Он открыл глаза и уставился на нее, выражение детской бравады мелькнуло на его лице.

– Я не желаю терять ногу, Эмма! – в неистовстве закричал он. – Я не собираюсь остаток жизни провести калекой.

Эмма сидела на стуле рядом с его кроватью и кивала головой, всем сердцем страдая вместе с ним.

– Я понимаю твои чувства, Уинстон. Это ужасная вещь, если смотреть правде в глаза, но если ты не решишься на ампутацию, то просто умрешь.

– Ну и пусть, – выкрикнул он. Нежелание смириться с судьбой светилось в его лихорадочно блестевших глазах. – Жить с одной ногой ничем не лучше, чем сразу умереть. Я еще молод, Эмма, но в таком случае жизнь моя будет кончена полностью.

– Неправда, дорогой. Конечно, какое-то время ты будешь беспомощным, и будущее покажется тебе ужасным. Но лучше решиться на ампутацию, чем покинуть этот свет навсегда.

– Я не хочу остаться без ноги, – бессильно твердил он.

– Уинстон, дорогой. Ты должен пойти на это и немедленно. Если ты будешь тянуть, то весь организм будет поражен, и тогда… – Ее голос оборвался, когда она подумала об этом. – Если ты не хочешь это сделать ради себя самого, то сделай это ради меня. Я так люблю тебя. Если не считать детей, то ты и Фрэнк – единственные мои родные…

Она порылась в сумочке в поисках носового платка, достала его и высморкалась, стараясь сохранить самообладание.

– У меня и так было слишком много потерь в последние годы: мама, папа, Джо, Лаура, и еще тетя Лили, она умерла на прошлой неделе. Я не перенесу еще одной, Уинстон, я этого не выдержу. Это просто убьет меня. – Ее глаза наполнились слезами, и она повторила дрожащим голосом: – Я просто не вынесу, если ты умрешь, любимый.

– Не плачь, Эмма, пожалуйста, не плачь, малышка.

Новый приступ боли полоснул его. Лицо Уинстона стало пепельным и покрылось обильной испариной. Он тяжело вздохнул.

– Ладно, скажи им – пусть режут. По правде говоря, я не уверен, что смогу дольше терпеть такую боль. – Мягкая улыбка тронула его побелевшие губы. – Как говорят, лучше синица в руках, чем журавль в небе. Подпиши эти бумаги, Эмма, и покончим с этим.

– Я уже подписала.

Он попытался усмехнуться.

– Я должен был догадаться сам.

Эмма устало улыбнулась.

– Мне надо идти. Доктор сказал, что у нас мало времени. Сейчас каждая минута на счету.

– Да, дорогой?

– Ты будешь… ты сможешь подождать?

– Конечно, я буду ждать, дорогой. У меня и в мыслях не было уходить, пока операция не кончится, – она послала ему воздушный поцелуй, не осмелившись снова приблизиться к кровати, чтобы не потревожить его.

Эмма стояла в приемной морского госпиталя Чейпл-Аллертон и смотрела в окно, мысли ее были с Уинстоном, в операционной. Как должно быть ужасно для него потерять ногу. Он так гордился своей выправкой и мужественностью, обожал спорт и танцы, был таким подвижным по натуре. Эмма понимала, что Уинстону предстоит серьезная переоценка всех ценностей и в каком-то смысле ему придется начинать жизнь заново. Но несмотря на все трудности и ограничения, ожидавшие его, Эмма благодарила судьбу за то, что он остался жив. Он был ранен во время боя в Северном море. Его корабль, наполовину затопленный, сумел добраться до берега, и это просто чудо, что ему удалось попасть в большой порт Хамбер, который так близко от Лидса с его морским госпиталем. Иначе Уинстона уже давно не было бы в живых.

Эмма прижалась головой к стеклу и закрыла глаза. Через несколько недель ей исполнится двадцать девять. Всего двадцать девять, а она чувствует себя старухой, усталой и измотанной свалившимися на нее испытаниями. Заботливая санитарка поднесла ей чашку чая, и Эмма снова стала ждать. Она подумала, что ждать – это ее главное занятие в последнее время. Но больше всего она ждала писем от Пола, тревожась, когда они долго не приходили, и чувствуя громадное облегчение, получая от него записку, пусть хоть и короткую и наспех написанную.

Она достала из сумочки его последнее письмо. От многократного перечитывания письмо истерлось, многие слова в нем расплылись, залитые ее слезами. В середине февраля Пол вернулся во Францию, снова под начало полковника Монаша из Австралийского корпуса. Уже шла середина апреля, но он, слава Богу, пока был цел и невредим.

Медленно текли минуты. Прошло уже почти два часа с того момента, как Уинстона увезли на каталке в операционную. „Что-нибудь пошло не так? Может быть, они опоздали?” Неожиданно, когда Эмма начала думать, что сойдет с ума от беспокойства, к ней подошел врач. Он кивал ей головой и улыбался.

– Все хорошо, миссис Лаудер.

Эмма закрыла глаза и облегченно вздохнула.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Он не пришел еще в себя окончательно после наркоза, но он молод, здоров, силен и должен скоро пойти на поправку, – глаза врача слегка погрустнели. – Вот только одна вещь…

– Что?!

– Мы были вынуждены провести ампутацию очень высоко. Гангрена поднялась намного выше колена, и нам пришлось отхватить большую часть бедра, чтобы с гарантией удалить все пораженные участки.

– Вы можете сказать яснее – что это означает?

– Это означает вероятность того, что он не сможет носить протез.

– Мой брат не будет ковылять на костылях остаток жизни и не проведет его в инвалидном кресле! – вскричала Эмма. – Он будет ходить, даже если мне самой придется спроектировать этот чертов протез специально для него. Он пойдет сам, вы слышите меня, доктор!..

И он пошел.

Этому предшествовали изнурительные дни, недели, месяцы, тяжелые для них обоих. Перепады в настроении Уинстона были бурными и непредсказуемыми. Радость от того, что он остался жив, сменялась депрессией, из депрессии он вдруг впадал в ярость по поводу своих несбывшихся надежд и принимался исступленно жалеть себя, потом также неожиданно к нему возвращалось состояние эйфории, сменяемой самой черной меланхолией. Эмма упрашивала, Уговаривала, умоляла, ругалась с ним, взывала к его самолюбию, шла на любые уловки, какие только могла придумать, чтобы ободрить Уинстона и укрепить его дух. Ее единственным оружием была упрямая вера в непобедимость человеческого духа, уверенность в том, что для человека нет ничего невозможного в жизни, если он наделен достаточной волей. Очень медленно ей удалось добиться сдвигов к лучшему в моральном состоянии Уинстона. Безжалостно подстегивая его, Эмма за несколько недель сумела ему внушить уверенность в возможном возврате к нормальной жизни. Она придавала ему силы, а ее несокрушимый оптимизм хорошо поддерживал его собственное, данное природой мужество.

Центр протезирования при госпитале Чейпл-Аллертон к тому времени завоевал широкую известность в Англии своими выдающимися достижениями в реабилитации инвалидов, чем он прославился с начала Большой войны. Врачи Центра беззаветно трудились, в кратчайшие сроки возвращая способность самостоятельно передвигаться больным, лишившимся ног. Уинстон в этом смысле не стал исключением. Его культя быстро зажила, и за два месяца врачи научили его передвигаться на костылях. Его записали в очередь на протезирование и выписали из госпиталя, откуда он переселился к Эмме жить до полного выздоровления. Когда прибыл изготовленный для него протез, то к радости и облегчению Эммы Уинстон смог надеть его, несмотря на малую длину оставшейся у него части бедра. Потребовались только две добавочные кожаные прокладки, смягчающие давление металла протеза на культю. Три раза в неделю Уинстона возили на одном из универмаговских фургонов в госпиталь, где он проходил физиотерапию и получасовое вытягивание культи. Кроме того, ему предстояла трудная и долгая работа, чтобы привыкнуть к протезу и научиться пользоваться им.

Однажды в октябре, через восемь месяцев после ампутации, Уинстон, самоуверенно улыбаясь, вошел в кабинет Эммы, крепко стоя на ногах и вполне уверенно владея протезом, и этот день стал одним из самых счастливых в ее жизни. Уинстон внял ее советам, и потратил месяцы на то, чтобы протез стал как бы частью его тела, и теперь его хромота была почти незаметна.

– Танцевать я, конечно, не смогу, но это лишь немногое из того, что я теперь не могу делать, – с гордостью сообщил он Эмме. Уинстон бросил свою палку на стул, прошел без нее через всю комнату и сел.

– Если надо, я могу ходить достаточно быстро и легко подниматься и спускаться по лестницам. Ты можешь не верить, но я могу даже плавать. А теперь, когда я окончательно выписался из госпиталя, я намерен подыскать себе работу.

– Но, Уинстон, ведь еще много месяцев назад я тебе говорила, что ты сможешь работать у меня. Почему ты не хочешь?

Уинстон помолчал немного и спросил:

– Здесь, в универмаге? Но что мне тут делать?

– Ты всегда любил математику. Я могу посадить тебя временно в бухгалтерию, пока ты не войдешь в курс дела, а потом мне хотелось бы, чтобы ты стал моим заместителем. Мне нужен человек, которому я могу доверять полностью. Не забывай, что, кроме универмага, у меня еще много других предприятий. – Эмма сделала паузу, внимательно глядя на брата, и закончила: – Вот, например, „Эмеремм Компании”.

– А что это такое? Ты никогда раньше не упоминала о ней, – удивленно взглянул на нее Уинстон.

– Это холдинговая компания, которую я основала в 1917-м, – Эмма подсела ближе к нему. – Я сама финансирую ее и мне принадлежит 100 процентов ее акций. Но управляет ею от моего имени некий Том Джонс. Только он и остальные директора компании знают, что за нею стою я. Исключая, конечно, тебя с сегодняшнего дня. Я хочу, чтобы и дальше никто не знал об этом. Даже Фрэнк не в курсе, поэтому я прошу никогда не говорить с ним на эту тему.

– Я ни с кем не собираюсь обсуждать твои дела, – быстро отреагировал Уинстон, – но почему такая таинственность?

– Главным образом потому, что мужчины, особенно ворочающие большими деньгами, не любят иметь дело с женщинами. Есть и другие причины личного свойства, но в данный момент они не имеют столь большого значения.

Уинстон усмехнулся.

– Ты – темная лошадка, Эмма, – воскликнул он. – И даже более того, как я погляжу. Ты знаешь, начинает казаться, что мне понравится работать на тебя, это выглядит заманчивым.

– Рада это слышать. Если хочешь, то можешь приступать прямо с понедельника. Но ты должен усвоить некоторые вещи, Уинстон, если намерен здесь работать. Прежде всего, я не люблю неожиданностей, особенно неприятных. Поэтому ты должен рассказывать мне обо всем. Даже если ты совершишь ошибку, не скрывай ее от меня. Если я узнаю о ней вовремя, то ее можно будет еще постараться исправить. Во-вторых, тебе надо понять еще одно, и это имеет самое важное значение. Я никогда не действую с опаской, только с позиции силы, а если ее у меня не хватает, то я прилагаю дьявольские усилия, чтобы об этом никто не догадался. Ты должен будешь научиться тому же, если будешь действовать от моего имени. Как думаешь, ты способен на такое?

– Конечно, Эмма.

– Отлично. – Она не отрывала от него глаз. – Я уверена, что дисциплина, самоотверженность, настойчивость и целеустремленность – вот главные ключи к успеху в бизнесе. И еще. В бизнесе надо уметь смирять свой темперамент. Это незыблемое правило. Я не предлагаю тебе быть равнодушным, но хочу, чтобы ты запомнил: нужно всегда сохранять холодную голову и не позволять эмоциям брать верх над собой. – Эмма улыбнулась. – Есть вопросы, Уинстон?

– Да, полно, – широко улыбнулся он ей в ответ, – но они могут потерпеть до понедельника, когда я начну работать у тебя. А сейчас я собираюсь на свидание.

– С кем? – удивилась Эмма.

– С одной из нянечек из госпиталя. Такая хорошенькая брюнетка, которую зовут Шарлотта. Я пригласил ее на чай.

Эмма весело рассмеялась.

– Смотрю, ты не теряешь времени даром. Но я рада это слышать. Вот теперь я уверена, что ты полностью обрел себя вновь.

Эмма рассказала Уинстону далеко не всю правду о своем подходе к делам. За годы, что она занималась бизнесом, она выработала для себя нерушимые правила: никогда не обнаруживать свою слабость, никогда не терять лица, ни с кем не быть излишне откровенной. Она мастерски освоила искусство компромисса, и ее способность приноравливаться к обстоятельствам служила безотказно, позволяя торговаться и ловко маневрировать, опережая своих менее гибких конкурентов. Питая врожденную неприязнь к любым конфликтам и конфронтации, она всегда предпочитала двигаться к поставленной цели окольными путями, часто действуя украдкой, и именно за счет скрытности своих операций ей удалось приобрести большую часть своего состояния.

В тот же день, после ухода Уинстона, Эмма нашла такой скрытый ход к предприятиям Фарли и нанесла им страшной силы удар. Ее стратегия была проста. Она просто манипулировала слабым и недалеким человеком, который весело и сам того не желая завел Джеральда Фарли в капкан, расставленный для него Эммой.

Задуманная и проведенная ею операция не была делом случая. Одним из самых первых приобретений „Эмеремм” в 1917 году стала компания „Проктор и Проктор” из Брэдфорда, занимавшаяся оптовой торговлей готовой одеждой. Эмма купила ее по нескольким причинам. Прежде всего это было выгодным вложением капитала, хотя дела компании были сильно расстроены многолетним неумелым управлением ею. Кроме того, полуразвалившийся склад компании занимал большой участок земли в самом центре Брэдфорда, а Эмма знала, что цены на землю с годами только растут. Но помимо хороших потенциальных возможностей компании, не меньшее значение имел тот факт, что ее владелец, Алан Проктор, был закадычным приятелем Джеральда Фарли, и Эмма сразу сообразила, что через него она сможет подобраться к своему заклятому врагу, получая из первых рук важную информацию о всех его делах и планах.

Поначалу Алан Проктор отказывался продавать свою компанию, хотя совершенно довел ее „до ручки” и был весь в долгах, в основном из-за своего пагубного пристрастия к азартным играм. Но „Эмеремм” предложила ему такие выгодные условия сделки, что Проктор не смог против них устоять. Предложенная Эммой цена была сама по себе достаточно высокой, хотя и не настолько, чтобы вызывать у него подозрения. Однако для Проктора гораздо важнее было то, что ему был предложен контракт на исполнение им обязанностей председателя правления проданной им компании с окладом, от которого он не мог позволить себе отказаться. Перед ним было поставлено лишь одно условие: ни при каких обстоятельствах Проктор не имел права обнародовать смену владельца. При нарушении этого условия контракт с ним автоматически расторгался.

Видя, что все его проблемы волшебным образом тают прямо на глазах, алчный и загнанный кредиторами в угол Проктор не стал задавать вопросов, зачем требовалась подобная секретность. Она его даже устраивала, позволяя сохранить за собой управление компанией, одновременно разделавшись со всеми долгами и сохранив лицо в деловом мире Брэдфорда. Он продал компанию, подписал контракт содержавший пункт о сохранении тайны владения, и превратился тем самым в собственность Эммы Харт. Она проинструктировала Тома Джонса и поручила ему внедрить своего человека в руководство „Проктор и Проктор”.

– Проктор – просто прикрытие. Мне нужно связать ему руки с тем, чтобы он был не в состоянии и дальше вредить делу. Но кого бы вы ни послали в его компанию, этот человек должен поближе сойтись с Проктором и стать его доверенным лицом, – приказала Эмма.

Ее план сработал как нельзя лучше. У Проктора был вообще длинный язык, который особенно развязался после ужина с хорошей выпивкой в компании с новым исполнительным директором – человеком Эммы. Через него к ней просачивалась разнообразная и полезная информация о всех деловых партнерах компании „Проктор и Проктор” в Лидсе и Брэдфорде, многие из которых были ее конкурентами. В том числе она получала много сведений о делах семьи Фарли.

В начале 1918 года через Проктора Эмма узнала, что Джеральд Фарли оказался в ужасно стесненных обстоятельствах и хочет продать принадлежавшую ему фабрику Томпсона.

– Приобретите ее за самую низкую цену, какая только возможна, – холодно велела она Тому Джонсу.

Выставив „Проктор и Проктор” в качестве официального покупателя, „Эмеремм Компании” приобрела фабрику „Томпсон”, причем, к вящему удовлетворению Эммы, Джеральд Фарли, убежденный в том, что продает свою фабрику старому и преданному другу, Алану Проктору, уступил ее за четверть настоящей цены.

И вот, как раз сегодня, на стол Эммы поступила новая информация, заставившая ее вздрогнуть, как от удара. Джеральд Фарли, в очередной раз и серьезно проигравшись в карты, прибежал к Алану Проктору с просьбой одолжить ему двести тысяч фунтов, о чем тот немедленно проболтался, прося у человека Эммы совета относительно условий доставления займа Джеральду. Эмма вновь перечитала сообщение, и ее живые глаза загорелись, отражая охватившее ее возбуждение. Она сразу поняла, что, наконец, ей представился шанс, которого она давно ждала. Она ухватилась за него, действуя с обычной быстротой и решительностью. Эмма сняла телефонную трубку и связалась с Томом Джонсом.

– Сообщите Алану Проктору, что он может предоставить Фарли корпоративный заем.

– На каких условиях, миссис Харт?

– Я хочу получить от Фарли неоспариваемый вексель сроком на полгода, но этот вексель должен быть обеспечен соответствующим залогом.

– Какой характер залога вы желаете?

– Все принадлежащие Фарли фабрики в Армли и в Стэннингхем-боттом.

У Тома Джонса от ее слов перехватило дух.

– Довольно жесткие условия, вы не находите, миссис Харт?

– Таковы мои условия, – ледяным тоном заявила Эмма. – Джеральд Фарли может принять их или отказаться, это его дело, мне на это плевать. Он нигде не сумеет достать денег, так как слишком увяз в долгах банкам. Кроме того, как мне случайно удалось выяснить, он еще сильно задолжал старым деловым партнерам своего отца. Проктору лично он тоже должен. – Эмма сухо рассмеялась. – Куда он денется, мистер Джеральд Фарли, а, Тед?

– Да, вы все предусмотрели, миссис Харт. Я сегодня же сообщу эти условия нашему человеку в „Проктор и Проктор”, а он передаст их Алану. Я перезвоню вам сегодня позднее.

– Я не спешу, Тед. Мне не о чем тревожиться, это пусть Фарли переживает. Ведь тонет он, а не я.

– Да, верно. Он все-таки чудовищный болван. Это – просто верх бестолковости: понести убытки во время войны, когда все производители тканей наживаются на правительственных заказах.

– Вы абсолютно правы, Тед. До свидания, – попрощалась Эмма и положила трубку. Она откинулась на спинку кресла со злорадной улыбкой, застывшей на ее красивом лице. Все произошло быстрее, чем она ожидала. Ей даже не потребовалось никаких экстраординарных усилий, чтобы развалить дела Фарли: Джеральд почти все проделал за нее сам. После того, как Адама Фарли сразил удар и все фабрики перешли под полный контроль Джеральда, тот без направляющей отцовской руки совершенно расстроил все дела. „Мне остается просто сидеть и наблюдать, как он роет себе яму, из которой ему уже не выбраться”, – сказала себе Эмма.

Она была уверена в том, что Джеральд поначалу попробует сопротивляться условиям, предложенным ему „Проктор и Проктор”, но, рано или поздно, будет вынужден принять их, чтобы спасти собственную шкуру. И он никогда не сможет собрать денег, чтобы расплатиться и выкупить вексель к назначенному сроку. Но она еще сможет поиграть в великодушие и продлить вексель на несколько месяцев, создав, тем самым, у Джеральда Фарли обманчивое чувство безопасности. Когда она будет готова к этому, то опротестует вексель и заберет себе все фабрики Фарли. Эмма рассмеялась. Она загнала Джеральда в угол, а он сам еще не подозревает об этом.

Все вышло так, как она и предполагала. Джеральд вначале заартачился и довольно долго не соглашался с предъявленными ему условиями, дольше даже, чем она думала. С неописуемым удовольствием Эмма слушала рассказы о том, как Джеральд носится в поисках денег, всюду, к своему несчастью, натыкаясь на отказ. Четыре дня спустя, в полной панике, подгоняемый нарастающим чувством безысходности своего положения, он снова приполз к Алану Проктору и подписал неоспариваемый вексель, к которому его вынудили приложить все документы на право владения двумя оставшимися у него фабриками Фарли. Он сделал это, будучи по-прежнему уверенным, что имеет дело со старым другом, который никогда не покусится на его собственность.

Неделей позже, когда она запирала вексель и документы на фабрики Фарли в свой личный сейф, Эмма испытала ничем не омраченное сладкое чувство своего полного триумфа.