Глава 4

Резко выпрямившись, Эмма села.

«Быть этого не может. Я почти заснула, – подумала она сердито. – Только старухи засыпают так, среди бела дня». Ей стало смешно. Ну конечно же, она и есть старуха, разве нет? Хотя ни за что не хочет в этом признаваться ни перед кем, и меньше всего – перед самой собой.

Все еще сидя на диване, она переменила позу, потянулась и расправила юбку. Она сразу же почувствовала, что от пылающего в камине огня в комнате очень жарко. Даже ей душно – а ведь она всегда боится холода и ей редко бывает по-настоящему тепло. Неудивительно, что ее потянуло в сон.

Энергичным движением она поднялась с дивана и быстрым шагом подошла к одному из окон. Открыв его, она несколько раз глубоко вдохнула, обмахиваясь при этом рукой, как веером. Свежий воздух бодрил, и легкий ветерок, обдувавший лицо, скоро совсем прогнал сон. Она постояла у окна еще минуту или две, пока щеки не перестали гореть, повернулась и снова направилась к камину.

Теперь она шла медленнее и, обходя два больших мягких дивана в центре комнаты, огляделась вокруг. Она одобрительно кивнула, мысленно отмечая, как хорошо смотрится сейчас эта комната, вся залитая золотым солнечным светом, струящимся через многочисленные окна. Но, с другой стороны, эта комната всегда кажется ей прекрасной, и ей приятнее быть здесь, чем где бы то ни было еще на Земле.

«Интересно, от возраста это или еще от чего-нибудь так тянет в самые дорогие и знакомые места, где прошла большая часть жизни; так хочется окружить себя самыми любимыми и знакомыми вещами. Может, это говорит в нас память об ушедших годах и о тех, кого мы любили, и привязывает нас к этим местам, и делает их столь любезными нашему сердцу?» Она верила, что это так – во всяком случае у нее. Она чувствует себя в безопасности и обретает душевный покой, когда ее окружают знакомые пейзажи, родные стены, где разыгрывались столь многие события ее долгой и бурной жизни.

Одно из таких мест – Пеннистоун-ройял, этот огромный старый особняк на окраине Рипона, имеющий длинную историю. Она купила особняк в 1932 году. Больше всего в нем она любит эту комнату – верхнюю гостиную, где она за многие годы провела так много счастливых часов. Она часто задавалась вопросом, почему эту комнату стали так называть – ведь она ничем не напоминала гостиную. Она снова подумала об этом, окидывая взглядом впечатляющие архитектурные украшения и великолепное убранство комнаты.

Уже в силу своих размеров она производила на редкость величественное впечатление. Высокие потолки эпохи короля Иакова Первого, украшенные затейливой лепкой, высокие тонированные окна по обе стороны от редкой красоты эркерного окна, резной камин мореного дуба. И все же, несмотря на эти размеры и внушительные архитектурные украшения, Эмме удалось создать в этой комнате особую мягкую атмосферу, сделать ее очень удобной и ненавязчиво изысканной, что потребовало немало времени, терпения, безупречного вкуса и больших денег.

Эмма была настолько уверена, что не ошиблась, выбирая убранство этой комнаты, что никогда впоследствии не чувствовала потребности менять здесь что-нибудь, поэтому все в ней оставалось неизменным в течение вот уже более тридцати лет. Она, например, твердо знала, что никакие другие картины не будут лучше смотреться в этой комнате, чем великолепные портреты молодого дворянина и его жены кисти сэра Джошуа Рейнолдса или бесценный пейзаж Тернера. Все эти три картины, написанные маслом, великолепно гармонировали с изящными произведениями искусства георгианской[3] эпохи, которые она собирала с такой любовью и бесконечной нежностью. Такие детали убранства, как старинный ковер, потерявший яркость цветов, но от этого только ставший еще более утонченно прекрасным; ее фарфор с розовыми медальонами в резном буфете в стиле чиппендейл доставляли новые и новые штрихи к атмосфере изящества и безупречного вкуса. Даже при окраске стен каждый раз сохранялся первоначальный бледно-желтый оттенок, потому что, на ее требовательный взгляд, этот бледный и нежный цвет наиболее выгодно оттенял произведения искусства и великолепное темное резное дерево, и в то же время создавал в комнате ощущение солнечного и радостного дня, которое ей очень нравилось.

Сегодня утром весеннее настроение, всегда свойственное этой зале благодаря пастельным тонам стен и яркому рисунку обивки диванов, еще более усиливалось изобилием цветов, расставленных по всей комнате в фарфоровых вазах. Нарциссы, тюльпаны и гиацинты яркими желтыми, красными, розовыми и лиловыми пятнами были разбросаны по темной поверхности дерева, и неподвижный воздух комнаты был напоен их нежным ароматом.

Эмма сделала еще несколько шагов и снова остановилась перед камином. Она могла часами смотреть на висевший здесь пейзаж Тернера с его слегка размытыми зеленовато-голубоватыми тонами. Он сразу же привлекал внимание любого, кто бросал взгляд на уходящую ввысь стену над камином. Это был буколический пейзаж, пасторальная сцена, которая у каждого вызывала свои ассоциации – великолепный образец тернеровского поэтического видения мира.

«Все дело в свете», – решила она, наверное, уже в сотый раз, снова завороженная светящимся небом на картине. Эмма считала, что ни один художник никогда не сумел так передать свет в картине, как это умел делать Тернер. Чистый прохладный свет на этой картине мастера в ее представлении всегда связывался с северным небом, под которым она выросла и прожила большую часть своей жизни и которое она всегда будет любить. Она считала, что больше нигде в мире нет такого неба – такого легкого и светлого, что временами не верится, что оно существует в реальной жизни.

Глаза ее задержались на часах, на подставке стоящих на камине. Скоро час дня. Она должна быть в форме, потому что Эмили может появиться с минуты на минуту. А когда имеешь дело с быстрой, как ртуть, стремительной Эмили, нужно быть начеку. «Особенно старухам», – добавила она, снова мысленно посмеиваясь над собой.

Она бодрым шагом прошла в свою спальню, примыкающую к зале, и села у трюмо. Немного припудрила нос, подкрасила губы розовой помадой и провела расческой по волосам. Вот так-то лучше. «Вполне приемлемо, – добавила она про себя, разглядывая свое отражение в зеркале. – Да нет, пожалуй, даже лучше, чем приемлемо. Сегодня я выгляжу очень даже неплохо. Александр сказал правду».

Повернув голову, она посмотрела на фотографию Пола на уголке трюмо и мысленно заговорила с ним. У нее уже очень давно появилась эта привычка – для нее это был своеобразный ритуал.

«Что бы ты подумал обо мне, если бы мог увидеть меня сейчас? Узнал бы ты свою Прекрасную Эмму, как ты меня называл когда-то? Согласился бы, что я состарилась достойно, как думаю я?»

Взяв в руки фотографию, она посидела несколько минут, держа ее в руках, глядя Полу в глаза. Сколько лет прошло, а она все еще помнит его – каждую черточку, и с такой мучительной ясностью, как будто видела его только вчера. Она сдула пылинку со стекла. Как ему шел фрак с белым галстуком! Это его последняя фотография. Ее сделали 3 февраля 1939 года, в Нью-Йорке. Она хорошо помнит эту дату. Это был день его рождения, ему исполнилось пятьдесят девять, и она пригласила нескольких друзей выпить и посидеть у них дома, в роскошной квартире на Пятой авеню. Потом они поехали в «Метрополитэн Опера» послушать Ризе Стивенса и Эцио Пинца в «Манон». Потом Пол повез их всех к Дельмонико, где их ждал праздничный ужин. Это был замечательный вечер, только в начале омраченный разговорами Дэниела Нельсона о надвигающейся войне и тем, что Пол тоже весьма мрачно оценивал положение дел в мире. Потом, во время ужина, настроение у Пола улучшилось, он развеселился. Но это был последний беззаботный вечер, который они провели вместе.

Она дотронулась кончиками пальцев до седых волос на его висках и задумчиво улыбнулась. Близнецы, крестины которых состоятся завтра, – и его первые правнуки, продолжение его рода. После того, как он умер, забота о династии Макгилл перешла к ней, и она преданно и неустанно заботилась о ней, точно так же, как заботилась о сохранении и приумножении огромного состояния Макгилла, как и поклонялась ему.

«Шестнадцать лет, – думала она. – Мы прожили вместе только шестнадцать лет. Не очень-то много, если сравнивать со всей жизнью… особенно такой долгой, как моя».

Она и не заметила, как заговорила вслух: «Если бы только ты пожил подольше! Если бы только мы могли прожить вместе наши немолодые годы, вместе состариться! Как бы это было замечательно!» Неожиданно ее глаза затуманились, и она почувствовала комок в горле. «Ах ты, глупая старая женщина, – мысленно укорила она себя. – Плачешь сейчас о том, чего давно уж нет и чего никакими слезами не вернуть». Быстрым решительным движением она вернула фотографию на ее обычное место.

– Бабушка… ты одна? – раздался от дверей неуверенный голос Эмили.

От неожиданности Эмма вздрогнула и обернулась. Ее лицо осветилось улыбкой:

– Ах, это ты, Эмили, дорогая… Здравствуй! Я не слышала, как ты прошла через залу. Конечно же, я одна.

Эмили подбежала к ней, звонко чмокнула в щеку и взглянула на нее с любопытством.

– Я могу поклясться, что слышала, как ты с кем-то разговаривала, бабушка, – сказала она с лукавой полуулыбкой.

– Да, я разговаривала с ним, – она кивнула на фотографию и сухо добавила: – Но если ты думаешь, что я выживаю из ума, то ошибаешься. С этой фотографией я разговариваю вот уже тридцать лет.

– Что ты, бабушка, уж о тебе я никогда такого не подумала бы, – совершенно искренне поспешила успокоить ее Эмили. – О маме – может быть, но о тебе – ни за что.

– Где твоя мать, Эмили? Ты знаешь что-нибудь о ней?

– На Гаити. Греется на солнышке. По крайней мере, я думаю, что она поехала туда.

– Гаити. – Эмма выпрямилась на стуле. Было видно, что она удивлена, потом она сухо и коротко рассмеялась. – Это не там ли, где много колдунов? Я надеюсь, она не заказала им восковую куколку по имени Эмма Харт, в которую она может втыкать иголки и на голову которой призывать всяческие несчастья.

Эмили тоже рассмеялась, потом покачала головой.

– Правда, бабушка, ты – просто прелесть. Мамочке это даже и в голову не придет. Сомневаюсь, чтобы она вообще слышала о колдовстве. И кроме того, уверена, что она слишком занята другим. Своим французом.

– Да? Она что, выкинула еще один фортель? На этот раз с французом? Да, должна тебе сказать, из кавалеров твоей матери можно было набрать целую Организацию Объединенных Наций.

– Да, бабушка, пожалуй, она действительно в последнее время предпочитает иностранцев. – Зеленые глаза Эмили смеялись, она стояла, покачиваясь с каблука на носок, с восторгом глядя на бабушку и получая истинное удовольствие от этой словесной дуэли. Никто не мог сравниться с бабушкой, когда нужно метко и язвительно назвать вещи своими именами.

– Зная твою мать, – сказала Эмма, – я уверена, что он – человек с весьма сомнительной репутацией, не говоря уж о том, что наверняка имеет какой-нибудь сомнительный титул. Как же его зовут?

– Марк Дебоне. Ты, возможно, читала о нем. О нем часто пишут в колонках светских сплетен. Ты очень точно угадала относительно его репутации. А вот титула – ни сомнительного, ни какого-нибудь другого – у него нет.

– Рада это слышать. Я до смерти устала от всех этих графов, князей да баронов с совершенно непроизносимыми именами, грандиозными замыслами и пустыми кошельками, которых твоя мать каждый раз откуда-то выкапывает и неизменно выходит за них замуж. Однако Дебоне, по-видимому, любит красиво пожить и не спешит жениться, я права?

– Я бы отнесла его к категории МБШ, бабушка.

– Господи, это еще что такое? – спросила Эмма, поднимая брови и всем своим видом выражая недоумение.

– Международная белая шваль.

Эмма громко рассмеялась.

– Это что-то новенькое, я такого еще не слышала. Попробую разобраться, что бы это могло означать, если ты мне немножко объяснишь, Эмили.

– Это термин, обозначающий мужчин с очень неопределенным положением, даже с сомнительным прошлым, но с определенными претензиями на положение, которые они могут надеяться реализовать только в другой стране. Я хочу сказать, в любой другой стране, кроме их собственной. Понимаешь, там, где не поймут, что они – не те, за кого себя выдают. Это может быть англичанин в Париже, русский в Нью-Йорке или, как в этом случае, французишка-лягушатник в Лондоне. – Эмили сделала недовольную гримасу. – Марк Дебоне отирался в модных гостиных Мейфэра[4] уже много лет, и меня удивляет, что мама обратила на него внимание. Его же насквозь видно, сразу понятно, что он за птица. Наверное, ему как-то удалось ее охмурить. Что касается меня, бабушка, то я считаю, что он просто жулик.

Эмма нахмурилась.

– Значит, ты с ним встречалась?

– Да, еще до того, как мама с ним познакомилась… – она оборвала фразу, не закончив, решив не упоминать, что Дебоне сначала пытался ухаживать за ней. От этого бабушка может просто взорваться. – Он ужасно противный, – закончила она.

Эмма вздохнула, подумав о том, во сколько это увлечение обойдется ее дочери. Она была уверена, что недешево. За таких мужчин всегда приходится дорого расплачиваться: иногда и в эмоциональном плане, но обязательно – в прямом смысле слова. Она с сожалением подумала о том миллионе фунтов стерлингов, который она выдала Элизабет в прошлом году. Причем наличными. Наверное, большая часть этих денег уже промотана. Но в общем-то, ее не очень занимает, что делает с деньгами эта глупая женщина. Ее интересует только одно – откупиться от Элизабет и тем самым защитить Александра, Эмили и пятнадцатилетних близнецов-внучек. Эмма сказала резко:

– Твоя мать просто невозможна. Господи, и чем она только думает? – Не пытайся ответить, Эмили, это риторический вопрос. Между прочим, удовлетвори мое любопытство: скажи, пожалуйста, что стало с ее нынешним мужем? Этим красавцем-итальянцем?

Эмили посмотрела на нее, не веря своим ушам.

– Бабушка! – воскликнула она. – Какой поворот! Ты всегда говорила, что считаешь его альфонсом. Я была уверена, что ты его терпеть не можешь.

– Я изменила свое мнение, – несколько высокопарно ответила Эмма. – Оказалось, что он вовсе не охотился за ее деньгами и он порядочно вел себя по отношению к близнецам. – Она встала со стула. – Пойдем в гостиную и выпьем чего-нибудь перед обедом. – Она по-дружески взяла Эмили под руку. – Так где же теперь этот Джанни? Как там его? – повторила она свой вопрос.

– Да здесь где-то. Он, конечно, съехал с маминой квартиры, но по-прежнему в Лондоне. Устроился на работу в какую-то итальянскую фирму, занимающуюся импортом, кажется, антиквариата. Он часто звонит мне, спрашивает про Аманду и Франческу. Я думаю, он к ним довольно сильно привязан.

– Понятно. – Эмма отпустила руку Эмили и села на один из диванов. – Я бы, пожалуй, выпила джина с тоником, а не шерри, как обычно.

– Хорошо, бабушка. Я, пожалуй, тоже выпью джина с тоником.

Эмили, глядя на которую можно было подумать, что она всегда куда-то спешит, устремилась к столику георгианской эпохи у противоположной стены. Там на серебряном подносе стояли бутылки и хрустальные стаканы. Эмма проводила ее взглядом. В красном шерстяном костюме и сиреневой блузке с оборками Эмили была похожа на пеструю птичку колибри – маленькую, быструю, в нарядном разноцветном оперении, полную жизни. «Она славная девочка, – подумала Эмма. – Слава Богу, она не похожа на свою мать».

Ловкими движениями наливая джин с тоником, Эмили спросила, полуобернувшись:

– Кстати, раз уж речь зашла о моих маленьких сестренках, бабушка. Ты думаешь разрешить им остаться в колледже в Хэрроугейт?

– Пока – да. Но в сентябре я твердо намерена отправить их завершать образование в пансион в Швейцарии. Пока же им, судя по всему, очень нравится в колледже. Конечно, я понимаю, в основном – потому что я близко. Наверное, я балую их, разрешая им так часто приезжать домой. – Эмма замолчала, вспоминая, сколько было проблем, суеты и огорчений год назад, когда две ее младшие внучки слезно молили ее разрешить им перебраться к ней жить. Эмма в конце концов уступила на их постоянные просьбы и уговоры, хотя и поставила одно условие: они должны согласиться отправиться в находящийся неподалеку пансион, выбранный Эммой. Девочки были в восторге, их мать была рада сбыть их с рук, а Эмма была довольна, что удалось предотвратить обострение семейного конфликта.

Откидываясь на диванные подушки, Эмма еле слышно вздохнула:

– Балую я их или нет, но, думаю, этим двум малышкам не помешает немного материнской ласки и немножко семейной жизни. С твоей матерью они не слишком-то много видели и того, и другого.

– Это правда, – согласилась Эмили, направляясь с двумя стаканами к дивану перед камином. – Мне и самой их немного жаль. Я думаю, нам с Александром больше повезло с мамой – я хотела сказать, на нас пришлись ее лучшие годы: когда мы были маленькими, она была другой… А девочкам пришлось несладко… все эти мамины мужья… Мне кажется, с тех пор, как мама рассталась с их отцом, она без остановки катится по наклонной. И к сожалению, ничего с этим не поделаешь… – Эмили говорила немного с придыханием, и ее звонкий голосок замер на печальной ноте. Она беспомощно пожала плечами, и вся ее поза выражала бессилие и огорчение. – Ни ты, ни я практически ничего не можем сделать, хотя она твоя дочь, а моя мать. Вряд ли она когда-нибудь изменится, бабушка.

Эмили теперь смотрела на бабушку нахмурившись, и ее светлые брови сошлись на переносице.

– Мамина беда в том, что она страшно неуверенна в себе. Она недовольна тем, как выглядит, какая у нее фигура, что она представляет собой как личность… – да практически всем. – В ее голосе звучала боль.

– Ты действительно так думаешь? – Эмма была удивлена услышанным. Выражение ее лица изменилось, в суровых зеленых глазах промелькнула искорка злорадства, когда она сказала с чрезвычайной холодностью:

– Абсолютно не могу себе представить почему. – И она подняла свой стакан. – Твое здоровье! За тебя!

– За твое здоровье, бабушка, милая!

Эмма устроилась в уголке огромного дивана и, щурясь немного от яркого солнца, задумалась о своей внучке – хорошенькой двадцатидвухлетней Эмили. Эта девушка занимала особое место в ее сердце. Помимо того, что она была открытой по характеру и с ней всегда было легко, она вызывала симпатию, от нее словно исходил свет, она всегда была в хорошем настроении, всегда излучала оптимизм. Кроме того, она была очень деятельна – работала и жила азартно и увлеченно. И хотя розовые щечки, нежная кожа и белокурые волосы наводили на мысль о хрупкости и напоминали пастушку на дрезденском фарфоре, это впечатление тем не менее было обманчиво. Под этой внешней хрупкостью скрывалась незаурядная энергия поезда, мчащегося на полной скорости. Эмма знала, что некоторые в семье, особенно ее сыновья, считают Эмили легкомысленной болтушкой. Это в душе забавляло Эмму, потому что она отлично понимала, что Эмили умышленно создает у людей это ложное представление о себе. Оно никоим образом не отражало серьезности и целеустремленности, составлявших основу ее характера. Эмма уже давно пришла к выводу, что на самом деле ее сыновья недолюбливают свою племянницу, потому что она резковата в суждениях, неуступчива и говорит то, что думает – а это их не устраивает. Эмма не раз была свидетельницей столкновений, когда Киту и Робину здорово доставалось от бесстрашной и прямодушной Эмили.

Эмма посмотрела в ясные зеленые глаза Эмили – такие же, как и у нее самой когда-то, и увидела в них огонек надежды, а потом обратила внимание на уверенную улыбку, играющую на губах внучки. Совершенно очевидно, Эмили убедила себя, что ей удастся добиться того, чтобы все было так, как она хочет. О Господи! Глубоко вздохнув, Эмма сказала с легким смешком:

– Для человека, у которого есть серьезная проблема, ты не выглядишь достаточно встревоженной, дорогая моя. Сегодня утром ты буквально сияешь.

Эмили кивнула, соглашаясь:

– Я не думаю, что моя проблема настолько серьезна, бабушка. Я хочу сказать, сегодня она такой мне уже не кажется.

– Я рада это слышать. Когда мы разговаривали во вторник утром, мне показалось, что ты несешь на своих плечах бремя всех мировых проблем.

– Правда? – рассмеялась Эмили. – Наверное, я вижу все в гораздо более оптимистическом свете, когда ты рядом. Возможно, потому, что я знаю, как ты всегда умеешь решить любую проблему, и я знаю, что ты… – Она не закончила фразу, потому что Эмма подняла руку, жестом показывая, чтобы Эмили помолчала.

– Я уже давно догадывалась, что ты хочешь вернуться в Париж и работать там в нашем универмаге. Ты ведь об этом хотела поговорить? Это и есть твоя проблема?

– Да, бабушка, – ответила Эмили, глядя на нее сияющими глазами, в которых горело нетерпение.

Эмма поставила свой стакан на сервировочный столик и наклонилась к Эмили, мгновенно посерьезнев. Тщательно подбирая слова, она сказала:

– Боюсь, я не смогу разрешить тебе поехать в Париж. Мне очень жаль разочаровывать тебя, Эмили, но ты должна остаться здесь.

Счастливая улыбка сбежала с лица Эмили, глаза потухли.

– Но почему, бабушка? – спросила она убитым голосом. – Я думала, ты была довольна тем, как я вела дела в Париже прошлым летом и осенью.

– Да, очень довольна – даже гордилась тобой. Мое решение никак не связано с тем, как ты себя там проявила. Нет, я не совсем точно выразилась. То, как ты показала себя там, – это одна из причин, побудивших меня подумать о новых планах применения твоих сил. – Говоря все это, Эмма ни на минуту не отводила взгляда от своей внучки. – Планах, связанных с твоим будущим. А твое будущее, я уверена в этом, должно быть связано с «Харт Энтерпрайзиз».

– «Харт Энтерпрайзиз»! – воскликнула Эмили, не веря своим ушам.

Она застыла на диване, ошеломленно глядя на бабушку.

– Разве я там нужна? В этой компании уже работают Александр, Сара и Джонатан, и я там буду пятым колесом в телеге! Я буду только мешаться у всех под ногами. И потом, я всегда работала на тебя в универмагах! Мне нравится розничная торговля, и ты это знаешь, бабушка. И я не хочу, у меня ни малейшего желания оказаться в «Харт Энтерпрайзиз»! – протестовала Эмили с необыкновенным жаром, она даже раскраснелась. Не останавливаясь ни на минуту, даже чтобы перевести дыхание, она продолжала: – Я говорю совершенно серьезно. Ты же сама всегда говоришь, что очень важно получать удовольствие от работы. А работая в «Харт Энтерпрайзиз», я уж точно не буду получать никакого удовольствия. Ну, пожалуйста, разреши мне поехать в Париж! Я очень люблю наш парижский универмаг, и очень хочу и дальше помогать тебе, чтобы он по-настоящему встал на ноги. Пожалуйста, измени свое решение. Ну, пожалуйста, очень прошу тебя, бабуленька, хорошая моя. Если ты не передумаешь, мне будет очень плохо, – причитала она. Ее руки, лежащие на коленях, были судорожно сжаты в кулаки, а лицо и сбивчивая речь выражали такое безутешное горе.

Эмма раздраженно кашлянула и неодобрительно покачала головой.

– Ну, Эмили, не надо все так трагически воспринимать! – воскликнула она чуть более резко, чем обычно. – И, ради Бога, перестань меня уговаривать и улещивать. Я прекрасно знаю, как ты умеешь добиваться своего. Иногда я соглашаюсь, а иногда, как сейчас, я просто не желаю ничего слушать. Кстати сказать, наш парижский универмаг уже вполне стоит на ногах, и в немалой степени – благодаря тебе. Там ты уже больше не нужна. Сказать по правде, ты мне нужна здесь.

Эти слова, хотя и сказанные довольно мягким тоном, заставили Эмили быстро выпрямиться и нахмуриться. Она была совсем сбита с толку.

– Я нужна тебе? Зачем, бабушка? Что ты хочешь этим сказать? – в широко раскрытых глазах Эмили появилось беспокойство. Она было подумала, что, возможно, у бабушки серьезные проблемы в «Харт Энтерпрайзиз». Да нет, вряд ли. Может быть, что-то со здоровьем? Тоже как будто не похоже. Но явно здесь что-то не так.

– Что-нибудь случилось, бабушка? – спросила она, чувствуя, что больше не может справляться с растущей тревогой. О Париже она уже и думать забыла.

Почувствовав ее тревогу, Эмма сказала, ласково улыбаясь:

– Ничего плохого не случилось, милая моя. И прежде чем я расскажу тебе, почему ты нужна мне здесь, я хотела бы объяснить, что я имела в виду, говоря о твоем будущем. Разумеется, я понимаю, что тебе нравится работа в универмаге, но в универмагах «Харт» у тебя нет настоящей перспективы. Сейчас реальная власть там – у Полы и твоего дяди Дэвида, а со временем Пола унаследует мой пакет акций. Пола очень высокого мнения о твоих способностях, и она будет рада, если ты будешь работать вместе с ней. Но, Эмили, ведь это означает, что ты навсегда останешься только служащей, получающей жалованье, не будешь иметь никакой доли в компании. Я хочу…

– Знаю, – перебила Эмили. – Но…

– Не перебивай меня, – оборвала ее Эмма. – Я тебе уже говорила в прошлом году, весной, что я тебе оставлю по завещанию шестнадцать процентов акций «Харт Энтерпрайзиз», а это очень большой капитал, поскольку корпорация очень богатая. И надежная. На мой взгляд, не менее надежная, чем Английский банк. Поэтому твое состояние, твоя уверенность в завтрашнем дне будут связаны с твоим пакетом акций «Харт Энтерпрайзиз». И я уже очень давно подумываю о том, что ты должна участвовать в управлении компанией. В конце концов, в один прекрасный день она отчасти станет твоей собственностью.

Эмма не могла не заметить, что на лице Эмили появилось выражение тревоги. Она наклонилась над столом и ласково сжала ее руку.

– Не беспокойся. Я не хочу сказать, что я не доверяю твоему брату. Ты прекрасно знаешь, что я ему полностью доверяю. Александр будет руководить компанией «Харт Энтерпрайзиз» и преданно стоять на страже ее интересов, отдавая этому все свои силы и знания. В этом я не сомневаюсь. И все же я хочу, чтобы и ты начала активно работать в компании, вместе с Сэнди и вашими двоюродными братом и сестрой. Я убеждена, что твои многочисленные способности и твоя неуемная энергия должны послужить той компании, в которой ты будешь одним из главных акционеров и которая будет тебе приносить твой основной доход.

Эмили не сразу ответила, обдумывая слова бабушки. После продолжительного молчания она сказала в раздумье:

– Мне кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду, и я уверена, что ты заботишься о моих интересах, но беда в том, что ничто в этой компании меня не привлекает. Кроме того, всем, что касается готовой одежды, всегда занималась Сара, и делала это с удовольствием, и если ты навяжешь ей меня, то ей это не понравится. Что касается Джонатана, то если ты пристроишь меня к нему под крылышко, то наверняка он с присущим ему высокомерием поставит меня на место. Он незыблемо верит, что отдел недвижимости – это его вотчина, и остальным там делать нечего. И если он заподозрит, что я покушаюсь на его владения, он просто взбунтуется. Чем же еще я могу заняться в «Харт Энтерпрайзиз»? Единственное, в чем я разбираюсь, – это розничная торговля. – Голос ее прервался, она была готова расплакаться, поэтому быстро отвернулась и посмотрела в окно. Лицо ее продолжало оставаться хмурым.

Перспектива ухода из системы универмагов «Харт», от Полы, которую она боготворила, огорчала Эмили и приводила в отчаяние. А уйти ей придется. У нее достаточно здравого смысла, чтобы понять, что решение уже принято. Ее мнения не спрашивают. Ей просто говорят, что она должна делать, что от нее требуется. Против бабушки не пойдешь. К тому же бабушкино лицо сейчас приняло то хорошо знакомое им всем холодное и упрямое выражение, когда уже не остается никаких сомнений. Оно с полной определенностью говорит, что Эмма Харт своего добьется, несмотря ни на что. Думая о безрадостном будущем, которое ее ожидает, Эмили почувствовала, как глаза ее наполняются слезами. Чувствуя себя униженной и подавленной, Эмили поморгала, чтобы не дать им пролиться, проглотила слюну, изо всех сил стараясь сохранить самообладание, хотя ей все труднее было держаться спокойно. Слезы, эмоции и любые другие проявления слабости, когда речь идет о делах, бабушка просто не переносила.

Внимательно наблюдая за девушкой, Эмма увидела, что та впадает во все большее уныние и отчаяние, и сразу же поняла, что надо успокоить ее.

– Не огорчайся так, голубушка моя. Все совсем не так плохо, как тебе кажется, – сказала Эмма со всей мягкостью, на которую была способна. – Конечно же, у меня и в мыслях не было подыскивать тебе работу в тех отделах, которыми занимаются твои двоюродные брат и сестра. Это было бы несправедливо по отношению ко всем вам. И в помощники к Сэнди я тоже не собиралась тебя определять, если такая мысль пришла в твою хорошенькую умненькую головку. Нет, ничего подобного. Когда я сказала, что ты нужна мне здесь, я имела в виду здесь, в Йоркшире. Я хотела бы, чтобы ты начала работать в одном из структурных подразделений «Харт Энтерпрайзиз» – «Дженерал ретейл трейдинг» – компании, занимающейся розничной торговлей, и досконально познакомилась бы с ее работой. Видишь ли, Эмили, я хотела бы, чтобы в конце концов ты взяла на себя управление этой компанией.

На мгновение Эмили показалось, что она ослышалась. Она была так ошарашена, что потеряла дар речи. Некоторое время она в растерянности смотрела на бабушку и наконец вымолвила:

– Ты это серьезно?

– Ну, Эмили, что за глупый вопрос! Неужели ты хоть на минуту и вправду могла поверить, что я могу шутить, когда речь идет о моей компании?

– Нет, бабушка. – Эмили прикусила губу, пытаясь переварить бабушкины слова. Компания «Дженерал ретейл трейдинг», которую в семейном кругу обычно называли «Дженрет», была одним из ключевых звеньев «Харт Энтерпрайзиз», приносившим огромные доходы. Когда до нее начало доходить, что означает решение бабушки, ее охватили самые противоречивые чувства. Оно ей льстило, наполняло ликованием, но в то же время тревожило и даже пугало. Но еще через мгновение все они отошли на задний план, и на смену им пришло неподдельное удивление.