– Но теперь ты – глава семьи. Не я, – запротестовала я.
      – А ты – журналистка. Уважаемая журналистка. Ты лучше меня знаешь, как обращаться с этой жуткой прессой.
      – С ними могла бы поговорить Люциана. Все-таки она – дочь Себастьяна.
      – А ты – бывшая жена, – выпалил он.
      – О, Джек, прошу тебя.
      – Ладно, ладно. Дело в том, что она находится в ужасном состоянии весь день, с тех пор, как мы приехали сюда. Она и со мной-то едва может говорить, не то что с этими из «Нью-Йорк Таймз». Ты же знаешь, какая она хилая. Каждый пустяк выбивает ее из колеи.
      – Конечно. Я ведь и не думала, что она приедет ко мне ужинать, хотя она и согласилась. Я знала, что не приедет. – повторяю я.
      Уже в детстве – ведь мы росли вместе – Люциана вечно куда-то исчезала, упиралась, жаловалась на усталость, даже на плохое самочувствие, если ей не хотелось что-либо делать или она сталкивалась с какими-нибудь трудностями. Но никогда она не была хилой. Я знаю это наверняка. Она сильная. И упрямая. Люциана не слишком демонстрировала эти свои качества. Куда легче и быстрее она добивалась своего притворством; лгать она умела прекрасно – она мастерски плела небылицы. Ее отец как-то сказал мне, что Люциана – самая искусная лгунья из всех, известных ему.
      – Как насчет выпить? – спросил Джек, вклиниваясь в мои размышления о его единокровной сестре.
      – Да, конечно! – вскочила я. – Какая же я невоспитанная! Что ты будешь пить? Скотч, как обычно? Или стакан вина?
      – Пожалуй, Вивьен, все-таки виски.
      Я подошла к столу у двери, старинному, в грегорианском стиле, на котором стояли бутылки и ведерко со льдом, налила ему виски, себе, в виде исключения, водку и принесла все это к камину. Подав ему стакан, я снова села.
      Он пробормотал «спасибо», отхлебнул янтарного цвета напиток и так и остался стоять, размышляя и сжимая стакан в ладонях.
      – Ужасный был день, – сказала я. – Давно не припомню такого. Я никак не привыкну к мысли, что Себастьяна нет. Мне все время кажется, что сейчас он войдет.
      Джек ничего не ответил, и отхлебывал виски, покачиваясь на каблуках.
      Я наблюдала за ним, глядя поверх своего стакана, и думала о том, что он совершенно бесчувственный и лишенный сострадания человек. Во мне разгорался гнев. Он – он так холоден, холоден, как айсберг! В этот момент я ненавидела его, как иногда могла ненавидеть только в детстве. Его отца нашли сегодня мертвым. Умершим при странных обстоятельствах. А он держится так, будто ничего не случилось. И конечно, нет и намека на то, что у него горе. Меня поразила противоестественность этого, пусть даже между отцом и сыном никогда не было особой близости. Я же, погруженная в печаль, весь день пребывала в отчаянии, с трудом сдерживала слезы. Я оплакивала Себастьяна и еще долго буду его оплакивать.
      Неожиданно Джек сказал:
      – Труп увезли.
      Я вздрогнула, услышав это:
      – Ты хочешь сказать, что полиция забрала тело?
      – Угу, – коротко ответил он.
      – В Фармингтон? Для вскрытия?
      – Точно.
      – Я не выношу тебя такого! – воскликнула я, сама удивившись резкости своего голоса.
      – Какого, лапочка?
      – Ради Бога, перестань, ты знаешь, о чем я. Ты весь такой бесстрастный, циничный, жестокий. Наполовину это притворство. Меня не обманешь. Я знаю тебя на протяжении большей части твоей жизни, и моей тоже.
      Он безразлично пожал плечами, осушил свой стакан, подошел к столу и налил себе еще. Вернувшись к камину, он продолжил:
      – Этот детектив. Кеннелли, сказал, что завтра они вернут тело.
      – Так скоро?
      Он кивнул.
      – Очевидно, медицинский эксперт успеет произвести вскрытие утром. Что ему нужно? Извлечь ткани и органы да взять образцы крови и мозга, и…
      Содрогнувшись, я закричала:
      – Хватит! Ты говоришь о Себастьяне! О своем отце! Неужели у тебя нет к нему ни малейшего уважения? Уважения хотя бы к мертвому?
      Он как-то странно посмотрел на меня и промолчал.
      А я продолжала.
      – Если ты к нему ничего не испытываешь, это твое дело. Но запомни – я-то испытываю. И я не позволю тебе говорить о нем так безжалостно и цинично!
      Не обращая внимания на мои слова, Джек сказал:
      – Похороны можно назначить на конец недели.
      – В Корнуэлле, – прошептала я, стараясь говорить помягче. – Он как-то сказал, что хочет быть похороненным в Корнуэлле.
      – А как насчет поминальной службы, Вив? Она будет? И если да, то где? И, что важнее, когда? – И добавил с гримасой: – Надо бы поскорее. Мне необходимо быть во Франции.
      Я опять вся закипела от его слов, но взяла себя в руки. Сдерживаясь изо всех сил, я ответила спокойно:
      – В Нью-Йорке. Я думаю, это самое подходящее место.
      – Где именно?
      – В церкви св. Иоанна Богослова, – предложила я. – Как ты думаешь?
      – Как скажешь. – Джек плюхнулся в кресло у камина и очень долго смотрел на меня, о чем-то размышляя.
      – Ну нет! – сказала я, почуяв, о чем он думает. – Ну нет, Джек. Ты намерен повесить на меня все хлопоты с похоронами и отпеванием. Это должен организовать ты. Ты и Люциана.
      – Ты хоть поможешь нам, а?
      Я кивнула.
      – Джек, теперь ты не сможешь перекладывать на других свои обязанности, как ты делал это всегда, – предупредила я. – И я не позволю тебе этого. Теперь, когда Себастьян умер, именно ты – глава семейства Локов, и чем скорее ты это поймешь, тем будет лучше. «Фонд Лока», например, – тебе придется перенять факел, который выпал из рук твоего отца.
      – Это ты о чем? – спросил он быстро и резко, впиваясь в меня взглядом. – Какой еще факел?
      – Благотворительные дела, Джек. Тебе придется продолжить его дело. Тебе придется взять на себя заботу о больных и бедных этого мира, обо всех страждущих, как делал твой отец. От тебя зависит жизнь тысяч людей.
      – Ну уж нет! Не выйдет, лапочка. Если ты думаешь, что я собираюсь швыряться деньгами, как пьяный матрос, значит ты спятила. Ты такая же спятившая и ошалевшая, каким был он.
      – У вашей семьи столько денег, что вы и так не знаете, что с ними делать! – в ярости закричала я.
      – Я не собираюсь идти по стопам Себастьяна, мотаясь по всему свету туда-сюда и разбрасывать дары неумытым толпам. Так что забудь, Вив, и больше не будем говорить об этом.
      – Но ты должен взять на себя руководство «Фондом Лока», – напомнила я. – Как единственный сын и наследник. Ты наследуешь не только деньги, но и обязанности.
      – Ладно, ладно. Буду руководить. На расстоянии. Из Франции. Но я тебе не спаситель, чтобы спасать мир от всяческих напастей. И от болезней. Запомни это. Отец был просто псих.
      – А ты запомни, что Себастьян делал много добра.
      Он медленно покачал головой.
      – Чудно. Вот уж и впрямь чудно.
      – Ты о чем?
      – Да вот о том, как ты обожаешь его после всего, что было. После того, что он сделал с тобой.
      – Я не понимаю, что ты имеешь в виду. Он прекрасно ко мне относился. Всегда.
      – Согласен, он обращался с тобой лучше, чем с другими женщинами. Ты ему нравилась.
      – Нравилась! Да ведь он любил меня! Себастьян любил меня с того самого дня, когда мы познакомились, мне было двенадцать лет…
      – Грязный старикашка!
      – Замолчи! Больше того, он любил меня и после, когда мы расстались.
      – Никогда он никого не любил, – бросил Джек, посмотрев на меня с состраданием. – Ни меня. Ни мою мать. Ни Люциану. Ни ее мать. Ни твою мать. Ни других жен. Ни даже тебя, лапочка.
      – Перестань называть меня лапочкой. Это противно. А меня он все-таки любил.
      – А я говорю тебе: он не умел любить. Он не смог бы полюбить, даже если бы от этого зависела его жизнь. В нем просто не было такой способности. Себастьян Лок был чудовищем.
      – Нет, не был! И я знаю, что он любил меня, понимаешь? Знаю! – воскликнула я, подавляя свой гнев, изо всех сил пытаясь сохранить самообладание.
      – Тебе виднее, – пробормотал он, уступая мне, как это часто у нас бывало. Отвернувшись, он уставился на огонь, и его лицо стало угрюмо.
      Я наблюдала за ним и думала о том, как грустно, что он совсем не понимает своего отца, о том, как мало знает о нем. И вдруг заметила, что в этот вечер он был очень похож на Себастьяна. Одинаковые профили. – Джек унаследовал от отца орлиный нос, выдающийся подбородок и красивую темноволосую голову.
      Однако глаза у него были блеклые, водянисто-голубые, совсем не того яркого василькового цвета, что у отца. Что же касается характера и личных качеств, тут они были схожи не больше, чем два любых, посторонних друг другу человека.
      Угрюмость не покидала Джека в течение всего ужина. Ел он умеренно, пил много, говорил мало.
      Был момент, когда я протянула руку и, коснувшись его руки, сказала, насколько могла, мягко и примирительно:
      – Мне жаль, что я накричала на тебя.
      Он не ответил.
      – Мне, действительно, жаль. Не будь же таким, Джек.
      – Каким таким?
      – Молчаливым. Неприступным. Доводящим меня до бешенства упрямым ослом.
      Он посмотрел на меня, потом улыбнулся.
      Когда Джек улыбается, лицо его светлеет, он становится обаятельным, почти неотразимым. Так бывало всегда. Я тоже улыбнулась, ощутив, как я на самом деле к нему привязана.
      – Просто я не выношу, когда ты так говоришь о Себастьяне.
      – Мы с тобой видим его по-разному, – проговорил он, потягивая мое лучшее красное вино, «Мутон Ротшильд», которое Себастьян прислал мне в прошлом году.
      – Он всегда раздражал меня, – продолжил Джек. – А ты… ты обожествляла его, преклонялась перед ним. Но видишь ли, Вив, я-то не ношу розовых очков, в отличии от тебя.
      – Когда ты был маленьким, ты тоже обожал его.
      – Это тебе так кажется. Но этого не было.
      – Джек, не надо мне лгать. Ведь ты говоришь с Вивьен, с доброй старой Вив, своим лучшим другом.
      Он засмеялся, запрокинув голову.
      – О Господи! Ты когда-нибудь изменишься? Ты держишься за свое мнение, как собака за кость.
      – Только тогда, когда речь идет о Себастьяне Локе. – возразила я.
      – Одно я знаю наверняка: твоя преданность весьма похвальна, лапочка.
      – Спасибо. И перестань называть меня лапочкой, да еще с такой ужасной интонацией. Ты же знаешь, я терпеть этого не могу. Ты делаешь это, только чтобы позлить меня.
      Он усмехнулся, протянул руку и коснулся моей руки.
      – Мир?
      – Мир, – согласилась я так же поспешно, как то бывало в детстве.
      Потом мы поговорили о других делах. О Франции, точнее, о Провансе, о наших домах в Провансе, домах, которые Себастьян в свое время подарил каждому из нас. Но напомнить Джеку об этом факте я не решилась. Для меня было очевидно, что к отцу умершему он относится так же безжалостно, как относился к живому. Джек никогда не сомневался в своей правоте относительно Себастьяна, не сомневается и сейчас. Впрочем, это уже не имеет значения.
      А когда мы вернулись в кабинет пить кофе, Джек внезапно опять заговорил об обстоятельствах, при которых умер Себастьян.
      Сидя в кресле и поставив кофе и коньяк на свой столик, он сказал:
      – Полиция заставила меня все проверить. В библиотеке. Во всем доме. Ничего ценного не исчезло. Насколько я могу судить.
      – И что же? Они отказались от версии, что там был кто то еще?
      – Об этом они мне не сообщили.
      – Непонятно. – Я откинулась на спинку стула, снова и снова перебирая в памяти факты, которые у нас были. – Когда я завтракала с Себастьяном, он обмолвился, что миссис Крейн в отпуске… – Я замолчала и посмотрела на него.
      – Куда ты клонишь, Вив?
      – Я хочу сказать, что это немного странно – что Себастьян приехал на ферму, когда там не было прислуги. Именно тогда, когда она в отъезде. Даже полиция так считает, Джек.
      – Он сказал мне в четверг, что должен кончить какую-то работу. По его тому, как он это говорил, мне показалось, что он хочет пожить там в одиночестве.
      – А может, он был вовсе не один?
      Джек мельком взглянул на меня и наморщил лоб.
      – Возможно. Кто-то мог быть там, с ним. Конечно же, это очень возможно.
      – И этот кто-то мог, в конце концов, нанести ему рану.
      – Очень может быть.
      – Кстати, почему ты и Люциана вдруг вернулись в Штаты? Была какая-нибудь особая причина?
      – Мы приехали не для того, чтобы убить Себастьяна, – сказал он, улыбнувшись дурацкой улыбкой, которая показалась мне на этот раз удивительно мерзкой.
      – Ради Бога! Я и думать не думаю ни о чем таком. И прекрати это. Ты же знаешь, что твои шуточки приводят меня в бешенство. Стань же взрослым, веди себя, как пристало в твоем возрасте, Джек. Ведь это очень серьезное… серьезное дело.
      – Прости, Вив. Мы с Люцианой приехали на ежегодное собрание «Лок Индастриз», – объяснил Джек спокойно, голосом более мягким, как будто, наконец он внял моим выговорам. – Оно было назначено на завтра. Ясное дело, теперь его отменят.
      – Должно быть, так. Но я хочу вернуться к твоему сообщению о смерти Себастьяна. Я ни секунды не сомневалась, что у него случился сердечный приступ или, может быть, инсульт. И говоря по правде, я и сейчас считаю, что это так.
      Джек не ответил. Я внимательно посмотрела на него и спросила:
      – Ну, а ты что думаешь?
      Он потер подбородок, вдруг задумавшись.
      – Я не знаю. Днем я согласился бы с тобой, но теперь не уверен. Ни в чем не уверен.
      – Нет, ты скажи мне прямо. Ты думаешь, на него напали? Кто-то проник в дом?
      – Возможно. А Себастьян, войдя в дом, спугнул грабителя.
      – Прежде, чем тот успел что-либо взять, – ты это хочешь сказать? Ведь ты говорил, что ничего не пропало.
      – Ну да, картины и прочие ценности, вроде, на месте. С другой стороны у Себастьяна могло быть и что-то еще, что могло соблазнить вора.
      – Например? – я покачала головой. – Что-то я не понимаю, о чем ты…
      – Слушай, Вивьен. Ты же знаешь, что Себастьян таскал при себе много всего любопытного. Или, может быть, в комнате находились какие-либо документы.
      – Джек, – резко оборвала его я, – Но если кто-то пришел за документами, то это уже предумышленное преступление, не так ли? Ведь смотри, вор, проникший в дом в поисках любой добычи, это одно. А вор, проникший в дом, чтобы украсть документ, – совершенно другое. Значит, он знал, куда идет и за чем.
      Джек кивнул.
      – Здесь ты права.
      – А почему ты подумал о документах? Что-нибудь пропало? И какие это могут быть документы, по-твоему?
      – Этого я не знаю. И честно говоря, не знаю даже, почему я подумал об этом. Разве потому, что Себастьян сказал, что едет на ферму поработать? Уж что-что, а лгать он не умел. И если он сказал, что едет просмотреть какие-то бумаги, значит, так оно и было. Но никаких бумаг там не оказалось, во всяком случае таких, с которыми он мог бы работать…
      – А те бумаги, которые были разбросаны в библиотеке? – прервала я Джека.
      – На полу и на столе – письма, самая обыкновенная корреспонденция, всякие счета и записки от разных людей. Но по тому, как он говорил в четверг, было ясно, что он имеет в виду действительно работу с важными документами. Постой, дай подумать. Он ведь произнес слово «документы». Наверное, поэтому я и подумал о них сейчас. – Он пожал плечами. – Видишь ли, Вив, я не был в Лорел Крик целую вечность, откуда же мне знать, пропало там что-нибудь или нет. Об этом лучше спросить у миссис Крейн. Но это касается только произведений искусства. А что до его бумаг, тут и она ничего не сможет сказать.
      – Да, этого она знать не может. – Я вздохнула. – Похоже, мы зашли в тупик.
      – Угу… – Джек покачал головой, и опять на лице его проступило замешательство. Потом он разразился целым потоком слов:
      – Понимаешь, Вив, я с тобой не согласен. Я не думаю, что он умер своей смертью. Я думаю, что он был убит. Скорее всего, грабитель проник в дом. Себастьян застал его врасплох. Тот выбежал из дому. Себастьян погнался за ним. Произошла схватка. И Себастьян был убит. Непреднамеренно.
      – Или его убил кто-то, кто был с ним на ферме, по не известной нам причине, – заметила я.
      Джек подумал с минуту. Затем медленно, с несвойственной ему задумчивостью, сказал:
      – Это все умозрительные заключения. Ничего они нам не дадут. – Внимательно глядя на меня, он добавил: – Согласись, Вивьен, мы не узнаем, отчего он умер, пока не получим результаты вскрытия из Фармингтона.
      Мне ничего другого не оставалось, как только кивнуть. Я согласилась с ним, во всяком случае с его последним замечанием.

3