Глава 7

Приехала Эдвина. Эмма знала, что ее старшая дочь сидит внизу, в библиотеке, потягивает коктейль и приходит в себя после дороги из аэропорта. За последние несколько минут сначала Хильда, а потом Эмили поднялись к ней, чтобы сообщить последние новости. «Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня», – сказала Эмма сама себе, переодевшись и заканчивая приготовления к ужину с Блэки и Шейном. Откладывать то, что неизбежно, – не просто глупо. Это еще и изматывает нервы. Эдвина – как бомба с часовым механизмом, который отсчитывает минуты до взрыва, и мне, пожалуй, стоит обезвредить этот механизм еще до наступления субботы.

Одобрительно кивнув самой себе, довольная, что перестала колебаться и приняла решение, Эмма застегнула жемчужное колье, взглянула на себя в зеркало, взяла свою вечернюю сумочку и соболий жакет и решительным шагом вышла из комнаты.

Спускаясь по длинной винтовой лестнице, она замедлила шаги, обдумывая, что скажет и как следует держаться с Эдвиной. Эмма не любила столкновения и конфликты и предпочитала действовать окольными путями, а иногда и хитростью для достижения своих целей. Ее сила и теперь, и всегда заключалась в умении добиваться взаимоприемлемых решений, в готовности идти на компромиссы в деловых, и в личных отношениях. Но сейчас, подходя к двери в библиотеку, она поняла, что с Эдвиной возможна только одна линия поведения – действовать напрямую.

При мысли о предстоящем столкновении ей стало не по себе. Но речь шла о счастье Энтони, и нужно было обязательно нейтрализовать Эдвину, прежде чем она создаст серьезные неприятности для Энтони, да и для всех остальных.

Дверь в библиотеку была приоткрыта, и, прежде чем войти, Эмма остановилась на мгновение, опираясь рукой на косяк двери и глядя на Эдвину, сидящую перед камином в кресле с высокой спинкой. Была включена только одна лампа, и большая часть комнаты тонула во мраке. Вдруг ярко вспыхнуло одно из поленьев в камине, и отсвет пламени выхватил из тени лицо, так что его стало лучше видно. Потрясенная, Эмма зажмурилась от неожиданности. На этом расстоянии ее дочь как две капли воды была похожа на Адель Фарли… Те же серебристо-светлые волосы, тот же нежный, но четко очерченный профиль, немного ссутулившаяся фигура человека, задумавшегося о чем-то. Как часто ей приходилось видеть Адель сидящей вот так же, у огня, в своей спальне и погруженной в свои мысли. Но Адель умерла, когда ей не было тридцати восьми, а Эдвине сейчас уже шестьдесят три, и ее красота никогда не была такой одухотворенной и щемящей, как когда-то у Адель. Поэтому Эмма знала: ее впечатление минуту назад было отчасти обманчивым, но все же сходство, безусловно, есть – оно было заметно с самого рождения Эдвины. Впрочем, вообще Эдвина во многих отношениях больше похожа на семью Фарли, чем на Хартов. Кашлянув, Эмма поздоровалась:

– Добрый вечер, Эдвина! – и сразу же деловым шагом вошла в комнату. Ей не хотелось, чтобы Эдвина догадалась, что она наблюдала за ней от дверей.

Ее дочь вздрогнула от неожиданности и повернула голову, выпрямилась на стуле.

– Здравствуй, мама! – ответила она холодно и сухо.

Эмма не обратила внимания на этот холодный тон – она уже привыкла к нему, он почти не менялся уже много лет. Она положила жакет и сумочку на один из стульев и прошла к камину, включив по пути несколько ламп.

– Ты уже налила себе чего-нибудь выпить? Не нужно подлить? – заговорила она, садясь на такое же кресло с высокой спинкой, как у Эдвины.

– Нет, спасибо. Пока не нужно.

– Как твои дела? – спросила Эмма приветливо.

– Все более или менее в порядке. – Эдвина пристально посмотрела на мать. – Думаю, нет нужды спрашивать, как дела у тебя? Ты замечательно выглядишь.

Эмма слегка улыбнулась. Откинувшись на спинку кресла, она положила ногу на ногу и извинилась:

– Боюсь, я не смогу остаться сегодня на ужин. Мне придется уйти. В последнюю минуту…

– Ну, конечно же. Как всегда, дела… – Эдвина пренебрежительно фыркнула и бросила на Эмму весьма недружелюбный взгляд.

Эмму это покоробило, но она ничем не показала своего раздражения. Обычно грубость и ехидный тон Эдвины быстро выводили Эмму из себя, но сегодня она была полна решимости стерпеть все выходки дочери и ее ничем не обоснованное неуважительное отношение, к которому она никогда не давала повода. Пристальнее вглядевшись в лицо Эдвины, она сразу же заметила устало опустившиеся уголки губ, морщинки вокруг серебристо-серых глаз, полных печали. Эдвина похудела и казалась неспокойной, даже издерганной. Было очевидно, что вдовствующая графиня Дунвейл, обычно преисполненная чувства собственной важности, сегодня вечером не столь довольна своей жизнью и собой. Несомненно, ее одолевает множество проблем.

Эмму пронзила жалость к ней, и это чувство было столь неожиданно для нее самой – она никогда не испытывала жалости к Эдвине, – что она сама себе удивилась. «Бедняжка Эдвина. Она действительно несчастлива и напугана – но, боюсь, она сама в этом виновата, – думала Эмма. – Если бы только я могла объяснить ей это, уговорить ее вести себя иначе…» В этот момент она заметила, что Эдвина приглядывается к ней так же внимательно, как она сама – к Эдвине, и спросила:

– Ты так рассматриваешь меня. У меня что-нибудь не так?

– Твое платье, мама, – ответила та, не колеблясь ни секунды. – Мне кажется, оно было бы уместнее на женщине помоложе.

Эмма сжалась в комок – похоже, Эдвина решила не давать ей спуску. Но через мгновение она заставила себя расслабиться и весело улыбнуться, словно не обращая внимания на колкость, твердо решив, что не позволит Эдвине вывести ее из себя. Когда она заговорила, голос ее звучал совсем спокойно:

– Я люблю красный цвет, он очень живой. А какой цвет, по-твоему, мне пристало носить? Черный? Но я ведь еще живая. Кстати, раз уж мы заговорили о предпочитаниях в одежде, почему ты так привязана к этим ужасным мешковатым твидовым костюмам? – И, не дожидаясь ответа, добавила: – У тебя хорошая фигура, Эдвина. Не надо прятать ее.

Эдвина пропустила этот двусмысленный комплимент мимо ушей. Она спрашивала себя, зачем она вообще приняла приглашение Джима Фарли, и уж тем более – зачем согласилась остановиться в Пеннистоун-ройял. Она, должно быть, совсем потеряла рассудок, если согласилась так долго терпеть общество своей матери.

Эмма сжала губы, прищурилась, окинула Эдвину оценивающим взглядом и сказала очень осторожно:

– Я хотела бы поговорить с тобой об Энтони.

Это заявление вывело Эдвину из задумчивости. Она рывком повернулась к Эмме и воскликнула:

– Ни в коем случае, мама! Когда Эмили передала мне, что ты спустишься вниз поговорить со мной, я заподозрила что-то в этом роде. Но я наотрез отказываюсь говорить о своем сыне с тобой. Ты всегда стремишься манипулировать людьми и контролировать их жизнь.

– А ты, Эдвина, начинаешь повторяться, словно старая заезженная пластинка, – возразила Эмма. – Я уже столько раз слышала от тебя это обвинение, что просто надоело. Я устала от твоих постоянных колкостей. С тобой невозможно нормально говорить ни о чем. Ты всегда проявляешь враждебность, как будто на тебя кто-то нападает.

Хотя Эмма умышленно выбирала весьма резкие слова, ее тон смягчал их, лицо было бесстрастным. Она встала с кресла, подошла к старинному комоду в углу, налила себе немного шерри и вернулась к камину. Она задумчиво сидела со стаканом в руке.

– Я старая женщина. По правде говоря, очень старая. Хотя я понимаю, что полного мира в моей семье не будет никогда, я хотела бы, если возможно, хоть немного спокойствия в те годы, что мне осталось прожить. Я готова забыть многое из того, что ты говорила и делала, Эдвина, потому что я пришла к выводу, что пора уже нам с тобой покончить с враждой. Я думаю, нам нужно попытаться стать друзьями.

Эдвина смотрела на нее, широко раскрыв изумленные глаза. Ей казалось, все это происходит во сне. Она не думала, что когда-нибудь услышит такие слова от своей матери.

– Почему ты выбрала меня? Почему не кого-нибудь другого? Или ты собираешься в ближайшие дни обратиться и к ним с такой же прочувствованной речью?

– Думаю, они не входят в число приглашенных. Но даже если бы входили, надеюсь, у них хватило бы здравого смысла отказаться. У меня нет сейчас для них времени.

– А для меня есть? – все еще не веря, переспросила Эдвина, которую примирительный жест матери совершенно вывел из душевного равновесия.

– Давай посмотрим на это таким образом: я думаю, ты была меньше других виновата в подготовке того нелепого заговора против меня в прошлом году. Я знаю, что в какой-то степени тебя принудили участвовать в нем. Тебе никогда не были свойственны алчность, коварство и корысть, Эдвина. И еще мне очень жаль, что мы с тобой так много лет не поддерживали никаких отношений. Нам давно нужно было помириться – теперь я ясно это понимаю. – Эмма говорила все это искрение, но за этим стояло и еще одно соображение – Энтони.

Эмма была убеждена, что она может надеяться повлиять на Эдвину, уговорить ее занять более разумную позицию по отношению к сыну только в том случае, если она преодолеет враждебность дочери.

– Я думаю, мы должны попытаться. Что мы теряем? Если мы не можем стать настоящими друзьями, возможно, по крайней мере, между нами не будет вражды.

– Не думаю, мама.

Эмма утомленно вздохнула:

– Мне тебя жаль, Эдвина. Правда. Ты отвергла одну из самых важных вещей в своей жизни, но…

– Что это за важная вещь?

– Моя любовь к тебе.

– Будет тебе, мама, – с презрительной усмешкой сказала Эдвина, высокомерно глядя на Эмму. – Ты никогда не любила меня.

– Ошибаешься. Любила.

– Я не верю тому, что ты говоришь! – воскликнула Эдвина, ерзая на стуле. Она сделала глоток виски и со стуком поставила стакан на низкий георгианский столик. – Ты просто неподражаема, мама. Ты сидишь напротив меня, делая эти невероятные заявления и ожидая, что я их проглочу, не поморщившись. Это просто шутка века. Может быть, я и глупая, но не настолько же. – Она наклонилась вперед, с ненавистью глядя на Эмму, глаза ее были словно острые серые льдинки. – А как насчет тебя? Боже мой, ведь это ты сама отказалась от меня, когда я была совсем маленькой!

Эмма выпрямилась с видом оскорбленного достоинства, на лицо ее было просто страшно смотреть, глаза холодны, в голосе металл:

– Это неправда. И никогда – слышишь – никогда не смей больше мне это говорить, понятно? Ты прекрасно знаешь, что я оставила тебя у твоей тети Фреды, потому что мне приходилось работать, как проклятой, чтобы нам не умереть с голоду. Но мы уже столько раз говорили об этом! Ты все равно будешь думать так, как захочешь. Но сейчас я не позволю увести меня в сторону от того, что я намерена тебе сказать, только потому что тебе хочется снова извлечь на белый свет все твои старые обвинения против меня.

Эдвина открыла было рот, но Эмма покачала головой.

– Нет, позволь мне закончить, – не терпящим возражений тоном сказала она, властно глядя в глаза Эдвины своими зелеными глазами. – Я не хочу, чтобы ты совершила ту же самую ошибку во второй раз в жизни. Я не хочу, чтобы ты отказалась от любви Энтони, как когда-то отказалась от моей. А опасность того, что ты это сделаешь, очень велика. – Она откинулась на спинку кресла, надеясь, что ее слова дойдут до Эдвины.

– Никогда не слышала ничего более нелепого, – презрительно фыркнула Эдвина, принимая неприступно-высокомерный вид.

– И тем не менее это правда.

– Что ты знаешь о моих отношениях с сыном!

– Очень многое. Но несмотря на его любовь к тебе – большую любовь, – ты как будто нарочно хочешь вогнать клин между собою и сыном. Не далее как вчера вечером он говорил, как его беспокоят ваши отношения. И он действительно выглядел очень обеспокоенным.

Эдвина резко подняла голову:

– А, так он здесь? Когда я позвонила ему в его лондонский клуб вчера вечером, мне сказали, что он уже уехал. Я и представить себе не могла, куда он поехал. Я понятия не имела, что он собирается на крестины. Он здесь?

Она задала этот вопрос с тревогой, и Эмма увидела, как в глазах ее дочери зажглись нетерпеливые огоньки.

– Нет, он не здесь.

– Где же он остановился?

Эмма решила пока сделать вид, что не услышала этого вопроса.

– Энтони не может понять, почему ты так возражаешь против его развода. Получается, что ты отравляешь ему жизнь, день и ночь надоедая ему уговорами помириться с Мин. Он в совершенном тупике, просто в отчаянии, Эдвина.

– А Мин? У нее разбито сердце, она не может понять ни его самого, ни его поведения. И я не могу. Он разрушает нашу жизнь так, что хуже не бывает, вносит в нее хаос и смятение. Я почти в таком же отчаянии, как и она.

– Это вполне понятно. Никому не нравятся разводы и та боль, которую они причиняют. Однако тебе нужно прежде всего думать об Энтони, а не о других. С его слов я знаю, что он глубоко несчастлив вот уже…

– Не так уж несчастлив, мама, – прервала Эдвина высоким, прерывающимся от волнения голосом. – У них с Мин очень много общего, что бы он там тебе ни наговорил. Конечно, он разочарован, что у нее нет детей. Но с другой стороны, они ведь женаты всего шесть лет. Она еще может забеременеть. Мин идеально подходит ему. И не смотри на меня так, мама, с таким превосходством и всезнанием. Так уж вышло, что я знаю своего сына лучше, чем ты. Не спорю, возможно, у него и есть та сила характера, о которой ты не упускаешь случая сказать мне при любой возможности. И тем не менее у него есть и определенные слабости.

Эдвина остановилась, не уверенная, стоит ли продолжать, но решила, что пусть уж ее мать знает всю правду.

– Во-первых, секс, – заявила она категорично, прожигая Эмму взглядом, в котором горел вызов. – Он бегает за каждой смазливой девчонкой. У него бывали весьма серьезные неприятности из-за женщин до того, как он женился на Мин. – Эдвина покачала головой, закусила губу и сказала негромко: – Я не уверена, как много Мин об этом на самом деле знает, но я точно знаю, что за последние пару лет у Энтони было несколько связей на стороне, причем, как обычно, с самыми неподходящими женщинами.

Эмму все эти сведения не слишком удивили, ее это не особенно интересовало, поэтому она не попалась на удочку Эдвины.

– Не могла бы ты поточнее объяснить, каких именно женщин ты называешь неподходящими?

– Ты прекрасно знаешь каких, мама. Неподобающих женщин, которые происходят из неподходящих семей и не имеют соответствующего воспитания. Человек, занимающий такое положение, как Энтони, пэр Соединенного Королевства, на котором лежит огромная ответственность перед обществом, должен иметь жену из своего круга.

Ничем не показав, как ее позабавил узколобый снобизм Эдвины, Эмма сказала:

– Ради Бога, перестань разговаривать, как вдовствующая аристократка викторианских времен. Мы уже приближаемся к двадцать первому веку. Твои взгляды устарели, моя дорогая.

– Я не сомневалась, что ты скажешь что-нибудь вроде этого, – раздраженно-высокомерно ответила Эдвина. – Должна признать, мама, ты постоянно удивляешь меня. Для женщины, обладающей таким богатством и могуществом, ты на редкость пренебрежительно относишься к некоторым вещам. Например, к происхождению.

Посмеиваясь, Эмма сделала глоток шерри. Нижнюю часть ее лица не было видно за стаканом, но в глазах бегали озорные огоньки.

– Люди, которые живут в стеклянных домах, не должны бросать камни, – сказала она и снова усмехнулась.

Краска залила лицо Эдвины, но минуту спустя, недовольно поморщившись, она сказала:

– Боюсь даже думать, кого он себе найдет в конце концов, если развод когда-нибудь все-таки состоится.

– Дело о разводе уже идет полным ходом, – мягко заметила Эмма. – Думаю, ты поступила бы мудро, если бы признала его. И чем быстрее, тем лучше. Это уже факт жизни, и не в твоих силах его изменить.

– Ну, это мы еще посмотрим. Энтони не может получить развод, пока Мин не даст своего согласия.

– Но, дорогая моя Эдвина, она уже дала согласие.

Эдвина была потрясена. Она смотрела на мать глазами, полными ужаса, пытаясь осознать значение ее слов. На какую-то долю секунды она заподозрила, что мать ее обманывает, но потом поняла, что та сказала ей правду. У Эммы было много недостатков, но она никогда не лгала. И кроме того, она всегда располагала безукоризненно надежными и точными сведениями. Наконец, Эдвина попыталась выдавить из себя:

– Но… но… – голос не повиновался ей, и она не смогла ничего сказать.

Она протянула дрожащую руку за стаканом, но сразу же поставила его назад, не сделав ни глотка.

– Но Мин не сказала мне ничего об этом, когда мы ужинали вместе вчера вечером. Это очень странно. Мы всегда были близки с ней. Она мне как дочь. Непонятно, почему она не поделилась со мной. Раньше у нее никогда не было от меня секретов. – Лицо Эдвины выражало полное смятение: сколько ни пыталась, она не могла понять странное поведение Мин и ее необъяснимую скрытность.

Впервые за все это время, с внезапным озарением Эмма поняла, почему ее дочь в таком смятении. Было совершенно очевидно, что у них с Мин очень хорошие, близкие отношения и они очень важны для душевного спокойствия Эдвины. Да, с невесткой ей легко и спокойно, она уверена в ее привязанности. Опрокинув свою семейную лодку, Энтони поставил под угрозу мир Эдвины – или, по крайней мере, ей так казалось. Ее приводила в ужас мысль о переменах, о новой женщине, которая появится в жизни сына и которая может не принять ее с такой готовностью, как Мин, – которая может даже отнять у нее сына.

Наклонившись поближе к Эдвине, Эмма сказала с большей нежностью, чем обычно:

– Возможно, Мин побоялась сказать тебе, побоялась еще больше огорчить тебя. Послушай, ты не должна воспринимать этот развод как угрозу для твоей жизни. В твоей жизни он не так уж много изменит, и я уверена, что Энтони не будет против того, чтобы вы с Мин остались друзьями. – С легким смешком она попыталась шуткой успокоить Эдвину: – В конце концов, Энтони разводится с Мин, а не с тобой. Он совсем не хотел причинить тебе боль.

– Он уже причинил мне боль. Его поведение просто непростительно. – Голос Эдвины звучал жестоко и непреклонно, лицо выражало горечь и обиду.

Эмма откинулась на спинку кресла, и раздражение, которое она пыталась подавить в себе, вдруг поднялось в ней с новой силой. Губы сложились в язвительную усмешку, глаза стали холодными.

– Ты эгоистичная женщина, Эдвина, – с осуждением сказала она. – Ты не думаешь об Энтони, ты думаешь только о себе. Ты говоришь, что живешь ради сына, но если так, то ты не лучшим образом пытается доказать это. Сейчас ему трудно, и в такой момент ему нужны твоя любовь и поддержка, а не твоя враждебность. – Эмма с порицанием посмотрела на дочь. – Я тебя не понимаю. В тебе столько обиды, злобы, враждебности – ко всем, не только ко мне. Я не могу понять, почему это так. Твоя жизнь была не очень тяжелой. Ты была счастлива в семейной жизни, насколько я могу судить. Я знаю, что Джереми буквально боготворил тебя, и мне всегда казалось, что и ты его любишь. – Она не отводила глаз от Эдвины. – Ради тебя же самой мне очень хочется верить, что ты его тоже любила. И что же? Несмотря на все чудесные дары, которыми наградила тебя жизнь, тебя переполняет, сжигает изнутри всепоглощающая злоба и обида. Пожалуйста, отрекись от них, вырви эту горечь из сердца раз и навсегда.