной, взял ее изящную узкую руку. – Неужели из-за того, что я не смогу провести с тобой Рождество? Если так, то я попытаюсь что-нибудь придумать, чтобы сделать мое отсутствие короче. Послушай, у меня есть идея, мы проведем вместе сочельник. В тот же вечер я поеду в Суффолк, чтобы пообедать с мальчиками и родителями. Проведу с ними Рождество, а затем вернусь в город.
      – Нет, я не позволю тебе разрываться на части и менять планы. Кроме того, у меня тоже есть обязательства. Родители очень расстроятся, если я не приеду в Йоркшир. Они так ждут меня, я редко вижусь с ними в последнее время, ты же знаешь.
      – Кандиды там не будет, если ты думаешь о ней. Она действительно собирается отвезти Монику в Шотландию. Они остановятся у ее отца в охотничьем домике. – Майлс в недоумении покачал головой. – Я никак не пойму, почему она вдруг сказала, что я могу взять мальчиков, в самом деле не понимаю.
      Кристина, не отрываясь, глядела на огонь в камине. Майлс поднял руку, повернул к себе ее лицо.
      – Клянусь Богом, это чистая правда, дорогая. Кандиды не будет в Борксли-Холле. – Видя, что возлюбленная продолжает молчать, он воскликнул: – Ты ведь веришь мне, правда?
      Кристина слышала беспокойство в его голосе и видела тревогу на его лице, а потому, сжав его руку, сказала:
      – Ах, Майлс, я очень хорошо знаю, что ты не стал бы мне лгать, это не в твоем характере.
      Майлс пристально посмотрел ей в лицо, на котором всегда отражались все чувства. Она все еще была встревожена, и он решил не давить на нее. Они не смогут увидеться целую неделю – за последние полгода они ни разу не расставались так надолго. Он хотел, чтобы этот вечер был особенным и не имел намерения портить его. Его желание, как по телеграфу, передалось Кристине, она заставила себя улыбнуться и поднялась с дивана.
      – Дорогой, подбрось-ка пару поленьев в огонь, открой шампанское и давай устроим великолепный вечер. Я сейчас принесу тебе подарки. В конце концов сегодня наше с тобой Рождество.
      – Идет, – ответил Майлс, тоже поднимаясь. Он притянул ее к себе и поцеловал в ямку на шее. – Я люблю тебя.
      Кристина мягко высвободилась из его объятий и побежала в спальню. В дверях она обернулась. Майлс наблюдал за ней. Она послала ему воздушный поцелуй.
      Майлс возился с пробкой, открывая бутылку шампанского, когда Кристина вплыла в комнату со множеством свертков в руках.
      – Это не все для меня, полагаю?
      Она усмехнулась и принесла подарки к камину.
      – Еще один заход, и конец.
      Майлс покачал головой. Сердце его переполняла любовь. В этом мире не было другой такой женщины, как его Кристи.
      – Твоя мечта исполнилась, – сказала она, подходя к нему с большим свертком из коричневой бумаги. – Мне особенно хотелось подарить тебе это. Со всей моей любовью, милый.
      Майлс угадал, что это одна из картин Кристины, но не знал, какая именно. Он восхищался ими всеми.
      – Спасибо, Кристи. Судя по форме, могу предположить, что это одна из твоих работ, только какая?
      – Разверни и посмотри сам. – Кристина стояла, повернувшись спиной к камину и наблюдая за тем, как Майлс несет пакет к дивану и снимает бумагу. Когда картина оказалась у него в руках, он воскликнул:
      – О, Кристи, «Лилия в Хэдли»! Как великодушно с твоей стороны подарить мне именно ее. Она ведь твоя любимая. Спасибо.
      Прислонив картину к дивану, Майлс подошел к Кристине и крепко обнял ее.
      Безусловно, он был доволен, и это обрадовало ее. Она сказала:
      – Она стала моей любимой только после того, как мы встретились в Хэдли-Корте. Поэтому-то я и хочу, чтобы она была у тебя – она всегда будет напоминать тебе обо мне.
      Улыбка исчезла с лица Майлса, он нахмурился:
      – Ты куда-нибудь уезжаешь?
      – Нет, глупенький. С чего ты взял?
      – Потому что ты сказала: «напоминать тебе обо мне…» Будто мне это требуется, если ты собираешься всегда быть рядом со мной.
      – Конечно, я буду, Майлс. Как насчет того, чтобы выпить по бокалу шампанского, прежде чем ты развернешь остальные подарки?
      Майлс взялся разливать «Дон Периньон».
      – Я получил рождественскую открытку и записку от Ральфа и Далси. Они, как я понял, собираются какое-то время пробыть в Нью-Йорке в связи с картиной, которую ставят в Голливуде, и спектаклем на Бродвее. А что слышно от Джейн?
      – Она звонила мне вчера в офис и все ворчала по поводу того, что «маленькие чудовища» приезжают в Нью-Йорк на Рождество. Кроме этого, у нее новостей нет. Она собирается делать костюмы для бродвейской постановки «Принц Хэл» и потому останется там еще на полгода.
      – Прекрасно. Джейн – талантливая девочка. – Майлс принес шампанское, и они сдвинули бокалы. – Счастливого Рождества, милая.
      – Счастливого Рождества, Майлс.
      Они сидели перед камином и пили «Дон Периньон», пока Майлс разворачивал один за другим подарки и восторженно восклицал и благодарил Кристину всякий раз, как доставал книги, джазовые пластинки, галстуки, шелковый халат.
      Но больше всего на него произвела впечатление пара сапфировых запонок.
      – Просто изумительные, – признался он. – Однако ты расточительна.
      – Кто бы говорил, – возразила Кристина, опускаясь на колени рядом со стулом Майлса. – Они действительно тебе нравятся?
      – Ты же знаешь, что нравятся.
      – Мне тоже… они подходят к твоим глазам.
      Майлс улыбнулся и вынул из кармана маленькую коробочку.
      – А вот тебе еще один рождественский подарок.
      Это было кольцо, большое кольцо с опалом в окружении бриллиантов. Оно гармонировало с ожерельем, которое Майлс подарил Кристине раньше.
      – Большое спасибо. Какое чудесное! – Она надела его на безымянный палец правой руки и, отведя руку на некоторое расстояние, принялась рассматривать.
      – Не та рука, дорогая. – Майлс снял кольцо и надел его на левую руку Кристины. – Будем считать, что я предпочитаю видеть его здесь. – Взгляд его был красноречивым. В чудесных серых глазах Кристины заблестели слезы, губы задрожали.
      – Кристи, в чем дело?
      Она покачала головой, вытерла глаза тыльной стороной ладони и сглотнула.
      – Майлс…
      – Да, дорогая, в чем дело? Что случилось?
      Кристина осторожно взглянула на своего возлюбленного. Ее глаза удерживали его взгляд.
      – Я беременна.
      Она увидела моментальный всплеск счастья и гордости в его глазах, радостную улыбку, которую он не мог подавить и которая говорила о многом. А затем невидимая рука словно бы стерла улыбку с его лица, как с грифельной доски.
      – О, Кристи, – произнес он тихо и медленно покачал головой. – О, Кристи…
      Она не могла не заметить отчаяния в его голосе, а также беспокойства, охвативших его. Она слишком хорошо знала Майлса.
      – Но ты же был рад секунду назад! – воскликнула она, беря его руку. – Я знаю, что был!
      – Конечно, был, но… – Майлс не мог продолжать.
      – Я не собиралась говорить тебе об этом сегодня, – посетовала Кристина. – Если бы ты не переодел кольцо, я бы промолчала.
      – Хорошо, что ты это сделала. Мы во всем должны быть вместе. Ты не можешь нести такую ношу одна, Кристи.
      – Но тревожить тебя, тем более перед Рождеством… Я боялась испортить тебе праздник… Ведь увидеться с мальчиками тебе удается нечасто.
      – Ты всегда такая заботливая, моя чудная Кристи. – Майлс коснулся ее щеки. – Ну что ж, это ставит перед нами проблему, не так ли, дорогая?
      Кристина кивнула.
      – Я не хочу делать аборт, просто не хочу. Хотя понимаю то, что ребенок создаст для тебя трудности, но я думала…
      – Кристи, ребенок не просто создаст трудности, он все погубит. И все-таки я тоже не хочу, чтобы ты делала аборт. – Майлс нахмурил лоб. – Просто сейчас я не знаю, какое решение будет правильным.
      – Но почему я не могу иметь ребенка? Кто будет знать, что он твой? Только ты и я. А материально я независима, могу сама о себе позаботиться.
      – Не уверен, что из этого что-нибудь получится. Если просочится малейший намек, моя политическая карьера…
      – Конечно, мы должны это учитывать.
      – Когда ты узнала?
      – Четыре дня назад.
      – Тебе следовало сказать мне раньше. Представляю, как ты волновалась, Кристи. Ужасно, что ты не доверилась мне.
      – Просто мне не хотелось расстраивать тебя перед Рождеством.
      – Какой срок беременности?
      – Шесть недель.
      Майлс обнял Кристину и крепко прижал к себе.
      – Мы найдем правильное решение, – бормотал он, гладя ее по голове. – Постарайся не волноваться, дорогая. Мы все устроим после праздников.

      Хотя Майлс и просил ее не волноваться, Кристина не могла побороть беспокойства в течение следующих суток, когда готовилась к поездке в Йоркшир.
      Она беспокоилась о Майлсе, о себе, о ребенке. Точнее, о том, что с ним делать.
      Кристина не сомневалась, что Майлс Сазерленд любит ее всем сердцем и не хочет, чтобы она делала аборт. Она также знала, что в глубине души он хочет этого ребенка – их ребенка. Но она была слишком практичной женщиной, чтобы не понимать, что в таком случае на карту будет поставлена его карьера.
      Однажды не в пылу страсти, а во время одной из долгих прогулок за городом он сказал ей абсолютно спокойно: «В тебе вся моя жизнь, Кристи». Но это было не совсем так. Жизнью Майлса была политика, и Кристина никогда не решилась бы попросить его отказаться от нее ради того, чтобы жить вместе открыто и иметь семью.
      Если бы он пошел на это, он, вероятно, обдумал бы ее просьбу и выполнил ее. Но когда-нибудь позже пожалел бы об этом, а она тем более. Просить человека, которого она боготворила, принести ей в жертву самое дорогое, означало бы, что она его не любит.
      Политика и Майлс Сазерленд были слишком спаяны, чтобы быть разделенными. Майлс зачах бы без своего электората, своих политических друзей, Палаты общин и бурной деятельности, полной борьбы, будоражащей душу. Уинстон Черчилль как-то сказал, что он сын Палаты общин. То же самое можно было отнести и к Майлсу Сазерленду.
      «Я оказалась между двух огней», – думала на следующий вечер Кристина, возвращаясь в восемь часов вечера из дома моделей на Брутон-стрит. В то утро Майлс, такой же нежный и озабоченный, каким он был, когда она сообщила ему свою новость, уехал в Боксли-Холл в Суффолке. Покончив с рождественскими покупками, Кристина зашла в офис подписать чеки, раздать подарки и побыть на рождественском празднике, который Жизель устраивала для работников дома моделей.
      Теперь Кристине ничего не оставалось, как томиться в тревоге до завтрашнего утра, когда она в пульмановском вагоне отправится в Лидс. Повесив пальто, она поднесла спичку к дровам, которые миссис Грин, уборщица, ранее сложила в камин, и поспешила на кухню. Она была не особенно голодна, но знала, что нужно что-то съесть, и поэтому, открыв банку с томатным супом, поставила его греться на газовую конфорку, затем сделала себе сэндвич с копченой лососиной, оставшейся от вчерашнего обеда.
      Десятью минутами позже Кристина перенесла свой легкий ужин в гостиную и съела его перед уже пылающим огнем в камине. Она перебирала в уме различные возможности: оставить ребенка с возможным риском потерять Майлса, сделать аборт, исчезнуть, переехав в другую страну, родить ребенка и жить за границей до конца своей жизни. Майлс мог бы ее там время от времени навещать.
      Она вскочила и принялась ходить взад и вперед по комнате. «Какая же я глупая, – подумала она. – Эти варианты никуда не годятся. Существует только одно решение: Майлс должен заставить Кандиду дать ему развод, чтобы можно было пожениться. Конечно! Почему они не додумались до этого прошлой ночью? Только потому, что были уверены, что развод невозможен». Кристина вернулась к креслу у камина и впервые за несколько дней почувствовала облегчение.
      Положив руки на живот, она стала думать о ребенке. Их ребенке. Его ребенке. У нее захватывало дух, когда она представляла, что внутри нее растет частица Майлса. Она родит малыша и выйдет замуж за Майлса. Все должно получиться.
      Резкий звонок заставил Кристину вскочить. Она направилась к телефону.
      – Хелло, любимая. Как поживаешь?
      – У меня все прекрасно, дорогой. Я придумала, что делать.
      Майлс рассмеялся.
      – Я тоже. Но сначала расскажи ты.
      – Тебе нужно снова отправиться сам знаешь к кому и заставить дать тебе свободу.
      – Похоже, великие умы мыслят одинаково. Я всегда знал, что не зря полюбил тебя. Теперь стало очевидным, что пленил меня твой ум! Мне пришло в голову то же самое, и я не мог дождаться, пока закончится обед, чтобы позвонить тебе. Я увижусь с Кандидой, как только она вернется из Шотландии. Мы это уладим, вот увидишь. Все будет хорошо.
      – Я сразу почувствовала облегчение. Теперь Рождество будет не таким уж и трудным.
      – Конечно, а на следующей неделе мы опять будем вместе. Послушай, дорогая, ты уверена, что не хочешь, чтобы я позвонил тебе в Лидс?
      – Лучше не стоит. Мне не хочется вдаваться в объяснения по поводу того, кто ты такой. Ты же знаешь, все родители одинаковы.
      – Да, милая, знаю. Я люблю тебя, Кристи.
      – Я люблю тебя, Майлс.
 
      – Куда вас отвезти, мисс? – спросил шофер, погрузив в такси чемодан.
      – Кингс-Кросс, пожалуйста.
      – Будет исполнено, мисс.
      Кристина села на заднее сиденье, разгладила полы пальто и посмотрела в окно. Начался снегопад. Он был несильный, но, казалось, зарядил надолго. Она стала гадать. Будет ли Рождество белым и идет ли снег в Йоркшире.
      Она взглянула на часы. Оставалось еще уйма времени, чтобы успеть на отправляющийся в десять тридцать по маршруту Докастер-Лидс-Харрогит поезд с вагоном-рестораном, самый лучший поезд на северном направлении. Он идет дальше в Эдинбург, Шотландию, подумала Кристина, переключая мысли на Кандиду. Майлс получит свободу. Они поженятся. У них родится ребенок. Она потрогала живот. Он был плоским. Но через несколько месяцев станет видно, что она беременна. Ей пора обдумывать гардероб для себя как будущей матери…
      Ни таксист, ни Кристина не увидели, как огромный грузовик занесло на скользкой дороге, мокрой от снега и измороси. Он врезался в пассажирскую дверь такси, которое завертелось по шоссе и налетело на фонарный столб.
      Кристину сбросило с сиденья. Она ударилась головой о стеклянную перегородку перед собой и свалилась на пол. Когда ее вытащили из изуродованной машины и отправили на «скорой помощи» в больницу в Мидлсексе, она была без сознания, к счастью, ранения оказались неглубокими: она отделалась небольшим сотрясением мозга и ушибами. Но час спустя после того, как ее поместили в палату экстренной терапии, у нее произошел выкидыш.

      В течение многих недель после потери ребенка Кристину не покидало чувство пустоты и безысходности. Майлс тоже был безутешен. Он был неизменно добр и нежен с Кристиной, но понадобилось долгое время, чтобы залечить ее душевную рану.
      Она медленно возвращалась к жизни, стараясь побороть тоску. Работа, требовавшая полной самоотдачи, помогала держать себя в руках. Однако в начале 1957 года жизнь Кристине омрачала не одна лишь утрата ребенка. Она пришла к убеждению, что их любви с Майлсом всегда будет мешать его жена, упорно отказывавшаяся от развода.
      В феврале Майлс снова ездил к Кандиде, и снова получил отказ. В ту ночь, когда, побежденный и униженный, он вернулся на Уолтон-стрит, сердце Кристины исходило жалостью к нему.
      Потягивая виски с содовой, он говорил:
      – Я только что не стоял перед ней на коленях. Эта женщина сделана из камня.
      А в конце месяца разорвалась настоящая бомба. Сестра Майлса сообщила ему, что их видели вместе в Котсуолдсе. Даже их домик для уикэндов, казавшийся таким тихим и надежным, внезапно превратился для них в тюрьму. Их отношения становились все более тайными, в них появлялось все больше запретов.
      Впервые с тех пор, как они полюбили друг друга, они начали ссориться. Можно сказать, что это были мелкие, незначительные вспышки раздражения, но гармония и покой, которыми они наслаждались в обществе друг друга прежде, были уже нарушены.
      К апрелю Кристина абсолютно уверилась в трех вещах: Майлс не сможет отделаться от Кандиды, если только ее смерть не избавит его от нее; политическая карьера стоит для се возлюбленного на первом месте; она не в состоянии больше выносить такой образ жизни: приспосабливаться к нуждам Майлса, обстоятельствам его работы и жизни, которую он вел до встречи с ней. Так больше продолжаться не может.
      В июле Кристина осознала, что из сложившегося положения есть только один выход: она должна уехать из Англии на долгое время в Соединенные Штаты. Только воздвигнув огромное расстояние между собой и Майлсом, она могла надеяться разорвать эту связь. Она по-прежнему сильно любила его и понимала, что, оставаясь в Лондоне, не найдет в себе ни решительности, ни воли оставить его. Это следовало сделать, чтобы спасти свою жизнь. Боль, которую она испытывала, была слишком высокой ценой за украденные моменты счастья. Кроме того, предсказания Майлса сбылись – ей хотелось нормальной жизни, мужа, детей… и достоинства. Для нее стало невыносимым прятаться по углам. А уж за пределами Лондона и подавно – это оказалось последней каплей.
      Кристина не посоветовалась с Майлсом по поводу своих планов и не посвятила его в них. Она знала, что он не отпустит ее. Ей оставалось лишь поставить его перед свершившимся фактом. Первое, что она сделала, – это назначила Жизель Ру временно исполнительницей обязанностей главы «Дома Кристины» на следующий год. Второе – отдала родителям ключи от квартиры на Уолтон-стрит и попросила их приезжать туда раз в месяц. А секретарше Лиз отдала другую связку ключей, чтобы та взяла на себя заботу о почте и прочих ежедневных мелочах, так как ни Кристина, ни Джейн не хотели отказываться от квартиры. Третьим шагом стало создание нью-йоркского филиала «Дома Кристины». Денег для финансирования проекта и лояльных американских клиентов было достаточно. Не говоря о том, что Джейн не могла дождаться ее приезда. Кристина уже давно рассказала ей о связи с Майлсом и теперь, когда решила порвать с ним, снова доверилась ближайшей подруге.
      Вот как случилось, что последним, кто узнал о ее планах, был Майлс.
      – Ты так хороша сегодня, Кристи. – С этими словами Майлс присел на диван в квартире на Уолтон-стрит и принял от Кристины бокал с белым вином. – И как-то невозмутимо спокойна. – Он окинул ее трепетным и одновременно оценивающим взглядом.
      Кристина поспешила на кухню за льдом, охваченная нахлынувшим на нее чувством. Майлс сегодня хорошо выглядел в светло-бежевом летнем костюме. Светлые тона шли ему. Наполняя ведерко льдом, она поняла, что не сможет провести вечер так, как задумала. Нужно открыться ему. И немедленно. Его присутствие действовало на нее расслабляюще.
      Она вернулась в гостиную.
      – Ты всегда нравишься мне в ярко-зеленом, Кристи, но с этим платьем стоило бы надеть мои опалы. – Он нахмурился. – Что-то я не вижу их на тебе в последнее время. Ты их разлюбила? – спросил Майлс.
      – Нет. Я их очень люблю. Но они такие дорогие, что я храню их под замком. – Кристина откашлялась и присела на краешек стула. Затем произнесла, насколько могла, твердо: – Я должна тебе кое-что сказать, дорогой.
      Майлс моментально уловил серьезность ее тона и понял, что случилось что-то ужасное.
      – Я уезжаю. Я больше не могу жить здесь, в Англии. – Майлс пытался прервать Кристину, но она протестующе подняла руку. – Нет, дай мне закончить. Ты не можешь уехать, ты член Парламента, но я могу это сделать, и я уезжаю в Нью-Йорк. Завтра. По меньшей мере на год.
      – Но почему, ради Бога, скажи мне, почему? – Майлс не мог сдержать возмущения. Лицо его побледнело, взгляд остановился.
      – Потому что наша с тобой жизнь невыносима. Я люблю тебя, очень, но, мой дорогой, это не может больше продолжаться. Я должна уехать от тебя подальше, чтобы начать новую жизнь, разве ты не понимаешь?
      – Я снова поеду к Кандиде!
      – Ничего из этого не выйдет. И ты знаешь это так же хорошо, как и я. Она никогда не даст тебе развода. Я хочу уехать, чтобы спасти свою жизнь.
      Вскочив, Майлс пересек комнату, рывком поднял Кристину со стула и притянул к себе.
      – Я люблю тебя, Кристи. Ты моя жизнь. Ради Бога, пожалуйста, не покидай меня.
      – Я не вся твоя жизнь, Майлс… только часть ее. У тебя есть политическая карьера и дети, но главным образом карьера. Тебе будет нелегко, но в конце концов все утрясется… – Не в силах продолжать, Кристина выскользнула из его объятий и шагнула в сторону камина.
      Майлс смотрел на нее, не отводя глаз, понимая, что миру пришел конец. Его миру.
      – Если ты любишь меня, – снова заговорила Кристина, – ты позволишь мне уехать, ты отпустишь меня… – Из ее глаз брызнули слезы. – Если ты любишь меня так, как говоришь, то дашь мне шанс выжить и никогда не попытаешься связаться или увидеться со мной. Ты оставишь меня в покое.
      – Кристи! – воскликнул Майлс в отчаянии. – Пожалуйста, дорогая, мы найдем выход, мы его найдем!
      – У нас теперь есть только один выход, Майлс. – Кристина покачала головой. – Ты должен меня отпустить.
      Миллион мыслей пронесся в голове Майлса, которые он никогда не высказывал, которыми никогда не делился с Кристиной; миллион нежных слов, так и не произнесенных вслух. Он столько мог еще дать ей. Он любил ее каждой клеточкой своего существа. И поэтому должен был дать ей шанс, о котором она просила. Теперь было слишком поздно что-либо изменить. Слишком поздно для нее.
      Майлс двинулся в ее сторону и остановился. Он не мог подойти и поцеловать ее. Он не смел.
      – Прощай, дорогая, – произнес он и нетвердым шагом покинул комнату. Сбегая вниз по лестнице, он ничего не видел из-за слез. Он знал лишь одно, что больше никогда и никого не сможет так полюбить.
 
      Весь путь через Атлантику Кристина рыдала не переставая.
      Джейн встретила подругу в аэропорту и, быстро взглянув на ее лицо, не мешкая втолкнула в ожидавший лимузин.
      – Слава Богу, что изобрели темные очки, – сказала Кристина, стараясь вести себя легко и непринужденно, но тут же снова залилась слезами.
      Джейн обняла ее, погладила по спине и сказала, что нужно все выплакать, и Кристина, не стесняясь, рыдала всю дорогу до Манхэттена, а Джейн что-то сочувственно и нежно ей бормотала.
      Слезам не было конца. Но дела требовали к себе внимания, и Кристина на время забывалась в работе. Это была любимая работа, помогавшая держать горе под контролем. А Кристина горевала от разлуки с Майлсом, в этом не было сомнения. И в глубине своего сердца чувствовала, что всегда будет горевать о нем. Он первый по-настоящему покорил ее сердце, и они так любили друг друга.
      Но по мере того как недели превращались в месяцы, Кристина все лучше справлялась с собой и однажды ночью уснула, не проронив ни одной слезинки.
      На следующее утро за завтраком она сообщила Джейн:
      – Думаю, я пошла на поправку.
      – Прекрасно, Кристи, – спокойно произнесла Джейн, которая с самого начала понимала, что Кристина страдает и что сердце ее разбито, и поэтому была с ней добра и заботлива. Она не сказала ни одного дурного слова о Майлсе. И теперь только пробормотала: – Но это длилось довольно долго, знаешь ли.
      – Что ты имеешь в виду? – Кристина вопросительно взглянула на подругу, размешивая сахар в чае.
      – Лишь то, что сейчас первая неделя декабря, а ты прилетела сюда в июле. Шесть месяцев слез! Господи! Должно быть, это рекорд.
      Кристина засмеялась. Засмеялась и Джейн.
      – Теперь я знаю, что ты действительно пошла на поправку, Краудер, и, может быть, даже поможешь мне спланировать рождественскую вечеринку… нашу рождественскую вечеринку, – попросила она.
      – А у нас будет вечеринка?
      – Да. Я хочу, чтобы ты познакомилась с актером Саймоном. Надеюсь, ты одобришь мой выбор, потому что я подумываю о том, чтобы выйти за него замуж.
      – И как долго все это продолжается? – воскликнула Кристина. – Неужели я не заметила, что у нас бывает актер?
      – Нет-нет, человек он новый… и достоин всякого восхищения.
      – Из актеров получаются отвратительные мужья, Джейни.
      – Ты пытаешься бросить тень на моего отца? – В голосе Джейн послышалось возмущение. – Маме бы это не понравилось.
      – Ральф совсем другой, – ответила Кристина.
      – Алекс Ньюмен тоже.
      – Мне показалось, что ты сказала, что его зовут Саймон.
      – Верно. Алекс Ньюмен – для тебя.
      Кристина протестующе подняла руку.
      – О нет, для знакомства с мужчинами я еще не готова!
      Но она не знала, что за человек Алекс Ньюмен.
      С первого же момента их знакомства Кристина поняла, что он действительно «другой». В нем было что-то такое, что отличало его от остальных. Причем это «что-то» не имело связи ни с его приятной наружностью, ни с обаянием.
      Джейн подвела Алекса к ней, чтобы представить, и, пожимая его руку, Кристина, конечно же, не подозревала, что немногим ранее, взглянув на нее через комнату, он решил жениться на ней.
      Весь вечер он был очень мил и услужлив и заставил ее много смеяться, ей понравился его суховатый юмор – словом, она почувствовала, что он ей симпатичен. Но, когда он пригласил ее пойти с ним куда-нибудь на следующий вечер, она покачала головой.
      – Большое спасибо, но скорее всего я не смогу.
      – Вы еще не готовы? – спросил Алекс спокойно.
      Кристина растерялась.
      – Что вы имеете в виду? – Она подумала было, что Джейн рассказала ему о ее проблемах, но сразу же решила, что подруга никогда не допустила бы такой низости.
      – Я не хотел вас оскорбить, – сказал Алекс с улыбкой. – Просто инстинктивно почувствовал, что недавно вам была нанесена обида – мужчиной. Вот и подумал, что, может быть, это обстоятельство объясняет ваше нежелание принять мое приглашение поужинать. – Он снова улыбнулся, на этот раз по-мальчишески. – Хотя не исключено, что я вам не понравился.
      – Да нет, вы мне понравились, очень понравились, – возразила Кристина. – Так что, пожалуй, я приму ваше приглашение.
      Алекс отправился принести им что-нибудь выпить. И они долго сидели у камина, болтая о всякой всячине. Их интересы во многом совпадали.
      – Со слов Джейн я понял, что «Дом Кристины» будет открыт в начале следующего года, так что, полагаю, теперь вы будете жить здесь постоянно? – спросил Алекс.
      – О нет, вряд ли, – поспешно проговорила Кристина. – Лондонский дом требует моего присутствия. Скорее всего мне придется курсировать через Атлантику туда и обратно. Я дала себе год, чтобы все здесь наладить.
      – Понятно. Но ваш здешний бизнес обещает стать более крупным, чем лондонский, не так ли? Мне представляется, что со временем вы сможете продавать в Нью-Йорке в два раза больше, чем в английской столице.
      Кристина взглянула на Алекса с интересом, зная, что он банкир. Остаток вечера они проговорили о бизнесе. А позднее, когда гости ушли и Кристина помогала Джейн убирать посуду, она поймала себя на том, что думает об Алексе Ньюмене и его любопытных коммерческих идеях.
      – Мне понравился Алекс, – неожиданно призналась она, когда они с Джейн мыли хрустальные бокалы. – Ты была права, он обаятельный человек и не похож на других.
      – И к тому же богатый. – Джейн глянула на подругу с ухмылкой. – Но тебе-то это безразлично.
      – Конечно. И не выдумывай ничего, Джейн Седжвик, меня он заинтересовал только как друг. Мне понравились его идеи относительно бизнеса, а еще он сказал, что будет счастлив помочь мне в любое время.
      – Готова поспорить, что он действительно будет счастлив. – Джейн, смеясь, закатила глаза. – И ведь он не только обаятельный, хорош собой, богатый и умный, но еще и холостой.
      – Похоже, что Алекс Ньюмен мистер Совершенство, – заметила Кристина. – Так почему же он неженат?
      – Потому что, кажется, разведен.
      Кристина дернула головой и вжалась в стену.
      Затем, ни слова не говоря, повернулась и пошла назад в гостиную.
      Джейн побежала за ней.
      – Кристи, дорогая, извини, я не хотела расстраивать тебя.
      – Ты меня не расстроила, Джейни, нет. Просто я думаю, что и вправду пока не готова встречаться с мужчинами.
      – И все-таки пойди завтра с Алексом. Он такой милый, и я знаю, что ты ему очень понравилась. Пожалуйста, сделай это для меня.
      На следующий вечер Кристина отправилась поужинать с Алексом Ньюменом в «Павильон». Тогда она еще не знала, что он станет тем человеком, который вылечит ее раны и сделает ее прежней Кристиной.

      – Мама, почему ты не хочешь мне сказать, что мы купили бабушке на день рождения? Я хочу знать!
      Кристина посмотрела на свою шестилетнюю дочь.
      – Тсс, Кайл, не кричи посреди улицы.
      – Но почему ты не хочешь сказать? – хныкала Кайл.
      – Потому что ты не умеешь хранить секреты, а мы с папой не можем рисковать, это особенный подарок. Мы боимся, что ты все разболтаешь, и сюрприза для бабушки не получится.
      – Мамочка, я не разболтаю, – возмущенно запротестовала Кайл. – Я же не такой маленький ребенок, как Кларисса, дочка тети Джейн.
      Крепко взяв девочку за руку, Кристина перевела ее через Гросвенор-сквер и направилась к Саут Одли-стрит.
      Стоял солнечный июльский день 1965 года. На этой неделе Одре должно было исполниться пятьдесят восемь лет. Кристина с Алексом устраивали в ее честь небольшой торжественный ужин в своей квартире на Итон-сквер. Кайл уже несколько дней не давала покоя, пытаясь выведать, какой подарок приготовили бабушке.
      – Ну пожалуйста, скажи мне, мама!
      – Хорошо, заключим соглашение, Кайл, – пробормотала Кристина, подавляя раздражение. – Если ты больше не будешь заводить об этом речи на улице, я расскажу тебе о подарке, когда мы придем домой, договорились?
      – Договорились.
      Они продолжали путь молча, к большому облегчению Кристины. Ее мысли были заняты деловыми проблемами, и теперь она размышляла о том, не заглянуть ли на несколько минут на Брутон-стрит, чтобы переговорить с Алексом о готовящейся зимней коллекции. Делать этого все-таки не стоило, так как ее родители, Джейни с мужем Саймоном и Седжвики собирались приехать около половины седьмого, а сейчас было уже четыре. Лучше всего было поторопиться на Итон-сквер.
      Кристина подумала, какое платье надеть сегодня вечером, когда увидела, как он выходит из машины, остановившейся чуть впереди.
      На какую-то долю секунды она сбилась с шага, а затем тронулась вперед с черепашьей скоростью, на которую способна была только Кайл. Он отошел от машины и, скользнув взглядом вдоль улицы, сразу же увидел ее. Он замер посреди мостовой, будто сильный шок лишил его возможности двигаться. Кристина поняла, что он ждет ее.
      Через минуту он медленно направился в ее сторону, не отрывая глаз от ее лица.
      Как странно, подумала Кристина, он совсем не изменился за восемь лет. Только появилось чуть больше седины. Он приобрел большую известность. Лейбористская партия победила на всеобщих выборах в 1964 году, и он стал министром и очень важным человеком в британском правительстве. Поговаривали, что когда-нибудь он займет пост премьер-министра. Кандида развелась с ним шесть лет назад и вышла замуж за обнищавшего французского аристократа, герцога или графа, точно Кристина не знала. Иногда она встречала его имя в колонках светской хроники рядом с именами разных женщин, но он так и не женился вновь.
      Когда они приблизились друг к другу, сердце Кристины готово было выпрыгнуть из груди, во рту пересохло.
      – Хелло, Кристина, – мягко сказал Майлс, когда они остановились друг перед другом.
      – Майлс… – только и сказала она. Ее ослепила голубизна его глаз и оглушил стук собственного сердца. Наконец ей удалось выговорить: – Рада видеть тебя после стольких лет разлуки.
      – Да, восемь лет, Кристи, это большой срок.
      – Прими мои поздравления, Майлс. Ты добился таких удивительных успехов и стал министром кабинета.
      – Прими и ты мои поздравления. Я натыкаюсь на твое имя повсюду: духи, одежда, солнечные очки, дамское белье, шляпы… – Майлса охватило волнение. Он боялся совершить нечто опрометчивое: схватить Кристину за руку, увлечь куда-нибудь, где они смогут побыть одни, где он обнимет ее и признается, что все еще ее любит.
      Они не могли сдвинуться с места, не могли оторвать друг от друга жадных глаз. Время остановилось для них.
      Воспоминания нахлынули на Кристину. Глядя на Майлса, она поняла, что с ним происходит то же самое.
      – Мама.
      Голос ребенка вывел их из оцепенения. Майлс посмотрел на девочку и откашлялся.
      – Меня зовут Майлс. А тебя? – спросил он звучным голосом, протянув ей руку.
      Она взяла его руку, улыбнулась, и на ее щеках появились ямочки.
      – Меня зовут Кайл.
      – Сколько тебе лет?
      – Шесть.
      Майлс поднял голову.
      – О, Кристи…
      Она увидела боль в его глазах, заполнившихся слезами. Худое умное лицо сковала тоска. Кристина тут же поняла, что Майлс никогда не переставал любить ее и что он подумал сейчас об их ребенке, которому не суждено было появиться на свет. И еще она поняла, что он не женился вторично из-за нее.
      Глаза Кристины увлажнились.
      – Майлс, ах, Майлс, – позвала она его, и ее голос задрожал.
      – Не надо, – остановил ее Майлс, кладя ладонь на ее руку. – Пожалуйста, не надо, дорогая, мне и без того трудно это вынести. Позаботься о себе… До свидания, Кайл.
      Он вернулся к дому, возле которого припарковалась его машина, и взбежал вверх по ступеням. А она подождала, пока за ним закроется дверь, и только после этого пошла дальше.
      – Почему ты плачешь, мама?
      – Я не плачу.
      – Нет, плачешь.
      – Это от ветра.
      – Никакого ветра нет, мама.
      – Я выше тебя, а наверху есть ветер.
      – Да?
      – Давай найдем такси, – воскликнула Кристина, вытирая пальцем мокрые щеки и торопя дочь.
      – Ты обещала рассказать о подарке для бабушки, когда мы придем домой, – приступилась к ней Кайл, едва они вошли в квартиру на Итон-сквер.
      Кристина посмотрела на дочь и кивнула.
      – Я помню. Однако я не уточнила, в какое время это произойдет. А узнаешь ты о подарке, когда о нем узнает бабушка – то есть сегодня вечером.
      – Это несправедливо! – возмутилась Кайл. В этот момент в прихожей появилась няня Фрейзер, миловидная шотландка, и увлекла девочку наверх в детскую.
      Кристина прошла через холл в спальню, уронила сумку на кровать и направилась в смежную со спальней ванную. Она заперла дверь, отвернула кран, взяла полотенце и зарылась в него лицом. Прислонившись к стене, она рыдала до тех пор, пока у нее совсем не осталось слез. Она оплакивала дитя, которого потеряла, и свою утраченную любовь. Она плакала от жалости к Майлсу, думая о его одиночестве, трагических обстоятельствах его жизни и несостоявшемся счастье с ней.
      Окончательно успокоившись, она умылась и пошла в спальню, чтобы вновь наложить косметику и одеться к ужину в честь дня рождения матери. Она выбрала для этого случая розовато-лиловое шелковое платье, такого же цвета шелковые туфли и подаренные ей Майлсом опалы. Они чудесно сочетались с лиловыми тонами. И теперь, держа их в руках, она подумала о странном стечении обстоятельств, заставившем ее выбрать их для сегодняшнего вечера и достать из сейфа сегодняшним утром. Все эти годы, что она путешествовала из Лондона в Нью-Йорк и обратно, она ни разу не столкнулась с Майлсом.
      Кристина оделась и, выйдя из спальни, поспешила в гостиную все проверить до прибытия гостей. Из кабинета Алекса до нее донесся пронзительный голосок Кайл. Пройдя через холл, Кристина остановилась в дверях кабинета. В этот момент Кайл говорила:
      – А когда он отошел от нас, мама начала плакать.
      Алекс взглянул на жену и улыбнулся. Но, когда он подходил к ней, в его глазах на мгновение мелькнула растерянность.
      – Хелло, моя Крис-Крис, – сказал он. – Ты сегодня красивая. Очень красивая.
      Кристина протянула ему руки, с нежностью заглянула в лицо. Она была так рада, что вышла замуж за этого человека.
      Алекс поцеловал ее в щеку и повернулся к дочери.
      – Послушай, куколка, не пора ли тебе переодеваться? Дедушка с бабушкой будут здесь с минуты на минуту.
      Когда они остались одни, Алекс обнял Кристину и крепко прижал к себе. Касаясь губами ее роскошных волос, он спросил:
      – Значит, ты в конце концов столкнулась с Майлсом Сазерлендом, в первый раз за все эти годы?
      – Да. – Последовала небольшая пауза. – Мне стало так жаль его, Алекс. Вот почему я плакала, когда он ушел, только поэтому.
      – Я это понимаю, Кристи. Наверное, он очень одинок, несмотря на всю его славу и власть.
      – Да. И это действительно единственная причина, ты же знаешь, – пробормотала Кристина.
      Алекс отодвинул ее от себя, улыбнулся и покачал головой.
      – Неужели ты думаешь, что после семи лет супружества я не знаю, как ты ко мне относишься?
 
      – Так это был Майлс? – Джейн пристально смотрела на подругу. – Тот мужчина, с которым ты встретилась после полудня?
      Кристина кивнула и сжала губы.
      – Значит, она и тебе рассказала, маленькая обезьянка. Наверное, и твоим родителям заложила.
      Джейн сжала ее руку.
      – Не сердись на нее, Кристи, дорогая. Ты же знаешь, что такое дети, к тому же никто не обратил на ее слова внимания.
      Кристина глухо рассмеялась.
      – Хочешь пари? – Она потянула за собой Джейн к стеклянной двери и вывела ее на террасу пентхауза. – Только что ко мне подошла мама и спросила, с кем мы виделись сегодня на улице. А затем даже отважилась узнать, счастлива ли я с Алексом.
      – Но ведь ты счастлива с ним, правда? – На лице у Джейн появилось тревожное выражение. – Ты ведь больше не убиваешься по Майлсу?
      – О Господи, Джейни, ладно бы кто другой, но ты-то как можешь задавать мне такой вопрос? Ты же знаешь, что я боготворю Алекса. У меня самый лучший в мире муж, у меня есть все, чего только можно пожелать. – Кристина сделала глоток шампанского и, внимательно посмотрев на Джейн, добавила: – Теперь моя очередь задать тебе вопрос, который готов был сорваться у меня с языка все эти годы. Что ты имела против бедного Майлса? Ты всегда так злилась на него.
      Джейн улыбнулась с пристыженным видом.
      – Боюсь, меня влекло к нему, а он не обращал на меня ни малейшего внимания. Так что, когда он начал волочиться за тобой, я стала беспокоиться, Кристи. Я и в самом деле думала, что он принесет тебе несчастье. – Джейн понизила голос. – И он его принес.
      – Но не непоправимое.
      – Слава Богу! – Джейн подошла к краю террасы, посмотрела на пышные кроны деревьев в центре Итон-сквер, затем повернулась к подруге. – У нас с Саймоном опять все хорошо, Кристи. На прошлой неделе была всего лишь буря в стакане воды… Впрочем, ты предупреждала меня, что не стоит выходить замуж за актера.
      Кристина обрадованно схватила Джейн за руку и потянула назад к балконным дверям.
      – Я знала, что у вас все уладится. Теперь, думаю, нам пора вернуться к гостям. Алекс хочет, чтобы я сказала маме несколько слов, после чего мы вручим ей подарок, чтобы можно было спокойно отправить спать мисс Болтушку.

* * *

      Алекс откашлялся.
      – Попрошу минутку внимания. Кристи хочет кое-что сообщить.
      Гости умолкли, и Кристина прошла на середину комнаты, ведя за руку Кайл. Девочка, одетая в одно из лучших праздничных платьев, несла коробку с подарком.
      Кристина одарила присутствующих улыбкой, затем ее глаза остановились на Одре.
      – В прошлом году, – начала она, – у меня появилась одна идея, мама, и я поделилась ею с Алексом. Она понравилась ему так же, как мне… Идея касалась подарка к твоему сегодняшнему дню рождения от нас троих. Мы дарим его тебе со всей любовью и надеемся, что он принесет тебе много радости, о чем мы и думали, покупая его несколько месяцев назад.
      Кайл подняла глаза на мать, и Кристина кивнула ей.
      – Да, пора, Кайл, вручи наш подарок бабушке.
      – Это тебе, ба. – Девочка протянула Одре коробку, обвила руками ее шею и поцеловала в щеку. Прижавшись к бабушке, она добавила: – Пожалуйста, открой ее поскорее, ба, потому что они не сказали мне, что в ней. Мама говорит, что я не умею хранить секреты.
      Все засмеялись.
      Одра с пылающим, счастливым лицом развязала голубую ленту, сняла хрустящую серебряную обертку и подняла крышку. Заглянув в коробку, она нахмурилась.
      – Что это? – Бросив недоуменный взгляд на Алекса и дочь, она вынула старый железный ключ, затем обратилась к сидящему рядом Винсенту. – Ты знаешь, от чего он?
      Винсент покачал головой, хотя с самого начала был посвящен в секрет и принимал в нем большое участие.
      – Это ключ от нового дома, мама, твоего и папиного, – объявила Кристина. – Мы с Алексом купили для вас Хай-Клю, дом твоего детства. Это подарок к твоему дню рождения…
      Одра открыла рот, но не смогла издать ни звука. Она снова взглянула на ключ, затем на Винсента и нетвердо поднялась с дивана. Бледность разлилась по ее лицу, а глаза стали удивительно яркими. Она подошла к дочери и зятю, покачала головой и еще раз посмотрела на ключ.
      – Вот уж никогда не думала, что буду снова держать его в руке… Спасибо вам, Кристи и Алекс, большое спасибо за то, что вернули мне Хай-Клю. – Потянувшись к Кристине, Одра обхватила руку дочери, опасаясь, что ей откажут ноги. Слезы навернулись ей на глаза. – Дорогая моя, – прошептала она, – спасибо, спасибо тебе.
      Улыбка озарила ее лицо и не сходила с него весь вечер.
 
      Положив голову на обнаженную грудь Алекса, Кристина прислушивалась к его легкому дыханию и гладила его руку.
      – Ты думаешь, мама была довольна ужином, устроенным в ее честь, и рада тому, что теперь владеет Хай-Клю?
      Алекс улыбнулся.
      – О да, и это ответ на оба твои вопроса. Говоря по правде, я полагаю, что «рада» сказано слишком мягко. Тебе не кажется, что правильнее сказать «в восторге» или «вне себя от счастья»?
      Кристина засмеялась и обхватила Алекса ногами.
      – Это был чудесный вечер, дорогой, спасибо тебе за то, что ты помог сделать его возможным.
      Ничего не ответив, он погладил ее по волосам и нежно прижал к себе ее голову. Он так сильно любил свою жену. Он полюбил ее с того самого момента, как впервые увидел в Нью-Йорке на вечеринке у Джейни. Он вдруг расстроился из-за того, что Кайл рассказала ему о послеполуденной встрече. Он предпочел бы не знать о том, что Кристина столкнулась с Майлсом Сазерлендом. Все это давно прошло, но мысль, что Кристина увидела его снова, была ему ненавистна. Майлс причинил ей так много боли в прошлом. Затем Алекс начал упрекать себя в эгоизме. Лучше, чтобы он знал об этом, на тот случай, если Кристи захотелось бы поделиться с ним, она почти не говорила о Майлсе. Лишь во время их медового месяца в Париже он узнал, что этот человек оставил глубокий след в ее жизни, что она любила его. Но ведь и он любил другую женщину до того, как встретил Кристи. Каждый из них имел свою биографию и свое прошлое. Впрочем, он не был уверен, что Кристи станет рассказывать ему об этом британском политике. Когда дело касалось Майлса, Кристина замыкалась в себе, хотя во всем остальном охотно открывала ему свои мысли и чувства. Они всем делились друг с другом – это была одна из причин устойчивости их брака. По этой же причине они удачно сотрудничали в бизнесе. Они были отличной командой. Он взял на себя управление «Домом Кристины» и сделал из него международную фирму, стоившую миллиарды долларов. У нее был художественный талант, у него – деловая сметка. Получив патентное право на использование своего имени, Кристина упрочила свои позиции более чем когда бы то ни было.
      – Ты счастлив со мной? – вдруг спросила она.
      – Ты же знаешь, что счастлив, моя Крис-Крис.
      – Ты жалеешь о том, что у меня не будет больше детей? Ты бы хотел еще одного ребенка, Алекс?
      – Нет, Кайл вполне достаточно, – ответил он и застонал в притворном ужасе. – Представь себе, что их было бы двое.
      – Не шути.
      – Я серьезен… Пусть будет так, как есть, дорогая. При условии, что ты счастлива. А ты ведь счастлива, правда?
      – Да, счастлива. Ты жалеешь, что у нас нет сына? Ну, ты знаешь – сын, наследник…
      – Нет. Ведь у нас есть дочь-наследница, и этого для меня достаточно. – Алекс почувствовал, что Кристина улыбается, и наклонился над ней.
      Он нашел ее губы и нежно поцеловал их, потом неторопливо и нежно стал ласкать ее, касаясь ее груди, гладя тело, давая понять тысячью разных способов, как сильно он любит ее и что никогда не причинит ей боли.
      Терпеливо и искусно он вознес ее на вершины страсти, и, когда желание истомило ее, привлек к себе и, овладев, сделал своей. Не только на эту ночь, а навсегда.