Глава 58

Горе чугунной плитой придавило Эмму, но постепенно она привыкла и научилась приглушать свою сердечную муку. Конечно, ее печаль отнюдь не развеялась, и она не переставала тосковать по Полу. Но Эмма взяла себя в руки и со временем стала трудиться в полную силу, как и прежде. Разразившийся мировой кризис и семейные хлопоты также способствовали тому, что ее душевные страдания стали менее острыми.

По мере того, как Англия все глубже втягивалась в Европейскую войну, перед Эммой вставали все более сложные проблемы, и у нее не оставалось душевных и физических сил на личные переживания. Ее сыновья добровольно вступили в Вооруженные силы: Кит – в армию, а Робин – в Королевские ВВС.

Элизабет, поступившая летом 1939 года в Королевскую Академию драматического искусства, во время рождественских каникул отпраздновала скромную свадьбу, выйдя замуж за Тони Баркстоуна. Хотя ей было всего восемнадцать лет, и Эмма считала, что Элизабет еще слишком юна и легкомысленна для замужества, она не стала препятствовать счастью дочери. По ее мнению, каждый имеет право ловить свое счастье в тот момент, когда оно приходит, особенно в такое ужасное время, и, отбросив сомнения, Эмма благословила дочь. Молодые были по уши влюблены друг в друга. Тони, бывший товарищем Робина по Кембриджу и тоже служивший пилотом Королевских ВВС, понравился Эмме.

Несмотря на суровое время и скромность свадьбы, на ней царило веселье. Вся семья на короткое время воссоединилась почти целиком, если не считать Эдвины, которая по-прежнему сторонилась Эммы, и Кита, не сумевшего получить отпуск. Но Джун, на которой он был женат уже год, прибыла по этому случаю в Лондон и осталась на Новый год в гостях у Эммы. В январе 1940 года Элизабет бросила свою Академию, чтобы стать сестрой милосердия Красного Креста, чем привела Эмму в немалое изумление. Услышав эту новость, Эмма воскликнула:

– А мне всегда казалось, что ты мечтала стать известной актрисой и видеть свое имя в огнях рекламы.

– Плевать мне на эту ерунду, – быстро ответила Элизабет. – Я чувствую, что обязана участвовать в войне, мамочка.

На Эмму вскоре произвели впечатление серьезность и благоговение, с которым Элизабет относилась к своим обязанностям медсестры, и она подумала про себя, что замужество подействовало благотворно на ее дочь, самую капризной из ее детей.

События с каждым днем принимали все более угрожающий оборот, и в марте Эмма стала подумывать, не стоит ли ей отправить Дэзи в Америку пожить у Нельсонов в их поместье „Гудзон Ривер". Но поразмыслив, она отказалась от этой идеи, решив, что путешествие через океан может оказаться слишком рискованным и школа-интернат в Асконе была самым безопасным местом для ребенка.

Шли дни, и Эмма с ожесточением погрузилась в работу, как всегда отвлекающую ее от сердечных переживаний. Генри Россистер, который и раньше вел некоторые финансовые дела Эммы, стал теперь ее постоянным советником, поскольку, помимо собственных, ей теперь приходилось руководить всеми владениями Макгиллов. Она постоянно поддерживала связь с Мэлом Гаррисоном в Сиднее и Гарри Мэрриоттом в Техасе. С расширением круга ее обязанностей рабочие дни Эммы стали намного продолжительнее и насыщеннее, чем когда-либо. Но она крепко держала все бразды правления в своих руках. Она стала такой же неутомимой и энергичной, как в молодые годы, и, особенно во времена первой мировой войны, когда она так же, как сейчас, осталась в одиночестве и была вынуждена сама управляться со всем. Своим мрачным видом она ничем не отличалась от других людей в Англии, которых охватывало отчаяние по мере того, как Гитлер, не встречая отпора, продолжал свой блиц-криг в Европе.

В конце мая, сразу после своего пятидесятичетырехлетия, в Лондон приехал Дэвид Каллински, чтобы обсудить с Эммой кое-какие вопросы, касавшиеся их совместных предприятий. Он по-прежнему оставался привлекательным мужчиной. Его проникновенные синие глаза не померкли, хотя голову Дэвида проутюжила седина, а сам он заметно пополнел. Годы не повлияли на его преданность Эмме, и он постоянно заботился о ней. К своему большому облегчению Дэвид сразу заметил, что лицо Эммы стало не таким изможденным. Она слегка округлилась, и прежняя красота возвращалась к ней. Немного позже к ним присоединился Блэки. После легкого ужина они направились в библиотеку выпить кофе с ликером, и, конечно же, поговорить о войне.

– Как вы думаете, мы сумеем вовремя снять наших мальчиков с побережья? – спросила Эмма, думая при этом не только о Ките с Робином и Марке Каллински, но и о тысячах других британских солдат, прижатых к морю около Дюнкерка.

– Если кто и способен с Божьей помощью это сделать, то никто иной, как Уинстон Черчилль, – заявил Блэки. – Черчилль собрал невиданную в мире армаду судов, правда, несколько пеструю, объединенных одной целью – доставить наших парней невредимыми домой в Дил и Рамсгейт до того, как они будут раздавлены немцами, наступающими на Францию через Нидерланды.

– Я читал в газетах, что со всей Англии пришли добровольцы на помощь эсминцам Королевского военно-морского флота, – вмешался Дэвид, попыхивая сигаретой, – из самых разных слоев общества на своих шлюпках, парусных лодках, рыболовецких траулерах, яхтах, прогулочных катерах и даже баржах. Это самое замечательное проявление патриотизма и героизма, о котором мне приходилось слышать в своей жизни.

Блэки кивнул.

– Да, это именно так, Дэвид. Там собралось, не считая конечно эсминцев, более семисот судов самых разных типов и размеров. Волонтеры в основном подбирают людей и доставляют их на крупные суда, которые не могут подойти к самому берегу, но некоторые из них даже перевозят наших парней через Канал, непрерывно снуя, как челноки, туда и обратно. Удивительно отважные и выносливые люди, скажу я вам!

– Как вы думаете, сколько времени займет эвакуация? – спросила Эмма, испуганно переводя взгляд с Блэки на Дэвида.

Дэвид ответил:

– По крайней мере, несколько дней. Ты же знаешь, что там скопились сотни тысяч британских и французских солдат, которых надо вывести.

– Сегодня я прочла, что немцы непрерывно бомбят пляжи, – сказала Эмма. – Я боюсь даже подумать о наших потерях.

– Они могут быть довольно значительными, Эмма, – сказал Блэки. – Но наши парни из Королевских ВВС чертовски здорово дерутся на своих истребителях…

– Наши Брайан, Робин и Тони тоже среди них, – перебила его Эмма и отвернулась.

– Сидя здесь, в Лондоне, мы чувствуем себя испуганными и беспомощными. Нам остается лишь молить Бога о том, чтобы наши сыновья остались целыми и невредимыми. Мы должны держаться, – сказал Блэки. – Давайте выпьем еще, это подкрепит нас.

Разливая напитки, Блэки бросил взгляд на часы, стоявшие на каминной полке.

– Не включить ли нам радио, Эмма? Сейчас должен выступать Уинстон Черчилль.

– Ну, конечно же, мне самой хотелось бы его послушать.

Она поднялась с места, включила радиоприемник и настроила его на волну Би-Би-Си. Через мгновение в комнату ворвался знакомый, хорошо поставленный голос: „Добрый вечер. У микрофона – премьер-министр”. Трое старых друзей, многое пережившие вместе за тридцать лет, внимательно слушали, откинувшись в своих креслах. Страх за своих собственных детей и за сыновей Англии сплотил их еще теснее, чем прежде. Когда премьер-министр закончил свою речь, Эмма произнесла дрогнувшим голосом:

– Как умеет этот человек вдохновлять всех нас! Какое счастье, что Бог послал нам Черчилля в это время.

Ее глаза блестели от возбуждения.

Дюнкеркская эпопея приковала к себе внимание Англии и ее союзников. Из пасти дьявола сумели вырваться все малые суда, шлюпки и катера, вывозя на себе живых и раненых. Эвакуация заняла одиннадцать дней, и, до того как немцы оккупировали приморские города Франции, удалось эвакуировать 340 тысяч солдат и офицеров. Только 40 тысяч солдат, преимущественно французов, пришлось оставить на берегу. Эмма и Дэвид были счастливы: среди тех, кто ступил на родную землю в Рамсгейте 1-2 июня, были Ронни и Марк, а 3-го июня в Диле сошел на берег Кит с баржи, перевезшей его через трудно проходимый Канал, буквально кишащий судами и обломками потопленных кораблей. Позднее Кит, приехав на побывку домой, рассказал Эмме:

– Я до сих пор не могу без зубовного скрежета вспоминать эту переправу, мамочка. Кажется, что мой ангел хранил меня.

Он крепко обнял ее, и, припав к его груди, Эмма замерла, вспоминая его отца, погибшего смертью храбрых во Франции в 1916 году, и, по-видимому, жертва эта была напрасной.

4 июня Уинстон Черчилль выступил в Палате Общин с речью, посвященной Дюнкерку, в которой среди прочего сказал: „Мы будем сражаться на наших берегах и в портах, мы будем биться на наших полях и холмах, мы будем драться на улицах наших городов, но мы никогда не сдадимся”. Шесть дней спустя французское правительство и высшее командование французской армии бежали из Парижа, к которому приблизилась немецкая армия, а еще через 4 дня немцы без единого выстрела заняли столицу Франции. Франция капитулировала, и Британия осталась в одиночестве.

Это лето было худшим временем на памяти Эммы. В июне разгорелась знаменитая Битва за Британию. Гитлер отдал приказ сосредоточить все силы для уничтожения Королевских ВВС, в первую очередь – авиационных заводов и баз истребителей вокруг Лондона. День за днем, ночь за ночью армады „дорнье” и „хейнкелей” перелетали через Канал, чтобы бомбить Британию, в сопровождении „мессершмиттов”, вступавших в ожесточенные воздушные бои с истребителями „харрикейн” и „спитфайер” Королевских ВВС.

Разбуженная ревом сирен воздушной тревоги Эмма стояла у окна своей темной спальни, глядя в ночное небо, ярко расцвеченное прожекторами. Прислушиваясь к непрерывному гудению моторов бомбардировщиков и истребителей, она с замиранием сердца думала о Робине, Тони, Брайане и сотнях других молодых пилотов, рисковавших сейчас своими жизнями. Несколько ночей с нею уже была Элизабет, оставившая свою маленькую квартирку, которую она снимала во время учебы в Академии сценического искусства, и вновь поселившаяся с нею. „Ты не спишь, мамочка?" – неизменно шепотом спрашивала она, проскальзывая в одной ночной рубашке в спальню Эммы. „Нет, дорогая”, – отвечала Эмма, и они стояли, обнявшись, рядом, слушая гул пролетающих самолетов.

Однажды ночью Элизабет крепко сжала руку матери и неожиданно резким голосом вскрикнула:

– Почему, мамочка? Зачем? Почему должна была начаться эта ужасная война? С какой целью? Их всех перебьют: Тони, Робина, Брайана и всех остальных наших парней!

Эмма не знала, что ответить дочери. У нее и для самой не было ответа на эти вопросы. Элизабет разрыдалась, судорожно всхлипывая. Эмма обняла дочь за плечи и отвела в постель.

– Их не убьют, любимая, – утешала она дочь. – С ними все будет хорошо, обещаю тебе это. Мы должны крепиться. Ложись в мою постель и поспи эту ночь со мной. Нам надо поддерживать друг друга.

– Да, мамочка, я думаю остаться здесь, – сказала Элизабет, забираясь под одеяло. Эмма крепко обняла и прижала к себе дочь так, как она делала это в ее детстве, когда та боялась темноты.

– Не плачь и постарайся успокоиться, Элизабет.

– Если Тони убьют, я не перенесу этого, – сказала сквозь слезы Элизабет. – Я так сильно его люблю. А если Робин…

– Тише, дорогая, постарайся уснуть. Тебе надо отдохнуть.

– Да, я попробую. Спасибо, мамочка, спокойной ночи.

Эмма лежала в темноте, ожидая, когда напряженное тело ее дочери расслабится и та заснет. Но расслабления все не наступало, и Эмма поняла, что Элизабет так же, как ее саму, ждет еще одна бессонная ночь, полная тревоги за жизнь мужа и брата-близнеца.

Эмма завела привычку ежедневно ходить пешком в свой универмаг в Найтсбридже, и все это лето она ходила туда под аккомпанемент грохота зениток, завываний сирен, шум падающих камней и звон разбивающегося стекла. У нее буквально сердце обливалось кровью, когда она видела разрушенные прекрасные особняки или лежащую в руинах старую церковь, превращенные в груду камней на мостовой дома, в которых любили бывать они с Полом. Но, несмотря на разрушения в Лондоне и угрюмое настроение и суровые лица встреченных на улице прохожих, Эмма ни на секунду не усомнилась в стойкости и несокрушимости духа своих соотечественников. Это мог быть пожарник, заливающий из брандспойта дымящиеся развалины, или рабочий, расчищающий проезжую часть от камней, или водитель такси, не упускающий случая отпустить ироническое замечание в их адрес. Слыша их, Эмма всегда вспоминала слова Черчилля: „Мы никогда не покоримся”, и это придавало ей новые силы. Ее походка снова становилась пружинистой, спина распрямлялась, голова гордо вскидывалась вверх, и порой казалось, что ее собственные несчастья становятся гораздо легче переносимыми.

Лето подошло к концу. В сентябре массированным воздушным налетом была разрушена значительная часть Ист-Эндских доков. Ежедневные налеты немцев продолжались, и летчики Королевских ВВС были совершенно измотаны непрекращающимися боями. Их обычные двух – трехдневные отпуска были отменены, и Эмма неделями не видела Робина. Королевские ВВС представляли последнюю надежду Британии, и парни в голубой летной форме одерживали на своих „спитфайерах" и „харрикейнах" верх над почти втрое превосходившими их в численности силами люфтваффе. К октябрю план фюрера уничтожить Королевские ВВС и, тем самым, сломить дух англичан перед полномасштабным вторжением своей армии на Британские острова рухнул. Фактически Гитлер потерпел свое первое серьезное поражение. Но ночные налеты немецкой авиации, сравнивающие с землей крупные города, продолжались. Мрачные военные годы текли бесконечной чередой, годы купонов, продовольственных карточек и очередей, годы лишений и потерь, годы скорби по погибшим или пропавшим без вести старым друзьям или их сыновьям и дочерям.

И все-таки жизнь продолжалась. В 1942 году жена Кита Джун родила дочь. Эмма любила Джун и радовалась рождению второй по счету внучки. Она поехала в Лидс, чтобы присутствовать при крещении девочки, получившей имя Сара. В том же году Дэзи закончила школу и возвратилась домой на Белгрейв-сквер, чтобы жить там вместе с матерью и Элизабет. Теперь дом уже не казался таким унылым, как прежде, и бывали моменты, когда в нем царили смех и веселье, особенно, когда Робин приезжал из Биггин-Хилла, где находилась его часть. Он непременно привозил с собой одного-двух приятелей по эскадрилье Королевских ВВС, каждый раз заявляя Эмме:

– Парни хотели бы остановиться у нас, ма. Ты не против? Ведь все гостиницы забиты до отказа.

Эмма, конечно, ничего не имела против. Она охотно открывала двери своего дома и свое сердце навстречу бесстрашным молодым пилотам.

На Рождество Робину посчастливилось в самый последний момент получить трехдневный отпуск, и он появился дома без предупреждения прямо в сочельник, как обычно, ведя за собой в кильватере трех своих приятелей. Эмма обмерла в ту минуту, когда Дэвид Эмори впервые появился на пороге ее гостиной. Он был высоким и темноволосым, с яркими голубыми глазами и ослепительной улыбкой.

В его облике и обаятельных манерах было нечто живо напомнившее ей Пола Макгилла. Дэвид не был столь неотразимо красив, как Пол в молодости. Он был мельче Пола и не обладал его дерзостью, но Дэвид заставил Эмму вспомнить Пола таким, каким тот был во времена первой мировой войны. Дэвид недавно прибыл в Биггин-Хилл, ему было двадцать четыре года, и он уже стал героем войны. Своей неотразимой искренностью он сразу очаровал Эмму. Это Рождество стало особенно веселым. Дом огласили раскаты смеха, дружеские, но колкие остроты, которыми обменивались молодые летчики с дочерями Эммы, непрерывно играл граммофон, и раздавался звон бокалов. Эмма, принявшая молодых под свое крыло, поддерживала общее веселье и наслаждалась им не меньше молодых людей. Но выполняя обязанности радушной хозяйки дома или просто тихо сидя в уголке, занимаясь вязанием солдатского шлема, она постоянно следила за Дэвидом Эмори. Она мягко улыбалась, но настороженным взглядом наблюдала за тем, как ее любимица Дэзи неумолимо подпадает под очарование блистательного молодого летчика. Дэвид в не меньшей степени был очарован Дэзи и постоянно находился около нее. Эмма, затаив дыхание, видела зарождающуюся любовь между молодыми людьми и ничего не могла поделать. Впрочем, она была не уверена в том, что действительно хочет вмешиваться. После Рождественских праздников Дэвид Эмори стал постоянным гостем на Белгрейв-сквер, приезжал туда либо вместе с Робином, либо самостоятельно, и через несколько месяцев Эмма всем сердцем полюбила его. Он происходил из старинного глостерширского рода, был хорошо воспитанным и образованным. До начала войны Дэвид изучал право. Эмма быстро разглядела и оценила цельность его натуры, и ей не оставалось ничего иного, как признать Дэвида во всех отношениях подходящей партией для Дэзи. Для нее не стало сюрпризом, когда Дэвид в мае 1943 года, сразу после того, как Дэзи исполнилось восемнадцать лет, попросил ее руки у Эммы.

– Но она слишком молода, Дэвид, дорогой, – воскликнула Эмма, надеясь уговорить их немного подождать. Но вместо того, неожиданно для себя самой она спросила:

– Когда вы собираетесь пожениться?

Дэзи, взволнованно ожидавшая у камина, подскочила к матери и так неистово сжала ее в объятиях, что Эмма невольно поморщилась от боли.

– В следующий уик-энд, мамочка, если ты не возражаешь.

Свадьба Дэзи была такой же скромной, как и у Элизабет, поскольку шла война, и Эмма питала глубокую неприязнь к тому, чтобы выставлять напоказ свое богатство в такое тревожное для страны время. Дэзи была одета в голубое шелковое платье с подобранной ему в тон шляпкой и букетиком летних цветов в руках. Уинстон сопровождал ее в церковь в качестве посаженого отца, Робин был шафером, а Элизабет – посаженой матерью. На венчание приехали из Глостершира родители и младшая сестра Дэвида. После венчания состоялся скромный домашний прием. Молодые провели единственную брачную ночь в отеле „Ритц”, после чего Дэвид вернулся в свою часть в Биггин-Хилл, а Дэзи – обратно, в дом своей матери.

Едва Эмма успела перевести дух, как в январе 1944 года Робин женился на Валери Ладден, подруге Элизабет по службе в Красном Кресте, а несколькими неделями позже Элизабет родила сына, которого назвали Александром. Элизабет, хотевшая быть ближе к Тони, нашла маленький коттедж рядом с аэродромом и переехала в него, когда ее сыну исполнился месяц.

– Трудно поверить, что все мои дети теперь уже женаты или замужем, – сказала Эмма Уинстону, когда однажды они завтракали вместе. – Или в то, что у меня уже трое внуков. Я кажусь себе древней старухой.

– Чепуха, – заявил в ответ Уинстон, – ты самая чертовски хорошо выглядящая бабушка из всех, что мне приходилось встречать. И ты вовсе не кажешься старой, Эмма, твоя красота не подвластна времени.

Он любовно посмотрел, улыбаясь, на сестру.

– Кроме того, Фрэнк мне рассказывал, что один американский майор, встретивший тебя в его доме, прямо-таки увлекся тобой. Не успеешь оглянуться, как у тебя заведутся ухажеры.

– Не валяй дурака, Уинстон, – сердито огрызнулась Эмма, но улыбнулась при том.

– Я вовсе не валяю дурака, – ответил Уинстон. – В конце концов, в следующем месяце тебе исполняется только пятьдесят пять, а выглядишь ты намного моложе.

Он сделал паузу и внимательно посмотрел на Эмму.

– И потом, Пол умер уже почти пять лет назад.

Эмма промолчала, и Уинстон сменил тему разговора.

Они с Фрэнком постоянно говорили между собой о возможности появления нового мужчины в жизни Эммы и постоянно пытались знакомить ее с подходящими кандидатами из числа своих друзей. Эмма была любезна с ними, но не проявляла к ним интереса. Никто не мог заменить для нее Пола, да она и не желала этого.

1945 год начался для Эммы счастливо: в январе Дэзи родила своего первого ребенка. Это была девочка.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая? – спросила Эмма, входя к Дэзи в отдельную палату в лондонской клинике.

– Небольшая слабость, – смеясь, ответила Дэзи. Она обняла Эмму. – Мне ужасно повезло: роды были очень легкими.

– Да, я знаю, мне об этом сказал доктор.

Эмма убрала прядь волос с лица Дэзи и поцеловала ее.

– Я только что говорила по телефону с Дэвидом в Биггин-Хилл. Он весь трепещет от волнения. Сейчас празднует это событие с ребятами из эскадрильи и разыгрывает из себя гордого отца. Он обещал позвонить тебе чуть позже. И еще хорошая новость. Ему удалось получить отпуск на сутки, и завтра он будет в городе.

– О, как это чудесно, мамочка. Я жду – не дождусь встречи с ним.

Дэзи наморщила носик.

– Я не могу понять, на кого похожа моя дочь. Она такая красная и сморщенная, бедняжка. Но у нее черные волосы, и мне кажется, что когда они отрастут, у нее будет такой же вдовий мысок на лбу, как у тебя. А глаза у нее фиалковые. Как ты думаешь, их цвет не изменится?

– Бывает и так. Правда, твои так и остались синими, – сказала Эмма, опускаясь на стул.

– Я уже выбрала два первых имени для девочки, мамочка, – заявила Дэзи. – Думаю назвать ее Пола Макгилл в честь моего отца.

Лицо Эммы, обычно непроницаемое, покраснело впервые в ее жизни. Дэзи взорвалась веселым смехом.

– Не смотри на меня так ошеломленно. Честное слово, мамочка, для такой умной женщины ты порой бываешь поразительно наивной. Неужели ты думала, что я не знаю, что Пол был моим отцом?

– Я… я… – промямлила Эмма и замолчала.

Дэзи вновь рассмеялась, но очень нежным и любящим смехом.

– Даже тогда, в раннем детстве, я думала, что он мой отец. Он всегда был с нами, и мы путешествовали всюду вместе. Потом, когда я подросла, я заметила, насколько мы с ним внешне похожи. Давай смотреть правде в глаза. Я никогда не видела Артура Эйнсли, чье имя я ношу.

Дэзи помолчала, не отрывая от матери внимательного взгляда своих ясных глаз.

– Так или иначе, когда мне исполнилось двенадцать лет, Пол сам сказал мне об этом.

Эмма оторопела.

– Пол сказал тебе, что он твой отец? Не могу в это поверить!

Дэзи кивнула.

– Да, он сказал. И еще он сказал, что он хочет, чтобы я знала об этом, и что я достаточно взрослая, чтобы понять, что к чему. Но он предупредил, что это должно быть еще несколько лет нашим с ним секретом. Он все мне объяснил прямо, но очень мягко и осторожно. Он рассказал, почему вы с ним не можете пожениться и что надеется разрешить рано или поздно эту проблему. Он сказал также, что официально удочерил меня и что любит нас с тобой больше всего на свете.

Глаза Дэзи увлажнились. Она откашлялась и закончила свою речь:

– Конечно, все это не так уж сильно меня удивило, мамочка, поскольку к тому времени я уже сама обо всем догадалась. Я ему сказала об этом, и он усмехнулся, как обычно это делал, и сказал, что всегда знал: его принцесса самая умная девочка на свете.

– И тебя вовсе не смутило и не смущает, что ты – незаконнорожденная? – с трудом выдавила из себя Эмма.

– Ох, мамочка, не будь такой старомодной. Конечно же, нет! Я предпочитаю быть незаконной дочерью Пола Макгилла, чем хоть на мгновение стать законным ребенком Артура Эйнсли.

Слезы навернулись Эмме на глаза, и она принялась судорожно искать носовой платок.

– Я, я просто не знаю, что сказать, – смущенно проговорила она.

Дэзи подалась к Эмме, протягивая к ней руки.

– Я люблю тебя, мамочка, и любила Пола. Я не хотела бы себе лучших родителей, даже если могла выбирать. И ты самая чудесная мать на свете!

– Но почему ты не сказала мне о том, что все знаешь, раньше? – приглушенным голосом спросила Эмма, уткнувшись лбом в плечо дочери. – Почему ты не сказала об этом, когда Пол умер?

– Мне показалось, что время было неподходящим. Тогда для меня было главным хотя бы немного облегчить твое горе.

Эмма высморкалась и откинулась на спинку стула. Она слабо улыбалась, ее лицо дышало любовью к Дэзи.

– Я рада, что ты знаешь, дорогая. Мне следовало бы самой рассказать тебе обо всем. Но я боялась, что ты отреагируешь, как… Одним словом, мне казалось, что это угнетающе подействует на тебя и что ты возненавидишь меня и Пола.

– Ну ты просто глупая гусыня, мамочка. Как я могла за это возненавидеть или осуждать тебя с отцом. Вы же любили друг друга.

Дэзи схватила руку Эммы и крепко сжала ее.

– Я горжусь, что я твоя дочь.

Дэзи вопросительно взглянула на Эмму.

– Ты уверена, что ничего не имеешь против того, что я назову малышку в честь моего отца?

– Ну что ты, я так растрогана.

В палату вошла медсестра и прервала их разговор. Эмма взяла ребенка и с сияющим лицом принялась рассматривать крошечный сверток, покоившийся у нее на руках. „Это первая внучка Пола, – подумала она, и ее сердце учащенно забилось. – Если бы он только был жив и смог увидеть ее: Полу Макгилл Эмори, первую представительницу нового поколения династии Макгиллов”.

Неделю спустя Дэзи вернулась домой на Белгрэйв-сквер, где ее старая нянюшка уже все прекрасно подготовила для встречи нового обитателя дома. Ребенок сразу стал смыслом жизни Эммы, и хотя порой она узурпировала у Дэзи ее некоторые материнские обязанности, та не сердилась за это на мать. Она была счастлива видеть Эмму радостно улыбающейся и с энтузиазмом поддерживала мать в разговорах о будущем Полы. А ее будущее действительно начинало казаться безоблачным.

– Такое впечатление, что рождение Полы стало хорошим предзнаменованием, – сказала Эмма как-то утром, взмахивая газетой, которую она читала. – Союзники наконец-то прорвали фронт. Думаю, что война близится к концу.

Она оказалась права в своем предсказании. С приходом весны нового года вся Англия облегченно вздохнула. В марте Первая американская армия захватила мост у Ремагена и, переправившись через Рейн, обеспечила вторжение союзников в Германию. С 20 по 25 апреля русские заняли Берлин, а пятью днями позже Гитлер и Ева Браун покончили с собой. Третий Рейх, которому фюрер предвещал тысячелетнюю жизнь, потерпел сокрушительное поражение. 7 мая немцы подписали в Реймсе, во Франции, пакт о безоговорочной капитуляции.

8 мая, которое в Британии стали потом отмечать как День Победы, Эмма была в Лидсе. Вечером она обедала с Уинстоном и Шарлоттой, и они выпили две бутылки шампанского в честь праздника. Но при виде бесчисленных флагов свисавших из окон и развевавшихся на всех флагштоках Лидса, общего веселья, царившего на его улицах, Эмма испытала не ликование, а чувство громадного облегчения. Впервые за шесть лет она смогла перевести дух. Ее сыновья были целы и невредимы так же, как и зятья и сыновья ее брата и ближайших, дорогих друзей – Блэки О'Нила и Дэвида Каллински. В их семьях не было потерь, и Эмма горячо благодарила Бога за это.

Постепенно все они стали возвращаться домой.

– Я забежал на минутку, чтобы поздравить тебя, Эмма, – сказал Блэки О'Нил, врываясь в ее гостиную в „Пеннистоун-ройял", – Уинстон говорит, что твоя „Йоркшир консолидейтид ньюспейпер компани" взяла под свой контроль „Йоркшир морнинг газетт". Итак, ты одержала окончательную победу!

Эмма улыбнулась ему.

– Да, я победила. Но ты же всегда был уверен в моей победе, не так ли?

– Конечно, – ответил Блэки и, коротко взглянув на Эмму, поинтересовался: – Как тебе это удалось? Я просто сгораю от любопытства.

– Главное – настойчивость, да и противник оказался слабым.

Эмма сложила руки на коленях, обтянутых юбкой, и взглянув на изумруд Макгиллов, сиявший у нее на пальце, оживленно принялась рассказывать.

– Мои газеты оказались самыми удачливыми в Йоркшире и постепенно захватили всех бывших читателей „Газет”. После окончания войны ее доходы отчаянно падали. Говоря честно, я совершенно сознательно разорила „Газет” и сделала это безо всяких угрызений совести. Эдвин Фарли оказался плохим бизнесменом. Ему следовало бы ограничить свои занятия правом, – сухо рассмеялась Эмма. – И он допустил несколько фатальных ошибок, из которых не последнюю роль сыграла продажа им большого числа своих акций два года назад. Тем самым он подорвал свои позиции и уже не мог долго удерживать их с прежней силой.

– Но он оставался председателем правления? – перебил ее Блэки.

– Да, это так, но его ошибка в том, что он вовремя не заметил неустойчивости своего положения. Он также недооценил возможностей других держателей акций, как новых, так и старых. Он просто не учел, что их лояльность быстро исчерпывается по мере падения доходов. Члены правления были озабочены неуклонным ухудшением финансового положения газеты и, когда „Харт Энтерпрайзис” предложила выкупить у них акции, они согласились продать их все, до последнего человека. Я много лет скупала акции газеты, а с новым приобретением в моих руках оказался контрольный пакет. Те держатели акций, которые не продали их мне раньше, поддержали меня, когда я предложила сменить руководство компании. Все оказалось просто: Эдвина Фарли забаллотировали на последнем заседании правления, и он потерял место председателя. „Харт Энтерпрайзис” предложила ему продать оставшиеся у него акции, и, к моему удивлению, он согласился.

– Неожиданный подарок для тебя, а, Эмма? – заметил Блэки. – Но я удивлен, что ты не присутствовала на том заседании правления, чтобы своими глазами увидеть унижение Эдвина. Уинстон мне сказал, что он представлял твои интересы.