Пусть для нее потеряны все дети, кроме Дэзи, но зато осталось ни с чем не сравнимое чувство удовлетворения, которое она испытывала, зная, что уж внуки-то подхватят ее яркое знамя и продлят жизнь созданной ею великой династии, сохранят ее могущественную империю.

Тут Эмма, расхаживая взад и вперед по комнате, резко остановилась. «Уж не неуемное ли честолюбие явилось истинной причиной стремления стать родоначальницей династии? – спросила она себя. – А может быть, мечта о бессмертии?» Она не знала наверняка. Но в одном Эмма не сомневалась – для того чтобы создать такую династию, абсолютно необходимо обладать поистине невероятным честолюбием, да еще и уметь заразить им окружающих. Именно честолюбие, вера в себя придали ей мужества и сил, вели ее вперед и вверх – до самой вершины. Сияющей вершины успеха.

Ну что ж, ей некогда бездельничать все утро, размышляя о поступках и анализируя, какие черты характера были определяющими в ее жизни. Она сделала то, что считала нужным – вот и все. Эмма решительно направилась в ванную, чтобы приготовиться к предстоящему дню. Все эти мысли она отбросила как не имеющие никакого значения.

Час спустя, приняв душ и позавтракав, Эмма поспешила вниз. Выглядела она свежей и отдохнувшей в своем строгом платье из голубой шерсти. К нему она подобрала замечательный комплект драгоценностей: сапфировые сережки и такую же брошь на плече, двойную нитку жемчуга, обручальное кольцо Пола и большой бриллиант Блэки. Ни один серебряный волосок не выбивался из ее безукоризненно аккуратной прически, косметика была наложена идеально, и легкость походки никак не соответствовала ее почтенному возрасту.

Эмма по-прежнему жила на Белгрейв-сквер, в элегантном, великолепно обставленном особняке, купленном Полом Макгиллом на исходе лета 1925 года, вскоре после рождения их дочери Дэзи. Тогда, уступая ее страху перед сплетнями, нежеланию выставлять напоказ их отношения – они находились в гражданском браке – и стремлению не нарушать приличий, он распорядился разделить дом на две отдельные квартиры. И денег на это не пожалел. Нанятый им известный архитектор спланировал небольшой холостяцкий уголок для Пола на первом этаже; а все, что простиралось выше, превратилось в роскошную трехэтажную квартиру для Эммы, Дэзи, няни и прочей прислуги. Постороннему наблюдателю холостяцкая квартирка и просторные трехэтажные апартаменты над ней показались бы совершенно раздельными и независимыми жилищами, тем более что в каждое вел отдельный вход. Однако на самом деле их ловко связывал в одно целое лифт, ходивший между маленькой прихожей холостяцкого убежища Пола и гораздо большим и элегантным холлом в квартире Эммы этажом выше. Благодаря лифту особняк фактически являлся одним целым.

Во время войны, сразу после несчастного случая с Полом и его самоубийства в Австралии в 1939 году, Эмма заперла его холостяцкую квартиру. Не в силах заходить туда – настолько сильными были острая боль и неизбывная тоска, – она заставила себя позабыть об этих комнатах и избегала их, хотя внимательно следила, чтобы в них регулярно проводили уборку. В 1948 году, когда она наконец нашла в себе мужество вступить в некогда принадлежащий ему мир, Эмма распорядилась отремонтировать и заново обставить несколько комнат первого этажа. С тех пор маленькая квартира внизу служила жильем для приезжавших в гости друзей и внуков.

Зайдя в кабинет, Эмма застала своего дворецкого Паркера за разбором почты. Кабинет представлял собой приятную, полную воздуха комнату средних размеров, обставленную уютной антикварной мебелью.

– С днем рождения, миссис Харт, – произнес Паркер с улыбкой. – Сегодня у нас очень много писем!

– О Боже, да тут целая гора! – воскликнула Эмма. Дворецкий вывалил впечатляющую груду конвертов на обитый ситцем диван и теперь методично вскрывал их ножом для резки бумаги. Поздравительные открытки он вынимал, а конверты отправлял в мусорную корзину.

Эмма принялась помогать ему, но вскоре ей пришлось отвлечься, чтобы подойти к телефону, а потом начали беспрерывно звонить в дверь – цветы и подарки потекли рекой. Паркер и домоправительница, миссис Рамсей, трудились не покладая рук, и Эмме пришлось разбираться с почтой в одиночку.

Примерно в одиннадцать тридцать, в самый разгар работы, неожиданно и без доклада вошла Дэзи Макгилл Эмори.

Младшей дочери Эммы в мае исполнялось сорок четыре года, но она выглядела гораздо моложе. У нее была стройная фигура, слегка вьющиеся черные волосы, обрамлявшие умиротворенное, нетронутое морщинами лицо, и яркие голубые глаза – зеркало ее доброго характера и мягкой натуры. В отличие от своей дочки Полы, любившей шикарные экстравагантные туалеты и знавшей толк в моде, Дэзи одевалась примерно в том же стиле, что и Эмма. Она всегда выбирала себе изысканные, женственные наряды, и сегодня утром остановила свой выбор на простом шерстяном костюме лилового цвета, блузке в тон с пышным жабо на груди, золотых украшениях, черных кожаных лодочках и такой же сумочке.

– С днем рождения, мамочка! – воскликнула Дэзи еще с порога, с любовью и нежностью глядя на Эмму.

Именинница оторвалась от груды конвертов и расплылась в улыбке. Она обрадовалась приходу Дэзи, на нее благотворно влияло спокойствие дочери. Вскочив из-за стола, Эмма пошла ей навстречу, излучая тепло и дружелюбие.

– Вот, от нас… Мы с Дэвидом надеемся, что тебе понравится, мамуля. – Дэзи рассмеялась. – Тебе очень трудно выбирать подарки. У тебя все-все есть. – Она сунула коробочку в руки Эммы.

– Спасибо, дорогая. Я уверена, что найду здесь что-нибудь чудесное – ведь у тебя лучший вкус в мире.

Утонув в мягком диване, Эмма принялась разворачивать оберточную бумагу.

– Боже, сколько шума и суеты поднялось вокруг меня! В мои-то годы!

Дэзи знала, что, несмотря на ворчание и протесты, ее мать получала от всего происходящего огромное удовольствие. Она села рядом с ней.

– Мама! В этом-то все и дело! Сегодня очень важный день… Тебе следует расслабиться и наслаждаться каждой минутой.

– Может, ты и права. Но похоже, я сегодня так и не выберусь в магазин.

Пораженная услышанным, Дэзи широко распахнула свои ярко-голубые глаза.

– Ты сегодня пойдешь на работу?

– А что такого? – прервала ее Эмма. – Я каждый день хожу на работу.

– Но только не сегодня. Так нельзя. – Дэзи яростно замотала головой. – Кроме того… – она запнулась, поглядела на часы. – Очень скоро я повезу тебя на ленч.

– Но я…

– Никаких «но», милая мамочка, – отрезала Дэзи голосом ласковым, но твердым. – Не забывай, что я дочка Пола Макгилла и твоя и при случае могу быть такой же упрямой, каким был он и какой остаешься ты. А сегодня как раз тот самый день, когда я намереваюсь стоять на своем. И до конца. Мы тысячу лет не выбирались вместе на ленч, а через несколько дней ты уезжаешь с дядей Блэки, насколько мне известно, на несколько месяцев. Пожалуйста, не огорчай меня – я так ждала такого случая и уже заказала столик в «Мирабелл».

Эмме всегда было трудно отказать в чем-либо своей любимице, самой дорогой для нее из всех ее детей.

– Ну, ладно, – сдалась она. – Мы съездим на ленч с тобой, а уж потом я отправлюсь в магазин. О, Дэзи, какая прелесть! – воскликнула Эмма, глядя на вечернюю сумочку ручной работы из чистого золота. С нескрываемым удовольствием она вертела сумочку в руках, открывая ее, заглядывая внутрь, снова закрывала. Полюбовавшись подарком еще несколько секунд, Эмма положила ее назад в футляр из черной кожи и поцеловала дочь. – Спасибо, Дэзи, у меня просто нет слов. К тому же она очень пригодится мне в поездке – ее как будто специально сделали под все мои вечерние туалеты.

Зазвонил телефон.

– Я возьму трубку, мама?

Дочь сняла трубку, последовал короткий обмен любезностями, и потом Дэзи сказала:

– Я узнаю, может ли она подойти. Сегодня здесь довольно суетливо. – Нажав на кнопку отключения звука, Дэзи взглянула на мать. – Это Элизабет. Она снова в Лондоне. Ты хочешь поговорить с ней?

– Конечно, поговорю. – Эмма направилась к столу. Если она и удивилась, то виду не подала. – Здравствуй, Элизабет, – произнесла она ровным голосом и устроилась поудобнее в кресле, прижав головой трубку к плечу и поигрывая ручкой из ониксового письменного прибора.

– Спасибо, – коротко ответила она. – Да, солидный возраст, но я не ощущаю своих восьмидесяти лет. Скорее мне кажется, что мне пятьдесят восемь! И чувствую себя превосходно. – Последовала еще одна пауза. Эмма внимательно изучала противоположную стену кабинета. Затем она слегка прищурила глаза и вдруг резко оборвала собеседницу. – Я думаю, Уинстон спросил моего разрешения исключительно из вежливости. В этом не было никакой необходимости. Думаю, мне не следует напоминать тебе, что Эмили совершеннолетняя и может делать все, что захочет. Нет, я не разговаривала с Тони. Я решила, что Эмили сама должна сообщить обо всем отцу.

Эмма молча пережидала бесконечную болтовню средней дочери. Она бросила взгляд на Дэзи, скорчив недовольную гримасу. Ее терпению пришел конец, и она снова перебила:

– Я думала, ты позвонила, чтобы поздравить меня с днем рождения, Элизабет, а не затем, чтобы жаловаться по поводу обручения Эмили.

Ироничная усмешка скользнула по лицу Эммы, когда она слушала уверения Элизабет, что та вовсе не жаловалась.

– Я рада, что ты так говоришь, – наконец бросила Эмма в трубку. – В противном случае ты только зря потеряла бы время. Ну ладно, а как прошла твоя поездка на Гаити? И как твой новый дружок – Марк Дебоне?

Элизабет восторженно щебетала в ухо Эммы еще несколько минут, пока та не оборвала разговор.

– Ну, я рада, что ты счастлива, и спасибо за звонок и подарок. Я уверена, что его доставят с минуты на минуту. До свидания, Элизабет. – И повесила трубку.

– Она расстроилась из-за Эмили и Уинстона? – спросила Дэзи.

Эмма скептически рассмеялась.

– Ну конечно же, нет. Ты знаешь Элизабет не хуже меня, она полностью сконцентрирована на себе. Но это мило с ее стороны – позвонить и поздравить меня с днем рождения. – Она как-то странно посмотрела на дочь и слегка пожала плечами. – А раньше мне уже позвонила Эдвина, а также Робин и Кит… Должна признать, я очень удивилась, получив весточку от сыновей. Я ни словечка не слышала от них после прошлогоднего скандала вокруг завещания. И вдруг сегодня они такие сладкие, как мед, да еще и заявляют, что послали мне подарки. Ты можешь в такое поверить?

– Возможно, они раскаялись и жалеют, что строили козни…

– Очень сомневаюсь! – фыркнула Эмма. – Я слишком цинична для того, чтобы допустить мысль, что кто-нибудь из них может раскаяться и измениться. Нет, я уверена, что за этими звонками стоят их жены. Джун и Валери всегда были порядочными женщинами. Понятия не имею, как они все эти годы ухитрялись терпеть моих сыновей. Кит постоянно строит заговоры. Робин плетет интриги. Ну да ладно. – Эмма взяла Дэзи за руку. – Я все собиралась кое о чем спросить тебя, дорогая. Относительно дома… Тебе он точно не нужен?

Пораженная Дэзи удивленно воскликнула:

– Но ты ведь оставляешь дом Саре, разве не так?

– Да. Но завещала я его ей только потому, что при нашем с тобой разговоре об этом в прошлом году ты ясно дала понять, что не заинтересована в нем. А он должен принадлежать либо тебе, либо твоим детям. В конце концов, именно твой отец купил его нам.

– Знаю, и я всегда обожала наш дом. С ним у меня связано столько дорогих воспоминаний… о годах, когда я здесь росла, о папе и о тебе. Какие это были чудесные времена для нас троих. Однако он несколько великоват, и…

Эмма остановила ее, подняв руку.

– Вовсе нет, если рассматривать его как две квартиры, а не как единый дом. Как ты знаешь, таким он спланировал его для меня. Я так хотела соблюсти приличия… – Эмма прервала рассказ и расхохоталась. – Боже, Дэзи, как все изменилось! Теперь люди совершенно спокойно, не скрываясь, живут друг с другом. Однако вернемся к дому. Я подумала, не изменилось ли твое мнение. У тебя теперь появились внуки. Когда-нибудь Филип тоже обязательно женится, и, полагаю, не в таком уж далеком будущем. У него появятся дети; возможно, он даже захочет послать их в школу в Англии, две большие отдельные квартиры под одной крышей могут оказаться очень кстати. Обдумай мое предложение хорошенько. Я всегда могу внести изменения в завещание.

– Но ты и так оставляешь мне очень много… больше, чем мне когда-либо понадобится. Если я приму еще и дом, это будет уже жадностью с моей стороны.

– Что за чушь, Дэзи! По справедливости, он должен принадлежать тебе. Если ты откажешься, тогда я, пожалуй, лучше отпишу его Поле или Филипу.

– А как же Сара?

– Она – не из Макгиллов.

Дэзи задумалась.

– Ладно, я последую твоему совету – обдумаю все хорошенько. И вот еще что, мама. Я знаю, что такая невообразимо богатая женщина, как ты, должна постоянно содержать свои дела в порядке, но, если честно, я терпеть не могу разговоров о твоем завещании. От них у меня кровь стынет в жилах. Я и думать-то не желаю о твоей смерти, не говоря уж о том, чтобы вот эдак безмятежно о ней рассуждать. Такие разговоры меня просто убивают.

Эмма бросила взгляд на Дэзи, но ничего не сказала. Она лишь пожала дочери руку и, откинувшись на спинку стула, продолжала внимательно смотреть на нее.

Дэзи набрала полную грудь воздуха, выдохнула и выдавила из себя слабую улыбку.

– Извини. Я не хотела так резко говорить с тобой. Но мне очень не по душе обсуждать подобную тему именно сегодня. Не забывай, какой сегодня день.

– Понимаю. – Воцарилась тишина, а затем Эмма проговорила тихо-тихо: – Дэзи, дорогая, я ведь была тебе хорошей матерью, правда?

– И ты еще сомневаешься! – воскликнула Дэзи с нежностью. Она широко распахнула свои огромные небесно-голубые глаза, полные любви. – Ты всегда была и остаешься самой замечательной мамой на свете. – Дэзи выдержала вопрошающий взгляд Эммы, и, когда она глядела в морщинистое лицо матери, ее сердце сжалось от невыразимой любви к этой замечательной женщине, родившей ее. Она знала, что суровая манера держаться и вечно строгий вид являлись всего лишь способом защиты, маской, за которой скрывались неизбывные запасы нежности и доброты. Эмма Харт представляла собой сложную, многогранную личность и, вопреки расхожему представлению, очень ранимую и чувствительную.

Волна любви и нежности к матери захлестнула Дэзи.

– Ты у меня совершенно особенная, мамочка. Ты – самый благородный и сердечный человек из всех, кого я когда-либо знала. Мне так повезло, что столько лет ты была рядом со мной. Это – мое счастье.

Эмма почувствовала себя глубоко тронутой.

– Спасибо, Дэзи, за такие чудесные слова. – Она устремила взгляд куда-то вдаль, потом грустно прошептала: – Я плохо воспитала твоих сводных братьев и сестер. Но я не пережила бы мысли, что не справилась и с твоим воспитанием или что я в чем-то тебя подвела и не додала тебе своей любви.

– Ты дала мне все… Нет смысла даже перечислять, чем я тебе обязана. И я не считаю, будто ты плохо воспитала остальных. Ничего подобного. Разве не говорил когда-то мой отец, что каждый из нас – хозяин своей судьбы? Что мы сами отвечаем за то, какими стали? За наши поступки, как хорошие, так и плохие?

– Говорил.

– Тогда верь его словам. Он говорил правду!

– Ну, хорошо, моя милая.

Эмма погрузилась в молчание, обдумывая слова дочери. Она испытывала гордость за нее, за то, какой она стала. При всей ее доброте, мягкости манер и врожденном очаровании, Дэзи обладала несгибаемым, даже порой жестким характером, бесконечной жизнерадостностью и самообладанием. Эмма знала – в случае необходимости ее дочь становилась твердой, как скала, и непоколебимой в своих решениях, что особенно ярко проявлялось в тех случаях, когда дело касалось ее убеждений и принципов. Внешне необыкновенно молодо выглядевшая, Дэзи и в своих взглядах на жизнь оставалась на удивление юной. Она весело и радостно шла по жизни и заражала своим жизнелюбием всех вокруг. Дэзи относилась к тому редкому типу женщин, которые нравятся не только мужчинам, но и другим женщинам. Эмма отлично знала, что многие, а точнее, почти все, не могли не любить ее дочь. Она была настолько полна энергии, настолько чиста и благородна и в то же время настолько твердо стояла на земле, что возвышалась над всеми. Хотя ее сводные братья и сестры испытывали к ней ревность и даже зависть, все же и они оказывались бессильными перед ее человечностью и удивительной искренностью. Именно ее доброта, чистота и чувство справедливости держали их всех в узде и на дистанции. Она была поистине совестью семьи.

– У тебя такой задумчивый вид, мама. Что тебя беспокоит? Расскажи, в чем дело? – Дэзи склонилась поближе к Эмме, внимательно вглядываясь ей в лицо, и легонько дотронулась до ее щеки.

– Так, ерунда, – ответила Эмма, стряхнув с себя оцепенение, и с удовлетворением оглядела туалет дочери. – Пожалуй, мне следует пойти переодеться, раз уж мы собрались на ленч в «Мирабелл».

– Совсем необязательно, мамочка. Не создавай себе дополнительных трудностей.

– Ну ладно, будь по-твоему. А как насчет сегодняшнего вечера? Блэки сказал мне, что он намерен надеть вечерний костюм. Неужели он действительно хочет, чтобы и я нарядилась в нарядное длинное платье? Ведь, в конце концов, нас соберется только восемь человек.

«О Боже! – подумала Дэзи. – Что будет, когда она обнаружит не восемь, а все шестьдесят гостей?» Она терялась в догадках, рассердится ли ее мать за то, что они подготовили ей сюрприз. Откашлявшись и моля Бога, чтобы ей удалось говорить безразличным голосом, Дэзи заметила:

– Но дядя Блэки хочет, чтобы у нас получился праздничный вечер, нечто особенное. Как он сказал мне недавно: «Твоей матери не так уж часто исполняется восемьдесят лет». Поэтому я, естественно, согласилась с ним, что нам всем следует одеться понаряднее. Но тебе вовсе не обязательно быть при полном параде – то есть в вечернем платье. Я сама остановилась на переливчато-синем платье для коктейлей. Да, послушай, на твоем месте я бы одела одно из твоих чудесных шифоновых платьев.

– Ну и слава Богу. Одно из них – зеленое – оно подойдет в самый раз. Ой, опять звонят в дверь! Надеюсь, цветов больше уже не принесут. Мой дом и так уже начинает походить на покойницкую.

– Мама! Что за ужасное сравнение!

Дэзи легко поднялась и быстро заскользила по полу, бросив через плечо:

– Возможно, это подарок Элизабет или Кита и Робина. Пойду узнаю у Паркера.

Не успела Эмма и глазом моргнуть, как дочь уже вернулась.

– Действительно подарок, мама.

Она мельком взглянула в прихожую, кивнула, а затем заняла место около камина под портретом маслом, изображающим Пола Макгилла.

Эмма, проницательная, как всегда, подозрительно вгляделась в лицо дочери.

– Что тут происходит? Ты сейчас выглядишь в точности, как твой отец, когда он хотел что-то скрыть от меня. – Она посмотрела на портрет Пола, затем снова на Дэзи. Не было никаких сомнений, чьей дочерью та была.

И сегодня более чем всегда их сходство бросалось в глаза… Те же ярко-голубые глаза, черные волосы, ямочка на подбородке.

– Ну так что же у тебя на уме?

Дэзи выжидающе посмотрела на дверь и кивнула. По ее сигналу вошли Аманда и Франческа, изо всех сил стараясь выглядеть серьезными. Они остановились в центре комнаты, не отводя глаз от Эммы.

«С днем рождения, дорогая бабушка, с днем рождения», – пропели они с чувством, хотя и немного фальшиво.

Следом за ними в кабинет зашли Сара, Эмили и Пола и заняли место позади своих молоденьких кузин. «С днем рождения, бабушка», – подхватили они, с любовью глядя на нее.

– Боже мой, что тут происходит? – воскликнула искренне пораженная Эмма. Она непонимающе уставилась на внучек; потом, обращаясь к близняшкам, спросила: – А что вы обе здесь делаете? По-моему, до каникул еще далеко.

– Это я на пару дней взяла их из школы, мама, – вмешалась Дэзи. – Они живут у нас с Дэвидом. Все-таки у тебя день рождения.

– Я чувствовала, что здесь что-то затевается, – сказала Эмма, бросив на дочь пронизывающий взгляд. – Честно говоря, я полагала, что вы с Блэки замыслили что-то вдвоем, Дэзи. Я подозревала, что вы собрались сегодня устроить какое-то торжество.

Дэзи ухитрилась сохранить невинное выражение лица. Но прежде, чем ей удалось произнести хоть слово, вперед решительно выступила Эмили. Она передала Франческе красиво упакованный сверток и легонько прикоснулась к плечу Аманды.

– Ты ведь не забыла свою речь?

– Конечно, нет, – возмущенно цикнула в ответ Аманда, взяла Франческу за руку и, легонько потянув ее за собой, подошла поближе к Эмме.

Набрав полную грудь воздуха, пятнадцатилетняя девочка отчетливо, тщательно выговаривая каждое слово, произнесла:

– Бабушка, этот подарок тебе преподносят все твои внуки – Филип, Энтони, Александр, Джонатан, Пола, Сара, Эмили, Франческа и я. Каждый из нас внес свой вклад, чтобы сегодня, в день твоего восьмидесятилетия, мы смогли подарить тебе нечто особенное. Мы преподносим это тебе в знак нашей вечной и огромной любви.

Аманда приблизилась к Эмме, наклонилась и поцеловала ее, Франческа последовала ее примеру, затем сестры вручили бабушке сверток.

– Спасибо, девочка, – только и сказала Эмма. – И ты очень хорошо произнесла свою маленькую речь. Молодец. – Она посмотрела на остальных. – Благодарю всех вас.

Эмма некоторое время сидела без движения с подарком на коленях. Она по очереди оглядела каждую из своих старших внучек, стоявших тесной группкой, и улыбнулась каждой из них, подумав, какие же они все хорошенькие, просто очарование. Неожиданно на глаза Эммы навернулись слезы, и она усилием воли отогнала их, не желая показывать, насколько тронула ее неожиданная семейная сцена. Странно – когда Эмма развязывала пурпурную ленту и вынимала подарок из коробочки, ее руки дрожали.

Им оказались часы в форме яйца, покрытые самой прозрачной голубой эмалью, какую она когда-либо видела. Венчала яйцо изящная миниатюрная фигурка петуха, покрытая эмалью и щедро усеянная бриллиантами, рубинами и сапфирами. Эмма пришла в восторг от редкостной красоты и мастерства исполнения, и ей стало ясно, что она видит перед собой истинное произведение искусства.

– Это ведь Фаберже, верно? – наконец удалось ей выговорить еле слышным голосом.

– Да, – подтвердила Эмили. – Вообще-то, бабушка, это царское пасхальное яйцо, сделанное Фаберже для русской императрицы Марии Федоровны по заказу ее сына Николая II, последнего русского царя.

– Но как вы ухитрились найти такую редкую и ценную вещь? – недоуменно поинтересовалась Эмма. Опытный коллекционер произведений искусства, она отлично знала, что подобные работы Фаберже становились все большей и большей редкостью.

– Поле сказал Генри Россистер, – сообщила Эмили. – Он узнал, что на прошлой неделе их собрались выставить на аукцион «Сотби».

– И Генри купил ее для вас на аукционе?

– Нет, бабушка. Мы пошли туда все вместе, кроме близняшек. Они, естественно, были в школе. Впрочем, Генри тоже составил нам компанию. Пола нас обзвонила, и мы устроили совещание. Мы сразу же согласились, что нам следует попытаться купить часы – общий подарок от всех нас. Было так интересно! Несколько раз мы почти упускали их, но твердо стояли на своем и все повышали и повышали цену. И вдруг – победили. Мы все так радовались, бабушка!

– И я тоже очень рада, мои милые. – Она с любовью посмотрела на всех них.

Внезапно появился Паркер – тоже по сигналу Дэзи – и принес поднос, уставленный бокалами с искрящимся шампанским. Разобрав бокалы, все обступили Эмму, снова поздравили ее с днем рождения и выпили за ее здоровье.

Когда возбуждение немного спало, Эмма обратилась к Дэзи:

– Мы и в самом деле идем в «Мирабелл» на ленч? Или ты просто хотела помешать мне вовремя попасть в магазин?

Дэзи ухмыльнулась:

– Конечно, мы идем на ленч – все присутствующие, а Энтони, Александр, Джонатан и Дэвид присоединятся к нам там. Так что сегодня забудь о работе.

Эмма открыла было рот, но увидев выражение лица Дэзи, поняла, что спорить бесполезно.

В помещении царил полумрак.

Эмма легким шагом пересекла уставленную цветами прихожую, такую тихую сейчас, и вошла в кабинет.

На торжественном обеде, устраиваемом Блэки в ее честь в ресторане отеля «Ритц», она появится в не очень длинном платье из нескольких слоев светло– и темно-зеленого шифона, скромного покроя, с длинными широкими рукавами в китайском стиле. Великолепные фамильные изумруды Макгиллов, что ослепительно смотрелись на фоне дорогой ткани всех оттенков зеленого цвета.

«Да, я сделала правильный выбор», – решила Эмма, проходя мимо единственного в комнате зеркала и заметив краем глаза свое мелькнувшее в стекле отражение. Она не остановилась, даже не замедлила шаг, и единственным раздававшимся вокруг звуком было шуршание ее платья, вздымаемого ее как всегда быстрой походкой.

Дойдя до полки, на которой стояла часть многочисленных подарков, она взяла царское пасхальное яйцо и отнесла его в гостиную.

Там Эмма положила его на антикварный столик у камина, отошла на несколько шагов назад и снова залюбовалась чудесной вещицей. Бесспорно, за всю жизнь ей редко приходилось получать такие замечательные подарки, и Эмме не терпелось показать его Блэки.

Резкий звонок заставил ее вздрогнуть, в прихожей гулко отдавались торопливые шаги Паркера, затем стук передней двери и приглушенные расстоянием голоса.

Через несколько мгновений огромными шагами в комнату ворвался Блэки, прекрасно смотрящийся в отлично сшитом смокинге. На его губах играла широкая ухмылка, черные глаза горели, и он весь прямо светился от возбуждения.

– С днем рождения, дорогая! – прогремел он и, наконец остановившись, заключил ее в объятия. Потом отпустил, шагнул назад и, держа Эмму за руку, заглянул ей в глаза – как это уже бывало много-много раз в их жизни. – Ты сегодня чертовски хороша, Эмма, – объявил он с ласковой улыбкой и, наклонившись, поцеловал ее.

– Спасибо, Блэки. – Эмма улыбнулась ему в ответ и направилась к дивану. – Ты уже сказал Паркеру, что будешь пить?

– Конечно. То же, что и всегда. – Он опустился в кресло напротив, полностью заполнив его своим крупным телом. – Ты не подумай, что я пришел к тебе с пустыми руками. Твой подарок остался за дверью. Сейчас я пойду и принесу его…

Вежливый стук дворецкого прервал его речь, и в комнату зашел Паркер со стаканчиком неразбавленного ирландского виски для Блэки и бокалом белого вина для Эммы.

Когда они остались одни, Блэки поднял свой стакан:

– За тебя, волшебница. И за то, чтобы мы с тобой отметили еще много-много наших дней рождения.

– Так оно и будет, – рассмеялась Эмма. – И за наше путешествие, милый мой Блэки.

– Да, за путешествие. – Сделав только один маленький глоток, Блэки вдруг вскочил на ноги. – Не двигайся, – приказал он. – И когда я велю тебе закрыть глаза, не вздумай подсматривать.

Она осталась ждать его возвращения. Потом до ее ушей донеслось тихое бормотание дворецкого, голос Блэки, звук разворачиваемой бумаги, и она поняла, что ее старинный друг призвал себе на помощь Паркера.

– Закрой глаза, – приказал Блэки с порога спустя несколько секунд. – И помни наш уговор – не подглядывать!

Она сидела не двигаясь, сложив руки на коленях, и вдруг почувствовала себя снова маленькой девочкой, крошечной худющей девчушкой, получившей первый в своей жизни настоящий подарок, завернутый в серебристую бумагу и завязанный серебряной ленточкой. Тот подарок сделал он – дешевую маленькую брошку из зеленого стекла, которую Эмма берегла всю свою жизнь. Она и сейчас хранилась в ее ящичке для драгоценностей, рядом со своей восхитительной копией, которую он со временем сделал для нее из изумрудов. Ведь когда-то, давным-давно, тот кусочек зеленого стекла казался ей дороже и ценнее всего на свете.

– Смотри! – воскликнул Блэки.

Эмма медленно открыла глаза и, глядя на картину, что он держал перед ней, сразу же признала работу своей внучатой племянницы, Салли Харт. Эмма едва не вскрикнула от радостного изумления, а затем ее пронзила острая тоска по прошлому, и воспоминания прожитой жизни одно за другим побежали перед ее внутренним взором. У нее запершило в горле. Эмма смотрела во все глаза, запоминая каждую деталь, каждый штрих, не в силах вымолвить ни слова.

– О, Блэки, – прошептала она наконец. – Какая прелесть. Мои вересковые пустоши, где мы впервые встретились с тобой.

– Посмотри внимательнее, дорогая.

– Зачем? Я и так вижу, что это – Вершина Мира. – Эмма оторвала взгляд от полотна и в растерянности покачала головой. – Какой замечательный подарок ты мне сделал! Кажется, вот протянешь руку и сорвешь пучок вереска, как когда-то. – Она дотронулась пальцем до картины. – Я словно слышу журчание этого крошечного ручейка, здесь, в углу, и как бьются об отполированные водой камни его кристально чистые струи. Все как настоящее. Я даже чувствую запах черники, папоротника и вереска. О, Блэки, дорогой… И небо… Настоящее йоркширское небо, ведь правда? Какой огромный талант у этой девочки – только Тернер и Ван Гог могли так передать на холсте истинный солнечный свет. Да, Салли на сей раз превзошла сама себя.

Блэки буквально сиял от радости и удовольствия.

– Я сам отвез туда Салли и показал ей точное место. А потом она снова и снова туда возвращалась. Она хотела написать для тебя картину как можно лучше, и я желал того же. И мне кажется, в конце концов у нее получилось. А еще я попросил ее написать кое-что на обороте холста. – Он развернул картину и показал пальцем на аккуратно выведенные буквы. – Без очков ты не сможешь разобрать надпись, поэтому я прочту сам: «Эмме Харт в день восьмидесятилетия. С любовью от старинного друга Блэки О'Нила». А внизу – дата.