Глава 1

Как всегда бодро, Пола вошла в кабинет лондонского магазина и, вынув из портфеля папки, села за старинный стол в углу. Тут она заметила у лампы со старинным фарфоровым абажуром темно-желтый конверт с пометой «лично». Видимо, он был доставлен курьером. Пола сразу узнала почерк и испытала мгновенный прилив радости. Она порывисто схватила конверт, надрезала его золотым ножичком и развернула свернутый вдвое лист. Почерк был ровный, уверенный. «Встречаемся в Париже. Сегодня вечером. Тебе заказаны билеты на рейс 902, «Бритиш эруэйз», в шесть часов. Жду с нетерпением где обычно. Не огорчай меня».

Пола нахмурилась. Письмо было написано в решительном, не допускающем возражений тоне и рассчитано на то, что она последует полученным указаниям. Раздражаясь от его самоуверенности, Пола чувствовала, как недавняя радость угасает. Разумеется, никуда она не поедет. У нее другие планы. Она должна провести уик-энд с детьми. И не просто должна – ей этого хочется.

Комкая в руках записку, она откинулась на стуле и рассеянно уставилась на стену, думая о нем. Самонадеянный, самовлюбленный… Так, впрочем, оно и было. На ее лице мелькнула улыбка, и она внезапно почувствовала сильное искушение принять предложение. Признаться, было бы чудесно провести с ним уик-энд в Париже. Хотя с неменьшим удовольствием она занялась бы другими вещами. Пола снова улыбнулась, правда, на сей раз почти печально, отдавая себе отчет в том, что никогда не будет вполне довольна собой. К черту эти мысли! Дело прежде всего. Это правило Эмма Харт внушила ей еще в самом раннем детстве, хотя порою Поле хотелось, чтобы бабушка была подобрее. Но та вышколила ее на славу, не уставая напоминать, что богатство и привилегии неотделимы от обязанностей, что они всегда должны идти рука об руку, чего бы это ни стоило. И поскольку ей уже было тридцать шесть, даже почти тридцать семь, вряд ли следовало ждать, что характер ее переменится.

Пола выпрямилась и, подавив вздох, вложила записку в конверт. Романтическое приключение в любимом городе с удивительным, ни на кого не похожим мужчиной было, разумеется, весьма привлекательным, но неосуществимым. Нет, она не поедет в Париж, чтобы предаваться там любви. Она отправится к своим детям, как и положено хорошей матери. Она нужна им. В конце концов, они не виделись уже две недели. Но, по правде, и с ним она уже давно не виделась – как долго?

– Проклятие! – произнесла Пола вслух. Хоть бы эта записка вовсе не попадалась ей на глаза. Она выбила ее из колеи, разбередила душу, причем как раз тогда, когда ничто не должно было ее отвлекать. Ближайшие месяцы обещали быть очень сложными – пожалуй, критическими в ее жизни.

Ладно, попозже она позвонит ему и скажет, что не может приехать. Да, надо еще отменить заказ на рейс. Подумав немного, Пола решила, что надо сделать это сейчас же, не откладывая. Но не успела она дотянуться до трубки, как телефон зазвонил.

– Алло? – сказала Пола, поспешно схватив трубку и краешком глаза наблюдая, как ее помощница Джилл входит в комнату с чашкой кофе.

– Привет, Пола, это я. – Звонил кузен Александр. – Я был у тебя в магазине в Лидсе, но выяснилось, что именно в тот единственный день, когда я там оказался, ты отправилась в Лондон.

– О, Сэнди, милый, как жаль, что мы разминулись, – воскликнула Пола и, прикрыв ладонью трубку, поблагодарила Джилл, которая поставила перед ней кофе. Та, улыбнувшись, вышла из кабинета.

– Ты что, вчера вечером был в Йоркшире?

– Да, приехал туда около половины седьмого.

– В это время я еще была в магазине, Сэнди. Жаль, что ты сразу не позвонил мне. Могли бы вместе поужинать.

– Да нет. Видишь ли, мне надо было как можно раньше добраться до Наттон-Прайори. Мой управляющий сегодня уходит в отпуск, и нам следовало переделать кучу дел. – Александр помолчал и откашлялся. – Сегодня утром ты была на могиле у бабушки… Это ведь твои цветы там, Пола?

– Да. – В голосе ее послышались сентиментальные нотки. – Я там была рано утром, перед тем как отправиться в Лондон.

– Я следовал за тобой буквально по пятам. – Александр усмехнулся. – Наверное, нам просто не суждено было сегодня встретиться. Что ж, выходит, мне не повезло.

Пола нежно относилась к своему кузену и всегда улавливала оттенки его настроений. На сей раз его голос звучал как-то странно, и это ее встревожило.

– Сэнди, что-нибудь случилось? – быстро заговорила она. – Тебе надо со мной поговорить?

Александр чуть помедлил в нерешительности и ответил с преувеличенной твердостью:

– Нет, нет, что ты! Я просто подумал, что неплохо бы пообедать вместе, ведь мы с тобой столько не виделись. Я понимаю, что у тебя полно дел… и все же, старушка, мне не хватает наших прежних тет-а-тетов.

Пола старалась уловить колебание в его голосе, которое заметила минуту назад, но сейчас он звучал как обычно – ровно и спокойно.

– И мне их тоже не хватает, Сэнди, – сказала она, – но ты же знаешь, все лето я была ужасно занята, приходилось постоянно летать на юг Франции, да прочих дел было невпроворот. Слушай, коль скоро уж ты позвонил… я давно собиралась тебе сказать. – Пола порывисто вздохнула и продолжала уже чуть более строго: – Я тобой недовольна, Александр. В этом году ты почти не был с нами в Кап-Мартине, а ведь это же твой дом. К тому же мне кажется…

– Не только тебе приходится зарабатывать на жизнь, – коротко оборвал ее Александр и без малейшей паузы возбужденно продолжил: – Знаешь ли, у меня тоже полно дел, так что прошу тебя, не надо ворчать. Вот и Эмили в этом последнее время поднаторела. Прямо житья от нее нет.

– Твоя сестра считает, что ты слишком перегружен. Ей хотелось бы, чтобы ты легче воспринимал жизнь и научился ей радоваться. И, между прочим, я согласна с Эмили. От всего сердца согласна.

Пропустив мимо ушей это замечание Полы, как и ее укоризненный тон, Александр сказал:

– Насколько я понимаю, ты на уик-энд отправляешься на виллу?

– Да. Завтра девятичасовым рейсом лечу в Ниццу и вернусь в понедельник утром. Сэнди! У меня идея. Отчего бы тебе не прокатиться вместе со мной? Поездка доставит тебе удовольствие. А уж как дети тебе обрадуются! И Эмили тоже.

– Слушай, но мне действительно надо пробыть в Наттон-Прайори ближайшие несколько дней. Честное слово. Я бы с удовольствием присоединился к тебе, но в поместье столько дел. А может, пообедаем во вторник? – в голосе Александра неожиданно послышалось волнение.

– Право, не могу, – простонала Пола. – Во вторник первым же рейсом я лечу в Нью-Йорк, а оттуда в конце недели – в Сидней. Меня не будет весь сентябрь.

– Ясно.

Она так остро почувствовала его разочарование, что не удержалась:

– Слушай, давай прямо сейчас договоримся о встрече. В октябре. – Не отрываясь от трубки, она перелистала записную книжку. – Как насчет первой среды?

– Пожалуй, только дай мне взглянуть в свое расписание. Секунду, не вешай трубку.

Послышался шелест страниц. Пола отхлебнула горячего кофе. Когда Сэнди вновь заговорил, голос его звучал весело и бодро.

– Все в порядке, дорогая. Увидимся в октябре. С нетерпением буду ждать встречи.

– Я тоже. И знаешь, Сэнди…

– Да?

– Береги себя.

– И ты тоже, Пола. Поцелуй там всех на вилле.

Повесив трубку, Пола принялась за кофе. Хмурясь и поглядывая на телефон, она задумалась о кузене. Напрасно она не настояла, чтобы он хоть немного пожил с ними на Ривьере этим летом. Хотя разве его заставишь? Ведь Эмили с самой Пасхи проявляет всю свою незаурядную энергию и упорство, чтобы вытащить его на виллу Фавиолла, и что же? Он приезжал туда раз-другой, всего на несколько дней и то только для того, чтобы ублажить сестру. Они с Эмили это прекрасно понимали.

И все равно Пола испытывала чувство вины за то, что в последнее время уделяла Александру так мало внимания. В этом году она была слишком занята, столько забот на нее свалилось. Тут уж не до личной жизни. Сэнди стал жертвой тех же безжалостных законов бизнеса, которым и она присягнула. Бедняга Сэнди, у нее не было для него времени, это была печальная правда, в которой приходилось сознаться.

Может, именно поэтому так странно звучал его голос? Эта напряженность тона. Она не ослышалась. А может, тревога? Да, пожалуй, так. Тревога. Поле стало не по себе, это не к добру…

Она вдруг ясно осознала: дела у Сэнди идут плохо. Странное, не поддающееся объяснению беспокойство овладело ею. Пола застыла, спрашивая себя, что бы это могло значить. Сдвинув брови, она быстро обдумывала ситуацию. Что касается «Харт Энтерпрайзиз», там все должно быть в порядке. Иначе Эмили бы наверняка ей сказала. Со здоровьем у Сэнди никаких проблем. С деньгами – тоже. И хотя постоянной подруги у него сейчас не было (во всяком случае по сведениям Эмили, а она обычно знала все, что происходит в семье), недостатка в женском обществе он не испытывал – стоило только захотеть. Правда, образ жизни у него был странный. Но и здесь ничего нового нет – так он ведет себя всегда.

«Наверное, часто ему бывает одиноко», – думала Пола, в который уж раз жалея, что Сэнди снова не женился.

После гибели Мэгги в горной лавине в Шамони Александр долгое время был безутешен. Затем он постепенно вышел из транса, обрел былое самообладание. Но выглядело это так, будто из старых обломков возникла совершенно другая фигура. Александр так и не стал прежним.

«Та лавина накрыла нас всех, – напомнила себе Пола, думая в особенности о своем брате Филипе. – Он тоже в тот день катался в горах и один уцелел из всей семьи. А мать? Она потеряла мужа. Я – отца, и мои дети тоже. Да, лавина обрушилась на всю семью. И все необратимо изменила. С тех пор мы все стали немного странными. Я особенно».

Пола нервно рассмеялась, стараясь прогнать чувство беспокойства, которое испытала, только что разговаривая с кузеном. А может, ей все это причудилось? В конце концов они с Сэнди близки с самого детства. Если бы у него действительно были какие-то неприятности, он наверняка поделился бы по телефону. «Да, все это пустое воображение», – решительно заключила Пола и выбросила из головы тревоги по поводу Александра.

Взгляд ее снова упал на бумаги, разложенные на столе. Определив с первого взгляда, что ничего особо срочного нет, она с облегчением вздохнула. Как известно, проблемы, возникающие в пятницу, могут испортить уик-энд. Зимой это не имеет особого значения, но летом, когда дети съезжаются из всех школ на каникулы, бывает обидно. Они ждут этих уик-эндов с матерью и ревностно оберегают их от покушений извне. Как, впрочем, и она.

Просмотрев утреннюю почту и записку Джилл по поводу возможных структурных изменений в Художественном салоне, Пола обратилась к списку заказов, а затем взялась за телексы. Все они были отправлены из нью-йоркского магазина и подписаны ее американской помощницей Маделиной О'Ши. Телексы пришли поздно ночью, и только один из них требовал ответа.

Придвинув к себе блокнот желтой почтовой бумаги, Пола принялась за ответ. Покончив с ним, она взяла самую толстую из привезенных из Йоркшира папок и вытащила верхний лист. Больше ее в настоящий момент ничего не интересовало. Это был перечень ключевых моментов ее плана. Всего-то лист бумаги, а какое имеет значение. Ведь это ключ к будущему.

Спустя мгновение Пола погрузилась в работу. Она вносила новые замечания, вычеркивала старые. Мысли о Сэнди улетучились. Через несколько месяцев Пола вспомнит этот день во всех подробностях и свое беспокойство по поводу кузена. Как горько она пожалеет, что не доверилась своему чутью. А больше всего – что не заставила его поделиться с ней своими тревогами. Положим, и в этом случае она не смогла предотвратить неизбежный итог, но по крайней мере она бы переменила свои планы и смогла бы помочь Сэнди хотя бы уже тем, что оказалась бы с ним в самый необходимый момент.

Но в это жаркое августовское утро 1981 года Пола ничего этого предвидеть не могла и усилием воли подавила чувство или, скорее, предчувствие надвигающейся беды. Подобно бабушке, она была наделена завидной способностью отодвигать в сторону все, что не относилось к делу. Так она поступила и сейчас. Склонив голову, вчитываясь в бегущие перед ней строки, она все глубже и глубже уходила в работу и в конце концов отвлеклась настолько, что внешний мир перестал для нее существовать.

Двадцать минут спустя Пола подняла голову, собрала бумаги и вместе с заветным листом сложила в папку; затем заперла папку в средний ящик стола, где ей следовало надежно храниться, пока она не вернется с уик-энда. С легкой улыбкой, довольная тем, что все обдумано и приняты меры на любой непредвиденный случай, Пола подержала ключ в руках и через мгновение бережно положила его в портфель.

Отодвинув стул, она поднялась, потянулась, прошлась по комнате, чувствуя потребность в движении. После долгого сидения в машине, а затем за столом все тело затекло. Подойдя к окну, она раздвинула шторы и выглянула наружу. Движение в Найтсбридже было более оживленным, но в конце концов летом всегда от машин житья нет.

Повернувшись, Пола окинула довольным взглядом комнату. С самого раннего детства она любила этот кабинет и чувствовала себя здесь как дома. Поэтому, унаследовав его от бабушки, она не видела никакой необходимости что-либо менять в нем и сохранила все как было. Разве что добавила несколько собственных вещей да фотографии детей.

Кабинет скорее напоминал гостиную в английском поместье, нежели служебное помещение, и в этом заключался секрет его прелести. Обстановка была подобрана тщательнейшим образом. Самой Эммой Харт. Еще шестьдесят с лишним лет назад она вместо обычной мебели накупила для кабинета множество старинных вещей в стиле короля Георга и дорогие полотна английских мастеров. Классические покрывала на диванах и креслах, оконные занавеси эффектно выделялись на фоне стен, обшитых сосновыми панелями, а старинные фарфоровые абажуры и прочая утварь придавали комнате особенный, неповторимый вид. Хоть в ней было много вещей, она выглядела просторной. Хорош был и чудесный старинный камин, который непременно зажигали, когда было холодно. Поле всегда было приятно здесь бывать. А когда люди, попадая сюда впервые, восхищались красотой интерьера, она просто расцветала.

«Бабушке, как всегда, не изменил вкус», – думала Пола, шагая по поблекшему дорогому персидскому ковру. Перед украшенным резьбою камином она остановилась и посмотрела на висевший над ним портрет бабушки. Бабушка была изображена на нем молодой. До сих пор Поле не хватало ее, и временами она по-настоящему тосковала, находя утешение лишь в том, что Эмма продолжает жить в ней. В ее сердце и памяти.

Глядя на мягкое, но решительное лицо Эммы, Пола испытывала необыкновенную гордость за ее поразительные успехи. Начав с нуля, бабушка создала одну из крупнейших торгово-финансовых империй в мире. «Какой же отвагой она обладала в моем возрасте, – думала Пола. – Мне бы такую. Да еще силу и решимость в придачу. Да, я непременно должна выполнить то, что задумала, мой план должен осуществиться так же, как осуществлялись ее планы».

Думая о том, что ожидает ее впереди, Пола едва сдерживалась, в груди ее бушевал пожар. Взяв себя в руки, она вернулась за стол. В конце концов надо и текущими делами заняться.

Она включила селектор.

– Джилл?..

– Слушаю, Пола.

– Вещи из машины выгрузили?

– Да, только что, но я не хотела беспокоить вас. Принести?

– Пожалуйста.

Вскоре в дверях появилась золотистая головка Джилл. В одной руке у нее была дорожная сумка, в другой – чемодан. Высокая, хорошо сложенная Джилл являла собой атлетический тип молодой женщины. Казалось, ей никакого труда не составляло нести такую тяжесть.

– Я сложу все это в раздевалку, – сказала она, проходя в соседнее помещение.

– Спасибо, – негромко откликнулась Пола и, когда помощница вернулась в кабинет, продолжила: – Присядьте на минуту, мне надо кое о чем поговорить с вами.

Джилл Мортон кивнула, подвинула стул к столу и посмотрела на Полу умными карими глазами. Джилл работала здесь уже пять лет и все это время не уставала восхищаться кипучей энергией и смекалкой своей патронессы. Женщина, сидевшая напротив нее, работала неутомимо, как машина, и обладала проницательным умом и редкостной инициативой. С такими Джилл еще никогда не приходилось встречаться. Знавшие легендарную Эмму говорили, что Пола сделана из того же материала, и Джилл считала, что так оно и есть: те черты, которыми она так восхищалась в своей хозяйке, были унаследованы от знаменитой основательницы дела. «Да, гены есть гены», – думала Джилл, незаметно разглядывая Полу.

– Где это? Ага, вот… ваша записка о Художественном салоне.

Пола отыскала наконец нужную бумагу. Джилл выпрямилась и с беспокойством посмотрела на нее.

– Надеюсь, вам это пригодится, – сказала она.

– Да, разумеется. Отличная работа. Добавить здесь нечего. Можно хоть сейчас начинать структурную перестройку, да и все остальное тоже. Уверена, что эти перемены сделают чудеса.

Джилл вся вспыхнула от такой похвалы и взяла записку, которую Пола подтолкнула к ней по безукоризненно отполированной поверхности стола.

– Рада, что вам понравилось, – широко улыбнулась она.

Пола улыбнулась в ответ.

– Пошлите потом телекс Маделине. А это утренняя почта, ничего серьезного, как видите. Вы легко с ней справитесь. Заказы я подписала. – Постучав по бумагам длинным накрашенным ногтем, Пола добавила: – А что, из художественного отдела не присылали последние образцы рекламы?

Джилл покачала головой.

– Пока нет, но сразу после обеда они будут у вас. Я разговаривала с Элисом Уорреном. Они почти готовы.

– Отлично. Коль скоро речь зашла об обеде, хочу спросить, Майкл Каллински не звонил? Где назначена встреча?

– Звонил, но сказал, чтобы я вас не беспокоила, поскольку вы только что появились. Поэтому я его и не соединила. Он заедет за вами в четверть первого.

– Ага. – Пола взглянула на часы и направилась к раздевалке. У двери она остановилась и критически осмотрела свои помятые брюки – В таком случае надо переодеться. Пока Майкл не появился, успею еще подняться наверх и кое-что сделать. Времени в обрез, так что извините, Джилл.

– Ну что вы. – Джилл подхватила бумаги и направилась к себе. – Если что-нибудь понадобится, дайте знать.

– Ладно. – Пола вышла.

Во времена Эммы раздевалка представляла собой помещение для архива, но Пола переделала его, встроив зеркальные шкафы во всю вышину комнаты, добавив освещения и поставив туалетный столик. Усевшись за него, она освежила косметику, поправила волосы, а потом сбросила рубашку, брюки и туфли, в которых приехала из Йоркшира.

Через мгновение на ней уже было то, что она извлекла из дорожной сумки: классический строгий темный чесучовый костюм, сшитый специально для нее Кристиной Краутер, белая шелковая блузка, темные чулки без узора, черные лакированные туфли на высоком каблуке. Драгоценности тоже в глаза не бросались, но впечатление производили: три нитки жемчуга с алмазной подвеской и бриллиантовые серьги с большой грушевидной жемчужиной посередине.

Критически осмотрев себя в зеркале, Пола решила, что одета как надо. Костюм был деловым и строгим, но не слишком формальным – для магазина вполне годился и одновременно был вполне хорош для обеда в дорогом ресторане. А уж в том, что он будет дорогим, сомневаться не приходилось. Майкл всегда приглашал ее в лучшие места.

Служебный лифт доставил Полу в центральный торговый зал.

Она миновала ювелирный отдел и, внимательно поглядывая по сторонам, направилась туда, где продавали парфюмерию и косметику.

Магазин был полон.

Да, впрочем, здесь всегда было множество на роду – когда магазин открывался, и до самого закрытия, до шести вечера. Вот уже много десятилетий этот магазин считался одной из достопримечательностей Лондона, и люди со всего света растекались по его большим, недавно перестроенным залам: одни – чтобы удовлетворить любопытство, другие – чтобы сделать покупку.

Пола любила эту суету, это оживление, эти толпы, этот многоголосый, многоязычный говор, эту наэлектризованную атмосферу. Она и сама испытывала здесь возбуждение, особенно когда возвращалась откуда-нибудь даже после недолгого отсутствия. Так случилось и сегодня. Магазины в Йоркшире были звеном целой цепи точно таких же магазинов в Париже и Нью-Йорке. Но этот магазин был флагманом, и его Пола любила особенно.

Эмма Харт открыла этот магазин в 1921 году.

Через три месяца будет его шестидесятилетие. Пола задумала нечто грандиозное. С одной стороны, праздник станет днем уважения бабушке, одному из крупнейших капитанов торгового бизнеса всех времен, а с другой – гимном шестидесятилетней успешной торговле, с которой по своим результатам не мог сравниться ни один магазин в мире. «Харт» в Найтсбридже был номер один. Единственным в своем роде. Легендой.

Чувство восторга, охватившее Полу в его стенах, было лучше всего, добавило твердости ее шагу. У парфюмерного отдела она остановилась.

Внимательно поглядывая по сторонам – вдруг что не так? – Пола убедилась: ее опасения напрасны. Ну и прекрасно. Совсем недавно отдел был под ее личным наблюдением перепланирован, и результаты даже превзошли ее ожидания.

Стеклянные панели, зеркала, хром, серебро, хрустальные люстры, бра – все это вместе производило ошеломляющий эффект. На ярком фоне особенно привлекательно смотрелась косметика, духи да и все остальное, что делает женщину красивой. Роскошный, ослепительный отдел был декорирован так, чтобы заставить женщину потратить здесь кучу денег. И так оно и получалось. Впрочем, Пола не сомневалась в этом еще тогда, когда перед глазами у нее был лишь макет будущего помещения.

Успешная торговля и грамотный маркетинг – вот в чем дело, рассуждала сама с собой Пола, направляясь мимо отдела женского белья в обувной салон. Она буквально упивалась этой утренней пробежкой по лучшему универсальному магазину в мире. Это была основа ее могущества, ее сила, ее гордость и счастье. Словом – все!

Глава 2

Во второй раз за это утро портрет Эммы, висевший у Полы в кабинете, стал объектом тщательного изучения.

Мужчине, который остановился перед ним, было под сорок. Его светло-голубые глаза и светлые волосы оттенялись свежим загаром. Он был высок: около метра восьмидесяти, но выглядел выше из-за худощавой стройной фигуры. Одежда также выгодно подчеркивала его физические данные: белая рубашка, ярко-красный шелковый галстук и темно-голубой, из превосходного импортного шевиота костюм, сидевший на нем так ладно, что, несомненно, вышел из одного из лучших английских домов моды.

Звали мужчину Майкл Каллински. Чуть прищурившись, он внимательно разглядывал властное лицо на масляном портрете в полный рост и вспоминал бесподобную Эмму Харт.

Ему неожиданно пришло в голову, что об этой женщине, которая умерла уже более десяти лет назад – а если уж быть точным, ровно одиннадцать – до сих пор говорили как о живой, и не только ее члены семьи. Впрочем, все женщины, наделенные безграничной витальной силой и блеском, производящие столь неотразимое впечатление при жизни, и должны казаться бессмертными. Не зря ведь она оставила такой след на земле – и в памяти людей, и в мировой торговле, и в добрых делах благотворительности.

Майкл отступил на шаг и, склонив голову, пытался вспомнить, сколько же лет было Эмме, когда она позировала для этого портрета. Пожалуй, далеко за тридцать, решил он. Да, в молодости она, несомненно, была красавицей. Эти точеные черты, изумительный цвет лица, золотистые с рыжеватым отливом волосы…

Что же удивительного в том, что его, Майкла, дед до безумия влюбился и готов был оставить ради нее и жену и детей – так во всяком случае гласила семейная легенда. А из того, что он слышал от своего отца, явствовало, что Дэвид Каллински был далеко не единственным, кто подпал под ее неотразимые чары. Блэки О'Нил был в годы их общей юности еще одной жертвой.

«Три мушкетера». Так Эмма называла их – его деда, Блэки и себя. В детстве, которое пришлось на рубеж веков, они представляли собой очень странное трио: еврей, ирландец-католик и протестантка. Но им не было дела до окружающих. Они держались вместе, почти не расставаясь, всю жизнь. А она была долгая. Компания у них подобралась что надо. Каждый основал могучую финансовую империю с владениями во всем мире, и каждый положил начало династии, которая в последующих поколениях становилась все сильнее.

Но первую скрипку всегда играла Эмма. Она неизменно была мотором и мозгом всей троицы, остальные следовали у нее в фарватере. По крайней мере, так говорил отец, и у Майкла не было оснований ему не верить. Да и из своего собственного опыта он знал, что Эмма была уникальной женщиной. Она оказала огромное влияние и на молодых членов трех кланов. Оставила несмываемую печать, как это называл отец, Майкл в этом смысле не был исключением.

Он улыбнулся, вспоминая, какой Эмма была тридцать с небольшим лет назад, когда собирала всех детей под крыло и отвозила их на весенние и летние каникулы в «Гнездо цапли». За глаза они называли ее «генералом», а дом в Скарборо – «армейским полевым лагерем». Она наставляла их на путь истинный, давала уроки жизненной философии, учила тому, что есть честь, целеустремленность и правила игры. А еще она щедро одаривала их любовью, вниманием и дружбой. Благодаря ей они стали лучше.

С нежностью взглянув на портрет, Майкл приложил руку к виску, словно отдавая честь. Она была самой лучшей. Точно так же, как стали лучше всех ее внучки. Особенная порода эти женщины из семейства Харт, но даже среди них Пола выделяется.

Звук открывающейся двери заставил его обернуться.

При виде Полы Майкл расплылся в улыбке.

– Извини, что заставила тебя ждать, – сказала Пола, устремляясь к Майклу с протянутой рукой. Вид у нее был и впрямь виноватый.

– Вовсе нет, это я пришел раньше, – ответил он, делая ей шаг навстречу. Он крепко обнял ее, потом отстранился и пристально посмотрел в глаза. – Прекрасно выглядишь. – Он бросил взгляд через плечо на портрет, затем снова повернулся к Поле. – И все больше начинаешь походить на эту легендарную даму.

Пола застонала и с комическим ужасом произнесла:

– О Майкл, и ты туда же! Ради Бога, не надо. И без тебя все называют меня за глаза ее двойником. – Она покачала головой. – Вот и лучший друг туда же.

Майкл расхохотался.

– Иногда мне и впрямь кажется, что все вы – двойники. Вся семья – Эмили, Аманда, ты. – Он снова посмотрел на портрет. – Между прочим, когда он написан?

– В двадцать девятом. А что?

– Я пытался сообразить, сколько было Эмме, когда она позировала для этого портрета.

– Тридцать девять. Он был написан незадолго до бабушкиного сорокалетия.

– М-м. Так я и думал. Ну и красавицей же она была, верно? – И не давая ответить, Майкл продолжил: – Знаешь, а ведь мы с тобой могли бы породниться, если бы Дэвид оставил мою бабушку Ребекку и завел роман с Эммой.

– Не стоит сейчас ворошить эти старые истории, – сказала, усмехнувшись, Пола и быстро прошла к столу. – К тому же мне кажется, что мы и так в родстве. А тебе?

– Тоже.

Последовало короткое молчание.

– Бывает кровь не гуще водицы, – заметил наконец Майкл. – Но не у нас. Наши деды глотку бы перегрызли друг за друга и передали это чувство спаянности нам. Согласна?

– Пожалуй… – Раздался телефонный звонок, и Пола, договорив, потянулась к трубке. Поздоровавшись и послушав несколько секунд, она прикрыла трубку тонкой рукой и пояснила: – Это управляющий магазина в Хэрроугейте. Я быстро.

Майкл сел в кресло и, ожидая, пока Пола закончит разговор, стал разглядывать ее, как несколько минут назад разглядывал портрет Эммы.

Он не видел Полу больше двух месяцев, и, может, поэтому ему теперь так бросилось в глаза ее разительное сходство с бабушкой. Краски, разумеется, отличались. Волосы у Полы черные как вороново крыло, а глаза темно-голубые. Но она унаследовала от Эммы тонкий овал лица и знаменитое надбровье, решительно выступающее над широко поставленными большими глазами. Со временем два лица все больше сливались в одно, по крайней мере на его взгляд. Может, все дело было в выражении глаз, в подводках, в манере двигаться – энергично, почти поспешно – и в том, как Пола умела с юмором относиться к собственным неудачам. Сходство было и в отношении к делу.

Он знал Полу с детства. Но, как ни странно, совсем не знал ее. По крайней мере до тех пор, пока им обоим не стукнуло тридцать. В детстве она ему совершенно не нравилась. Он считал ее холодной задавакой, которой было на всех наплевать, кроме кузины Эмили, совершеннейшей размазни, – ее она постоянно опекала; и, разумеется, Шейна О'Нила – к нему она всячески подлизывалась.

За глаза Майкл называл ее «идеальным ребенком», ибо такой она и была – этакое дитя без недостатков, над которым все кудахчут и которое всячески нахваливают и ставят в пример. А у его брата Марка была для Полы своя кличка – «добродетель в квадрате». Он над ней всячески издевался, особенно за глаза. Впрочем, они посмеивались над всеми девчонками, предпочитая исключительно мужское общество. В те дни у них подобралась отличная компания: Шейн, Филип, Уинстон, Александр и Джонатан.

И только в последние шесть лет он по-настоящему узнал Полу, обнаружив, что за сдержанностью и благовоспитанностью этой умной, трудолюбивой и блестящей женщины скрывается эмоциональная натура. Высокомерие было прикрытием застенчивости. В детстве он этого не понимал.

Это открытие потрясло его. К его удивлению, Пола оказалась отзывчивой, заботливой, простой в обращении и фанатично преданной семье и своим друзьям. В последние десять лет ей пришлось пережить столько, что любой другой не устоял бы, а, может, и вообще погиб. Другой – да, но только не Пола. Она глубоко страдала, но в испытаниях лишь черпала силу и училась состраданию.

Начав работать вместе, они особенно сблизились. Пола стала для Майкла надежной опорой в делах и верным союзником. К ней всегда можно было обратиться. Майкл подумал, что без нее он не справился бы с семейными проблемами и кошмарным разводом. Пола с готовностью часами выслушивала его излияния по телефону или за рюмкой-другой, когда дело принимало уж слишком крутой оборот. Она заняла в его жизни особое место, и Майкл всегда ей будет за это благодарен.

При всех успехах, уме и даже самоуверенности в Поле сохранилось нечто беззащитно-детское, и это трогало его до самого сердца. Ему всегда хотелось сделать ей что-то приятное. Часто ради этого ему приходилось ломать собственные планы, как, например, недавно, в Нью-Йорке. Хоть бы скорее она кончила этот затянувшийся разговор, подумал он. Майклу не терпелось поделиться новостями.

Стоило ему подумать об этом, как Пола положила трубку и виновато пожала плечами.

– Извини. – Откинувшись в кресле, она весело заговорила. – Я так рада видеть тебя, Майкл. А в Нью-Йорке как все прошло?

– Потрясающе. Бесподобно. Только я света белого не видел. Дела разворачиваются вовсю, и работы было по горло. Впрочем, немного отдохнуть мне удалось. Даже выбрался пару раз к Хэмптонам на уик-энд. – Майкл придвинулся к столу. – Слушай…

– Да? – Пола пристально посмотрела на Майкла, встревоженная его тоном.

– Похоже, я нашел… то самое, что ты все время искала в Штатах.

Пола вспыхнула и вся подалась вперед. Видно было, как она взволнована.

– Частная собственность или государственная?

– Частная.

– Продается?

– А разве есть что-нибудь, что не продается – за определенную цену, разумеется? – В глазах Майкла мелькнула лукавая искорка.

– Ради Бога, не мучай ты меня, – взмолилась Пола. – Скажи толком – продажа объявлена?

– Нет. Но какое это имеет значение в наше время, когда все переходит из рук в руки? Можно поговорить с хозяевами, ведь ничего не будет стоить.

– Как называется компания? Где она? Большая?

– Эй, не гони так, – усмехнулся Майкл. – Давай по порядку. Компания называется «Пил и Дун». Это на Среднем Западе. Компания небольшая, всего семь магазинов, в пригородах. В Иллинойсе и Огайо. Но это старая компания. Она была основана в двадцатые годы двумя шотландцами, которые осели в Америке. Сначала они имели дело только с шотландским импортом. Шерсть, пледы, шотландки, кашемировые изделия и прочее в этом роде. В сороковые-пятидесятые они расширили ассортимент. Но дела у них вроде идут туго, похоже, трудности с руководством. В финансовом-то отношении они стоят хорошо. Во всяком случае у меня такое сложилось впечатление.

– А как ты узнал про «Пил и Дун»?

– От одного приятеля-юриста. Он работает в юридической конторе на Уолл-стрит. Я сказал ему, что мне надо, и его знакомый из Чикаго назвал эту компанию. Говорит, что они созрели для продажи.

Пола кивнула.

– У кого контрольный пакет акций?

– У наследников: мистера Пила и мистера Дуна.

– Нет никаких оснований считать, что они продадут компанию, Майкл.

– Верно. Но, как известно, акционеры частенько не знают, что на самом деле хотят продать акции, до тех пор, пока к ним не найден верный подход.

– Согласна. Надо подумать хорошенько.

– Еще как надо. И хотя дело небольшое, тебе оно может подойти.

– Жаль, что магазины в пригородах, – задумчиво произнесла Пола. – Я бы предпочла большие города, вроде Чикаго или Кливленда.

Майкл внимательно посмотрел на нее.

– Послушай, с твоим чутьем и опытом ты придашь любому магазину в любом месте свой стиль. Ты сама отлично это знаешь. К тому же, что плохого в пригородах? Там тоже можно заработать кучу денег.

– Да-да, ты совершенно прав, – быстро проговорила Пола, сообразив вдруг, что может показаться неблагодарной. А ведь он так хотел быть ей полезным. – Скажи, пожалуйста, Майкл, а можно разузнать о них побольше?

– Я позвоню сегодня попозже своему приятелю в Нью-Йорк и попрошу его заняться этим делом.

– А он знает, что ты для меня стараешься?

– Нет, но если хочешь, скажу.

– Лучше не надо, – резко отказалась Пола. – По крайней мере пока, если ты не возражаешь. Пусть лучше никто не знает. Стоит назвать мое имя, и они заломят цену. То есть если вообще дело дойдет до цены.

– Ясно. Оставим пока Харви в неведении.

– Договорились… и спасибо тебе большое, Майкл, за хлопоты. – Пола мягко улыбнулась. – Право, я очень тебе признательна.

– Для тебя я готов на все. – В глазах Майкла светилось подлинное чувство. Внезапно он посмотрел на часы и решительно поднялся. – Эй, да мы опаздываем. Пошли-ка. С нами напросился пообедать мой старик. Надеюсь, ты не против?

– Ну разумеется, нет. Ты же знаешь, я обожаю дядю Ронни.

– Уверяю тебя, это взаимно. – Майкл лукаво посмотрел на Полу – Старик прямо без ума от тебя. Ему кажется, что ты само солнце.

Пола взяла сумочку и двинулась к двери.

– Ну что ж, пошли. Неловко заставлять ждать.

Майкл взял ее под руку и вывел из кабинета. Пока они спускались в лифте, он думал об отце и Поле. В последние годы у них установились особые отношения. Старик относился к ней, как к любимой дочери, а она, похоже, по-настоящему уважала его. Она глядела на него так, будто он умнее всех на свете, что, впрочем, было чистой правдой.

Отец стал для нее чем-то вроде ребе, внезапно подумал Майкл. А еще он заменил ей бабушку. Не удивительно, что некоторые находят эту дружбу немного странной и даже завидуют. Ну, а он этому только рад. Пола заполнила пустоту, образовавшуюся в жизни отца, а он – в ее жизни.

Глава 3

Сэр Рональд Каллински, председатель правления «Каллински индастриз», медленно пересекал широкий мраморный холл здания компании. Это был высокий, статный, внушительного вида мужчина с суровым лицом и черными, с сильной проседью вьющимися волосами. Глаза он унаследовал от своего отца Дэвида и бабушки Янессы Каллински. Они были васильково-синие и необычайно яркие на смуглом фоне лица.

Сэр Рональд был известен как человек, способный сохранять спокойствие в любых обстоятельствах. Одетый по последней моде, он всегда выглядел элегантно. В это утро на нем была пепельно-серая тройка, безукоризненно отутюженная белая рубашка, жемчужно-серый шелковый галстук. Хотя ему было под семьдесят, на здоровье сэр Рональд не жаловался, а неуемная энергия позволяла ему казаться гораздо моложе своих лет.

Сэр Рональд кивнул знакомым, узнавшим его, и остановился в центре холла полюбоваться скульптурой Генри Мура, которую он заказал великому мастеру, оказавшемуся, как и он, йоркширцем по рождению и воспитанию. Своими английскими корнями сэр Рональд гордился ничуть не меньше, чем еврейской кровью.

Постояв немного перед внушительной фигурой, изваянной из бронзы, он проследовал далее и через вращающуюся дверь вышел на улицу, но, не сделав и двух шагов, внезапно остановился и вытер обильно выступивший пот. Он и не подозревал, что сегодня так жарко.

Сэр Рональд совершенно не переносил жары. Наверху, в своих роскошных служебных апартаментах, которые занимали верхний этаж дома, носившего его имя, всегда царила стужа. Кондиционеры работали на полную мощность, а шторы никогда не открывались. Те, кто работал с ним, называли эту часть дома Антарктикой. Дорис, служившая у сэра Рональда секретаршей уже двенадцать лет, привыкла к этим холодам, да и остальные по прошествии года или двух переставали жаловаться. Они просто обзаводились толстыми свитерами. Даже зимой сэр Рональд поддерживал в офисе и многочисленных своих домах настолько низкую температуру, насколько ее могли выносить без лишних протестов служащие, члены семейства и друзья.

С утра он собирался отправиться в отель «Коннот» пешком, но потом передумал и вызвал машину. Теперь он был этому только рад. В такую погоду, когда под ногами плавится асфальт и духота буквально обволакивает тебя, глупо тащиться по людным лондонским улицам.

Шофер заметил его в тот самый последний момент, когда он вышел из здания, и почтительно застыл у задней дверцы.

– Благодарю вас, Пирсон, – слегка улыбнувшись, сказал сэр Рональд и сел в ярко-вишневого цвета «роллс-ройс». – В «Коннот», пожалуйста.

Машина тронулась, и сэр Рональд задумчиво откинулся на сиденье. Он предвкушал обед с Полой и Майклом. Полу он не видел уже несколько недель, а сын уезжал в Нью-Йорк на два месяца, и он соскучился по обоим, хотя и на разный манер.

Майкл был его правой рукой, его вторым «я», любимцем. Марка он тоже любил, но Майкл занимал в его сердце особое место. Почему так, трудно было сказать. Да и разве объяснишь такие вещи? Иногда ему казалось, что все дело в том, что Майкл очень похож на его отца. Не то чтобы внешне. По наружности Майкл был типичный англосакс – стройная фигура, светлые волосы. Скорее это было сродство характеров. И подобно тому как сам сэр Рональд до самой смерти своего отца сохранял с ним дружеские отношения, так и Майкл стал другом ему. Это повелось с самого детства сына. Поэтому-то сэр Рональд чересчур остро ощущал его отсутствие, особенно когда первенец отправлялся в дальние поездки.

А Пола заменяла ему дочь, которой у него никогда не было или, точнее, которая умерла в младенчестве. Мириам, родившейся между Майклом и Марком, было бы сейчас тридцать четыре. Но ее в пятилетнем возрасте унес энцефалит. Для них с Элен это было страшным ударом. За что им такое испытание – смерть ребенка в столь нежном возрасте?

«Пути Господни неисповедимы», – говаривала, бывало, мать, и только к старости Рональд примирился с этой печальной мудростью.

За исключением Эммы он не встречал женщину умнее Полы. Рональд привык ценить ее острый интеллект, реакцию, деловую хватку. При этом временами она умела быть очень женственной, и ему это нравилось, точно так же как нравилось играть роль ее советчика в делах. Он восхищался Полой. Хорошая мать, первоклассный руководитель. Дорога ее была тяжела, но шагала она по ней уверенно, не сбиваясь с ноги.

Вот бы его невестке хоть бы половину подобной деловитости и практичности. Беда с Валентиной заключалась в том, что она жила в ином мире. Была слишком легкомысленной и вечно чем-то недовольной. Словно ей чего-то недоставало. Так что Рональд отлично понимал сына. Тот долго крепился, но в конце концов не выдержал. Когда настал неизбежный конец, скандал разразился грандиозный. Рональда это ничуть не удивило. Он никогда не одобрял этого брака, и вовсе не потому что Валентина ходила в другую церковь – религиозные различия мало что значили для него. Просто она оказалась абсолютно никчемной. Он, собственно, всегда знал это, но разве влюбленному юноше что-нибудь втолкуешь? После долгих препирательств по поводу денег, и немалых, контракт о разводе был подписан. К счастью для Майкла он получил то, к чему стремился: совместное с женой опекунство над детьми – сыном Джулианом и дочерьми Ариэлой и Джессикой.

При мысли о своих маленьких внучках суровое лицо Рональда смягчилось. Вот если бы была жива Элен! Это было бы для нее таким счастьем. Но жена умерла восемь лет назад. Он так и не примирился с ее смертью, и, когда в 1976 году с легкой руки Гарольда Уилсона ему был пожалован титул пэра Англии, радость его была неполной – с ним не было Элен.

Эта редкостная честь была для Рональда совершенной неожиданностью. Он никогда не стремился заполучить почетный титул, не пытался купить его миллионами, отданными на благотворительность. Хотя благотворительностью занимался, и серьезно. У него даже были для этого излюбленные сферы. Он щедро поддерживал исследования в области медицины и культуры, но делал это без лишней шумихи, не привлекая ненужного внимания.

Попасть в почетный список премьер-министра было лестно, но все понимали, что Рональд заслужил титул. «Каллински индастриз» – один из крупнейших и процветающих в Англии концернов – не только обеспечивал работой множество людей, но и экспортировал английские товары за границу. Рональд Каллински посвятил всю жизнь тому, чтобы компания добилась нынешнего своего положения, и немало гордился своими достижениями. Страна также гордилась ими, свидетельством чему и стала оказанная сэру Рональду честь.

Он чрезвычайно дорожил своим титулом. Конечно, он не был единственным евреем из Йоркшира, который был его удостоен. Взять хоть Монтегю Бертона или Рудольфа Лайонза. И все равно ему было приятно – словно он был первым, особенно если принять во внимание историю его семьи. Его дед Абрам бежал в прошлом веке от погромов из России, осел в Лидсе в гетто, потом открыл пошивочное ателье на Северной улице. Эта маленькая мастерская, которая поставляла свою продукцию компании Джона Бэррона, стала первым в Лидсе ателье готовой одежды после того, как Зингер придумал свою швейную машину. Из этого зернышка и выросла впоследствии гигантская финансовая империя.

Так что в тот торжественный день единственным поводом для огорчения было то, что Элен, дед Абрам, отец, Эмма и Блэки уже не могли разделить его радость и триумф. Эти четверо как никто другой могли бы оценить значимость церемонии в Букингемском дворце, измерить путь, который прошла семья с тех пор, как Абрам, юный эмигрант из Киева, впервые ступил в 1880 году на английскую землю в Гуле.

«Роллс-ройс» остановился у Карлос-плейс.

Сэр Рональд встряхнул головой, отгоняя нахлынувшие мысли, нагнулся к шоферу и сказал:

– Возвращайтесь за мной около половины третьего, Пирсон.

Швейцар в униформе подошел к автомобилю, открыл дверцу и помог Рональду выйти.

Он шел к ресторану, отвечая на многочисленные приветствия. Добравшись до заказанного сыном столика, сэр Рональд улыбнулся. Пять лет назад он и представить себе не мог, что когда-нибудь привыкнет к этому обращению – «сэр Рональд». Но привык – и довольно быстро.

Заказав бокал сухого шерри, он отпил воды из стакана, который поставил перед ним официант, откинулся на спинку стула и стал ждать Полу и Майкла.

Сэр Рональд заметил их не сразу.

Пола и сын направлялись к нему через зал, и она так сильно напомнила ему Эмму в этом возрасте, что у него дух перехватило.

Когда Пола приблизилась, Рональд заметил, что у нее новая прическа, это лишь подчеркивало сходство. Темные блестящие волосы были коротко подстрижены. Вполне современно. Однако Рональду стрижка напомнила тридцатые годы, кинозвезд времен его молодости и великолепную Эмму, которой он восхищался еще мальчиком.

Он встал, бережно пожал протянутую руку Полы, от души улыбнулся и поцеловал ее в щеку. Они уселись рядом и сразу же пустились в оживленный разговор.

Майкл устроился напротив, помахал официанту. Заказав аперитив для Полы и себя, он спросил меню, а потом, повернувшись к Поле, сказал:

– Ты всегда так торопишься, так что давай сразу сделаем заказ и немного расслабимся.

– Почему бы нет? – рассмеялась она и взяла меню.

Официант указал, на что сегодня стоит обратить особенное внимание, и они, бегло проглядев меню, решили последовать его совету. Все трое заказали отварную осетрину и салат из огурцов. Майкл велел принести бутылку «Сансер».

Появились аперитивы, и как только официант удалился, сэр Рональд поднял бокал.

– В память твоей бабушки.

– За Эмму, – присоединился Майкл.

– Да, за бабушку, – улыбнулась Пола.

Они чокнулись и пригубили вино.

– Я так и думала, что вы не забудете, какой сегодня день, дядя Ронни, – помолчав, сказала Пола.

– Мы оба помним! – воскликнул Майкл. – Ну как можно забыть день кончины такой замечательной женщины, – заметил сэр Рональд. – Как бы она гордилась тобой, дорогая. Ты никогда ее не подводила, ты воплотила ее мечту.

– Надеюсь, это так, дядя Ронни. Я всегда старалась сохранить построенное ею и укрепить.

– И тебе это удалось, – ласково произнес сэр Рональд. – В коммерции ты такой же гений, как Эмма. Все эти годы ты проявляла потрясающую фантазию и проницательность, и тому, что ты сделала с магазинами, можно только позавидовать.

– Спасибо, дядя Ронни. – Пола явно была довольна такой похвалой.

– Полностью присоединяюсь ко всему, что сказал папа, – подхватил Майкл. Сделав глоток «Чинзано», он подмигнул ей сквозь очки.

В голубых глазах Полы заплясали смешинки.

– Ты необъективен, Майкл. Да и вы, дядя Ронни, тоже.

Сэр Рональд откинулся на стуле и почти заговорщически произнес:

– Одна из причин, почему я навязал вам свое общество, состоит в том, что мне нужен твой совет, дорогая.

Пола с любопытством посмотрела на него.

– Мой совет? Вам? Как это вообще возможно? Ведь умнее вас, дядя Ронни, на свете никого нет.

Сэр Рональд пропустил это замечание мимо ушей, словно его и не было. Ненадолго задумался. Потом отпил шерри и посмотрел на Полу любящим взглядом.

– И все-таки мне нужен твой совет, дорогая. Или, скорее, я хочу знать твое мнение. Речь идет об Александре. Как ты думаешь, Сэнди продаст нам компанию «Леди Гамильтон»?

Такое Пола ожидала услышать меньше всего. Пораженная, она какое-то время молча смотрела на сэра Рональда, затем ответила:

– Уверена, что нет. Эти магазины дамской одежды играют слишком большую роль во всей системе «Харт Энтерпрайзиз».

– Да, я знаю, что Сэнди и ты дорожите этими магазинами, ведь они были спроектированы специально для «Харт», – сказал сэр Рональд.

– А ты не допускаешь, Пола, – вмешался в разговор Майкл, – что Сэнди хочется от них избавиться, разумеется, нужно, чтобы цена была хорошая и покупатели – надежные люди. Давай посмотрим правде в глаза. Сэнди туго пришлось после этого семейного скандала, когда он прогнал Сару и Джонатана. У них с Эмили после этого было хлопот невпроворот, и трудились они не покладая рук, чтобы удержать на плаву «Харт Энтерпрайзиз».

– Ну, не знаю, – быстро вставила Пола – По-моему, они вполне справляются со своим делом.

– Так или иначе, мы готовы хорошо заплатить за эту компанию, – сказал Майкл, ставя все точки над i.

– Не сомневаюсь, – спокойно откликнулась Пола. – Но не сомневаюсь и в том, что Сэнди даже рассматривать ваше предложение не будет, сколько бы вы ему ни предложили. – Она с интересом перевела взгляд с младшего Каллински на старшего.

– А зачем вам понадобилась «Леди Гамильтон», дядя Ронни?

– Нам нужна собственная фирма по производству дамского платья, – пояснил сэр Рональд. – И еще. Мы могли бы поставлять в ваши магазины женскую одежду, как поставляем сейчас мужскую, а также производить товары для ваших галантерейных магазинов в гостиницах. И наконец нам хотелось бы увеличить экспорт.

– Понятно, – медленно кивнула Пола.

– Естественно, мы бы не стали торговать в тех странах, где находятся твои магазины, – заметил Майкл. – Мы думаем только о странах Общего рынка…

– За вычетом Франции, – перебил сына сэр Рональд, – поскольку в Париже у тебя магазин есть.

– Я прекрасно понимаю, что вы не собираетесь причинять мне вред, – заметила Пола. – И я понимаю, почему вы хотите затеять это дело, дядя Ронни. Идея действительно хорошая.

Она посмотрела на Майкла.

– Но вы ведь знаете, какой Сэнди консерватор. Именно поэтому бабушка и поставила его во главе «Харт Энтерпрайзиз». Она знала, что в его руках делу ничто не грозит, потому что он не предпримет ничего, что могло бы подорвать структуру компании. Например, никогда не продаст очень прибыльное отделение, – сухо закончила она, но тут же ее губы дрогнули в улыбке.

Мужчины рассмеялись.

– Туше, – признал сэр Рональд.

– Да, я хорошо знаю, что Сэнди за человек, – сказал Майкл, ерзая на стуле. – Поэтому и предложил папе сначала выслушать твое мнение.

В этот момент появился официант, и Майкл переменил тему. Началась ни к чему не обязывающая болтовня. Пока один официант расставлял блюда на столе, другой налил Майклу холодного белого вина. Попробовав, Майкл с одобрением кивнул.

– Отличное вино, – бросил он официанту, и тот наполнил все три бокала.

Сэр Рональд и Пола пригубили вино и тоже похвалили его тонкий аромат и легкость. После чего сэр Рональд поставил бокал на стол и, пожелав всем приятного аппетита, принялся за осетрину.

– Приятного аппетита, – почти в унисон откликнулись Пола и Майкл.

Какое-то время за столом царило молчание, потом Пола, с любопытством посмотрев на обоих Каллински, спросила:

– Дядя Ронни, Майкл, а почему бы вам самим не открыть подобную фабрику? Ведь у вас, разумеется, все для этого есть.

– Мы думали о такой возможности, дорогая, – сказал сэр Рональд. – Но, откровенно говоря, предпочли бы купить уже налаженное дело. Это намного проще. И сберегло бы нам массу времени, да и денег тоже – не пришлось бы тратиться на рекламу и продвижение новых товаров на рынок.

– Но ведь существует такое множество производителей, которые будут рады наладить сотрудничество с «Каллински индастриз», – воскликнула Пола.

– Что верно, то верно. – Сэр Рональд пристально посмотрел на нее. – Но меня интересует именно «Леди Гамильтон». Начало ей много лет назад положили Эмма и мой отец. И, продав акции Эмме, он долго еще тосковал по своей любимице. Ну а я унаследовал это чувство. – Сэр Рональд слегка улыбнулся. – Как видишь, становлюсь сентиментален.

Пола положила тонкую, шелковистую ладонь на руку сэра Рональда и крепко сжала ее.

– Но у Александра нет причин продавать эту компанию, или, по крайней мере, мне они неизвестны. Его сестра вот уже много лет вполне успешно ведет дело. – Пола сдвинула темные брови. – Что же ей останется делать, если Сэнди продаст «Леди Гамильтон»? Он не может об этом не думать. Вы ведь знаете, как он относится к Аманде.

– Аманде совершенно незачем уходить с работы, – быстро ответил Майкл. – Она действительно превосходно справляется с делом. Так что и при нас она вполне может возглавлять компанию.

Пола промолчала. Она подумала, что если когда-нибудь «Леди Гамильтон» и впрямь будет выставлена на торги, Сэнди должен продать ее Каллински. В некотором роде они имеют на это право.

Сэр Рональд вытер губы салфеткой и осторожно сказал:

– Можно задать тебе один вопрос, дорогая?

– Разумеется, – Пола с любопытством посмотрела на сэра Рональда, гадая, что еще у него на уме.

– Предположим, Александр решил продать «Леди Гамильтон» и даже очень хочет избавиться от нее. Сможет он сделать это? Или ему понадобится получить согласие других акционеров?

– Нет-нет. Ведь помимо него акции есть только у Эмили, а она сделает все, что захочет брат. Вы же сами знаете, так всегда было.

В глазах сэра Рональда мелькнуло удивление. Он откинулся на стуле и задумчиво посмотрел на Полу.

– Только у Эмили… Но ведь я точно помню, как несколько лет назад ты мне сама говорила, что акции есть и у Сары с Джонатаном, хоть их и вышибли из компании из-за скверного поведения.

– Так оно и есть. Они получают дивиденды, им высылают балансовые отчеты и так далее. Но никакой власти они не имеют. Впрочем, повторяю, как и Эмили.

Сэр Рональд был явно растерян. Заметив это, Пола сказала:

– Позвольте мне пояснить вам, как обстоят дела.

Отец и сын согласно кивнули.

– Сделай одолжение, дорогая, – сказал сэр Рональд.

– Бабушка оставила Сэнди пятьдесят два процента акций «Харт Энтерпрайзиз». Остальные сорок восемь были разделены на три равные части между Эмили, Джонатаном и Сарой. То есть каждый получил по шестнадцать процентов. Как председатель правления и держатель самого крупного пакета акций Сэнди волен делать в компании – да и с компанией, если уж на то пошло, – все что пожелает. Именно этого бабушка и хотела. Пусть доход получают все четверо, но абсолютная власть должна быть в руках Сэнди, потому что он единственный, кто способен предотвратить раздоры среди четверых кузенов. Она считала, что Сэнди заслужил самую большую долю в ее компании, и передала дела ему, поскольку была уверена, что он всегда будет действовать в соответствии с ее желаниями.

– Да, твоя бабушка была предусмотрительна во всем! – Сэр Рональд не уставал восхищаться продуманной стратегией Эммы Харт – И в этом деле она тоже, должен признать, поступила умно. Сэнди действительно в последние годы, когда у «Харт Энтерпрайзиз» возникли немалые трудности, отлично вел корабль.

– Слушай, Пола, – быстро проговорил Майкл, – я вижу, что ты твердо уверена, что Сэнди не хочет продавать «Леди Гамильтон». И возможно, ты права. По крайней мере сейчас. Но не исключено ведь, что в будущем он передумает и захочет освободиться от «Леди Гамильтон». – Майкл помолчал, задумавшись. – Полагаешь, это невозможно? – спросил он. Видя его упорство, Пола не могла удержаться от улыбки.

– Словом, ты так или иначе собираешься встретиться с ним и сказать, что, если он решит когда-нибудь избавиться от «Леди Гамильтон», «Каллински индастриз» начеку? Ты это имеешь в виду? – со смехом спросила она.

Майкл кивнул.

– Именно это. А ты не будешь против, если папа перекинется с ним парой слов?

– Ну, разумеется, нет. По-моему, ничего дурного не будет, если Александр узнает, что его фирмой интересуются. – Пола повернулась к сэру Рональду. – Вы на уик-энд едете в Йоркшир, дядя Ронни?

– Да, дорогая.

– Так отчего бы вам по пути не заехать в Наттон-Прайори и не потолковать с Сэнди? Когда он в деревне, с ним легче иметь дело.

– Пожалуй, так я и поступлю, – сказал сэр Рональд. – И спасибо тебе большое, Пола, ты очень помогла нам.

– Да-да, спасибо огромное, мы действительно благодарны тебе за помощь. – Майкл послал ей одну из своих обворожительных улыбок, отпил вина. Затем, помолчав немного, спросил: – Слушай, Пола, а что, Capa Лаудер все еще замужем за своим художником-французом? Ты ничего о ней не слышала в последнее время? Спрашиваю из чистого любопытства, имей в виду.

– Нет, почему же, до меня доходили сведения о ней, но только окольными путями, потому что я больше не считаю их с Джонатаном членами семьи. – Пола нахмурилась. – В одном французском журнале, по-моему, в «Пари-матч», я полгода назад читала статью об Иве Паскале. Там была фотография: он, Capa и их пятилетняя дочь Хлоя. Похоже, они живут где-то в Приморских Альпах. У них старая ферма. Ив оборудовал там себе студию. У него репутация «enfant terrible»[1] французской живописи, и его картины имеют потрясающий успех.

– Он действительно отличный художник, хотя и не в моем вкусе, – заметил Майкл. – Я воспитан на образцах французского импрессионизма, и все эти ультрасовременные штучки оставляют меня совершенно равнодушным. А вот Моне, Мане, Сислеем и Ван Гогом я всегда готов любоваться.

– Ты прав, – согласилась Пола.

– Коль скоро уж мы заговорили о Саре, что слышно о ее сообщнике, Джонатане Эйнсли? Все еще скрывается где-то на Дальнем Востоке?

– Вроде да, хотя даже Сэнди точно не знает. – Голос Полы звучал ровно и отчужденно. – Друзья Эмили говорили, что видели его в Гонконге, потом в Сингапуре. Дивиденды и балансовый отчет Джонатану пересылают через одну посредническую фирму, здесь в Лондоне, которая, по-видимому, ведет его дела. – Пола поморщилась, как от боли. – Впрочем, пока он не появляется в Англии, меня это мало интересует. Как любила говорить Эмма, баба с воза – кобыле легче.

– Вот именно. – Майкл удивленно покачал головой. – Никогда не мог понять, почему он так поступил. Это надо же свалять такого дурака. Ведь у него все было – и он сам все разрушил.

– Может, он думал, что не попадется, – вступил в разговор сэр Рональд. – Но в таком случае он недооценил тебя. – Уголком глаза он взглянул на Полу, погладил ее по руке и усмехнулся. – В тебе он встретил достойного соперника, это уж точно.

Пола тоже было улыбнулась, но улыбка получилась вымученной. Какое-то время она не могла говорить. Ей было противно само упоминание имени кузена, Джонатана Эйнсли, ее злейшего многолетнего врага.

– Так что же, никто в семье не знает, на что он живет? – не отступал Майкл.

Пола бросила на него невидящий взгляд и поджала губы – привычка, которую она переняла у бабушки. Помолчав немного, она с некоторым нажимом ответила:

– Об этом Джонатану Эйнсли беспокоиться не приходится. «Харт Энтерпрайзиз» дает ему вполне приличный доход. – И, снова помолчав, добавила: – И никому не приходит в голову интересоваться его личной или деловой жизнью… ибо это просто-напросто никому не интересно.

Пола удивленно приподняла брови и, пристально вглядываясь в Майкла своими живыми голубыми глазами, спросила:

– Кстати, а тебя-то почему так интересует Джонатан?

– Даже сам не знаю. В последние годы я совсем не вспоминал о нем, а теперь что-то любопытно стало, – Майкл смущенно улыбнулся.

– Ну а мне он нисколько неинтересен.

В ресторане было тепло, но Полу познабливало как от холода. Она не забыла последние слова, сказанные ей Джонатаном: «Ты меня еще попомнишь, Пола Фарли. Мы с Себастьяном никогда тебе этого не забудем». Он прокричал их, забавно размахивая кулаком перед ее лицом, как злодей в викторианском романе. Ну, Себастьяну-то Кроссу «помнить» теперь не удастся – он умер. А Джонатан жив. Иногда ей снятся кошмары, в которых появлялся кузен, чтобы мучить ее. Он и впрямь на это способен. Он вообще на все способен. Она знала это с детства. Однажды, несколько лет назад, она поделилась своими страхами с Сэнди, но тот только рассмеялся и посоветовал выбросить Джонатана из головы. Это же задира, сказал он, а, как известно, задиры всегда трусы.

Это верно, и тем не менее ей так и не удалось вытравить из памяти день, когда Сэнди выгнал Джонатана. У нее перед глазами так и стоит его злобный взгляд, выражение ненависти, перекосившее лицо. Именно тогда она почувствовала, что нажила себе врага на всю жизнь. Десять лет прошло с тех пор. Ни она, ни кто другой из семьи не видели его все это время, и тем не менее червячок страха не переставал копошиться у нее в груди.

Сообразив, что Майкл и сэр Рональд наблюдают за ней и ждут объяснения, она повернулась к Майклу и нарочито небрежным тоном сказала:

– Господин Эйнсли оказался не той лошадкой, и чем меньше мы будем вспоминать его, тем лучше.

– Конечно, дорогая, конечно, – согласился сэр Рональд. Он почувствовал, как изменилось настроение Полы, когда они заговорили о Джонатане, и решил, что пора сменить тему.

– Я получил от тебя приглашение на прием по случаю шестидесятилетия твоего магазина, – бодро произнес он. – Жду не дождусь, когда же он, наконец, состоится. А другие торжества намечаются? Может, откроешь секрет?

– С удовольствием, дядя Ронни. Я тут кое-что придумала. – Увидев застывшего у стола официанта, Пола остановилась. – Но, может, сначала закажем десерт, – сказала она, пробегая глазами поданное ей меню.

– Прекрасная идея. Я бы порекомендовал шербет, – сказал сэр Рональд. – Для всего другого сегодня слишком жарко.

– Ну что ж, – кивнула Пола. – Майкл, ты присоединишься к нам?

– Нет, я, пожалуй, ограничусь кофе. – Проводив взглядом официанта, Майкл перевел глаза на Полу и одобрительно улыбнулся. – Ты ведь можешь есть что угодно и сколько угодно, и весу у тебя не прибавляется ни на грамм. А мне, к сожалению, приходится следить за собой в последнее время.

Пола покачала головой и рассмеялась:

– Да брось ты, Майкл, ты строен как атлет.

Повернувшись к сэру Рональду, она принялась с энтузиазмом перечислять мероприятия, которые скоро состоятся в честь шестидесятилетия магазина на Найтсбридж.

Майкл откинулся на стуле, вертя в руках бокал с вином. Он почти не слушал Полу, так как по-прежнему был сосредоточен на «Леди Гамильтон» и огромных возможностях с нею связанных. Если, конечно, им повезет и удастся выкупить эту фабрику у «Харт Энтерпрайзиз».

Аманда Линдс, родная сестра Сэнди, создала ее уже много лет назад и с точки зрения Майкла оказалась куда более искусным модельером, нежели Capa Лаудер. Ее платья были легки и удобны. И в то же время в них был неуловимый аристократизм, всегда отличавший продукцию Хартов. Ее одежда отлично продавалась не только во Франции, но и на всем континенте. Это Майкл знал точно.

Сэр Рональд и Пола по-прежнему болтали о предстоящих торжествах и связанных с ними планах. Их голоса почти терялись в голосе посетителей, уже заполнивших весь ресторан.

Появился официант с десертом.

Майкл отпил кофе, раздумывая о способностях Аманды. Если они купят «Леди Гамильтон», сейчас или в будущем, ее непременно надо оставить главным художником и исполнительным директором. А если она почему-либо не захочет, придется кем-нибудь заменить ее…

Размышления Майкла прервал смех Полы, сильный, вызывающий, чувственный. Майкл резко поднял голову и посмотрел через стол на Полу. Та уписывала шербет. Маленький кусочек пристал к ее верхней губе. Она слизнула его языком и продолжала есть. Завороженный Майкл внезапно испытал к ней сильное физическое влечение, что немало смутило его. Он выпрямился на стуле и уставился в чашку с кофе.

Когда он, наконец, поднял взгляд, Пола уже покончила с шербетом и отвечала на какое-то замечание отца. Майкл моргнул, ощущая все большую растерянность. Он, должно быть, с ума сошел – можно ли ему так думать о Поле?

Сквозь окна прямо за ее спиной лился яркий солнечный свет, отчего казалось, что вся она светится, как под лучами софитов на сцене. Все в ней было сейчас живее и ярче, чем обычно: черные волосы, голубые глаза, удивительная золотистая кожа, слегка тронутая загаром. В этот момент она излучала энергию жизни и сексуальность.

Майкл, прежде испытывавший к Поле исключительно братские чувства, почувствовал вдруг, что хочет обладать этой женщиной. Он весь напрягся, сдерживая себя, и даже опустил голову, чтобы его не выдало выражение лица. Почему, спрашивал он себя, почему мне вдруг так захотелось ее именно сейчас – ведь мы знакомы Бог знает сколько времени? Он уставился на вазочки с цветами на столе. Ему удалось подавить нахлынувшие чувства.

– Я буду в Париже, – говорил сэр Рональд, – в конце следующей недели, на пути в Биарриц, и если ты окажешься там, в своем магазине, можно было бы поужинать вместе.

– Нет, в Париж на следующий уик-энд я не поеду, – начала Пола и внезапно оборвала себя. – Проклятие! – воскликнула она, резко выпрямляясь на стуле. Только теперь она вспомнила, что не отменила бронь на самолет в Париж.

– Что-нибудь не так? – участливо спросил сэр Рональд.

– Нет, нет, все в порядке, – поспешно откликнулась Пола, обещая самой себе сразу же по возвращении в офис позвонить в «Бритиш эруэйз». – Я забыла кое-что сделать перед обедом. Но это пустяки.

Майкл, окончательно справившийся со своим порывом, удивленно посмотрел на отца:

– Отчего это ты надумал ехать в Биарриц в такое время года, папа? Ведь сейчас не сезон.

– Знаю. Я хочу посмотреть на Пасхальное яйцо русской императорской фамилии работы Фаберже, – с видимым удовольствием объяснил сэр Рональд. – У моего посредника в Париже есть клиент в Биаррице. Точнее клиентка. Весьма пожилая дама. Из русских белоэмигрантов. Похоже, она, наконец, решилась продать этот ювелирный шедевр. И, естественно, я хочу оказаться там прежде, чем американский издатель Малкольм Форбс или какой-нибудь другой коллекционер пронюхает об этом. Ты ведь знаешь, какая сейчас редкость Фаберже. – Сэр Рональд посмотрел на часы, прищелкнул языком и, не дав Майклу вставить слово, поспешно продолжил: – Кстати, я вспомнил, что через четверть часа у меня свидание в ювелирном магазине Вартски. Кеннет Сноумен недавно заполучил портсигар Николая Второго. Его сделал Перчин, один из лучших учеников Фаберже, и я обещал, что после обеда заеду взглянуть на него.

– Рад это слышать, папа, и надеюсь, тебе достанутся обе вещи, – искренне сказал Майкл, зная, как серьезно относится отец к коллекционированию драгоценностей. То, что когда-то было случайным хобби, стало страстью всей жизни. Коллекция Фаберже, принадлежавшая Каллински, была широко известна и часто выставлялась, наряду с Сандринхемской коллекцией, начало которой некогда положил король Эдуард VII и королева Александра, сестра русской императрицы Марии Федоровны. Впоследствии коллекция перешла к королеве Марии, которая значительно пополнила ее, а теперь коллекция принадлежала королеве Елизавете II.

– Раз ты торопишься, папа, – улыбнулся Майкл отцу, – я скажу, чтобы принесли счет.

Он кивнул официанту.

Сэр Рональд посмотрел на Полу.

– Если ты доедешь со мной до Вартски, дальше мой шофер в твоем распоряжении, дорогая.

– Большое спасибо, дядя Ронни.

– Майкл, а тебя куда подбросить?

– Не стоит, – ответил Майкл, не желая оставаться наедине с Полой. – Спасибо, папа, я лучше пройдусь.

Глава 4

В конце концов Пола все же полетела в Париж. Решение она приняла внезапно, вернувшись в свой кабинет в три часа пополудни. Она уже потянулась к диску, чтобы набрать номер «Бритиш эруэйз» и отменить бронь, как вдруг передумала и повесила трубку. В спешке покончив с работой, она кинула несколько платьев в дорожную сумку и помчалась в аэропорт Хитроу, чтобы успеть на шестичасовой рейс. Без десяти шесть Пола была в аэропорте. Полет прошел без приключений, дул попутный ветер, и ровно через час пять минут после взлета самолет благополучно приземлился в аэропорту Шарля де Голля.

Багаж и таможенный досмотр не заняли много времени, и вот Пола уже едет в автомобиле, который он прислал за ней.

Впервые после обеда с Каллински Пола проанализировала ситуацию. Выходило, что решение лететь в Париж было не таким уж внезапным. Разве с самого начала, едва прочитав его записку, она не знала, что так и будет? Разве уже тогда это не было, как говорят французы, свершившимся фактом? Разумеется, было. Просто не хотелось признаваться в этом, вот она и напустила тумана насчет долга и обязательств.

Пола уютно устроилась в уголке сиденья, вытянув длинные, стройные ноги. Улыбнулась. На память пришли слова, как-то сказанные бабушкой: «Когда позовет мужчина, который нужен, любая женщина побежит, неважно, кто она и какие обстоятельства удерживают ее. Ничуть не сомневаюсь, что придет день, и ты тоже угодишь в эту ловушку, как в нее угодила я, когда появился твой дед. Запомни это, Пола». И как всегда, бабушка оказалась права.

Еще не согнав с губ улыбку, Пола посмотрела в окно. Учитывая часовую разницу во времени, в Париже было девять и уже темнело.

На большой скорости машина, влившись в общий поток, свернула с бульвара де Курсель на площадь Звезды, где возвышалась Триумфальная арка, памятник национальной славы. Пола поежилась. Немыслимо, каким образом удается этим огромным автомобилям, несущимся с бешеной скоростью, словно на гонках, избежать столкновения.

Ее машина, вырвавшись из общего потока, оставила позади рев клаксонов и скрежет тормозов и выехала на Елисейские поля. Пола с облегчением вздохнула. Она любила эту сверкающую магистраль.

Приезжая в Париж, она всякий раз вспоминала свое первое появление здесь, ощущение от которого со временем не ослабевало. Ее любовь к «столице мира» – прекраснейшему городу на свете, была неотделима от ностальгии. Перед мысленным взором мелькали кадры прошлого и в них все те, кто был здесь с нею и благодаря кому поездки в Париж всегда приобретали особый аромат: бабушка, мать с отцом, брат Филип, Тесса, кузина Эмили, которая с детских лет была ее любимой спутницей в путешествиях.

Он тоже был для нее частью Парижа. Скоро они встретятся, и незачем омрачать эту встречу мыслями о детях и терзаниями совести. Это было бы несправедливо. К тому же она раз и навсегда решила, что сожаления задним числом бессмысленны и представляют собой лишь пустую трату драгоценного времени.

Теперь они ехали по Рон-Пуан. Впереди виднелся египетский обелиск времен Рамзеса Второго, который перевезли сюда из Луксора и поместили внутри гигантского, залитого светом прямоугольника площади Согласия. Потрясающее зрелище, навечно врезавшееся в ее сознание. При виде этой мощи Полу охватило радостное возбуждение, и она похвалила себя за то, что велела шоферу ехать в гостиницу кружным путем.

Впрочем, уже через несколько минут они въехали на Вандомскую площадь. Изящные особняки, построенные еще в эпоху Людовика XIV, окружали ее по всему периметру. Машина притормозила у «Ритца». Пола вышла и, поблагодарив шофера, попросила его заняться багажом.

Она быстро прошла через холл вдоль бесконечной, казалось, галереи, заполненной образцами лучших па рижских магазинов. Добравшись до холла поменьше, поднялась на лифте на седьмой этаж и чуть не бегом бросилась к номеру. У двери остановилась, дрожа от нетерпения. Дверь была слегка приоткрыта. Ее явно ждали. Пола вошла, тихо прикрыла за собой дверь и прислонилась к косяку, чтобы хоть немного отдышаться.

Он стоял у стола, без пиджака, с закатанными до локтя рукавами белой рубашки и со свободно болтающимся на груди галстуком. Разговаривая по телефону, он приветственным жестом поднял руку и широко улыбнулся. Оборвав себя посредине фразы, выслушал то, что ему сказали на другом конце провода, и быстро проговорил по-французски:

– Благодарю, Жан-Клод, до завтра.

Они двинулись друг другу навстречу одновременно.

Проходя мимо столика в стиле Людовика XV, на котором стояли бутылка шампанского во льду и два хрустальных бокала, Пола небрежно заметила:

– Ты ведь не сомневался, что я приеду, да?

– Разумеется, – со смехом ответил он, – ведь я неотразим.

– А также являешь собой образец скромности.

Встретившись посреди комнаты, они секунду помедлили, глядя друг на друга.

– Я поначалу решила не ехать, – быстро проговорила Пола. – Я так беспокоилась о детях… я нужна им…

– Своему мужу, мадам, – проговорил он, – вы тоже нужны. – И с этими словами заключил ее в объятия, крепко целуя в губы. Она ответила на его поцелуй, прильнула к нему, и они долго не отрывались друг от друга.

– О, Шейн, – глубоко вздохнула она наконец, – ты же знаешь, что я всегда твоя.

– Да, знаю, – ответил он и, коротко рассмеявшись, откинулся назад и медленно покачал головой. – Но вокруг тебя всегда кто-нибудь вьется. – В его вкрадчивом голосе слышалась легкая ирония. – Дети, родственники, секретарши, служащие, так что один на один с тобою и не встретишься. Вот почему, вылетая сегодня утром в Париж на встречу с Жан-Клодом, я решил, что этот уик-энд мы проведем вместе. Без обычной свиты. Ты да я. Тем более, что ты уезжаешь в Нью-Йорк. Мы ведь заслужили это, разве нет?

– Ну, разумеется, да. – Пола смущенно улыбнулась. – Еще на пути сюда из аэропорта я поклялась себе, что и слова не скажу о детях, но вот я здесь только пять минут и уже…

Шейн мягко прикрыл ей рот ладонью.

– Ш-ш-ш. Что же, я не знаю, что перед поездкой тебе хочется повидаться с детьми? Так ты их увидишь.

– Как это? – она удивленно посмотрела на него.

– Сегодняшний вечер и суббота принадлежат нам. А потом Кевин доставит нас на Ривьеру, и воскресенье с понедельником мы проведем с ребятами. Ты вылетишь в Нью-Йорк на день позже, вот и все. В среду, а не во вторник. Согласна?

– Конечно, согласна, родной мой! Какая чудесная идея и как мило с твоей стороны, что ты подумал не только о нас с тобою, но и о детях, – воскликнула Пола.

– Но это и мои дети, – усмехнулся Шейн.

– Да, но последние две недели ты занимался ими без меня, и, наверное, с тебя этого вполне хватило.

– Да… в каком-то смысле. Но я знаю, как им не терпится увидеть тебя, и мне вовсе не хочется их разочаровывать или выглядеть в твоих глазах полным эгоистом… Словом, я готов разделить тебя с нашим потомством. В конце концов тебя ведь не будет больше месяца.

Пола с любовью посмотрела на него.

– Да… – Она помолчала и, поколебавшись мгновение, мягко, почти робко спросила: – Как там Патрик? С ним все в порядке? – Ее темные брови сошлись, и в голубых глазах явственно отразилась тревога.

– Все хорошо, Пола, он наслаждается жизнью, как и положено в его возрасте, – успокоил ее Шейн. – Ради Бога, дорогая, не волнуйся ты так. – Приподняв ее голову за подбородок, он добавил: – Патрик в полном порядке.

– Извини, Шейн, я знаю, что веду себя, как наседка, но ведь он еще такой маленький и… другой, не похожий на остальных. А ребята такие проказники, и я всегда боюсь, когда он оказывается вне дома…

Она не закончила фразу, не желая прямо говорить о вечном своем беспокойстве за их первенца. Патрику было семь, и, откровенно говоря, он явно задерживался в развитии. Вот почему Пола так переживала, когда его не было рядом.

Шейн тоже очень заботился о сыне, но порой мягко журил Полу за чрезмерную нервозность. В глубине души она знала, что Шейн прав, и изо всех сил старалась сдерживаться и вести себя так, словно Патрик ничем не отличался от своей пятилетней сестры Линнет и от двенадцатилетних близнецов Лорна и Тессы – детей Полы от Джима Фарли.

Шейн участливо посмотрел на жену, вполне понимая ее трудности с Патриком.

– Я не говорил тебе раньше, – заметил он с улыбкой, – что пока мы жили на вилле, Линнет стала Патрику настоящей маленькой мамой. Она взяла его под свое крепкое крылышко и даже покрикивать на него стала. А уж как Лорн относится к Патрику, ты знаешь. Он просто обожает его. Так что волноваться не о чем, милая, и…

Стук в дверь прервал Шейна.

– Войдите, – Шейн поспешил к двери.

Вошел, радушно улыбаясь, портье с дорожной сумкой и чемоданом Полы. Шейн проводил его в спальню, показал, где поставить вещи, и дал чаевые.

Затем подошел к столу и принялся открывать шампанское.

– Слушай, – сказал он, – хватит о детях. Еще раз повторяю, с Эмили и Уинстоном им прекрасно.

– Хорошо, хорошо, милый.

Еще минуту назад мысли Полы были заняты сыном, но теперь она заулыбалась, в уголках ее глаз заплясали огоньки.

– Так ты говоришь, Линнет проявляет характер? Я всегда подозревала, что она унаследовала Эммину властность и не случайно ведет себя как главнокомандующий.

Шейн в комическом ужасе закатил глаза.

– Еще один главнокомандующий в семье! О Боже, дай мне силы вынести это! Похоже, все мои женщины компенсируют таким образом свой простодушный вид. Между прочим, – подмигнув, продолжал Шейн, – Эмили шлет тебе привет. Еще до твоего приезда я позвонил ей и сказал, что мне удалось заманить тебя в Париж и на вилле мы будем только в воскресенье. Она ужасно обрадовалась, узнав, что мы решили хоть немного побыть вдвоем, и сказала, чтобы ты ни о чем не волновалась! А теперь – как насчет бокала этого божественного напитка перед ужином?

– С удовольствием, дорогой.

Предоставив мужу договариваться с портье, Пола уселась на диван, поджав ноги.

Сколько бы ни длилась разлука – четыре дня или две недели, – ее всегда волновали встречи с ним, она всегда физически ощущала его присутствие. Тут все имело значение: и сила духа, которой он был наделен, и рост, и стать, и обаяние. Шестнадцать лет назад, когда отмечали его день рождения – Шейну тогда исполнилось двадцать четыре, – Эмма Харт сказала, что это блестящий человек. Слова эти и посейчас не утратили своей правоты. Он был и впрямь потрясающий.

Этим летом Шейну исполнилось сорок, он был в расцвете сил и выглядел прекрасно. Весь облик его излучал недюжинную силу. У него была широкая спина, могучие плечи, стройное и гибкое тело. За время, проведенное с детьми на вилле, он сильно загорел. Виски, тронутые сединой, ничуть не старили его. Наоборот, в сочетании с атлетическим сложением седина лишь подчеркивала моложавость его мужественного лица. По контрасту с волосами в усах седины не было вовсе, они, как и прежде, оставались угольно-черными.

Я знаю его всю жизнь, думала Пола, но мое отношение к нему не изменилось ни на йоту. Это единственный мужчина, которого я любила. Единственный мужчина, который мне нужен и будет нужен до конца жизни – муж, любовник, верный друг.

– Эй, Стручок, – окликнул Шейн Полу. Это было ее детское прозвище. – Ты где-то далеко… – Он передал ей бокал с шампанским, сел рядом на диван и посмотрел с любопытством.

– Да так, размечталась что-то, – ответила Пола, чокаясь с ним.

– Эмма бы одобрила эту нашу эскападу. В душе ведь она была совершенным романтиком, вроде меня. – Шейн придвинулся ближе.

– Это верно.

– Сегодня я думал о ней, что само по себе не удивительно. И мне вдруг пришло в голову, как быстро пролетело время после ее смерти. Иногда даже страшно становится, с какой скоростью бегут годы. Кажется, только вчера она командовала всеми нами…

– Вот и я о том же думала, когда утром приходила к ней на кладбище!

Глаза их встретились. Они обменялись понимающей улыбкой. Это случалось с ними частенько. Рядом ли, в отдалении ли, мысли их совпадали, и один произносил то, что у другого вертелось на языке.

Ребенком Пола была убеждена, что Шейн умеет читать ее мысли. Впрочем, она и сейчас так считала. Только теперь это ее уже не удивляло – они стали единым целым. Она воспринимала их близость как совершенно естественную, поэтому естественным было и то, что мысли их настроены на одну и ту же волну.

Посмотрев на него, она с некоторым удивлением заметила:

– А разве поверишь, что в ноябре мы будем праздновать десятилетие нашей свадьбы?

– Нет… – Он слегка прикоснулся к ее щеке. – И тем не менее это так. Каждый день нашей совместной жизни полон для меня смысла, и я бы ни за что не отказался ни от одного из них, пусть даже и плохого. Что бы там ни было, с тобой лучше, чем без тебя.

– И с тобой, и с тобой. – Пола взглядом подтвердила свои слова.

Шейн встретил этот прямой взгляд, и в его чудесных темных глазах отразились сходные чувства.

Наступило молчание.

Это была тишина гармонии, тишина полного взаимопонимания, молчаливые мгновения, которые они так любили, когда разговаривают сердца.

Пола откинулась на спинку дивана, отпила шампанского и подумала вдруг, каково бы ей было без него. При этой мысли она внутренне передернулась. Шейн придавал смысл ее существованию. Он составлял суть ее жизни, ту почву, на которой она стояла. Он всегда был рядом, всегда был опорой, как и она для него.

Как хорошо, что он придумал этот уик-энд, что у них выдалось хоть немного времени побыть вдвоем, перед тем как она отправится по делам в Штаты и Австралию. Она улыбнулась про себя, отметив, как тонко и тактично он все устроил. За это она еще больше его любила.

Глядя на Полу, Шейн отметил, что печать дневных хлопот постепенно сходит с ее лица, и это наполнило его сердце радостью. Зная, как напряженно Пола работает, Шейн частенько всерьез волновался за нее, хотя никогда не позволял себе вмешиваться в ее дела. Она была похожа на Эмму. Попробуй только сказать что-нибудь – и раздражение неизбежно. Да и впустую все это.

Он откинулся всем своим крупным телом на обитый бархатом старинный диван и с наслаждением пригубил бокал. Наконец-то и он впервые за день, после того как утром уехал с виллы, мог немного расслабиться. С того самого момента, как он сошел с принадлежащего компании авиалайнера и до появления Полы, он работал с Жан-Клодом Суассоном, главой французского отделения «О'Нил отель интернешнл». Но теперь, в ближайшие два дня – никаких дел, поэтому они и остановились здесь, а не в принадлежавшем ему парижском отеле. Когда им хотелось побыть вдвоем, Шейн всегда заказывал апартаменты в «Ритце», зная, что здесь его никто не побеспокоит.

И, подобно Поле, он улыбнулся про себя, предвкушая радость, которую принесут ближайшие тридцать шесть часов, когда никого не будет рядом с ними.

Между ними была особенная связь.

Она возникла давно, еще в детском возрасте, – некое духовное единство, родство душ. И то, что зародилось в младенчестве, достигло полного расцвета, когда пришла физическая близость.

Пока длился кошмарный брак Полы с Джимом Фарли, Шейн несколько отдалился от нее, но внутренняя связь нарушена не была. Когда же дружеские отношения были восстановлены и постепенно перешли в отношения любовные, обоих поразила сила взаимного физического влечения. Им стало ясно, что так оно и должно быть, что они всегда были предназначены друг другу и что впервые в жизни оба достигли подлинной цельности и гармонии.

Шейн понял, какими ненужными были его многочисленные романы и что без Полы жизнь будет пустой; а Пола поняла, что Шейн – единственный мужчина, которому она должна принадлежать, и что брак с Джимом был пустым и безрадостным. Продолжение этой лжи было равносильно самоубийству. Чтобы жизнь длилась в уважении к себе и в чистоте, надо было покончить с этим браком.

Пола предполагала, что Джим будет против развода. Но тех потоков брани, которые вылились на нее, той низости, на которую он оказался способен, узнав, что она хочет оставить его, Пола не ожидала. Они не могли договориться, дело доходило чуть не до драки. Мирного исхода не было видно.

В какой-то момент, когда стало совсем худо, Джим вдруг сорвался на зимние каникулы в Шамони, где его родители снимали виллу. Полу разозлило то, что в такое критическое время он может кататься на лыжах. А потом обрушилась лавина, которая унесла так много членов их семейства, и Поле больше не надо было беспокоиться о разводе. В двадцать шесть лет она стала вдовой.

Смерть Джима словно вбила клин между ней и Шейном. Как бы искупая свой грех, она отказывалась видеться с ним. Но в конце концов пришла в себя, отправилась к нему и заявила, что хочет быть с ним до конца жизни. Они сразу же соединились, потому что Шейн О'Нил не мог разлюбить ее.

Через два месяца они повенчались. Свидетелями были Эмили и Уинстон Харт.

Оба в глубине души были уверены, что исполнили свое предназначение.

Старинные бронзовые часы на светлой каминной доске начали громко бить.

Пола и Шейн очнулись, посмотрели на часы, и Шейн воскликнул:

– Боже мой, половина десятого, а я заказал столик на без четверти десять. Тебе хватит пятнадцати минут, чтобы привести себя в порядок, дорогая?

– Конечно. – Пола поставила бокал на столик, потянулась и тайком зевнула в кулак.

Шейн нахмурился.

– Ты, должно быть, смертельно устала, – сказал он. – Каким же дураком надо быть, чтобы тащить тебя в ресторан. Горячая ванна, вот что тебе, девочка, нужно, и немедленно. А потом закажем ужин в номер.

– Да оставь. Я прекрасно себя чувствую, – начала было Пола и снова зевнула. – Ладно, по правде говоря, у меня действительно был трудный день. Может, ты прав, лучше поужинать в номере.

– Конечно, прав.

Шейн поднялся с дивана и помог встать Поле. Он обнял ее за плечи и повел в спальню.

– Надо было отменить выходные Кевину и послать за тобой самолет…

– Хорошо, что ты этого не сделал! – воскликнула Пола укоризненно. Она с симпатией относилась к Кевину Риардону и знала, что преданный пилот часто жертвует своим личным временем ради них. – Ведь Кевин так давно ждал именно этого уик-энда – у его девушки день рождения. К тому же он и так уже поработал сегодня курьером. Ведь это он привез твою записку в магазин утром!

– Он, он. – Шейн улыбнулся. – Давай раздевайся, прими горячую ванну, а я тем временем закажу ужин. Тебе чего бы хотелось?

– Да все равно. На твое усмотрение, милый.

– Как насчет домашнего пикника с твоими любимыми блюдами? И с бутылочкой игристого?

Пола рассмеялась.

– Еще один бокал шампанского, и я отрублюсь.

– Отлично, – откликнулся Шейн. – За тобой есть кому присмотреть. Муж я или не муж?

– Верно. И совершенно замечательный. – Приподнявшись на цыпочках, Пола поцеловала Шейна в щеку.

Он обнял ее, прижал к себе, очень крепко, поцеловал в макушку и тут же отпустил, отступив на шаг.

– Ладно, буду пай-мальчиком и пойду закажу ужин, а то не ровен час. В конце концов я не видел тебя две недели, и ты сама знаешь, любовь моя, как страшно я скучал по тебе.

– О, Шейн, милый, – мягко откликнулась Пола. – Да, я хорошо тебя понимаю.

Вспыхнувшее лицо Полы и дрогнувший голос заставили Шейна резко шагнуть к ней.

Она протянула к нему руки. Он схватил их.

Они крепко обнялись. Он нагнулся к ней, ища губы, и, почувствовав жар ее щеки, понял, что она тоже во власти желания. Сердце Шейна гулко забилось. Поцелуй был долгим и страстным. Потом успокоение и чувство поразительной близости объяло их.

По телу Полы пробежала дрожь, она слегка покачивалась в его руках, словно в опьянении – да они и были опьянены друг другом. Не разжимая объятий, нетвердыми шагами они двинулись к постели.

Шейн раздел Полу.

Она легла и в ожидании безотрывно смотрела, как он снимает рубашку и брюки. Желание было таким сильным, что Пола едва одерживалась. Увидев, что он так же возбужден, она почувствовала, как на спине выступили капельки пота.

Шейн видел, как голубые глаза Полы становятся чернильно-черными. Кровь бросилась ему в голову, сердце едва не выпрыгивало из груди. Не чувствуя под ногами пола, он подошел к постели и лег рядом с нею.

Приподнявшись на локте, нагнулся и посмотрел ей прямо в глаза.

Взгляды их, полные любви и страсти, встретились. Он прикоснулся к ее щеке, затем мягко провел пальцами по бровям, векам, крыльям носа, медленно очертил изгиб губ, раздвинул их, положил пальцы на язык. Пола поцеловала их. Это чувственное прикосновение было словно фитиль, от которого внутри зажегся огонь. Он впился ей в рот. Поцелуй был долгим, настойчивым, а пальцы тем временем, оторвавшись от губ, скользнули вниз, к длинной шее. Там они задержались, затем спустились ниже, к полной груди, плоскому животу и наконец замерли между бедрами.

Шейн медленно, любовно водил рукой по ее коже. Казалось, он едва касался ее. Но, чувствуя, как Пола откликается на ласку, он продолжал гладить ее так же нежно, но и настойчиво одновременно, пока, наконец, кончики пальцев не достигли заветного истока ее женского естества.

Пола мгновенно повернулась и прижалась к нему, покрывая его тело жгучими поцелуями. При этих прикосновениях его плоть мучительно восстала. Он едва подавил крик восторга, сжал запястье Полы, удерживая ее руку, чувствуя, как тело ее напрягается. Его пальцы уходили все глубже в податливую мягкость. Пола вскрикнула.

Он склонился над нежной, словно шелк, грудью и принялся целовать отвердевшие соски. Пола начала изгибаться в ритме прикосновений его умелых пальцев, любовно шепча его имя. Руки ее сомкнулись у него за шеей, она тесно прижалась к его сильной груди.

Напряжение, глубокий вздох. Внутри нее разлилось сладкое тепло. Движения его ускорились, и она страстно воскликнула:

– Шейн, ах, Шейн, возлюбленный муж мой, я так люблю тебя!

– Ты единственная моя любовь. Иди ко мне, родная, – хрипло прошептал Шейн.

Она опять глубоко и порывисто вздохнула.

– Да, да, – и еще сильнее сжала его плечи.

Шейн думал, что сразу извергнется, как только она откроется ему, подобно экзотическому цветку, на котором распускаются мягкие пушистые лепестки. Он не мог больше себя сдерживать и вошел в нее, опаляя ее яростным жаром.

Пола изо всех сил вжалась в него. Он приподнял ее немного, и они слились в одно целое, проникая друг в друга все глубже и глубже.

Шейн целиком растворился в ней, в ее восторге. Внезапно его обожгла мысль: «Я хочу, чтобы она сегодня забеременела. Я хочу еще одного ребенка».

В этот момент он испытал новый прилив сил. Ритм движений ускорился. Пола отвечала ему с той же страстью, и они быстро достигли гармонии, как это было у них всегда во время близости. Но для Шейна нынешний вечер был подобен первому, когда много лет назад они стали любовниками. Он снова был в том амбаре в Коннектикуте, который некогда принадлежал ему, и жаждал ее так же сильно, как все те годы, когда она была замужем за другим и любил так, как никогда не любил никакую другую женщину, словно только они двое и были предназначены для любви.

Рядом с ним был свет, свет обволакивал его, а она находилась в самом центре этого светового круга и ждала – дитя его юношеских грез. Теперь она принадлежала ему. Ничто, никто не может отныне разделить их. Они навечно принадлежат друг другу. Он почувствовал себя невесомым, летящим все выше и выше, туда, во вневременной свет он поднимался в бесконечность. И она летела с ним, повторяя его имя, а он – ее. Они были властелинами мира.

Они качались на волнах экстаза посреди золотого сияния, и сияние слепило их, предвещая благословенный покой…

Внезапно Шейн проснулся.

Повернув голову направо и посмотрев на часы на столике у кровати, он разглядел в тусклом свете – около пяти.

Пола беззвучно дышала рядом.

Шейн приподнялся на локте, наклонился над ней, нежно прикоснулся к лицу слегка, чтобы не разбудить, откинул прядь волос со лба. Затем вновь улегся на спину закрыл глаза, но скоро понял, что заснуть не удастся. Он проспал несколько часов – спокойно и глубоко, как всегда, когда рядом была Пола, словно одно ее присутствие приносило ему отдохновение.

Он повернулся на бок и прильнул к ней всем телом. Пола была всей его жизнью. Лежа рядом с ней в полутьме, чувствуя, как сердце готово разорваться от любви, он думал, понесла ли она этой ночью. Несколько недель назад они решили, что она перестанет принимать противозачаточные таблетки.

Сегодня он внес в нее свое семя и молился, чтобы оно дало всходы, расцвело цветком – истинным дитя любви, зачатым в порыве страсти и в полном духовном единении. Подумав о Патрике, Шейн подавил вздох. Он любил этого малыша глубокой, сильной и нежной любовью, но никогда не мог прогнать тоскливую мысль, что родился он не таким, как все. Он изо всех сил скрывал это чувство от Полы, боясь усилить ее и без того слишком глубокую печаль. Тоска эта готова была вырваться наружу, но ему каким-то образом удавалось таить ее.

Шейн поднял руку, обнял Полу и зарылся лицом в ее душистые волосы. Закрыл глаза и медленно соскользнул в сон, успев напоследок подумать, что им обязательно нужен еще ребенок и что не за этим ли он вытащил Полу в Париж.

Глава 5

Вилла Фавиолла находилась в городке Рокебрюн-Кап-Мартен примерно на полпути между Монте-Карло и Ментоной.

Виллу окружал небольшой парк на самой оконечности полуострова Кап-Мартен. Сзади ее прикрывали сосны, высокие окна выходили прямо на море.

Этот красивый, с множеством комнат, просторный дом был построен в двадцатые годы. Подъездная дорожка, также обсаженная соснами, вилась меж широких зеленых газонов и, огибая на своем пути плавательный бассейн, упиралась в край мыса и сверкающее Средиземное море.

Снаружи дом был выкрашен в желтый цвет, но такого бледного оттенка, что выглядел почти песочным; полотняные занавеси на окнах были ярче, жалюзи – ослепительно белые.

На море дом выходил просторной террасой. Сделанная из песчаника и мрамора, она изящно парила над садами, полыхающими разноцветьем, и фонтанами, в которых искрилось яркое солнце. На террасе были установлены несколько круглых металлических столиков, осененных желтыми зонтиками, белые, в тон столам, стулья, лежали под навесами и шезлонги с кремовыми подушками. Ничто не нарушало гармонии светлых тонов.

Эмма Харт купила виллу Фавиолла в сороковые годы, вскоре после окончания второй мировой войны. Сады вокруг дома и газоны разбила она сама. Недавно Пола добавила новые клумбы, а также посадила множество небольших деревьев, кустарников, разнообразные экзотические растения, после чего парк обрел нынешнее великолепие, заметное даже на фоне красот Лазурного Берега.

Просторные прохладные комнаты виллы были обставлены с элегантной простотой. Изящная мебель из мореного дуба в стиле французской провинции уживалась с широкими диванами, удобными креслами, шезлонгами и оттоманками. На столиках, расставленных там и тут, стояли небольшие вазы с фиалками, розовыми и белыми цикламенами, лежали книги и последние номера журналов.

Гладко отполированный паркет и полы из розового мрамора были местами покрыты старинными коврами или обыкновенными дорожками из шерсти кремового цвета. Весь дом был выдержан в мягких, пастельных тонах. Кремовый цвет стен сливался с тканью, которой были обиты кресла и диваны. На этом фоне выделялись пятка различных оттенков желтого цвета, кое-где перемежавшиеся с молочно-кофейным тоном, столь характерным для французских интерьеров.

Особый шарм дому придавали яркие картины знаменитых французских современников: Эпко, Тореля, Буиссу, а также огромные хрустальные вазы с садовыми цветами.

Но гости и дети не ощущали здесь «музейной тяжести». Напротив, Эмма обустроила виллу для жилья, в ней царили теплота и изящество. Светлые комнаты, приветливый затененный парк, пышный сад создавали уютную, покойную атмосферу.

Ныне Фавиолла принадлежала Александру Баркстоуну, который унаследовал от Эммы дом со всем его содержимым за исключением картин – их бабушка завещала Филипу, который жил в Австралии. Но Сэнди редко здесь появлялся, предпочитая поместье в Йоркшире. Здесь жили в основном его сестра Эмили с семьей, кузина Пола О'Нил и кузен Энтони Дунвейл со своими чадами и домочадцами. Время от времени Фавиоллу посещала, обычно в конце сезона, мать Александра, Элизабет, со своим мужем французом Марком Дебуаном.

Но больше всех любила этот дом Эмили.

Здесь, вместе с обожаемой бабушкой, прошли лучшие годы ее детства. До сих пор она была уверена, что это волшебное место, где совершаются чудеса. Здесь ей был знаком каждый уголок сада, парка и берега по обе стороны мощного утеса. В июне 1970 года она вышла замуж за своего кузена Уинстона Харта, и здесь, на Ривьере, прошел их медовый месяц. Эти чудесные привольные дни только укрепили ее любовь к Фавиолле, которая с тех пор стала тем райским уголком, где во всякое время года можно было укрыться – одной или с мужем, – когда наступали тяжелые времена. А уж летом она всегда жила здесь с детьми Тоби, Гидеоном и Натали. Фавиолла никогда не тяготила и не могла тяготить ее, потому что была лучшим местом на земле.

Сэнди же, напротив, особенно после смерти жены, появлялся здесь все реже и реже. В 1973 году, видя, как много вилла значит для Эмили, он попросил ее взять ведение дел по ней на себя; та охотно согласилась, и он вздохнул с облегчением.

Разумеется, за долгие годы Эмили преобразила виллу на свой вкус, однако же отнюдь не превратила ее в копию английского сельского дома. Наоборот, она всячески стремилась сохранить галльский аромат. Но как ни сроднилась Эмили с этим домом, она никогда не считала его своим, не забывала, что принадлежит он брату. И все же в каком-то смысле она владела им, если учесть то тщание и любовь, с какими она за ним ухаживала. Во всяком случае, все вокруг считали Эмили хозяйкой Фавиоллы.

Пока была жива Эмма Харт, повседневный уход за домом осуществляла некая мадам Полетт Ренар, уроженка Рокебрюна. Эмма наняла ее в 1950 году. Поселившись в уютной и довольно просторной сторожке, прозванной «la petite maison»,[2] мадам Полетт в течение последующих двадцати лет верно служила семейству Хартов.

Но после смерти Эммы она решила уйти на покой и передала заботы о хозяйстве вместе с ключами своей дочери Соланж Бриве, которая в это время как раз решила уйти из гостиницы в Буле, где служила экономкой. Мадам Полетт была вдовой и несколько лет жила в «домике» вместе с семьей дочери, так что обошлось без хлопот, обычно связанных с переездами, и без слез расставания. И поскольку виллу и «домик» разделял только огород, мадам Полетт всегда была рядом, готовая дать необходимый совет и поделиться своим богатым жизненным опытом.

На протяжении последних одиннадцати лет хозяйство Фавиоллы стало, по сути, семейным делом Бриве. Марсель, муж Соланж, служил на вилле шеф-поваром, две из трех дочерей, Сильвия и Мари, – горничными, сын Анри – дворецким (Эмили называла его «главным смотрителем»), а племянники Марселя, Пьер и Морис – садовниками. Каждое утро на своем маленьком «Пежо» они отправлялись в Рокебрюн и привозили еще одну даму из семейства Бриве, кузину Одиль, которая помогала на кухне Марселю. Одиль привозила хлеб, который выпекала в собственной булочной ее мать: свежие рогалики и бриоши – их Марсель подавал к завтраку, а также «багеты», длинные французские батоны с поджаристой корочкой, которые особенно нравились детям.

Мадам Соланж, прошедшая подготовку в «Отеле де Пари», в Монте-Карло, вела хозяйство Фавиоллы в стиле, принятом на Лазурном Берегу, так, как если бы это был роскошный отель, уделяя пристальное внимание мелочам. При этом она была преданна семье и дому так же, как прежде ее мать. С Эмили они ладили.

«Сам Бог послал нам Соланж», – эта фраза не сходила с уст Эмили. Вот и сегодня, ранним августовским утром, в понедельник, зайдя на кухню и с удовлетворением отметив, что все в порядке, она повторила ее.

Вчера был традиционный прием по случаю окончания сезона, но по тому, как выглядела эта большая, старомодная кухня, никто бы этого не сказал. Сковородки и кастрюли, как всегда, блестели, деревянные столы были вычищены, терракотовый стол сверкал чистотой, все лежало на своих местах и нигде не было ни пятнышка.

«Соланж, видно, с ног сбилась, наводя порядок», – подумала Эмили, вспомнив, какой чудовищный хаос царил на кухне вчера, когда уезжали последние гости. Улыбаясь, она взяла из буфета чашку, налила немного минеральной воды из холодильника и двинулась через столовую на террасу. Только ее шаги были слышны в теплом неподвижном воздухе.

Эмили вставала в доме первой, часто с зарей.

Она наслаждалась этими часами, когда семья еще спала, а прислуга приступала к работе. Ей нравилось одиночество и тишь погруженного в сон дома, рассветные запахи и неподражаемый морской пейзаж.

В это время она работала, просматривала свои записи, отмечала необходимые поручения секретарше в Лондоне, которой звонила несколько раз в неделю, составляла дневное меню и придумывала развлечения для детей. Но нередко она просто сидела на террасе, наслаждаясь покоем и праздностью в ожидании того момента, когда ворвется шумная орава детей и уже будет не до отдыха.

Со своей троицей она справлялась без труда. Когда же появлялись четверо детей Полы и трое Энтони, да еще частенько в сопровождении таких же юных гостей, впечатление было такое, что находишься среди обезумевших футболистов. Но у Эмили была своя система, и она вполне научилась справляться с этой публикой. Не зря за глаза дети называли ее «Старший сержант».

Попивая маленькими глотками воду, Эмили подошла к краю террасы и, опершись о балюстраду, посмотрела на море. Сейчас оно отливало стальной синевой, поверхность его была покрыта барашками, а нависшее небо в серых облаках казалось зловещим.

Эмили надеялась, что погода больше не переменится, как на прошлой неделе, когда подул мистраль – сухой ветер с севера, из долины Роны, который принес с собой несколько беспокойных дней. Все без исключения дети сделались капризными и раздражительными. Соланж приписала это воздействию мистраля, который, как она заявила, любого выводит из равновесия. Эмили согласилась, и обе вздохнули с облегчением, когда мистраль утих. Погода изменилась к лучшему – а с нею и дети. Эмили тоже пришла в себя. Ведь и она в эти хмурые, ненастные дни была подвержена приступам необъяснимой раздражительности; приходилось признать, что Соланж – да и все местные – правы, утверждая, что мистраль дурно сказывается на людях.

Эмили посмотрела на часы. Только двадцать минут седьмого. К девяти, подумала она, небо станет лазурно-голубым, солнце будет светить вовсю, а море утихнет и уподобится озеру. Эмили, как некогда бабушка, была неисправимой оптимисткой.

Отойдя от балюстрады, она двинулась к столику, на котором были разложены бумаги. Из дел на первом месте была ее близкая поездка в Гонконг. Предстояло закупить товары для «Генре» – импортно-экспортной компании филиала «Харт Энтерпрайзиз», которым она руководила. Эмили открыла записную книжку и посмотрела ранее отмеченные числа в сентябре. Полистав несколько страничек, тщательно изучила расписание и внесла в него поправки. Затем набросала записку для своей секретарши Дженис, которой предстояло окончательно отладить программу поездки.

Эмили вздрогнула, когда на плечо ей легла чья-то тяжелая рука. Она вскочила со стула и порывисто обернулась. Глаза ее расширились от изумления.

– Бог мой, Уинстон! Нельзя же так. Подкрался неслышно и напугал меня! – воскликнула она.

– Извини, дорогая. – Уинстон наклонился и поцеловал жену в щеку. – Доброе утро, – спохватившись, добавил он, пересекая террасу. Остановившись у балюстрады, он улыбнулся Эмили. Она улыбнулась в ответ.

– Скажи-ка мне, что это ты так рано вскочил? Ведь обычно до десяти спишь как убитый.

Уинстон пожал плечами и повесил полотенце на балюстраду.

– Что-то не спится нынче. Да ведь оно у меня всегда так бывает, Эмили, разве ты забыла? Когда подходят последние деньки, хочется успеть все, не упустить ни одной секунды, прямо как у детей.

– Вот и я такая же.

– Точно. Тем более что ты любишь этот дом. Как и он тебя, впрочем. Ты здесь расцветаешь.

– Благодарю вас, сэр, вы очень любезны, – сказала Эмили.

Уинстон посмотрел на стакан.

– Это что, вода? А кофе ты не хочешь сварить?

– Нет, Уинстон, не хочу, – покачав головой, горячо сказала Эмили. – Потому что за кофе последует тост, а на тост – масло, на масло – джем, а когда к семи появится Одиль со всей своей вкуснятиной из булочной, у меня будет второй завтрак, а ведь ты прекрасно знаешь, что мне надо следить за весом.

– Для меня вы всегда выглядите неотразимо, миссис Харт, – усмехнувшись, сказал Уинстон, и глаза его призывно заблестели. – Прямо слов не нахожу.

– Да брось ты, Уинстон, в такой– то час!

– А что в нем дурного? Еще довольно рано… в самый раз вернуться в постель, дорогая.

– Не болтай чушь, мне надо кучу вещей переделать до завтрака.

– И мне тоже. – Уинстон снова хитро посмотрел на Эмили. Затем выражение его лица переменилось, переменился и его взгляд – он стал оценивающим. Уинстон явно остался доволен увиденным. Эмили было тридцать четыре года, и, с его точки зрения, она по-прежнему была самой очаровательной женщиной на свете. Волосы ее совсем выгорели, кожа потемнела от загара, а в чудных зеленых глазах – таких же, как и у него, светился ум и неизбывная жажда жизни. На Эмили было бикини, а поверх легкий зелено-розовый халат. Выглядела она в это утро удивительно свежей и молодой.

– Уинстон, с чего вдруг такое внимание? Что-нибудь не так?

– Естественное внимание. Просто любуюсь тобой. Ты – как сладкое мороженое, которое неплохо бы отведать.

– Фи! – засмеялась Эмили, но шея у нее порозовела, и она поспешно опустила глаза, вернувшись к своей записной книжке.

На мгновенье наступила тишина.

Уинстон подавил улыбку. Было и смешно и приятно, что даже теперь, через одиннадцать лет после свадьбы, он все еще мог заставить ее краснеть. Ну да ведь это была его Эмили, и он любил в ней и сохранившуюся детскость, и женственность, и мягкость. Удивительно, думал он, как это ей удается сочетать решительность в делах и податливость в личной жизни. Впрочем, в этом она похожа на Полу с бабушкой. Именно эта двойственность придавала женщинам из семейства Харт неповторимое обаяние. Он давно это понял.

Эмили подняла голову. Увидев, что муж задумался, она спросила:

– Ну а теперь что? Над чем размышляешь?

– Пытаюсь понять, что это ты вдруг так захлопотала сегодня? – Уинстон подошел поближе, уселся на стул рядом и посмотрел Эмили в глаза.

– То есть как это? – удивленно спросила она.

– Что это ты так изнуряешь себя, если в Лондон собираешься только в конце недели? Не вижу смысла, дорогая.

– Да я, в общем-то, не работаю, просто составляю расписание поездки в Гонконг и Китай, – пояснила Эмили. – Если я отправляюсь не шестого, как собиралась, а десятого, то еще буду там, когда Пола будет возвращаться из Сиднея в Штаты. Вчера мы говорили, что неплохо бы нам встретиться и провести пару дней в Гонконге. Отдохнуть немного, купить рождественские подарки, а потом вместе отправиться в Нью-Йорк на день-другой и вернуться домой. Ну как мой план?

– Прекрасно. Если тебе так хочется, я, разумеется, ничего не имею против. В Канаду мне надо ехать только в начале октября. Насколько я понимаю, ты окажешься дома раньше.

– Конечно. Составляя его, я учитывала, что ты отправляешься в Канаду.

– Чудесно, дорогая. – Уинстон улыбнулся, встал и пошел за полотенцем. – Ну что ж, если у тебя совсем нет сострадания к бедному мужу и ты не хочешь сделать ему кофе, пойду поплаваю, пока здесь не появилась банда маленьких разбойников и не разметала все вокруг.

Глядя на мужа, Эмили не могла не расхохотаться.

– Ну, милый, не так уж они и ужасны, – запротестовала она, вставая на защиту молодого поколения.

– Ужасны – это еще не то слово. Чудовищны! – Уинстон широко улыбнулся. – Но, честно говоря, я люблю их… особенно своих. – Он на ходу поцеловал жену и, перекинув полотенце через плечо и беззаботно посвистывая, устремился в сторону бассейна.

Эмили посмотрела ему вслед, любуясь его складным, сильным, загорелым телом. На солнце Ривьеры рыжеватые волосы Уинстона выгорели и отливали золотом. Вообще здешнее лето пошло ему на пользу. Йоркширский газетный концерн с канадскими филиалами, которыми он руководил, отнимал у него уйму времени, и Эмили всячески уговаривала его пощадить себя. Но он только отмахивался, говоря, что все они трудятся, как волы, что было, конечно, чистой правдой. Так уж их воспитала бабушка. Бездельников Эмма презирала, и в ее семье таковых не водилось. Недаром все они достигли столь впечатляющих успехов.

«Повезло мне с Уинстоном», – подумала Эмили, снова садясь за стол, однако отложила в сторону дневное меню и на несколько минут отдалась потоку необязательных мыслей.

Иногда, оглядываясь назад, она признавалась себе, что вскочила на подножку буквально в последний момент. Уинстон запросто мог укатить с другой.

Эмили влюбилась в него еще шестнадцатилетней девочкой. Они были троюродными братом и сестрой. Его дед, а также тезка Уинстон Харт приходился братом ее бабушке. Хоть Уинстон-младший был на пять лет ее старше, в детстве они были неразлучными друзьями. Но стоило ему вырасти из детских штанишек, как он перестал ее замечать. И уж во всяком случае не видел в ней достойной молодой особы, в которую можно влюбиться.

Вместе со своим лучшим другом Шейном Уинстон поступил в Оксфорд, и вскоре они прослыли там отчаянными ловеласами, шокирующими своим поведением всех и вся. А она страдала, терзаемая наполовину ревностью, наполовину неутоленным желанием. Вот если бы ей оказаться на месте тех девиц, которых Уинстон затаскивал к себе в постель. И только бабушка сохраняла полное спокойствие. Эмма лишь посмеивалась, говоря, что они просто молодые жеребята, которым нужно перебеситься. Правда, в глазах Эммы Харт ни Уинстон, ни Шейн не могли слишком уж провиниться. Она всегда питала к ним особое чувство…

Эмили обожала Уинстона издали, надеясь, что придет день, и он снова заметит ее. Но этого не случилось, и, к огромному ее несчастью, он неожиданно всерьез увлекся некой Элисон Ридли. В начале 1969 года пошли слухи, что он собирается на ней жениться. Сердце Эмили разрывалось от горя.

И вдруг все переменилось. Совершенно необъяснимым образом Уинстон обратил на нее внимание. Случилось это в марте того же 1969 года на крещении двойняшек Полы и Джима Фарли. И все благодаря той истории с Шейном, которая безумно расстроила бабушку. Их с Уинстоном пригласили в библиотеку дома в Пеннистоун-ройял, где Эмма с пристрастием допросила их об отношениях Шейна и Полы. По завершении страшного испытания они решили немного проветриться в саду, и вышло так, что Уинстон ее поцеловал. Это получилось совершенно неожиданно и поразило обоих. Неожиданным было это внезапно возникшее взаимное физическое влечение, которое они испытали, сидя на берегу поросшего лилиями пруда и яростно сжимая друг друга в объятиях. Мир в глазах поплыл и перевернулся.

Уинстон в типично хартовской манере не стал терять времени. Как только закрутился роман с Эмили, он порвал с Элисон. Вскоре он попросил у бабушки разрешения обручиться. Эмма дала согласие. Брак внучки и внучатого племянника весьма привлекал ее. Год спустя, когда бабушка вернулась из Австралии, они повенчались в милой провинциальной церквушке в Пеннистоун-ройял. Бабушка дала в честь новобрачных немыслимый прием в саду, и жизнь Эмили в качестве жены Уинстона началась… Она казалась себе самой счастливой женщиной на свете…

Эмили удовлетворенно вздохнула и, возвращаясь из путешествия в прошлое, придвинула к себе бумаги и снова взялась за меню. Покончив с обедом, она перешла к ужину, но тут внезапно остановилась. Ей пришла в голову идея. А что, если вечером они с Уинстоном, Полой и Шейном поедут в Болье и поужинают в «Ля Резерв». Вчетвером. Без этих «индейцев». Будет куда спокойнее. И уж, конечно, куда романтичнее. «Уинстону должна понравиться эта идея», – подумала Эмили, улыбаясь.

Глава 6

– Ах, болван ты этакий! Ты что, вконец спятил? Посмотри, что ты наделал с моими красками! От них же ничего не осталось! – взмахивая палитрой и злобно глядя на Лорна, Тесса Фарли визжала как резаная.

– Вряд ли эта сторона бассейна самое подходящее место для рисования, – надменно возразил Лорн. – Особенно когда здесь снует столько народа. Так что сама виновата. И еще, заруби себе на носу – я тебе вовсе не болван.

– Ну, хорошо, кретин! – огрызнулась его двенадцатилетняя сестра-близняшка, и тут же у нее от негодования перехватило дыхание.

– Перестань, Лорн Фарли! Перестань отряхиваться! Ах ты, мерзавец! Ты испортил мои картины! Они все растеклись. Мама! Мама, скажи Лорну, чтобы он убирался отсюда, – захныкала она.

– Хочу это, – твердо объявила Линнет и, схватив большую желтую шляпу Тессы, которая лежала на шезлонге около палитры, нахлобучила ее себе на рыжую голову и победно зашагала прочь. За собой она тащила на бечевке резинового утенка и постоянно поправляла шляпу, которая все норовила соскользнуть ей на нос.

– Ах ты, непослушная девчонка, немедленно положи шляпу на место!

Убедившись, что пятилетняя сестренка не обратила ни малейшего внимания на ее приказ, Тесса закричала, не адресуясь ни к кому в особенности:

– Видели вы такое? Берет без разрешения мою шляпу. Мама. Мама… Это же совершенно испорченный ребенок. И это все вы с папой виноваты, вы избаловали ее. Нет никакой надежды.

– Задавака, задавака, наша Тесса задавака. Точь-в-точь, как Лорни-Форлорни, – пропел Гидеон Харт, пребывая в относительной безопасности посреди бассейна.

– На такие дурацкие выкрики я не реагирую, – фыркнул Лорн, растягиваясь на матрасе с «Илиадой» в руках.

– Немедленно верни мою шляпу! – завизжала Тесса, топая ногой.

– Оставь ее, ради всего святого, в покое, – послышался со стороны бассейна приглушенный голос, и на поверхности появилась золотистая голова Тоби Харта. Десятилетний паренек подмигнул своей подружке Тессе и вылез из воды, стараясь уберечь от брызг кузину и ее картинки. Ему меньше всего хотелось вызвать ее недовольство. – Ведь она же еще несмышленыш.

– Вовсе нет, – донеслось из-под шляпы.

– А чего это ты так разошлась, Тесс? Ведь это всего лишь кусок дерюги, который ты купила в Ницце на рынке, – сказал Тоби.

– Ничего себе, кусок дерюги! Это красивая вещь, и она стоила мне всех моих недельных карманных денег, Тоби Харт!

– Ну и дура, – заметил восьмилетний Гидеон.

– А ты что в этом понимаешь, Гидеон Харт! Ты такой же кретин, как и мой брат.

– Ты что, других слов, кроме «кретин», вообще не знаешь, кретинка? – Гидеон показал ей язык.

– Паршивец, ах ты маленький паршивец! – заверещала Тесса.

– А ну-ка заткнитесь оба, – устало произнес Тоби. – Слушай, Тесс, не дашь мне что-нибудь из битлзов?

– А что именно? – сразу насторожилась Тесс, жмурясь на ярком солнце.

– «Оркестр клуба одиноких сердец сержанта Пеппера».

– Нет, нет, только не эту. Это ведь теперь… классика. Ее подарила мне тетя Аманда и сказала, что сегодня это очень большая редкость. Она купила эту пластинку, когда мы еще не родились. Но ладно уж… Ради тебя я готова сделать исключение, так что…

– Ой, спасибо большое, Тесс, – перебил ее Тоби, и веснушчатое лицо его расплылось в улыбке.

– Можешь, если хочешь, взять ее у меня напрокат. Десять пенсов в час, – закончила Тесса с важным видом.

– Десять пенсов в час! Да это ж грабеж средь бела дня! – Тоби даже фыркнул от возмущения. – Нет уж, Тесса, благодарю покорно, я не собираюсь помогать тебе стать капиталистом.

– В этой семье все капиталисты, – чопорно произнесла Тесса.

– Черт с тобой, я поставлю что-нибудь из своего.

– Ну и на здоровье.

– Тетя Пола, тетя Пола, ваша дочь этим летом стала сущей злюкой, – воскликнул Тоби, бросая на Тессу возмущенный взгляд.

– Мам, я сниму трусики, они такие мокрые, – закричала Линнет из-под шляпы, которая чуть не целиком покрывала ее.

– Ну вот, видишь, мама, я же говорила тебе, – хихикнула Тесса. – Ей уже пять лет, а она все еще делает в штаны.

– И вовсе нет, мама, все она врет, – шляпа полетела в сторону, открывая круглое раскрасневшееся лицо Линнет.

– Тетенька Пола, можно мне съесть немного имбирного печенья? – пропищала трехлетняя Натали Харт и, не дожидаясь ответа, отправила печенье в рот.

– Мама! Посмотри, что она делает! Мочит в луже мою чудесную шляпку. А ну-ка немедленно перестань, паршивка! Кому говорят, перестань. Мама, скажи же ей. Мама! Да ты меня не слушаешь! Только попробуй бросить мою шляпу в бассейн, и я убью тебя, Линнет О'Нил. Гидеон! Достань мою шляпу. Только побыстрее, а то она утонет.

– Ладно, только это будет стоить тебе кучу денег.

Тесса пропустила это предупреждение мимо ушей.

– Погоди, дай только до тебя добраться, Линнет, – завизжала она, видя, как маленькая фигурка быстро удаляется в сторону раздевалки.

– Мама, мама, скажи Тессе, чтобы она перестала вопить. У меня уже голова разболелась, – лениво проговорил, не отрываясь от книги, Лорн.

– Тетенька Пола, Натали съела все печенье, – выдохнула Индиа Стэндиш и, поворачиваясь к кузине, добавила с укоризною, какую трудно было бы ожидать от семилетнего ребенка: – Тебя стошнит. Сильно-сильно стошнит, и поделом тебе, жадная девчонка.

– Вот, Индиа, возьми, – сказала, лучезарно улыбаясь, Натали и вытащила из кармана своего платьица надкусанную шоколадку. Тщательно обтерев, она протянула ее старшей девочке, в которой души не чаяла.

– Нет уж, спасибо! Ты совершенно замусолила ее.

– Тетенька Пола, там что-то мертвое на дне бассейна, – закричал Гидеон, выныривая и победно поднимая над головой выпачканную в иле шляпу.

– О Боже! Она совершенно испортила мою дорогую шляпу! Мама, ты слышала, что я сказала?

– Где что-то мертвое? – спросил Патрик, бросаясь на землю и стараясь разглядеть дно бассейна. – Ничего не вижу, Гидди.

– Сейчас нырну. – Гидеон, подпрыгнув над водой, как дельфин, ринулся вниз.

– А за пять пенсов «Сержанта» не дашь? – с надеждой спросил Тоби.

– За восемь, может быть.

– Нет, благодарю, госпожа Злючка. Можешь засунуть ее себе… сама знаешь куда.

– Мама, мама, смотри. Птичка. Мертвая, – закричал Патрик. – Бедняжка! Можно мы устоим ей похороны?

– Тетя Пола, пусть Гидеон выбросит куда-нибудь это отвратительное существо, – закричал одиннадцатилетний Джереми Стэндиш. – Оно воняет!

– Вовсе нет! – Гидеон метнул взгляд на кузена. – Мы ведь похороним ее, как сказал Патрик, верно, тетя Пола? Эй, тетя Пола, тетя Пола, можно мы похороним ее?

– Мамочка, а разве птичек хоронят?

– Мамочка, я хочу сухие трусики.

– Мама, посмотри, что делает Линнет. Она размахивает своими мокрыми трусами. Мама, мама, ну мама же.

– Ради Бога, Тесс, перестань орать, – не выдержал Лорн. – Ну разве можно читать Гомера, когда тебе кричат прямо в уши. Хоть бы скорее начались занятия в школе, по крайней мере от тебя избавлюсь. Ты прямо как чертова… лихорадка.

– Если папа услышит, как ты ругаешься, он тебе задаст.

– А ты, конечно, скажешь ему, госпожа Ябеда!

– Я еще никогда на тебя не ябедничала, идиот!

– От идиотки слышу!

– Не приближайся ко мне с этой вонючкой, Гидеон, иначе получишь, – пригрозил Джереми.

– Тетенька Пола! Тетенька Пола! Натали рвет. Я же говорила, что ее вырвет, – заплакала Индиа…

– Гидеон Харт! В последний раз предупреждаю тебя: держись подальше, иначе не поздоровится.

– Тетенька Пола, скажите Тоби, пусть отпустит меня. Он делает мне больно! – закричал Гидеон.

– А следующая очередь моя, – зловеще поблескивая глазами, заявил Джереми.

– Мама, мама, да скажи же им, пусть перестанут драться! – взвизгнула Линнет.

Пола отбросила книгу и вскочила в раздражении на ноги.

Она начала было сердито выговаривать детям, но голос ее потонул в раскатах грома, от которых, казалось, содрогнулась земля. Когда они утихли, Пола спросила:

– Это еще что такое?

– Гонг – ответила Линнет.

– Гонг, – растерянно повторила Пола и заметила, что дети как-то странно напряглись.

– Что за гонг? Чей гонг?

– Это гонг тети Эмили, – начала Линнет, – она купила его…

– В доме на горе. – Быстро вмешалась Тесса и продолжила объяснения, обращаясь к матери, которая никак не могла прийти в себя: – Там жила старая женщина, она умерла, и две недели назад устроили распродажу. Мы все туда пошли с тетей Эмили, она думала, может, там что-нибудь понравится.

– Но нашелся только гонг, – пробормотал Джереми.

– Мама использует его для сигналов, – сказал Тоби. – Один удар означает, что готов завтрак, два – что обед, три – что мы должны вернуться в дом и переодеться к ужину, а…

– А когда она бьет и бьет и бьет в него вот как сейчас, это значит, что нам попадет, – сказала Линнет и скорчила гримасу. – За то, что мы плохо себя вели. За что-то ужасное, что мы сделали.

– Понятно, – сказала Пола, бросив на малышню внимательный взгляд. Было видно, что дети изрядно напуганы – даже самые непослушные из них. Она отвернулась, чтобы скрыть улыбку при мысли о том, какая же умница Эмили.

– Да уж, никуда не деться, – пробормотал Лорн и, вскочив, бросился наутек.

– Верно, – согласился Тоби. – Вперед, братва, надо улепетывать, пока мама не придумала для нас какую-нибудь дурацкую работу по дому или, того хуже, не засадила за учебники.

В мгновенье ока ребятишки постарше на огромной скорости устремились вслед за Лорном и Тоби, которые всегда были вожаками, в сторону лестницы, ведущей вниз к пляжу. И только Патрик, Линнет и Натали остались с Полой около бассейна.

Наконец-то наступила тишина.

Пола с облегчением улеглась в шезлонг, впервые за утро наслаждаясь миром и покоем. Она делала все, чтобы не обращать внимания на детей, не вмешиваться, как, впрочем, всегда, в их постоянные перебранки. Но когда сцепились Тоби и Гидеон и Джереми тоже готов был присоединиться к ним, медлить больше было нельзя. Старший сын Энтони и Сэлли Дунвейл неважно себя чувствовал, и, уезжая утром в Ирландию, родители просили, чтобы он не слишком резвился. Пола точно знала, что если Джереми вернется домой со следами потасовок, им с Эмили изрядно достанется от кузины Сэлли. Она хлопотала как наседка над своим первенцем и наследником семейного титула, земель и состояния.

Пола тяжело вздохнула, собираясь прочесть своей дочери нотацию о том, что нельзя менять нижнее белье у всех на глазах, но тут заметила, что к ним по дорожке между лужаек поспешает Эмили.

– Эй! Эй! – кричала она, махая рукой. Пола махнула в ответ.

Минуту спустя Эмили была с ними, и, обменявшись понимающими взглядами, они с Полой покатились со смеха.

– Я знаю, что это немного шумно, но зато как эффективно!

– Действительно, – кивнула Пола. – Никогда не видела, чтобы они так быстро утихомиривались. Никогда. Прямо гениальная находка.

– Выходит, так, – ухмыльнулась Эмили. – Бог мой, они подняли такой бедлам, что я удивляюсь, как это еще у тебя голова цела. Я далеко была, на кухне, и то едва себя слышала, когда объясняла Марселю, что надо приготовить на обед.

– Мама, мне было плохо, – объявила Натали, подходя к Эмили и цепляясь ей за юбку – Меня утошнило.

– Перестань разговаривать как ребенок, ты уже большая девочка. И надо говорить «стошнило», – наставительно сказала Эмили и, с беспокойством посмотрев на свою младшую, приложила ей руку ко лбу. – Но теперь-то все в порядке? Тебе лучше, ангел мой?

– Да я и сама не знаю, мамочка.

– Это оттого, что она съела все имбирное печенье, – сказала Линнет.

– Эй, Линнет, тебе что, неизвестно, что ябедничать нельзя? – сказала Пола, сурово сдвигая брови. – К тому же ты сама все утро вела себя отвратительно. Сначала забросила шляпу Тессы в бассейн, а потом размахивала перед всеми трусиками. Я очень недовольна, мне стыдно за тебя, Линнет. – Пола покачала головой, изо всех сил, хотя и без особого успеха, пытаясь подкрепить слова соответствующим видом. – Да, ты вела себя непростительно, – добавила она, – и единственная причина, почему ты не наказана, еще не наказана, в том что я пока не придумала, как именно это сделать.

Линнет прикусила губу, придала лицу скорбное выражение и благоразумно промолчала.

Эмили перевела взгляд с дочери на племянницу, затем на Полу.

– И отчего я сделала такую глупость! – воскликнула она. – Это же надо, отпустить обеих нянек одновременно. Видите ли, им надо ехать в Грас за духами. И к тому же как раз сегодня – в тот единственный день, когда ты можешь немного отдохнуть перед поездкой в Нью-Йорк Право, Пола, мне очень неловко.

– Не беспокойся, все в порядке.

Подавив вздох, Эмили взяла Натали за руку.

– Пошли домой, выпьем чего-нибудь, чтобы полечить твой животик. Да и тебе бы лучше отправиться с нами, Линнет. Надо же сменить наконец трусики.

– О, спасибо, Эмили, – проговорила Пола, откидываясь на спинку шезлонга.

– Обедаем в час, – сказала Эмили, – а ужинаем в «Ля Резерв». Я заказала столик на четверых.

– Замечательно. Надеюсь, ничто не помешает, – засмеялась Пола. – Как хорошо ты придумала. Ведь мы там Бог знает сколько не были, а это одно из любимых моих мест.

– Знаю. – Довольная похвалой, Эмили направилась к дому. Но тут же остановилась и бросила через плечо: – Между прочим, сегодня днем мне нужно съездить в Монте-Карло, там мне склеивали старинную фарфоровую посуду. Не хочешь прокатиться со мной? С делами я справлюсь в пять минут, а потом побродим по городу, выпьем чаю в «Отель де Пари», как когда-то, когда была жива бабушка.

– Отличная идея, Эмили, с удовольствием.

Эмили широко улыбнулась и, подхватив своих подопечных, направилась к дому.

Пола проводила их взглядом. Девочки, доверчиво держа Эмили за руки, шагали по обе стороны от нее. Они были очень похожи, их вполне можно было принять за родных сестер – обеих отличал знаменитый хартовский окрас: рыжие волосы, зеленые глаза, розовые щеки. Это были чудесные дети, будто с полотна Боттичелли.

К Поле подошел Патрик, встал у шезлонга, тронул за руку, заглянул в глаза:

– Мамочка…

– Что, милый?

– Мамочка… эта бедная птичка. Гидеон забрал ее. И похорон теперь не будет, – жалобно произнес Патрик.

– Ну почему же, непременно устроим похороны, – мягко сказала Пола, беря его маленькую грязную руку и вглядываясь в ангельское личико. Сегодня его черные глаза горели, а выражение лица, что случалось, увы, нечасто, было оживленным. У Полы от радости сердце подпрыгнуло.

Она улыбнулась сыну и продолжала:

– Я уверена, что Гидеон принесет птичку обратно, мы попросим у мадам Соланж какую-нибудь коробку из-под печения, положим туда птичку и после обеда устроим похороны. Обещаю тебе это, милый.

Патрик склонил голову и внимательно посмотрел на мать.

– Похороним ее в саду? – Патрик улыбнулся медленной, неуверенной улыбкой.

– Конечно. Эй, смотри, кто это к нам идет!

Патрик повернул голову и, увидев Шейна, расцвел. Вырвал у матери руку и побежал к отцу.

– Осторожно, Патрик! – обеспокоенно крикнула ему в след Пола. – Смотри не упади.

Патрик не ответил. Он бежал со всей прытью, на которую были способны его маленькие ножки, и кричал на ходу:

– Папа! Папа! Папа!

Шейн подхватил сына, высоко подбросил, усадил на плечи и, смеясь, побежал с ним к бассейну. Патрик подгонял:

– Иго-го, лошадка, иго-го! Иго-го, умница! Иго-го!

– Мы поплаваем, хорошо, дорогая? – крикнул Шейн. Опустившись на колени, он бережно поставил Патрика на землю.

– Конечно, милый, – откликнулась Пола.

Она выпрямилась, чтобы получше видеть сына и мужа, и приставила козырьком ладонь к глазам.

Шейн, прижав к себе Патрика, спрыгнул в бассейн в мелком месте, и они принялись играть и плескаться, смеясь и крича от удовольствия. Лицо Патрика светилось радостью и возбуждением. Шейн тоже явно наслаждался купанием.

Издали его сын ничем не отличался от любого семилетнего ребенка, беда, однако, заключалась в том, что он был навеки обречен оставаться семилетним. Он вырастет, но в умственном отношении навсегда останется ребенком. И с этим ничего не поделаешь, надежды на перемену нет. Когда обнаружилось, что Патрик болен, Пола принялась винить себя, считая что причина в ее генах: наверное, она унаследовала порок от деда. В свое время у Пола Макгилла в Австралии родился от законной жены Констанс сын Говард. Родился больным и умер несколько лет назад. Пола настолько убедила себя, что дело именно в ней, что заявила Шейну: больше рисковать нельзя, придется обойтись без других детей. Шейн высмеял ее и заставил пойти на прием к Чарльзу Хэллинби, ведущему специалисту в области генетики.

Оба они прошли тестирование, которое показало, что порок сына никоим образом не связан с родителями. Болезнь Патрика была необъяснимой – этакая шутка природы. Профессор Хэллинби, изучив историю обеих семей, сказал Поле, что у сына ее деда развитие могло нарушиться еще во внутриутробный период, так как во время беременности Констанс Макгилл сильно пила. Об этом же не раз говорила и мать Полы, Дэзи. В конце концов ей пришлось признать, что доктор и мать, скорее всего, правы. Естественно, она вздохнула с облегчением. Вскоре она снова забеременела, и родилась Линнет – абсолютно нормальный ребенок.

Пола не делила любви между детьми и старалась быть одинаковой со всеми, но где-то в глубине души она знала, что Патрик занимает в ее жизни особое место. Был в ее любви к больному мальчику – может, как раз именно потому, что он был болен и, следовательно, раним и беззащитен, – какой-то надрыв.

Его братья и сестры тоже любили его, заботились о нем, и Пола была им за это очень благодарна. Часто она думала, как ужасно было бы, если бы дети презирали его либо дичились, что нередко бывает в семьях, где есть неполноценный ребенок. Но Лорн, Тесса и даже маленькая Линнет всячески опекали Патрика, ничуть не меньше, чем они с Шейном. Да и кузены с кузинами тоже. Конечно, трагедия, что Патрик родился таким. Но Пола видела, как его природная доброта и кроткий нрав, компенсируя изъян, делали его любимцем семьи и, разумеется, выявляли лучшие свойства души у тех, кто его окружал.

Больной ребенок – как незаживающая рана на сердце, которая все время болит. Пола порывисто вздохнула и, пытаясь отогнать грустные мысли, посмотрела на две темные головы, все еще мелькающие над поверхностью воды. Муж. Сын. О, как она их обоих любила!

Она с удовольствием наблюдала за их игрой.

Порой Шейн всячески оберегал сына, а порой, вот как сейчас, буянил с ним, и по доносившемуся до нее веселому визгу Пола понимала, что Патрик от души наслаждается общением с отцом, которого он боготворил. Горячая волна радости нахлынула на нее, унося с собой тоску и печаль.

Пола откинулась в шезлонге и прикрыла веки, ощущая, как в душу входят мир и покой. Но, услышав голос Уинстона, мгновенно выпрямилась и открыла глаза.

Он появился у бассейна с большим подносом, на котором было полно пластиковых стаканов. Рядом с ним деловито вышагивал его племянник Джайлз Стэндиш, младший сын его сестры Сэлли, графини Дунвейл. Джайлз изо всех сил сжимал в руках большой графин лимонада.

– Доброе утро, тетя Пола, – заговорил девятилетний Джайлз по-французски, – этот лимонад для тебя.

Все лето Джайлз демонстрировал свое знание языка. Он брал специальные уроки и не упускал случая показать, на что способен, к немалой досаде сверстников, которые не могли похвастаться своим французским. Но их постоянные подначки ничуть его не трогали. Он упрямо продолжал говорить по-французски.

Джайлз поставил графин на один из столиков в тени и вежливо отступил в сторону, давая дорогу дяде.

– Выглядит прелестно, Джайлз, дорогой, – сказала Пола. – И как раз то, что мне сейчас нужно, а то от жары горло пересохло. Как твои родители, улетели благополучно?

– Да, жуткое зрелище, – подтвердил Уинстон, наливая ей стакан лимонада. – Совершенная неразбериха, никогда раньше не видел такого столпотворения. Сэлли и Энтони были ужасно рады, что летят на личном самолете Шейна. Должен сказать, что это был прямо дар божий. Я тоже счастлив, что мы с Эмили отвезем на нем эту банду в конце недели. Джайлз, хочешь попить?

– Нет, спасибо большое. – Джайлз огляделся по сторонам. – Тетя Пола, а где Джереми и Индиа?

– По-моему, они убежали на пляж. Вместе со всей компанией.

– Вот тебе на! Спорим, они удят рыбу или ищут крабов! Я к ним! – воскликнул Джайлз. – Тетя Пола, дядя Уинстон, извините, – с этими словами Джайлз прямо через газон помчался к лестнице, ведущей на пляж.

Уинстон посмотрел ему вслед и сказал:

– Этот парнишка воспитан лучше, чем все они вместе взятые. Если бы другие – а мои особенно – подзаняли у него хоть чуточку хороших манер, я был бы счастлив. – Уинстон опустился на соседний стул, сделал глоток лимонада и продолжил: – Эмили говорила мне, что они сегодня здесь черт знает что устроили.

– Да, уже начали переходить границу, но Эмили научилась их урезонивать. Гонг – замечательное изобретение. – Скосив глаза на кузена, Пола усмехнулась. – Никогда бы не подумала, что Эмили на такое способна. Но следует признать, что эта штука работает безотказно. Хотелось бы мне так же управляться с этой оравой, как она.

– А кому из нас не хотелось бы? – ухмыльнулся Уинстон.

Глава 7

– Обожаю старые отели, особенно в стиле «belle eроque»,[3] их великолепие, – сказала Эмили, когда они с Полой добрались до «Пляс казино» в Монте-Карло. – Такие как «Отель де Пари» или «Негреско» в Ницце, «Ритц» в Париже и «Империал» в Вене.

– Не говоря уж о «Гранд» в Скарборо, – смеясь, откликнулась Пола и подхватила Эмили под руку. – Помню, как влюблена ты была в него в детстве. Все приставала ко мне, чтобы я взяла тебя туда днем. Тебе не терпелось вцепиться своими острыми зубками в огуречный сандвич или полакомиться ячменными лепешками с клубничным вареньем. А закусить взбитыми сливками и, что там дальше?

Эмили притворно насупилась.

– Боже мой, ну и сладкоежкой же я была! Не удивительно, что всю жизнь приходится следить за весом. Слишком много жира накопила в детстве. – Эмили подмигнула Поле. – Не следовало тебе разрешать мне так много есть!

– Да разве тебя можно было остановить?! Я изо всех сил пыталась не пустить тебя в «Гранд», чего только ни придумывала, даже говорила, что денег нет. Но у тебя на все был ответ. «Нацарапай там что-нибудь на счете, как бабушка», – говорила ты. Словом, демонстрировала сообразительность.

– Как и ты, впрочем.

Они остановились, глядя друг на друга, вспоминая те беззаботные дни, когда вместе росли в Йоркшире и Лондоне. Помолчали, наслаждаясь этими воспоминаниями, потом Эмили сказала:

– Нам повезло, верно, Пола? У нас было чудесное детство, особенно, когда рядом была бабушка.

– Да, лучше не придумаешь, – согласилась Пола. – Бабушка наша была лучше всех.

Они шли в задумчивости через живописную площадь, направляясь в сторону «Отеля де Пари», расположенного в ее дальнем углу прямо напротив известного «Казино де Монте-Карло».

Был чудесный день. Светило нежаркое солнце, по лазурному небу медленно проплывали редкие облака, с моря дул легкий ветерок. Он теребил подолы летних платьев Полы и Эмили, вздувая их наподобие цветочных бутонов. На яхтах, пришвартованных в бухте, чуть шевелились белые паруса и трепетали флаги на мачтах.

Они приехали в Монте-Карло на светло-голубом «ягуаре» Эмили сразу после обеда, сервированного на террасе, и похорон птички. Похороны состоялись в саду, и церемонию, к большому удовольствию Патрика, почтило своим присутствием все население виллы.

Едва въехав на территорию княжества Монако, они оставили машину на стоянке и пешком пошли к «Жюлю и Ки», в антикварную лавку, где Эмили часто покупала старинный фарфор. Сейчас ей надо было взять там лиможское блюдо, которое она отдавала в починку. Жюль, милый пожилой человек, долго толковал с ними о старинном фарфоре и стекле, показывал свою коллекцию раритетов, а потом они отправились по главным улицам города к знаменитому отелю, рассматривая по пути магазинные витрины.

– Может, он и слишком громоздкий и даже безвкусный в чем-то, а все же я его до безумия люблю, – сказала Эмили, останавливаясь перед отелем и глядя на него одновременно с восторгом и легкой иронией в свой адрес. Вдруг ее смех оборвался. Она так сильно схватила Полу за руку, что та даже поморщилась.

В их сторону направлялась, спускаясь по лестнице, высокая женщина с копной полыхающих рыжих волос и чисто французской осанкой. На ней было сверхмодное, великолепно сшитое белое шелковое платье с розой из черного шелка на плече, черно-белые туфли на высоком каблуке и белые перчатки. На плече болталась сумочка в тон. Голову женщины венчала соломенная шляпа. Женщина вела за руку девочку лет трех во всем белом, что особенно подчеркивало такие же, как у матери, ярко-рыжие волосы. На ходу женщина остановилась и что-то сказала дочери. Полу с Эмили она явно не замечала.

– Боже милосердный! Да это же Capa! – выдохнула Эмили и снова с силой сжала руку Полы.

У той перехватило дыхание. Податься им с Эмили было некуда.

Через мгновение кузина поравнялась с ними. Три женщины остановились на ступеньках, пораженные встречей, не зная, что сказать. Только пожирали друг друга глазами.

Наконец Пола нарушила неловкое молчание.

– Привет, Capa, – спокойно сказала она. – Хорошо выглядишь. А это, должно быть, твоя дочь Хлоя, верно? – Вымученно улыбнувшись, Пола посмотрела на девочку, которая с любопытством и чуть горделиво подняла голову. С первого взгляда было видно, что она как две капли воды похожа на Эмму Харт.

– Да как ты смеешь разговаривать со мной! – закричала Capa, даже не думая скрывать ненависть и возмущение. – Как ты смеешь вообще обращаться ко мне, да еще подружкой прикидываешься! – Придвинувшись, она прошипела Поле прямо в лицо: – У тебя, должно быть, чертовски крепкие нервы, Пола О'Нил, если тебе удается вести себя так, будто ничего не случилось, будто ты ничего мне не сделала, проклятая сука!

От такой откровенной злобы Пола невольно подалась назад.

– Держись-ка лучше подальше от меня и моих близких! – покраснев, тем же визгливым голосом продолжала Capa. – И ты тоже, Эмили Харт. Ты ничем не лучше ее! – Губы Сары искривились в презрительной усмешке. – Сначала вы настроили против меня бабушку, а потом отняли все, что принадлежит мне по праву. Вы воровки! А теперь – прочь с дороги! Убирайтесь!

Крепко сжав девочке руку, Capa протиснулась между Эмили и Полой, едва не сбив последнюю с ног. Величественно, не оборачиваясь, она зашагала вниз по лестнице, а девочка, цепляясь за мать, кричала по-французски:

– Мама, мама, подождите!

Как ни жарко было на улице, Пола вся похолодела. К горлу подступила тошнота. Ее словно пригвоздили к месту, она не могла сделать ни шага. Лишь какое-то время спустя она почувствовала, что Эмили все еще держит ее за руку.

– Ну и ну! – сказала Эмили. – Ужасно. Она ничуть не изменилась, верно?

– Нисколько, – согласилась Пола, беря себя в руки. – Пошли, на нас смотрят. – Она высвободила руку и почти взбежала по лестнице, ведущей в отель, стараясь как можно быстрее скрыться от зевак, ставших свидетелями сцены. Внутренняя дрожь не прекращалась.

Эмили последовала за ней. Подхватив Полу пол руку, она повлекла ее в холл, говоря на ходу:

– Мы ведь не знаем никого из тех, кто глазел на нас, так что не волнуйся, дорогая. Пойдем выпьем хорошего чая. Это нам не помешает.

Усевшись в укромном уголке обширного ресторанного зала и сделав заказ, Эмили откинулась на спинку стула и протяжно вздохнула:

– Ничего себе сцену она нам закатила. Противно.

– Да. Противно. И стыдно. Я ушам своим не могла поверить, когда она начала кричать как уличная торговка. Не говоря уж о том, какие гадости она несла.

Эмили кивнула и внимательно посмотрела на Полу.

– С какой стати ты заговорила с ней?

– Потому что растерялась. Мы ведь столкнулись лицом к лицу! Куда тут денешься! – Пола замолчала. На лице у нее появилось задумчивое выражение, она медленно покачала головой. – Я всегда немного сочувствовала Саре. Она ведь была пешкой в руках Джонатана и в каком-то смысле его жертвой. Он обвел ее вокруг пальца, выманив деньги. Я никогда не считала ее такой же зловредной, как Джонатан. Просто глупой.

– Насчет глупости я с тобой согласна, но жалеть ее я никогда не жалела, и тебе не следовало! – воскликнула Эмили и, придвинувшись к Поле, продолжала: – Вот тебе твое благородство. Всегда ты стараешься быть справедливой, готова выслушать другую сторону, всегда всем сочувствуешь. Это прекрасно, конечно, но только до тех пор, пока имеешь дело с приличными людьми. Не думаю, что Capa принадлежит к их числу. Дура не дура, но она знала, что делает, когда поддержала Джонатана и вложила деньги в его частное предприятие. Она ведь выступила против «Харт Энтерпрайзиз» и против семьи.

– Верно, – согласилась Пола. – И все же мне кажется, что дело тут больше в недомыслии, чем в злом умысле. Джонатан просто задурил ей голову.

– Может быть, – сказала Эмили. – Странно только, что мы не сталкивались с ней раньше, тебе не кажется? В конце концов, если верить тому, что мы читали в «Пари-матч», она уже пять лет живет в Мужене, рядом с Коном, а это не так уж далеко от нас.

Пола не ответила.

Спустя некоторое время она пристально посмотрела на Эмили и негромко проговорила:

– Странно и то, что впервые за очень долгое время Майкл Каллински заговорил со мной о ней и Джонатане. Это было в пятницу и…

– С чего бы вдруг? – решительно прервала ее Эмили.

– Да как будто бы просто из любопытства. Как я тебе говорила, он интересовался «Леди Гамильтон», ну и, естественно, спросил про Сару. И все же… – Пола покачала головой.

– И все же? – настойчиво повторила Эмили.

– Теперь мне кажется, что он оказался едва ли не провидцем. – Пола нервно рассмеялась.

– Вот именно! Остается только надеяться, что следующий, с кем мы столкнемся, будет не Джонатан. Не уверена, что с ним я сохраню самообладание, как с Сарой.

– Я-то уж точно нет! – Пола вздрогнула, чувствуя, как холодеет шея, а на руках появляется гусиная кожа. Она откинулась на стуле и прикусила губу. Черт ее дернул заговорить о Джонатане. Она и не думала, что это способно так выбить ее из душевного равновесия.

К счастью, появился официант. В руках у него был поднос с чаем. Следя за тем, как он расставляет чашки и блюдца, и прислушиваясь к его разговору с Эмили по-французски, которую он явно знал в лицо, Пола вздохнула с облегчением: это отвлекло ее от тяжелых мыслей. От сладостей Пола отказалась и тайком взглянула на кузину интересно, уступит ли та соблазну?

Эмили бросила на пирожные тоскливый взгляд, но тоже покачала головой. Пола принялась разливать чай.

– Не думай, что мне всего этого не хотелось, – сказала Эмили. – Очень хотелось. Я бы только и ела шоколадные эклеры, ванильные вафли, но, как видишь, удержалась. И все ради фигуры. И Уинстона. Он хочет видеть меня стройной, так что, когда дело доходит до сладкого, я становлюсь твердой, как скала. Тебе следовало бы мною гордиться, – закончила она смеясь.

– И Уинстону тоже, – улыбнулась Пола. Непринужденная болтовня помогла избавиться от неприятного осадка, оставшегося после встречи с Сарой, и значительно улучшила их настроение. Они заговорили о том, что неплохо бы провести несколько дней вместе в Гонконге, и принялись строить планы.

В какой-то момент Пола сказала:

– Знаешь, Эмили, вы с Шейном правы, наверное, мне и впрямь стоит взять с собой в Австралию Маделину.

– О, я так рада, что ты согласилась с нами, дорогая. Если дела с галантерейными магазинами действительно идут скверно, она окажется очень полезной.

– Да, и к тому же она обрадуется этой поездке, как ты думаешь?

– А кто бы не обрадовался? Такое заманчивое путешествие, и потом, Маделина так предана тебе.

– Верно. Думаю, я поступила правильно, назначив ее своей помощницей. За год она сумела доказать свою незаменимость. – Пола взглянула на часы. – Пять. В Нью-Йорке одиннадцать утра. Попозже позвоню и скажу, чтобы она собиралась. Неделя у нее будет забита делами, так что чем раньше она узнает, тем лучше.

– Если хочешь, можно позвонить отсюда, – предложила Эмили. Она не любила зря терять время.

– Нет-нет, это не обязательно. Позвоню из Фавиоллы. Шесть часов разницы – времени у меня полно.

Эмили кивнула и вдруг выпалила:

– Держу пари, платье на ней было от Гивенчи.

– Точно. Capa всегда умела одеваться со вкусом.

– М-м-м. – Эмили задумалась и, рассеянно глядя вдаль, спросила: – Как ты думаешь, она общается с Джонатаном?

– Понятия не имею.

– Интересно, что с ним, Пола? Где он? – тихо произнесла Эмили, как бы размышляя вслух сама с собой.

– Предпочитаю не знать. Да и говорить о нем, извини, не хочу. Ты прекрасно знаешь, что для меня Джонатан Эйнсли – далеко не самый желанный предмет обсуждения, – резко сказала Пола.

– О, извини, дорогая! – Эмили пожалела, что снова заговорила об этой парочке. Меняя тему, она предложила: – Не пора ли расплатиться и ехать домой, чтобы ты успела позвонить Маделине.

– Едем.

Глава 8

Она была из тех, на кого заглядываются мужчины. Да и женщины тоже. Не то чтобы Маделина О'Ши была так уж красива. Вовсе нет. Но в ней была, как говорят французы, изюминка, нечто такое, что выделяло ее среди других и заставляло восхищенно провожать взглядом.

Сегодняшний вечер не был исключением. Она стояла у дверей универсального магазина «Харт», терпеливо ожидая вызванное по телефону такси. Был четверг, восемь часов, магазин еще был открыт. И всякий, кто входил или выходил, бросал на нее украдкой взгляд, гадая, кто эта женщина, ибо у Маделины был свой стиль и известная царственность в облике.

Высокая и молодая, ростом чуть больше метра семидесяти, она обладала тонкой, гибкой фигурой и длинными красивыми ногами. Густые каштановые волосы обрамляли ее слегка продолговатое лицо и небрежно падали на плечи. Пожалуй, для красавицы она была слишком худощава, но гладкий лоб и высокие, острые, как бритвы, скошенные скулы в сочетании с точеным, аристократическим, немного веснушчатым носом придавали ей породистый вид. У нее были крупные губы, нижняя – слегка полноватая. Очаровательная улыбка придавала лицу лучезарность, но более всего привлекали ее глаза. Большие и широко расставленные, они отличались необычным серым оттенком. Их завораживающая прозрачность оттенялась высокими темными бровями. Это были на редкость умные глаза, в них светилась решительность, порой даже стальная твердость, но угадывалась и готовность рассмеяться, и даже бесшабашность.

У Маделины был хороший вкус, платья на ней всегда сидели отлично. Что бы она ни надела, все ей шло, придавая особый шарм: это мог быть по-особому завязанный шарф, или чуть сдвинутая на бок шляпа, или длинный шелковый восточный пояс, или старинные бусы, подчеркивающие тонкую, изящную шею. Это сочетание присущего только ей шика и прелестной внешности делало Маделину такой неотразимой.

Вечер был жаркий и душный, какие бывают в Нью-Йорке в разгар лета. Люд, толпившийся на Пятой авеню, в надежде поймать такси или в ожидании зеленого света на переходе, выглядел усталым и выжатым как лимон.

Но Маделина О'Ши выделялась на общем фоне. Отлично сшитая кофточка из шелка кремового цвета с простым круглым воротником и рукавами в три четверти точно так же, как прямая юбка из черного шелка, выглядела абсолютно свежей, как утром. Такой была и сама Маделина – элегантная и цветущая, словно никакой жары не было и в помине.

Подъехало такси ярко-вишневого цвета, и Маделина поспешила к нему легкой походкой, явно свидетельствовавшей о том, что в детстве она брала уроки балета. В ее осанке были изящество и грация танцовщицы.

Открыв дверцу, Маделина бросила на сиденье большую фирменную сумку, а потом забралась сама.

– Двадцать Четвертая улица, мисс? – спросил таксист, вливаясь в поток машин на Пятой авеню.

– Да, между Восьмой и Седьмой авеню. Остановитесь где-нибудь посредине квартала, хорошо?

– Как скажете, мисс.

Маделина откинулась на спинку сиденья и положила руки на лакированную черную сумочку. Мысль ее напряженно работала, впрочем, как всегда, независимо от того, где она находилась и что делала.

Начиная с понедельника, после того, как Пола позвонила ей с юга Франции и сказала, что они едут в Австралию вместе, Маделина словно бежала нескончаемую марафонскую дистанцию. Надо было закончить текущие дела, отменить деловые да и личные свидания, назначенные на следующую неделю, продумать, что необходимо сделать в магазине в связи с отъездом, и подумать о том, что из вещей взять с собой в поездку.

В среду утром в Нью-Йорк из Европы прилетела Пола и прямо из аэропорта направилась в магазин. Два дня подряд они работали как бешеные и сделали все что можно, так что завтра будет относительно нормальный рабочий день. А в субботу они отправятся в путь. Вечером она займется бумагами, которыми до отказа набита сумка, а завтра соберет вещи.

«Времени у меня даже с избытком», – с облегчением подумала Маделина и удовлетворенно кивнула сама себе. Она рассеянно выглянула в окно, почти не замечая безвкусной мишуры и убожества Таймс-сквер, где сновали бродяги, наркоманы, торговцы наркотиками, проститутки и переодетые полицейские. Такси прокладывало себе путь среди всей этой суеты, двигаясь в сторону Челси. Маделина думала о предстоящем путешествии на другой конец света.

Сначала они отправятся в Сидней, потом в Мельбурн и, возможно, в Аделаиду, затем возвратятся в Сидней, где и проведут большую часть времени. Из того, что сказала Пола, следовало, что работы у них будет по горло – две-три недели вздохнуть будет некогда. Но это Маделину не беспокоило. С Полой О'Нил они совершенно сработались, с самого начала научившись понимать друг друга; у них была полная совместимость.

Не в первый уже раз Маделина с удивлением подумала, как могло получиться так, что она, бедная ирландская девчонка-католичка с американского Юга, оказалась так похожа на англичанку-аристократку, наследницу одного из крупнейших в мире состояний и известнейшего в деловых кругах магната. Обе они любили работать до изнеможения, обе были наделены неиссякаемой энергией, не упускали ни малейшей детали и умели отлично организовывать свое время. Потому у них все так гладко и получалось. Они никогда не создавали друг другу проблем и всегда работали в одном ритме. Вроде как танцуешь с Фредом Астером или Джином Келли, подумала Маделина и улыбнулась про себя, довольная удачным сравнением.

За год работы личной помощницей Полы Маделина не совершила ни единой ошибки и надеялась не совершить впредь, тем более во время поездки в Австралию. Пола – ключ к ее будущему. Цель Маделины состояла в том, чтобы когда-нибудь стать директором магазина «Харт» в Нью-Йорке, что с помощью Полы было делом достижимым.

Честолюбие и еще раз честолюбие. Недостатка в нем Маделина не испытывала и была только рада этому. Она считала, что это достоинство, а не недостаток. Честолюбие двигало ею, оно сделало ее тем, кем она была сейчас. Иногда отец жаловался, что она слишком честолюбива. Но мать лишь обворожительно улыбалась ему и за его спиной подмигивала Маделине, по-матерински поощряя любые ее шаги.

Вот если бы родители были еще живы. И Кэрри-Энн, которая умерла четырехлетней. И Джо с Лонни. Оба ее брата погибли во Вьетнаме. Ей не хватало их так же, как не хватало маленькой сестренки и родителей. Порой у нее возникало чувство, будто с их смертью она лишилась корней, будто исчезла сама основа ее жизни. У них была дружная семья. При мысли о том, сколько она потеряла за последние годы, сердце у Маделины сжалось от тоски. Но она тут же встряхнулась.

Маделина несколько раз глубоко вздохнула, собирая волю в кулак и гоня прочь тяжелые чувства. Она научилась этому за прошедшие четыре года – после того как похоронила отца. Видя его в гробу, она в последний раз отдалась щемящему чувству одиночества, вполне осознавая, что теперь у нее нет семьи, если не считать тети Агнессы, сестры отца, которая жила где-то в Калифорнии и которую она едва знала.

Такси остановилось у приюта Жанны д'Арк. Маделина взяла у таксиста квитанцию, подхватила сумку, вышла и быстро взбежала по ступенькам.

Едва войдя, она ощутила приятное чувство покоя.

Это место было таким знакомым, таким теплым. Она прожила здесь три года после приезда в Нью-Йорк и все еще считала его своим домом, хотя теперь у нее была квартира в районе Восточных Восьмидесятых улиц.

Она пересекла маленький холл и повернула направо, в сторону служебных помещений.

– Добрый день, сестра Мерид, – обратилась Маделина к монахине, которая дежурила сегодня. – Как поживаете?

– А, Маделина, рада видеть тебя. У меня все в порядке, спасибо. – В голосе сестры слышался легкий ирландский акцент. Круглые щеки ее покраснели от удовольствия. Когда Маделина жила здесь, сестра Мерид очень ее любила и доныне всегда рада была встрече с этой юной очаровательной особой, которая делала честь своим родителям – упокой Господь их душу, – являя собой прекрасный образец хорошего католического воспитания.

– Мы условились встретиться с сестрой Броной, – сказала Маделина с улыбкой и поставила на конторку громоздкую сумку, вынув из нее предварительно пакет в подарочной упаковке. – Можно ее здесь оставить?

– Ну разумеется, Маделина. Сестра Брона сказала, чтобы ты прошла в сад. Она сейчас придет туда. Я дам ей знать, что ты приехала. – Сестра Мерид широко улыбнулась и взялась за трубку.

– Спасибо, сестра, – негромко проговорила Маделина, направляясь к маленькому, похожему на спичечный коробок лифту, который должен был поднять ее на пятый этаж, откуда лестница вела на крышу здания.

К ее удивлению, сад на крыше оказался пустым.

Обычно в такие летние вечера сюда приходили девушки, живущие в приюте, поболтать друг с другом и сестрами, выпить вина или сока, почитать книгу или просто посидеть в одиночестве.

Это было славное местечко. С решетчатых панелей свисала виноградная лоза, вился плющ, в оранжерее цвели красная и розовая герань и бегония. Сестры выращивали здесь также овощи. Повсюду стояли столики и стулья, словом, атмосфера располагала к общению.

Маделина остановилась у статуи святой Девы. Как всегда летом, вокруг была масса цветов, и она вспомнила, как ухаживала за ними, когда жила здесь. Это место казалось ей оазисом, чудесным зеленым островком среди бетона Манхэттена. Оно мгновенно приводило ее в хорошее расположение духа, целило.

Пройдя дальше, Маделина выбрала столик, положила на него сумочку и подарок и села лицом к верхней части города. Прямо впереди возвышались громады Эмпайр стейт билдинга и небоскреб фирмы «Крайслер», пониже – не столь знаменитые небоскребы, еще ниже – беспорядочно разбросанные крыши и дымовые трубы Челси.

Уже сгущались сумерки. Лавандовые тона неба постепенно уступали место чернильно-кобальтовым. Два гигантских небоскреба осветились, но во всем своем величии они предстанут позже, когда совсем станет темно. Тогда они ярко вспыхнут на фоне черного бархата неба. При виде такой панорамы у Маделины всегда перехватывало дыхание от восторга.

Когда Маделина жила здесь, она любила выходить в сад даже зимой. Закутавшись потеплее, она находила укромный уголок и часами с восхищением любовалась этой уникальной мощью и красотой.

Элегантная конусообразная башня «Крайслера» была выполнена в стиле арт-деко, в окраске ее преобладали желто-золотистые тона, что подчеркивало чистоту и четкость линий. Эмпайр менял цвета в зависимости от времени года и по праздникам. На День Благодарения два яруса и возвышающаяся над ними башня представляли собою море янтарных, золотых и оранжевых огней, на Рождество – зеленых и красных. На еврейские праздники они сменялись голубыми и белыми, на Пасху – желтыми, на день святого Патрика – зелеными, а в День Независимости – красными, белыми и голубыми. Пожалуй, «Крайслер» был красивее, но, когда Эмпайр светился всеми цветами радуги, от него нельзя было глаз оторвать.

– Добрый вечер, Маделина. – К столу неслышно приблизилась с двумя стаканами вина сестра Брона.

Маделина вскочила.

– Добрый вечер. – Улыбаясь, она бросилась навстречу сестре, взяла протянутый стакан, и женщины обменялись теплым рукопожатием.

– Отлично выглядишь. – Сестра Брона вглядывалась в Маделину в сгущающихся сумерках.

– Спасибо. Я и чувствую себя хорошо.

Они чокнулись и пригубили вино.

– Это вам, сестра, – через некоторое время сказала Маделина и подтолкнула подарок поближе к собеседнице.

– Мне? – Прикрытые очками глаза сестры Броны весело сверкнули, а лицо расплылось в улыбке.

– Я и пришла поэтому – передать подарок и попрощаться. К сожалению, мне не удастся быть на вашем прощальном вечере на следующей неделе. Я уезжаю в Австралию.

– В Австралию? Боже мой, в такую даль. Но ты, наверное, рада этой поездке. Жаль, что тебя не будет на вечере, твое отсутствие будет чувствоваться, как и всегда, когда тебе не удавалось прийти на наши маленькие посиделки. Спасибо за подарок, как мило, что ты обо мне вспомнила. Можно открыть?

– Разумеется, – засмеялась Маделина. Ей было очень приятно, что сестра Брона так по-детски обрадовалась этому маленькому знаку внимания.

Сестра Брона развязала желтую ленту, развернула обертку и открыла небольшой, серебристого цвета картонный ящик с этикеткой «Харт». В нем, покрытые несколькими слоями оберточной бумаги, лежали три несессера разного размера из темно-синего шелка со светло-голубой отделкой.

– Какая красота! – воскликнула сестра Брона, вынимая один из несессеров и вертя его в руках. Когда она открыла молнию и заглянула внутрь, ее маленькое птичье личико осветилось радостной улыбкой, и она порывисто схватила Маделину за руку.

– Огромное спасибо, это как раз то, что мне нужно.

– Ну и слава Богу. Мне хотелось выбрать что-нибудь красивое и одновременно полезное. – Маделина улыбнулась. – Я ведь вас знаю. Вы такая практичная. Во всяком случае, это вам пригодится в путешествиях. – Маделина покрутила в руках бокал с вином. – А когда вы уезжаете в Рим?

– Десятого сентября, но я уже сейчас волнуюсь. В тамошнем приюте не так-то легко работать. Он расположен недалеко от Ватикана, а это для меня огромная радость – быть поближе к Священному престолу – У сестры Броны разгорелись глаза и щеки. – Должна признаться тебе, Маделина, что с тех пор как сестра Мария-Тереза решила, что я должна ехать, я места себе не нахожу от волнения.

Маделина кивнула.

– Понятно. Только всем здесь, включая и меня, будет вас не хватать.

– И мне тебя будет не хватать, дорогая. И тебя, и других девушек, которые когда-то здесь жили, и новых, что живут сейчас, и сестер.

Наступило краткое молчание. В глазах сестры Броны мелькнула печаль, они увлажнились, но она тут же поспешно откашлялась, выпрямилась и пригладила воротничок белой блузы.

– Расскажи мне о своей поездке в Австралию. Это ведь получилось неожиданно?

– Да, совершенно неожиданно. Я отправляюсь со своей начальницей, Полой О'Нил. В субботу мы вылетаем в Лос-Анджелес и проведем там ночь. Она считает, что так мы меньше устанем, чем если бы летели без пересадки. А в десять вечера в воскресенье самолет на Сидней.

– И как долго вас не будет?

– Две-три недели, а то и месяц. Возможно, Пола попросит меня там задержаться, чтобы довести дела до конца. Мы отправляемся, чтобы посмотреть, как торгуют фирменные галантерейные магазины в отелях. Пола считает, что не лучшим образом. Управляющая больна, а ее заместитель впадает то в панику, то в эйфорию.

– Ты хорошо себя показала у «Харт», Маделина, я горжусь тобой.

– Спасибо. Как вы знаете, я дорожу своей карьерой… – Маделина умолкла и опустила глаза. Затем она вновь заговорила, на сей раз тихо и задумчиво. – К тому же, когда много работаешь, легче справляться с личными проблемами, как бы забываешь об утратах… – Голос ее неожиданно осекся.

Сестра наклонилась к Маделине и мягко накрыла ее руки своими.

– Да, я понимаю. Но ведь у тебя, дитя мое, есть еще вера. Никогда не забывай, что Господу виднее и что он никогда не возлагает на плечи человека непосильную ношу.

– Да-да, вы мне часто говорили это. – Маделина крепко сжала руку сестры Броны. Они опять помолчали. Подняв голову и робко улыбаясь, Маделина глядела в преданные, добрые глаза этой пожилой женщины, которая так много для нее сделала.

– Я не могла не попрощаться с вами, сестра Брона. Я должна от всего сердца поблагодарить вас за то, что вы помогли мне справиться с несчастьями и болью, за то, что так гостеприимно встретили меня. Вы вселили в меня мужество.

– Ну что ты, Маделина. Ты преувеличиваешь, – перебила ее сестра. – Мужества у тебя и так хватало, ты родилась с ним. И сейчас хватает. И всегда будет хватать. Если я что и сделала для тебя, то только одно: убедила, что оно есть, помогла понять, что нужно лишь заглянуть внутрь себя и найти там все, что нужно.

– Может быть. И все равно я никогда не найду слов, чтобы выразить мою благодарность за все, что вы для меня сделали. И за все, чему научили, что открыли – особенно во мне самой.

– Ты всегда так много для меня значила, родная, – мягко сказала сестра Брона. – Если бы я не избрала этот путь, не посвятила себя служению Богу, если бы вышла замуж и имела детей, о лучшей дочери я бы не мечтала.

– О, сестра Брона, вы такая добрая, спасибо огромное-преогромное. – Маделина почувствовала острый прилив чувств и едва не расплакалась, но быстро смахнула с ресниц подступившие слезы. Только теперь стало по-настоящему понятно, как ей будет не хватать сестры Броны.

– Ваша вера в меня так мне необходима, не меньше, чем мамина в свое время, – сказала Маделина. – Она вдохновляла меня точно так же, как вы. И я никогда вас не подведу.

Бледное лицо сестры Броны расплылось в широкой улыбке. Медленно, подчеркивая каждое слово, она произнесла:

– Главное, чтобы ты не подвела себя, Маделина.

Глава 9

Машина долго тащилась от приюта Жанны Д'Арк до Восточной Восемьдесят Четвертой улицы. Добравшись наконец до дома, Маделина впервые за день почувствовала, какой душный и влажный был воздух.

– Привет, Алекс, – улыбнулась она привратнику, которой помог ей выйти из такси.

Тот вежливо поклонился ей и с восхищением проводил взглядом. Маделина своим обычным пружинистым шагом пересекла тротуар, направляясь к подъезду. Она не дала привратнику открыть дверь, вихрем, едва касаясь мраморного пола, пролетела через холл, взяла почту, вбежала в лифт и поднялась на семнадцатый этаж. Вставляя ключ в замок, она услышала, что в квартире надрывается, нарушая тишину пустого помещения, телефон.

Поспешно включив свет в крохотной прихожей, Маделина бросила вещи на пол и поспешила к ближайшему аппарату. Он стоял на столике в гостиной со светло-желтыми обоями, выходившей прямо в прихожую.

– Алло, – Маделина схватила трубку, но было уже поздно. Раздавались короткие гудки.

Ладно, подумала она, если надо, перезвонят. Тут она заколебалась и, пожав изящными плечами, снова повернулась к аппарату. А что, если это Пола? Может, в последний момент что-нибудь понадобилось? Маделина потянулась к трубке. Впрочем, сомнительно. Ведь уже почти десять вечера. Она решила не звонить начальнице в ее апартаменты на Пятой авеню. Совершенно ни к чему ее беспокоить, к тому же в первые дни по приезде в Нью-Йорк Пола всегда ложится рано, чтобы справиться с разницей во времени.

Маделина вздрогнула, почувствовав, как холодно в квартире. Весь день кондиционер работал на полную мощь, и сейчас здесь было, как в холодильнике. Но ничего, скоро она обвыкнется, а прохлада в любом случае лучше липкого, загазованного воздуха нью-йоркских улиц.

Она пошла в прихожую подобрать брошенные вещи, вернулась в гостиную, села на обитый бархатом диван и принялась просматривать почту. Ничего важного. Отложив письма на маленький столик, Маделина прошла в спальню переодеться.

Минуту спустя, накинув длинный домашний халат, босая, она прошлепала в кухню приготовить себе легкий ужин. Потом нужно будет заняться бумагами, которые она принесла с собой из магазина.

Кухня в ее небольшой квартире была длинная и узкая и напоминала спасательную лодку на корабле, вроде той, что Маделина видела год назад. Именно поэтому она выкрасила стены в голубой цвет, перебиваемый тут и там белыми и красными пятнами. Стены были украшены морскими пейзажами и изображениями кораблей от китобойных судов XIX века до океанских лайнеров и суперсовременных яхт. Все картины были обрамлены медью. Медными были и другие предметы: над плитой и раковиной поблескивала кухонная утварь.

В углу у окна стоял откидывающийся стол и два складных стула – идеальное место, чтобы перехватить что-нибудь на скорую руку. На подоконнике – горшок с кактусами. У кухоньки был веселый привлекательный вид, что объяснялось не столько материальными вложениями, сколько вкусом хозяйки.

Взгляд Маделины упал на один из морских пейзажей, и она улыбнулась про себя, вспомнив свою приятельницу Пэтси Смит. Пэтси была из Бостона. Одно время они вместе жили в приюте. Однажды Пэтси – это было два года назад – пригласила ее на День Независимости в родительский летний дом в Нантакете. Четыре праздничных дня они провели на яхте. Маделина пришла в совершенный восторг. Ничего подобного она прежде не испытывала – море и яхты пришлись ей по душе.

Надо бы как-нибудь повторить, подумала она, доставая из холодильника еду.

Зазвонил телефон.

– Да?

– Ну, наконец-то ты дома.

– А, Джек, привет. Видишь ли…

– Ты отменила наше свидание, сказав, что тебе нужно работать, – грубо перебил он ее. В его звучном, красивом голосе отчетливо ощущался металл. – Но дома тебя, детка, не было, я звоню весь вечер.

Маделину передернуло от этого прокурорского тона. Какое право он имеет выслеживать ее? Однако же, глубоко вздохнув, она не дала волю чувствам и ровно ответила:

– Мне надо было съездить в приют. Повидаться с сестрой Броной.

– Что ж, вполне удобная отговорка.

– Это не отговорка. И прошу тебя, Джек, не надо этого тона. Мне он совершенно не нравится.

– Но не думаешь же ты, что я поверю, будто ты действительно была там? Навещала монахиню? – Он хрипло рассмеялся. – Слушай, милая…

– Я не лгунья, – перебила его Маделина, кипя от возмущения. – И не люблю, когда меня так называют.

Джек пропустил это замечание мимо ушей.

– Отчего бы тебе не сказать правду? С кем ты была сегодня вечером?

– С сестрой Броной. – Чтобы успокоиться, Маделина сильно сжала трубку. Терпение ее иссякло, она вот-вот готова была взорваться.

Джек снова рассмеялся, не скрывая иронии.

– Ну, конечно, сестра Брона! Слушай, детка, не строй из себя святую. Ведь это я, Джек. Твой любовник. Твой грандиозный мужчина. Но единственный ли? Вот в чем вопрос?

Тут она поняла, что Джек не просто выпил, а совершенно пьян. Хоть язык у него не заплетался, признаки были налицо. В последнее время он сделался насмешлив, занудлив и подозрителен. И все его недостатки сразу вылезли наружу. К тому же ему доставляло удовольствие ловить ее на слове. А Маделину это бесило. Пил Джек сильно. Относительно недавно она поняла, что с ним надо быть потверже, и, если усвоить менторский тон школьной учительницы, можно взять над ним верх. Но Маделина не хотела брать верх над Джеком. Она хотела равного содружества, в котором никто не командует.

– Спокойной ночи, Джек, – ровно и холодно сказала она. – Пойди проспись. Я позвоню тебе утром.

На другой стороне провода повисло молчание. Маделина слышала его частое дыхание. Казалось, Джек боится, что она вот-вот повесит трубку.

– Спокойной ночи, – произнесла Маделина с металлом в голосе.

– Эй, минуту, не вешай трубку. Может, поужинаем завтра? Просто небольшой, тихий ужин вдвоем. У меня. Или у тебя. Или где-нибудь поблизости от тебя. Скажи да, дорогая, – умоляюще произнес Джек. Вся агрессивность его мигом исчезла, теперь голос его звучал скорее покаянно.

– Но ты же знаешь, что это невозможно. Я же говорила тебе, что в пятницу мне надо собраться. Если ты позабыл, напомню: в субботу утром я улетаю в Австралию.

– Ну конечно! Как же иначе! Я все время забываю, что ты у нас маленькая карьеристка, душой и телом преданная только работе. Или лучше сказать – большая карьеристка? Это больше подойдет? Ну разумеется, большая карьеристка. Большая работа. Большие амбиции. Но будь любезна, скажи мне одну вещь, детка: холодными ночами тебе от работы становится теплее? – Джек коротко рассмеялся. – Сомнительно. Тебе не нужна большая карьера, девочка. Тебе нужен грандиозный мужчина. Вроде меня. Слушай, у меня отличная идея. Может, я приеду к тебе прямо сейчас и…

– Ты слишком много выпил, Джек Миллер! Ты пьянее скунса, облизывающего пустой бочонок из-под виски, – закричала Маделина, невольно переходя на южный жаргон, что с ней случалось, лишь когда ее сильно разозлят. – Отправляйся в постель! – яростно повторила она. – Утром я тебе позвоню. – И хоть внутри у нее все горело от возмущения, она заставила себя спокойно повесить трубку. Унизительно было вести такие разговоры.

Он отвратительно обращается со мной в последнее время, размышляла Маделина, открывая буфет и вынимая небольшое металлическое сито. Она сердито бросила туда листья салата и повернула кран.

Мрачно глядя на стену, она никак не могла отогнать мысли о Джеке Миллере.

Это же полное ничтожество. А я – еще большее ничтожество, иначе не продолжала бы встречаться с ним. Я же не вчера поняла, что ничего у нас не получится. Терпеть не могу его командирский тон, его обвинения, его пьяные сцены. Тем более что повода для них нет.

Она рассеянно провела рукой по волосам. Ведь он буквально выводит меня из себя. Почему я должна это терпеть?

Она вытащила из ящика остро наточенный кухонный нож, но отложила его в сторону. Руки так дрожали, что недолго и порезаться.

Прислонившись к раковине, Маделина немного постояла, стараясь успокоиться.

«Между нами все кончено».

Лишь только эта внезапная мысль пронзила ее как стрела, попавшая в цель, напряжение спало. Руки успокоились.

Все правильно. Все прошло, ничего не осталось. По крайней мере для нее. Даже желание было не таким сильным, как прежде. Своим отвратительным поведением он все больше отталкивал ее от себя. «Вот вернусь из Австралии и порву с ним, – решила Маделина. – У меня есть своя жизнь. Нельзя, как наседка, опекать Джека Миллера. А ведь именно этим я и занимаюсь неустанно. Нет, лучше объясниться завтра. Так и ему будет легче. Зачем ждать возвращения. А чего это я так стараюсь облегчить жизнь этому шалопаю? Мне-то он пляски устраивает по высшему разряду и не церемонится».

Маделина устало вздохнула. Похоже, Джеку хотелось наказать ее за что-то. Или, может не ее? А себя? Последние несколько месяцев он сидел без работы, и безделье на него плохо действовало. Когда он работал, то был совсем другим человеком. Цельным. Сильным. Он не таскался с приятелями по барам, вообще не прикасался к спиртному.

«Бедняга Джек, – подумала Маделина, чувствуя, как злость ее улетучивается. – Ему так много дано. Красота, обаяние, талант, даже блеск. Но он все растранжирил, утопил на дне бутылки». Его пристрастие к спиртному – вот что всегда беспокоило ее; и именно это стало между ними. Разумеется, когда кризис проходил, Джек каялся, извинялся, но заноза вонзалась все глубже.

В какой-то момент Маделина поняла, что больше всего Джек нуждается в ее сочувствии. Бродвейский актер, ставший почти звездой, он мог творить на сцене чудеса, когда брался за дело всерьез. Впоследствии он завоевал Голливуд и голубой экран. Выигрышная внешность, золотистые волосы, невинная голубизна глаз делали его потрясающе фотогеничным. Он обладал притягательностью кинозвезды и мог стать вторым Полом Ньюменом – по крайней мере так говорили о нем коллеги. Так почему же он им не стал? – всегда хотелось спросить их Маделине, но она так и не задала этого вопроса. Да, друзья восхищались Джеком Миллером. Это актер актеров, говорили они. Уровня Аль Пачино и Джека Николсона. Но, с ее точки зрения, ему чего-то не хватало, что-то с самого начала пошло вкось. Может быть, характера?

Да, Джеку не хватало энергии и, уж безусловно, честолюбия. Не потому ли он так наскакивал на Маделину, обвиняя в тщеславии, которого у нее хоть отбавляй и которого он лишен начисто. Возможно, когда-нибудь оно и было, но теперь нет.

Маделина понимающе усмехнулась. Джеку не нравилось, что она делает карьеру, потому что в душе он – самец-шовинист. Не прямо, но в свойственной ему уклончивой манере он не раз давал ей это понять. Разве не так?

Взяв нож, Маделина начала резать помидор. Руки больше не тряслись.

Съев куриный салат, Маделина выпила в гостиной чашку холодного чая с лимоном. По телевизору показывали какой-то дурацкий фильм, картинки мелькали, минуя ее сознание.

Откинувшись на подушки, Маделина с радостью почувствовала, как поднимается у нее настроение. Вернулась легкость. Наверное, все дело в том, что она решила положить конец своим отношениям с Джеком Миллером.

Впрочем, решение это далось Маделине нелегко. Оно зрело в ней давно, да только все храбрости не хватало.

Что же, интересно, ее удерживало? Неужели только боязнь одиночества?

Пэтси Смит уехала в Бостон, а других сколько-нибудь близких друзей в Нью-Йорке у Маделины не было. К тому же, она слишком много работала, так что у нее времени не оставалось на то, чтобы наладить дружбу с теми немногими женщинами, которым она симпатизировала.

Иное дело Джек.

Поскольку он работал в театре, свободное время у него начиналось после десяти вечера, с закрытием занавеса. Так что режим их жизни совпадал почти идеально.

Несколько раз в неделю она задерживалась в магазине или брала бумаги домой и допоздна работала, а потом, в одиннадцать, они шли поужинать к «Джо Алену» или «Сарди». Иногда он приходил к ней после спектакля, она готовила ужин, и он оставался на ночь. А воскресенья они обычно проводили у него дома, на Восточной Семьдесят девятой улице.

Когда же Джек не был занят в спектакле, вот как сейчас, он хотел проводить с ней все вечера, как бы много дел у нее ни было. Но это было невозможно. Работа всегда стояла для Маделины на первом месте, с этого ее было не сбить. Тут и начались у них нелады. Сам Джек отдавался творчеству полностью, в нем была вся его жизнь. Но что работа и для Маделины значит не меньше, чем для него, он, похоже, понять не мог.

Познакомила их Пэтси. Было это два года назад, и за это время Маделина по-настоящему полюбила Джека. Он стал самым близким ей человеком в Нью-Йорке. Она привыкла к нему как к родному и, наверное, поэтому оставалась с ним несмотря ни на что, хотя внутренний голос подсказывал ей, что пора кончать.

«Как к родному», – мысленно повторила она и, резко повернувшись, посмотрела на цветную фотографию на дальнем конце стола. Семья… Тут все они: братья Джо и Лонни, она сама, крохотная Кэрри-Энн у нее на коленях, родители. На лицах светятся радость и любовь. Им понравился бы Джек Миллер, такой веселый и симпатичный. Да так оно и было. Но в качестве его возлюбленного они бы его не одобрили.

Родители, да и все остальные в семье, души в Маделине не чаяли и пророчили ей замечательное будущее, особенно мать. «Ты всем им покажешь, деточка, – повторяла она мелодично с сохранившимся до конца жизни ирландским акцентом. – Ты умница, Мэдди, любимица богов. Это уж точно. Золотая девочка».

Маделина замерла. В комнате и впрямь раздавались их голоса – явно, отчетливо. Вот Джо, Лонни, Кэрри-Энн, мама, папа…

Все они умерли, но чувство общности с ними не ушло.

Каждый из них оставил в ней частицу себя. Ими было полно ее сердце, они были всегда с нею. Она очень дорожила своими воспоминаниями, память была мощным источником ее силы.

Какое-то время Маделина находилась словно в трансе, погрузившись глубоко в прошлое. Затем, стряхнув оцепенение, поднялась с дивана. Выключила телевизор, принесла гитару и снова уселась.

Поджав под себя босые ноги, Маделина взяла несколько аккордов, настроила инструмент и стала потихоньку наигрывать, думая о семье, восстанавливая в памяти живые образы ушедшего времени, когда все они были вместе. Каждый из них был очень музыкален, и много чудесных вечеров провели они за игрой на различных инструментах или пением.

Сначала тихо, почти беззвучно Маделина принялась напевать старую народную балладу которую они, бывало, пели с братьями. Потом, захваченная ею, найдя нужный тон и ритм, запела во весь голос, звенящий и чистый:

Глава 10

Она появилась в Нью-Йорке, принеся на своих подошвах пыль дорог Кентукки.

Это было осенью 1977 года, когда ей исполнилось двадцать три. Пожалуй, лишь своеобразным чувством юмора можно объяснить то, что она называла себя «просто бедной деревенской девчонкой и неучем». Ни тем, ни другим она не была.

Полное ее имя было Маделина Мэри Элизабет О'Ши. Она родилась в июле 1954 года неподалеку от Лексингтона, со всех сторон окруженного зелеными полями.

Первая дочь Фионы и Джо О'Ши, она с самого появления своего на свет сделалась всеобщей любимицей. У нее были два брата, Джозеф Фрэнсис Ксавье-младший, названный так в честь отца, одиннадцати лет, и семилетний Лонни Майкл Пол. Оба мальчика обожали свою очаровательную сестренку и пронесли эту любовь через всю свою трагическую короткую жизнь.

В детстве все баловали ее, и только чудом Маделина не выросла изнеженной, вконец испорченной барышней. А может, дело было в ее сильном характере и добром сердце.

Ее отец, выходец из Ирландии, был американцем в третьем поколении и кентуккцем до мозга костей, а мать, тоже ирландка, переехала в Америку лишь в 1940 году, когда ей было семнадцать. Старшие братья и сестра пристроили Фиону Куин к кузенам в Лексингтон, подальше от европейской войны.

– Меня оторвали от родных корней, – говорила она, но при этом ее зеленые глаза весело улыбались. Она, безусловно, была рада новому обществу родственников и их друзей.

В 1940 году Джо О'Ши было двадцать три года. Получив инженерное образование, он работал на фабрике у отца. Лучшим другом его был Лайм Куин, двоюродный брат Фионы. В его доме они и познакомились. Джо сразу же влюбился в высокую жизнерадостную девушку. У нее было очаровательное личико, а такой привлекательной улыбки Джо никогда прежде не видел. Они начали встречаться и вскоре, к несказанной радости Джо, выяснилось, что Фиона к нему тоже неравнодушна. В 1941 году они поженились.

Проведя медовый месяц в Луисвилле, они осели в Лексингтоне, и в 1943 году, буквально за несколько недель до того, как Джо отправился в Англию на европейский театр военных действий, родился их первенец.

Поначалу Джо служил в первой пехотной дивизии армии США, базировавшейся в Англии. Затем его часть была придана войсками, которые форсировали Ла-Манш и 6 июля 1944 года высадились в Нормандии. Ему повезло – и в этой, и в других наступательных операциях союзников он остался цел и невредим и в 1945 году благополучно возвратился домой с орденом «Пурпурное сердце» на груди.

Джо вернулся на маленькую фирму отца, и постепенно семейная жизнь вошла в обычную колею. В 1947 году родился Лонни, еще через семь лет Мэдди. После этого Фиона и Джо решили, что детей у них больше не будет. Надо было воспитать лихую троицу. Больше всего им хотелось дать детям университетское образование. Отец ушел на пенсию, семейное дело унаследовал Джо, справлялся с ним весьма неплохо. Бедными их нельзя было назвать, но и богачами они тоже не были. «Жить можно, – говаривал Джо и тут же добавлял: – Но ликовать причин нет».

Джо О'Ши был хорошим отцом и мужем, Фиона – нежной и ласковой женой и матерью, донельзя гордой своими детьми. Их семью, где были все по-настоящему преданы друг другу, можно было назвать счастливой.

Юные Джо, Лонни и Мэдди были неразлучны. «Кошмарная троица», – говаривала Фиона.

Маделина, настоящий сорванец в детстве, ни в чем не хотела отставать от братьев: она плавала, ходила с ними на рыбалку, охотилась, лазала по горам и никогда не хныкала.

Любимым ее развлечением была верховая езда, в которой она преуспела. Привязавшись к лошадям еще в раннем детстве, она бралась за любую работу на конных заводах Лексингтона, где выводили чистокровных жеребцов и где время от времени подрабатывал ее отец. Она обожала лошадей и понимала в них толк. Подобно отцу и братьям, Маделина увлекалась бегами и больше всего любила ездить с ними на дерби в Луисвилл. Никто не радовался больше Мэдди, когда выигрывал их фаворит.

С младых ногтей Мэдди привыкла во всем тянуться за братьями, а они, гордясь ее красотой, умом, независимостью и храбростью, всячески поддерживали ее. Но мать только качала головой, видя, как дочь, облаченная в джинсы и грубую рабочую рубаху, участвует в мальчишеских играх. Она пыталась научить ее манерам, более приличествующим юной девушке.

– И что только из тебя выйдет, Мэдди О'Ши? – сокрушенно вопрошала Фиона. – Посмотри ты на себя. Мальчишка-конюх да и только. То ли дело твои подружки – такие славные, в чистеньких платьицах. А на тебя, девочка, никто из молодых людей и не взглянет. Чего бы мне это ни стоило, но я отдам тебя в танцевальный класс мисс Сью Элен. Там хотя бы тебя научат хорошим манерам. Попомни мои слова, Мэдди О'Ши, уж это я точно сделаю.

Мэдди в ответ только смеялась и встряхивала гривой каштановых волос, ибо это была старая угроза. Она бросалась матери на шею, обещала, что исправится, а потом они усаживались на кухне за чашкой горячего шоколада и подолгу болтали. Не было друзей ближе и вернее, чем они.

В конце концов, чтобы порадовать мать, Маделина поступила-таки в танцевальный класс мисс Сью Элен в Лексингтоне. Оказалось, что у нее большие способности. Маделине нравились занятия, и она, быстро научившись легко и изящно двигаться, обрела ту грацию, которая осталась с ней навсегда.

Позднее, оглядываясь назад, Маделина всегда с удовольствием вспоминала детство. Мать дала им довольно строгое католическое воспитание, отца тоже либералом нельзя было назвать. На долю детей выпадало немало работы по дому, и все же детство осталось счастливейшей порой ее жизни, началом всех начал.

С изумлением обнаружив, что она снова беременна, Фиона в конце 1964 года, когда ей был уже сорок один, родила девочку. Назвали ее Кэрри-Энн.

Младшая дочь появилась в семье, что называется, нежданно-негаданно, она сделалась всеобщей любимицей, и крестины превратились в настоящий праздник. Единственное, что омрачало этот праздник, была предстоящая отправка Джо-младшего во Вьетнам. Он был рядовым американской армии. Ему только что исполнилось двадцать два.

Бывает, что беды приходят одна за другой, страшно и неотвратимо. Именно так случилось с семьей О'Ши.

Джо-младший был убит в Дананге в 1966 году, ровно через год после отправки в Индокитай. Лонни, который тоже воевал во Вьетнаме в частях морской пехоты, погиб в 1968 году во время наступательной операции. Ему был двадцать один год.

Затем, ко всеобщему горю, умерла от осложнений, вызванных тонзиллитом, маленькая Кэрри-Энн. Ей не было и пяти.

Потрясенные этими ужасными ударами судьбы, обрушившимися на них в течение каких-то пяти лет, содрогаясь от боли и страданий, Фиона, Джо и Мэдди еще больше сплотились. Каждая новая утрата казалась им страшнее предыдущей, муки – непереносимыми.

Фиону несчастья совершенно подкосили. И все же, нуждаясь в оставшемся ребенке более, чем когда-либо раньше, именно она настояла, чтобы Маделина, когда ей исполнилось восемнадцать, поступила в университет Игнатия Лойолы в Новом Орлеане.

Маделина выбрала его еще несколько лет назад. Родителям тоже понравился небольшой иезуитский колледж. Но Маделине так не хотелось оставлять их, особенно мать, которая остро нуждалась в ней, что она готова была отказаться от своих планов.

Но Фиона и слышать ничего не хотела – ведь осуществлялась ее давняя мечта о дочери-студентке. К тому времени она уже знала, что у нее рак, но они с Джо тщательно скрывали это страшное известие от дочери.

Однако через четыре года, когда конец ее был близок, она настолько ослабела, что таить страшный диагноз от Мэдди не было уже никакой возможности. Последний курс в колледже Маделина не столько училась, сколько старалась справиться с новой обрушившейся на нее бедой. Единственным, что поддерживало в ней силы в это ужасное время, было желание не разочаровать маму.

Фиона дожила до выпускных экзаменов дочери, которая окончила колледж со степенью бакалавра в области менеджмента. Два месяца спустя она умерла. Это было летом 1976 года.

«Смерть Кэрри-Энн стала последним гвоздем в гроб твоей мамы» – всю зиму повторял Джо, и в конце концов слова его стали чем-то вроде причитания.

Порой он часами сидел на одном месте, смотрел на Мэдди, а потом со слезами на глазах вопрошал:

– Неужели моей стране не хватило одного сына? Почему взяли Лонни? За что? – И не давая Мэдди сказать ни слова, он продолжал с горечью и злостью: – Да ни за что, вот что я тебе скажу, Мэдди. Джо-младший и Лонни погибли ни за что.

В таких случаях Маделина брала отца за руку пытаясь как-то утешить его, но ответить ему да и самой себе ничего не могла. Подобно большинству американцев, она весьма смутно представляла суть вьетнамской войны.

Закончив колледж, Маделина получила работу в универсальном магазине «Шилито» в Лексингтоне.

Несмотря на мальчишеские замашки в детстве, она, став девушкой, полюбила красивую одежду и обнаружила, что в том, что касается моды, у нее неплохое чутье. Ей нравилась работа в торговле, и, поступая в колледж, она решила посвятить себя этому делу.

Работа в отделе маркетинга универмага «Шилито» показалась интересной и увлекательной. Теперь ее время делилось между работой, которой она отдалась со всем пылом, и домом, где они теперь жили вдвоем с отцом.

С начала 1977 года он все больше беспокоил ее. После смерти жены Джо совершенно замкнулся, его охватила апатия. В отличие от Фионы, он не находил опоры в религии. Он неустанно повторял, что сыновья его погибли ни за что, и нередко Мэдди видела, как взгляд его надолго упирается в их фотографии на камине в гостиной. Глаза Джо в эти моменты заполняла тоска, а лицо становилось безжизненным.

У Мэдди сердце разрывалось от жалости к отцу, и она делала все возможное, чтобы встряхнуть его, убедить, что у него еще есть ради чего жить на свете. Но безуспешно.

К весне от веселого видного мужчины, каким всегда был Джо, осталась только тень, и, когда он в мае внезапно скончался от разрыва сердца, Мэдди, оплакивая его, поняла, что внутренне уже готова была к такому исходу. Похоже, он хотел смерти, хотел побыстрее уйти в иной мир, где ждала его Фиона.

Похоронив отца, Маделина принялась разбираться в семейных делах. Джо оставил их в полном порядке, так что трудностей у нее не возникло.

Небольшая строительная компания Джо переживала тогда не лучшие времена, но тем не менее Маделине удалось продать материалы и оборудование Питу Эндрюсу, правой руке отца. Пит, как и несколько старых служащих, не хотели, чтобы дело прекратилось со смертью владельца. Помимо этого, как ни печально, Маделине пришлось продать дом, в котором она выросла, вместе с большей частью обстановки и переехать в Лексингтон, где она сняла квартиру.

Прошло еще немного времени, и Маделине стало ясно, что жить в Лексингтоне ей трудно. Как ни любила она эти края, ставшие частью ее существа, каждый прожитый день давался с болью. Куда бы она ни пошла, на что бы ни посмотрела, перед глазами вставали лица родных: отца, матери, Кэрри-Энн, Джо-младшего, Лонни. Маделина тосковала по ним и по прошлому.

Смерть отца заставила ее с новой силой ощутить утраты. Она поняла, что пора уезжать. Может, когда-нибудь она вернется, и воспоминания о былом не причинят ей боли. Но сейчас следовало поставить преграду между собою и родными местами. Рана была слишком свежей и болела слишком сильно, нервы – слишком оголены, чтобы она могла найти утешение в воспоминаниях.

Должно было пройти время, чтобы боль утихла и чтобы память принесла в душу мир и покой.

Маделина решила перебраться на север, в Нью-Йорк, и начать там новую жизнь.

Это был смелый поступок.

Работы у нее не было, как не было знакомых и связей. Правда, крыша над головой в Нью-Йорке нашлась. Об этом она позаботилась еще до отъезда из Лексингтона.

Просветительский монашеский орден Божественного Провидения из Кентукки, одно из первых учреждений такого рода в Америке, основал в Нью-Йорке свой филиал. Там за символическую плату сдавались комнаты молодым католичкам со всего света.

Именно в этот приют, носящий имя Жанны д'Арк, направилась в октябре 1977 года Маделина.

Здесь, на Западной Двадцать Четвертой улице, она поселилась через неделю после своего приезда в Нью-Йорк.

Сестры оказались милы и доброжелательны, постоялицы тоже, а в самом приюте царили чистота и порядок. Комнаты располагались на пяти этажах, и на каждом были душ и ванная. При приюте была небольшая красивая часовня, где юные девушки и сестры молились, предаваясь своим мыслям о вечном, а рядом с ней общие помещения – библиотека и гостиная с телевизором. В цокольном этаже располагались кухня, столовая, прачечная и помещения со шкафчиками для хранения вещей.

Маделина открыла в одном из нью-йоркских банков срочный и текущий счета, куда положила свое состояние – сорок тысяч долларов. После этого провела в свою комнату на четвертом этаже телефон из соображений удобства. Сделала она это по совету Пэтси Смит, которая жила напротив. Дальше надо было искать работу.

С того самого времени, как Маделина решила делать карьеру в торговом бизнесе, ее кумиром стала покойная Эмма Харт, один из крупнейших торговых магнатов. За последние несколько лет она прочитала об этой женщине все, что можно было достать, а магазин «Харт» в Нью-Йорке стал единственным местом, где ей хотелось бы работать. Но сразу же выяснилось, что вакансий там нет. Тем не менее на кадровика она произвела хорошее впечатление, и он обещал связаться с ней, если подвернется что-нибудь подходящее. На всякий случай она заполнила анкету и оставила заявление.

К концу третьей недели пребывания в Нью-Йорке Маделине удалось найти работу в конторе Сакс на Пятой авеню.

Ровно через год открылась вакансия в «Харт», и Маделина без раздумий приняла предложение. Еще через полгода на нее обратила внимание Пола О'Нил.

Увидев Маделину в отделе маркетинга, Пола отметила ее манеру держаться, обаяние, работоспособность и ясный ум. С тех пор она неизменно выделяла ее, давая специальные поручения, и в конце концов перевела на управленческую работу. Через год, в июле 1980-го, Пола назначила Маделину своим личным помощником, специально для нее предусмотрев эту должность.

После столь значительного повышения, сопровождавшегося немалой прибавкой к зарплате, Маделина наконец решила, что можно подумать о собственном жилище. Ей приглянулась квартира в районе Восьмидесятых улиц. Переправив вещи, которые до сих пор находились в камере хранения в Лексингтоне, Маделина не без грусти распрощалась с сестрами Броной и Мерид и оставила приют.

На первый свой ужин в новой квартире она пригласила Джека и Пэтси. Было это незадолго до отъезда Пэтси в Бостон.

Это был славный вечер, у всех троих было отличное настроение. Джек всячески развлекал их. Но под конец им с Пэтси стало немного грустно – ведь теперь они будут жить в разных городах. Они пообещали не терять друг друга из вида и действительно с тех пор регулярно переписывались.

С новым назначением жизнь Маделины сильно изменилась, ей открылся совершенно новый мир. Пола вызвала ее в Лондон, чтобы показать внутренний механизм работы знаменитого магазина «Найтсбридж», посылала в Йоркшир и Париж. Дважды брала с собой в Техас, хотя и не по делам империи Хартов. Маделине понравилось путешествовать и знакомиться с новыми людьми.

Первый год работы у Полы пролетел почти незаметно. Он был насыщен событиями и делами. Успех следовал за успехом, и очень скоро Мэдди убедилась, что нашла свое место в жизни. Этим местом был магазин «Харт» в Нью-Йорке, звездой которого она стала.

Глава 11

Родные звуки старых любимых песен немного успокоили Маделину. Она пришла в себя.

Какое-то время она еще ждала и одновременно боялась, что Джек Миллер позвонит снова. Но этого не случилось, и она совершенно перестала нервничать.

Маделина отложила гитару и подошла к столу у окна. На нем громоздилась кипа бумаг, которые она принесла из магазина. Маделина взглянула на часы – почти полночь. Это ее ничуть не смутило – спать совершенно не хотелось, напротив, она ощущала необычную бодрость. Работоспособность всегда была ей свойственна, и она была уверена, что за два-три часа справится с работой.

Взяв ручку, Маделина на мгновение задумалась, глядя на стену. Взгляд ее упал на игольницу, которую подарила ей мать, когда она была еще маленькой. Она висела у нее над кроватью в Лексингтоне и была одной из немногих вещей, которые Маделина взяла с собой в Нью-Йорк.

«Если ложишься и встаешь с молитвой, жизнь становится легче». Эти слова мать вышила на голубой шерстяной подушечке с бежевой каймой, а Маделина украсила игольницу разноцветными узорами.

Перед ее мысленным взором мелькнуло любящее лицо матери. Маделина улыбнулась. «Мама бы мной гордилась, – подумала она, – гордилась тем, чего я достигла. За Джека она, конечно, меня бы не похвалила. Да я и сама себя похвалить не могу. Он не для меня. Решено. Утром я позвоню ему, приглашу на обед и выскажу все без обиняков. Это следует сделать. Такие вещи по телефону не говорят».

Она отложила перо и принялась перелистывать бумаги в поисках листка, на котором делала заметки к выставке мод.

Документы касались предстоящего юбилея компании «Харт». Идея Полы была проста и привлекательна: шестьдесят лет торговли модными вещами – от века джаза до века космоса.

Пола поручила ей заняться торжествами в нью-йоркском магазине. Предстояло организовать разнообразные выставки и встречи, и вот уже в течение многих месяцев между ними через Атлантику летали телексы. Пола либо одобряла, либо отвергала предложения Маделины. Заказывались товары, разрабатывались планы рекламных кампаний, печатались буклеты и пригласительные билеты. Эти бумаги были результатом упорной изматывающей работы, в которую было вложено столько выдумки и преданности делу. И вот остались завершающие штрихи: сегодня надо кратко описать каждое юбилейное мероприятие.

Мэдди наметила проведение выставок духов и украшений периода арт-деко, включая работы крупнейших мастеров – Вердура, Жана Туссена и Рене Пуиссана. Специальная витрина отдавалась работам современных мастеров – Алана Бушерона и Дэвида Уэбба. В то же время Маделина решила продемонстрировать и знаменитые подделки Кеннета Джея Лайна, а также коллекцию глиняных изделий тридцатых годов.

Маделина открыла папку, в которой были материалы, связанные с выставкой мод. Пола хотела ее провести в своем лондонском магазине будущей весной. Мэдди уговаривала перенести выставку в Нью-Йорк на конец лета 1982 года. Пола согласилась, но, в свою очередь, предложила расширить ее за счет платьев, взятых для этой цели у самых знаменитых американских модниц, а также включить в нее изделия лучших портных, ушедших из жизни и ныне живущих. Маделина успешно справилась с этим заданием.

Жемчужиной выставки должны были стать платья, некогда принадлежавшие Эмме Харт, которая до последних своих дней хранила их в отличном состоянии. Пола тоже тщательно следила за ними. Последний раз они выставлялись на лондонской выставке «Фантазия моды» около десяти лет назад.

Коллекция, охватывавшая период с начала двадцатых годов до самой Эмминой смерти, включала вечернее платье от Пакена из коричневого бархата с огромным лисьим воротником, укороченное вечернее платье с большим бантом сзади, сшитое в 1926 году самим Пуаре, и, наконец, зелено-голубое с бисером платье от Вионне. Это последнее сохранилось в превосходном состоянии и на фотографии, присланной лондонским отделом маркетинга, выглядело потрясающе. Маделина даже затруднялась сказать, когда точно оно было сшито.

Просматривая другие эскизы и фотографии, она задержалась на костюмах Эммы двадцатых годов от Шанель, грандиозной коллекции шляп, выполненных французскими и английскими модельерами, выходных платьев от Ланвана, Бальмена и Баленчиаги, плиссированных шелковых платьях от Фортюни, вечерних пижамах от Молино и совершенно фантастическом пальто от Полин Трижер. Оно было сшито в пятидесятые, но сохранило свое очарование и блеск доныне. Были и другие костюмы – от Диора, Гивенчи, Ива Сен-Лорана, Била Бласса и Харди Эмиса.

Необходимо было определить порядок, в каком эти эскизы и фотографии должны появиться каталоге. Художественный отдел уже включился в работу и теперь торопил ее.

Едва ли не больше всего Маделине нравилось вечернее платье от Менбоше, которое, по словам Полы, ее дедушка Пол Макгилл сам купил Эмме в Нью-Йорке в 1935 году. На плечах, подобно эполетам, красовались цветы из мятого шелка. Из такого же шелка была сделана муфта.

Некоторое время Маделина вглядывалась в фотографию Эммы, снятой в этом платье. Боже, до чего же красива она была. Маделина решила открыть каталог именно этой фотографией.

Покончив с выставкой мод, она занялась бумагами, связанными с парфюмерией, затем перешла к арт-деко. Она без устали работала еще часа полтора и надеялась теперь, что во время ее поездки в Австралию здесь, в Нью-Йорке, все пройдет без сучка и задоринки.

В два часа ночи она поставила на огонь воду для кофе, чтобы поработать еще часок.

«Что ж, – подумала она, снова садясь за стол, – если Эмма Харт могла работать сутками, то и я смогу. В конце концов Эмма всегда была моим кумиром, так будет и впредь».

Глава 12

– Как вам удалось со всем этим справиться? – спросила Пола, переводя взгляд с бумаг, которые она только что закончила просматривать, на Маделину.

– Работала до половины четвертого утра.

– О, Мэдди, ну зачем так изнурять себя? Мы вполне могли доделать это вместе в самолете и передать последние распоряжения телексом из Австралии, – сказала Пола. Но в глубине души она была довольна, что все позади.

– Но ведь так лучше, не правда ли? Теперь у нас голова свободна, и можно будет сосредоточиться на галантерейных магазинах.

– Ну разумеется. Надо сказать, вы заслуживаете всяческих похвал. – Глядя на Маделину, Пола прищурилась и неожиданно рассмеялась. – А еще более удивительно то, что ночные бдения ничуть не отразились на вашем виде.

– Правда? – Маделина тоже рассмеялась. Она не только восхищалась своей начальницей, не только глубоко уважала ее, но и всячески старалась облегчить ей жизнь. – Спасибо, приятно это слышать от вас.

Пола постучала по папкам с бумагами.

– Мне понравилось, как вы связали все воедино. Мой замысел теперь проступил совершенно отчетливо. По правде говоря, я побаивалась, что это название – «От века джаза до века космоса» – покажется чересчур абстрактным. Но благодаря вам я вижу, что страхи были напрасны. Должна сказать, что вы пошли даже дальше, чем наш отдел маркетинга в Лондоне. Я чувствовала это, читая ваши заметки.

Пола считала, что на похвалы не надо скупиться, когда они заслужены.

– Поздравляю. Некоторые из ваших выдумок поистине великолепны. Я просто в восхищении.

Маделина расплылась в улыбке.

– Спасибо, Пола, только не надо забывать, что идея-то ваша, и идея прекрасная и увлекательная. Собственно, в ней все содержится, мне оставалось лишь выудить необходимую информацию из справочников и архивов.

– Ну, положим, это далеко не все. Нужна была еще ваша маленькая умная головка, – сказала Пола, открывая папку с надписью «Выставка парфюмерии». – Тут есть удивительные вещи. Я, например, и не знала, что мадам Шанель считала пять своим счастливым числом и поэтому назвала первые свои духи «Шанель № 5». Новость для меня и то, что Жан Пату создал «Джой» в тридцать первом году, а Жанна Ланван – «Арпеж» в двадцать седьмом. Это три самых знаменитых сорта духов, они и сегодня пользуются огромной популярностью, а, оказывается, им уже по пятьдесят лет.

– Качество всегда долговечно, не так ли? – заметила Маделина. – Эти детали показались мне интересными. Я думаю, может, стоит использовать их в наших рекламных материалах.

– Отличная идея. Скажите в художественном отделе, чтобы они приготовили к выставке соответствующие открытки.

– Ладно. Кстати, об открытках. Если у вас есть минута, хочу, чтобы вы посмотрели эскиз, который я приготовила для магазина. Может, вам понравится.

– Давайте. – Пола последовала за Маделиной в соседний кабинет.

В углу, рядом с окном, выходящим на Пятую авеню, стоял мольберт. Маделина прикрепила к нему большой лист бумаги с рекламой.

– Я подумала, что стоит по всему магазину расставить такие шелковые флажки. Было бы неплохо, если бы вы прямо сейчас сказали, годится это или нет, потому что флажки надо заказывать сегодня, самое позднее – в понедельник, если мы хотим, чтобы они были готовы к началу торжеств в декабре.

– Ясно. Ну-ка, ну-ка, давайте посмотрим.

Маделина сняла папиросную бумагу, прикрывающую эскиз, и отошла в сторону.

Пола внимательно вглядывалась в четкую надпись:

ОТ ВЕКА ДЖАЗА ДО ВЕКА КОСМОСА. 1921–1981.

Чуть ниже, набранный более мелким шрифтом, шел подзаголовок:

«ХАРТ». триумф стиля и элегантности.

Пола молча изучала эскиз.

Это был ее собственный лозунг, она сама написала эти слова более года назад, когда только приступала к планированию юбилейных торжеств. Единственное, что отличало эскиз от того, что некогда возникло в отделе маркетинга в Лондоне, был силуэт Эммы Харт, на фоне которого и шел текст.

Маделина затаила дыхание и выжидающе поглядывала на начальницу. Не вытерпев, она наконец спросила:

– Похоже, вам не нравится?

– Честно говоря, не знаю, что и сказать. – Пола прошлась по кабинету, поглядывая на эскиз с разных Точек.

– Да нет. Пожалуй, нравится, – уже более уверенно продолжала она. – Только вот что… Мне бы не хотелось, чтобы изображение бабушки трепыхалось на каждом флажке. Это было бы чересчур. Да и безвкусно. А уж безвкусицы мне более всего хотелось бы избежать. Словом, давайте используем эту идею, но в меру. Поставим флажки в главных торговых залах магазинов в Лондоне и Париже, и здесь на первом этаже. Да, и про Лидс не забыть бы. Оттуда ведь все пошло.

– Больше замечаний нет? Или что-то вас все же смущает?

– Ничего не смущает. Заказывайте флажки и не только для этого магазина. Сделаем их в Нью-Йорке, потом переправим самолетом в Лондон и Париж.

– Хорошо. Я рада, что вам понравилось. Надеюсь, что понравится и другим.

Пола слегка улыбнулась.

– Итак, насколько я понимаю, с юбилейными делами мы пока покончили. Хочу еще кое о чем с вами поговорить, Маделина. Зайдем ко мне на секунду.

Следуя за Полой, Маделина гадала, что бы это могло быть. В голосе начальницы прозвучала некоторая озабоченность, что вообще-то случалось крайне редко.

Пола села за стол.

Маделина устроилась на краешке стула напротив, в ее глазах читалась тревога. Неужели что-то случилось?

Пола откинулась на спинку стула, сплела пальцы и сосредоточенно посмотрела на них. Затем сказала:

– Послушайте, Маделина, мне надо кое-что сказать вам. Только должна предупредить, что это сугубо между нами. Даже с Шейном и Эмили я на эту тему еще не говорила, хотя, пожалуй, только потому, что подходящего момента не было. Но вам, поскольку вы моя ближайшая помощница, я хочу рассказать все как есть, и теперь же.

– Вы можете рассчитывать на меня, Пола. О ваших делах я ни с кем не говорю. Это не в моих привычках.

– Это мне известно.

Пола внимательно посмотрела на Маделину, тщательно подбирая слова:

– За последние дни мне несколько раз звонил Харви Роусон. Впрочем, это вы должны знать, ибо некоторые из звонков шли через вас.

Маделина кивнула.

– Это юрист из фирмы на Уолл-стрит. И приятель Майкла Каллински. Он кое-что для меня делал. В частном порядке.

– А что, у вас появились какие-нибудь юридические проблемы?

– Нет, нет, Мэдди. Дело в том, что я давно обдумываю планы расширения нашей деятельности в Соединенных Штатах. Мне хочется создать здесь целую сеть магазинов «Харт», но на базе уже существующей компании, которую можно было бы купить. Майкл знает об этом, и по моей просьбе, хотя и не называя, конечно, моего имени, он занимался этим делом. На прошлой неделе он узнал от Харви Роусона о том, что есть одна небольшая компания, владеющая сетью магазинов в пригородах. Перед отлетом в Нью-Йорк я виделась с Майклом и попросила передать Харви, что интересуюсь ими и прошу его со мной связаться.

– Словом, в этой сделке Харви Роусон является вашим представителем, – сказала Маделина, выпрямляясь и напряженно вглядываясь в лицо Полы.

– Это еще не сделка. Но вы правы. Что касается этой фирмы, он действительно представляет мои интересы, хотя и скрывает это от будущих партнеров.

– Ясно. Если назвать ваше имя, то они сразу заломят цену. Что ж, это мудрый шаг. – Маделина с трудом сдерживала возбуждение. – И как же называется эта компания? Где ее магазины?

– «Пил и Дун». Магазины в Иллинойсе и Охайо. Вообще-то, надо сказать, я думала не об этом. Крупные города мне больше по душе. Но для начала и это Неплохо.

– Это государственная компания?

– Частная. На следующей неделе Харви выяснит, можно будет начинать действовать. Он будет поддерживать связь со мной и с Майклом. Оба они в курсе нашего австралийского расписания, по крайней мере настолько, насколько оно известно нам самим, – сказала Пола.

Видя, что разговор закончен, Маделина поднялась.

– Спасибо за то, что поделились со мной своими планами. Я весьма польщена и готова работать вместе с вами над новой программой, – сказала она.

– Хорошо. На это я и рассчитывала. Я хочу, чтобы вы с самого начала включились в дело. – Пола тоже поднялась, взяла со стола бумаги и передала их Маделине.

Обе женщины пересекли комнату и, остановившись у двери, посмотрели друг на друга.

– Свою часть работы вы сделали, – заметила Пола, – и, если хотите, можете не возвращаться сюда после обеда. Сегодня вы мне больше не понадобитесь, а у вас наверняка еще тьма дел до завтрашнего утра.

– Спасибо большое, вы очень добры, но я, разумеется, еще появлюсь сегодня. Помимо всего прочего, мне нужно выбрать пару дорожных костюмов в спортивном отделе. Вы ведь говорили, что удобнее всего лететь в Австралию в них.

Пола засмеялась.

– Верно. Они не слишком элегантны, зато очень практичны. И не забудьте кроссовки или теннисные туфли. От Лос-Анджелеса до Сиднея лететь тринадцать или четырнадцать часов в зависимости от ветра, так что тело затекает. К тому же в таких костюмах лучше спится.

– Отлично. Я экипируюсь после обеда с Джеком… – Маделина запнулась. На лице ее появилось озабоченное выражение.

От Полы это не укрылось. Нахмурившись, она участливо спросила:

– Что-нибудь не так?

Мэдди покачала головой.

– Да нет… – начала она и вновь замолчала. Они с Маделиной были обычно весьма откровенны. – Впрочем, не стоит лгать. Дело в том, что с Джеком у нас пошло все наперекосяк. Я собираюсь порвать с ним. И хочу поставить точку еще до отъезда. Вот почему я пригласила его пообедать.

– Извините, – тихо проговорила Пола, сочувственно улыбаясь. – Мне-то казалось, у вас все в порядке. По крайней мере такое впечатление у меня сложилось, когда вы в последний раз были в Лондоне и мы говорили о нем.

– Тогда это так и было. И вообще во многих отношениях он отличный парень. Но в последнее время мы то и дело цапаемся. Он мне завидует. Завидует, что я делаю карьеру. – Маделина покачала головой. – Думаю, впереди нам ничего не светит.

Пола промолчала. Ей вспомнилось, что говорила бабушка, когда сама Пола оказалась в таком же положении.

– Много лет назад, – сказала она, – когда стал расстраиваться мой первый брак, бабушка дала мне совет, который я никогда не забуду. Она сказала: «Если что-то не получается, не бойся положить этому конец, пока ты еще молода и можешь начать все сначала». А бабушка была очень мудрая женщина. Так что я могу лишь повторить ее слова и добавить, что надо следовать своему внутреннему голосу, Мэдди, который, я знаю, никогда вас не обманывал.

Пола внимательно посмотрела на Маделину и после небольшой паузы добавила:

– Мне лично кажется, что вы поступаете правильно. Так для вас будет лучше.

– И я так думаю. Спасибо за заботу. Я покончу с этим делом сегодня же. А дальше – работа.

Глава 13

Он возник на фоне лазурно-голубого неба, подобно огромному монолиту, – могучая, непоколебимая глыба из стали и стекла. Символ богатства и достоинства, престижа и силы, сверкающий памятник отцам-основателям этой раблезианской империи бизнеса.

Называлось это здание Башней Макгилла. Оно господствовало над всем Сиднеем.

Человек, задумавший это потрясающее и великолепное сооружение и добившийся того, чтобы его план был реализован, жил в этой башне, как магнат старых времен. С этого превосходного, по последнему слову техники оборудованного командного поста ему было видно все, и он управлял своими владениями мудро и справедливо, надеясь оставить неизгладимый след в памяти потомков.

Черная стеклянная башня была его владением. Он работал здесь с раннего утра и до позднего вечера, а иногда оставался и на ночь. Его офисы и квартира располагались друг над другом и занимали два последних этажа здания.

Вечером в понедельник этот человек стоял наверху башни, прислонившись к гигантской стеклянной панели, являвшейся наружной стеной его кабинета. Отсюда открывался великолепный вид на город и Сиднейскую бухту.

Самый красивый из внуков Эммы Харт, Филип Макгилл-Эмори был в свои тридцать пять лет в расцвете сил и преуспеяния. Он обладал неизъяснимым магнетизмом, и в мире международного бизнеса и прессы слыл загадкой. Подобно его матери и сестре, он унаследовал дедов окрас. Волосы у него были как вороново крыло, а глаза темно-голубые, почти фиолетовые. Он был похож на своего деда: так же высок, силен и мужественен.

На Филипе был модный серо-стального цвета костюм, и весь он, начиная от воротника голубой рубашки до кончиков темно-коричневых туфель, сиял, как отполированное стекло.

Склонив голову немного набок и прищурив глаза, он внимательно слушал собеседника, молодого американского бизнесмена.

– Вот и вся история, – закончил посетитель. – И перед тем, как вкладывать пару миллионов долларов – американских разумеется, – я решил все выяснить на месте и посоветоваться с вами. Еще в Лондоне Шейн сказал мне, чтобы я непременно поговорил с вами, потому что никто лучше вас не разбирается в опаловых месторождениях.

Филип усмехнулся.

– Не совсем так, мистер Карлсон. Боюсь, мой шурин несколько преувеличивает. Впрочем, согласен, кое-что я, конечно, знаю. Ведь мы уже много лет добываем опалы. Одна из наших дочерних фирм „Макгилл майнинг», была основана прадедом еще девятьсот шестом году, а через несколько лет после того было открыто знаменитое месторождение черных опалов в Лайтнинг-Ридж, Теперь о вашем деле. На мой взгляд, вы выбрали не лучший путь. На вашем месте я бы действовал поосторожнее и не один раз, прежде чем вкладывать деньги в синдикат, о котором вы мне говорили.

Стив Карлсон выпрямился и вопросительно посмотрел на Филипа.

– Но не хотите же вы сказать, что это жулики? – в голосе Карлсона прозвучало беспокойство.

Филип покачал головой.

– Нет-нет, ни в коем случае, – решительно ответил он. – Но о Джервисе Лэннере нам кое-что известно. Человек это порядочный, однако, насколько мне известно, вряд ли он так уж хорошо знает опаловые месторождения в глубине страны.

– А он этого и не утверждает.

– Может, и так. Лэннер, да простится мне, «оголец».

Карлсон посмотрел на Филипа с недоумением.

– Оголец? А что это такое?

Филип засмеялся.

– Извините, это местное выражение. Так здесь называют свежеиспеченных иммигрантов из Англии.

– А-а, понятно, – кивнул Карлсон. – Видите ли, несколько дней назад, когда мы познакомились, мне сразу же показалось, что Джарвис Лэннер больше говорит, чем знает. Поэтому я и обратился к вам.

Филип ничего не ответил. Он вернулся к столу и какое-то время молча, с сочувствием смотрел на молодого человека. Вот уж кто настоящий «оголец». Решив все-таки как-то ему помочь и побыстрее закончить разговор, Филип сказал:

– Единственное, что я могу для вас сделать, мистер Карлсон, это свести с двумя-тремя хорошими специалистами по добыче опалов и со знающими геологами. Они вам растолкуют, что к чему. Хотите?

– Да, разумеется. Весьма признателен за помощь. Но, между нами, что вы лично думаете о Квинсленде? Я имею в виду опалы. Говорят, что там золотое дно?

– Да нет, не сказал бы.

Филип сел, открыл записную книжку и потянулся за ручкой.

– Любой коммерсант и старатель скажут вам, что в Квинсленде их полно, и в какой-то мере это правда. Но сомнительно, чтобы вы нашли там много действительно драгоценных камней. Они стали большой редкостью. Спора нет, там много обычных опалов, и Джарвис Лэннер в этом смысле сказал вам чистую правду. Но еще раз подчеркиваю, обычных опалов. А ведь вам, насколько я понял, нужны драгоценные камешки.

– Да, – Карлсон поднялся с дивана, подошел к столу и сел напротив Филипа. – Так где же, по-вашему, я должен их искать, мистер Эмори?

– Да где угодно. – Филип пожал плечами, явно не желая быть втянутым в это дело и давать советы, последовав которым, молодой Карлсон может сесть в лужу. Но невежливым ему тоже быть не хотелось.

– Наша компания, – сказал он, – продолжает разработки в Лайтнинг-Ридж. Это в Новом Южном Уэльсе. А также в Кубер-Педи. Это самые крупные месторождения во всей Австралии, и именно здесь мы добываем наши лучшие светлые опалы. Существует еще месторождение Минтаби, в Южной Австралии. Там тоже много чего нашли, начиная с семьдесят шестого года.

– Так это новое месторождение?

– Да нет, оно было открыто еще в тридцать первом году. Но из-за недостатка воды, очень трудных условий и плохого оборудования в течение многих лет там никак не могли поставить дело по-настоящему. Теперь только, когда появились новые бурильные машины, все наладилось. Я только дам вам имена и телефоны нужных людей. Поговорите с ними. Уверен, они дадут вам добрый совет и, кстати, подскажут, стоит ли вкладывать деньги в синдикат, который назвал вам Лэннер.

– Но вы бы этого делать не стали?

– Я ничего дурного не хотел сказать об этом синдикате, – поспешно заметил Филип. – Заметьте, я просто порекомендовал вам хорошенько подумать. И еще я сказал, что Лэннер, с моей точки зрения, не лучший советчик.

Филип улыбнулся и, не давая Карлсону слова вставить, извинился и начал быстро писать что-то своей паркеровской ручкой.

– Да-да, разумеется, – Стив Карлсон откинулся на стуле и сосредоточенно сдвинул брови.

Ему понравилось, что этот человек сразу, без всяких проволочек согласился принять его. Правда, у него были превосходные рекомендации. Но, с другой стороны, с магнатами такого ранга, как Эмори, не так-то легко увидеться, даже если дверь в их кабинет помогают открыть родственники. Обычно они по горло заняты разными балансовыми отчетами, и у них нет времени на посторонних, которым нужен совет. На то есть помощники. Но этот ковбой, похоже, из другого теста. Хороший парень, не какой-нибудь индюк надутый. Впервые увидев его час назад, Карлсон был поражен. Филип Макгилл-Эмори был таким красавцем, что хоть сейчас в Голливуд. Там ему самое место, а не за письменным столом. Красивое лицо, пристальный взгляд темно-голубых глаз, белоснежные зубы, густой загар. И подстать внешности великолепный костюм, на заказ сшитая рубашка, не говоря уже о сапфировых запонках. Таких нечасто встретишь. Суперзвезда, а не бизнесмен. Да еще с усами, которые придавали Эмори лихой вид. Что-то было в его облике от карточного шулера, промышляющего на пароходах, а может, даже и от пирата.

Стив Карлсон с трудом удержался от смеха, подумав, что в последнее время и впрямь развелось немало пиратов – только плавают они в водах большого бизнеса. Но у Эмори не было репутации хищника, одного из тех современных налетчиков, которые, приглядев себе подходящие компании, накладывают на них свою тяжелую лапу. Впрочем, Эмори не было нужды «хапать» чужое. Зачем, когда у тебя за плечами гигант – «Макгилл Корпорейшн»? Это же миллионы, да нет – миллиарды долларов.

Карлсон переменил позу и внимательно посмотрел на Филипа. «Пари можно держать, – с завистью, смешанной с восхищением, подумал молодой американец, – что у этого малого отбоя нет от женщин. С его внешностью, властью, деньгами они на нем так и виснут. Эх, чего бы я только не отдал, чтобы хоть один вечер пощеголять в этих итальянских туфлях».

Филип нажал на кнопку внутренней связи.

– Мэгги?

– Да?

– Мистер Карлсон уходит. Я дал ему список имен. Запишите их телефоны.

– Хорошо, сэр.

Филип обошел вокруг стола.

Карлсон резко встал, взяв протянутый лист.

Филип крепко пожал ему руку.

– Всяческих вам удач, мистер Карлсон. Уверен, все будет хорошо.

– О, благодарю вас, мистер Эмори. Я отнял у вас столько времени.

– Не за что. – Открыв дверь, Филип кивнул секретарше, поднявшейся из-за стола. – Проводите, пожалуйста, мистера Карлсона. – С этими словами он отступил назад и плотно закрыл дверь.

Довольный, что остался, наконец, один, Филип медленно подошел к стеклянной стене и посмотрел на бухту. Было начало весны. Погода весь день стояла великолепная. По блестящей поверхности воды легко скользили яхты.

Что за чудесный вид. Величественная, особенно издали, арка Сиднейского моста, белые яхты под разноцветными парусами, сверкающая, залитая солнцем морская гладь, а чуть в стороне Опера с ее уникальной купольной крышей, которая отсюда, на фоне моря и прозрачно-голубого неба, выглядит, как гигантский парус галеона…

Филип улыбнулся. Он любил этот город с детства, ему казалось, что не было на свете ничего прекраснее, чем Сиднейская бухта, особенно с такой высоты.

Возвращаясь к столу, он вспомнил что нужно проверить парус на яхте. Он был сделан из тонкого, как паутина, нейлона и требовал постоянного внимания. Филип грустно улыбнулся. Яхты в наши дни – дороговатое хобби. Полный набор парусов – от самых легких для тихой погоды, до самых мощных из кевлара на случай шторма – стоит около миллиона австралийских долларов.

Послышался стук, и в дверь просунулась голова Барри Грейвза, личного помощника Филипа.

– Можно?

– Конечно, – Филип вернулся к столу.

– Ну что, поймал он кенгуру за хвост? – многозначительно поднимая брови, спросил Барри.

Оба расхохотались.

– Да нет, – сказал Филип. – Он не такой уж безумец. Просто молодой и неопытный человек. Его гонит ветер приключений. Он услышал где-то, что в Австралии девяносто пять процентов мировых запасов опалов, и решил попытать удачи, вложив в эти разработки все свое наследство.

– Еще один «оголец», – вздохнул Барри. – Бедняга. Ну да, похоже, такие рождаются на свет каждую минуту. Кем он приходится Шейну?

– Да никем особенно. Шурин Карлсона – один из высокопоставленных служащих «О'Нил Интернешнл» в Нью-Йорке, и Шейну хотелось оказать молодому человеку услугу. Парень приехал к нему в Лондон, и Шейн посоветовал ему не пускаться в авантюры без предварительного совета со мной.

– Ну что ж, разумно. – Барри подошел вплотную к столу и быстро заговорил. – Я пришел попрощаться, Филип. Если я вам больше не нужен, пойду, пожалуй. Сегодня вечером в теннисном клубе заседание комитета.

– Да, конечно, Барри.

– Спасибо. И вот еще что: послать мне в аэропорт машину за Полой?

– Нет, спасибо, не надо. Мама сама позаботится об этом.

– Отлично. – Барри направился к двери. Остановившись на пороге, оглянулся. – Не засиживайтесь слишком поздно.

– Не буду. Я сегодня ужинаю с матерью на Роуз-Вэй.

– Привет Дэзи.

– Спасибо.

– До завтра, Филип.

Филип кивнул и углубился в бумаги, разложенные на столе. Около шести он нажал кнопку внутренней связи и отпустил Мэгги.

– Спасибо, Филип.

– И позвоните, пожалуйста, в гараж, скажите Кену, чтобы подъезжал к семи.

– Хорошо. До свидания.

– До свидания, Мэгги. – Филип отключился и, вновь вернувшись к бумагам, с головой ушел в работу. Этому его научила бабушка.

С самых первых его шагов по земле – а родился он в июне 1946 года – отец и мать да и вообще вся семья решили, что Филипа Макгилла-Эмори следует готовить к руководству австралийским отделением «Макгилл Корпорейшн».

Незадолго до самоубийства в 1939 году, последовавшего за автомобильной катастрофой, оставившей его калекой, Пол Макгилл написал новое завещание. Согласно нему все его достояние наследовала Эмма Харт, с которой он состоял в гражданском браке последние шестнадцать лет жизни. К ней в полное владение переходили все огромные денежные средства, недвижимость и другие виды собственности в Австралии, Англии и Америке. Но финансовой империей в Австралии, а также большим пакетом акций «Сайтекс Ойл», нефтяной компании, основанной Полом в Техасе, Эмма должна была распоряжаться до совершеннолетия Дэзи, их единственного ребенка, и ее потомков, если таковые появятся.

С 1939 по 1969 год Эмма вела дела компании «Макгилл Корпорейшн» или непосредственно в Сиднее или издали, из Лондона. Ей помогали доверенные люди, многие из которых работали с Полом Макгиллом до самой его смерти. Эти люди, исполнительные директора различных компаний, входивших в гигантский концерн, выполняли ее распоряжения, отвечая за повседневную деятельность своих подразделений. Направления работы были самые различные – от добычи опалов и угля до операций с земельными наделами и недвижимостью. Помимо всего прочего семья владела овцеводческим хозяйством.

С этого хозяйства, одного из крупнейших в Новом Южном Уэльсе, и началось то гигантски разросшееся семейное дело, которое вел теперь Филип. Основал овцеводческую ферму Данун в 1852 году его прапрадед Эндрю Макгилл, моряк-шотландец, осевший на земле антиподов. «Макгилл Корпорейшн» как таковая была создана прадедом Филипа Брюсом Макгиллом, а дед Пол превратил ее в одно из крупнейших мировых коммерческих предприятий.

Когда Филип был еще совсем ребенком, Эмма рассказывала ему об Австралии, о том, какая это чудесная, замечательная, богатая страна. Рассказывала она и о деде, его головокружительных приключениях, причем так ярко и увлекательно, что Пол Макгилл вставал перед глазами мальчика как живой. Иногда ему даже казалось, что он лично знает старого Пола.

Потом, когда он вырос, Эмма сказала, что настанет день, и вся могучая империя в Австралии, по делам которой она так часто уезжала на зеленый континент, перейдет ему, Филипу, и Поле, но что непосредственно вести дела будет он, как сейчас ведет их от имени внуков и дочери Эмма.

Филипу было шесть лет, когда она впервые взяла его в Австралию. Едва ступив на ее землю, он сразу же влюбился в эти края. Любовь эта не потускнела и по сей день.

Школьное образование Филип получил в Англии, в Веллингтоне, где когда-то учился его дед. Но в семнадцать лет он взбунтовался и заявил Эмме и родителям, что в университете учиться не собирается. И добавил с полной определенностью, что пора ему приобщаться к делу, которое предстоит возглавить.

В конце концов отец сдался и философски пожал плечами, зная, что в этом споре сына не победить.

Эмма повела себя так же. Она сама взялась за Филипа. На первых порах Эмма едва сдерживала улыбку, видя, что у внука нет ни малейшего понятия относительно того, что его ожидает «в лавке». Так началась беспощадная программа обучения в Эмминой школе бизнеса, требовавшая полной отдачи. Более пунктуального, не терпящего поблажек и даже жесткого наставника у Филипа никогда не было и вряд ли будет. Эмма настаивала на максимальном усердии и полной сосредоточенности. Середины она не признавала, все должно было выполняться на высшем уровне. Филип попал к Эмме в настоящую кабалу, пока наконец не усвоил все законы большого бизнеса.

В то же время Эмма была безупречно справедливой, и в конце концов Филип понял, что бескомпромиссность уроков, которые она давала ему, сестре, кузенам и кузинам, объяснялась исключительно ее стремлением привить им самостоятельность – ведь не век же она будет всеми ими руководить.

В пору своих университетов Филип постоянно ездил с бабушкой в Австралию и пользовался любой возможностью провести там праздники. При этом он не упускал случая наведаться на фермы Данун и Кунэмбл, где располагались овцеводческие хозяйства. Ему хотелось знать о них как можно больше. Иногда он ездил туда в компании Эммы, и это было настоящим наслаждением, потому что бабушка любила предаваться воспоминаниям о старых временах, когда они жили здесь с дедом Полом. Филип обожал эти истории.

В 1966 году, когда Филипу исполнилось двадцать, Эмма отослала его на постоянное жительство в Австралию.

Пора было ему вплотную познакомиться с делом, которое он должен был возглавить.

Прошло три года, которые показали, что Филип оправдал надежды Эммы.

Для нее это не было неожиданным, ибо она знала, что внук унаследовал ее проницательность, чисто йоркширскую изобретательность, чутье на выгоду, а также умение обернуть любое дело себе на пользу. К тому же внук не только как две капли воды был похож на деда внешне, но унаследовал его настойчивость и талант финансиста.

Вскоре Филип занял в Сиднее прочные позиции. Это касалось как бизнеса, так и положения в свете. Словом, жизнь его можно было назвать счастливой. Страна предков, пленившая Филипа с детства, стала его истинным домом. Ему и в голову не приходило испытывать судьбу где-либо еще.

Назначенные Эммой Нил Кларк и Том Патерсон, стали главными наставниками Филипа в Австралии, завоевав его глубокую симпатию и уважение. И тем не менее, когда он в чем-то сомневался или сталкивался с серьезными трудностями, он неизменно обращался за советом и поддержкой к Эмме. После смерти бабушки в семидесятом году главным конфидентом Филипа стал отец. Безвременная гибель Дэвида Эмори в горном обвале в январе семьдесят первого лишила Филипа не только любимого отца, но и надежного наставника.

Филипу было тогда двадцать пять лет. Вернулся он в Сидней из Шамони, где в тот трагический день получил лишь легкие царапины, в жутком состоянии. Он не только оплакивал смерть отца. Его пугало будущее. Бремя огромного дела, безграничной ответственности ему теперь предстояло нести одному.

У Полы, неизменно преданной и участливой, хватало собственных проблем, так что Филип не мог взваливать еще и свои.

Мать, вернувшаяся по совету Полы с ним в Австралию, стала совсем не своя после кончины мужа. И хотя строго говоря «Макгилл Корпорейшн» принадлежала именно ей, делами она никогда не занималась и Филип знал, что помощи от нее ждать не приходится. Напротив, это он должен был стать ее опорой и поддержкой.

Ко всему прочему, Филип столкнулся с серьезной психологической проблемой, называемой «синдромом вины уцелевшего».

Мало кто может равнодушно отнестись к трагической гибели близких, когда сам уцелел. Разумеется, Филип не принадлежал к их числу. Он никак не мог обрести душевный покой. Отчего именно ему выпало остаться в живых? Этот вопрос постоянно сверлил его мозг.

Ответа он не находил.

Лишь много позже он понял, что, залечивая рану, следует по возможности извлекать из горького опыта нечто позитивное. «На руках у меня, – неустанно повторял он себе, – мать и сестра, не говоря уж о концерне». И он сосредоточился на делах будущего, надеясь, что когда-нибудь ему откроется смысл того, что он остался жив.

В жилах Филипа текла кровь Эммы Харт и Пола Макгилла, и главными его качествами были трудолюбие и преданность делу. Поэтому, справившись с собой, он направил всю свою кипучую энергию на дела корпорации. За работой забывались боли и беды, и, слава Богу, что ему было чем заняться в долгие дни и ночи.

К 1981 году Филип превратился в одного из ведущих промышленников Австралии. Он прочно стоял на ногах, с ним считались.

После смерти Эммы корпорация переживала разное: были взлеты, были и падения. Но Филип твердо держал штурвал в руках и вел корабль в верном направлении.

Он поставил себе за правило не сужать фронт деятельности. Напротив, всячески расширял его, покупая компании, занимавшиеся добычей железной руды и других полезных ископаемых. Кроме того, он приобретал газеты и журналы, радио– и телевизионные станции.

Под руководством Филипа компания, основанная и выпестованная его предками, достигшая расцвета в годы Эммы Харт, на рубеже нового десятилетия сделала мощный рывок вперед.

Зазвонил телефон. Филип поднял трубку.

– Да?

– Это Кен, мистер Эмори, машина у подъезда.

– Спасибо, спускаюсь. – Филип повесил трубку, засунул в портфель кипу финансовых отчетов и других документов, последний номер «Эйшн Уолл-стрит джорнэл» и вышел из кабинета.

Его вишневого цвета «роллс-ройс» стоял у подъезда на Бридж-стрит, а около него – Кен, водитель, с которым Филип работал последние пять лет.

– Добрый вечер, мистер Эмори, – Кен открыл заднюю дверцу.

– Привет, Кен. – Филип уселся, и машина плавно отъехала от тротуара. – Роуз-Бэй, пожалуйста. К дому миссис Рикардс.

– Слушаю, сэр.

Филип откинулся на мягкое кожаное сиденье с шерстяными вставками, и постарался отвлечься от дневных забот. Закрыл глаза, расслабился и почувствовал, как постепенно спадает напряжение тяжелого рабочего дня. Вспомнив, что завтра утром в Сидней прилетает Пола, он испытал прилив радости. Он скучал по ней. И мать тоже скучала. Мысли Филипа тут же перекинулись к матери. На прошлой неделе они не виделись. Она была в Перте с мужем, Джейсоном Рикардсом, и вернулась домой только вчера вечером. Но Филип был уверен, что она места себе не находит в ожидании Полы.

Он знал, что отдаленность дочери и внуков – это единственное, что омрачает ее нынешнюю жизнь. У матери был Джейсон, и за это она благодарила судьбу.

Да, время исцеляет раны. Филип познакомил мать с этим промышленником из Перта в 1975 году, когда Джейсон наконец завершил свой тяжелый бракоразводный процесс, начавшийся три год назад. Мать к этому времени уже оправилась после гибели мужа, и встреча с другим мужчиной была для нее вполне естественной. Дел у обоих было по горло, но и Дэзи, и Джейсон чувствовали себя одиноко и обрадовались знакомству. А потом, к изумлению всех, но не Джейсона, о чем он не раз говорил, они влюбились друг в друга и через год поженились.

По всей видимости, это был удачный брак. С обветренного лица Джейсона не сходила улыбка, мать тоже так и лучилась радостью. Впрочем, она всегда была мудрой женщиной.

В годы, последовавшие за смертью мужа, Дэзи изо всех сил старалась наладить свою новую жизнь в Австралии. Поначалу она была лишь матерью Филипа, но потом обрела свой круг друзей, занялась благотворительностью, в основном детской, и отдалась этому делу со всем рвением, на какое была способна. В жизни ее появилась цель.

Будучи единственной дочерью Пола Макгилла, одного из богатейших людей Австралии, наследницей гигантского состояния и сама наполовину австралийка, Дэзи считала, что делать добро – ее долг, накладываемый богатством и властью. Она создала Фонд Макгилла и направила миллионы долларов на исследования в области медицины, строительство детских больниц и образование. Да, жизнь в Сиднее пошла матери на пользу, Сидней в известном смысле тоже выиграл от ее присутствия.

Джейсон Рикардс был ей еще одним подарком судьбы, и не только ей. Его все любили, он стал полноправным членом семьи. Детей у него не было, и он отдал всю свою нерастраченную отцовскую любовь приемным внукам – детям Полы. Они, в свою очередь, обожали его.

Да, время работало на них, подумал Филип. И удача тоже… Им очень везло.

Филип открыл глаза, выпрямился и грустно улыбнулся. На него время не работало и удачи тоже не было – в том, что касалось женщин. Как раз наоборот. Впрочем, это его не особенно волновало. У него не было никакого желания обзаводиться семьей, он предпочел холостяцкую жизнь. В конце концов бывает и хуже.

Глава 14

Сквозь распахнутые застекленные двери в дом проникал ночной ветерок, принося с собой букет разнообразных ароматов: жимолости, глицинии, роз, эвкалиптов. С ними смешивался едва уловимый запах «Джой», любимых духов Дэзи. Она пользовалась только ими.

Из магнитофона в дальнем углу комнаты доносились звуки «Этюда» Шопена. Затененные лампы мягко освещали гостиную, в которой преобладали бежевые, светло-серые и голубые тона. Все здесь дышало покоем.

Филип сидел напротив матери, с удовольствием потягивая после вкусного ужина коньяк. Их разделял старинный китайский резной столик из черного дерева. Фернандо, повар-филлипинец, приготовил свое любимое рыбное блюдо «баррамунди», а Дэзи испекла английский бисквит с вином и взбитыми сливками, которым Филип так любил лакомиться в детстве. Теперь, получив удовольствие от изысканной еды и первоклассного вина, он блаженствовал на диване. Филип понюхал коньяк, ощущая приятный острый запах, сделал небольшой глоток и умиротворенно вздохнул. Внимательно вслушиваясь в то, что ему говорила мать, он время от времени согласно кивал головой.

– И поскольку в четверг из Перта вернется Джейсон, я подумала, что неплохо было бы съездить с Полой в Кунэмбл на уик-энд. Как ты думаешь, милый? Ты ведь тоже с нами поедешь, правда?

Филип поставил рюмку на стол.

– Ты всерьез думаешь, что, облетев половину земного шара, она захочет еще куда-то ехать? – Филип покачал головой. – Вряд ли. – Потом, ухмыльнувшись, добавил: – К тому же, насколько я знаю свою сестру и твою дочь, она сразу же начнет работать как сумасшедшая в своих галантерейных магазинах. Не забывай, что она за этим сюда и едет.

– Но ведь с нами повидаться ей тоже хочется! – Дэзи сердито посмотрела на сына. Неужели ее дети способны думать только о делах. Дэзи надеялась, что это все же не так. Они любят свою мать.

Она задумалась и, помолчав немного, заметила:

– Впрочем, может, ты и прав. Она и впрямь обеспокоена своими здешними делами. А к овечкам мы можем съездить и на следующий уик-энд.

– Конечно, мама, – весело откликнулся Филип. Синие глаза Дэзи вновь засветились улыбкой, и она с живостью наклонилась к сыну.

– Знаешь, мы с Джейсоном решили провести в Англии лишний месяц. Уедем не в декабре, как собирались, а в начале ноября и вернемся только в январе. Целых три месяца! Жду не дождусь, когда окажусь в Лондоне. А Рождество встретим с Полой, Шейном и внуками. Все будет, как в старые времена… при маме.

Филип кивнул, но тут же удивленно вскинул брови.

– А что, разве Джейсон может себе позволить столь долгие каникулы?

– Конечно. Поэтому он и проводит сейчас столько времени в Перте. Надо все запустить, чтобы не было срывов во время его отсутствия. И к тому же он вроде тебя, доверяет своим сотрудникам. – Дэзи улыбнулась. – Ты ведь тоже едешь в Англию? На Рождество?

– Да не знаю пока, – начал было Филип, но увидев лицо матери, осекся. – Надеюсь, мне удастся вырваться, дорогая, – неопределенно сказал он, не желая связывать себя заранее обещаниями. Ведь потом не отвертишься.

– Нет, Филип, ты обязательно должен поехать. Ведь ты тоже обещал Поле. Ты что, забыл о шестидесятилетии «Харт»? Как же ты можешь пропустить новогодний ужин и бал? Там все будут, и тебе нельзя отсутствовать.

– Я сделаю все, что в моих силах, мама, ладно?

– Ладно, – со вздохом ответила Дэзи и, разгладив подол шелкового платья, откинулась на большие диванные подушки. Через некоторое время она подняла глаза на Филипа, стараясь угадать, в каком он настроении и можно ли поговорить сейчас о его подружках. Порой он бывал очень чувствителен, особенно когда речь шла о его интимных делах.

Решив все же рискнуть, Дэзи сказала ровным тоном:

– Если тебе все же удастся выбраться в Англию, почему бы не взять с собой Веронику? Она такая славная.

Лукаво посмотрев на мать, Филип засмеялся. Дэзи метнула на сына удивленный взгляд.

– В чем дело?

Не в силах остановиться, Филип наконец сказал сквозь смех.

– Право, мама, ты отстаешь от событий. Я порвал с Вероникой Мардсен уже несколько месяцев назад. Это позади… Кончено… Капут…

– Ты не говорил мне, – с упреком сказала Дэзи. Ей стало грустно. – О, милый, как жаль. Она такая чудесная женщина, и, честно говоря, мне казалось, что у вас с ней что-то серьезное. Впрочем, не обращай на меня внимания, тебе лучше знать, Пип, – Дэзи назвала сына детским именем.

Лукаво посмотрев на него, она осторожно продолжила:

– Тогда, может, прихватишь с собой свою нынешнюю пассию?

– Нет никакой нынешней пассии, мама. И, пожалуйста, оставь свои попытки женить меня, – сердито сказал Филип. Увидев, что сделал ей больно, он смягчил свои слова легкой усмешкой. – Признайся, ты хочешь, чтобы меня заарканили только для того, чтобы хвастать по всей Австралии внуками.

– Ну что ж, и для этого тоже, – призналась Дэзи.

Она подняла чашку, отпила чаю с лимоном и замолчала, погрузившись в свои мысли. «Отчего это, – спрашивала она себя, – сын постоянно рвет с такими хорошими девушками, причем в самый критический момент?» Ей вспомнилась Селена, предшественница Вероники. Селена приходила к ней год назад, после того, как они расстались с Филипом. Она сказала, что Филип отказался от нее, когда роман их стал перерастать в нечто серьезное или, как она выразилась, опасное. Тогда Дэзи усомнилась в ее словах. Она подавила вздох. Сын удивлял ее не меньше, чем других. Многие считали, что он – настоящая загадка. И, похоже, это было действительно так. Пристально поглядев на мать, Филип сказал:

– Слушай, ма, что это ты задумала? Я так и вижу, как у тебя шевелятся извилины.

– Да ничего я не задумала, милый, – Дэзи коротко рассмеялась. – По правде говоря, я спрашивала себя, когда ты, наконец, женишься.

– У меня репутация самого отчаянного плейбоя во всем западном мире. И я хочу ее сохранить. – Подняв рюмку, Филип подмигнул матери сквозь стекло. Вид у него был озорной.

– Ну уж и плейбой. Плейбои так не работают, Филип. Это просто ярлык, ты ведь такая удобная мишень для журналистов.

Дэзи переменила позу, положив ногу на ногу, и продолжала уже более серьезно:

– Право, в последнее время просто не могу видеть, как ты живешь один. Ничего в этом хорошего для тебя нет, да и для меня тоже, особенно если иметь в виду будущее. А то еще превратишься в ворчливого старого холостяка. – Дэзи помолчала и со значением посмотрела на сына, надеясь, что Филип хоть как-то отреагирует. – Вроде бедняги Джона Кроуфорда.

Джон был лондонским юрисконсультом Дэзи. Одно время, после гибели Дэвида, он ухаживал за ней и даже хотел жениться. Но она испытывала к нему только дружеские чувства.

– Да, Джону не позавидуешь, – согласился Филип. – Ему теперь все сочувствуют. Подозреваю, что он все еще страдает по тебе, ма. Но чтобы я стал ворчуном? Никогда. Да мне женщины этого не позволят, с ними я всегда буду чувствовать себя молодым и жизнерадостным. – Филип подмигнул матери. – Знаешь, говорят, разнообразие – огонь жизни. Так что я уж как-нибудь позабочусь, чтобы у меня всегда была под рукой какая-нибудь очаровательная дама, даже в старости.

– Не сомневаюсь, – рассмеялась Дэзи. Но в глубине души ей не нравились эти бесчисленные романы Филипа. Ничего хорошего они ему не принесут. Разумеется, коль скоро ему нравится такой образ жизни, стало быть, делать нечего. Но, живя одиноко, так много теряешь. Ей хотелось продолжить разговор на эту тему, всерьез поговорить о личной жизни сына, о будущем – его и корпорации. Ведь если он не оставит наследников… Но внутренний голос всячески остерегал ее. В конце концов Филипу тридцать пять, он отвечает только перед самим собой и вполне может счесть любое вмешательство неуместным.

Рядом, в библиотеке, зазвонил телефон, и почти тут же на пороге показался Рао, дворецкий Дэзи, еще один филиппинец.

– Извините, мэм, это мистер Рикардс.

– Спасибо, Рао, – Дэзи бросила на сына короткий взгляд. – Я сейчас.

Зашелестело платье, распространился легкий запах «Джой», и Дэзи поспешно вышла из комнаты.

Филип проводил ее взглядом.

«Как молодо выглядит мама сегодня, – подумал он. – В мае она отметила свое пятидесятишестилетие, но на вид она гораздо моложе. У нее гибкая, почти девическая фигура, совсем нет морщин, и, поскольку она избегает солнца, цвет лица – безупречно английский. От нее так и веет свежестью, молодостью. Даже несколько седых прядок, пробивающихся сквозь черноту волос, не старят ее. Нечасто так бывает. Впрочем, Эмма тоже прекрасно выглядела до самого конца».

Филип допивал коньяк, когда в гостиную вернулась Дэзи.

– Джейсон кланяется, Пип, – сказала она. – Он согласен с тобой, что не стоит сразу же тащить Полу на ферму. Может, устроим лучше в субботу небольшой прием в ее честь. Ты как? Сможешь быть?

– Ну разумеется! Ни за что не упущу шанса повидаться со Стручком. Слушай, мама, давай-ка все же посмотрим балансовый отчет. Он у меня с собой, и мне хотелось бы…

– Ты же прекрасно знаешь, Филип, что в этом нет нужды, – перебила его Дэзи. – Я совершенно не разбираюсь в бизнесе, а ты мне постоянно подсовываешь эти бумаги.

– Мама, но в конце концов «Макгилл Корпорейшн» – это твоя компания.

– Глупости. Ты же знаешь, что она моя только по названию, а на самом деле хозяева вы с Полой. И я вам полностью и заранее во всем доверяю. Бабушка ведь тебя всему научила. Она совершенно полагалась на твои ум и деловое чутье. Вот и я тоже.

– Спасибо за доверие, ма, и все же прошу тебя взглянуть на эти бумаги. Позволь мне принести их. – С этими словами Филип вышел в холл и тут же вернулся с дипломатом.

Дэзи неохотно взяла бумаги и принялась их просматривать – впрочем, только чтобы сделать приятное сыну.

Филип исподтишка посматривал на мать. Как потрясающе она выглядит в этом шелковом платье! Какой необычный фиолетово-синий цвет, вроде глицинии у нее в саду. Он подчеркивает синеву ее глаз. Как и сапфиры на ее шее и в ушах – недавний подарок Джейсона, как мать пояснила за ужином. Право, везунчик этот Джейсон Рикардс.

Дэзи подняла голову и посмотрела на сына. Улыбнувшись, он передал ей еще одну пачку бумаг.

– Нет-нет, с меня довольно, – простонала Дэзи, сделав жалобную мину. – Ты же сам знаешь, в этом нет никакого смысла. Для меня это сплошная тарабарщина.

Филип только улыбнулся. Старая песня.

– Ладно, давай я тебе все объясню, – Филип подсел к ней на диван. На протяжении следующего получаса он путешествовал с Дэзи по страницам бухгалтерских документов, изо всех сил стараясь донести до нее их смысл. Так повелось с давних пор.

Этой ночью Филип не вернулся в город.

Он поехал в свой дом в Пойнт-Пайпер. Предварительно он позвонил дворецкому и сказал, что приедет, но ждать его не надо. Так что, когда он в одиннадцать вечера притормозил у подъезда, никого из прислуги уже не было.

Он прошел прямо к себе в берлогу, бросил дипломат на диван, открыл бар и налил себе коньяка. Затем отправился на террасу. Облокотившись о балюстраду и потягивая коньяк, он устремил взгляд вдаль, где плескались волны океана, черного как деготь, под безлунным небом.

Из головы у него не шли слова матери.

Ей хотелось женить его, чтобы он не закончил свои дни в одиночестве. Смех да и только. Словно женитьба гарантирует избавление от одиночества. Часто, напротив, она усугубляет его. Он никогда не был женат, но некоторое время делил кров с одной женщиной и прекрасно знает, что присутствие другого человека ничего не меняет. И уж меньше всего прогоняет дурные мысли.

Филип отличался довольно беспорядочным образом жизни. Дэзи это беспокоило. Но поделать с этим Филип ничего не мог. Он вздохнул. «Что-то слишком много женщин в последнее время, даже для меня», – неожиданно с неприязнью подумал он.

Оглядывая свою личную жизнь беспристрастно, Филип вынужден был признать, что она суха и бесплодна как большая пустыня. Никогда у него не было ничего серьезного с женщинами. И никогда не будет. Что ж с того? Он давно пришел к выводу, что лучше всего просто удовлетворяться сексом, который не влечет за собой никаких осложнений. Он, одиночка по натуре. Во всяком случае собственное общество ему пока не наскучило.

Допив коньяк, он вернулся в дом. Ему, Филипу Макгиллу-Эмори, и в голову не могло прийти, что скоро, к счастью ли, к несчастью, но жизнь его круто переменится. И уже навсегда.

Глава 15

– Я хочу продать акции «Сайтекс».

В тишине гостиной материнского дома эти слова прозвучали как разорвавшаяся бомба, и Пола почувствовала, что не только мать с братом, но и она сама вздрогнула.

Дэзи с Филипом застыли от изумления. Не в силах произнести ни слова, они молча глядели на Полу.

Та, в свою очередь, переводила взгляд с Филипа на Дэзи. Она не собиралась ничего говорить сегодня вечером, тем более так прямо. Но коль скоро слова вырвались, надо было договаривать до конца.

Пола набрала в легкие воздуха, но тут мать прервала неловкую тишину.

– Не понимаю, – сказала она. – Что это ты вдруг решила продавать акции?

– Тому много причин, мама, но главная заключается в том, что цены на нефть сильно упали, и, поскольку мировой рынок перенасыщен ею, я чувствую, что они будут падать и дальше. К тому же, как ты знаешь, «Сайтекс» и без того уже давно висит у меня на шее как ярмо, так что лучше избавиться от него раз и навсегда. Продадим наши сорок процентов, и делу конец.

– Ясно, – негромко проговорила Дэзи, сдвигая брови и переводя взгляд на Филипа.

Тот промолчал.

Он поднялся, прошел к застекленным дверям и вгляделся в отдаленные огни Сиднея. Город сверкал, и Башня Макгилла царила над ним даже ночью.

Неожиданное заявление Полы застало его врасплох, и он пытался понять, в чем тут дело. Филип медленно повернулся и, возвращаясь на место, пристально посмотрел на сестру. Несмотря на загар, она выглядела усталой, и Филип подумал, что лучше бы ей отдохнуть, чем обсуждать дела. Тем не менее по ее глазам он понял, что она ждет его ответа.

– Положение может измениться, Пола, – сказал наконец Филип. – Так всегда бывает. Цены на нефть прыгают, иногда даже сильнее, чем сейчас, и если уж продавать, то надо выбрать более благоприятный момент, когда мы сможем получить побольше, как тебе кажется? Скажем, когда цены поднимутся.

– А когда это будет? Повторяю, хотя ты сам не хуже моего это знаешь, что сейчас мировой рынок забит нефтью. – Пола вздохнула и устало покачала головой. – На складах сотни тысяч баррелей, и мировой спрос упал на пятнадцать процентов после того, как картели в семьдесят девятом году искусственно взвинтили цены. Я действительно уверена, что дальше будет только хуже. Цены падают и падают. И продолжаться так будет еще долго. По моим расчетам, до восемьдесят пятого.

– Ну, милая, у тебя что-то уж слишком мрачные прогнозы, – засмеялся Филип.

Пола промолчала. Откинувшись на диване, она помассировала шею. Усталость давила на нее, и она снова пожалела, что затеяла этот разговор.

Дэзи повернулась к дочери и сказала озабоченно:

– Пола, но ведь я обещала матери никогда не продавать акции «Сайтекс», точно так же, как она в свое время обещала то же самое Полу. Отец говорил, что от этих акций ни в коем случае нельзя отказываться, что бы там ни происходило, и…

– Времена меняются, мама.

– Конечно, и я первой готова это признать. Но я никак не могу свыкнуться с мыслью, что надо продавать эти акции. Мне как-то не по себе.

Пола пристально посмотрела на мать.

– Пари держу, если бы бабушка была жива, она согласилась бы со мной, – сказала она и подавила зевок.

Она вдруг почувствовала головокружение, комната поплыла у нее перед глазами. Если она сейчас же не пойдет в спальню, то заснет прямо здесь, на диване. Но тут заговорил Филип, и ей пришлось вновь собраться.

– Какое, собственно, имеет значение, – произнес он, – если в течение года, двух или трех-четырех лет, дивиденды будут меньше? Маме не так уж нужны эти деньги.

– Совершенно верно, – энергично поддержала сына Дэзи. – Но, так или иначе, Пола, дорогая, сейчас этот разговор нам лучше прекратить. Ты выглядишь совершенно измотанной и едва держишься на ногах. И ничего удивительного – как обычно, едва приехав, ты тут же принялась за работу. – В голосе Дэзи, слышался мягкий упрек.

– Пожалуй, ты права, мама. Разница во времени начинает особенно чувствоваться на второй день. – Пола держалась изо всех сил, но глаза закрывались сами собой. – Мне и впрямь надо поспать. Прямо сейчас. Не стоило заговаривать сегодня на эту тему. Ладно, закончим разговор как-нибудь в другой раз.

С трудом поднявшись, она поцеловала на ночь мать.

Филип тоже встал и, обняв сестру за плечи, вывел в холл. Они остановились у лестницы.

– Помочь тебе подняться наверх, Стручок? – нежно спросил Филип.

Пола покачала головой.

– Ерунда, Пип. Не такая уж я развалина, чтобы тащить меня в кровать. – Прикрыв рот рукой, она снова зевнула и, взявшись за перила, поставила ногу на ступеньку. – Ничего, надеюсь, доберусь сама. Вот только вина не надо было пить за ужином.

– Зато будешь спать как убитая.

– А то я бы и так не заснула? – наклонившись, Пола поцеловала брата в щеку. – Спокойной ночи, милый.

– Спокойной. А завтра пообедаем вместе, хорошо? Встретимся в половине первого в «Орхидее», ладно?

– Как скажешь, братец.

У Полы едва хватило сил раздеться и смыть косметику. Она натянула на себя шелковую пижаму и со вздохом облегчения легла.

Уже засыпая, она подумала, что совершила тактическую ошибку – не вовремя заговорила о «Сайтекс». Хотя мать в любом случае ни за что не согласится продать акции, что бы Пола ни говорила. А это грозит серьезно нарушить ее планы.

А может, все же согласится? Уже на грани сна Пола вспомнила бабушку. «В дверь можно войти по-разному», – любила говорить Эмма. Повторив мысленно эти слова, Пола улыбнулась и, крепко смежив ресницы, погрузилась в глубокий сон.

На следующее утро в одном из служебных помещений магазина «Харт Бутик» в отеле «Сидней-О'Нил» царило молчание.

Пола и Маделина сидели за столом друг напротив друга, погруженные в бумаги.

Маделина первой подняла голову.

– Понять не могу, как это Келли Риверз удалось довести дела до такого состояния, – сказала она, недоверчиво покачивая головой. – Право, чтобы добиться этого, нужен какой-то особый антиталант.

Пола посмотрела на Маделину и нахмурилась.

– Либо она полная идиотка, и я фантастически просчиталась, когда брала ее на работу, либо болезнь настолько выбила ее из колеи, что последние несколько месяцев она не соображала, что делает.

– Наверное, все-таки дело в болезни. Иначе вы бы сразу заметили ее промахи, вас не обманешь, – уверенно сказала Маделина, захлопывая папку. – Я проверила эти цифры трижды – два раза на калькуляторе и один раз так, в столбик. Боюсь, вы правы. Полный провал.

Пола поднялась, глубоко вздохнула и принялась задумчиво мерить шагами кабинет. Вернувшись к столу, она взяла папки, положила их в сейф, заперла его и сунула ключ в карман серого льняного пиджака.

– Знаете, Мэдди, давайте-ка сходим на склад и попробуем там разобраться.

– Хорошая мысль. – Маделина последовала за Полой в главное помещение магазина, который располагался на трех этажах гостиницы.

– Мы будем внизу, Мейвис, – сказала Пола заместительнице управляющей, проходя через массивные стеклянные двери в холл.

– Хорошо, миссис О'Нил. – Голос Мейвис звучал ровно, но на лице застыло испуганное выражение. Маделина кивнула молодой женщине.

Едва они пересекли холл с темно-зелеными мраморными полами, как она сказала Поле:

– Вы знаете, я думаю, что в принципе Мейвис хороший работник. Она всю душу вкладывает в дело. Просто Келли Риверз не следовало назначать ее на эту должность. Она не знает, как управлять предприятием такого масштаба, да и воображения у нее не хватает. Но Мейвис честный человек, а это очень важно.

– Пожалуй, вы правы, – согласилась Пола, входя в лифт и нажимая кнопку. – Келли оставила ей дела в совершенно расстроенном состоянии, и Мейвис просто не знала, с какого конца подойти. Теперь я хорошо это вижу. – Пола искоса взглянула на Маделину. – Я ни в чем не виню Мейвис. Только ей следовало все мне рассказать. Она ведь в любой момент могла позвонить мне или хотя бы послать телекс.

Они вышли из лифта.

– Если бы несколько недель назад управляющий отелем не рассказал обо всем Шейну, я до сих пор пребывала бы в уверенности, что все в порядке.

– Верно, хорошо, что он спохватился и позвонил, – сказала Маделина. – По-моему, мы приехали как раз во время, чтобы предотвратить настоящую катастрофу.

– Вот именно.

Складские помещения «Харт Бутик» располагались в бельэтаже отеля и представляли собой вереницу комнат. Одна из них была отдана под кабинет с сейфами, столом, стульями и телефоном, остальные являлись собственно складом. На плечиках были развешены платья, а на столах и в ящиках разложены разнообразные предметы дамского туалета – драгоценности, шарфы, пояса, сумочки, туфли и многое другое.

Маделина поморщилась, проходя вместе с Полой вдоль вешалок и столов. Они уже во второй раз совершали этот обход, но только сейчас до них дошли истинные масштабы бедствия. Маделина взглянула на свою начальницу.

– Да, поработать тут придется изрядно. Дела обстоят даже хуже, чем мне показалось вчера.

– Вот именно, – мрачно откликнулась Пола. – Боюсь даже подумать, какие ужасные секреты хранят эти ящики с барахлом. – Она покачала головой, не скрывая раздражения. – Это, конечно, и моя вина. Напрасно я поддалась уговорам Келли и позволила ей открыть несколько магазинов подешевле. Да и с «Леди Гамильтон» я промахнулась. Но Келли убедила меня, что знает здешний рынок лучше, и я, идиотка, дала ей карт-бланш. Вот мы и имеем теперь платья, закупленные у других производителей и лежащие без движения.

– Наверное, надо действительно, как вы вчера сказали, объявить распродажу, – заметила Маделина.

– Да. И избавиться от этих залежей, включая остатки «Леди Гамильтон» прошлого сезона. Все продать, подчистую. Это единственный выход. А потом начать все с нуля. Сегодня же дам телекс Аманде, чтобы прислала все запасы «Леди Гамильтон», какие только у нее найдутся. Самолетом. И конечно, это должно быть весенние и летние образцы – здесь-то сейчас весна. – Пола замолчала, мрачно оглядываясь.

– Что случилось? – спросила Маделина, как всегда тонко ощущавшая малейшие перемены в настроении Полы.

– Надеюсь, распродажу нам удастся организовать и хоть немного да заработать на ней.

– Ну разумеется! – воскликнула Маделина. – У меня идея. Почему бы не объявить Большую Распродажу с заглавных «Б» и «Р». В рекламе нажмем на то, что по масштабам своим она сравнима только с распродажей в «Найтсбридж». «Найтсбридж» знают во всем мире. Не сомневаюсь, что какое-нибудь агентство здесь, в Сиднее, сможет составить необходимый текст для газет. – Мэдди немного помолчала и затем вновь заговорила со все возрастающим энтузиазмом: – Что-нибудь в таком роде: «На очередную распродажу «Харт» вам не надо лететь в Лондон. Она здесь, у ваших дверей!» Ну как?

Впервые за утро Пола улыбнулась.

– Отлично, Мэдди. Я немедленно позвоню Дженет Шиф в рекламное агентство и скажу, чтобы они срочно составили текст. А теперь давайте-ка посмотрим эти платья. Что тут можно отобрать для распродажи?

Маделине не нужно было повторять дважды. Она живо подошла к вешалкам, и безжалостная селекция началась.

«Орхидея» в отеле «Сидней-О'Нил» считалась одним из самых фешенебельных ресторанов. Здесь была отличная кухня, и люди приходили сюда, что называется, на других посмотреть и себя показать.

Ресторан располагался на верхнем этаже гостиницы. Две стены его целиком были сделаны из стекла, и казалось, что он плывет, словно подвешенный между небом и морем. Отсюда открывался великолепный вид на много миль вокруг.

Две другие стены были украшены изображениями белых, алых и светло-вишневых орхидей. Повсюду стояли живые орхидеи – в горшках из китайского фарфора, в цилиндрической формы стеклянных вазах, просто на столах.

Пола особенно гордилась этим залом, ибо его задумал Шейн. Когда отель еще только строился, он, наряду с дизайнерами, принимал активное участие в его планировке. В своих отелях за границей Шейн любил использовать для декорации холлов, ресторанов, баров мотивы, связанные с животными или растительным миром данной страны, и, поскольку орхидеи в Австралии растут повсюду: в лесах, долинах, степях – он решил, что они вполне подойдут в качестве основного декоративного элемента. Орхидеи, благодаря многообразию своих форм, размеров и окраски, придавали интерьеру на редкость живописный и привлекательный вид.

Потягивая минеральную воду, Пола сидела в красивом, залитом солнцем зале, и с удовольствием поглядывала вокруг. Как прекрасны живые орхидеи и как мастерски выполнены композиции из них. Пола увлекалась садоводством. Глядя на окружавшую ее красоту, она размечталась о том, что когда-нибудь станет разводить эти экзотические цветы в Англии.

– Эй, спустись с небес! – сказал Филип Поле через стол.

– О, прошу прощения, задумалась. Захотелось заняться выращиванием орхидей в Пеннистоун-ройяле, но вряд ли это осуществимо.

– Почему же нет? Кто мешает тебе построить оранжерею и купить рассаду? Ну, как, например, для помидоров, – Филип ухмыльнулся и лукаво посмотрел на сестру. – У тебя ведь сейчас так много свободного времени.

– Скажешь тоже, – улыбнулась Пола. – А вообще-то я люблю копаться в саду. И почему бы действительно не построить оранжерею. Прекрасная мысль.

– О Боже, что я наделал! – Филип в притворном ужасе закатил глаза. – Шейн убьет меня.

– Вовсе нет. Он любит, когда я занимаюсь садом, и всегда покупает мне каталоги, семена, рассаду и все остальное в этом роде. Скажу ему, что к Рождеству мне нужна оранжерея для орхидей. Ну как? – Пола рассмеялась.

– Если он откажется, я сам подарю ее тебе. Между прочим, когда я уходил с работы, мне позвонила мама. Она рада-радешенька, что ты согласилась провести уик-энд на ферме. Но, знаешь ли, меня ты поставила в дурацкое положение.

– Как это?

– Видишь ли, мама сразу предложила эту поездку, но я усомнился, что тебе захочется туда ехать после четырнадцатичасового перелета из Лос-Анджелеса. И надо признаться, я был удивлен, что ты согласилась. Да еще с готовностью, по ее словам. Я думал, что всю субботу ты будешь занята в галантерее. Не хочешь ли ты сказать, что уже разобралась в этом бедламе? – Филип поднял брови.

– Не совсем, однако же дело идет.

– Неужели? Может, поделишься?

Пола быстро передала суть дела, а потом добавила:

– А после распродажи на следующей неделе я выставлю новые образцы «Леди Гамильтон». Мне пришлют их на этих днях из Лондона. Но для начала я проведу рекламную кампанию. На носу весенне-летний сезон, и я надеюсь, что мне довольно быстро удастся снова поставить дело на ноги.

Филип кивнул.

– Ты у нас умница. Если ты не справишься, то кто же тогда? А как насчет твоей управляющей? Ты что, увольняешь ее?

– Боюсь, что да, Пип, хотя мне кажется, что во многом виной ее нездоровье. Но вообще-то я ей больше не доверяю, и, если оставлю на этом месте, мне покоя не будет.

– Понимаю тебя. А что с галантереями в отелях Мельбурна и Аделаиды? Такая же картина?

– К счастью, нет. Судя по вчерашним отчетам управляющих, там все в порядке. Слава Богу, Келли в их дела не вмешивалась. Если помнишь, некоторое время назад я ввела новую систему, при которой каждое отделение работает самостоятельно и отчитывается только передо мной. Тем не менее, поскольку уж я добралась до Австралии, слетаю туда на следующей неделе, чтобы все проверить на месте.

– Хорошая мысль. Полагаю, тебе без труда удастся найти замену Келли. Отличных работников хватает.

– И мне так кажется. Надеюсь с понедельника начать встречи с кандидатами, и, если в течение двух недель до отъезда ни на ком не остановлюсь, здесь останется Маделина О'Ши. Впрочем, я все равно попрошу ее задержаться – надо еще поработать с рекламным агентством и наладить работу сиднейского отделения. Ей-то я целиком доверяю.

– Да, ты говорила. Надеюсь, мне удастся с ней познакомиться.

– Не далее как завтра, Пип. Я пригласила ее в Кунэмбл. Ты ведь летишь с нами?

– К сожалению, нет. Вы отправитесь с мамой на самолете Джейсона, а я присоединюсь к вам в субботу утром. Я рад, что нам удастся провести уик-энд вместе. Тебе-то он точно пойдет на пользу – будешь отдыхать два дня и дышать свежим воздухом.

Пола сдержанно улыбнулась и пристально посмотрела на брата. Голос ее немного изменился:

– Как ты считаешь, мама может передумать насчет акций «Сайтекс»?

– Вряд ли, – не задумываясь ответил Филип. – Тут все дело в ее отношении к отцу. Ты же знаешь, она боготворила его и поэтому против его воли никогда не пойдет. А продать акции как раз это и означает, по ее мнению. Может, это и глупо, но это так.

– Но ведь Пол думал так сорок лет назад, – возбужденно воскликнула Пола. – Сегодня он наверняка переменил бы свое мнение, как, впрочем, и бабушка.

– Возможно, но маму этим не возьмешь. – Филип с любопытством посмотрел на сестру. – Но ты-то почему так хочешь продать акции? Тебя что-то беспокоит?

Пола на секунду заколебалась, не зная, стоит ли говорить брату правду, и решила, что лучше воздержаться.

– Я объяснила свои резоны вчера вечером, – ровным голосом ответила она. – Впрочем, должна признаться, мне изрядно надоел Мэрриот Уотсон и его приятели из правления. Они делают все, чтобы осложнить мне жизнь.

Филип недоверчиво посмотрел на Полу.

– Но ведь так было всегда, что же тут нового? К тому же, они всегда были на ножах с бабушкой. – Филип помолчал и нахмурился, потирая подбородок. – Впрочем, если они уж совсем тебя измочалили, я могу поговорить с мамой…

– Нет-нет, не надо, – поспешно сказала Пола. – Ладно, забудем об этом. Уж как-нибудь я постараюсь найти общий язык с Уотсоном и правлением.

– Не сомневаюсь, – ответил Филип. – Не впервой, поди. Ты ведь так похожа на меня и не успокоишься, пока дело не будет сделано наилучшим образом. Иначе и быть не может. – Филип с любовью посмотрел на сестру. – А теперь довольно, закажем лучше обед.

Глава 16

Сквозь занавес пробился солнечный луч. Маделина проснулась.

Поморгав, она резко поднялась с подушки и села на старинной двуспальной кровати, не сразу соображая, где находится. Когда глаза привыкли к слабому свету, она окинула взглядом живописную комнату и вспомнила, что она в Дануне, овцеводческом хозяйстве Макгиллов.

Маделина бросила взгляд на будильник, стоявший на покрытом тафтой туалетном столике. Было рано, шесть утра. Но она привыкла вставать на заре. К тому же Дэзи вчера сказала, чтобы она чувствовала себя как дома и поднималась, когда ей заблагорассудится. В четверть седьмого придет экономка, и в столовой будут свежий сок, кофе, чай, тосты и фрукты. А после семи, когда появятся повара, можно будет заказать горячий завтрак.

Завернувшись в простыню, Маделина соскочила с постели и прошла в ванную принять душ. Через десять минут она вернулась, надела халат, подошла к окну. Распахнув шторы, постояла немного, глядя на раскинувшиеся внизу сады. В их изумрудной зелени полыхали яркие головки цветов, посаженных по краям травяных дорожек, сходившихся у огромной клумбы посередине. Утро было веселое, солнечное, по голубому небу лениво проплывали редкие облака, похожие на сахарную вату.

Появившееся накануне возбуждение и предвкушение чего-то необычного вновь охватило ее. Маделине не терпелось выйти наружу и осмотреться. Больше всего ей хотелось пройтись по этим гостеприимным садам, к которым, как она знала, приложила руку сама Пола.

Усевшись за овальный туалетный столик, расположенный между окнами, Маделина принялась расчесывать свои густые каштановые волосы. Машинально орудуя щеткой, она думала об этом удивительном месте, где ей вместе с Полой, Дэзи и Джейсоном Рикардсом предстояло провести уик-энд.

Ничего похожего на Данун Маделина прежде не видела и даже не представляла, что такое бывает.

До этого местечка, расположенного в пятистах семидесяти километрах от Сиднея, в равнинной части Нового Южного Уэльса, по воздуху было рукой подать. Они вылетели на самолете Джейсона Рикардса в пять пополудни и уже через час приземлились в Дануне.

Том Уиллен, управляющий хозяйством, встретил их прямо на стоянке и, перекидываясь шутками с пассажирами, принялся вместе с пилотом и стюардом переносить багаж в старомодный фургон.

Десять минут спустя они уже отъезжали от посадочной полосы. К своему немалому удивлению, Маделина заметила в гигантских ангарах несколько самолетов и два вертолета.

Не удержавшись, она спросила Полу, зачем они здесь, и та пояснила, что в Дануне удобнее всего пользоваться воздушным транспортом. Еще в самолете Дэзи рассказывала ей, что хозяйство раскинулось на тысячах акров земли и сверху выглядит, как небольшое королевство. Самолеты и вертолеты подчеркивали впечатление о безмерности Дануна.

Центральная усадьба была в пяти милях от аэропорта, и на всем пути Маделина не отрывалась от окна, едва сдерживая обуревавшее ее чувство восторга. Гидом ее была Дэзи. Пока фургон катил по гудроновой дороге, пересекавшей гигантское поместье, она рассказывала Маделине обо всех достопримечательностях, встречавшихся на пути.

Вот они миновали цепочку строений – нечто вроде небольшого поселка и Дэзи объяснила, что это помещения для стрижки овец, склады, где хранится шерсть данунских мериносов, загоны, кузница, небольшая бойня, холодильник для хранения свежего мяса и другие помещения, где складируются сено и зерно. Здесь же водонапорная башня и генератор, снабжающий хозяйство электроэнергией.

Немного дальше, в тени красивых золотистых вязов и ив, виднелись огороженные фермы. На пастбищах с сочной травой пасся скот, а из симпатичных домиков на небольшом холме, поросшем вязами и дубами, открывался поистине идиллический вид.

Том немного притормозил, чтобы Маделина могла получше разглядеть поселок, и сказал, что здесь живут они с женой, рабочие и кое-кто из обслуги центральной усадьбы. Рядом с поселком были теннисный корт и плавательный бассейн, находящиеся в распоряжении жителей.

Через четверть мили показались открытые и закрытые площадки для выгула лошадей. Рядом виднелись большие конюшни. Они произвели впечатление на Маделину. Приземистые, разбросанные в обманчивом беспорядке, конюшни были сделаны из известняка и кирпича. На крышах их кое-где виднелась виноградная лоза. Похоже, выстроены они были давно. «Да, – подтвердила Пола, – их построил ее отец, Пол Макгилл, в двадцатые годы».

Чем дальше, тем больше очаровал Маделину здешний пейзаж. Она и не ожидала, что сельская местность может быть такой красивой и что в Австралии необычайно богатая растительность. Маделина представляла себе этот континент высохшим и пустынным. Ей казалось, что огромные австралийские города, расположенные на берегу океана, окружает голая равнина.

Но Данун, лежащий посреди холмов, волнообразно сбегавших к зеленым полям, рощам и пастбищам оказался поистине прекрасен. Вдобавок ко всему, в этом обильном крае, где, кажется, все цвело и благоухало, протекала река.

Подъездная дорожка, ведущая к центральной усадьбе, которую здесь называли просто Домом, была в полумилю длиной. Едва они въехали на нее, Дэзи опустила окно. Внутрь фургона проник острый запах лимона. «Это Eucaliptus citridora, – пояснила Дэзи, указывая на деревья, возвышающиеся по обе стороны дорожки. – Они тянутся до самого Дома, распространяя восхитительный аромат. Этот запах всегда напоминает мне Данун, где бы я ни была».

Маделина кивнула.

– Ничего удивительного, – пробормотала она, вдыхая лимонную свежесть.

В надвигающихся сумерках Дом радушно сверкал огнями, и, выйдя из фургона, Маделина почувствовала, как она переносится в прошлое, в любимые зеленые края детства. Захваченная ностальгией и потоком воспоминаний, она едва сдержала неожиданно подступившие слезы. Дом в Дануне был построен в классическом стиле, наподобие больших плантаторских домов на американском Юге, какие строили до Гражданской войны. Он был великолепен.

Фронтон был сделан по преимуществу из белых деревянных панелей, перемежающихся кое-где темно-красным кирпичом. По всему периметру особняка шла широкая веранда. Летом она отбрасывала тень, а зимой не закрывала доступа солнечным лучам. Заканчивалась веранда у фонтана четырьмя колоннами с каждой стороны от входной двери. Колонны из красного дерева были большие и величественные. Возвышаясь над первыми двумя этажами, они поддерживали террасу, окружавшую третий этаж.

Зеленые поросли глицинии, выделявшиеся на фоне светлой обшивки, вместе с густой листвой деревьев, росших позади дома, усиливали ощущение мира и покоя. Газоны, окаймленные высокими кустами алых и белых азалий, мягко сбегали вниз к покрытой гравием подъездной дорожке, а ниже простиралось море садовых цветов.

Интерьер вполне соответствовал внешнему облику дома. В комнатах висели старинные люстры, на полах лежали отменные старинные ковры, стены украшали превосходные полотна, в основном, французских импрессионистов. Позднее Маделина узнала, что коллекция была собрана Эммой Харт и включала в себя работы Моне, Ван Гога, Гогена Сезанна и Дега.

Пола проводила Маделину наверх, в роскошную спальню, примыкавшую к ее собственной комнате. Спальня оказалась просторной, с высоким потолком. Шторы и обивка мебели были выполнены в абрикосовых, лимонных и бледно-голубых тонах. Угол занимал камин из светлого мрамора, перед которым стояли банкетка и два стула. На стенах висели акварели с изображением местных пейзажей. Достопримечательностью спальни была огромная, с балдахином кровать.

Повсюду были расставлены свежие цветы. От них исходил дразнящий аромат садов, раскинувшихся внизу. Запах этот немного пьянил, но Маделине это нравилось.

Она смотрела в зеркало на туалетном столике, еще раз провела щеткой по волосам, прошла к платяному шкафу и вынула серые фланелевые брюки, светлую шелковую блузку и серо-голубую, ручной вязки, мохеровую кофту.

Облачившись в них, она сунула ноги в коричневые кожаные мокасины, надела золотые часики, вставила в уши золотые сережки от Тиффани и вышла из спальни.

Было половина седьмого, когда Маделина открыла дверь столовой и заглянула внутрь.

Миссис Кар, экономка, с которой она познакомилась вчера вечером, нигде не было видно, но Маделина уловила дразнящий запах свежего кофе, только что поджаренного хлеба и свежих фруктов. Оглядевшись, она увидела, что все это расставлено на столике в дальнем углу комнаты, под картиной, изображающей циркового клоуна. Еще один круглый стол в середине комнаты был покрыт белоснежной скатертью из кисеи и сервирован фарфоровой посудой на четверых.

Маделина налила себе чашку кофе и подняла глаза на картину. «Пикассо», – сказала она себе, ничуть не удивляясь, потому что в Дануне все было возможно. Сказочное место!

Взяв чашку, она вышла на задний двор, села на ступеньки веранды и принялась пить кофе мелкими глотками, наслаждаясь ароматом трав и листвы – особенно выделялся лимонный запах эвкалиптов – и вслушиваясь в молчание природы, которое нарушало только щебет птиц да шелест листьев на тихом ветерке.

Такая жизнь бывает только в сельской местности. Маделина уже забыла о ее существовании. «Как чудесно», – подумала она, закрывая глаза. Покой, проникая через поры, растекался по всему телу. Такого чувства Маделина не испытывала с самого детства.

Чуть позже она вернулась в дом, поставила чашку с блюдцем на место и прошла в большой холл у парадного входа. Еще находясь в спальне, Маделина решила прогуляться по саду, но теперь заколебалась. Одна из дверей холла вела в галерею, на которую вчера Пола обратила ее внимание. Но тогда они поднимались наверх и зайти в галерею не было времени, так как надо было срочно переодеться к ужину. На ступеньках массивной, с резными перилами лестницы Пола сказала: «Здесь портреты наших предков, а также чудный портрет Эммы. Вам надо непременно посмотреть на него до отъезда».

Вспомнив эти слова и желая удовлетворить свое любопытство, Маделина решила отложить прогулку по саду и отправиться в галерею.

Галерея оказалась гораздо больше, чем она могла вообразить, с высокими потолками, огромным окном в конце, гладко отполированными, без ковров, полами, белыми стенами и столом из мореного дуба в центре. На нем стояла фигура лошади из китайского фарфора. Галерея хранила истинные сокровища.

Маделина быстро шла по галерее, почти не обращая внимания на портреты Макгиллов – основателей рода. Она искала Эмму Харт.

Добравшись, наконец, до нее, она остановилась, затаив дыхание. Пола была права – портрет действительно оказался потрясающим. Удивительно похожим и в тоже время намного лучше, чем все, что она видела в магазинах «Харт» в Йоркшире и в Пеннистоун-ройяле.

Она долго стояла перед портретом, наслаждаясь живостью и точностью. Портрет был создан в тридцатые годы. Вечернее платье из светлого атласа, которое было на Эмме, относилось к тем временам и казалось, что стоит протянуть руку и коснуться картины, как она ощутит под пальцами настоящую ткань.

На шее, запястьях, в ушах у Эммы сверкали изумруды. «Какие же у нее маленькие руки, – подумала Маделина, подходя поближе и вглядываясь в портрет, – как у ребенка». Слева висел портрет эффектного мужчины. Светлый галстук и манжеты придавали его облику особую элегантность. Таких пронзительно-голубых глаз Маделина еще в жизни не видела. У человека на портрете было сильное, запоминающееся лицо, темные усы и глубокая вертикальная складка на подбородке.

«Кларк Гейбл, – подумала Маделина, и тут же улыбнулась – откуда здесь быть покойной звезде? – Несомненно, это Пол Макгилл».

Склонив голову набок, она сосредоточенно рассматривала портрет, пытаясь понять, кто это. Но то, что мужчина был подстать Эмме Харт, было очевидно.

Филип сбегал вниз по лестнице, когда дедовы часы в холле пробили семь. Он быстрыми шагами направился в столовую, но тут же заметил, что большая, из красного дерева дверь, ведущая в галерею, слегка приоткрыта. Филип хотел было закрыть ее, но, к удивлению своему, заметил, что в галерее кто-то есть. В дальнем конце, разглядывая портрет деда, стояла молодая женщина. «Должно быть, американская помощница Полы», – решил Филип.

Словно почувствовав его присутствие, женщина резко обернулась. Глаза ее широко раскрылись. В них было изумление. Филип ответил таким же взглядом.

Это был решающий миг, круто изменивший его жизнь. Филипу казалось, что женщина светится. Но не потому, что освещена солнцем, проникающим сквозь большое окно, нет: свет исходил изнутри. Словно вся была раскалена.

Филипа охватила жажда обладания – она будет принадлежать ему. Откуда взялась такая уверенность, он не мог бы сказать. Это было как удар молнии, и Филип, не рассуждая, принял эту мысль как безусловную истину.

Он медленно двинулся к ней. Звук его шагов грубо нарушил тишину, обволакивавшую Маделину. Филипа передернуло. Маделина стояла не двигаясь, затаив дыхание, не спуская с него глаз, в то время как его глаза были прикованы к ее лицу.

Она была ему не знакома и в тоже время знакома и близка. Остановившись рядом с ней, он пережил острое предчувствие, услышал голос судьбы.

Подняв к нему лицо, Маделина медленно, робко улыбнулась, и Филип почувствовал, что с ним произошло что-то необыкновенное. Но что более всего поразило его, так это то, что чудо произошло здесь, в его собственном доме – в том единственном месте на планете, которое было ему по-настоящему дорого. Маделина продолжала улыбаться, а у Филипа словно тяжесть упала с плеч. Ему стало легко-легко.

Смутно, как будто издалека, он услышал собственный голос:

– Я Филип, брат Полы.

К его удивлению, голос прозвучал ровно.

– А меня зовут Маделина О'Ши.

– Так я и подумал.

Она протянула ему руку, он крепко сжал ее, чувствуя, что именно эту женщину ждал всю свою жизнь.

Глава 17

Филип с явной неохотой отпустил руку Маделины. Она тут же сунула ее в карман, ощущая на ладони прикосновение его сильных пальцев, словно он оставил след, который будет гореть вечно.

Маделина переступила с ноги на ногу и посмотрела куда-то в сторону. Она чувствовала себя неловко в присутствии Филипа Макгилла-Эмори.

По-прежнему не отрывая от нее взгляда, он сказал:

– Вы так удивились, когда я появился на пороге. Наверное, я смутил вас, извините.

– Просто мне вдруг показалось, что ожил Пол Макгилл и…

Негромкий смех Филипа, раскатившийся эхом по пустынной галерее, прервал слова Маделины. Филип искоса посмотрел на портрет, но ни сказал ни слова.

– К тому же, – продолжала Маделина, – Пола сказала, что вы прилетите из Сиднея только к полудню.

– Я передумал и прилетел еще вчера, одиннадцатичасовым рейсом. Но все уже спали.

Маделина кивнула и вновь посмотрела на него.

– Вы так внимательно рассматривали портрет деда. – Филип весело посмотрел на собеседницу своими голубыми глазами. – Ну и что, раскрыл он вам свои секреты? Хоть какую-нибудь тайну своего характера?

– Наверное, он был особенным человеком, настоящим мужчиной. Иначе ему бы не завоевать сердце Эммы Харт и не стать ее мужем.

– Судя по тому, что рассказывала о нем бабушка, Пол Макгилл был и впрямь человеком необыкновенным. – Сказал Филип и после непродолжительного молчания добавил: – Только они так и не поженились… Жена Пола отказалась дать ему развод. Тогда они решили по-своему и, плюнув на условности, прожили вместе шестнадцать или семнадцать лет. До самой его смерти в тридцать девятом году. В ту пору такое поведение считалось совершенно недопустимым, но им было все равно… – Филип пожал плечами. – Они безумно любили друг друга, были счастливы и, конечно, ни о чем не жалели. А уж как они обожали свою единственную дочь – мою мать… – Последовала еще одна пауза. – Свое внебрачное дитя…

Маделина была поражена.

– Этого я не знала, как, впрочем, и всего остального, что вы мне рассказали. Пола ничего не говорила мне об интимной жизни своей бабушки. А то, что я слышала или читала, касалось исключительно успехов Эммы в бизнесе.

– Да, ее восхождения, не правда ли? Она здорово опередила свое время. Блестящая, по-настоящему эмансипированная женщина… Она указала многим дорогу в большой бизнес, в мир корпораций. И мне это нравится. Теперь трудно представить себе нашу жизнь без женщин на руководящих постах.

Филип снова развеселился.

– Уверен, что сейчас все уже забыли о частной жизни Эммы Харт. В конце концов это было так давно. Она стала мифом. Легендой. И вокруг, как в семье, так и вне ее, полно факелоносцев, которые вовсе не хотят, чтобы ее образ хоть чуточку потускнел. – Филип поджал губы и покачал головой. – Что же касается меня, то ничто не может бросить тень на образ Эммы, и уж меньше всего внебрачная жизнь с мужчиной, которого она любила – от всей души.

– Я тоже так считаю. Но почему жена Пола не захотела дать ему развод?

– Ей помогла религия. Констанс Макгилл была католичкой, и, мне кажется, она просто использовала церковь как предлог, лишь бы испортить Полу жизнь. Ей он был не нужен, но она не хотела, чтобы он достался кому-нибудь еще. А счастья она ему и подавно не желала. Так что, на мой взгляд, она использовала святых отцов и дурацкие церковные каноны, чтобы удержать его на привязи.

– М-м…

Присутствие Маделины обострило восприятие Филипа, и он немедленно уловил странное выражение ее глаз. Впрочем, он и без того был достаточно чутким человеком, чтобы понять, что сказал что-то не то.

– Я, кажется, обидел вас? Вы, наверное, католичка?

– Да, но вы меня вовсе не обидели. Правда-правда.

– Извините, ради Бога.

– Да право же, все в порядке, Филип… – Голос Маделины прервался.

Она подняла глаза на Филипа. Взгляды их встретились. Молчание становилось все напряженней. Всматриваясь в светящиеся, почти прозрачные глаза Маделины, Филип увидел, что и впрямь все в порядке. Она сказала правду и всегда будет говорить правду. В ней нет ни капли притворства. Она открыта и искренна, и это замечательно. Он снова испытал странное чувство близости. Словно когда-то давно они были знакомы, потом расстались и вот снова встретились. Рядом с ней, как ни с какой другой женщиной, он чувствовал себя свободно и совершенно естественно. «Она должна быть моей, – во второй раз за утро подумал Филип. – И я должен завоевать ее. Но не торопись, ни в коем случае не торопись», – прозвучал его внутренний голос.

Маделина, захваченная гипнотическим взглядом Филипа, испытывала непривычные чувства. В горле у нее пересохло, дыхание сбилось. Ее даже как будто слегка знобило. Присутствие Филипа волновало. Так на нее еще не действовал ни один мужчина, даже Джек Миллер. Но и то сказать, никого подстать Филипу Макгиллу-Эмори она прежде не встречала. Он был такой мужественный, такой сильный и вместе с тем такой обаятельный. Просто фатально обаятельный. Он выбил ее из колеи. Хуже того – испугал.

Маделина с удивлением почувствовала, что готова расплакаться, и быстро отвернулась, избегая его магнетического взгляда. Ее снова охватила дрожь, на сей раз не только внутренняя, и, чтобы она не стала заметной, Маделина отошла немного в сторону.

– А это чей предок? – откашлявшись, спросила она через плечо.

Филип подошел, встал за спиной, жадно вдыхая запах ее волос, духов. Пряный, мускусный, дразнящий. Ему так захотелось обнять ее, но он усилием воли подавил это желание.

Стараясь говорить ровным голосом, он ответил:

– А, это Эндрю, шотландец, морской волк. Он приехал в Австралию на вольное поселение в восемьсот пятьдесят втором году. А рядом с ним его жена Тесса. Эндрю – отец-основатель. Он первым ступил на эту землю, создавая это хозяйство, заложил фундамент дома, в котором мы сейчас находимся. И дал ему имя – Данун, по названию шотландского местечка, в котором родился.

– Очень красивый дом, – хрипло проговорила Маделина. Слова давались ей с трудом, настолько остро она ощущала близость Филипа.

– Спасибо… Мне тоже так кажется. Хотя нынешний вид в стиле старого американского Юга придал дому мой прапрадед Брюс после поездки в Штаты в начале девятисотых годов. Он перестроил фронтон и добавил колонны, чтобы дом напоминал колониальные особняки где-нибудь в Виргинии или Джорджии.

– Или в Кентукки… Здесь многое напоминает мне о родных краях.

Филип заглянул Маделине в лицо и удивленно спросил:

– Так вы оттуда?

Она кивнула.

– Но речь не выдает в вас южанку.

– А в вас – австралийца, – сказала Маделина и впервые после знакомства с Филипом от души рассмеялась, хоть немного освобождаясь от сковывавшей ее напряженности. – Я родилась и выросла в Лексингтоне.

– Стало быть, среди лошадей, да? Это означает, что вы ездите верхом.

– Да.

Глаза Филипа радостно вспыхнули.

– Так покатайтесь со мной! – воскликнул он. – Я покажу вам здешние края, хозяйство… Вряд ли вчера вам многое удалось увидеть, тем более, что вы приехали в сумерках. – Филип оглядел ее одежду. – Наверняка здесь найдутся подходящие для вас брюки и сапоги.

– Да у меня все есть, – сказала Маделина. – Еще в Нью-Йорке Пола предупреждала, что мы, возможно, проведем уик-энд в поместье и надо взять все для этого необходимое. Она даже перечислила, что именно.

– Умница сестра, – сказал Филип, улыбаясь. – Тогда поехали, чего же мы ждем!

Схватив Маделину за руку, он буквально потащил ее к выходу из галереи.

– Пока вы будете переодеваться, – добавил он, – я быстро выпью чашку кофе. Буду ждать вас в столовой.

– Я скоро, – покорно сказала Маделина, подчиняясь власти этого человека.

Она появилась в столовой через десять минут, что приятно удивило Филипа. Женщины, вертящиеся перед зеркалом и заставляющие себя ждать, всегда раздражали его. Совсем иное дело – женщины из семейства Харт: они никогда специально не прихорашиваются, но всегда выглядят неотразимо. Маделина, кажется, из этой же породы.

Он поднялся и с восхищением оглядел ее. Ему понравился ее вид. Настоящая наездница, а не дилетантка какая-нибудь, которой просто хочется принарядиться, а на верховую езду наплевать. Тут его не проведешь. Мужская шерстяная красно-бордовая шотландка и кремовые галифе были в хорошем состоянии, но явно не новые, как и вычищенные до блеска черные сапоги, не раз бывавшие в деле.

Широко улыбаясь, Филип взял Маделину под руку и повел через задний двор к гаражу.

Проходя вдоль вереницы машин, стоявших у дорожки под навесом, Филип спросил:

– Каким путем вы сюда добирались?

– Том Уиллен повез нас по главной дороге, – ответила Маделина. – Так что я посмотрела загоны для овец, помещения для стрижки, рабочий поселок.

– Ага, прекрасно… Тогда поедем на поля, покатаемся по-настоящему, – заявил Филип, помогая Маделине сесть в темно-синий «мазерати».

Пока она переодевалась, он позвонил в конюшню, и, когда они добрались до старых строений, которые вчера так понравились Маделине, лошади уже были оседланы.

Старший конюх поджидал их. Представив ему Маделину, Филип повел ее к стойлам.

– Это Гильда, – сказал он, открывая ворота и выводя чалую кобылу.

Передавая Маделине поводья, он добавил:

– Она в вашем распоряжении. Сами увидите, какая она добрая, но и огня в ней достаточно. Так что не заскучаете.

Подавив соблазн помочь Маделине сесть в седло, Филип отступил в сторону.

– Благодарю, действительно чудесная лошадь, – сказала Маделина, оценивающе поглядывая на Гильду.

Она начала поглаживать, ласкать ее, завоевывая дружбу. Так ее учили обращаться с незнакомыми лошадьми конюхи в Кентукки. Через несколько минут, решив, что знакомство состоялось, Маделина вдела ногу в стремя и взлетела в седло.

Наблюдая за ее уверенными действиями, Филип одобрительно улыбался. Сам он оседлал Черного Опала, лоснящегося, черного, как эбеновое дерево, жеребца и, выехав с мощенного конюшенного двора и миновав главную дорогу, пустил лошадь по узкой тропинке, которая полого спускалась к небольшой рощице.

Они двигались друг за другом. С обеих сторон их обступали вязы и ивы. Вскоре они выехали на широкий луг, покрытый колеблющейся на ветру зеленой травой. Некоторое время ехали бок о бок, а потом, неожиданно пустив Черного Опала галопом, Филип оставил Маделину позади.

– А ну-ка, девочка, вперед, не подкачай, милая, – протяжно произнесла Маделина, припадая к шее лошади и слегка привставая в стременах.

Также перейдя на галоп, она пустилась вслед за Филипом, догнала его и понеслась рядом, пересекая луга и беря по пути разнообразные препятствия. В конце концов Филип натянул поводья и замедлил ход.

Маделина последовала его примеру. Здесь была чужая территория, так что вольничать не следовало.

Отдышавшись немного, они посмотрели друг на друга.

– Здорово. Вы были великолепны, – сказал Филип. – А теперь поедем потише – начинаются пастбища.

Они неторопливо пересекли красивые поля, на которых лениво щипали траву стада овец. Миновали эвкалиптовую рощу, въехали под сень золотистых вязов, следуя вдоль извилистой серебряной нити реки, оставили позади широкую долину и наконец добрались до зеленеющих холмов Дануна.

Время от времени они переговаривались. Маделина задавала вопросы.

Филип отвечал ей, но по большей части они ехали молча. Филипу было это по душе. Он не был говоруном – скорее, человеком замкнутым и самодостаточным, так что женщины, которые болтали без умолку, действовали ему на нервы. Молчание Маделины было как бальзам. Ее присутствие он ощущал непрестанно, и в то же время она не навязывала себя, не покушалась на его внутренний мир, который он привык оберегать сызмальства. Между ними не было никакой неловкости. Во всяком случае, он ее не чувствовал. Он просто знал, что она едет рядом, и от этого ему было легко и свободно, как никогда прежде.

Маделина разделяла эти чувства. Неловкость и напряжение, пережитые в галерее, уменьшились, пока она переодевалась, и вовсе исчезли во время конной прогулки. Хотя Новый Южный Уэльс бесконечно далек от Кентукки, она впервые за последние четыре года, после отъезда из Лексингтона, испытала такую щемящую близость к дому. Тишина садов, которая поразила ее нынче утром, сменилась умиротворенностью безбрежных полей, и душа Маделины открылась навстречу удивительному, всеобъемлющему покою.

Они ехали по его землям уже почти два часа и в конце концов добрались до цели путешествия, которую Филип наметил, выезжая из конюшни. Это было самое высокое место Дануна, к нему вела крутая дорожка. Достигнув вершины холма, Филип спрыгнул с Черного Опала и подождал Маделину, ехавшую чуть позади.

Вскоре она присоединилась к нему. Он снова удержался от искушения помочь ей спешиться. Ему почему-то было страшно притронуться к ней.

Убедившись, что Маделина спрыгнула на траву, Филип направился к гигантскому дубу, который, подобно колоссальному зонтику из кружевной зелени, распластал над поляной свои древние ветви.

Когда Маделина подошла, Филип сказал:

– Этот дуб посадил сто лет назад мой прапрадед. Это любимое мое место. Впервые меня сюда еще мальчиком привела Эмма – она тоже любила здесь бывать. Отсюда видно далеко во все стороны. Взгляните-ка! – Филип вскинул руку и прикрыл ладонью глаза от солнца, окидывая взглядом волнующую ниву. В голосе его звучали гордость и любовь: – Нет в мире ничего лучше, по крайней мере для меня.

– И впрямь замечательно, – искренне сказала Маделина.

Казалось, что в Дануне небо голубее, облака – белее, трава и деревья – зеленее, цветы – ярче. «Рай да и только», – как сказал Филип, когда они пересекали долину. Маделина несколько раз глубоко вдохнула. Воздух был кристально прозрачен и свеж.

Филип сорвал с головы широкополую шляпу, швырнул ее на землю и провел рукой по темным густым волосам.

– Давайте-ка отдохнем немного перед обратной дорогой, – предложил он.

Усаживаясь на землю и жестом приглашая Маделину сесть рядом.

Она кивнула и опустилась на землю. Приятно после долгой прогулки под жарким солнцем посидеть в тени.

После короткого молчания Филип сказал:

– Как прекрасно, должно быть, чувствовать, как они!

– Да, – ответила Маделина, сразу поняв, что он говорит о Поле и Эмме.

– А вы были когда-нибудь сильно влюблены? – спросил Филип.

– Нет, а вы?

– И я нет.

Филип замолчал, погрузившись в раздумье. Маделина тоже умолкла.

– Вы замужем? – внезапно спросил он.

– Нет… и никогда не была.

Филип искоса посмотрел на Маделину. Он хотел спросить, есть ли у нее друг, но удержался. И без того их разговор становился слишком интимным.

Словно почувствовав, что он разглядывает ее, Маделина повернула голову и пронзила его взглядом своих серых глаз. Филип улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. Затем, подтянув колени к груди и упершись в них подбородком, вгляделась в бледно-голубую дымку неба, по которому лениво плыли редкие облачка.

Филип откинулся назад, прислонившись к изогнутому стволу. Каким-то шестым чувством, он понял, что Маделина знает о его репутации плейбоя. Он подавил вздох. Раньше ему было бы все равно. Теперь – нет.

Глава 18

Вечером неожиданно похолодало, подул сильный ветер. Он изо всех сил трепал шторы в комнате. Поле стало зябко, и, поднявшись из-за туалетного столика, она закрыла окно.

Вновь усевшись на место, она застегнула на шее жемчужное ожерелье, вставила в уши бриллиантовые серьги и вгляделась в зеркало. «Неплохо, – подумала она. – Неплохо для не знающей отдыха деловой женщины, любимой жены и матери четверых детей, которой скоро стукнет тридцать семь».

Она повернула голову и взглянула на стоящую рядом цветную фотографию. Этот снимок сделала как-то весной в Пеннистоун-ройяле Эмили. И изображены на нем были Шейн и Пола с детьми Лорном, Тессой, Патриком и Линнет. При мысли о младших сердце у Полы сжалось: хоть по-разному, но оба они были такие незащищенные и так отчаянно нуждались в ней.

Они еще крепко спали, когда она утром позвонила Шейну. Здесь, в Австралии, была уже суббота, а в Англии только полночь пятницы. Шейн только что вернулся из «Бек-Хауза», где ужинал с Уинстоном. Эмили уже уехала в Гонконг по делам «Генре» и двое лучших друзей наслаждались редкой возможностью провести вечер по-холостяцки.

Как хорошо было услышать его заботливый и уверенный голос, узнать, что дома все в порядке. Лорн и Тесса разъехались по своим школам-интернатам, а няня Пэт, вернувшись из недельного отпуска с Великих озер, вновь заняла свое место в детской, рядом со своими юными подопечными.

– Ни о чем не волнуйся, дорогая. – Голос Шейна звучал так отчетливо, словно муж был в соседней комнате. – Я проведу уик-энд с детьми, а вечером в воскресенье уеду в Лондон. Да, слушай, сегодня звонил отец. Они с мамой окончательно решили приехать на Рождество, так что Лора – младшая – тоже будет с нами. И Мэрри с Элиотом. Похоже, у нас в Йоркшире соберется большая компания. Как в старые времена, когда были живы Блэки и Эмма. Отлично проведем время.

Новости порадовали Полу. Они с полчаса поболтали о планах на Рождество, детях и прочих семейных делах. Шейн пообещал перезвонить через пару дней. Повесив трубку, Пола почувствовала, как у нее поднялось настроение. В разлуке она всегда скучала по мужу и детям, волновалась за них. Она уверяла себя, что это глупо, но поделать ничего не могла. В конце концов себя не изменишь.

Взглянув на часы, Пола убедилась, что у нее есть десять минут до ужина. Она встала, поправила вечернее платье и подошла к столу, на котором были разложены бумаги. Среди них находились и рождественские списки, которые она начала составлять еще в Сиднее. Имена родственников Шейна были выделены особо. Теперь, когда выяснилось, что они приезжают на Рождество в Йоркшир, надо было подумать о подарках и для них. Их можно будет купить в Гонконге, когда через десять дней она встретится с Эмили.

Склонившись над столом и делая пометки в блокноте, Пола думала о родителях Шейна. Как хорошо, что Брайан и Джеральдина в декабре приедут в Англию. Еще недавно они колебались. С того самого времени, как пять лет назад у Брайана случился инфаркт, они жили на Барбадосе, приглядывали за отелями Шейна на островах Карибского моря, но, по настоянию сына, не слишком утруждали себя этим.

Пола скучала по ним, в жизни ее семьи образовалась какая-то пустота, после того как О'Нилы уехали за границу. И по Миранде она тоже скучала. С сестрой Шейна они дружили с самого детства, и, хотя время от времени им удавалось встретиться в Нью-Йорке, обе жаловались, что никогда не хватает времени по-настоящему пообщаться. Миранда возглавляла гостиничную сеть О'Нилов в Америке, и эта работа практически съедала всю ее жизнь. Свободное время она проводила с мужем, известным американским архитектором Элиотом Джеймсом, как правило дома, в Нью-Йорке или Коннектикуте. Вот и получалось, что в последнее время Миранда редко наезжала в Англию, и даже деловые ее поездки были очень краткими.

И вот наконец О'Нилы вместе с Хартами соберутся под одной крышей. К тому же приглашение на рождественский ужин приняли сэр Рональд и Майкл Каллински, так что впервые за долгие годы встретятся представители всех трех кланов. При мысли об этом Пола радостно улыбнулась.

Скрепив несколько листков бумаги, она сунула их в кейс. Когда выдастся еще свободная минутка, сегодня попозже или завтра утром, она дополнит записи: надо подумать, как разместить гостей в Пеннистоун-ройяле, составить меню на все рождественские праздники, набросать список гостей, которых она хотела бы видеть на своих приемах. До Рождества оставалось еще три месяца. Но если вдуматься – не так уж много, при ее-то образе жизни и количестве дел, которые надо до этого переделать. Все спланировать заранее, организовать наилучшим образом было ее правилом. А иначе ничего не выйдет. Так воспитала ее бабушка, и Пола часто спрашивала себя, не в этом ли заключается секрет ее успеха. Войдя через несколько минут в гостиную, Пола поняла, что явилась первой: так тихо было вокруг. Но тут с веранды в комнату вошел Джейсон Рикардс. Он плотно закрыл за собой застекленные двери и обернулся. При виде Полы его загорелое грубоватое лицо осветилось.

– Привет, малышка. – Он двинулся ей навстречу.

Сухой и жилистый, Джейсон обладал походкой человека, проведшего долгие годы в седле. От постоянного пребывания на свежем воздухе лицо его обветрилось. Волосы были черные как смоль и лишь слегка серебрились на висках. Джейсону было немногим больше шестидесяти, но выглядел он моложе. Сегодня вечером на нем был темно-синий пиджак, темно-серые брюки, светлая рубашка и галстук в тон пиджаку. Выглядел он, как обычно, безупречно, но Поле показалось, что вечерний костюм тяготит Джейсона. Куда вольготнее он чувствовал бы себя в джинсах, спортивной обуви и рубахе со свободным воротом.

Подойдя к Поле, Джейсон взял ее за руку и повернул к себе.

– Эй, да ты потрясающе выглядишь, дорогая. И красное так идет тебе. Впрочем, как и твоей матери.

– Спасибо, дорогой, – с улыбкой сказала Пола и, полуобняв Джейсона, повела его к камину – Да, кстати, а где мама?

– Наверху, заканчивает одеваться. Сейчас спустится. А мы пока пропустим с тобой по стаканчику. Ты что бы предпочла?

– Если не ошибаюсь, в серебряном ведерке бутылка шампанского. От него бы я не отказалась.

– Отлично. – Джейсон шагнул к столику, на котором стояли напитки, стаканы, ведерко со льдом, и принялся открывать бутылку «Луи Родерер Кристалл».

Пола с улыбкой наблюдала за ним. Джейсон понравился ей с самого начала, а потом она полюбила его. Ей был по душе его прагматический подход к жизни. Она ценила в нем не только первоклассного бизнесмена, но и прекрасного человека. Он был добр и умен. Подобно Филипу, Пола была счастлива, что мать вышла замуж за этого человека. Несмотря на различие в происхождении, они великолепно уживались. Джейсон оказался верным и заботливым мужем. Обязанный своим благополучием только самому себе, Джейсон поздно женился и уже через семь лет потерял жену – она умерла от рака; затем он женился во второй раз, но брак этот оказался сущей катастрофой и вскоре распался. «Бог троицу любит» – часто повторял он. И впрямь, они с Дэзи души не чаяли друг в друге. Порой они напоминали Поле молодых влюбленных, и это было прекрасно.

Налив Поле шампанского в хрустальный бокал и смешав себе виски с содовой, Джейсон заметил:

– Сегодня ужасно ветрено. Пари держу, в Сиднее настоящая буря.

– Хотелось бы надеяться, что до нас она не доберется, – сказала Пола, принимая у него из рук бокал.

– Скорее всего, так. А если доберется, то пронесется мимо. Знаешь, у нас весной часто собирается дождь. Покапает-покапает, а назавтра – солнышко. Так что не волнуйся. – Джейсон чокнулся с Полой. – Твое здоровье, дорогая.

– И ваше, Джейсон.

Они стояли у камина, наслаждаясь обществом друг друга.

– Ну вот, ты снова улыбаешься, будто страшно довольна собой, – ухмыльнулся Джейсон и хитровато прищурился. – Как сказала бы твоя мать, ты выглядишь как кошка, проглотившая канарейку.

Пола расхохоталась. Джейсон перенял массу выражений у ее матери, которые Дэзи, в свою очередь, переняла у своей. Только звучали они иначе – не так сочно, как у Эммы.

– Просто я думаю о том, – сказала Пола, – как удачно складывается в этом году Рождество. Приезжают родители и сестры Шейна. Мы уже давно не собирались вместе.

– Твоя мать волнуется, что…

– О чем это я волнуюсь? – на пороге появилась Дэзи, шелестя шелком платья и распространяя аромат духов «Джой».

– Шикарно выглядишь, дорогая! – воскликнул Джордж.

В глазах его были любовь и восхищение. Он подошел к Дэзи и, взяв ее за руки, повел к камину.

– Что выпьешь? Шампанского, водки с тоником?

– Пожалуй, шампанского, милый.

– Джейсон прав, мама, ты сегодня просто неотразима, – сказала Пола, – Я такой тебя уже давно не видела. Этот цвет тебе очень к лицу, а об опалах и говорить нечего. Они что, новые?

– Спасибо, родная. Да, новые. Джейсон подарил их мне только в четверг вечером. Они из его месторождений в Кубер-Педи.

– В Лайтнинг-Ридж, – улыбаясь, поправил Джейсон и протянул жене бокал с шампанским. – Это очень редкие черные опалы, Пола.

– Спасибо, – сказала Дэзи, беря бокал. – Так о чем же я волнуюсь, Джейсон?

– О Филипе.

Дэзи нахмурилась, села на диван и подняла бокал.

– Ваше здоровье.

– Твое также, – в один голос откликнулись Джейсон с Полой.

Дэзи отпила шампанского и вопросительно посмотрела на мужа.

– А почему, собственно, я волнуюсь из-за Филипа?

– Потому что он не хочет связывать себя обещанием поехать с нами в Англию на Рождество. Пола только что сказала, – продолжал Джейсон, – как она рада, что встретится вся семья, а я, когда ты вошла, собирался сказать, что Филип еще ничего окончательно не решил.

– Думаю, теперь он поедет, – негромко проговорила Дэзи с едва заметной, но уверенной улыбкой.

– Вот как? – удивился Джейсон и пристально посмотрел на Дэзи. – Что же так изменило твое мнение, дорогая? Еще в четверг, не далее, чем дня два назад, когда я вернулся из Перта, ты с такой же уверенностью утверждала противоположное.

– Дело в том, что сегодня за обедом Пола пригласила Маделину в Лондон на празднование шестидесятилетия «Харт» и на прием в «Ритце». Она также пригласила ее провести с нами в Йоркшире рождественские праздники. И Маделина согласилась, правда, дорогая?

– Ну разумеется, мама. – Пола не понимала, куда клонит мать. – Какое только это имеет отношение к Филипу и его планам?

Дэзи оперлась на спинку стула и окинула сияющим взглядом дочь и мужа.

– Самое прямое.

Пола и Джейсон в недоумении посмотрели на нее.

– А вы разве не обратили внимания, как Филип глядит на Маделину? – вкрадчиво спросила Дэзи. – Разумеется, когда думает, что никто его не видит. И разве вы не обратили внимания, как он вертелся вокруг нее сегодня у бассейна, за обедом, за чаем? Буквально каждое желание ее исполнял. А утром они катались на лошадях. Часа четыре, наверное.

– Право, мамочка, какой ты у нас романтик, – рассмеялась Пола. – Филип ведет себя как гостеприимный хозяин, не более. В конце концов, ты с детства учила его хорошим манерам. Он джентльмен. – Она снова засмеялась, отметая выдумку матери. – Филип знает Маделину только один день. Даже меньше.

– Ну и что? – спросила Дэзи и пригубила шампанское.

Пола сдвинула брови и перевела взгляд с матери на Джейсона. Тот коротко рассмеялся.

– Когда я познакомился с твоей матерью, мне хватило пятнадцати минут, чтобы понять, что я хочу жениться на ней. Мне кажется, мужчина и женщина безошибочно чувствуют пробежавшую между ними искру, тут ошибок не бывает. Срабатывает инстинкт. Так что время, срок знакомства не имеют никакого значения. Можно знать человека сколь угодно долго и не знать его, не испытывать по отношению к нему никаких чувств. А можно только увидеться – и р-раз! – Он посмотрел на Дэзи. – На этот счет даже есть какое-то французское выражение, верно, дорогая?

– Coup de foudre – удар молнии, гром среди ясного неба или, другими словами, любовь с первого взгляда, – подтвердила Дэзи. – Ты совершенно прав, Джейсон, я полностью с тобой согласна. – Она нежно улыбнулась мужу.

– Маделина и Филип… – Пробормотала Пола. – Да нет же, это невозможно.

У нее защемило сердце. Пола обожала брата, но меньше всего хотела, чтобы у него завязался роман с Маделиной. Ради самой же Маделины. Ничего хорошего ей это не принесет. И к тому же у нее свои, и весьма определенные, виды на будущее помощницы.

– Может, она ему и приглянулась, мама, – медленно проговорила Пола. – Но ведь ты знаешь, как Филип относится к женщинам. Он считает что им красная цена – десять центов за дюжину Он тысячу раз говорил мне это, а уж ты лучше чем кто другой знаешь, что он порывает с ними в ту же самую минуту, когда роман грозит превратиться в нечто большее, чем постельная интрижка. – Пола покачала головой. – Мне очень неприятно говорить это, но Филипу женщина нужна на ночь.

– Как ты можешь так говорить?! С Вероникой Мардсен он был почти три месяца, – порывисто, хотя стараясь не повышать голоса, сказала Дэзи.

Пола устало вздохнула.

– Вот-вот, это и есть средняя продолжительность его романов, не так ли? Три месяца. Нет, я от души надеюсь, что с Маделиной у него это не пройдет, потому что ей это только разобьет сердце. И мне даже думать об этом страшно. Она и так уже настрадалась в этой жизни. Пожалуйста, мама, не надо поощрять его. Обещай мне это.

Дэзи приуныла.

– Да, наверное, ты как всегда права, дорогая, – Дэзи тяжело вздохнула. – А мне она так понравилась. Я была так счастлива сегодня, когда заметила, что Филип к ней неравнодушен.

– Прошу тебя, мама, – настойчиво повторила Пола. – Пообещай, что не будешь его поощрять. Я серьезно это говорю.

– Хорошо-хорошо, дорогая. – Дэзи кивнула. От нее не ускользнуло, что лицо дочери посерьезнело, и она поспешно добавила: – Обещаю.

Только сейчас Дэзи пришло в голову, что дочь, собственно, высказала вслух то, что ей самой пришло в голову не далее как в начале этой недели. В груди у нее неприятно заныло. Ей больно было думать, что сын обречен до конца дней своих оставаться легкомысленным человеком. Какая же унылая и пустая жизнь его ожидает!

– Пожалуй, нам стоит оставить эту тему, – вмешался Джейсон. – Они наверняка с минуты на минуту спустятся.

– Конечно, конечно, – согласилась Дэзи. – И к тому же, не очень хорошо говорить о них таким образом.

– Ладно, – негромко проговорила Пола. Ей все еще было не по себе. Кроме того, она никак не могла взять в толк, как это она не заметила, что Филип уделяет Маделине повышенное внимание – если только это, конечно, в самом деле так. В семье она славилась острым глазом. Неужели на этот раз проницательность изменила ей?

Джейсон подошел к столику и вновь наполнил бокал.

– Между прочим, Пола, – сказал он, – когда ты собираешься в Гонконг?

– Не раньше чем дней через десять. Это зависит от того, как пойдут дела в Мельбурне и Аделаиде. Мы полетим туда с Маделиной в среду, как только закончим подготовку к распродаже в Сиднее. А что?

– Дон Меткалф, один из моих служащих, примерно тогда же отправляется в Гонконг. Я подумал, может, ты захочешь воспользоваться самолетом компании.

– О, Джейсон, это было бы замечательно! – воскликнула Пола с благодарной улыбкой. – Если мы совпадем по времени, я с удовольствием воспользуюсь вашим предложением.

– Меткалф может отправиться в любое время – двадцать первого, двадцать второго и двадцать третьего. Так что все зависит от тебя, дорогая.

– Большое спасибо, я дам знать.

– Но ты так и не сказала, зачем тебе туда лететь, – негромко проговорила Дэзи, бросая на дочь вопросительный взгляд.

– Чтобы встретиться с Эмили, мама. Она сейчас там, делает закупки для «Дженерал Титейл Трейдинг», и мы решили, что неплохо будет провести несколько дней вместе, отдохнуть и купить рождественские подарки. Оттуда мы полетим в Нью-Йорк, проведем там день-два и вернемся в Лондон.

– Не могу понять, Пола, – улыбнулась Дэзи. – Ты глава одной из крупнейших в мире сети магазинов, а тащишься в Гонконг за подарками. – Она удивленно покачала головой. – Какой в этом смысл?

– Во-первых, за границей покупать подарки интереснее, а во-вторых… – сказала Пола и, увидев, что на пороге появилась Маделина, оборвала фразу на середине. – Ага, вот и вы, Мэдди. А я уж начала волноваться, не случилось ли что? Собиралась даже посылать поисковую партию!

В свете только что состоявшегося разговора три пары глаз особенно внимательно оглядели Маделину. Она вошла, как всегда, стремительно, платье с шелестом обвивалось вокруг ее стройных ног.

– Извините за опоздание, – сказала она. – Я решила чуть-чуть отдохнуть, но, едва прикоснувшись к подушке, словно в яму провалилась. Наверное, свежий воздух виноват и… верховая езда. Я уже Бог знает сколько времени не каталась.

– В таком случае вы только завтра по-настоящему почувствуете последствия, – предупредил Джейсон. – Мышцы будут как ватные. Перед сном непременно примите горячую ванну с солями. Это поможет. Надо взять их у миссис Кар. Одной-двух коробочек хватит, я принесу вам. А сейчас – что выпьете? Бокал шампанского?

– Спасибо, Джейсон, я бы предпочла минеральной воды, – ответила Маделина, присаживаясь рядом с Полой у камина.

Та бросила оценивающий взгляд на вечернее платье Маделины из жатого бархата, великолепно сшитое, светло-серого цвета, подчеркивавшего серебристое мерцание глаз его владелицы.

– Прелестный наряд, очень вам идет, Маделина, – сказала Пола. – От Трижер, не так ли?

– Да. Благодарю вас. – Маделина улыбнулась. – Вы тоже прекрасно выглядите. Кристина Краутер?

– Да, только это старое платье, оно висит здесь уже года два. И все еще не вышло из моды. Кристина, как и Полин Трижер, каким-то образом умеют побеждать время.

Дэзи одобрительно улыбнулась Маделине.

– Пола опередила меня. Я тоже хотела сказать, что выглядите вы сегодня чудесно, Мэдди. – Похлопав по подушке дивана, она добавила: – Идите сюда, присядьте рядом со мной.

Маделина повиновалась, и они с Дэзи принялись болтать о нарядах и достоинствах модельеров из Нью-Йорка, Парижа и Лондона. Пола расхаживала взад-вперед по комнате, не слишком прислушиваясь к разговору. Она подозревала, что мать, несмотря на свои обещания, начнет-таки поощрять ухаживания Филипа. Ведь ей больше всего на свете хотелось, чтобы сын женился, и было совершенно ясно, что в Маделине она видит отличную кандидатку в невестки.

Джейсон подал Маделине бокал минеральной воды. В другой руке у него была бутылка шампанского. Чокнувшись с Полой и Дэзи, он двинулся к столику.

– Что-то Филип задерживается, – бросил он через плечо. – Надеюсь, в хозяйстве ничего дурного не случилось. Ветер не на шутку разгулялся, как бы буря не началась.

– Ну что вы, Джейсон, что может случиться? – возразила Пола. – Да вот и он!

В комнату небрежной походкой вошел Филип. Извинившись за опоздание, он сказал:

– Том Уиллен задержал меня у телефона.

– Проблемы с погодой? – спросил Джейсон.

– Нет-нет, ничего подобного, – успокоил его Филип. – Я вижу, у вас там под боком бутылки. Не нальете ли старому бродяге виски со льдом?

Глава 19

Внутренний голос подсказывал Филипу, что с Маделиной торопиться не надо. Но сегодня, через десять дней, после того, как они познакомились, он спрашивал себя, не слишком ли медлит.

Он прошелся по гостиной своего пентхауза[4] в Башне Макгилла и остановился у окна, рассеянно глядя вдаль и словно бы не замечая красоты бухты, которую так любил. На сей раз Филип был слишком занят своими чувствами.

Инстинктивно он знал, что подталкивать Маделину не следует. Нельзя укреплять в ее глазах свою репутацию. Стоить ей подумать, что она лишь очередная дырочка на его поясе, как прости-прощай, только он ее и видел. А ведь он ни о чем и ни о ком думать не мог. Маделина целиком завладела его мыслями и чувствами, и жажда близости с ней доводила его чуть ли не до исступления. В последнее время ему казалось, что он на грани взрыва. Надо было давно дать ей понять, мрачно размышлял он, ругая себя за медлительность и чувствуя, как уходит время. Ведь она скоро уезжает в Штаты. Впрочем, даже если бы он и решился поторопить события, под ногами все время мешалась Пола.

В Дануне она взяла на себя роль добровольной дуэньи Маделины. Ни на минуту не оставляла их вдвоем. Куда бы они ни шли, она следовала по пятам. А потом забрала Маделину почти на всю неделю в Мельбурн и Аделаиду, и они вернулись в Сидней только в пятницу вечером. Пока их не было, Филип решил, что надо непременно показать Маделине город. Так он если и не достигнет желаемого, зато узнает ее получше. Но Пола и тут увязалась с ними. Время они, надо сказать, провели чудесно, хотя все получилось не так, как задумал Филип. Соблазнять Маделину он и не собирался, но легкий флирт позволил бы прощупать почву. Но что можно сделать, когда рядом постоянно находится третий лишний?

Вспомнив, как прошли последние несколько дней, Филип криво усмехнулся. Если Пола изо всех сил старалась не оставить их с Маделиной наедине, то мама, наоборот, делала все возможное, чтобы они сблизились. Не демонстрируя этого, разумеется. Но ему не составляло труда разгадать ее маленькие хитрости. К сожалению, из-за бдительности Полы ни одна из них не сработала.

И вот наконец нынче утром его сестра улетела в Гонконг. Он отвез ее в аэропорт и по дороге заметил, что собирается пригласить Маделину на ужин.

– Я так и думала, – сказала Пола. Повисло напряженное молчание.

– Ей двадцать семь! – воскликнул Филип. – Она взрослая женщина! Не говоря уж о том, что умная, так что вполне способна принимать собственные решения. Не надо было тебе думать за нее! Это несправедливо по отношению ко мне, да и к ней тоже. И это так не похоже на тебя, дорогая.

Пола извинилась, признала, что он абсолютно прав, и попыталась объяснить свое поведение:

– Маделина мне не безразлична, – сказала она. – Я редко встречала таких женщин, и мне не очень хотелось бы, чтобы кто-нибудь, а тем более ты, причинил ей боль.

И она принялась рассказывать ему о прошлом Маделины, о трагедиях, обрушившихся на ее семью, о ее утратах. Филип был тронут до глубины души. Он клятвенно обещал сестре не делать ее помощнице ничего дурного и собирался сдержать слово.

Филип посмотрел на часы. Без двадцати восемь, пора трогаться. Отвернувшись от огромного, во всю стену, окна, он поспешно пересек комнату, выдержанную в светло-кремовых тонах, и, не замедляя шага, двинулся по мраморному полу холла. Наконец-то он останется с Маделиной наедине.

Спускаясь на своем персональном лифте, он вдруг подумал, что никогда не задавался вопросом, а как Маделина относится к нему. По ее поведению ничего нельзя было угадать. Спокойные серые глаза были непроницаемы. И вполне вероятно, что его ухаживания не будут приняты, она просто его оттолкнет.

В холодных голубых глазах мелькнула тень грустной улыбки. Скоро выяснится, на что он может рассчитывать, если вообще сможет рассчитывать.

Апартаменты Маделины располагались на тридцатом этаже отеля «Сидней-О'Нил». Они занимали целый угол здания, и из окна, представлявшего обе стены гостиной, открывалась захватывающая панорама.

Внизу виднелось здание Оперы, еще ниже – знаменитый Харборбридж. Было восемь. В ночном небе сияли звезды. Город светился мириадами огней.

Этот потрясающий вид уже стал привычным для Маделины, она начала чувствовать себя в Сиднее как дома. Город очаровал ее, как и сами австралийцы, которые нравились ей своей практичностью, открытостью и добродушием. Филип объяснил ей, что свойственная им насмешливость – не более чем защитная реакция на напыщенность и претенциозность. Он сказал, что черта эта сформировалась с давних времен, со времен первых поселенцев, большинство из которых принадлежало к Лондонским низам – кокни.

Отойдя от окна, Маделина присела на диван. На кофейном столике были разложены фотографии, которые она сделала в прошлый уик-энд во время экскурсии по городу. Она начала их складывать, отбирая лучшие для альбома, который купила сегодня днем.

Вспоминая об этой прогулке, она улыбнулась. Вот они с Полой в зоопарке у клетки кенгуру с детенышем. Ей тогда показалось, что кенгуру похожа на косулю с ее узкой нервной мордочкой и грустными глазами. Раньше она не представляла себе, какое это славное животное. Фотография была хороша, и Маделина отложила ее для альбома.

Натолкнувшись на снимок Полы с Филипом, который она сделала рядом с вольером для птиц, Маделина снова полюбовалась на попугаев и других экзотических птах, видневшихся на заднем плане. Это тоже годилось для альбома. Дальше шла небольшая стопка фотографий, которые она сделала на «Сарабанде», яхте Филипа. Собственно, у него было две яхты. Одна называлась, как и ферма, «Данун» и использовалась исключительно для гонок, а «Сарабанда» была прогулочным судном. Остроносая, великолепно оборудованная, она была рассчитана на шесть пассажиров и имела постоянную команду.

Воскресенье особенно запомнилось Маделине. С детства влюбленная в море, она наслаждалась каждым мгновением морской прогулки. Решив, что сюжеты путешествия на яхте могут составить гордость альбома, Маделина выбрала несколько снимков, сделанных на борту «Сарабанды», и веером разложила их перед собой.

Взгляд ее остановился на фотографии Филипа. Она задумчиво всмотрелась в нее.

Пола мало рассказывала о брате в Нью-Йорке, так что все, что Маделина знала о нем, было почерпнуто из различных журналов, где время от времени появлялись его фотографии. Теперь, вглядываясь в собственный снимок, она понимала, что при всем желании не смогла бы подготовиться к встрече с Филипом Макгиллом-Эмори. Он завораживал ее. Было в этом мужчине, в его внешности, в его душе нечто такое, что она ни в ком не встречала. И никто так не волновал ее. Она почувствовала это в тот самый момент, когда впервые увидела его в Дануне. В его присутствии она терялась, у нее перехватывало дыхание словно от удара в солнечное сплетение.

Вглядываясь в фотографию, Маделина не могла не признать, что на палубе прекрасной «Сарабанды» он выглядит неотразимым. Светлый прогулочный костюм оттенял его загар. В воскресенье было ветрено, и его черные волосы растрепались, а в смеющихся голубых глазах отражалось яркое солнце и сверкающая поверхность океана.

Маделину неудержимо тянуло к нему, и это ее пугало. Тому было несколько причин. Прежде всего, он был братом хозяйки. Но независимо от этого вряд ли она могла бы заинтересовать его. Он был сильным, сказочно богатым и обаятельным мужчиной. Так что женщины, конечно же, вились вокруг него. И его репутация плейбоя только подтверждала это. Сомнительно, чтобы юная деловая дама вроде нее, Маделины, которая не вхожа в те круги, в которых вращается Филип, могла стать предметом его романтических воздыханий. Да и ее такая перспектива не увлекала. Менее всего ей нужна была короткая интрижка. К ним она не приспособлена. Нет, Филип Макгилл-Эмори не из тех мужчин, в которых следует влюбляться таким женщинам, как она. Он слишком опасен, из-за него вся жизнь может пойти кувырком.

«Хватит с меня красивых, трудных мужчин», – подумала Маделина, вспомнив роман с Джеком Миллером. Теперь главное для нее – карьера. К тому же через десять дней она уезжает из Сиднея, и все закончится само собой. К счастью, вчера им с Полой удалось найти нового управляющего. Это была молодая женщина. Она удовлетворяла всем требованиям и уже была принята на работу с недельным испытательным сроком. Если все пойдет хорошо, Маделина скоро будет на пути в Нью-Йорк – подальше, подальше от Филипа Макгилла-Эмори.

На столе резко зазвонил телефон.

– Алло?

– Это Филип. Я внизу.

– Спускаюсь.

Маделина повесила трубку. Подхватив сумочку, шелковый шарф и ключи, она вышла из номера. Спускаясь в лифте, она подумала о предстоящем вечере. Маделина приняла приглашение против воли и только потому, что Филип был так мил и даже настойчив, когда позвонил утром. Разве можно обижать такого человека, как он? Но сегодня ей впервые после той конной прогулки на ферме, предстояло остаться с ним вдвоем. И это беспокоило ее.

Выйдя из лифта, она сразу же увидела его. На нем был темно-голубой блейзер, бледно-голубая рубашка с галстуком и серые брюки. Выпрямившись во весь свой рост, распространяя вокруг флюиды силы и уверенности, Филип занимал, казалось, весь холл.

Увидев Маделину, он поднял в знак приветствия руку и поспешил к ней.

Она сразу же напряглась, как в первый раз, когда они встретились в картинной галерее, и даже едва не поскользнулась на мраморном полу. Взяв себя в руки и широко улыбнувшись, Маделина протянула Филипу руку.

Тот взял ее, сжал легонько и сразу же отпустил. Ответно улыбнувшись, он сказал:

– Рад вас видеть, Маделина, вы, как всегда, бесподобны. – Он одобрительно посмотрел на ее широкую темную шерстяную юбку и белую шелковую блузку.

– Спасибо. Вы сказали, чтобы я оделась попроще.

– Ну да, – проговорил он, ведя ее к двери. – Я заказал столик в «Дойле». Это рыбный ресторан на берегу. Очень простой, веселый, но там лучше всего в Сиднее готовят рыбу и жареный картофель. Я уж не говорю о красотах, которые открываются взору из окон.

– Звучит завлекательно.

Они вышли на улицу. Вишневый «роллс-ройс» стоял прямо у входа в гостиницу. Филип открыл Маделине дверцу, обошел машину, сел на водительское место, включил зажигание и мягко тронулся с места.

– Это на Уотсон-Бэй, на берегу, – сказал он. – Ехать примерно полчаса. Так что устраивайтесь поудобнее, отдыхайте и слушайте музыку. – С этими словами он повернул ручку магнитофона, и в кабине зазвучала песня Мела Тормэ «Лунная ночь в Вермонте».

Маделина последовала его совету, даже не пытаясь завязать беседу. Она понятия не имела, о чем можно было бы сейчас говорить. В горле опять встал комок. Как только она выдержит этот вечер? Сидя вплотную к нему, она испытывала настоящий страх и ругала себя на чем свет за то, что приняла приглашение.

– Расслабьтесь, – сказал Филип, словно прочитав ее мысли.

Она искоса посмотрела на него и нервно рассмеялась.

– Да что вы, я в полном порядке.

– Не думаю.

Маделина промолчала и закусила губу. Теперь пришла его очередь рассмеяться, и получилось у него это так же искусственно. В конце концов он негромко сказал:

– Мы оба слишком много работаем. Должно быть, у вас был не менее трудный день, чем у меня. Нужно время, чтобы сбросить напряжение. Черт, как это я не подумал сразу. Следовало сначала зайти в бар, выпить чего-нибудь.

– Нет-нет, право, все нормально, – повторила Маделина, чувствуя, что отчасти так оно и есть.

Страх проходил. «Не будь дурой, – убеждала она себя. – Откуда ему знать, что я влюблена. И слава Богу, что он ничего не знает». В последние дни при встрече с Филипом Маделина надевала на себя маску безразличия. Ясно, что он просто демонстрирует гостеприимство, чтобы сделать приятное Поле. И в ресторан он пригласил ее по просьбе сестры. Пола всегда так заботится о ней.

Снаружи «Дойл» выглядел как старинный особняк в викторианском стиле. Он был двухэтажный, выстроенный из кирпича и песчаника. По второму этажу шли лоджии под резными деревянными крышами, выкрашенными в белый цвет. Так же был оформлен главный вход. Ярко освещенные, веселые, просто обставленные кабинеты создавали атмосферу английского пивного бара.

Ресторан был переполнен, но их сразу же проводили к столику в углу, прямо у окна, откуда открывался вид на море, сливавшееся в ночной тьме с небом. Филип усадил Маделину так, чтобы ей был виден город и возвышающаяся над ним громада Башни Макгилла.

Филип заказал бутылку «Пюле Фисе». Потягивая прохладное сухое вино, они принялись толковать о новой управляющей и начавшейся распродаже. Разговор о таких предметах был для Маделины привычным, и она абсолютно успокоилась. Филип тоже. Он охотно рассказывал ей об опаловых шахтах в Кубер-Педи и Лайтнинг-Ридже, о том, как добывают опалы, и о гигантской сети предприятий, которыми он владел и руководил. „Макгилл Корпорейшн» захватила воображение Маделины. Как всегда, когда речь шла о большом бизнесе, она слушала с огромным вниманием. Незаметно пролетел целый час.

– Наверное, пора заказать что-нибудь, – спохватился Филип, когда официант подошел к ним в третий раз.

– Мне то же, что и вам, – быстро проговорила Маделина, бросив беглый взгляд на меню.

– Жареная рыба с картофелем, подойдет? – улыбнулся Филип.

– Отлично.

Сделав заказ, Филип принялся расспрашивать, в чем именно заключаются обязанности Маделины у Полы. Она рассказала ему о своей работе, в частности о том, как готовится к шестидесятилетию «Харт».

Выслушав, Филип покачал головой.

– А я-то думал, только Пола у нас больна работой. Оказывается, вы – два сапога пара.

– Боюсь, что так, – призналась Маделина.

Ей нравилось быть с Филипом, недавние страхи улетучились.

– Но в таком случае, где у вас время на личную жизнь? И как на это смотрит ваш приятель?

– У меня нет приятеля.

– Вот как? – Филип удивленно поднял брови. – У такой девушки, как вы… такой красивой, такой умной… – Филип не закончил фразы, досказав остальное взглядом.

Пропустив комплимент мимо ушей, Маделина ответила:

– У меня как раз закончился роман.

– О, прошу прощения.

– Ничего, это к лучшему. Вышла ошибка.

Брови Филипа поднялись еще выше.

– То есть как это?

– Я приняла внешность за суть.

– Ясно. – Филип оценил тонкость замечания. Ему стало до смерти любопытно, кто же был приятель Маделины и он не удержался от вопроса.

– А что он делает? Я имею в виду, чем зарабатывает на жизнь?

– Он актер. Довольно талантливый, следует признать. Играет на Бродвее.

– Известный? Я знаю его?

– Может быть. Наверняка. Его зовут Джек Миллер.

– Ну конечно, знаю. Я видел его на сцене пару лет тому назад в Нью-Йорке. По-моему, в одной из пьес Юджина О'Нила.

Маделина кивнула.

– И что же за кошка пробежала между вами?

Маделина закусила губу и посмотрела в сторону.

Впрочем, она тут же снова перевела взгляд на Филипа и улыбнулась.

– Мой папа, – начала она, намеренно произнося слова с южным акцентом, – говаривал, что не найти никого лучше заядлого пьянчужки, чтобы убить любовь в зародыше и излечить женщину от романтических бредней. По-моему, это чистая правда.

Филип улыбнулся. Ему понравился южный говор, его мягкие обволакивающие интонации.

– Вот теперь я могу поверить, что вы из Кентукки, – сказал он. – И с вашим отцом я вполне согласен.

– Дело не только в пьянстве, – продолжала Маделина, на сей раз без акцента. – Джек всегда относился ко мне, то есть к моей работе, несколько странно. По его собственному признанию, он мужчина-шовинист, и ему не нравится мой интерес к карьере. Так или иначе…

В этот момент появился официант с подносом, и Маделина переменила тему, задав Филипу вопрос о гонках на яхтах. Это был его конек, единственное, по сути дела, развлечение, и он с охотой пустился в объяснения.

Выслушав его, Маделина сказала, что с детства обожает море. Она вспомнила, как впервые плавала на яхте в Нантакете, со Смитами.

– Я познакомилась с Пэтси Смит в первый же день, как остановилась в приюте, и мы сразу сделались друзьями. Мы и сейчас дружим, хотя она вернулась в Бостон.

– Что за приют? – спросил Филип, проглотив кусок рыбы.

Маделина рассказала ему о сестре Броне, других монахинях, о жизни в приюте, о том, как прошли ее первые годы в Нью-Йорке. Филип слушал внимательно, время от времени кивая и посмеиваясь над милыми подробностями ее существования. Сегодня она по-настоящему раскрылась перед ним, не таясь, рассказывала о себе, и ему хотелось, чтобы так было и дальше. Он должен знать об этой женщине все. Он уже не мог без нее.

За кофе Филип вдруг неожиданно попросил:

– Может, съездим на уик-энд в Данун, Маделина? После такой тяжелой недели со всей этой беготней отдых вам не повредит. Это ваш последний шанс, ведь в конце будущей неделе вы возвращаетесь в Нью-Йорк, верно?

– Верно.

Маделина отпила кофе. Помолчав, Филип снова попросил:

– Ну скажите «да», Маделина. Мне бы так этого хотелось.

Голос его прозвучал как-то странно, и Маделина посмотрела ему прямо в глаза. Выражение их разобрать было трудно. И тут она интуитивно поняла, что нравится ему. У нее упало сердце. Поездка в Данун – это игра с огнем. Нужно отклонить приглашение. В целях безопасности. Так было бы правильнее всего, рассуждала она и сказала:

– С удовольствием. Спасибо за приглашение.

И тут же подумала, удивляясь собственной непоследовательности: «Дура, сама же напрашиваешься на неприятности…»

– Можно полететь завтра в полдень, – обрадованно сказал Филип.

– Нет-нет, только не завтра, – быстро проговорила Маделина. – Завтра мне надо быть в магазине. Раньше субботы ничего не получится.

– Тогда в пятницу, – настойчиво сказал Филип, не сводя с нее глаз. – В пятницу утром. С магазином все будет в порядке. Чего вы так волнуетесь?

Маделина судорожно вздохнула. Да, она согласилась. Но зачем?

– Я должна зайти в магазин хоть на два часа, – сказала она, все еще пытаясь оттянуть неизбежное.

– Ну что ж, пусть будет так, – согласился Филип. – Кен заедет за вами в одиннадцать и отвезет в аэропорт. Мой самолет будет наготове и, если вы вылетите в полдень, то к обеду будете на месте. – Мягко улыбнувшись, Филип наклонился, взял руку Маделины и задержал ее.

Маделина только кивнула.

Глава 20

Филип снял насквозь промокшие свитер и рубашку и отбросил их в сторону. Затем скинул сапоги для верховой езды и поспешно прошел в ванную. Его так и трясло от холода. Отвернув до упора кран, он пустил горячую воду и постоял под душем несколько минут, пока не согрелся как следует. Затем насухо вытерся, надел купальный халат и подошел к зеркалу. Расчесывая влажные волосы, он думал о Маделине.

Какая жалость, что гроза разразилась так внезапно. Вся прогулка пошла насмарку. Они добрались до холмов, возвышавшихся над Дануном. Он чувствовал, что здесь, в этих мирных полях, скованность Маделины проходит. Да, сегодня она явно чувствовала себя с ним свободней. Вчера, приехав к обеду, она была как натянутая струна, готовая лопнуть в любую секунду. И так продолжалось весь день. Только к вечеру ее немного отпустило. Похоже, она даже не без удовольствия поужинала в компании Тома и Энн Уилленов.

А когда утром им оседлали лошадей, Маделина уже освоилась, развеселилась и разговаривала с ним вполне откровенно. Филип чувствовал, что завоевывает ее доверие. Но лишь только он собрался открыть ей свои чувства, как погода внезапно изменилась. Небо затянуло густыми облаками. Полил дождь, и им пришлось на полном скаку возвращаться в конюшни. Скачка длилась не менее двадцати минут. Мэт с одним из конюхов поджидал их, чтобы отвести Гильду и Черного Опала в стойло. Усадив Маделину в «мазератти», Филип повез ее в Дом. Оба они промокли до нитки. Когда они добрались до места, Маделина была белая, как полотно, зубы ее выбивали дробь. Только бы не простудилась, обеспокоенно подумал Филип, направляясь к себе в спальню.

Филип немного постоял у камина, согреваясь, а потом подошел к черному лакированному буфету с маленьким, тесно уставленным бутылками баром. Он налил две рюмки коньяка, и, тут же выпив одну, пошел переодеваться. Плотный шерстяной свитер, толстые носки и серые фланелевые брюки были сейчас вполне уместны. Сунув ноги в мягкие коричневые туфли, Филип взял вторую рюмку и вышел из комнаты.

Минуту спустя он стоял у двери Маделины. Уже собравшись постучать, он вдруг заколебался: может, она еще не успела принять душ и переодеться. Решив, однако же, что времени прошло достаточно, он осторожно постучал.

– Войдите, – откликнулась Маделина.

Филип остановился на пороге. Маделина, сжавшись комочком на ковре у камина, спиной оперлась о диван и потягивала чай, который по указанию Филипа, послала ей в комнату миссис Кар.

На ней был спортивный костюм и толстые носки.

– Я подумал, что вам не помешает немного выпить, – сказал Филип, протягивая Маделине рюмку. – Так вы быстрее согреетесь.

– Спасибо, с удовольствием. – Маделина поставила чашку на блюдце и после паузы повторила: – Спасибо.

Закрыв ногой дверь, Филип подошел к ней и протянул рюмку. Она потянулась за ней, и пальцы их встретились. Маделина отпрянула, словно ее ударило током, и тесно прижалась к дивану. Потом взглянула на Филипа.

Все еще шел дождь, небо было затянуто тучами. Маделина не включила свет. В сумеречной комнате в отблесках огня из камина она казалась феей. Ее лицо светилось, поражая таинственной, нездешней красотой, сияющие глаза были огромны и прозрачны.

Филип не мог отвести от нее взгляд. Они безотрывно смотрели друг на друга. На какое-то мгновение Филипу показалось, что он заглядывает к себе в душу. Наконец он отвел глаза. Боясь потерять самообладание, не говоря ни слова, он повернулся и пошел к двери. Пусть побудет одна до ужина. Но у двери он против воли оглянулся.

Маделина спокойно встретила его пристальный взгляд. Лицо ее казалось застывшим. Она сидела молча, неподвижно. Атмосфера в комнате была наэлектризованной.

Филип сделал шаг в ее сторону – один, другой.

– Я хочу быть с тобой, – неожиданно хриплым голосом сказал он. – Не прогоняй меня, прошу тебя.

– Я и не собираюсь.

Поначалу ему показалось, что он ослышался. Но Маделина поставила рюмку и протянула к нему руки. Филип рванулся к ней, схватил ее ладони, прижался губами к длинным пальцам. Затем опустился рядом с ней на колени.

– О, Мэдди, – впервые назвал он ее уменьшительным именем. – О, Мэдди.

– Филип, – едва слышно произнесла она.

Он притянул ее к себе. Теперь она была у него в объятиях, беспрестанно повторяя его имя. Он растрепал ее волосы и поцеловал так, как хотел поцеловать в самый первый день, – страстно, жадно, нетерпеливо, словно хотел вобрать ее в себя целиком. Маделина отвечала ему с не меньшей страстностью. И это только распаляло Филипа.

Назад пути не было, это ему было ясно. Она должна стать его, прямо сейчас, здесь, у этого камина. Нельзя терять ни минуты, их и так уже потеряно немало. Филип просунул руку под свитер Маделины. Ладонь его легла на грудь. Она протяжно вздохнула. Филип принялся мягко, нежно, любовно поглаживать шелковистую кожу. Сосок под его рукой тут же отвердел. Филипа охватил огонь. Он потянул за ворот свитера, стараясь стащить его с Маделины.

Маделина распрямилась и сама сняла его. Филип молниеносно разделся. Кинул одежду в угол. И вот они уже лежат рядом, обнаженные, на ковре. Они снова поцеловались – страстно, настойчиво, яростно – не в силах оторваться друг от друга. Жадные ласки подогревали страсть.

Они содрогались в объятиях. Желание переполняло их, и они не таили его. Филип изо всех сил прижал к себе Маделину и вошел в нее. Она изогнулась, порывисто вздохнула и обмякла.

Не отпуская ее, Филип приподнялся и взглянул ей в глаза. В них горела неутолимая жажда сродни тому жару, который сжигал его. У него дух захватило от удивления и радости.

Филип начал двигаться сначала медленно, повинуясь опыту, потом быстрее. Маделина подчинялась этому движению, вжимаясь в него.

Все быстрее, быстрее. Волна желания несла их, кружа голову, поднимая ввысь. Они и не думали сдерживаться. Филип мечтал о Маделине все эти дни. И вот мечта сбылась, и он был не в силах остановиться и не хотел этого. Он вплывал в нее, отдавался ей, поглощал ее. И она парила вместе с ним в головокружительном полете. Вот она вскрикнула, повторила в который раз его имя и разом застыла, напряглась. Они начали медленный спуск в опаляющее белое пламя, в самую его сердцевину.

Она оплела его руками и ногами, зажав в шелковые тиски. Он словно сросся с ней, стал ее частью, а она – его. В этом и было чудо – они превратились в одно целое…

В совершенном изнеможении они лежали друг у друга в объятиях. Слышно было только их прерывистое дыхание, потрескивание дров в камине и мягкое тикание часов где-то позади.

Филип пошевелился. Он зарылся лицом в ее густые каштановые волосы и пробормотал:

– Я хотел тебя с того самого момента, когда впервые увидел в галерее, Мэдди.

Маделина промолчала, и он спросил:

– А ты не поняла?

– Тогда нет, – ответила она и, улыбнувшись, призналась: – Я тоже хотела тебя.

– Тебе это неплохо удавалось скрывать, – негромко сказал он.

– Тебе тоже.

Они разом засмеялись, но тут же оборвали смех, погрузившись каждый в свои мысли. Через некоторое время Филип разомкнул объятия, взял Маделину за руки и помог подняться. Они стояли перед камином, обнявшись, глядя друг на друга, словно в волшебном сне. Он приподнял ее подбородок, наклонился и мягко, нежно поцеловал в губы. Потом потянулся за коньяком. Протянул рюмку Маделине, но та покачала головой. Он сделал глоток, поставил рюмку на стол и, подведя ее к большой двухспальной кровати сказал:

– Надеюсь, ты не подумаешь, что я тоже пьяница…

Маделина засмеялась и, ничего не ответив скользнула под простыню.

Филип последовал за ней. Маделина свернулась калачиком рядом с ним, прижалась к его груди. Никогда еще не было ей так хорошо. Она подарила Филипу наслаждение, и он сполна расплатился с ней. Страха, который сковывал ее на протяжении всех этих дней, как не бывало. Теперь она чувствовала, как покой, мир и радость объемлют ее. И она знала, что все это – благодаря Филипу.

Филип не выпускал ее из своих объятий, прижался лицом к ее шее, зарылся в волосы. В нем вновь нарастало желание. Он отбросил простыни в сторону, приподнялся на локте и посмотрел на Маделину.

Лицо ее сияло. Он улыбнулся в ответ, поднял руку и провел пальцами по ее щеке. Глаза его горели. Он так любил ее. Он влюбился в нее в первый же день. И был рад, что произошло это в Дануне, что впервые они познали друг друга именно здесь. «Хорошо, – думал он, – что такое важное событие произошло у него дома». Он знал, что будет любить ее всегда, что это не очередной мимолетный роман, что отныне в его жизни будет только одна женщина, только одна – она.

– Ты что-то задумался, – поддразнила его Маделина.

Он наклонился и тихо проговорил:

– Все произошло слишком быстро, Мэдди. Извини, боюсь, я слишком нетерпелив. – Он коротко рассмеялся. – Но я так хотел тебя все эти дни, – так мечтал о тебе.

– Ты был прекрасен.

– Ты преувеличиваешь, дорогая.

Он припал к ней и начал целовать, жадно лаская. Кожа ее была как шелк и при свете камина как будто мерцала. Он наслаждался красотой ее податливого тела, такого гибкого, так замечательно сложенного, ее длинными ногами, полной грудью, упруго отзывавшейся на его прикосновения.

Он целовал ее губы, а пальцы тем временем, пробежав по ее животу, скользнули вниз, к бедрам. Отвечая на его умелые ласки, она подалась навстречу и тоже начала поглаживать его. Почувствовав, как она напряглась, Филип мягко отстранил ее руку и вошел в нее. И вновь их подхватила волна страсти.

На сей раз объятие было долгим. Потом он встал, подошел к камину, где лежала его одежда и начал одеваться.

Маделина смотрела на него и думала, как же он хорош. У него замечательное тело, широкие плечи, мускулистая грудь, ни грамма лишнего веса, загорелая, от постоянного пребывания на воздухе, кожа.

Маделина испытала странное чувство, будто когда-то давно знала его. Что-то в нем казалось поразительно знакомым. И в то же время они чужие. Правда, связанные теперь интимными узами.

Филип вернулся к ней, присел на край кровати, откинул прядь волос у нее с глаз. Нагнувшись, нежно поцеловал и сказал:

– Это только начало, милая.

– Начало конца… – Маделина оборвала фразу и посмотрела на Филипа, пораженная собственными словами.

Филип нахмурился.

– Что такое ты говоришь? Как тебя прикажешь понимать?

– Ах, я и сама не знаю! – воскликнула она. – Просто подумала так, ну и сказала.

– Лично я не собираюсь говорить о конце чего бы то ни было. – Филип засмеялся, отбрасывая эту тему, и привлек к себе Маделину. Затем, разжав объятия, поднялся.

– Встретимся внизу. Не надевай ничего особенного, дорогая, нас ведь будет только двое.

– Хорошо, – сказала она.

После его ухода Маделина еще немного полежала. На подушке рядом с ней была вмятина. Тут покоилась его голова, она потянулась потрогать это место, затем перекатилась на его сторону и зарылась лицом в подушку. Она пахла им, его волосами, его одеколоном. Маделина заплакала.

Она вдруг испытала тяжелое чувство утраты, и ей стало страшно.

Глава 21

Гонконг сверкал волнующимся морем огней. Когда пять дней назад самолет Джейсона Рикардса приземлился в аэропорту Кай Так и Пола сошла на землю, ее подхватил поток шумной жизни этой колонии Британской империи. Она не была здесь четырнадцать лет и успела забыть здешнюю атмосферу, которая буквально растворяла в себе человека.

С виду Гонконг напоминал ей Манхэттен – те же вздымающиеся небоскребы, огромные универсальные магазины с кондиционированным воздухом, бутики, банки, конторы, модные рестораны и сверкающие неоном отели. Но у этого города был свой, особенный ритм, своя скорость, вибрация, свой учащенный пульс.

Вокруг Полы все двигалось. Куда ни кинь взгляд, ничто не стояло на месте. Огромные реактивные самолеты взмывали, пробивая пелену тумана, в голубое небо; прогулочные лодки и джонки, яхты и сампаны, судна на подводных крыльях и паромы бороздили воды залива; по городу сновали автомобили, трамваи, автобусы и рикши, улицы кишели людьми, торопящимися по своим делам. Город был перенаселен. Свободное пространство, будь то суша или море, было подарком судьбы. Жизнь так и бурлила, грохот повсюду стоял такой оглушительный, что Пола чувствовала себя не в своей тарелку.

Тем приятнее и удивительнее было находить уголки покоя и тишины: мирные холмы между Каулуном и континентальным Китаем, так называемые Новые Территории, храмы и усыпальницы и даже узкое пространство у Звездной пристани, где каждое утро китайцы предавались медитации.

Контрасты Гонконга произвели на Полу особенно сильное впечатление. Нигде на земле не встретишь рядом такого бросающегося в глаза богатства и такой удручающей нищеты, такой ослепительной красоты и такого немыслимого убожества. Роскошная жизнь отеля «Ритц» соседствовала с хибарами. Старинные богатые семьи жили бок о бок с несчастными беженцами. За сто сорок лет британского владычества Гонконг стал местом встречи старых монет и новых состояний, стартовой площадкой потрясающих финансовых взлетов и головокружительных карьер. Но это было также место с особенно высоким процентом самоубийств.

Этот город очаровывал Полу, и она вполне понимала, чем привлекает он местных жителей и гостей.

До появления Полы Эмили жила в гостинице, где обычно останавливалась во время своих деловых поездок в Гонконг. Отсюда было удобно вести дела с континентальным Китаем, поскольку гостиница находилась в Каулуне, и она получала таким образом открытый доступ к предприятиям, производившим разнообразные товары, которые Эмили закупала для «Генре».

Накануне прилета Полы она, однако, переселилась. Заняла просторные апартаменты в знаменитом отеле «Мандарин», в самом сердце Центрального района.

– С делами я покончила, а жить здесь нам будет гораздо удобнее, особенно если иметь в виду наши планы, – говорила Эмили, пока Пола располагалась в номере. – Это торговая Мекка Азии, да ты и сама, мне кажется, предпочла бы жить собственно в Гонконге, на острове.

Пола кивнула в знак согласия.

– Как скажешь, Эмили. Ты у нас здесь командуешь.

Эмили составила такое расписание, что у них не оставалось времени передохнуть. Но Пола с энтузиазмом и необыкновенной энергией отдавалась любому делу, что бы то ни было: покупки, походы в рестораны, не говоря уж о ночных клубах.

В первый вечер, как Пола приехала, Эмили пригласила ее поужинать в «Гидди». Он считался лучшим европейским рестораном в Гонконге. У Рольфа Хайнигера, вполне заслужившего свою репутацию первоклассного мэтра, всегда были в наличии отменные кушанья и лучшие вина.

На следующее утро они пошли побродить по любимым магазинам и рынкам Эмили.

– Не забывай, в этих местах я своя, – говорила она Поле, посмеиваясь. – Следуй за мной, не прогадаешь. Высшее качество при разумных ценах.

– Да я верю, верю тебе, Эмили, – смеялась в ответ Пола. – У тебя с детства наметанный взгляд. Думаю, поэтому бабушка и назначила тебя руководить «Генре».

Первые несколько дней получились хлопотливыми, но зато Пола и Эмили покончили с рождественскими подарками, купив и кое-что дорогое, и разную мелочь в мешки под елку. Мужчинам они купили жемчужные запонки, шелковые платки, китайские пиджаки, забавные деревянные игрушки, брелки и другие пустяки.

Эмили заявила, что необходимо заглянуть на Голливуд-роуд, и Пола не могла с ней не согласиться.

Здесь было сосредоточено большинство лучших антикварных магазинов и художественных салонов. Пола была поражена открывшимся ее взору богатством. Джейсону, собиравшему предметы восточного искусства, она купила старинную нефритовую вазу, а матери – красивое старинное ожерелье из гагата.

Наряду с закупочной кампанией и походами в экзотические рестораны Эмили организовала и другие экскурсии. Она показала Поле Абердинскую гавань – район лодочников; они совершили поездку на Новые Территории; поднялись на пик Виктория, откуда, несмотря на туман, открывался великолепный вид на город; посетили множество храмов и захоронений.

Еще по пути из Сиднея спутник Полы Дон Меткалф сказал, что хотел бы пригласить их с Эмили поужинать. Они встретились с ним накануне отъезда в Нью-Йорк. Дон повез их на корабле с подводными крыльями в Макао, португальский анклав в устье Жемчужной реки. Путешествие заняло около часа. Они поужинали в шикарном ресторане, а потом прошлись по нескольким казино. Вечер удался на славу. С Доном им было легко и весело, он всячески развлекал их, смешил анекдотами. Что до Эмили, то она была особенно довольна – ей давно хотелось съездить в Макао, где она дотоле не бывала. Под утро, ложась спать, Пола подумала, что несколько дней, проведенные в Гонконге, вместили в себя столько, что поверить невозможно. Поездка в Гонконг оказалась замечательной, не говоря уж о том, что приятно побыть вдвоем с Эмили. Ей вспомнились совместные путешествия, которые они совершали еще почти девочками, и она снова почувствовала себя молодой и беспечной.

Сегодня был их последний день в Гонконге, вечером они улетали в Нью-Йорк. Эмили решила, что им непременно надо увидеть великолепный отель «Регент» в Каулуне, откуда открывался фантастический вид на Гонконг. Они отправились туда пообедать.

Поле пришлось встать пораньше, чтобы успеть загодя собраться, но затеянное предприятие того стоило. Обед и панорама запомнятся ей надолго.

Сразу после обеда они отправились на пароме в Центральный район. Эмили пошла в гостиницу готовиться к отъезду, а Пола забежала в антикварный магазин, где еще раньше присмотрела изящные серьги в качестве рождественского подарка для Эмили.

В магазине Пола с азартом торговалась. Этому она научилась в Гонконге у Эмили. К собственному удивлению и немалой радости, ей удалось изрядно сбавить цену. Возвращаясь в отель, она наслаждалась своим маленьким триумфом.

Пробегая через холл гостиницы, Пола взглянула на часы – она уже опаздывала на двадцать минут к чаю. Не заходя в номер, она пошла прямиком в кафе, где договорилась встретиться с Эмили. Оно было в мезонине, прямо над холлом. Пола легко взбежала по ступенькам.

Увидев ее, Эмили помахала ей.

Пола махнула в ответ.

Через мгновенье она уже усаживалась в кресле напротив кузины.

– Извини, что опоздала. Напоследок всегда не хватает какого-нибудь часа.

– Да ну, что за ерунда. Я сама только что пришла, и потом, ты же знаешь, мне так нравится это место. Чувствуешь себя, словно на корабле: иллюминаторы, медные подсвечники, мебель красного дерева. Да, чтобы не забыть, – Эмили открыла сумочку, порылась в ней и протянула Поле два небольших конверта. – Когда я вернулась после обеда, это ждало тебя в номере.

– А, телексы! Спасибо, дорогая. – Пола взяла бумаги, пробежала глазами первый телекс, обратилась к другому и поджала губы. Настроение у нее испортилось. Один телекс был лондонский, от Майкла Каллински, другой – нью-йоркский – от Харви Роусона. Оба были одного и того же содержания: «Пил и Дун» увел у них прямо из под носа другой покупатель. «Да, скверно, – подумала Пола, – эти магазины могли бы стать неплохим началом в реализации программы расширения «Харт». Правда, в отливе от Майкла, ей с самого начала не нравилось местонахождение магазинов. При мысли об этом она немного успокоилась. Эмили пристально посмотрела не кузину и сказала:

– Что-нибудь дома?

– Нет-нет, – успокоила ее Пола, – это деловые сообщения.

– И от кого же? – спросила Эмили участливо.

– Один телекс от Майкла, другой от юриста с Уолл-стрит, который занимался моими делами. Сорвалась одна затея. Ладно, давай сделаем заказ. Я, пожалуй, выпью тутового чая. В последнее время я пристрастилась к нему.

– Я тоже. – Эмили сделала знак официанту. Покончив с заказом, она снова пристально посмотрела на кузину.

– Что за дело сорвалось?

Пола промолчала.

– Похоже, что-то важное, – продолжала Эмили. – Я же видела, как ты читала эти бумаги.

Пола кивнула.

– Да, повод для расстройства у меня есть. Я собиралась купить небольшую сеть магазинов в Штатах. К сожалению, меня в последний момент опередили.

– А зачем тебе новые магазины? – удивленно спросила Эмили и нахмурилась.

– Я хочу расширить поле деятельности «Харт» в Америке. И лучше всего, мне кажется, начать с покупки уже существующей компании.

– Бабушке хватало в Америке одного магазина. А тебе, я вижу, нет.

– Времена меняются, Эмили. Тебе это не хуже моего известно. Надо расширяться, это единственный способ выстоять сегодня.

– По-моему, ты заглатываешь больше, чем способна прожевать, – сказала Эмили со своей обычной прямотой.

Пола засмеялась.

– Вспомни-ка, бабушке все время твердили то же самое, а она и в ус не дула, поступала, как считала нужным.

Пропустив замечание мимо ушей, Эмили со значением заметила:

– Уверена, что Шейн согласен со мной. Что он думает о твоей затее?

– По правде говоря, я еще с ним на эту тему не говорила. Лето во Франции, сама знаешь, было хлопотным, да и не было смысла заговаривать, пока не подвернется что-нибудь реальное. А уж неделя накануне отъезда в Австралию и вовсе была сумасшедшей.

– По-моему, ему это не понравится. У тебя и так забот полон рот – Лондон, Париж, Йоркшир, «Сайтекс Ойл», галантереи в Австралии.

– Бабушка любила говорить, что все дело в организации и что организованная женщина держит весь мир на коротком поводке.

– Верно, не спорю. И все равно, Шейн будет недоволен. И еще одно, Пола. Мне кажется, бабушка, будь он жива, тоже бы не одобрила твоих замыслов.

– Чепуха! Конечно, одобрила бы. Она бы сразу поняла всю соль затеи, – уверенно сказала Пола.

Наклонившись к Эмили, она стала излагать ей в деталях свой план расширения «Харт» в Америке. Эмили внимательно слушала, время от времени кивая.

Поглощенные беседой, они не заметили, что с лестницы, ведущей в холл, за ними внимательно наблюдает какой-то мужчина. Он явно не ожидал их здесь увидеть. Наконец, взяв себя в руки, он резко повернулся, сбежал вниз по лестнице, не замедляя шага, пересек холл и вышел на улицу.

Кровь хлынула ему в голову. Кипя от ярости, едва сдерживаясь, он бросился прочь, не замечая того, что расталкивает людей.

Ровно через две минуты мужчина уже поднимался на верхний этаж небоскреба, в котором находилась его компания „Янус и Янус холдингз лимитед». Минуя центральный вход и кабинеты, где работали его сотрудники, он поспешно прошел в конец длинного коридора к личному входу, который вел в холл, изящно обставленный китайской стариной. За массивными дверями находилось его святилище – внутренние апартаменты, из которых открывался захватывающий вид на гавань Виктория.

Направившись к небольшому зеркальному бару, мужчина налил себе водки. Раздраженно отметив, что руки у него дрожат, он поднес рюмку к губам, выпил ее залпом и, пройдя к столу, включил селектор.

– Да, сэр, – откликнулась секретарша-англичанка.

– Пегги, скажите, пожалуйста, Лин By, пусть подает машину к главному входу. Сегодня я уеду пораньше. А сейчас подпишу письма.

– Слушаю, сэр.

Он с усилием натянул на лицо непроницаемую маску, стараясь подавить бушевавший гнев.

Глава 22

Но ярость не проходила. Она клокотала в нем на всем пути до дома. И не утихла даже сейчас, когда он сидел в своем просторном кабинете, просматривая личную почту. Ничего подобного он давно уже не испытывал. Необходимо было взять себя в руки. Нельзя позволять чувствам захлестывать себя.

Шумно выдохнув воздух, он отложил в сторону с десяток приглашений на разного рода светские мероприятия, благодарственные и личные письма, отодвинул резное палисандровое кресло от такого же резного палисандрового письменного стола и вышел в галерею.

В это просторное помещение выходили двери других комнат. В конце галереи была лестница на второй этаж. Как же хорошо, тихо здесь было после суеты рабочего дня. В галерее к нему всегда возвращался душевный покой. Пол под черное дерево был гладко отполирован, на белых стенах висели картины китайских мастеров начиная с XV века по нынешний день.

Остановившись у рисованной тушью картины Сун Ке Хонга, знаменитого художника конца XVI века, он поправил ее, затем отступил назад и долго стоял, внимательно всматриваясь в четкие линии. «Да, удивительно просто и в то же время эстетично», – подумал он, улыбаясь.

Он медленно шел по галерее, любуясь картинами, которые тщательно собирал. Кроме них, здесь почти ничего не было, разве что низенький столик из черного дерева, на котором стояла старинная расписная ваза цвета морской волны. Ножки столика, резные нефритовые были выполнены в стиле эпохи Сун. В дальнем углу с потолка на медных цепях свисали стеклянные ящики. В них находилась бронза эпохи Минь. Ящики, казалось, парили в воздухе.

Немногочисленные лампы на потолке были расположены так, чтобы наиболее эффектно подсвечивать картины. Другого освещения в галерее не было, так что она всегда пребывала в тихом полумраке. Он постоял, проникаясь атмосферой этого места, успокаивая разыгравшиеся нервы. За последние годы он в совершенстве выучился этому искусству.

Некоторое время спустя он направился в гостиную. Лицо его было спокойным, без малейшего следа напряженности. Он остановился на пороге.

Был ранний вечер. Верхний этаж небоскреба окутывали клубы тумана, застилавшего панораму Гонконга, гавани и Каулуна. Знакомая картина была смазанной, нечеткой в голубовато-серой дымке, и это сочетание цветов напомнило ему выцветшую роспись старинной китайской фарфоровой вазы. А Ком, слуга-китаец, который работал у него со дня приезда его в Гонконг включил в гостиной приглушенные плотными абажурами лампы. Изящная комната словно плавала в теплом, мягком свете.

В отличие от галереи, в гостиной было достаточно мебели: большие диваны и стулья со множеством подушек, обитые бледно-голубым и серым китайским шелком, китайские шкафчики, ящички, столики разных размеров и форм из темно-красного лакированного дерева. Куда ни кинь взгляд – глаз наслаждался несравненной красотой. Все эти вещи в его глазах имели глубокий смысл. Здесь он чувствовал себя по-настоящему дома, здесь он всегда обретал душевное равновесие.

Вот и сейчас, шагая по старому китайскому шелковому ковру, он чувствовал, что приходит в себя. Он знал, что Ми Син, племянница А Кома, принесет жасминовый чай, как всегда, через полчаса после его возвращения домой, независимо от времени суток. Это превратилось в ритуал, как и многое другое в этом доме.

Едва эта мысль мелькнула у него в голове, как к нему подошла стройная симпатичная молодая китаянка с подносом в руках.

Улыбаясь и кланяясь, она поставила поднос перед ним на столик. Он поблагодарил ее, церемонно наклонив голову. Кланяясь и улыбаясь, китаянка вышла.

Он налил душистого чая в маленькую, тонкую как бумага фарфоровую чашку, выпил залпом, затем налил другую и на сей раз начал неспешно отхлебывать, стараясь полностью отвлечься от докучливых мыслей и забот. Выпив третью чашку, он поставил ее на лакированную поверхность столика, откинулся на спинку дивана и закрыл глаза.

Он задремал, но когда старинные часы на камине пробили шесть, тут же проснулся.

Сев на диване, он потянулся всем своим длинным телом и решил, что пора идти в душ и переодеваться, – предстоял ужин у леди Сьюзен Соррел в ее особняке на Реклюз-Бэй.

Он поднялся, стремительно пересек гостиную, но неожиданно остановился рядом со столиком. На нем были расставлены фотографии в серебряных рамках, ярко блестевших при свете настольной лампы. Он посмотрел на фотографию отца, затем взгляд его скользнул дальше, к фотографии поменьше. На ней была изображена женщина.

Его ненависть к ней не утихала. И сейчас она снова вспыхнула. Он нетерпеливо отодвинул портрет в сторону. Ничто не должно нарушить обретенного душевного покоя, ничто не должно помешать ему насладиться вечером, который он предвкушал уже несколько дней.

Он бы ни за что не стал держать ее фотографию у себя дома, где все было – само совершенство, где каждая вещь была любовно выбрана им самим – человеком, сделавшим совершенство своим идеалом. Но когда эта фотография неожиданно обнаружилась в сундуке среди старых вещей, здравый смысл одержал верх над чувствами. Он уже готов был выбросить фотографию, как вдруг понял, что она ему может пригодиться.

Гонконг – город, в котором людей делят по категориям, город, где важно сохранять свое лицо. И то, и другое до чрезвычайности важно. Поэтому ему никак не мог повредить тот факт, что он – внук самой Эммы Харт, бизнесмена международного масштаба. Однако сегодня вечером он не мог видеть эту старую ведьму и переложил фотографию на другое место, за большой рамочный портрет своего отца, изображенного у входа в палату общин. Быть сыном Робина Эйнсли, уважаемого политика-лейбориста, члена парламента, бывшего министра, тоже неплохо. Семейные связи сделали его заметной личностью и быстро проложили путь в высшие слои местного общества.

Вернувшись в библиотеку, Джонатан Эйнсли сел за стол, вынул из кармана связку ключей и открыл нижний ящик. Вытащив папку, на которой было большими буквами написано «ХАРТ», он вгляделся в верхнюю страницу, на которой аккуратным почерком были выведены в колонку цифры.

Джонатан торжествующе улыбнулся и даже хмыкнул от удовольствия. Это была его обычная реакция при виде списка, фиксировавшего точное количество акций, которыми он владел к настоящему моменту в семейном деле. Они продавались на Лондонской фондовой бирже, и Джонатан годами скупал их через посредников – Швейцарский банк и другие финансовые учреждения. Постепенно он превратился в крупнейшего акционера сети магазинов «Харт», хотя никто, кроме него, этого не знал.

Закрыв папку, он положил ее на стол. Откинулся на спинку стула, переплел пальцы и злорадно улыбнулся. Когда-нибудь Пола О'Нил совершит ошибку. Безгрешных нет. И она не исключение. Тогда-то и нанесет удар.

Джонатан сунул руку в ящик и вынул пачку бумаг. Это были подробные отчеты одного частного сыскного агентства в Лондоне, которое уже давно работало на него.

Джонатан установил постоянное наблюдение за своей кузиной в 1971 году. Ничего особенного с тех пор за ней замечено не было, да на это он и не рассчитывал. Ему нужно было как можно больше знать о жизни Полы, ее семье, друзьях, деловых инициативах.

Время от времени он следил также за Александром Баркстоуном и Эмили Харт. Но и они были чисты. Хотя эти двое не особенно интересовали Джонатана. Пока его родственники продолжали вести дело прибыльно, и он каждый квартал получал чек на внушительную сумму – существующее положение вещей его устраивало. В конце концов его цель – Пола О'Нил.

Джонатан взглянул на последний отчет из Лондона. В конце августа она была на вилле Фавиолла. Наверное, поэтому он так поразился, увидев ее в Гонконге. Скорее всего, она остановилась здесь на пути в Австралию или, наоборот – возвращается в Англию.

Черт бы ее побрал. Джонатан положил папку назад в ящик, запер его и поспешно поднялся в спальню. Меньше всего ему хотелось снова потерять контроль над собой. А ведь при мысли об этой сучке кровь так и закипала в нем.

Он остановился на площадке и глубоко вздохнул, стараясь прогнать неприятные мысли.

Джонатан рассчитывал застать слугу в спальне и удивился, что Тай Линга там нет, хотя на постели уже были разложены безупречно выглаженная рубаха, галстук и черные шелковые носки. Скорее всего, Тай Линг внизу, в прачечной, гладит вечерний костюм и вот-вот поднимется. Напевая под нос, Джонатан подошел к шкафу, вынул из кармана ключи, бумажник и деньги и начал переодеваться.

Как и все остальные комнаты, спальня была обставлена безупречно. Основной упор был сделан на китайскую мебель и древнее восточное искусство. Все здесь было выдержано в строгом, несколько холодноватом и аскетическом, мужском, можно сказать, духе, и женщины, которых приводил сюда Джонатан, вскоре убеждались, что обстановка зеркально отражает характер хозяина.

Вынув из шкафа темно-синий шелковый халат, Джонатан прошел в ванную, гадая, кого же это Сьюзен пригласила на прием специально ради него. По телефону она говорила весьма загадочно. Ясно было только, что это интересная женщина. Ну, да Сьюзен знает его вкус.

Он вздохнул, в который уж раз пожалев, что связь с нею, длившаяся почти год, распалась. Это был чистый секс, что вполне устраивало обоих.

Правда, в интеллектуальном смысле им было интересно друг с другом. Но истинного чувства в их отношениях не было, и слава Богу. Просто секс и умная беседа. Самое лучшее, что, с его точки зрения, может быть.

Три месяца назад она сказала ему, что муж подозревает ее и роман надо кончать. Джонатан поверил и повиновался. Тогда он и представить не мог, какая пустота образуется в его жизни, когда Сьюзен не будет рядом. Дело даже не в сексе, хотя в постели она была превосходна. В конце концов секс в наши дни – не проблема, всегда кто-нибудь подвернется. Скорее, ему не хватало их непринужденных остроумных бесед. Они отлично понимали друг друга, что не удивительно, имея в виду их английское воспитание.

Но Джонатан не пытался преследовать Сьюзен и настаивать на восстановлении прерванных отношений. Меньше всего ему хотелось оказаться участником скандального бракоразводного процесса. В конце концов, здесь, в Гонконге, у него отменная репутация. Здесь его дом.

Джонатан посмотрел в зеркало и провел ладонью по подбородку. Сегодня он встал очень рано, чтобы успеть поиграть в сквош перед деловым завтраком, назначенным на семь утра. За день успела отрасти небольшая щетина. Электробритва была под рукой. Он вставил шнур в розетку и начал водить бритвой по подбородку. Снова мелькнула мысль о кузинах – Поле О'Нил и Эмили Харт. Почувствовав неожиданный прилив гордости, он с удовлетворением подумал, сколь многого достиг за эти одиннадцать лет. Это был длинный путь.

Ступив в 1970 году на землю Гонконга, Джонатан Эйнсли понял, что нашел свое место на земле, свою духовную родину.

В этом городе царил дух тайны, приключений, захватывающих авантюр. Все и вся казалось достижимым. К тому же тут пахло деньгами. Большими деньгами.

Он приехал на Дальний Восток, чтобы зализать раны. Его только что с позором выбросили из «Харт Энтерпрайзиз», где он ведал недвижимостью. Александр уволил его. Пола изгнала из семьи. И с тех пор он во всем винил именно ее, полагая, что у Александра без ее поддержки и поощрения не хватило бы духу так поступить.

Перед тем как покинуть Англию, Джонатан сделал три вещи: прекратил партнерские отношения с Себастьяном Кроссом; исключительно выгодно продал ему свою долю в «Стонуолл пропертиз»; и, наконец, заморозил свои вложения в недвижимость в Лондоне и Йоркшире, тоже неплохо на этом заработав.

Отправляясь странствовать по свету, он поставил себе две главные цели – сделать большие деньги и отомстить Поле, вызывавшей у него холодную ярость.

Джонатана с юности влекло на Восток. Восточные религии, философия, нравы – это все будило его воображение, а от живописи, декоративного искусства он приходил в настоящий восторг. Поэтому перед тем как осесть в Гонконге, который казался Джонатану наиболее подходящим местом для деловых операций, он решил попутешествовать. Первые полтора месяца своего добровольного изгнания он провел, переезжая с места на место и любуясь красотами Востока. Он был в Непале и Кашмире, охотился в Афганистане, провел некоторое время в Таиланде.

Покидая Лондон, Джонатан позаботился о том, чтобы взять рекомендательные письма от своих друзей из финансового мира. Так что уже через несколько дней после вселения в отель «Мандарин», он начал заводить знакомства.

К концу второй недели он успел провести множество встреч с банкирами, бизнесменами, землевладельцами, хозяевами строительных компаний и даже с воротилами подпольного бизнеса.

Впрочем, с этими сомнительными типами Джонатан решил все-таки не иметь дела.

Особенно его заинтересовали двое – англичанин и китаец. Независимо друг от друга, и каждый преследуя собственные цели, они решили помочь Джонатану начать дело. Помощь их оказалась неоценимой. Англичанин Мартин Истон был агентом по продаже недвижимости. Китаец Ван Чин Чу – весьма уважаемым банкиром. Оба пользовались немалым влиянием в своих кругах, но свел их вместе именно Джонатан.

Ровно через месяц после приземления в аэропорту Кай Так Джонатан открыл собственное дело. С помощью своих новых друзей он нашел небольшое, но симпатичное помещение в самом центре города, набрал скромный штат: секретарша-англичанка и двое китайцев – и зарегистрировал компанию «Янус и Янус холдингз лимитед». В римской мифологии двуликий Янус был богом входов и выходов, дверей и всякого начала. Джонатан нарочно – тьфу-тьфу-тьфу! – выбрал это название, полагая, что в данных обстоятельствах оно вполне уместно.

И действительно, с самого начала в Гонконге ему сопутствовала удача, и вот уже больше десяти лет не оставляла его.

Это поразительное везение, а также поддержка и наставления двух влиятельных друзей обеспечили Джонатану истинное процветание. Надо, впрочем, признать, что в Гонконг он попал на редкость вовремя.

Получилось так, что, когда Джонатан появился в этом городе, резко поднялись в цене земля и строительные материалы. А поскольку в недвижимости Джонатан разбирался, он сразу понял, что звезды ему благоприятствуют. Достаточно проницательный, чтобы увидеть открывающиеся возможности, он ринулся в бизнес с азартом и чутьем игрока, стремящегося не упустить свой шанс. Нужна была, конечно, к смелость, ибо на карту было поставлено почти все: и собственное состояние, и деньги, вложенные в «Янус и Янус» Мартином Истоном и Ван Чин Чу.

За первые шесть месяцев он получил немалую прибыль, а когда год спустя в Гонконге начался настоящий земельный и строительный бум, он оказался в очень выгодной ситуации. Индекс Ханг Сенг на Гонконгской торговой бирже неожиданно подскочил, и Джонатан этим сразу же воспользовался, начав повсюду лихорадочно вкладывать деньги.

Оба его опекуна, по-прежнему не оставлявшие его своими заботами, через несколько месяцев – независимо друг от друга – посоветовали ему быть осмотрительнее. В течение следующих двух лет Джонатан еще занимался разного рода сделками, но уже к началу 1973 года резко сократил объем биржевых операций. Ван Чин Чу, который держал ухо востро и был в курсе всего, призвал его к еще большей осторожности, и Джонатан разумно решил, что надо неукоснительно следовать его советам.

Так или иначе, но к этому времени Джонатан уже сделал немалые деньги. Пора было превращать сверхприбыль в нормальное личное состояние, теперь он мог ни на кого не оглядываться. В начале восьмидесятых он стал уже силой, с которой считались не только в Гонконге, но и в деловом мире всего Дальнего Востока. На счете у него было немало миллионов, он владел небоскребом, где размещалась его компания, роскошным домом, несколькими автомобилями и конюшней чистокровных рысаков, которые участвовали в самых престижных бегах Гонконга.

Несколько лет назад он расстался с Мартином Истоном, который решил отойти от дел и перебраться в Швейцарию, но с Ван Чин Чу он поддерживал самые тесные отношения до самой смерти последнего, случившейся два месяца назад. Место китайца занял его сын, Тони Чу, получивший образование в Америке, так что сотрудничество Джонатана с банком успешно развивалось. Его личным вложениям в другие предприятия ничего не грозило, а «Янус и Янус» стоял прочно, как скала.

Помимо удачного бизнеса, Джонатан мог похвастать своим местом в обществе. Он был одним из завидных женихов в Гонконге. Многие желали заполучить его в мужья, но никому не удалось даже чуть-чуть приблизиться к цели.

Джонатан нередко сам испытывал смущение из-за своей разборчивости, спрашивая себя, не слишком ли он привередлив, не слишком ли многого хочет от женщины, которая могла бы стать его женой. Может, такой вообще не существует на свете. И все же переменить себя он не мог.

«Совершенство». Джонатану неожиданно вспомнилось слово, которое употребила Сьюзен Соррел, характеризуя женщину, ради него приглашенную сегодня на прием.

– Эта девушка как раз для тебя, милый, – убежденно говорила Сьюзен. – Она божественна. Она – само совершенство.

Джонатан засмеялся и попробовал выудить у Сьюзен подробности, но та уклонилась, заметив лишь:

– Нет, нет, сейчас я тебе ничего не скажу. Даже имени не назову. Имей терпение – сам все увидишь.

Теперь ждать осталось недолго.

Отступив немного от вделанного в шкаф зеркала, Джонатан бросил на себя последний взгляд. Он чуть потуже завязал галстук, поправил платок в нагрудном кармане смокинга и провел пальцами по манжетам.

В свои тридцать пять лет Джонатан поразительно походил на деда, Артура Эйнсли, второго мужа Эммы. Он унаследовал от него светлые волосы, цвет кожи, прозрачные глаза и на редкость правильные, точеные черты лица. Подобно Артуру, он был высок, строен и всем своим видом напоминал типичного англичанина. Сегодня он выглядел прекрасно. Годы не сказались на его наружности, и он знал это.

Но внешность совершенно не соответствовала его натуре, которая за последние годы тоже ничуть не изменилась. Джонатан был все так же изворотлив и коварен и, несмотря на бесспорное процветание, ни на миг не забывал о своем изгнании из «Харт Энтерпрайзиз». Иное дело, что он умел скрывать свой истинный характер за внешним фасадом, который являл собой сочетание природной вкрадчивости и непроницаемости, усиленных общением с китайцами, и безупречных светских манер.

Джонатан посмотрел на часы. Было почти семь. Пора двигаться. Через полчаса он будет у Сьюзен и встретится наконец с той загадочной дамой, о которой она говорила.

Сбегая по лестнице, Джонатан улыбался. Он надеялся, что Сьюзен не преувеличивает, и он действительно увидит совершенство. Но если и нет, ничего страшного. В конце концов он может встретиться с ней, а дальше будет видно, что из этого выйдет. Очевидно лишь одно – в Гонконге она новичок. А незнакомцы всегда привлекательны, разве не так?

Глава 23

Он сразу же заметил ее. Она стояла в дальнем углу гостиной, у стеклянных дверей, ведущих на террасу, и разговаривала с Элвином Соррелом, мужем Сьюзен, американским банкиром.

Джонатан на секунду остановился на пороге, разглядывая ее. К нему был обращен ее профиль, к тому же скрытый тенью, так что трудно было понять, красива она или нет.

Сьюзен заметила его и поспешила навстречу. Вот кто действительно красив, в который уж раз подумал Джонатан.

Ярко-рыжие волосы окружали ее чудесное лицо светящимся ореолом, а голубые, всегда смеющиеся глаза сегодня как-то по-особенному мерцали.

– А, Джонни! – воскликнула она приближаясь. – Вот и ты. А я уж начала волноваться.

Сьюзен подставила ему щеку. Джонатан быстро, небрежно поцеловал ее, но запястье сжал со значением.

– Да я ведь всего на несколько минут опоздал, – сказал он и понизив голос, добавил:

– Может, встретимся как-нибудь у меня дома? Или в офисе. Там нам тоже никто не помешает. Я скучаю по тебе.

С обворожительной улыбкой поглядывая по сторонам, Сьюзен покачала головой.

– Не могу, – прошептала она и посмотрела ему прямо в глаза.

Продев руку ему под локоть, она весело рассмеялась и продолжила нормальным голосом:

– Между прочим, Джонатан, я совсем забыла тебе сказать, что послезавтра мы с Элвином уезжаем в Сан-Франциско. На пару месяцев. Собственно, поэтому мы и собрались сегодня. Нечто вроде прощальной вечеринки для близких друзей.

– Мы все будем скучать по тебе, – сказал Джонатан в тон Сьюзен, увидев, что за ними наблюдают.

Появился официант-китаец с шампанским. Джонатан взял бокал, поблагодарил и повернулся к Сьюзен:

– Твое здоровье, – он сделал глоток. – Ну а теперь расскажи мне об этой таинственной даме. Ведь это она разговаривает с Элвином, верно?

– Да, только сказать мне почти нечего, я и сама едва знакома с ней. Мы встречались лишь однажды, на прошлой неделе у Бетси Андротти. Она сразу же произвела на меня впечатление. На редкость очаровательна, хорошо воспитана, умна. Конечно, я сразу подумала о тебе.

– По телефону ты говорила «совершенство».

– Я и считаю, что она совершенство. По крайней мере для тебя. Есть в ней что-то, что должно тебя привлечь. – Сьюзен помолчала и пристально посмотрела на Джонатана. – Я ведь хорошо знаю тебя, Джонни.

Губы у него искривились в улыбке и он спросил:

– А разве Бетси ничего тебе о ней не рассказывала?

– Да Бетси и сама толком ее не знает. Она пришла к ней с каким-то банкиром, по-моему, из Германии, с которым, вроде, познакомилась прошлым летом на юге Франции. Или это было в Сардинии? Право, не знаю.

– Словом, и впрямь загадочная женщина, а?

Сьюзен засмеялась.

– Выходит, так. Но ведь от этого только интереснее, не так ли? Когда в таком тесном кружке, как наш, появляется чужой, это всегда вызывает любопытство. Наверняка, иные из наших одиноких мужчин заинтересуются ею. Вот я и решила, что тебе нужно побыстрее познакомиться с ней. А тут как раз этот ужин подвернулся.

– Благодарю за заботу, – Джонатан взглянул на Сьюзен и сказал приглушенным голосом: – И все равно я предпочел бы тебя.

– Но ведь я замужем, Джонни, – так же негромко ответила она. – За Элвином. И всегда буду с ним.

– А я и не делал тебе предложения. Просто хотел встретиться.

Сьюзен сделала гримасу, но ничего не сказала.

– Да, а что эта таинственная дама делает в Гонконге? – спросил Джонатан. – Любуется видами?

– Нет, сейчас она живет здесь. Она говорила мне, что открыла на Голливуд-роуд художественный салон – небольшую лавку древностей.

– Ах, вот как! – воскликнул Джонатан, сразу же навострив уши. – Что это за древности?

– Какие-то камешки, в точности не знаю. У меня сложилось впечатление, что она разбирается в этих вещах. Еще и поэтому я решила, что вы найдете общий язык. Ладно, пошли, милый, хватит болтаться в дверях. Я познакомлю тебя с ней. В конце концов, для этого я и позвала ее сегодня. Ради тебя. Пока ее не увел кто-нибудь другой.

– Ну что же. – Джонатан последовал за своей хозяйкой и бывшей любовницей.

Заметив его приближение, Элвин Соррел радостно улыбнулся. Они были близкими друзьями, и Джонатан был уверен, что Элвину и в голову не приходило, что у него роман с его женой.

Мужчины тепло поздоровались, а Сьюзен сказала:

– Арабелла, позвольте представить вам Джонатана Эйнсли. Джонатан, это Арабелла Саттон.

– Добрый вечер, – сказала Арабелла, протягивая руку. – Рада познакомиться.

Джонатан пожал предложенную руку и улыбнулся.

– Взаимно, – сказал он и добавил: – Вы ведь англичанка?

– Да.

Они оценивающе посмотрели друг на друга.

У Арабеллы были серебристые волосы. Разделенные посередине пробором, они мягкими прядями обрамляли лицо и спускались на спину до лопаток. Кожа ее была очень бледной, без намека на румянец. Лицо казалось каменной маской очень тонкой резьбы с небольшим носом, высокими скулами, круглым подбородком и крупным, чувственным, ярко накрашенным ртом. С первого взгляда он особенно бросался в глаза, но потом становилось ясно, что так и должно быть. Она была среднего роста, с изящной фигурой. Ее элегантное шелковое платье выдавало руку лучших модельеров.

Тридцать-тридцать два, что-нибудь в этом роде, подумал Джонатан, решив, что она скорее интересна, нежели красива. Глаза – вот что притягивало к ней. Большие, странно удлиненные, почти миндалевидные. Темные, как ночь, они казались бездонными.

Арабелла столь же пристально изучала Джонатана.

Она много о нем слышала, знала, что он из знаменитой семьи, внук легендарной Эммы Харт. Однако же она не думала, что у него такая располагающая внешность – глаз не отвести. Он был ухожен, элегантно одет, и было в нем что-то неуловимое, хотя она поняла что: этот человек привык повелевать, знал, что такое деньги и что на них можно купить.

Словом, увиденное ей понравилось.

И ему тоже.

– Отчего бы вам не познакомиться поближе? – предложила Сьюзен. – А мы пойдем к гостям, Элвин.

Арабелла и Джонатан остались вдвоем. Он взял ее за локоть и повел на террасу, где никого не было.

– У вас потрясающее ожерелье, Арабелла, – заметил он.

Она взглянула вниз, на свою шею.

– Это вещица эпохи Даогуан, – пояснила она. – Очень, очень старинная.

– Да, я вижу. Сьюзен говорила, что у вас что-то вроде антикварного магазина.

– Да, продаю украшения из гагата и нефрита.

Он отметил про себя ее уверенный тон знатока.

– А где вы достаете гагат? – спросил он. – Покупаете в Гонконге? Или на континенте?

– И там, и там. Кое-что интересное я нашла в Шанхае, особенно украшения вроде вот этой штуки, – она прикоснулась к ожерелью, – и еще флаконы для нюхательной соли и вазы. А на прошлой неделе мне попались старые нефритовые застежки для поясов. Я также начала собирать коллекцию пекинского стекла. Желтого, по преимуществу.

– Вот это правильно. Стекло в последнее время растет в цене, потому что его трудно производить. Между прочим, меня тоже интересуют нефритовые пряжки. Хотелось бы как-нибудь зайти к вам в магазин посмотреть. Можно завтра?

– Да ведь я еще не открылась! Пока только покупаю, накапливаю товар. Официальное открытие через неделю, – сказала Арабелла, но заметив, как разочарованно вытянулось у него лицо, добавила: – Ладно, приходите завтра. Там, правда, еще беспорядок, но я покажу вам несколько действительно редких вещей, которые мне удалось найти за последние два месяца.

– Прекрасно. А потом, может, поужинаем?

Последовала короткая пауза, после которой Арабелла сказала:

– Хорошо, спасибо большое, Джонатан.

Он кивнул.

– Позднее я возьму у вас адрес. Буду часов в шесть, хорошо? – Джонатан помедлил немного и спросил: – Сьюзен говорила, что вы хорошо разбираетесь в старине. Вы где учились?

– Да нигде в особенности. То есть я хочу сказать, что всему, что я знаю, я научилась сама. Я много читаю. Ну и еще в последние три года несколько раз проходила курсы в «Сотби». – Она покачала головой и засмеялась. – Но специалистом меня, конечно, не назовешь. Просто знаю кое-что. И надеюсь узнать больше, здесь, в Гонконге.

– Не сомневаюсь, что у вас это получится, – негромко заметил Джонатан и отвернулся. Ему не хотелось, чтобы Арабелла увидела появившийся в его глазах хищный блеск.

– А мне Сьюзен говорила, что у вас самого отличная коллекция китайской старины, в том числе замечательная бронза.

– Так оно и есть. Хотите посмотреть? Можно зайти ко мне завтра перед ужином. Выпьем чего-нибудь и посмотрим. Ну как?

– Отлично, спасибо.

– Вы из каких краев? – неожиданно сменил тему Джонатан.

– Из Гемпшира. Мой отец врач. А вы ведь из Йоркшира?

– И оттуда тоже. – Джонатан чуть улыбнулся и, поддерживая Арабеллу под локоть, повел в гостиную. – Давайте присоединимся к гостям. А то я даже с друзьями еще не поздоровался. К тому же, мне не хотелось бы вас монополизировать.

Арабелла кивнула. Все оказалось просто, гораздо проще, чем она предполагала. Провожая Джонатана взглядом, она ощутила приближение успеха. Впрочем, она тут же отвела глаза и подошла к Вэнси и Мэрион Кэмпбелл. Знакомство с ними у нее было шапочное, но они подбросили ее сюда, и Арабелла решила, что уедет тоже с ними.

За столом Сьюзен посадила Джонатана напротив Арабеллы, так что он мог наблюдать за ней.

Сам он сидел между Сьюзен и Мэрион Кэмпбелл и, отдавая дань вежливости, не обходил их своим вниманием. Но, в основном, все же наблюдал за Арабеллой Саттон и прислушивался к тому, что она говорит. Да, незаурядная женщина. У нее оригинальный голос – хрипловатый, загадочно вибрирующий. Да и во внешности что-то гипнотическое. Элвин и Энди Джонс, сидевшие по обе стороны от нее, тоже были совершенно ею очарованы.

Джонатан отметил, что держится она уверенно и свободно рассуждает о разных предметах – не только о китайском искусстве. Ясно было, что она успела повидать свет и кое что испытать на своем веку. Джонатану это было по душе. Его не интересовали женщины неуклюжие и неопытные – как в постели, так и вне ее. В женщинах он ценил равных партнеров, себе подстать.

Чем больше Джонатан смотрел на Арабеллу, тем более убеждался, что она красива. Только красота ее была необычная, интригующая. При свете свечей ее лицо сделалось странным, загадочным и очень сексуальным.

Великолепный овал лица, глубина глаз цвета терновника, изгиб полных губ, шелковистая мягкость волос придавали ей на редкость соблазнительный вид. По мнению Джонатана, в ее облике было что-то в высшей степени эротическое, и не только в лице и в фигуре, угадывающейся под светлым платьем, но даже в руках.

Таких рук Джонатан прежде не видел. Они были белые, с длинными нервными пальцами, и ярко накрашенными ногтями, в тон губам.

Ему хотелось, чтобы эти руки ласкали его. Но предаваться таким мыслям сейчас было слишком опасно. Сильное желание, охватившее его, было для него слишком неожиданным. Страсть за обеденным столом – такого с ним не бывало со школьного возраста. «Ничего себе», – подумал он, чувствуя, как под воротником выступает пот.

С трудом отведя взгляд от обворожительной Арабеллы, он повернулся к Энди Джонсу и заговорил с ним о спорте.

– Зачем это тебе понадобилось? – прошептал Джонатан на ухо Сьюзен, когда они, закончив ужин, зашли в гостиную. Остановившись у камина, они ждали, пока официант-филиппинец подаст кофе.

– Понадобилось что? – спросила она, обегая взглядом комнату.

Элвина, к счастью, не было поблизости.

– Сводничать. – Джонатан незаметно погладил ее по спине.

– Оставь, Джонни, могут увидеть, – прошептала она.

– Ладно, признавайся, ведь это возбуждает тебя.

– Что за чушь! – прошипела она, яростно повернулась к нему, но тут же взяла себя в руки, притворно улыбнулась и, глубоко вздохнув, ровным голосом сказала:

– Может, мне не по себе от того, как у нас все кончилось. Может, это я так перед тобой извиняюсь. Ты всегда был для меня особенным, ни с кем не сравнимым любовником. Никого лучше у меня не было. К тому же, я впервые сводничаю, как ты изволил выразиться. Я бы лично предпочла другое слово – «знакомлю»…

Джонатан ухмыльнулся. Он представил себе, каково было бы оказаться в постели сразу с обеими. Получилась бы захватывающая комбинация. Только знал, что ни та, ни другая на это не пойдут. Когда речь идет о сексе, англичанкам явно не хватает воображения. А уж тем более этим двум – дочери графа и дочери врача. Безнадежно.

– Но ведь я оказалась права, а, Джонни? – говорила Сьюзен. – Арабелла – само совершенство, как тебе кажется?

– Если судить по внешности, то да. – Он секунду помолчал и продолжил с явной издевкой: – Тем не менее окончательное суждение я смогу вынести только после того, как сниму с нее эти элегантные одежды и пересплю с ней.

Он не сводил со Сьюзен глаз, а потому заметил, что в глубине ее зрачков что-то мелькнуло. Что это было? Ревность? Злость? Или то и другое вместе? Мысль о том, что он хоть так может ей отомстить, позабавила его. Ему не хотелось дрязг, но все же где-то в глубине души саднило от того, как она порвала с ним.

Повисло напряженное молчание.

В конце концов Сьюзен как бы невзначай обронила:

– Как жаль, что меня не будет в Гонконге и я не смогу выслушать твой отчет.

– А может, и сможешь.

– Вот как? – она удивленно посмотрела на него.

– Дело в том, что завтра я иду к Арабелле в лавку. Ближе к вечеру. А потом мы двинем ко мне чего-нибудь выпить. Перед ужином, интимным ужином. И не исключено, что потом мы перейдем к еще более интимным занятиям. У меня на это большие надежды.

– Ах ты подлец, – едва слышно, но так, чтобы он разобрал, пробормотала она.

– Но ведь, любовь моя, ты сама затеяла все это, – заметил Джонатан улыбаясь. В этот момент он почувствовал благодарность к Сьюзен. Арабелла Саттон – это вызов. А он не сталкивался с вызовом уже много лет.

Через несколько часов Джонатан сидел в своей спальне у окна, задумчиво глядя в безоблачное небо на котором сверкали мириады звезд. Комната была погружена в полную тьму. Только полная луна светила, бросая вокруг серебряный отблеск. Джонатан вертел в пальцах маленький гагат. Этот талисман был с ним с того самого момента, как он приехал в Гонконг.

Джонатан думал о двух женщинах, с которыми только что столкнулся.

Одна – его кузина Пола О'Нил. Другая – чужая, манящая Арабелла Саттон. Обе неотвязно преследовали его, хоть и по-разному. Джонатан с усилием отделил один образ от другого и пообещал себе: «Одну из этих женщин я уничтожу. Другую завоюю».

Дав себе такую клятву, он удовлетворенно вздохнул. Поднявшись с кресла, сбросил рубашку из голубого китайского шелка и медленно направился к кровати. Ему не удалось сдержать самодовольную улыбку. В том, что он добьется успеха, сомнений не было. Это лишь вопрос времени.

Глава 24

Все складывалось наилучшим образом.

Стоило начаться танцам, как Пола окончательно поняла, что вечер будет просто замечательный. Большой бальный зал в «Кларидже» был убран в соответствии с ее пожеланиями и выглядел изумительно. Отказавшись от традиционного убранства, она велела декораторам из художественного отдела оформить зал в серебристо-белых тонах. И вот теперь на столах лежали белоснежные скатерти, в серебряных подсвечниках горели белые свечи, в хрустальных вазах стояли белые цветы. Вдобавок к этому по всему периметру зала в больших вазах благоухали белоснежные лилии, орхидеи, хризантемы, гвоздики.

Бальный зал представлялся Поле зимним ледяным Дворцом. Он сверкал и серебрился и в то же время сохранял известную строгость, не затмевая роскошных гостей. Дамы были поистине великолепны в своих модных платьях и драгоценностях, а мужчины в безупречных смокингах.

Пола была счастлива – пришли все приглашенные. Помимо членов семьи, здесь были близкие друзья, высокопоставленные высшие служащие компании, почетные гости и масса знаменитостей.

Пола не без гордости отметила, что ее родственники, особенно женщины, выделялись даже на этом блестящем фоне: кузина Сэлли, графиня Дунвейл, в платье из голубой тафты, со знаменитыми фамильными сапфирами на шее; Эмили – воздушное видение в шелках темно-рубинового цвета и потрясающем бриллиантово-рубиновом ожерелье и серьгах, которые подарил ей Уинстон на Рождество; сестры Эмили по матери, близнецы Аманда и Франческа, бойкие и изящные, одна в красном шифоне, другая в алой парче; веселая рыжеволосая золовка Миранда… у нее свои законы в отношении моды. Сегодня на ней было платье из коричневого атласа – простое, строгое, без бретелек, и к нему – длинный палантин и старинное ожерелье с бриллиантами и топазами.

Пола перевела взгляд на трех сестер. Они сидели за ближайшим столиком и оживленно беседовали.

Ее мать Дэзи, весьма эффектная в темно-зеленом шифоне и изумрудах, которые Пол подарил Эмме почти полвека назад; тетя Эдвина, вдовствующая графиня Дунвейл – ей за семьдесят, голова седая, сухонькая, но выглядит по-королевски в черных кружевах и бриллиантовом ожерелье – его ей подарила Эмма в последнее свое Рождество.

Младшая и старшая дочери Эммы Харт. Обе рождены вне закона, и связывает их, пожалуй, только это да еще глубокое сострадание, которое Дэзи испытывает к старшей сестре. А между ними – средняя, законная дочь, тетя Элизабет. Все еще красавица, волосы как вороново крыло и выглядит вдвое моложе. Нынче она совершенно неотразима в серебряной парче и королевском уборе из рубинов, изумрудов и бриллиантов.

Эти трое были единственными детьми Эммы Харт, приглашенными на вечер. Ее сыновей, Кита Лаудера и Робина Эйнсли с женами Пола не позвала. Предатели, они давно стали персонами «нон грата», как и их дети Capa и Джонатан, пошедшие по стопам родителей.

«Гадюшник» – подумала Пола, вспомнив, что именно это слово употребляла бабушка. И она была совершенно права. Пола встряхнула головой, прогоняя мысли об этих выродках, взяла бокал с шампанским, отпила немного.

Прием подходил к концу. Пола подумала, что завтра только и будет что разговоров о ее бале – первом в ряду торжественных мероприятий, приуроченных к шестидесятилетию «Харт». Газеты будут полны сообщениями о нем. Потрясающий интерьер, великолепная кухня, тончайшие вина, модные платья, королевские украшения, знаменитости, Лестер Лэнин со своим оркестром – словом, блеск. Блеск с большой буквы – именно то, что всегда привлекает и публику и прессу.

Да, Пола была довольна. Реклама сейчас была нужна, как никогда. Она улыбнулась про себя. Был конец 1981-го. Канун Нового года. И, как она надеялась, начало новой эры – эры Расцвета того дела, которое основала ее бабушка.

Откинувшись на спинку стула, Пола молчаливо пророчествовала: в наступающем десятилетии ее магазины достигнут невиданных ранее высот. Она обязана добиться этого – таков ее долг перед бабушкой, которая беззаветно верила в нее, и перед собственными дочерьми, которые когда-нибудь унаследуют семейное дело.

Неожиданно поток ее мыслей был прерван Шейном, который только что болтал с Джейсоном Рикардсом и Майклом Каллински, но вдруг обратился к ней.

– Эй, малышка, ты отвлеклась. – Он взял Полу за руку, нагнулся к ней. – Теперь ты можешь успокоиться. Вечер прошел превосходно, все прекрасно провели время. Чего же еще желать?

Она весело улыбнулась.

– Ну разумеется, милый. И я так рада, что выбрала бальный зал «Клариджа», а не маленькие гостиные в «Ритце». Так гораздо лучше.

Шейн кивнул и тут же не то застонал, не то рассмеялся:

– Ого! Вот и Майкл! Похоже, нам с тобой сегодня не поговорить. А ты ведь только присела.

– Да, дел у меня сегодня по горло. Конечно, это немного утомительно, но ведь я хозяйка, Шейн, надо быть на высоте. – Губы Полы изогнулись в улыбке. – По-моему, я натанцевалась сегодня на весь будущий год. Надеюсь, во всяком случае, что в ближайшее время отплясывать не придется. И прошу тебя, проследи, чтобы я ничего в этом роде больше не планировала. – Глаза Полы сияли.

Шейн с любовью посмотрел на жену. Он восхищался ею. Пожалуй, давно уже она не выглядела так чудесно. На Поле было элегантное прямое вечернее платье из темно-синего бархата с длинными рукавами и круглым воротником, изготовленное специально для нее в доме моды Кристины Краутер и подчеркивавшее изящество ее фигуры. К плечу была прикреплена брошь, которую Шейн заказал у парижского ювелира Алана Бушерона. Целиком сделанная из сапфиров, она, как и сапфировые серьги, прекрасно гармонировала с цветом ее глаз. Он подарил ей этот набор на Рождество и сразу понял, что попал в точку, хотя она и ругала его за расточительство.

– Ведь ты построил мне оранжерею для орхидей, – говорила она. – Этого вполне достаточно. – Он засмеялся и сказал, что оранжерея – это подарок не только от него, но и от детей. Они тоже принимали в этом участие.

Майкл остановился рядом с Полой.

– Пойдем разомнемся, старушка. Ты обещала мне медленный танец, а они вроде как раз такой и собираются сыграть. Может, единственный за весь вечер.

Он схватил Шейна за плечо:

– Ты как, не против?

– Еще как против, – отшутился Шейн. – Но для тебя чего не сделаешь?

– У Филипа жена красотка, – сказал Майкл, скользя с Полой по паркету бального зала. – Везунчик.

– Точно, – согласилась Пола.

– Хотя он нашел то, что ты потеряла.

– В некотором смысле это так, – засмеялась Пола и, обернувшись, посмотрела на Филипа с Маделиной, танцевавших неподалеку. – Но я никогда раньше не видела его таким счастливым. Это верно, я потеряла свою лучшую сотрудницу, зато приобрела замечательную невестку.

– Гм, – промычал Майкл, привлекая к себе Полу. Впрочем, он тут же одернул себя и отстранился, понимая, что это игра с огнем. Присутствие Полы будоражило его. Так что танец представлял для него известное испытание. К тому же кое у кого могли развязаться языки. И еще – хоть Шейн и был добродушен, похоже, он весь вечер наблюдал за Майклом. Впрочем, если он и подозревал Майкла в неблаговидных намерениях, то сама Пола ни о чем таком не догадывалась. Ей и в голову не приходило, что Майкл может глядеть на нее как на женщину. Она по-прежнему считала его приятелем, другом детства, человеком, на которого всегда и во всем можно положиться. Собственно, он сам хотел, чтобы так оно и было.

– Но Мэдди не собирается бросать работу, когда они вернутся в Сидней, – говорила между тем Пола. – Я назначила ее исполнительным директором австралийского отделения «Харт». Она будет заниматься галантереями в гостиницах Шейна. Хотя, что верно, то верно – в Нью-Йорке мне ее будет не хватать, это я заранее знаю. Но мне так хочется, чтобы она была счастлива… и это главное. – Отстранившись от Майкла, она улыбнулась и закончила: – Знаешь ли, они без ума друг от друга.

– Ну, это видно.

Некоторое время они танцевали молча.

У Майкла заскребли кошки на душе. Ему захотелось такого же семейного благополучия, как у Филипа Эмори. Но судьба распорядилась иначе. Валентина, его жена, была женщиной чересчур своеобразной, но ничего более подходящего он для себя не нашел. Майкл и сам бы не мог сказать, влюблен он в Полу или это пустое воображение. Ясно, что она влекла его. Но любовь ли это? Поди, знай!

Отгоняя эти мысли, Майкл сказал:

– А Дэзи и вовсе на седьмом небе от счастья.

– Конечно. Когда они поженились в начале декабря в Нью-Йорке и только потом объявили об этом семье, она была разочарована. Да и все мы тоже. Но главное для мамы, что ее бродяга-сын наконец-то бросил якорь в гавани.

– Я хотел устроить в их честь вечеринку, но Филип сказал, что они через два дня уезжают. Медовый месяц.

– Да. В Вену, Западный Берлин, а потом на юг Франции, на виллу Фавиолла.

– Там, должно быть, сейчас прохладно. Я думал, они поедут куда-нибудь, где потеплее. Например, на Барбадос, в отель Шейна.

– Филип всегда любил «Империал» в Вене, с тех самых пор, как бабушка возила нас туда в детстве. Им с Эмили кажется, что это один из лучших отелей в мире, и он решил, что Маделина должна увидеть его. Они остановятся в королевских апартаментах, а это действительно нечто. А потом захотела поехать в Берлин и на виллу. Она наслушалась о ней от меня и Эмили. Вообще-то Мэдди без ума от бабушки и рвется увидеть все «святые» места, с ней связанные. Так что Фавиолла – обязательный пункт программы.

Майкл засмеялся. Он понимал, почему Маделина без ума от Эммы Харт. Не одна она такая – и при жизни Эммы, и после ее смерти поклонников у нее хватало. Недаром она превратилась в легенду.

– Ах, Пола, я ведь еще не сказал тебе, что тетя Эмма гордилась бы тобой сегодня. Потрясающий прием, давненько я на таком не был и…

– Не против, если я сменю тебя, старина? – прервал Майкла Энтони, расплываясь в широкой улыбке.

– Ну вот, всякий раз, как танцуешь с тобой, непременно возникает кто-нибудь из родственников, – проворчал Майкл, уступая партнершу графу Дунвэйлу. – Конечно, сегодня ты звезда вечера.

Пола хитро подмигнула Майклу, и он отправился на поиски юной Аманды.

Энтони обнял Полу за талию и повел в центр зала. Помолчав немного, он сказал:

– Как ты думаешь, удастся мне уговорить вас с Шейном приехать к нам в Ирландию на уик-энд? Вы ведь уже тысячу лет не были в Клонлафлине, а нам с Сэлли так хотелось бы побыть с вами. Можно взять с собой Патрика и Линнет.

– Прекрасная идея, Энтони, большое спасибо за приглашение. Может, и выйдет что… в конце января. Я поговорю с Шейном. Скорее всего мы будем в Англии в это время.

– Редкий случай, – усмехнулся Энтони. – Вы ведь вроде цыган – бродите по миру, покупаете, продаете. За вами не уследишь.

Не успела Пола ответить, как появился Александр. Похлопав Энтони по плечу, он сказал:

– Что это ты захватил даму, братец? Теперь моя очередь.

Сэнди обнял Полу за плечи, и Энтони ничего не оставалось, как удивленно посмотреть им вслед. Поначалу они просто танцевали. Они были отличными партнерами с детства. В конце концов Александр негромко проговорил:

– Большое спасибо, Пола.

Она удивленно взглянула на него.

– За что, Сэнди?

– За Рождество в Пеннистоун-ройял и за этот вечер. На какое-то время ты отвела стрелки часов назад, пробудила столько чудесных воспоминаний о прошлом, о людях, которых я по-настоящему любил, о бабушке, о моей дорогой Мэгги, о твоем отце…

– Сэнди, откуда такая печаль! – воскликнула Пола. – А я-то так хотела, чтобы на Рождество все были веселы и счастливы. И вовсе…

– И ты в этом замечательно преуспела, дорогая! Все было прекрасно. И я вовсе не печален. Совсем наоборот.

– Правда? – с сомнением спросила Пола.

– Совершенная правда, – уверил ее Александр.

Пола ответила ему теплым, любящим взглядом, и сжала его руку. Сэнди занимал особенное место в ее жизни и всегда будет занимать. Только нельзя оставлять его одного. Они с Эмили нужны ему. Ведь он так одинок. Сейчас она понимала это лучше, чем когда-либо.

Сэнди смотрел в сторону. Он был рад, что танцевальная площадка затемнена – иначе ему не удалось бы скрыть печальное выражение глаз и скорбный изгиб рта. Но Пола его лица не видела, а остальные были слишком заняты собой. И слава Богу, спасибо судьбе хоть за это. Танец кончился, и он, к счастью, ни разу не сбился с темпа.

Да, он конченый человек. И скоро об этом узнают все. Сказать им все равно придется. Он с ужасом ожидал наступления этого дня.

– Ну, Пола, что скажешь? По силам ли современной женщине все это? – Сэр Рональд хитровато подмигнул. – Я имею в виду карьеру, мужа, детей.

– Конечно, но только, если она внучка Эммы Харт, – парировала Пола.

Сэр Рональд и другие гости, сидевшие за столом, дружно рассмеялись.

– А если говорить серьезно, – продолжила Пола, – бабушка учила нас предельно организовывать свою жизнь, и в этом состоит наш с Эмили секрет. Итак, мой ответ: да, современной женщине все по силам при условии, что она четко планирует свою жизнь и умеет ее организовывать.

– Пожалуй, многие с тобой не согласятся, дорогая, – возразил сэр Рональд. – Скажут, что две вещи из трех еще куда ни шло, но три! И тем не менее пойми меня правильно – сам-то я в восторге от того, как вы с Эмили управляетесь с этим миром. Право, вы совершенно особенные женщины. Совершенно особенные.

– Давай спросим Мэдди, – предложила Пола. – Вот она как раз сюда идет. Если кто и воплощает собой современную женщину, женщину восьмидесятых, то это она.

Несколько пар глаз остановились на Маделине и Филипе, подходивших к столу. Маделина вся так и сверкала в своем темно-фиолетовом шифоновом платье с бархатной отделкой от Полин Трижер и подаренном Филипом на свадьбу роскошном ожерелье, украшенном бриллиантами и жемчугом, и таких же серьгах. Выглядела она чрезвычайно эффектно. Теперь к ее природной сдержанности и изяществу добавилась мягкость.

Она крепко сжимала руку Филипа, словно боялась хоть на миг с ним расстаться, а он всем видом своим показывал, что оберегает ее и гордится ею.

– Подсаживайтесь к нам, – предложила Пола.

Они сели, и Филип сказал:

– Поздравляю, дорогая. Вечер вышел – лучше не бывает. Как это тебе пришло в голову пригласить из Штатов Лестера Лэнина?

– Ты очень любезен, Пип, – поблагодарила его Пола и, повернувшись к Маделине, сказала: – Слушайте, Мэдди, дядя Ронни только что спросил меня, может ли современной женщины хватить на все – мужа, карьеру, детей. А я сказала, что лучше вас на этот вопрос никто не ответит – ведь вы та самая деловая женщина и недавно вышли замуж.

– Надеюсь, меня хватит на все, – засмеялась Маделина, искоса взглянув на Филипа. – Филип не хочет, чтобы я бросала работу, и я тоже – даже после того, как родятся дети.

– Все, что по душе моей жене, по душе и мне, – заявил Филип. Он потянулся к ее руке, на которой блестело платиновое обручальное кольцо с чудесным бриллиантом в тридцать карат, загадочно мерцавшем в свете свечей.

Маделина ответила на пожатие, перевела взгляд с Полы на сэра Рональда и спокойно сказала:

– Я считаю, что женщины, которые бросают работу после рождения ребенка, просто убивают себя. На мой взгляд, одно вполне совместимо с другим – все дело в умении. Ну и, конечно, в немалой степени это зависит от того, что собой представляет женщина.

– Ну вот! – воскликнул Шейн. – Последний вальс!

Он поднялся, обогнул стол и предложил Поле руку:

– На сей раз, дорогая, я никому тебя не уступлю.

– А я бы всем, кроме тебя, отказала.

Они скользнули друг другу в объятия, и Шейн повел ее в вальсе. Прижимаясь к нему, Пола чувствовала себя уверенно и надежно – как в детстве. Да, им повезло – ей и Шейну. У них было столько общего. Настоящая, непреходящая любовь, дети, интересы, образ жизни. И он так хорошо понимал ее, понимал, что она должна выполнить свое предназначение – предназначение внучки и наследницы Эммы Харт. Жаль, она не сказала, что, помимо всего прочего, женщине нужен хороший муж, чтобы ее хватило на все. У нее он был.

Перед ее мысленным взором встал Джим. Воспоминания о нем уже давно стали смутными, фрагментарными, их отодвинули события, случившиеся после его смерти, и люди, которых она теперь любила и которые заполняли ее жизнь. Похоже, она не могла даже толком представить себе те годы, когда не была женой Шейна. Но после замужества время ускорило свой бег. Эта внезапно пришедшая мысль заставила Полу отпрянуть от мужа и поднять голову.

Он посмотрел на нее, удивленно сдвинув черные брови.

– В чем дело?

– Да ничего, все нормально, милый. Я просто подумала, что вот уже и Новый год вот-вот наступит, и он пролетит так же быстро, как предыдущие.

– Наверное, ты права, дорогая. Но можно посмотреть на дело и с другой стороны – восемьдесят второй год – только первый из тех пятидесяти лет, что нам предстоит прожить вместе.

– О, Шейн, как хорошо ты это сказал. И какая славная перспектива – лучше не придумаешь!

Он прижался губами к ее щеке, крепко прижал к себе и, кружа, повлек на середину зала. Пола была счастлива. Она огляделась, задерживая взгляд на родственниках и друзьях. Вот уж поистине встреча кланов – Харты, О'Нилы, Каллински – все они здесь сегодня.

Ее мать танцевала с Джейсоном и казалась такой же влюбленной, как Маделина, вальсировавшая в объятиях Филипа. Неподалеку ее свекор Брайан старомодно вел мать Шейна. Заметив ее взгляд, Джеральдина подмигнула ей. Вот в танцевальном кругу появились Эмили и Уинстон, а сразу вслед за ними Майкл и Аманда. Заметила Пола и тетю Элизабет, танцевавшую со своим мужем-французом Марком Дебуаном, которому явно нравился сегодняшний вечер. Даже тетя Эдвина поднялась со стула и с помощью галантного сэра Рональда присоединилась к танцующим.

Музыка резко оборвалась, Лестер Лэнин обратился к гостям:

– Дамы и господа, почти полночь. По радиосети отеля транслируется Би-би-си. Слушайте, «Биг Бен» начинает отсчитывать удары…

Все остановились. Зал погрузился в молчание. Огромные часы Вестминстера звучали мерно и отчетливо. Раздался последний удар. Шейн обнял и поцеловал Полу, поздравляя ее с Новым годом. Вслед за ним подошли Филип и Маделина.

Пола тоже от души обняла Маделину.

– Еще раз, Мэдди, добро пожаловать в нашу семью. И пусть этот год будет первым в череде ваших счастливых лет с Филипом.

Мэдди была тронута до глубины души. Она хотела ответить Поле, но тут оркестр заиграл «Олд ленг сайн».

Пола и Филип подхватили ее за руки, и они вместе запели старую шотландскую песню.

Оказавшись в новой семье, Маделина чувствовала, что ее любят, и она была счастлива, что принадлежит к ней. Как ей отблагодарить судьбу? Столько лет печальной одинокой жизни – и вот все переменилось!

Глава 25

Голова Маделины покоилась у Филипа на плече. В спальне было темно и тихо. Тишину нарушало только ровное дыхание Филипа, едва различимый шелест шелковых занавесок да тиканье бронзовых часов на старинном французском комоде.

Для января погода была непривычно мягкая, почти весенняя, и Филип, ложась спать, открыл высокое окно. Но ночной ветер был прохладным, в нем чувствовался соленый привкус Средиземного моря и зелени садов, окружавших Фавиоллу. Маделина выскользнула из кровати, подошла к окну и, облокотившись о подоконник, выглянула наружу, наслаждаясь тишиной, убаюкивающей землю в этот ночной час. Она посмотрела вверх. Небо было непроницаемым, густым, совсем черным и напоминало огромный бархатный балдахин. Звезды сияли. Луна, прежде скрытая облаками, теперь выплыла наружу – яркая и совершенно круглая.

Маделина удовлетворенно вздохнула. Они были на вилле уже десять дней, прошедшие после путешествия в Вену и Западный Берлин. Здесь они предавались любви, гуляли по саду или пляжу, иногда отправлялись в автомобиле куда-нибудь на побережье. Но больше всего времени они проводили дома, где Соланж опекала их, как наседка цыплят, а Марсель каждый день придумывал новое меню.

Еще они читали и слушали музыку. Иногда она брала в руки гитару и пела Филипу свои любимые песни. Ему это очень нравилось, и Маделину вдохновлял его восторг.

– Десять дней чистой радости, – сказал ей утром Филип. – Только ты да я – и никого больше.

Она могла бы ответить ему теми же словами.

На Фавиолле, как и в Дануне, царили какие-то особенные покой и красота, в которых она черпала силу и наслаждение. Данун был теперь ее домом. И роскошные апартаменты на верхнем этаже Башни Макгилла в Сиднее – тоже. И все равно больше всего она любила ферму в Кунэмбле. Она влюбилась в нее с первого взгляда. Как и в Филипа.

Маделина вздрогнула. На руках выступила гусиная кожа. Она вспомнила, как в первый раз отдалась Филипу. Когда он ушел тогда, она заплакала, зарывшись лицом в подушку, потому что считала, что у них нет будущего. Какой же дурочкой она была. Как ошибалась. У нее было будущее с Филипом Макгиллом-Эмори. Она его жена. И, как сказала Пола, наступивший год – только первый в череде счастливых лет, что им предстоит прожить вместе. Впереди – целая жизнь.

Она любила его так сильно, что порой это становилось нестерпимым. Когда его не было рядом, она испытывала неподдельное чувство утраты, в груди возникала самая настоящая боль, которая проходила, только когда он возвращался. К счастью, они редко расставались после того, как в октябре он приехал за ней в Нью-Йорк. Он появился внезапно, не предупредив заранее. Просто через две недели после того, как она уехала из Сиднея, вошел, улыбаясь, в ее кабинет на Пятой авеню. Но в глазах у него была тревога – это Маделина сразу заметила.

Он повел ее обедать в ресторан «Твенти Уан», затем они поужинали в «Ле Сирк». Все было замечательно. Расставаясь с ним в сиднейском аэропорту, Маделина понимала, что теперь будет значить Филип в ее жизни. На долгом пути домой она непрестанно думала о нем – отныне так будет всегда, она знала это. Любовь к Филипу стала главным в ее жизни, даже карьера отступила. И, если бы пришлось выбирать, она бы с легкостью от нее отказалась.

Потом, ночью, когда они лежали, истомленные ласками, в ее спальне, Филип сделал ей предложение. И она, ни секунды не колеблясь, сразу же согласилась.

Полночи они проговорили, строя планы на будущее. Он настаивал, чтобы помолвка была сохранена в тайне.

– Не хочу вокруг этого ненужной суеты, – сдержанно пояснил он.

Маделина не уступала, настаивая на том, что следует сообщить хотя бы Поле.

– Ведь ей придется искать мне замену. Я не могу просто так оставить ее. Она всегда была так добра ко мне. Да и вообще я не привыкла так поступать. У меня есть определенные обязательства – и по отношению к ней, и по отношению к себе самой.

Филип понимал ее доводы, но полагал, что Маделина сама сможет найти себе замену, не ставя в известность Полу, и был так решителен, что ей оставалось только сдаться. Удивительно, но все получилось проще, чем она думала. В отделе маркетинга работала некая Синтия Адамсон – протеже Маделины и любимица Полы. Эта молодая женщина выказывала немалые способности, работала быстро, точно, уверенно и была преданна делу.

Мэдди подумала, что Синтия вполне справится с работой и в будущем станет отличной помощницей Поле. Это несколько успокоило ее, и она стала приобщать Синтию к кругу новых обязанностей.

Филип пробыл до конца месяца, потом уехал на две недели по делам в Австралию, а в конце ноября снова вернулся в Нью-Йорк.

Едва появившись, он объявил, что их женитьба должна состояться немедленно. Устраивать большую свадьбу с участием всего семейства – слишком долгое дело. К тому же слишком шумное.

– Но ведь надо хотя бы дать им возможность приехать. И надо сказать твоей матери. И Поле. – Их Маделине особенно хотелось видеть на своей свадьбе.

Филип был непреклонен.

– Нет, я не хочу ждать, пока они будут разбираться со своими бесконечными делами. Все должно совершиться прямо сейчас. – Он рассмеялся и добавил с нежностью: – Я боюсь потерять тебя, разве ты не понимаешь? Я должен жениться на тебе немедленно, сегодня же. – Несмотря на его шутливый тон, Маделина снова заметила в его взгляде тень беспокойства. И подчинилась – лишь бы прогнать это выражение. Ей нестерпимо было видеть, что он мучается.

Они венчались тайком в самом начале декабря по католическому обряду в соборе святого Патрика на Пятой авеню. На церемонии присутствовали только Пэтси Смит, бостонская приятельница Маделины, и Миранда О'Нил со своим мужем Элиотом Джеймсом. На Маделине было ослепительно-белое шерстяное платье и того же цвета пальто. В руках – пышный букет алых и желтых орхидей. Потом Филип повел всех обедать в «Ле Гренуй».

– Полагаю, нам надо довести матримониальную процедуру до логического конца, – сказал он Маделине, когда они вернулись в свои огромные апартаменты в отеле «Пьер». И только после того, как они занялись любовью, он согласился позвонить родственникам в Англию.

Сначала они поговорили с Дэзи, которая была в Йоркшире, потом с Полой – та оказалась у себя дома на Белгрейв-сквер.

Мать и сестра, похоже, не слишком удивились и были явно рады известию, хотя разочарованы тем, что свадьба прошла без них. «Добро пожаловать в семью», – в один голос сказали они, и ни океанское расстояние, ни потрескивание в трубке не заглушили искренности тона.

Так началась для Маделины совершенно новая жизнь.

Филип любил ее глубоко и страстно, и она платила ему тем же. Он засыпал ее подарками и баловал, как только мог. Великолепное бриллиантовое обручальное кольцо и гарнитур с жемчугом и алмазами были лишь частью драгоценностей, которые он подарил ей. А еще он дарил ей меха и платья. Иногда он являлся с парой перчаток, шелковым шарфом, книгой или кассетой, которую хорошо послушать вместе, духами, букетом фиалок или какой-нибудь другой приятной ее сердцу мелочью.

Но главным подарком был он сам. Он заполнил все пустоты, что зияли в ее душе, и теперь Маделина чувствовала себя спокойной и защищенной. Порой она даже щипала себя, чтобы убедиться, что это не сон и что он тоже из плоти и крови.

Она не слышала, как Филип встал с постели, и испуганно вздрогнула, когда вокруг нее обвились его руки.

Он поцеловал ее в макушку.

– Ты что здесь делаешь, дорогая? Смотри, простудишься.

Маделина повернулась к нему, притронулась к щеке.

– Да что-то не спалось, вот и встала посмотреть на сад. Он такой красивый при луне. А потом задумалась…

– О чем же? – Филип пристально посмотрел на нее.

– Да обо всем, что произошло в последние месяцы. Это было как сон. Иногда мне бывает страшно, что вот проснусь, и ничего этого нет – и тебя тоже.

– Да вот же я, дорогая, и это вовсе не сон. Это действительность. Наша с тобой действительность.

Филип привлек Маделину к себе, крепко прижал к груди и погладил по волосам. Наступило долгое молчание. Наконец Филип сказал:

– Я никогда еще не испытывал такого покоя. И такой любви. Ты – все для меня, любимая моя Мэдди. И я уверен, что так будет всегда. Ты – последняя женщина в моей жизни.

– Знаю, Филип, милый. Я так люблю тебя.

– И слава Богу! А я – тебя.

Он наклонился и нежно поцеловал ее в губы.

Маделина снова приникла к нему.

Его руки скользнули по ее спине, задержались на маленьких твердых ягодицах. Ткань ночной рубашки была гладкой, прохладной, возбуждающей. Он теснее прижался к Маделине, чувствуя, как нарастает желание.

Маделина задрожала, откликаясь на его призыв, хотя совсем недавно они отдали дань последним любовным объятиям. Так бывало всегда – протянув руки, они уже не могли оторваться друг от друга. Раньше она не испытывала такой болезненной, всепоглощающей страсти, такой постоянной потребности обладать и отдаваться.

Внутри нее пылал огонь, он поднимался откуда-то снизу, из самого ее существа, к шее и лицу. Щеки горели. Маделина поцеловала Филипа в грудь и тесно обвила руками. Ее пальцы сильно надавили ему на лопатки и медленно скользнули вниз.

Такой же жар опалял и Филипа. Он прикоснулся к груди Маделины, начал ласкать ее, целуя одновременно в шею, в губы. Поцелуи становились все более страстными, чувственными. Не было сил разомкнуть объятия. Не в состоянии сдерживаться, он поднял ее на руки и отнес в постель.

Одежда полетела в сторону, и его сильные, но нежные пальцы побежали по телу Маделины, наслаждаясь его шелковистой мягкостью. Комната была погружена в серебристый лунный свет, кожа Маделины мерцала. Она казалась гостьей из другого мира.

Филип наклонился и поцеловал впадинку между ее грудями, провел губами по всему телу. Маделина потянулась к нему, и он резко привлек ее к себе. Слившись воедино, они долго и самозабвенно предавались любви.

Она сказала ему об этом через два дня. Все вокруг сверкало на солнце. Небо было безоблачным и лазурно-голубым, море – густо-синим, солнце окружал золотой ореол, хотя лучи его не несли тепла. Дни стояли прекрасные, но воздух становился все острее, чувствовалось, что с Альп надвигается снег и холод.

Они сидели на террасе в теплых свитерах и пальто и смотрели на огромные, залитые солнцем сады Фавиоллы. Они только что вернулись с прогулки и теперь неспешно потягивали предобеденный аперитив. Филип рассуждал о маршруте их дальнейшего путешествия. Маделина слушала молча, хотя Филип время от времени интересовался, куда бы ей хотелось отправиться. Когда наступила пауза, Маделина сказала:

– Пожалуй, не стоит нам ехать в Рим, Филип, лучше вернуться в Лондон.

Он метнул на нее быстрый взгляд. В голосе Маделины слышалась давно исчезнувшая напряженность.

– Что случилось, дорогая?

Маделина откашлялась и тихо произнесла:

– Я уже несколько дней хочу сказать тебе… Мне как-то не по себе… – Она снова откашлялась и после непродолжительной паузы добавила: – Мне кажется, я беременна.

Филип обомлел. Потом лицо его и голубые глаза осветились улыбкой.

– Так это же замечательно, Мэдди! – воскликнул он. – Это потрясающая новость, ничего лучше я не слышал с тех пор, как ты сказала, что согласна выйти за меня.

Он порывисто наклонился к ней, обнял, поцеловал и, помолчав немного, негромко спросил:

– Ты сказала «мне кажется». Стало быть, не уверена?

Отклонившись, Маделина посмотрела ему в глаза и кивнула:

– Почти уверена. Все признаки налицо, так что доктор наверняка подтвердит. Но, конечно, надо обследоваться. Поэтому я и говорю, что лучше вернуться в Лондон.

– Ну разумеется, дорогая. Ты совершенно права. Так мы и поступим. О, Мэдди, какая чудесная новость!

– Так ты рад? – тихо спросила она.

– Рад? Да я счастлив! – Филип с удивлением посмотрел на нее. – А ты разве нет?

– Ну разумеется. Я просто подумала, может, ты сочтешь, что все случилось слишком быстро.

– Ничего себе! Получить сына и наследника! Да я на седьмом небе от счастья.

– А может, родится девочка?

– Тогда у меня будет дочь и наследница. Не забывай, я внук Эммы Харт, а она не делала различия между мужчинами и женщинами, когда речь шла о наследстве. И мой дед Пол тоже. Ты ведь знаешь, что он завещал состояние моей матери.

Маделина снова кивнула и робко улыбнулась. Но тень сомнения не сходила с ее лица, и это заставило Филипа замолчать. Он внимательно посмотрел на жену и спросил:

– Что-нибудь не так, дорогая?

– Да нет, все в порядке. Правда-правда.

Однако обмануть его было нелегко.

– Ты что, беспокоишься о своей карьере? – спросил он. – О работе, которую поручила тебе Пола в Австралии?

– Нет.

Все еще не до конца понимая, в чем дело, Филип продолжал:

– Если у тебя есть какие-то сомнения, отбрось их. Мы же вместе, значит, никаких проблем с работой у тебя не будет. Бабушка, когда была беременна, работала до последнего момента. И Пола с Эмили тоже. Шейн и Уинстон ничего не имели против. В нашей семье все мужчины такие – мы ведь воспитывались при матриархате.

– Знаю, знаю, милый.

– Так в чем же дело? Откуда такая грусть?

Потянувшись к Филипу, Маделина взяла его руку в свою и крепко сжала.

– Я все не решалась сказать тебе об этом, боялась, ты подумаешь, что я слишком поторопилась, что лучше бы нам еще побыть вдвоем, что рано зародить ребенка. Или даже рассердишься, решив, что у меня это получилось по неосторожности.

– Танго танцуют вдвоем, – негромко проговорил Филип.

– Это верно. – Маделина помолчала и робко улыбнулась. – Я так люблю тебя, Филип. Ты для меня все на свете. И я хочу, чтобы ты был счастлив со мной. Больше мне ничего не надо.

Филип увидел, что в прекрасных серых глазах Маделины блеснули слезы, и у него сердце перевернулось в груди. Он нежно потрепал ее по щеке.

– Я и так счастлив, любимая. Беспредельно счастлив. И все благодаря тебе. Ты осветила мою жизнь, Мэдди. А с ребенком она будет только полнее.

Филип откинулся на стуле и заразительно расхохотался.

Маделина удивленно взглянула на него.

– Что это ты?

– Подумать только! Известный на весь мир плейбой теперь женатый мужчина и будущий отец! Кто бы поверил! – Филип весело посмотрел на жену.

Мэдди тоже засмеялась. Филипу всегда удавалось развеять ее печаль и поднять настроение.

Он вскочил и, схватив ее за руку, поднял со стула.

– Пошли, дорогая. Пошли в дом. Надо сделать несколько звонков.

– Кому?

– Родственникам, разумеется.

– Хорошо.

Обнявшись, они направились к дверям. Внезапно Маделина остановилась и посмотрела на Филипа:

– После того как я обследуюсь у гинеколога, мы проведем, как обещали, несколько дней в Йоркшире с твоей матерью, а потом поедем домой, ладно? Домой, в Австралию, в Данун.

– Да, милая, поедем домой и будем готовиться к появлению нашего первенца, – ответил Филип, обрадованный словами Маделины.

Прошло полчаса, а Филип все еще сидел в библиотеке и разговаривал по телефону.

Сначала он позвонил Дэзи и Джейсону в Йоркшир, потом Поле в ее лондонскую контору. Всем следовало знать такую замечательную новость. При этом Филип требовал, чтобы Маделина сказала каждому несколько слов.

Их поздравляли, говорили слова любви, особенно Дэзи – она уже предвкушала появление нового внука или внучки.

Теперь Филип разговаривал с Энтони, который был у себя в Ирландии.

Этого Маделина никак не ожидала. Она не думала, что Филип раструбит эту новость на целый свет, ведь он был таким замкнутым, когда речь шла о его личной жизни.

Не зря же он настаивал, чтобы помолвка и свадьба хранились в тайне до самого конца. И тут Маделину осенило – она поняла, почему он отстранил свою семью от участия в свадьбе. Он заботился о ней, ее оберегал: у него-то большая семья, а она – одна, все умерли.

Свадебные торжества могли оказаться для нее тяжелым испытанием. Филипа окружали бы любящие родственники, а за ней – да еще в такой день – зияла бы могильная пустота. С какой тоской вспоминала бы она о своих родителях, крошке Кэрри-Энн, Джо-младшем, Лонни.

Филип понимал это. Конечно же понимал. Сомнений на этот счет не было.

Маделина свернулась калачиком на большом мягком диване, прислушиваясь к тому, что говорит Филип, наблюдая за ним и в который раз благословляя судьбу, которая послала ей такого замечательного мужа. Умного, умелого, настойчивого в делах и в же время такого тонкого и любящего, когда речь шла о жизни души.

Маделина прищурилась, наклонила голову, пытаясь беспристрастно оценить Филипа. Он был очень красив. Блестящие черные волосы, черные усы, загорелое лицо, глаза поразительной голубизны. И какой жизнерадостный, энергия так и бьет из него ключом. По всему видно, как хорошо ему сейчас.

«Вот пусть и остается всегда таким, – подумала Маделина, – бодрым, жизнерадостным, веселым. Я постараюсь не причинять ему боли».

Глава 26

Арабелла ни минуты не сомневалась, что Capa считает ее чем-то вроде узурпатора. Нет, пожалуй, это не совсем то слово, подумала она, нетерпеливо отбрасывая журнал, который безуспешно пыталась читать. Я… я захватчица. Да, так вернее. До ее появления между Сарой и Джонатаном никто не стоял, особенно, когда он бывал в Европе. А женщины любят быть в центре внимания. Сегодняшний обед это лишний раз подтвердил.

Арабелла встала, пересекла гостиную сельской усадьбы в Мужене и выглянула в окно.

Погода весь день стояла чудесная. А сейчас сгущались сумерки, и сады в полумраке выглядели загадочно, почти феерически. Негустой низкий туман набросил на землю опалово-серое покрывало, и деревья в яблоневом саду за светлым забором смутно колебались в неверном свете.

Ее объяла тоска. Надо поскорее отбросить эту меланхолию, пока не поздно. У нее нет причин грустить. Чего еще ей нужно? По лицу Арабеллы скользнула загадочная улыбка. Ну, положим, еще кое-что есть. Но и этого она достигнет.

Резко повернувшись, она возвратилась к камину и снова устроилась на диване, с блаженством ощущая жар очага, в котором весело трещали дрова. Она любила огонь. В нем было что-то успокоительное; может, потому что он напоминал ей детские годы, проведенные в Гемпшире, в большом старом доме, где она выросла.

Обдумывая в сотый раз с тех пор, как они утром приехали сюда, ближайшие планы, Арабелла одновременно оглядывала комнату. Она ей очень нравилась.

Здесь, как и в спальне по соседству, сохранились старые, потемневшие от времени деревянные потолки, стены из светлых панелей, старые кирпичные камины. В сочетании со слегка скошенным потолком они придавали этой комнате под самой крышей особый уют. Во всю длину был разложен толстый ковер цвета кофе с молоком. Огромный диван и стулья были обиты английским ситцем, а мебель в старинном провансальском стиле отполирована до блеска. В спальню вела того же цвета ковровая дорожка. На кровати лежало грубое покрывало. В тон ему были подобраны оконные шторы.

Апартаменты были на редкость комфортабельны, использованный в интерьере цветочный орнамент создавал впечатление цветущего сада. Наверное, целое стояние ушло на эту усадьбу, выдержанную в одном стиле, так как все краски, формы и детали были подобраны с величайшим тщанием.

«Что ни говори о Саре Лаудер Паскаль, – подумала Арабелла, – а хозяйка она отменная: неуклюжую старую ферму, затерянную где-то в холмах под Каном, превратила в истинное чудо, проявив тонкий вкус. Из старых развалюх, подпиравших друг дружку, она соорудила первоклассную просторную мастерскую мужа, застеклив ее сверху, чтобы проникало как можно больше света».

Картины Ива Паскаля были развешаны по всему дому. Они были написаны в современной манере, которую Арабелла не любила. Она предпочитала старых мастеров, тяготела к традиции. Но так или иначе этот художник был нынче крупной величиной, его произведения пользовались большим спросом. И если они не нравились Арабелле, то другие были явно иного мнения и платили за них поистине астрономические суммы.

Но как человек этот невысокий, жилистый француз с первого же взгляда ей очень понравился. И хотя видом своим он напоминал задорного петушка, в нем была бездна галльского обаяния. Арабелла не вполне понимала, как он уживается с Сарой. Ведь они – совершенные противоположности. И при этом Ив обожал жену и дочку, Хлою, что Арабелла сразу же заметила.

Джонатан говорил ей, что девочка очень похожа на его бабку. За четыре месяца их знакомства он почти не рассказывал о легендарной Эмме Харт, но из слов, вырвавшихся у Сары за обедом, Арабелла поняла, что у нее и Джонатана очень тяжелые отношения с Полой О'Нил. Когда позднее она спросила у Джонатана, что приключилось в их семье, он невнятно пробормотал что-то насчет того, что Пола настроила бабушку против них с Сарой и заставила ее внести кое-какие изменения в завещание. Джонатан насупился, даже разозлился, поэтому, сказав несколько сочувственных слов, Арабелла почла за благо оставить эту тему. Ей вовсе не хотелось портить ему настроение. Прежде она Джонатана таким никогда не видела.

Мысли Арабеллы вернулись к мужу.

Ей давали понять, что заарканить его будет не просто. Но выяснилось, что это не так. Он сразу же до беспамятства влюбился в нее и буквально не давал прохода в Гонконге. Поначалу она держала его на расстоянии и лишь постепенно приближала к себе. Она демонстрировала ему свое воспитание, ум, умение разбираться в искусстве и предметах старины. И всячески дразнила своими прелестями. Дружеские поцелуи при расставании постепенно утрачивали свою невинность, переходили в ласки и объятия, и наконец она отдалась Джонатану, уступая его мужской силе.

Не прикидываясь девственницей, она сразу же дала ему понять, что мужчины у нее были и до него. Но вместе с тем Арабелла со всей решительностью сказала, что не спит с кем попало и что сначала ей надо и себя испытать, и в его чувствах убедиться. Ему понравилась ее откровенность, и он ответил ей той же монетой, заявив, что его интересуют только опытные и светские женщины. И он был достаточно терпелив с нею.

В черных как уголь глазах Арабеллы блеснул огонек. Да, опыт у нее был. Она знала тысячи способов, как доставить ему радость, о чем он, конечно же, не подозревал. Ей не хотелось, чтобы Джонатан сразу понял, насколько искушена она в любовных делах. Пусть сначала по-настоящему влюбится, пусть будет отравлен ею. И только потом она поднимет его на высоты, о существовании которых он и понятия не имеет.

Так она и действовала – потихоньку, не спеша и с каждым днем он привязывался к ней все больше и больше. В нем появилось нетерпение, кровь его бушевала, и он все не мог насытиться ею, и не только в постели. Ему хотелось, чтобы она всегда была рядом.

Арабелла посмотрела на простое золотое обручальное кольцо на левой руке. При свете камина оно ярко блестело. Джонатан хотел подарить ей кольцо, усыпанное бриллиантами, но она попросила это непритязательное, старомодное колечко. Оно представляет собой глубокий символ, сказала она. Джонатан был удивлен, но явно тронут ее желанием. Тони просто из себя вышел, когда прямо под Рождество Джонатан поспешно сыграл свадьбу и увез Арабеллу на медовый месяц в Европу. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что в течение нескольких месяцев она будет вне его досягаемости. Далеко-далеко. А Арабелла, напротив, была очень довольна, что хоть раз смогла поколебать невыносимую самоуверенность Тони.

Ее новый муж предлагал поехать в Париж. Но с этим городом у Арабеллы было связано так много грустных воспоминаний, что ей вовсе не улыбалось проводить там свой медовый месяц. К тому же ей не хотелось рисковать – вдруг столкнешься с кем-нибудь, кого знавала в прежние дни. К чему ей друзья, давно ушедшие из ее жизни, как и мрачные, холодные воспоминания? Словом, она уговорила Джонатана, что в Риме им будет лучше. А потом они поедут на юг Франции, в Мужен, и поживут у Сары, о которой Джонатан отзывался с неизменной теплотой. Идея пришлась Джонатану по душе, и он с легкостью согласился переменить планы.

В Риме им скучать не приходилось. Арабелла уже давно исходила этот город вдоль и поперек, так что с удовольствием показывала Джонатану свои любимые места, шикарные рестораны и клубы, находившиеся в стороне от обычных туристических маршрутов.

А уж в постели она и вовсе была готова удовлетворить любое его желание, Джонатан был на седьмом небе от счастья. В Риме он купил ей еще один свадебный подарок – потрясающее ожерелье из драгоценного жемчуга, посередине которого сверкал алмаз в десять карат с подвеской в виде большой грушевидной жемчужины.

Хотя у Арабеллы были кое-какие драгоценности, новое ожерелье превосходило своей ценностью и уникальностью все, что они имела. За исключением, конечно, кольца из алмазов и рубинов, подаренного ей Джонатаном, когда они отмечали свою помолвку.

Негромкий звон часов на камине вывел Арабеллу из задумчивости. Семь вечера. Джонатан, уехавший с Ивом в Кан, обещал вернуться к половине восьмого. Надо торопиться.

Арабелла поспешно прошла в спальню, сняла с вешалки прозрачный пеньюар из темного шифона с кружевами кофейного цвета и направилась в ванную переодеться и привести себя в порядок.

Несколько минут спустя она уже сидела за туалетным столиком. На ней была роскошная ночная рубашка в тон шифоновому пеньюару. Весь день в ее серебристых волосах был шиньон, теперь она вынула его, и пышные пряди рассыпались по плечам. Она принялась расчесывать их.

Наклонившись, Арабелла придирчиво посмотрелась в зеркало.

Порой она сама поражалась собственной красоте, отсутствию морщинок вокруг глаз и иных безжалостных признаков старения, нежности кожи, безупречному овалу лица. Арабелла выглядела значительно моложе своих тридцати четырех лет. Годы почти не оставили отпечатка на ее внешности, не нарушили ее молодости и красоты. Даже когда на нее нападала какая-нибудь хворь, она все равно оставалась воплощением здоровья.

Стерев с губ алую помаду, Арабелла положила на лицо тон и едва заметный слой пудры. Теперь лицо ее сделалось бледным, почти прозрачным. Она подкрасила веки, подчеркнув миндалевидную форму глаз, и выделила легким слоем серебра надбровные дуги. Глаза ее сразу же сделались похожими на огромные горящие угли. Затем она положила на губы бесцветную помаду, щедро надушилась мускусными духами, которые так нравились Джонатану, и вынула из кожаного футляра жемчужное ожерелье. Джонатан любил, когда в постели на ней были драгоценности. Арабелла торопливо шагнула к платяному шкафу и посмотрелась в зеркало. Придраться было не к чему. Она выглядела такой юной – буквально шестнадцатилетней – и такой невинной. И вместе с тем – соблазнительной. Ибо тело ее было телом отлично сложенной, чувственной женщины – особенно в этом прозрачном неглиже.

Черный шифон туго обтягивал грудь, подчеркивая соски и коричневый ореол вокруг них. Арабелла сшила этот наряд в Гонконге, и портниха постаралась на славу, чтобы наилучшим образом подчеркнуть прелести его хозяйки.

Надев сабо на высоком каблуке, Арабелла пересекла гостиную и остановилась погреться у камина. Затем легла в ожидании мужа на широкий честерфилдский диван.

Она прислушивалась к тиканью часов, что означало, что ей хочется как можно скорее увидеть Джонатана, с которым она рассталась только два часа назад.

Хорошо бы ему захотелось перед ужином заняться любовью. Поймав себя на этой мысли, Арабелла рывком поднялась с дивана, нахмурилась и закурила сигарету.

Она курила, а мысли одна за другой проносились в ее голове. В конце концов она вынуждена была признаться себе, что Джонатан ей очень нравится. Своей внешностью, изысканными манерами – всем тем, что с такой очевидностью выдает в нем англичанина. Это было ново, необычно и замечательно – жить с англичанином после всех этих иностранцев. И разумеется, ей было небезразлично его внимание, его страстные порывы, мужская сила. Ее муж Джонатан Эйнсли оказался одним из лучших, если не лучшим любовником, которые у нее когда-либо были.

Арабелле показалось, что она влюбляется в него. И это было сюрпризом.

Через четверть часа появился Джонатан. Гостиная была слабо освещена, на стены падали лишь отблески огня в камине, около которого стояла Арабелла. Джонатану показалось, что сегодня она особенно хороша. Он остановился посреди комнаты, восхищенно глядя на жену. Как же соблазнительна она была в прозрачном шелковом одеянии. Под тонкой тканью угадывалось стройное тело, высокая, полная грудь, тонкая талия, изящные бедра. Темный цвет особенно шел ей. Он подчеркивал неподражаемую бледность ее кожи и серебристый отсвет пышных волос, каскадом ниспадавших на плечи.

Арабелла с полуулыбкой протянула ему навстречу руки.

Ее черные глаза, казалось, насквозь прожигали его.

В них таилось незнакомое дотоле выражение, разбудившее страсть Джонатана.

– Я скучала по тебе, милый, – негромко произнесла Арабелла низким, хрипловатым голосом.

– Но ведь я отсутствовал не так уж долго, – сказал он, испытывая сладость от ее слов. Он потянулся к ней, взял за руки и поцеловал в губы. Потом, отстранившись немного, крепко сжал ее плечи и пристально посмотрел прямо в глаза.

– Ты что, милый? – спросила Арабелла.

– Ты сегодня необыкновенна, дорогая. По-моему, ты еще никогда не была такой красивой.

– О, Джонатан…

Он приник к ней, поцеловал впадинку на шее, начал стягивать пеньюар. Он соскользнул на пол. Затем Джонатан потянул за ленты, удерживавшие на плевах ночную рубашку, и та последовала за пеньюаром. Арабелла стояла перед ним совершенно нагая, только на шее у нее было жемчужное ожерелье.

Джонатан отступил на шаг. Из всех женщин, которых он знал, Арабелла была наиболее опытна в любви и оттого особенно желанна. В коллекции его драгоценностей она была самым ценным приобретением. Она была – само совершенство. И он обладал ею. С головы до пят. Хотя, пожалуй, нет. Она по-прежнему выдерживала дистанцию. И это удивляло его. Она будет принадлежать ему полностью, до конца растворится в нем. Он был убежден в своих силах, в своей власти над ней.

– Джонатан, что-нибудь не так? – медленно произнесла Арабелла. – Ты так странно смотришь на меня.

– Ну что ты, дорогая, что может быть не так? – ответил он. – Просто любуюсь тобой, думаю, как ты прекрасна, когда на тебе только этот черный жемчуг. Черный жемчуг на белом теле. – Говоря так, Джонатан потянулся к ней и провел пальцем по груди.

Ему показалось, что он вот-вот изойдет. Желание уже невозможно было сдерживать долее. Кровь прихлынула к его лицу. Он дрожал, приближаясь к ней. Положив руки ей на шею, Джонатан расстегнул ожерелье.

– Вот так, так будет лучше, – сказал он, кладя ожерелье в карман. – Тебе не нужны никакие украшения, Арабелла. Ты и без них само совершенство, подобно греческой статуе, высеченной из лучшего мрамора.

Сняв пиджак, он швырнул его на стул. Затем, взяв Арабеллу за руку, повел ее к дивану.

– Сюда, сюда, ляжем рядом, будем любить друг друга, наслаждаться друг другом, – говорил он. – Я хочу знать тебя еще лучше, чем прежде, хочу, чтобы ты до конца была моей. И даже больше, больше… Ты дашь мне это, Арабелла?

– Да, – прошептала она. – Если и ты тоже больше… больше…

– О, Арабелла, мы так похожи друг на друга, ты и я. Даже не верится, что такое возможно. Дуэт грешников… – Джонатан усмехнулся, пожирая ее глазами. Потом опрокинул ее на диван и свободной рукой принялся расстегивать рубашку.

Глава 27

– Не знаю даже, как и сказать вам, – начал Александр, переводя взгляд с Эмили на Полу, а затем на Энтони Стэндиша, графа Дунвейл.

Все трое сидели на диване камином и потягивали коктейль, который он им только что приготовил.

– Знаете, – продолжал Александр, – я в последнее время только и думаю, как бы найти нужные слова, просто мозги наизнанку вывернул…

Оборвав фразу, он поднялся, пересек гостиную, остановился у огромного, до потолка, окна и выглянул в садик, примыкавший к задней части его дома в Мейфэре.

Как жаль, что приходится говорить им это, промелькнуло у него в голове. Вот если бы можно было бы оставить все как есть, и пусть будет, что будет. Но нет, об этом и помыслить нельзя. Это было бы нечестно с его стороны. К тому же так много дел предстоит устроить, столько юридических проблем решить…

Александр весь подобрался, мышцы его напряглись, плечи опустились. Он глубоко вздохнул, призывая на помощь все свое мужество. Сейчас ему предстояло выполнить самое трудное задание в жизни.

Едва появившись у Александра, Эмили отметила, что голос у него странно изменился. Заметила она, что и сам он – как натянутая струна. В этом не было ничего удивительного – ведь всю свою жизнь они были очень близки и знали друг друга до мелочей.

Стараясь скрыть тревогу, она сказала:

– Что-то ты сегодня слишком серьезен, Сэнди.

– Да. – Александр не отрывался от окна, все еще не зная, как начать. В сгущающихся сумерках январского дня сад выглядел печальным и покинутым. Черные стволы деревьев напоминали скелеты, а на опустевших клумбах лежал почерневший от лондонской сажи снег. Похоже, сама земля соболезнует мне, подумалось Александру.

Трое гостей настороженно ожидали продолжения. Пусть Александр в конце концов объяснит, зачем позвал их.

Пола, посмотрев на Энтони, удивленно подняла брови. Граф пожал плечами и беспомощно развел руки – мол, сам ничего понять не могу.

Пола перевела взгляд на Эмили. Та поджала губы и замотала головой, что должно было выражать крайнюю степень изумления. «Сама ничего не понимаю», – говорили ее глаза. Откашлявшись, она сделала еще одну попытку:

– Сэнди, милый, бабушка всегда говорила, что, если у тебя дурные новости и ты не знаешь, как начать, лучше сразу взять быка за рога. Почему бы тебе не последовать ее совету?

– Легко сказать, – негромко проговорил Александр.

– Что бы у тебя ни случилось, мы всегда на твоей стороне, ты же знаешь это, – успокоительно заметил Энтони.

Александр приподнялся на носках, повернулся к окну спиной и пристально посмотрел на родных.

– Да, Энтони, знаю. Спасибо, – произнес он после недолгого молчания. По губам его скользнула слабая улыбка.

В груди у Полы росла тревога. Ее пугала пустота в светло-голубых глазах Александра. Сердце сжалось от недоброго предчувствия.

– Что-то очень плохое… совсем плохое, да, Сэнди?

Он кивнул.

– Пола, я всегда гордился тем, что могу справиться с любой проблемой. Но сейчас… – Голос у него пресекся.

И тут Пола вспомнила их августовский разговор по телефону. Уже тогда она почувствовала что-то неладное, но, решив, что это игра воображения, отбросила свои страхи. Теперь же стало очевидным, что предчувствия не обманывали ее. Она крепко сплела пальцы.

– Я попросил вас приехать, – начал Александр, – потому что нас долгие годы связывают тесные отношения. – Он помолчал и глубоко вздохнул. – У меня возникли серьезные проблемы, и я считаю, что мы их должны спокойно обсудить. Как знать, может быть, вы поможете мне советом.

– Ну разумеется, – сказал Энтони, в высшей степени обеспокоенный тем, что Александр совершенно не похож на себя. Он не отрываясь смотрел на брата, стараясь взглядом передать ему свою преданность и любовь. Раньше им не раз приходилось выручать друг друга в сложных ситуациях, и сейчас они, разумеется, не оставят Сэнди одного.

Наклонившись вперед, Энтони участливо спросил:

– Это как-то связано с делами? Или с семьей?

– Скорее, личное, – ответил Александр.

Отойдя от окна, он вернулся на свое место. Больше тянуть нельзя. Необходимо все им рассказать.

Александр устало вздохнул.

– Я болен, очень болен… Попросту говоря, я умираю, – ровным голосом произнес он.

Эмили, Пола и Энтони не сводили с него глаз. Никто из них не ожидал услышать ничего подобного.

– Извините, – поспешно продолжил Александр, – что ошарашил вас, но я решил последовать совету Эмили. Ведь бабушка действительно была права. Так лучше всего – сказать все сразу, без всяких предисловий.

Потрясенная Пола была не в силах произнести ни слова. Она лишь инстинктивно схватила Энтони за руку.

Тот мягко погладил ее в ответ. Его смятение было не меньше. Что он мог сказать! Энтони чувствовал, как опустошительная тоска заполняет его. Что же такое могло приключиться с беднягой Сэнди, и притом в расцвете сил? Брат всегда казался, несмотря на выпавшие на его долю несчастья, воплощением жизни. Это со всей полнотой проявилось, когда Мин утонула в озере в Ирландии. Энтони потянулся к стакану с виски. Ему надо было выпить.

Эмили посерела от ужаса. Она сидела ровно, как истукан, не спуская глаз с брата, не желая верить услышанному. Во взгляде ее застыла боль. Казалось, что кровь остановилась в жилах. Попытавшись взять себя в руки, она с трудом поднялась и пошла к Александру. Встав на колени возле его кресла, она схватила его руку.

– Сэнди, Сэнди, не может быть! Этого просто не может быть! – горячо прошептала она. – Скажи же, скажи, что это не так… – Голос Эмили задрожал, пресекся, зеленые глаза наполнились слезами. – Только не ты, Сэнди, только не ты!..

– К сожалению, дело обстоит именно так, как я сказал. – Голос Сэнди звучал по-прежнему бесстрастно. – И ничего тут, Коротышечка, не поделаешь. Это не в моих силах.

Александр употребил ее детское прозвище, и у Эмили перехватило горло. Нахлынули воспоминания давних лет. Ей припомнилось, как он всегда защищал ее, смотрел, чтобы никто ее не обидел. Эмили на секунду прикрыла глаза, изо всех сил пытаясь привыкнуть к страшному известию.

– Ты говоришь, что… что… умираешь. – Она с трудом заставила себя выговорить это слово. – Но от чего? Что с тобой, Сэнди? На вид ты совершенно здоров. Какая у тебя болезнь?

– Миелогенезная лейкемия в острой форме… ее еще называют острой гранулоцитарной лейкемией.

– Но ведь такие вещи лечат! – воскликнул Энтони, переходя от отчаяния к надежде. – Медицина сейчас делает фантастические успехи, особенно в лечении рака, так что…

– Это неизлечимо, – перебил его Александр.

– Но почему, в конце концов?! – с необычной резкостью спросила Эмили. – Какова причина твоей болезни?

– Злокачественные изменения в клетках, выделяющие гранулоциты, один из видов белых кровяных телец в костном мозге. – Александр за последнее время основательно изучил свою болезнь и со знанием дела употребил медицинские термины. – Процесс деления у них очень быстрый, и живут они дольше, чем обычные клетки. Увеличиваясь в количестве, они проникают в костный мозг, смешиваются с кровью и в конце концов разрушат внутренние органы и ткани.

– Боже мой, Сэнди… – только и могла сказать Пола. Она чувствовала себя совершенно опустошенной. Слова, которые она собиралась произнести, застряли в горле. С трудом взяв себя в руки, она все-таки продолжила: – Это ужасно, просто ужасно. Но я с тобой, все мы с тобой, в любое время дня и ночи.

– Я знаю это, – ответил Александр. – И по правде говоря, сильно рассчитываю на вас.

– А может, есть способы хотя бы приостановить процесс? – со слабой надеждой спросила Эмили. Голос ее был тихим, в глазах застыло страдание.

– Нет, – ответил Александр.

– Насколько я понимаю, ты был у лучших лондонских врачей. Но нельзя этим ограничиться. Надо продолжить консультации. Мы обязаны сделать это. Как насчет Соединенных Штатов? В Нью-Йорке есть больница Слоан-Кеттеринг… Нельзя пребывать в бездействии и покорно ждать конца! Надо что-то делать!

– Я согласен с Эмили, – сказал Энтони. – Не может быть, чтобы в наши времена не существовало радикальных способов лечения. Наверняка они есть. Я тоже считаю, что надо что-то делать, Сэнди! – Энтони отвернулся, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами.

Александр покачал головой. В том, как он это сделал, был трагизм обреченности.

– Я прекрасно вас понимаю. Я и сам вначале думал так же. И собирался лечиться. У меня были надежды. Но они быстро сменились отчаянием, отчаяние – яростью, а ярость – смирением. Видите ли… – Александр помолчал, глубоко вздохнул и медленно договорил: – Мне уже ничем не помочь, абсолютно ничем. И поверьте, я консультировался у лучших специалистов в Лондоне, Нью-Йорке и Цюрихе. Моя болезнь неизлечима. То есть, разумеется, меня лечат, но результатов никаких нет.

В гостиной повисло молчание.

Сказав наконец все, Александр испытал облегчение. Сам он уже примирился с судьбой, и только мысль о том, как воспримет известие семья, особенно Эмили, тяготила его.

Эмили, подобно Поле и Энтони, никак не могла осознать ужасающую новость и свыкнуться с ней. Каждый из них любил Александра и задавался сейчас одним и тем же вопросом: почему это случилось именно с ним, чудесным, добрым, замечательным человеком? Лучшим из них. Он всегда оказывался рядом в нужный момент – так повелось с детства. Они действительно считали его по-настоящему хорошим человеком. Если праведники и впрямь существуют, то Александр, бесспорно, был одним из них.

– Ты ведь узнал об этом несколько месяцев назад, верно? – нарушила наконец молчание Пола.

Отхлебнув вина, Александр кивнул.

– А точнее – в конце августа?

– Нет, в октябре. Но ты не намного ошиблась, Пола. – Александр бросил на кузину удивленный взгляд. – Как ты догадалась?

Лицо Полы напоминало безжизненную маску.

– Ни о чем я не догадалась. Но помнишь, ты позвонил мне из Лидса… ну, в тот же день, когда мы разминулись в Фарли. У меня тогда возникло странное чувство, будто что-то не так. Уж очень странно звучал твой голос. Я даже спросила тебя, в чем дело, а ты сказал, что все в порядке. Ну я и решила, что мне просто показалось.

– Да нет, не показалось, – негромко проговорил Александр. – Мне в самом деле было не по себе, я хотел поговорить с тобой. Тогда появились первые симптомы. Я начал быстро уставать, и это меня встревожило. А еще при малейшем порезе кровь долго не останавливалась…

Александр поднялся за вином, наполнил гостям бокалы и снова отнес бутылку в серебряное ведерко со льдом на столике.

Все молча ждали страшного продолжения.

Александр вернулся на место.

– В конце сентября у меня было много дел в Наттон-Прайори, и все это мне ужасно не нравилось. Я думал, не появилась ли у меня вдруг гемофилия. А в первых числах октября на нёбе появились кровоточащие язвочки. Это уже не на шутку меня встревожило. Именно поэтому, помнишь, Пола, я отменил наш обед. В конце концов я пошел к врачу. Он сразу же отправил меня к специалисту на Харл-стрит. Тесты и биопсия костного мозга не оставили места сомнениям.

– Но ты же сказал, что лечишься, – вступил в разговор Энтони. – Вряд ли это совсем бесполезно. Какой-то эффект должен быть, ты ведь не выглядишь смертельно больным. Ну, бледен немного, похудел, а в остальном…

Эмили пристально взглянула на брата.

– И что же это за лечение?

– Переливание красных кровяных телец, тромбоцитов. Время от времени мне дают антибиотики, чтобы уменьшить опасность инфекции.

– Ясно. – Эмили нервно закусила губу. – Ты только что сказал, что лечение не помогает тебе. Так сколько?..

Голос ее задрожал. Ей стало страшно за брата.

– На ногах я продержусь четыре-пять месяцев. Мало кто живет больше года с этой разновидностью лейкемии.

У Эмили задрожали губы.

– Я это не вынесу! Кто угодно, но только не ты. Это так несправедливо. О, Сэнди, не может быть, что ты умираешь! – Она попыталась сдержать слезы, зная, что брат хочет, чтобы она встретила неизбежное так же мужественно, как он сам. Но это было выше ее сил.

Она вскочила и выбежала из гостиной, боясь, что вот-вот упадет в обморок.

Глава 28

Ухватившись за перила, не в силах унять дрожь, Эмили стояла внизу, у лестницы. Слезы медленно текли по щекам, и она ничего не могла с этим поделать. Бедный Сэнди! Ему только тридцать семь. Душа отказывалась мириться с тем, что его скоро не будет.

Дверь из гостиной открылась и тут же захлопнулась. Эмили почувствовала на плечах руки Александра. Он повернул ее к себе, посмотрел прямо в глаза, вынул платок, стер с лица слезы.

– Ну, ну, Коротышка, успокойся. Хотя бы ради меня, – сказал он. – Не могу видеть тебя такой. От этого мне только хуже. Я понимаю, что такого ты не ожидала. Но как говорить о подобных вещах? Как сказать тем, кто тебя любит, что умираешь?

Эмили не знала, что ответить. Глаза у нее снова наполнились слезами, и она уткнулась брату в грудь.

– Спасибо, что напомнила о бабушке, – мягко сказал Александр. – О том, как она говорила, что не надо мямлить, а следует все выкладывать начистоту. Это помогло мне собраться с силами и сказать вам все. Мне ведь очень трудно было решиться.

Он погладил сестру по волосам, помолчал немного.

– Я долго скрывал свою болезнь, старушка. Скоро она станет очевидной для всех. Так что я обязан был вам сказать. Тем более что столько всего надо обсудить. Прямо сейчас. Откладывать больше нельзя… Время бежит слишком быстро, особенно когда стараешься задержать его.

Эмили судорожно сглотнула. Ей так хотелось быть сильной, но не получалось. Она стояла не двигаясь, крепко зажмурив глаза.

Понадобилось некоторое время, чтобы она чуть-чуть успокоилась.

– Знаешь, Сэнди, когда… когда тебя не будет, все так изменится. Что же нам теперь делать? Что мне делать? – Едва произнеся эти слова, Эмили поняла, как эгоистически они прозвучали. Но назад их не вернешь. Что сказано, то сказано, извинения здесь излишни.

– С тобой все будет в порядке, Эмили, – мягко произнес Александр. – Сила и мужество тебя не оставят, они у тебя от бабушки. Ведь она с детства тебя учила, как надо встречать испытания. К тому же у тебя Уинстон и дети. – Александр перевел дыхание и, словно размышляя вслух, добавил задумчиво:

– Франческа теперь замужем за Оливером, так что с ней все в порядке, а вот за Аманду я беспокоюсь, она такая незащищенная, юная, впечатлительная. Ты ведь ее не оставишь, правда? – Голос Александра впервые за вечер дрогнул. Он отвернулся от сестры и откашлялся в кулак.

– Ну как ты можешь сомневаться, милый?

Они постояли еще немного.

Александр крепче прижал Эмили к себе. Ему нужно было собрать все силы – ведь в ближайшие полчаса предстоит так много сказать и решить. Ему этого вовсе не хотелось, Но деваться было некуда. Предстояло справиться с этим и по возможности в предельно деловом стиле.

Обнимая Сэнди, Эмили почувствовала, как он похудел. Она отстранилась немного, бросила на него быстрый взгляд, отметила бледность и небольшие белесо-розовые пятна под глазами. Сердце ее заныло. Отчего же, с отчаянием спрашивала она себя, она прежде не замечала этих болезненных признаков, отчего была так невнимательна к брату в последнее время?

Александр отпустил ее и, вынув платок, снова вытер ей щеки. В глазах его мелькнула улыбка. Какая же она хрупкая, маленькая, изящная. Эмили всегда напоминала ему статуэтку из дрезденского фарфора. Но воля у нее железная – неукротимостью своей она всегда напоминала ему бабушку. И он был уверен, что, хотя сейчас она подавлена, в будущем ей достанет сил и на себя, и на других. На свою сестру он мог рассчитывать. Твердости ей, как и Эмме, не занимать.

Заметив пристальный, изучающий взгляд Александра, Эмили сказала:

– Не волнуйся, Сэнди, все будет в порядке. Она словно прочитала его мысли.

Помолчав немного, Эмили продолжала тихим голосом:

– Ты всегда был мне не только замечательным братом, но и матерью, отцом, лучшим другом. Ты… ты был для меня всем, Сэнди. Раньше я не говорила тебе об этом, но теперь хочу, чтобы ты знал, что я…

– Понимаю, понимаю, – нетерпеливо перебил ее Александр. Разговаривать дальше на эту тему было выше его сил. – Я тоже люблю тебя, Эмили. Нас, наверное, заждались. Сколько еще предстоит обговорить.

– Сначала о деле. Точнее говоря – о «Харт Энтерпрайзиз», – сказал Александр, как только они вновь собрались у камина.

– Конечно, как хочешь, милый, – откликнулась Пола. Глаза у нее покраснели от слез, и деланное спокойствие не могло этого скрыть. Ясно было, что, пока Александра с Эмили не было, она плакала. Но теперь ей следовало держать себя в руках.

– У меня было время обо всем подумать, – продолжал Александр. – Но перед тем как принять решение, мне хотелось бы выслушать ваше мнение.

– Но я-то не участвую в семейных делах, – перебил его Энтони. – Ты уверен, что мне нужно быть при этом разговоре? – Он вопросительно посмотрел на Александра.

– Совершенно уверен. В конце концов, ты – старший внук Эммы Харт и должен…

– Но ведь глава семьи Пола, – возразил Энтони. – И слава Богу, что это так. Меня, как ты знаешь, подобная роль меньше всего привлекает.

Александр вяло улыбнулся.

– Знаю. Но ты мой ближайший друг, по крайней мере среди мужчин, потому я и позвал тебя сегодня. Давай считать, старина, что ты здесь для моральной поддержки.

Граф кивнул и налил себе виски.

– Вам добавить? – Он посмотрел на Полу с Эмили.

Обе покачали головой.

– А тебе, Сэнди?

– Нет, спасибо.

Александр подождал, пока Энтони вернется на место, и посмотрел на Эмили.

– Жаль, что пришлось позвать вас, когда Уинстон в Канаде, но другого выхода у меня не было: завтра я ложусь в больницу. Конечно, ему надо было бы быть здесь – как главе «Йоркшир Консолидейтед Ньюспейпер Компании» и владельцу наших газет в Канаде. Хотя эти предприятия не имеют прямого отношения к тому, о чем я собираюсь говорить.

– Он поймет, Сэнди. – Эмили посмотрела брату прямо в глаза и с тревогой спросила: – Ты долго собираешься пробыть в больнице?

– Всего несколько дней, не думай об этом. Очередная процедура, которая все равно мне не поможет. Ладно, поехали дальше. Слушайте, я понимаю, что вам сейчас не до того. Но прошу, выслушайте меня спокойно, это необходимо. Я хочу привести свои дела в порядок… Наверное, это семейная черта. – Александр задумчиво скользнул взглядом по приглашенным. – Последние две недели я крутил в голове дела компании, пытаясь найти наилучшее решение. Сначала я подумал, что, может, стоит продать ее. Это принесло бы миллионы фунтов стерлингов, которые можно было бы вложить в другое предприятие. Потом прикинул другой вариант – продать одни отделения и сохранить другие. Но мне показалось, что это будет несправедливо по отношению к тебе, Эмили.

Не давая сестре перебить себя, Александр поспешно продолжал:

– В конце концов, в твоих руках «Генре», одно из крупнейших и наиболее прибыльных наших предприятий, и ты единственная из держателей акций…

– За вычетом Джонатана и Сары, – перебила его Эмили. – Впрочем, их можно не считать.

– Верно, – согласился Александр. – Так или иначе, я решил, что без разговора с тобой, Эмили, мне не следует принимать решения. И разумеется, я был бы не прав, если бы не спросил тебя, не хочешь ли ты сама вести «Харт Энтерпрайзиз»? А несколько дней назад мне в голову пришла мысль: как бы бабушка распорядилась компанией в подобном случае? И я понял, что она ни за что бы ее не продала. Слишком уж прочное и слишком прибыльное у нас дело, слишком важное для семьи, чтобы вот так расставаться с ним. Согласна?

– Да, – с трудом выговорила Эмили, думая о том, как тяжко ей будет без брата.

– Пола, а ты что скажешь? – спросил Александр.

– Ты совершенно прав. Бабушка была очень привязана к «Харт Энтерпрайзиз». И наверняка сочла бы правильным, чтобы Эмили заменила тебя. Ведь ты это имеешь в виду?

– Да, я считаю, что уже в ближайшее время Эмили должна стать председателем правления и исполнительным директором. Так мы плавно проведем смену руководства, и я смогу отойти от дел. Чем раньше, тем лучше.

– Наверное, ты захочешь, чтобы «Генре» вела Аманда? – сказала Эмили.

– Если не возражаешь. А вот филиал нам все же придется продать. Я имею в виду «Леди Гамильтон».

– Наверное, Каллински захотят его купить, – вмешалась Пола.

– Да. – Александр откашлялся и отпил вина. – Если кто и может претендовать на эту компанию, так это дядя Ронни. Хотя бы по чисто сентиментальным соображениям – ведь Каллински имеют дело с нашей семьей больше семидесяти лет. Так пусть три клана и дальше держатся вместе. Как вы знаете, дядя Ронни согласен с нашей ценой. Поэтому здесь волноваться не о чем. Что меня действительно беспокоит, так это твое, Пола, отношение к данной сделке. Одно дело – «Харт Энтерпрайзиз», с этой компанией ты не связана. Но «Леди Гамильтон» поставляет одежду в твои магазины.

– Когда мы в августе толковали на эту тему, дядя Ронни заверил меня, что все останется по-прежнему, более того, нашим магазинам будет отдаваться предпочтение.

– Ну так что, Эмили? – Александр вопросительно посмотрел на сестру.

– Да я-то согласна. Но как насчет Аманды? Ей ведь не безразлична ее нынешняя работа.

– Я уверен, что, учитывая экстраординарные обстоятельства, она поймет необходимость перемен, предотвращающих возможный ущерб делу. Бабушка всегда говорила, что главным для нас должна быть компания как единое целое, а уж потом – отдельные филиалы. Я придерживаюсь этого же мнения, как ты знаешь. К тому же «Генре» станет для Аманды проверкой на прочность, как это было с тобой двенадцать лет тому назад, когда ты сменила Лена Харви.

– Верно… И все же…

– В чем дело, Эмили, что тебя беспокоит? – спросил Александр.

– Да ничего особенного. Просто я не слишком разбираюсь в недвижимости, а ведь это важно для того, чтобы вести компанию.

– Ну, это не проблема. Уже несколько лет этими вопросами ведает Томас Лорринг – моя правая рука. Тебе это известно. – Александр внимательно посмотрел на Эмили. – Не сомневаюсь, что ту же роль он будет играть и при тебе… когда ты меня сменишь. Ведь так?

– Ну конечно. – Эмили передернула плечами, словно ей было холодно. Ей вовсе не хотелось садиться в кресло брата. Вот если бы сегодня было не сегодня, а вчера. В этот момент она остро почувствовала отсутствие Уинстона. Он вернется в Англию только через неделю. Настроение у нее совсем упало.

– Ты хорошо все продумал, Сэнди, – сказала Пола.

Александр подошел к окну, рассеянно выглянул наружу.

– Думаю, что в сложившейся ситуации это действительно наиболее разумное решение, – сказал он, не оборачиваясь, глядя на полыхающий яркими красками лавр.

Все молчали.

Александр вернулся к камину, прижался спиной к нему.

– А теперь о завещании, – быстро и деловито, без паузы сказал он. – Этот дом я оставлю Франческе, а Наттон-Прайори – Аманде. Вилла Фавиолла, естественно, отходит тебе, Эмили.

– Но, Сэнди, – начала было Эмили, но слова застряли в горле. В который раз она попыталась подарить подступившие слезы.

– Пятьдесят процентов моего личного состояния, – ровным голосом продолжал Александр, – будут поделены между вами троими, а остальные пятьдесят достанутся детям. И не только моим племянникам и племянницам, но и твоим детям, Пола, и твоим, Энтони.

Все кивнули в знак согласия.

Энтони упорно смотрел на картину, висевшую на противоположной стене, – он не хотел, чтобы Александр видел гримасу боли, исказившую его лицо.

Пола теребила обручальное кольцо, размышляя о превратностях судьбы. Только в полдень она радовалась тому, как много удалось сделать в последнее время. Настроение у нее было отличное. А теперь ей тяжко, бесконечно тяжко – умирает близкий человек, любимый брат, надежный друг и деловой партнер. Роковая болезнь Сэнди влекла за собой массу сложностей.

– Далее, – продолжал Александр, он твердо решил покончить со всем сегодня же, чтобы больше не возвращаться к этому разговору. – Моя доля в «Харт Энтерпрайзиз» составляет пятьдесят два процента, по завещанию бабушки. Тридцать процентов я собираюсь оставить тебе, Эмили, а двадцать Аманде. Франческе не достанется ничего, так как она не работала на компанию.

– Что ж, спасибо, – сказала Эмили без всяких эмоций. – Только справедливо ли это будет по отношению к Аманде? – Она не собиралась вступать с Александром в спор и вместе с тем желала, чтобы сестра сохранила достойное и полноправное положение в компании. В конце концов теперь им придется руководить ею вдвоем.

– С моей точки зрения, это совершенно справедливо, – немедленно откликнулся Александр. – Бабушка считала, что компанией должен руководить один человек, чтобы не возникло никаких склок, и я считаю, что она была совершенно права. Потому я и поделил акции в такой пропорции. Ты будешь основным акционером и главой «Харт Энтерпрайзиз». Как я сегодня. – Тон Александра был необычно твердым и непреклонным. Брат явно давал понять, что спорить на эту тему не собирается.

Эмили промолчала. Не отрывая глаз от огня в камине, она с болью думала о том, что Александру уже недолго оставаться с ними, в будущем году, в это же время, его уже не будет. Примириться с этим было невозможно. Она снова почувствовала, как не хватает ей сейчас мужа. С ним бы она чувствовала себя спокойнее и увереннее.

Энтони наконец обрел дар речи.

– Сэнди, – сказал он, – когда окончится курс лечения, мне хотелось бы, чтобы ты пожил с нами в Клонлафлине. Как можно дольше.

– Это было бы прекрасно, – откликнулся Александр. – А потом, Эмили, поработаем с тобой несколько недель, чтобы ты полностью вошла в курс дела. Впрочем, я уверен, что ты и без того сможешь вести наш корабль.

Эмили поджала губы, быстро закивала головой и умоляюще посмотрела на Полу.

Та, перехватив ее взгляд, бодро сказала:

– А я могу чем-нибудь быть тебе полезна, Сэнди? Что мне для тебя сделать?

– Да вроде бы ничего, спасибо большое, дорогая. Хотя обожди! Пожалуй, есть кое-что, о чем я хотел бы всех вас попросить. – Умные светло-голубые глава Александра остановились по очереди на каждом из присутствующих, он отодвинулся от камина. – Мне бы не хотелось, чтобы вы говорили кому-нибудь о моей болезни. Пусть семья пока ничего не знает. Право, нелегко было бы все время видеть тоскливые лица и выслушивать слова сочувствия.

– Я понимаю тебя, милый, – сказала с болью Эмили и замолчала. Потом срывающимся голосом докончила: – Я постараюсь ничего не говорить Уинстону, хотя это будет нелегко.

– Да не его я имел в виду! Ему ты, конечно, должна сказать! – воскликнул Александр и посмотрел на Полу и Энтони. – А вы – Шейну и Сэлли. Я говорю только о детях. И еще о наших с тобой сестрах, Эмили. Пусть Аманда и Франческа ничего не знают – по крайней мере, пока.

– А как насчет мамы? – несчастным голосом спросила Эмили. – Ее тоже держать в неведении?

Александр наклонил голову.

– Да, прошу тебя. Пусть мама считает, что все в порядке. Она ведь по любому поводу готова впасть в отчаяние. Если она узнает, мне будет еще тяжелее.

Александр отошел к столику за вином, наполнил бокалы Поле и Эмили и сказал:

– Ну вот, кажется, и все. Вроде ничего не забыл. Да, Эмили, Джон Кроуфорд обо всем знает. Он мой адвокат, так что, естественно, я должен был поставить его в известность. Он поможет тебе с юридическими тонкостями, когда я… гм, когда меня не будет рядом.

Эмили с Полой вышли, оставив мужчин заканчивать аперитив вдвоем. Пристально глядя на кузена, граф сказал:

– Тебе, должно быть, тяжко было нести одному такое бремя. Было бы лучше, если бы ты мне раньше об этом рассказал.

– Может, ты и прав, – согласился Александр. – Но, честно говоря, мне надо было свыкнуться с болезнью. Я ведь говорил, что прошел несколько стадий – неверие, ярость, отчаяние, смирение. А затем снова ярость и снова отчаяние – и еще чувство полнейшей беспомощности. Долгое время я был как бы на эмоциональных качелях и, естественно, не мог ни с кем поделиться, пока не пришел в себя. К тому же я хотел пройти весь путь до конца, все узнать относительно болезни и ее лечения. В скором времени выяснилось, что мне остаются только терапевтические сеансы да одолженное под них время.

Александр улыбнулся, пожал плечами:

– Теперь, когда эта чехарда позади, и я полностью владею собой, милый Энтони, я смог пригласить вас. Сегодняшнее испытание закончено, и я имею право немного расслабиться и пожить оставшиеся несколько месяцев в свое удовольствие. Поверь мне, я сумею как следует распорядиться этим временем.

– Да… – Только и мог сказать Энтони.

Он отхлебнул виски. Как все грустно складывается, думал он, спрашивая себя, удалось бы ему в подобных обстоятельствах сохранить мужество и достоинство, которые продемонстрировал Сэнди. Уверенности не было. Поистине надо обладать незаурядным характером, чтобы вести себя так перед лицом надвигающейся смерти.

– Слушай, Энтони, – сказал Александр, – оставь этот похоронный вид. И, ради Бога, не надо меня оплакивать. Право, не надо… Мне и так нелегко пришлось сегодня с Эмили. Понимаю, что на вас это слишком неожиданно свалилось… только мне-то еще хуже.

– Конечно. Извини, старина.

– Не за что. Пусть все будет по возможности как раньше. Я хочу забыть о болезни и изо всех сил приналечь на дела. Иначе – чистый ад.

– Так ты приедешь к нам в Клонлафлин?

– Да, недели через две.

– Прекрасно. Сэлли и я будем очень рады. А на сколько?

– Дней на десять-четырнадцать. – Александр допил бокал и поставил его на дальний конец стола. – Я заказал на девять часов столик в клубе. Может, пойдем пропустим там еще по рюмочке перед ужином?..

Из библиотеки, расположенной рядом с гостиной, донесся телефонный звонок. Извинившись, Александр вышел. Мгновение спустя он вновь появился в гостиной.

– Это тебя, Энтони… Сэлли звонит из Ирландии.

– Да-да, я ждал ее звонка. Спасибо.

– Ничего не говори ей сейчас, ладно? Я имею в виду по телефону, – попросил Александр.

– Ну что ты, я и не собирался, – откликнулся Энтони, проходя через тяжелые резные двери в библиотеку.

Оставшись один, Александр сел на диван и закрыл глаза. Последние два часа оказались слишком тяжелыми, он был как выжатый лимон. Хоть родственники изо всех сил и старались не выказывать своих чувств, держались молодцом, он видел, каково им. Впрочем, ничего другого он не ожидал. Потому и боялся говорить им, оттягивал признание как только мог. Лишь свыкнувшись с новой ситуацией и как бы отстранившись от нее, можно было поведать о ней другим.

Он и впрямь теперь спокойно ожидал смерти, примирился с судьбой. И мог помочь близким людям сделать то же самое. Тяжелее всего будет, конечно, Эмили. В детстве они были как две горошины в одном стручке. В каком-то смысле они были предоставлены самим себе. Мать в те годы была весьма ветреной, часто меняла мужчин и выходила замуж за сомнительных типов. А их добрый, но слабовольный отец, которого ко всему прочему хватил инфаркт, казалось, вообще забыл об их существовании. Александр подавил вздох. Каким кошмаром обернулась для отца жизнь. Да и для матери тоже. А может, жизнь вообще кошмар?

Александр прогнал эти мысли. Не стоило сегодня впадать в меланхолию, которой он отдал так много времени в последние месяцы. Бабушке бы это не понравилось. Вспомнив Эмму Харт, Александр улыбнулся. Вот кто сохранил неукротимость до самого конца. Жизнь ее была постоянным триумфом. Вот и теоретизируй после этого. Хотя наверняка есть люди, которые с рождения обречены на страдания…

Открыв глаза, Александр огляделся. При струящемся свете ламп и мерцании камина гостиная выглядела просто чудесно. Мэгги обставила ее вскоре после их женитьбы, и Сэнди в любое время года видел в ней воплощение английской весны – стены и потолок были выкрашены в бледно-желтые, розовые, зеленые цвета. И когда комнату надо было подновить, единственное, что требовалось, это следовать прежнему стилю. Так Александр и поступал после смерти Мэгги.

– Эй, Сэнди, что с тобой? – прервал его размышления Энтони, участливо склонившийся над ним.

Александр выпрямился.

– Да нет, все в порядке. Я просто забылся немного… последние несколько часов были, знаешь ли, довольно утомительными.

– Еще бы. Ладно, пошли в клуб.

Через десять минут Александр и Энтони вышли из дому и направились на Чарльз-стрит, где располагался клуб «Марк».

Вечер был прохладный и ветреный, и Александр закутался в пальто и сунул руки в карманы.

– Да, как там Сэлли? – спросил он, стараясь не отставать от Энтони.

– Все в порядке. Шлет тебе привет. Я сказал, что скоро ты у нас будешь, и это все.

– Хорошо.

Несколько минут они шли молча.

– Одно только странно, – пробормотал себе под нос Энтони.

– О чем ты? – Александр с любопытством посмотрел на него.

– Сэлли сказала, что Бриджит не дает ей покоя, все спрашивает, когда я вернусь домой. Ей не терпится поговорить со мной. А сегодня она и вовсе весь день взвинченная.

– Действительно странно. Хотя ваша экономка всегда казалась мне дамой эксцентричной.

– Правда? Гм… Может быть. Она немного сентиментальна, как большинство ирландцев. Ладно, забудем. Наверное, ерунда какая-нибудь, – оборвал разговор Энтони. Они как раз подходили к клубу.

Но он заблуждался. К нему с железной неотвратимостью подступали события десятилетней давности.

Глава 29

Наутро после возвращения Энтони в Клонлафлин полил дождь. Легкий туман мягко обволакивал оголенные стволы деревьев. На фоне свинцово-черного неба четко выделялись высокие дымовые трубы.

Переходя дорожку, рассекающую широкий газон, Энтони думал, как славно выглядит его дом даже в этот мрачный зимний день. Гармония симметричных линий, удлиненные окна, четыре пилястра у фронтона ласкали глаз. Построенный в стиле короля Георга внушительный особняк стоял на небольшом возвышении посреди чудесного парка. Из его многочисленных окон открывался прекрасный вид. Их было триста шестьдесят пять, по одному на каждый день года – странная причуда предка, который построил особняк в XVIII веке. Но втайне Энтони восхищался этой причудой. Стольких окон он не встречал нигде. Они придавали дому особое изящество. Благодаря им в доме круглый год было светло и просторно, а летом он и вовсе был залит солнечным светом.

Энтони был без ума от Клонлафлина. Это его родовое гнездо, самое любимое место на земле. Здесь он родился сорок лет назад и здесь в свой срок умрет. И тогда его сменит сын, Джереми, продолжая непрерывающуюся уже много столетий линию Стэндишей.

Мысли Энтони вернулись к Александру, и на него, как вчера вечером, когда он все рассказал Сэлли, снова накатила тоска.

Она встречала его в аэропорте, но по пути домой он промолчал. И даже дома сказал не сразу – только когда они остались вдвоем в спальне.

Услышав страшную новость, Сэлли расплакалась, и Энтони, как мог, утешал ее. Потом, чтобы хоть как-то приободриться, они начали строить планы в связи с приездом Александра. И все равно заснула Сэлли со слезами на глазах. Вместе со своим братом Уинстоном она росла в Йоркшире, рядом с Сэнди и Эмили. Так что дружба их началась в детстве. Сэнди был крестным отцом их сына Жиля, которому недавно исполнилось девять.

Энтони свернул налево, за угол, и вошел в дом через заднюю дверь. В маленькой передней он снял промокшие насквозь пальто и твидовую кепку, стащил зеленые сапоги по колено, сунул ноги в мягкие туфли и быстрым шагом направился по коридору в библиотеку.

В доме царила непривычная тишина.

Было только семь часов – Сэлли еще не спала, как младшие дети в детской. Усевшись за стол у окна, Энтони принялся разбирать почту, которая накопилась за время его недельной поездки в Лондон.

Энтони не слышал, как в комнату вошла экономка.

– Доброе утро, ваша светлость, – приветствовала его Бриджит О'Доннел. – Я не думала, что вы так рано встанете. Вчера-то приехали уже под ночь. Извините, что не затопила здесь камин.

– А, Бриджит, доброе утро. Ничего страшного. Мне не холодно.

– Чайник уже кипит. Сейчас подброшу дров в камин и принесу чай с тостами.

– Спасибо, – рассеяно откликнулся Энтони, не отрываясь от бумаг. Он хотел спросить Бриджит, чем она собиралась поговорить с ним, но раздумал. Лучше сначала подкрепиться. Бриджит бывала иногда на редкость словоохотливой, так что для разговора с ней требовалось терпение. А он с утра был не в настроении.

Энтони слышал, как Бриджит зажигает спички, шелестит бумагой. Вскоре поленья затрещали, и дым со свистом устремился в трубу. Гулко заухали мехи, скрипнула железная заслонка. Покончив с камином, Бриджит отправилась на кухню.

Энтони потянулся к письму. Судя по почерку, оно было от Джереми, только что вернувшегося в школу-интернат после рождественских каникул. Интересно, что так быстро понадобилось его старшему сыну и наследнику? Наверняка деньги. Десятилетним школьникам вечно не хватает денег. Энтони улыбнулся. Джереми напоминал ему себя в этом возрасте. Но иногда парнишка беспокоил его. Физически Джереми был слабоват, у него не было цветущего здоровья, которым отличались Жиль и Индиа, так что Энтони – как и Сэлли – все время приходилось подавлять соблазн побаловать его.

Энтони проглядел письмо. Как обычно, это был поспешный и далеко не полный отчет о том, как прошли несколько дней после возвращения в школу. Внизу, в приписке, были подчеркнуты слова: «Пришли мне, пожалуйста, поскорее денег, папа. Пожалуйста».

Бриджит появилась с подносом раньше, чем он ожидал. Пришлось отложить письмо.

– Где накрыть вам, ваша светлость?

– Да прямо здесь, на столе, – ответил Энтони, отодвигая в сторону просмотренные бумаги.

Бриджит поставила поднос, а потом, обогнув большой стол, остановилась прямо напротив хозяина.

Энтони налил себе чая в большую чашку, добавил немного молока и посмотрел на экономку.

– Ну, в чем дело, Бриджит?

– Мне надо поговорить с вами, милорд. Это очень важно.

– Как, прямо сейчас?

– Да, сэр, лучше бы сейчас. Мне бы хотелось покончить с этим как можно быстрее.

– Хорошо. – Энтони подавил вздох.

Он намазал хлеб маслом, положил поверх него свой любимый апельсиновый джем, отхлебнул чая. Экономка молчала, тогда Энтони сказал: – Ну, Бриджит, давайте, что там у вас. И не нависайте надо мной, вы же знаете, я этого терпеть не могу. Сядьте, пожалуйста.

Она опустилась на стул, нервно сплела руки на коленях и уставилась на него своими темно-голубыми глазами. Граф, терпеливо ожидая, когда она наконец откроет рот, жевал тост. Брови его были вопросительно подняты.

– Не знаю, как и начать, – медленно проговорила Бриджит.

Не донеся чашку до рта, Энтони поставил ее обратно на поднос и обеспокоенно посмотрел на экономку.

Уже второй раз за последние несколько дней с ним начинали разговор этими словами. Сначала Сэнди, теперь Бриджит. В них слышался похоронный звон.

– Да ну же, возьмите себя в руки, Бриджит. В конце концов, мы с детства знакомы.

Экономка кивнула.

– Знаете, ваша светлость… мне надо сказать вам… словом, речь идет о леди Дунвейл.

– Ах, вот как. – Энтони не мог скрыть удивления, глаза его сузились.

– Нет-нет, не об этой леди Дунвейл. О первой.

– Вы хотите сказать, о моей матушке?

– Нет, не вдовствующей графине. О вашей первой жене, леди Минерве, сэр.

Заинтригованный Энтони откинулся на спинку кресла и испытующе посмотрел на Бриджит.

– И что же вы хотите поведать мне о покойной леди Дунвейл? – спросил наконец он.

– Я… видите ли… мне надо рассказать вам о ее смерти.

Энтони на мгновение потерял дар речи. Чувствуя, что услышит сейчас что-то страшное, он весь подобрался и проговорил:

– Что, неужели вам срочно понадобилось говорить об этом через десять лет после ее кончины?

– Да! – отрезала Бриджит.

– Но почему? – не удержавшись, спросил Энтони, хотя в глубине души предпочел бы не задавать вопросов.

– Потому что я не могу больше нести на себе это бремя, – ответила Бриджит. – Мне надо рассказать вам, как все было на самом деле, и избавиться от этого кошмара, который до сих пор, через столько лет, все еще преследует меня.

В горле у Энтони пересохло.

– Это не было самоубийство, как заявили после следствия.

Энтони нахмурился. Он не мог взять в толк, о чем речь.

– Вы что, хотите сказать, что леди Дунвейл упала в озеро, что это был несчастный случай, как я на самом деле всегда и считал? Что она вовсе не покушалась на свою жизнь?

– Нет-нет, я совсем не о том. – Бриджит умолкла, поджала губы, потом невнятно пробормотала:

– Ее бросили в озеро.

– Кто это? – голос Энтони был едва слышен.

– Майкл Лемонт. В ту ужасную ночь они, я имею в виду Майкла и леди Дунвейл, поссорились, и он ударил ее. Она упала на каминную решетку. Это было у него в гостиной. Если помните, на виске у леди Дунвейл обнаружили глубокий шрам. Об этом упоминал следователь, патологоанатом и доктор Бреннан. Так или иначе, Лемонту не удалось привести ее в сознание. Она лежала совершенно неподвижно, и он решил, что она умерла. Тогда он сказал, что у нее случился сердечный приступ или что-то в этом роде. Весь тот день, с самого утра, она пила да еще принимала транквилизаторы, без которых вообще не обходилась… Словом, одно на другое, отсюда и конец. Так утверждал Лемонт. Чтобы все было шито-крыто, он бросил тело в озеро, а на следующее утро, проезжая мимо, якобы обнаружил его в воде. Потом он пошел в дом, чтобы рассказать вам о несчастном случае, вызвал полицию, и никто не заподозрил, что он имеет к этому делу отношение. А вот вас они заподозрили. По крайней мере, сержант Макнамара.

Энтони словно обухом по голове ударили. События десятилетней давности встали перед ним в мельчайших деталях. Он сжал руки, стараясь унять дрожь, и несколько раз глубоко вздохнул.

– А вам как это стало известно, Бриджит? – спросил он наконец.

– В тот день я видела ее светлость, когда она приехала из Уотерфорда. Вы ведь знаете, она часто наведывалась в поместье, хоть вы и не велели ей приезжать, тем более что процесс уже начался. Но леди Мин тянуло сюда, она так любила эти места. Часто она приезжала, чтобы повидаться со мной. И с ним тоже. В тот день мы вместе пили чай. Около пяти она поднялась, сказав, что идет на озеро, она ведь его всегда так любила. Помните, как мы втроем, еще в детстве, устраивали там пикники? Вы тоже видели ее маленькую красную машину на берегу. Ваш «лендровер» тогда застрял, вы возвращались домой пешком дальней дорогой, чтобы не встречаться с ней. А ее светлость тоже отправилась прогуляться… к дому Майкла Лемонта. Она говорила мне, что собирается поужинать с ним, но на ночь не останется. Видите ли, ваша светлость, у них… – Бриджит глубоко вздохнула и выпалила: – У них был роман. Леди Мин сказала мне, что отправится назад в половине одиннадцатого и зайдет ко мне на кухню попрощаться. Она никогда не уезжала, не попрощавшись. Когда она не появилась в половине двенадцатого, я забеспокоилась и отправилась к Лемонту домой, надеясь найти ее там.

Бриджит помолчала. Лицо ее сморщилось, она едва владела собой. Ей вспомнилось детство, когда их троица: она сама, леди Минерва Гленденнинг, дочь графа Ротмериона, и юный лорд Энтони Стэндиш, ныне граф Дунвейл, – была неразлучной. Давно это было. И все равно она помнила те времена, словно это было вчера. То была лучшая пора ее жизни.

Энтони заметил, как исказились ее черты, и собрался уже утешить ее, но вдруг передумал и резко сказал:

– Ну-ну, продолжайте, Бриджит. Я должен знать все.

Она кивнула и с трудом заговорила вновь:

– Когда я подошла к дому Лемонта, то увидела, что дверь заперта, а шторы опущены. Но голоса можно было расслышать. Они орали друг на друга что есть мочи, ругались нехорошими словами, а ее светлость… как бы вам сказать… похоже, она была сильно пьяна. Совершенно не владела собой. А потом вдруг все затихло. Я испугалась. Заколотила в дверь, закричала, что это я. И Майкл в конце концов открыл. А что ему еще оставалось делать? Ведь он знал, как близки мы с леди Мин. Увидев ее на полу, я до смерти перепугалась. Чего я только ни делала, чтобы привести ее в сознание. Но она была мертва. Тогда Лемонт и придумал бросить тело в озеро, чтобы все выглядело так, будто она утопилась. Он не хотел, чтобы вы знали, что все эти годы у них с леди Мин был роман. Боялся, что вы вышвырнете его на улицу, если узнаете. А он не мог позволить себе потерять работу. И хотя он не виноват в смерти леди Мин, могут подумать, что это он убил ее. Так он мне сказал, ваша светлость. И он все повторял и повторял это, и еще говорил, что обстоятельства ее смерти могут стать роковым свидетельством против него.

Энтони был вне себя от злости.

– Так почему же вы, ради всего святого, не пришли за мной в дом?! – яростно воскликнул он. Лицо его налилось кровью. – Почему вы приняли сторону Лемонта?

Бриджит поджала губы и ничего не ответила.

Увидев ее насупленные брови и отяжелевшую челюсть, Энтони понял, что настаивать бессмысленно. Еще в детстве Бриджит была своенравна и независима и с годами совсем не переменилась. Если столько лет после смерти Мин она предпочитала молчать, то и сейчас из нее вряд ли что вытянешь. Энтони пристально глядел на нее, стараясь утихомирить ярость и не поддаться искушению как следует встряхнуть ее. И тут его внезапно озарила догадка, настолько чудовищная, что он себе не поверил.

– А почему вы решили, что леди Мин была мертва? – спросил он тем не менее размеренно и спокойно, наклонившись вперед и вперив в Бриджит ледяной взгляд. – Может, она была только без сознания. И в этом случае Майкл Лемонт просто убил ее, бросив в озеро.

– Нет-нет, она была мертва, я совершенно в этом уверена! – истерично вскричала Бриджит. Глаза ее расширились от страха. – Я видела, она была мертва!

– Вы разве не помните, что было сказано в заключении патологоанатома? Доктор Кенмар написал, что вскрытие показало наличие в крови большого процента алкоголя и барбитуратов, а также значительного количества воды в легких. Это заставило его заключить, что леди Мин утонула. А наличие воды в легких показывает, что, когда ее бросили в озеро, она была еще жива. Насколько я понимаю, мертвым вода в легкие проникнуть не может.

Когда смысл услышанного дошел до Бриджит, она побледнела как полотно. Минерва была ей вроде младшей сестры, она по-матерински ухаживала за ней с детства.

– Нет! – закричала Бриджит. – Она не дышала! Она была мертва! Я бы никогда не сделала ей ничего дурного! Я любила ее! Любила. Вы сами это знаете. Наверное, вода как-нибудь потом попала к ней в легкие.

«А разве это возможно?» – подумал про себя Энтони и решил, что все зависит от того, как скоро после смерти Мин оказалась в воде. Он устало потер лоб, посмотрел на экономку и подчеркнуто ровным голосом спросил:

– А что, тело, когда Лемонт нес его к озеру, было еще теплым?

Бриджит молча кивнула. Она потеряла дар речи, потрясенная подозрениями Энтони, будто леди бросили в озеро живой.

– Одеревенение членов наступает через два-четыре часа после смерти. Так что, не исключено, что вода могла попасть в легкие вскоре после того, как она погибла. Скажем, через полчаса. Но не больше – в этом я совершенно уверен. Хотя только патологоанатом мог бы сказать это наверняка, – негромко, словно лишь для себя одного, проговорил Энтони.

Бриджит не отрываясь смотрела на него. Руки ее по-прежнему были сцеплены на коленях.

Наступило продолжительное молчание. Атмосфера была настолько напряженной, что, казалось, воздух вибрировал.

Наконец граф заговорил.

– Чего это вы вдруг, когда прошло столько лет, решили рассказать мне обо всем? Отвечайте, Бриджит О'Доннел.

– Но я ведь уже говорила. Меня совесть заела, я не могла нести эту тяжесть в одиночку. Я знаю, как все было на самом деле, а вы нет. И потом вот еще что. Я видела, как вас мучила все время мысль, что… она совершила самоубийство из-за помрачения рассудка, наступившего из-за того, что вы оставили ее и затеяли развод. И еще, мне кажется, вы думали, что ваши отношения с Сэлли Харт не могли не подтолкнуть ее к роковому шагу.

Энтони вздрогнул. В том, что говорила Бриджит, был свой резон.

Экономка пристально смотрела на Энтони.

– Так что я и вашу душу хотела облегчить, ваша светлость.

«Черта с два хотела», – подумал Энтони. В этом он ей ни на грош не верил. В голове у него мелькнула догадка, что у Бриджит самой был роман с Майклом Лемонтом. Лемонт вот-вот должен был навсегда оставить их дом. Он уезжал в Америку, где его наняла некая миссис Альма Берринджер, молодая вдова, которая много лет снимала имение Ротмерион, а недавно вернулась к себе в Виргинию. Лемонт и миссис Берринджер поддерживали дружеские отношения, но, насколько далеко они зашли, Энтони понял только месяц назад, когда Лемонт предупредил его, что увольняется и уезжает в Америку.

Энтони поднялся, подошел к огромному камину, взял тяжелую кочергу и помешал дрова. Лоб его перерезала морщина. Энтони был уверен, что прав. Он медленно повернулся и взглянул в глаза Бриджит. Сейчас ее вряд ли можно было назвать привлекательной, но в молодости так оно и было. Особенно хороши были ее ярко-рыжие волосы, васильковые глаза и матово-белая кожа. А если к этому добавить длинные ноги и гибкую фигуру, то понятно, почему мужчины всегда обращали на нее внимание. Только, увы, с годами многое переменилось. Рыжие волосы потускнели, и в них появилась седина. Фигура стала грузноватой. И только голубые глаза оставались прежними – такими же живыми и юными. И взгляд проницательный, подумал Энтони. Да, Бриджит О'Доннел с самого детства была предусмотрительной и хитрой. А как она вертела беднягой Мин. Странно, что он раньше не отдавал себе в этом отчета.

– Знаете, Бриджит, – сдержанно, почти ледяным тоном заметил Энтони, – существует старая присказка: «Женщина, которую обидели, сущий дьявол».

– Прошу прощения, сэр, но я не вполне понимаю вас.

– Вы влюблены в него. Вы влюбились в него в тот самый день, когда он появился здесь в должности управляющего имением. Поэтому вы ему помогали, всячески выгораживали после смерти моей жены. И поэтому вы вступили с ним в связь, когда она умерла. А теперь, когда он, польстившись на другую женщину, уезжает, вы решили отомстить. Нож в спину Майклу Лемонту – сладкая месть, не правда ли. Вот и все объяснение.

Бриджит посмотрела на Энтони.

– Нет, – решительно ответила она. – Это не так. Я просто решила облегчить вашу душу. Я не хотела, чтобы вы винили себя в ее смерти.

– Но я и так не виню себя, – холодно и совершенно искренне возразил Энтони, – и никогда не винил. А вы указываете на Лемонта только потому, что он нашел себе кое-кого помоложе и посимпатичнее, чем вы. Да, Бриджит, чего уж там, надо признать, что любовник, увы, бросил вас.

При этих словах экономка густо покраснела и опустила глаза.

Энтони понял, что попал в точку. Помолчав немного, Бриджит тихо спросила:

– А как же Лемонт? Вы что, собираетесь отпустить его?

Энтони хмуро посмотрел на нее, прошелся по комнате и вернулся к столу. Перегнувшись через него, он снова пронзил Бриджит взглядом. Та отвела глаза.

– Разумеется, я поговорю с Лемонтом. Факты, которые вы сообщили, нельзя игнорировать, это очевидно. Поэтому-то и вы себя так повели. – Последовала небольшая пауза, после которой Энтони продолжил: – По-видимому, я обращусь в полицию и потребую провести новое расследование обстоятельств гибели моей жены. Кстати, Бриджит, не знаю, приходило ли вам в голову, что вы стали соучастницей сокрытия улик ее внезапной и загадочной кончины? А если подтвердится, что Лемонт бросил Минерву в озеро живой, то вы окажетесь и соучастницей преступления.

Как только Бриджит ушла, Энтони позвонил в Корк. Разговор длился минут десять, при этом Энтони в основном слушал. Лицо его становилось все бледнее и угрюмее.

Взглянув на каминные часы, он поднялся со стула, вышел из библиотеки и направился в переднюю. Надев сапоги, накинув плащ и прихватив с собой кепку, Энтони вышел во двор.

Он поднял голову. Дождь прекратился, но небо все еще было затянуто облаками, а по земле стелился туман. Быстрыми шагами Энтони двинулся к дому, где жил Майкл Лемонт. Он стоял на берегу озера, прижавшегося к подлеску, за которым начиналось широкое поле. Добравшись до места, Энтони без стука распахнул дверь и, пройдя через холл в гостиную, вошел в кабинет.

Лемонт, темноволосый, плотный мужчина приятной наружности, сидел за столом и вписывал что-то в гроссбух. Бесцеремонное вторжение заставило его поднять голову. От порыва ветра бумаги со стола полетели на пол.

– Доброе утро, лорд Дунвейл, – приветливо сказал Лемонт, и его обветренное лицо осветила широкая улыбка. Однако, столкнувшись со злым, ожесточенным взглядом, он сразу же притушил ее. – Что-нибудь произошло? – спросил Лемонт, вставая.

Энтони промолчал. Он захлопнул за собой тяжелую дубовую дверь и прислонился к ней, не отводя ледяного взгляда от управляющего. Лемонт работал у него двадцать лет, но только теперь Энтони задался вопросом: что же, черт возьми, это за человек? Раньше он полагал, что знает его вдоль и поперек. И вот теперь выяснилось, как глубоко он заблуждался. Энтони всегда считал Лемонта надежным работником и добрым другом. Теперь он вызывал у него отвращение.

– Бриджит рассказала мне сегодня любопытную историю, – наконец произнес он. – Речь идет о смерти леди Дунвейл.

Захваченный врасплох, Лемонт метнул на Энтони быстрый взгляд, открыл рот и, не сказав ни слова, быстро отошел от стола в дальний конец комнаты к камину, подальше от Энтони. Закурив сигарету, он посмотрел на графа. Вид у него был растерянный, карие глаза глядели настороженно.

– К чему, собственно, вы клоните? – спросил он.

– Бриджит мне все рассказала, все до последней мелочи, о том, что произошло здесь в тот трагический вечер. – Энтони шагнул поближе к управляющему, по-прежнему не отводя от него тяжелого немигающего взгляда. Лемонт содрогнулся. Заморгав, он посмотрел в сторону и глубоко затянулся сигаретой.

– Почему, собственно, вы решили, что Мин, потеряв сознание, умерла? – резко спросил Энтони. – Вы ведь не врач.

Лемонт густо покраснел.

– Она была мертва! – закричал он. – Уверяю вас, она была мертва!

Он закашлялся, да так сильно, что прошло несколько минут, прежде чем смог говорить. Отдышавшись, Лемонт продолжал:

– Может, я и не врач, но отличить того, кто дышит, от того, кто не дышит, могу. – Он снова нервно затянулся. Голос его дрожал. – Я старался привести ее в чувство, даже искусственное дыхание делал, но напрасно. Я любил Мин. И, заметьте, сильнее, чем вы.

Энтони сделал еще шаг в сторону Лемонта. Руки его, прижатые к бокам, были напряжены, ладони сжались в кулаки так, что костяшки пальцев побелели. Ему безумно хотелось размазать по стене, превратить в кашу красную, испитую физиономию Лемонта. Но усилием воли он подавил это искушение, сохранив на лице каменное выражение.

– Вы даже не понимаете смысл слова „любовь», Лемонт. Да и кто вы такой – дешевый ловелас, шут гороховый. Приличным женщинам от вас надо бы держаться подальше.

– Это вы, вы мне толкуете о ловеласах! На себя лучше посмотрите! – завизжал Лемонт, – Кто, как не вы, своими бесконечными романами толкнул ко мне Минерву?

Энтони едва сдерживался.

– Почему вы не позвали меня, когда жена потеряла сознание? – медленно проговорил он. – Или хотя бы не вызвали доктора? Почему вы все взяли на себя? Это же чистое безумие или по меньшей мере непростительная беспечность.

Майкл Лемонт был не самой светлой головой на свете, но природного здравого смысла ему хватало, так что он сразу понял, что Бриджит О'Доннел поработала хорошо. «Лгать, – решил он, – нет смысла, лучше говорить правду».

– Я испугался, – пробормотал он. – Испугался, что, узнав о наших отношениях, вы меня выгоните. А я не мог потерять работу. Я подумал также, что вы обвините меня в ее смерти. Косвенные доказательства погубили многих невинных людей. Так что у меня просто не было выбора, я должен был придумать себе какое-нибудь прикрытие, – закончил он уныло.

Что за мерзкий тип, подумал Энтони, не сводя с Лемонта брезгливого взгляда.

– Не могу понять, как это вы все эти годы глядели мне в глаза, зная, что совершили такую гнусность, зная, что лжете всем и каждому, лишь бы спасти свою шкуру? Я презираю вас, Майкл Лемонт. Вы просто ничтожество.

Лемонт промолчал. Он ругал себя на чем свет стоит, что раньше не убрался из Клонлафлина. Он оставался здесь только из-за Бриджит О'Доннел. Она держала его железной хваткой. По-настоящему он никогда ей не доверял. И, как выяснилось, правильно делал. Когда они, по взаимному согласию, оборвали свою давнюю связь, он решил, что наконец освободился от нее. С ее стороны не было никакого недовольства, или, по крайней мере, так ему казалось. Как же он ошибся! Стоило ему увлечься другой, и она зашипела по-змеиному, выпустила жало, стараясь укусить побольнее. И это ей удалось.

– У меня руки чешутся вздуть тебя, чтобы вовек не забыл, – говорил между тем Энтони. – Но я и пальцем до тебя не дотронусь. Пусть тобой займется закон.

Поглощенный своими мыслями, Лемонт, казалось не расслышал его.

– Что? Что вы сказали? – Он посмотрел на Энтони.

– То, что я собираюсь провести новое дознание по делу о смерти моей жены. Я считаю, что ты убил леди Дунвейл. И уж постараюсь, чтобы ты заплатил за это сполна, – с холодным спокойствием сказал Энтони.

– Вы, видно, совсем спятили, Дунвейл! – закричал Лемонт. Глаза его бегали от страха. – Вы думаете, что говорите? Мин годами травила себя разной мерзостью. Она умерла через несколько минут, как потеряла сознание!

– Вот тут ты ошибаешься, – хладнокровно парировал Энтони. – Она была без сознания, что действительно в немалой степени объясняется продолжительным потреблением алкоголя и барбитуратов. Но когда ты бросил ее в озеро, она была еще жива и…

– Я не верю вам! Вы лжете! Придумываете все!

– Ничуть! – яростно крикнул Энтони. – Когда утром Бриджит впервые рассказала мне эту историю, у меня еще оставались кое-какие сомнения. И я позвонил в Корк, в больницу, доктору Стивену Кенмару. Это патологоанатом, который делал вскрытие. В легких было полно воды, и он заявил на следствии, что Мин утонула.

Энтони помолчал и медленно, подчеркивая каждое слово, чтобы придать дополнительный вес сказанному, закончил:

– Доктор Кенмар подтвердил то, что я и так подозревал: вода не может попасть в легкие покойника. Выходит, Мин была еще жива, когда ты бросил ее в озеро. Ты утопил ее.

Лемонт почувствовал, что от страха у него стынет кровь. Обвинения Энтони падали, как удар молота, выдержать их было невозможно. Его покачивало, и, чтобы удержать равновесие, он оперся о стенку камина. Мысль о том, что он и впрямь утопил Мин, сводила его с ума. Все эти годы он мучился той ложью, в которой жил, которой сам окружил себя. Покоя ему не было, совесть его была нечиста, и он каждую минуту ощущал это.

– Нет-нет, Дунвейл! – в ужасе вскричал Лемонт. – У нее не было пульса, потому что остановилось сердце. – Тут он запнулся, и слезы потоком хлынули у него из глаз. – Я бы ни за что не причинил ей вреда, – прорыдал он. – Я любил ее. Поговорите с Бриджит еще раз. Пожалуйста. Она подтвердит, что я говорю правду. Мин была мертва, и Бриджит О'Доннел знает это.

– Она была жива, Лемонт!

– Нет! Нет! – Обезумевший Лемонт бросился на Дунвейла. Лицо его стало багрово-красным, руки колотили по воздуху. Вдруг висок его пронзила сильнейшая боль, она распространилась вниз по лицу, но он не обратил на нее внимания и выбросил сжатую в кулак руку в сторону Энтони. Но тут повторный приступ боли ослепил его. Кровь хлынула в голову, все вокруг почернело. Он плашмя грохнулся на пол и застыл без движения.

Словно пригвожденный к месту, не в силах двинуться, Энтони изумленно смотрел на Лемонта. В момент, когда тот на него бросился, он заметил, как странно и чудовищно исказилось его лицо, и сразу понял, что его хватил апоплексический удар.

Взяв себя в руки, Энтони наклонился и пощупал у Лемонта пульс. Он был слабым, прерывающимся, но был.

Поспешив к телефону, Энтони набрал номер местной больницы.

– Это Дунвейл, – сказал он взявшей трубку дежурной сестре. – Немедленно пошлите «скорую» к дому управляющего. Мне кажется, у Майкла Лемонта кровоизлияние в мозг. Но он еще жив. Если поторопитесь, может, удастся спасти его.

«Чтобы не ушел от правосудия», – подумал Энтони, вешая трубку.

Глава 30

– Нет, я просто обязана сделать это! – воскликнула Пола, крепко вцепившись в руку Майкла Каллински. – Было бы преступлением упустить такую сделку.

– Пожалуй. – Майкл искоса посмотрел на нее. – Но шестьсот пятьдесят миллионов долларов – это же куча денег…

– Конечно, да. Но не в данном случае, если иметь в виду, о чем речь. Целая сеть универсальных магазинов с отличной репутацией, престижем, бесценной недвижимостью и, наконец, превосходным сальдо. Лучше мне ничего не найти, Майкл. Спасибо, что подсказал… – Она наклонилась к нему и возбужденно добавила: – И о лучшем расположении нельзя мечтать. Вестчестер, Филадельфия и Бостон охватывают Восточное побережье. Чикаго и Детройт – Средний Запад. Лос-Анджелес и Сан-Франциско – Запад. Да это не сделка, а конфетка.

– Если, конечно, она состоится.

Пола настороженно взглянула на Майкла.

– А что может ей повредить? – спросила она мгновенно изменившимся тоном, в котором теперь звучала тревога.

– Ну, с такой возможностью всегда надо считаться, Правда, в данном случае беспокоиться, по-моему, особенно не о чем. Насколько я знаю, конкурентов у тебя пока нет. Харви, когда я виделся с ним в Нью-Йорке, говорил, что председатель правления готов начать переговоры в любой момент, как только ты будешь готова. А голос Миларда Ларсона в данном случае – решающий, потому что он основной пайщик и главное лицо в компании. Так что на твоем месте я бы отправился в Нью-Йорк как можно скорее.

– Это верно, только, к сожалению, не получится, по крайней мере, в течение ближайших двух недель. Завтра из школы приезжают Лорн и Тесса. На пасхальные каникулы. И я должна быть с ними.

– Ох, я совсем забыл про Пасху! У меня такая же ситуация. Боюсь, и мне придется отложить поездку.

Пола удивленно подняла брови.

– А ты разве тоже собираешься в Штаты, Майкл?

– Я думал, что мне стоит быть рядом с тобой на случай, если понадоблюсь, – живо откликнулся Майкл. Лицо у него разгорелось. – В конце концов, кто, как не я, познакомил тебя с Харви Роусоном, отыскал клиента и вообще закрутил дело? – Он хитровато подмигнул ей. – К тому же в этом месяце мне все равно надо быть в Нью-Йорке по своим делам, так что я одним ударом убью двух зайцев.

Пола ничего не ответила, и Майкл спросил:

– Ну, как ты смотришь на это?

– Ну что ж, почему бы и нет… – Устыдившись собственных колебаний, она тут же добавила более твердым голосом: – Конечно, конечно, поедем.

– Значит, решено, – сказал Майкл, явно довольный успехом своей маленькой хитрости. Перспектива оказаться с Полой вдвоем в Нью-Йорке вдохновляла его.

– А теперь, – продолжил он нарочито равнодушным тоном, – нам лучше обратиться к папиной выставке. А то последние десять минут он как-то странно на нас посматривает. Не ровен час, обидится.

Пола рассмеялась.

– Ничего удивительного. На что это, в самом деле, похоже: стоим посреди зала и толкуем неизвестно о чем, не обращая ни малейшего внимания на него, на его гостей и, наконец, на все эти сокровища. Пойдем к нему, живо. Ведь он хотел сам провести меня по выставке и рассказать о каждом из шедевров Фаберже, которые ему удалось заполучить. И, должна признаться, я с удовольствием бы послушала. Оказывается, коллекция у него гораздо больше, чем мне раньше казалось.

– Здесь не все принадлежит отцу, – заметил Майкл. – Кое-что одолжила для выставки королевская семья, что-то дал Кеннет Сноумен, один из крупнейших специалистов по Фаберже, и Малкольм Форбс, еще один страстный, вроде отца, коллекционер.

– Знаю. Дядя Ронни говорил мне. Но все равно у него замечательная коллекция.

– Это уж точно. Последние несколько лет она, помимо бизнеса, главная его забота.

Они двинулись по просторному салону Королевской академии искусств в Берлингтон-Хауз, где в этот апрельский вечер состоялся вернисаж выставки произведений Фаберже. Его устраивал сэр Рональд Каллински, а выручка должна была пойти на благотворительные цели. Галерея была заполнена народом.

Перед Полой и Майклом остановился официант.

Майкл взял с серебряного подноса два бокала шампанского, поблагодарил официанта и протянул один Поле.

Заметив, что они направляются к нему, сэр Рональд отделился от небольшой группы людей и поспешил к ним навстречу.

– Эй, молодежь, я знаю, что вы всегда по горло в делах и редко думаете о чем-нибудь другом, но неужели даже на моем приеме нельзя отвлечься? – с явным неудовольствием спросил он. Но, взяв Полу под руку и двинувшись с ней по галерее, он тут же смягчился, глаза его потеплели.

– Ну, а теперь, милая, – сказал сэр Рональд, – позволь мне быть твоим гидом. В последнее время я купил много нового, чего ты еще не видела. Кстати, и ты, Майкл, тоже, – добавил он, оглядываясь на сына.

– Я уже давно жду случая полюбоваться твоими новыми приобретениями, – искренне сказал тот. – Извини, что мы заболтались о делах.

– Ладно, ладно, сынок, – откликнулся сэр Рональд, и они отправились осматривать выставку.

Остановившись у одного из экспонатов, сэр Рональд сказал Поле:

– Это не мое. К сожалению. Эту штуку мне любезно предоставила для выставки Ее Величество королева. Между прочим, одно из моих любимейших произведений Фаберже. На мой взгляд, это самая необычная вещь из всей серии пасхальных яиц. Это яйцо подарил царице Александре Федоровне Николай II на Пасху в девятьсот четырнадцатом году. Как видишь, оно покрыто тонким слоем платины и «цветочной вышивкой», сделанной из драгоценных камней. Это рубины, сапфиры, алмазы и изумруды и по краям – жемчуг. А посреди, видишь, миниатюрные портреты царских детей. Тут художник использовал сепию.

– Потрясающе, – восхищенно промолвила Пола, разглядывая яйцо со всех сторон. – А подставка убирается внутрь, да? Я имею в виду, когда яйцо не выставляется?

– Именно. – Сэр Рональд снова взял Полу под руку, и обход галереи продолжился.

– В том-то, в частности, и состоит гений Фаберже, что разного рода удивительные, волшебные секреты скрыты внутри вещи, – рассказывал сэр Рональд. – Вроде, например, фантастического золотого петушка, который выскакивает из почти прозрачного пасхального яйца, покрытого голубой эмалью. Кстати, когда-то оно принадлежало твоей бабушке. – Сэр Рональд улыбнулся.

– Да-да, – улыбнулась в ответ Пола, – очень красивое, по крайней мере на мой взгляд. И мне так приятно, что когда-то на аукционе вы всех побили, и оно снова оказалось в вашей коллекции. Осталось, так сказать, внутри содружества кланов.

Сэр Рональд усмехнулся.

– Наверное, никогда не забуду тот день на «Сотби». Борьба шла страшная. Нервы щекотала. И, конечно, я был страшно рад, когда выяснилось, что победа за мной. Естественно, я не мог не выставить это яйцо сегодня. Пойдемте, посмотрим на него, а потом перейдем в другой зал. Там тоже шедевры Фаберже, которые он успел сделать для династии Романовых, прежде чем их постиг трагический конец.

– А я и не знал, что Аманда тоже здесь! – удивленно воскликнул Майкл, заметив, что она, остановившись у входа, оглядывается по сторонам, разыскивая их.

– Я забыла сказать тебе, – спохватилась Пола. – Я послала ей билет, и она сказала, что обязательно постарается быть.

– Пойду, приведу ее. – Майкл направился к двери.

Проводив его взглядом, Пола подмигнула сэру Рональду.

Тот пристально взглянул на нее и проговорил с расстановкой:

– Если не ошибаюсь, ты играешь роль свахи, да, Пола?

– А почему бы и нет? – рассмеялась она – Аманда хвостиком за Майклом бегает. Так почему бы ему не пойти ей навстречу?

Сэр Рональд изумился, но только на миг.

– А в самом деле, почему бы нет? – кивнул он. – Аманда очаровательная юная дама. К тому же далеко не глупая. Эмили и Александр по-настоящему поработали с ней. Не сомневаюсь, что она передаст нам «Леди Гамильтон» в лучшем виде. Думаю, ты согласишься со мной. Я уже говорил на днях Эмили, что мои сотрудники очень довольны ею. Мы чрезвычайно сожалеем, что она уходит. Но Эмили объяснила, что она нужна в «Харт Энтерпрайзиз», и я это могу понять. И тем не менее… – Он оборвал фразу, и на лицо его легла тень бесконечной печали.

Пола поняла, что сэр Рональд подумал в этот момент об Александре, сообщившем ему о своей болезни. Ей тоже сделалось очень грустно. Сэнди ушел в отставку в начале марта, и теперь председателем правления и исполнительным директором была Эмили. Аманда сменила ее на посту руководителя «Генре», а Уинстон по-прежнему руководил своей корпорацией «Йоркшир Консолидейтед Ньюспейпер Компании» и ее филиалами, где он был также акционером. Так сложился тесный союз предприятий. «Харт Энтерпрайзиз» по-прежнему процветал, но все равно Пола каждую минуту ощущала отсутствие Александра, хоть и звонила часто в Наттон-Прайори, где он тихо доживал свои дни.

– Привет, дорогая, – сказала она, увидев подошедших Аманду и Майкла. – Прекрасно выглядишь.

– Спасибо, Пола. – Аманда улыбнулась и чмокнула двоюродную сестру в щеку. – Добрый вечер, дядя Ронни. Извините, что опоздала, но на дороге сегодня полно пробок.

– Ничего страшного, дорогая. – Сэр Рональд галантно поцеловал Аманде руку. – Майкл, сделай одолжение, принеси Аманде бокал шампанского, – обратился он к сыну.

– Сию минуту, – ответил тот.

Аманда повернулась к Поле, и у сэра Рональда появилась возможность присмотреться к ней. Высокая, стройная, со светлыми волосами, Аманда была молода и красива и очень походила на свою сестру Эмили. Сегодня вечером на ней был отлично сшитый костюм из алого шелка, в петлице – бриллиантовая брошь бантиком в викторианском стиле, в ушах – жемчужные серьги. Шикарно, но строго, подумал сэр Рональд. У этой юной дамы явно хороший вкус и хорошее воспитание. Он взглянул на нее новыми глазами. Как на будущую невестку. И в этом качестве она ему весьма приглянулась. Аманда могла стать Майклу идеальной женой – умная, развитая, привлекательная, энергичная, с хорошими манерами, словом, настоящая внучка Эммы Харт. Как раз то, что нужно сыну. Брачный союз между представителями двух кланов – Хартов и Каллински – показался ему весьма перспективным. Этот союз следовало выпестовать, чем Пола, как видно, была уже занята. Да, Майкл и Аманда должны пожениться. Попозже надо будет спокойно потолковать с Полой. Вдвоем они выработают план действий. Майкла надо аккуратно подвести к мысли, что о лучшем браке и мечтать нельзя. А то его сын, как только дело доходило до женщин, терял всякую уверенность. И слишком уж засиделся в бобылях после развода.

Глава 31

Сад был по-прежнему ее любимым местом. С самого детства Пола с огромным удовольствием работала в нем: сажала, полола, окучивала, собирала урожай. Труд на свежем воздухе всегда был ей в охотку и неизменно приводил в наилучшее расположение духа.

К тому же она давно обнаружила, что именно в это время ей приходят в голову самые ценные мысли. Сегодняшний день не был исключением. В этот солнечный апрельский полдень, сразу после Пасхи, дул легкий ветерок, и на ослепительно-голубом небе не было ни облачка.

Пола возилась с декоративными каменными горками, которые только недавно устроила, и сосредоточенно думала об американской сети магазинов. Стороны уже обменялись первоначальными предложениями, и на следующей неделе Милард Ларсон ожидал ее в Нью-Йорке, где они должны были сесть за стол переговоров и выработать условия и сроки сделки. Еще задолго до появления Ларсона Пола, раздумывая над расширением своей деятельности в Америке, решила, что купит новую компанию на свои собственные деньги.

Шестьсот пятьдесят миллионов долларов. Эта цифра неотвязно крутилась у нее в голове, пока она раскладывала по сортам альпийские растения. Да, ничего не скажешь, деньги гигантские. Вот уже несколько дней она прикидывала, как лучше собрать их.

Она подавила вздох. Если бы мать в прошлом году согласилась продать акции «Сайтекс», проблема была бы решена. Согласно условиям дедова завещания, они с Филипом получали треть доходов от любой операции – то есть в данном случае их выручка выражалась бы в сотнях миллионов долларов на каждого. Но мать отказалась продавать нефтяные акции. Отказалась тогда, продолжает упорствовать и сейчас. Так что Пола примирилась с тем, что, если подвернется что-нибудь подходящее, деньги придется добывать другим способом.

Она прикидывала различные варианты и в конце концов от всех них отказалась – слишком уж сложными и затейливыми они были. Тогда она вернулась к мысли, возникшей с самого начала: продать десять процентов акций, оставленных ей Эммой. Они принесут от двухсот до трехсот миллионов и в то же время никак не поколеблют ее ключевого положения в компании. С оставшимся сорока одним процентом акций она все равно будет крупнейшим держателем ну и, разумеется, по-прежнему председателем правления и исполнительным директором сети магазинов «Харт». Недостающую сумму она легко займет в банке под будущие доходы, особенно от недвижимости, которая была теперь в большой цене.

После долгих колебаний Пола решилась. Да, именно так она и поступит. И без промедления. Прямо с утра в понедельник свяжется со своим биржевым маклером.

Лицо ее осветилось радостной улыбкой, сменившей озабоченное выражение, державшееся весь день. Теперь ее уже ничто не отвлекало от альпийской рассады, которую предстояло засунуть в расселины между камнями.

– Мама! Мама!

Услышав голос Патрика, Пола вздрогнула. Дети во всю прыть неслись по гравиевой дорожке, полого спускавшейся от длинной террасы, окаймлявшей заднюю часть Пеннистоун-ройял.

На обоих были свитера и джинсы, а поверх – меховые куртки. Глядя на детей, Пола порадовалась, какими бодрыми и здоровыми они сегодня выглядят. Особенно Патрик. Отсутствующее выражение, столь часто появлявшееся у него в глазах, исчезло, причем уже довольно давно. Разумеется, она была счастлива. Может, ее сын, пусть и медленно, но выздоравливает? Она так любила свое нежное, прекрасное – и больное дитя.

– Патрик! Осторожнее! Упадешь! – крикнула она. – И ты тоже, Линнет. Что за спешка? Я же никуда не денусь. – Пола поднялась, поставила ведро с садовым инвентарем и начала медленно спускаться с каменной насыпи.

Патрик на бегу уткнулся ей в грудь, жадно глотая воздух.

Она откинула у него с висков темные пряди волос и с волнением сказала:

– Ну-ну, милый, разве так можно? Ты бежал так быстро, что я…

– Я немного запыхался, мама, – перебил Патрик, серьезно глядя ей в глаза. – Линнет тоже запыхалась.

– Вовсе нет, – решительно запротестовала Линнет. Не обращая на нее внимания, Патрик продолжал:

– Лошадку, мама. Патрик хочет лошадку.

Пола с удивлением перевела глаза на шестилетнюю дочку, как делала нередко, когда Патрик начинал говорить загадками.

– Это он про лошадку на чердаке, – пояснила Линнет. – Она ему зачем-то нужна, а я сказала, что брать нельзя, не спросив папу. А папа велел спросить у тебя.

– Лошадка на чердаке? Никак не пойму, о чем ты, дорогая?

– Лошадка на кусели… знаешь, которая бегает по кругу… бегает и бегает. Под музыку.

– Ка-ру-сель. Лошадка на карусели. Теперь ясно. – Пола улыбнулась. – Но что-то я не припомню, чтобы на чердаке… Впрочем, если вы видели…

– Она в сундуке, – затараторила Линнет. – Мы только сейчас видели ее. Папа разрешил нам после прогулки поиграть на чердаке.

– Ах, вот как. – Пола стянула садовые перчатки, бросила их в ведро поверх инструментов и, взяв детей за руки, повела их к дому.

Несколько минут спустя они уже рылись в сундуках, годами стоявших на чердаке нетронутыми. Патрик немедленно завладел игрушечной каруселью, Пола дала ему маленький ключ и показала, как им пользоваться.

Лошади двигались по кругу, мерно опускаясь и поднимаясь под музыку вальса. Патрик был совершенно счастлив. Пола с любовью наблюдала, как он самозабвенно отдается новой игре.

Оставив его с каруселью, Линнет и Пола принялись рыться в другом сундуке.

Они деловито раскладывали игрушки. Тут были большой деревянный солдатик, ящик с детскими кубиками, покрытый многолетней пылью безглазый медвежонок с оторванной лапой, другие животные, разнообразные картинки-загадки, коробка с оловянными солдатиками, куча мягких игрушек.

На самом дне сундука обнаружилась красивая фарфоровая кукла. Пола так и расплылась в радостной улыбке. Эту куклу она прекрасно помнила. Ее подарила бабушка, и Пола всячески холила и нежила игрушку. Она любила эту куклу больше всего на свете. Много лет назад, перебираясь после смерти Джима из Лонгмидоу в Пеннистоун-ройял, она тщательно упаковала ее и взяла с собой. Пола собиралась подарить ее Тессе, но за всеми бедами, которые свалились на нее в тот несчастный год, забыла.

Присев на корточки, Пола пригладила золотистые локоны куклы, поправила сбившееся набок кружевное платьице. Удивительно, как хорошо она сохранилась – выглядела почти как новая.

Линнет молча наблюдала, переводя взгляд с матери на куклу.

– Это что, твоя кукла, мама? – спросила она наконец.

– Да, родная. Ее мне подарила бабушка, когда я была такая же, как ты.

– Бабушка Эмма?

Пола кивнула.

– Тогда ты никому ее не отдашь! – с величайшей серьезностью сказала Линнет, не в силах отвести глаз от куклы.

Пола рассмеялась.

– Может, и отдам. Например, девочке, которая будет за ней по-настоящему ухаживать. Так же, как я.

– Выходит, Тессе, – с оттенком печали в голосе сказала Линнет.

– Нет. Мне кажется, эту девочку зовут Линнет.

– Правда, мама?

– Держи, дорогая. – Пола протянула куклу. – Я назвала ее когда-то Флорабель.

– Тогда я тоже буду так звать ее. – Крепко схватив куклу, Линнет прижалась к Поле и потерлась носом о ее щеку.

– Я люблю тебя, мама, – прошептала она. – Ты так вкусно пахнешь. Как букет цветов. – Линнет склонила голову и задумчиво поглядела на мать. Потянувшись, она легонько прикоснулась к ее щеке.

– Ты не потеряешься, мама? – с неожиданной тоской спросила она.

Брови у Полы удивленно изогнулись.

– Что ты хочешь этим сказать, детка?

– Бывает, мы ждем тебя, ждем, и папа говорит: «Наверное, наша мама потерялась. Ума не приложу, где она может быть». И идет к окну высматривать. А я волнуюсь, пока ты не вернешься. И Патрик тоже. По крайней мере, мне так кажется.

– Это всего лишь присказка такая, милая. Папа вовсе не хочет сказать, что я на самом деле потерялась, – успокаивающе улыбнулась дочери Пола.

– Это точно, мама?

– Ну разумеется, точно.

– Тогда все в порядке.

Пола пригладила дочери золотистые волосы и уселась в стороне, наблюдая, как она играет с куклой. «Как же легко рассеять детскую тревогу, – подумала она. – Любовь, ласка, забота, дисциплина – а больше ничего и не нужно. С ними все так просто и ясно. Вот если бы со взрослыми…»

– Стало быть, вот где вы прячетесь! – воскликнул с порога Шейн. Все трое вздрогнули от неожиданности.

Пола поднялась.

– Мы тут разыскали целое сокровище, – сказала она – Для Патрика – карусель, а для Линнет – мою старую куклу Флорабель.

Шейн кивнул и обнял жену за талию.

– А теперь пошли-ка вниз. Няня приготовила чай в детской для всех нас.

– Хорошо посидели, верно? И дети были в восторге, – сказал Шейн, когда они переодевались к ужину. – Мы уж давным-давно не были в детской. Надо бы почаще играть с ними.

– Ты совершенно прав, милый, – согласилась Пола. Она сидела перед зеркалом, приглаживая серебряной щеткой волнистые темные волосы. Затем она подкрасила губы и надушилась своей любимой «Голубой гарденией». – А Патрик-то наш поразительные успехи делает, как тебе кажется? – Пола полуобернулась к Шейну.

– Я тоже заметил. Это все наш новый гувернер Марк. Он прямо чудеса творит.

Шейн надел темно-голубой блейзер, поправил галстук и подошел к жене. Положив Поле руки на плечи, он улыбнулся ей в зеркало.

– Ты неотразима, Стручок, – сказал он. – Так что хватит прихорашиваться. Пошли-ка лучше наверх, в гостиную. Я там поставил в лед пару бутылок шампанского. Выпьем, пока не подошли Эмили с Уинстоном.

– Прекрасная мысль. – Пола поднялась и поцеловала мужа в щеку. – Впрочем, как почти все твои мысли.

Она взяла его под руку, и они отправились наверх.

Верхняя гостиная в Пеннистоун-ройял была самой любимой комнатой Эммы Харт во всем этом огромном доме. Пола тоже ее обожала. Ее причудливая геометрия и обстановка не вполне оправдывали название «гостиная», но почему-то оно издавна закрепилось за ней. Гигантские размеры, высокий потолок с причудливой лепниной в стиле короля Якова I придавали этой комнате величие. В ней был застекленный снизу доверху эркер со ставнями, паркетный пол и камин, отделанный резными дубовыми панелями. Обставила гостиную Эмма так, что ее внушительные размеры не подавляли, а как бы растворялись в атмосфере уюта и плавных линий.

Поле и в голову не приходило менять здесь обстановку – впрочем, это было бы чистым святотатством. Так что выглядела гостиная, как и пятьдесят лет назад, когда Эмма купила дом. Разве что ежегодно подкрашивали стены во все тот же бледно-желтый цвет, да время от времени меняли занавеси и покрывала.

Над камином висел бесценный пейзаж Тернера в размытых голубых и зеленых тонах и три маслом писанных портрета молодой дворянской четы кисти сэра Джошуа Рейнолдса. Они прекрасно гармонировали со старинными предметами эпохи короля Георга, роскошным ковром и тонкой фарфоровой посудой в чиппендейлском буфете. На двух огромных диванах в центре комнаты чудные цветастые покрывала из вощеного ситца. Между диванами стоял столик красного дерева, а старинные фарфоровые лампы были забраны в светлые шелковые абажуры. Все вокруг переливалось серебром.

Лампы были включены, в камине ярко пылал огонь. Расставленные повсюду нарциссы и гиацинты раскрылись в тепле, и воздух благоухал их терпким ароматом.

Садясь на диван, Пола подумала, что сегодня вечером гостиная прекрасна, как никогда. Темнело, сгущались сумерки. Небо в огромных окнах становилось густо-синим, и на этом ровном фоне ярко полыхали багровые лучи заката. Дул сильный ветер, деревья качались, и издали, предвещая грозу, доносились раскаты грома.

Но в гостиной царили мир и покой. Поле казалось, что над ней не властно само время. В каждом ее уголке таилось прошлое, каждая вещь порождала поток драгоценных воспоминаний о детстве, юности и тех незабываемых годах, когда в ней начала пробуждаться женщина. И еще – воспоминаний о людях, особенно дорогих ей, – живых и мертвых, об отце и бабушке, о матери, Филипе, друзьях молодости, об Эмили, Уинстоне, Александре. И разумеется, о Шейне, который занимал особое место в этих воспоминаниях, ставших пленниками гостиной. «Это мой дом, – думала Пола – Да, здесь мои корни. Точно так же, как это было для бабушки. И потому нигде мне не быть счастливой, кроме как здесь».

– О чем задумалась? – Неожиданно возникший перед глазами Шейн заставил Полу вздрогнуть. Он протянул ей бокал шампанского, в котором весело звякали льдинки.

– Спасибо, милый. О чем задумалась? Да об этой чудесной комнате и о том, сколько она хранит воспоминаний.

– Да, вся жизнь тут прошла. – Шейн чокнулся с ней. – С самого детства.

Они нежно улыбнулись друг другу, и Шейн, усевшись на диван напротив Полы, откинулся на мягкие подушки.

– Вообще-то говоря, в последнее время я думала не столько о прошлом, сколько о будущем, – сказала Пола, наклонившись к нему. – Знаешь, Шейн, я твердо решила купить эти магазины в Штатах.

Шейн пристально посмотрел на жену. Выражение его темных глаз переменилось, в них мелькнула тревога, но голос звучал, как обычно, размеренно и спокойно:

– Ну что ж, если ты считаешь, что это надо, значит, так тому и быть. Я рад, что ты покончила с сомнениями. – Шейн полагал, что Пола берет на себя слишком большую ответственность, но он давно взял за правило не вмешиваться в ее деловые операции. Не в последнюю очередь из-за этого их брак оказался таким прочным.

– Мне кажется, шестьсот пятьдесят миллионов долларов – справедливая цена, – медленно проговорила Пола. – Она подняла свои изящно изогнутые брови. – Ты так не считаешь?

– Нет, почему же, вполне согласен с тобой.

– Ну и чудесно. Я решила сама, на свои деньги купить эти магазины, – добавила Пола, неотрывно глядя на Шейна.

Взгляд его выдал удивление, хотя голос сохранил прежнюю интонацию.

– Ах вот как… И что же ты собираешься продать, чтобы иметь наличные на покупку?

– Займу в банке – под заклад недвижимости и других активов Ларсона. Это дает около трехсот миллионов. А другая половина получится от продажи десяти процентов акций «Харт».

– Пола! – не сдержался на сей раз Шейн. – Неужели ты действительно собираешься это сделать? Это же слишком рискованно. Не хочу вмешиваться в твои дела, дорогая, но подумай, ведь эти акции – твое мощное оружие и надежная защита, они дают тебе абсолютную власть в компании. Если ты продашь десять из пятидесяти одного процента, соответственно и положение твое переменится. Ты будешь уязвима.

– Ну что за ерунда, Шейн! Кто это собирается вредить мне? – засмеялась Пола. – И правление, и вкладчики всегда меня поддержат. Они на моей стороне. Да и магазины-то эти – мои. Так что ни члены правления, ни акционеры не посмеют восставать против меня. В конце концов, «Харт» – это я, как некогда его воплощением была Эмма.

– Ну, не знаю, – начал было Шейн и тут же остановился. Получилось, что он все-таки нарушил правило, которому следовал с момента женитьбы. Тогда он пообещал себе, что никогда не будет давать жене деловых советов. И обещания своего ни разу не нарушил. К тому же она не смогла бы к ним прислушиваться – точно так же, как в свое время Эмма Харт. Пола была упряма и независима. И как правило, подобно бабушке, не ошибалась в своих расчетах. Шейн глубоко вздохнул, подавляя желание продолжать спор.

– По лицу вижу, что решение твое окончательное, – осторожно заметил он. – Сомнения исчезли, ты сама уверенность. Ну что ж, по-другому и быть не должно, когда пускаешься в такое предприятие. – Шейн улыбнулся и, не кривя душой, добавил: – Я всегда с тобой, дорогая.

– О, Шейн, милый, спасибо, спасибо, спасибо большое за то, что веришь в меня. Это для меня так важно. Только на днях я говорила это Майклу.

– В самом деле?

Пола кивнула.

– Ну да, я сказала, что ты меня поддержишь. Между прочим, на следующей неделе он будет в Нью-Йорке одновременно со мной.

– Это что, случайное совпадение или?.. – Глаза Шейна сузились.

– Нет, не совпадение. Майку надо быть в Нью-Йорке в этом месяце, но он специально сдвинул сроки, чтобы поехать со мной. Он считает, что должен быть рядом, если мне понадобиться помощь.

Шейн напрягся. Через некоторое время он, откашлявшись, сказал:

– Раньше тебе в подобных случаях не требовалась помощь. Что это ты вдруг?..

Пола пожала плечами и рассмеялась:

– Она мне и сейчас не нужна. Но Майкл познакомил меня с Харви Роусоном и навел на эту ларсоновскую сеть. Он считает, что должен быть при совершении сделки, и мне не хочется отговаривать его – еще обидится, пожалуй.

– Понятно.

Шейн поднялся и, не желая, чтобы жена увидела, как потемнело его лицо, пошел к бару. Он налил себе еще бокал шампанского и, подавив вспышку ревности, попытался принять равнодушный вид. Последнее время Майкл все больше раздражал его. Он инстинктом чуял, что тот испытывает к Поле чувства иного рода, чем ей это кажется. Жене он доверял, знал, что она любит его от всей души. А вот Майкл Каллински вызывал у него подозрения. И разумеется, Шейну не хотелось, чтобы Пола оказалась в Нью-Йорке в щекотливом положении. Или, может, он несправедлив к Майклу? В конце концов, разве его старинный приятель не истинный джентльмен?

Тут ему в голову пришла спасительная мысль. Он повернулся к жене и послал ей сияющую улыбку.

– Я хотел сделать тебе сюрприз, но, пожалуй, скажу сейчас. Я тоже буду в Нью-Йорке на будущей неделе, – выпалил он. – Миранда зовет. Как правило, мы стараемся не уезжать из дому одновременно из-за детей, но на сей раз, боюсь, ничего не поделаешь. У меня там и впрямь неотложные дела.

– Но это же замечательно! – воскликнула Пола – А за Линнет с Патриком вполне присмотрят няня и Марк. – Хитро подмигнув, Пола продолжала: – Между прочим, Аманда тоже будет в Нью-Йорке, ей там надо закупить кое-что для «Генре». И я собираюсь пригласить ее пару раз на ужин… ее и Майкла. Тут такое дело, Шейн. Она, похоже, совсем потеряла из-за него голову, и нам с дядей Ронни кажется, что они бы составили отличную партию.

– Я что-то не уверен, что Майкл сейчас строит подобные планы, – сказал Шейн, возвращаясь на место. – Слишком свежа еще эта история с Валентиной. Хотя я согласен, что лучше Аманды ему никого не найти. – Шейн откинулся на подушки, испытывая чувство облегчения.

– Я думаю, нам лучше лететь, как обычно, отдельно друг от друга, – добавил он, возвращаясь к прерванному разговору.

– Да, так будет лучше всего. Слушай, Шейн… – Пола не договорила, увидев, что на пороге появилась Тесса.

– Добрый вечер. – Тесса послала матери с отцом воздушный поцелуй. – Я иду к Мелани. За мной заехал ее брат.

– Что это ты с собой наделала? – Пола порывисто встала с дивана.

– О чем ты, мама? – нахмурилась Тесса.

– Ты прекрасно знаешь о чем. – Пола поманила ее. – А ну-ка подойди поближе, я хочу посмотреть на тебя.

– Я только чуть-чуть нарумянилась, – проговорила Тесса, бросая на мать сердитый взгляд и не трогаясь с места. – Теперь все так делают.

– Сомневаюсь. Подойди, говорю тебе, поближе к свету.

Девочка неохотно повиновалась. Пола обняла дочь за плечи и повернула ее к лампе, стоявшей на столике у камина. Поморщившись, она покачала головой.

– Говоришь, чуть-чуть нарумянилась? Но я смотрю, ты и тушь не забыла, и губную помаду.

– Но это совсем бледная розовая помада, – запротестовала Тесса.

– Тебе только тринадцать, – огорченно покачала головой Пола. – Я не могу позволить тебе пользоваться косметикой. Отправляйся-ка к себе в комнату и все смой, слышишь?

– Нет! Не буду! Ничего не буду смывать! Ты просто старомодная, в этом все дело! – сердито крикнула Тесса и упрямо тряхнула головой.

– А ну-ка возьми себя в руки, – резко сказал Шейн, выпрямившись и кинув в сторону дочери предупреждающий взгляд. – Нельзя так разговаривать с матерью. Ты груба. Я не потерплю этого.

– Но, папа, она и в самом деле старомодная. Несовременная. Все девочки из моего класса пользуются косметикой, когда они не в школе.

– Сомневаюсь. Повторяю тебе это еще раз. – Пола отошла на шаг, пытаясь оценить дочь объективно. Боже мой, подумала она, Тессе вполне можно дать семнадцать. Она так неожиданно выросла. Как годы-то бегут! Ведь только вчера она была младенцем.

Не желая ссориться, Пола мягко проговорила:

– Ну не упрямься, детка, сделай, как я прошу. Тесса упрямо поджала губы, ее серые глаза недобро загорелись.

– Если ты заставишь меня убрать косметику, я ни в какие гости не пойду. Надо мной все смеяться будут. Другие девочки накрашены, а я буду выглядеть как ребенок.

Мать и дочь, не отрываясь, смотрели друг на друга. Пола медленно покачала головой.

– Ну что за ерунда, никто не будет смеяться.

– Мама, ну пожалуйста, ну что ты такое говоришь… – закончила Тесса.

– То и говорю. Пока ты живешь вместе с нами, в нашем доме, тебе придется следовать принятым здесь правилам. – Голос Полы звучал спокойно, но твердо.

Наморщив лоб, Тесса опустила взгляд. Приходилось признать, что все козыри на руках у матери. И тем не менее ей не хотелось сдаваться. Тесса попробовала еще раз:

– Давай заключим договор. Я…

– Никаких договоров, – резко оборвала ее Пола.

– Но способность вести переговоры – это путь к успеху в делах, – проговорила Тесса, цитируя матери ее собственные слова.

Пола, с трудом подавив улыбку, отвернулась, чтобы не выдать веселых искорок в глазах. А Шейну не удалось сдержаться, и он от души расхохотался.

Пола посмотрела на него и покачала головой. Затем повернулась к дочери:

– Хорошо, можешь оставить румяна. Но это – все. А взамен ты должна пообещать мне лишний час позаниматься фортепиано. Что-то ты в последнее время не особенно прилежна.

– Ладно, договорились. Но позволь мне, пожалуйста, оставить тушь. А то у меня такие выцветшие ресницы. Я ужасно выгляжу. Словно меня побелили. А за это я еще больше поиграю на пианино и… и займусь вместо тебя Линнет, когда у няни будет свободный день.

– То есть завтра, – напомнила Пола и, сдаваясь, добавила: – Ладно, договорились. Но никакой помады. Ясно?

– Хорошо. Спасибо, мама. – Тесса весело рассмеялась и танцующей походкой вышла из комнаты.

– И не слишком засиживайся! – вдогонку ей крикнула Пола.

– Хорошо. Пока.

Дверь за Тессой захлопнулась с таким грохотом, что задрожала фарфоровая посуда в буфете. Пола поморщилась.

– А ведь она выглядит старше своих лет, как тебе кажется, Шейн? – проговорила Пола.

– Да, Тесса незаметно превратилась в юную даму. На мой взгляд, она развивается слишком быстро. Пожалуй, пора переводить ее в другой колледж. Как мы и собирались, помнишь?

– На следующей неделе поговорю с директрисой Хитфилда. Согласна, чем быстрее Тесса перейдет туда, тем лучше.

– Я ведь давно говорил тебе, что она не такая, как другие. Они с Лорном близнецы, а такие разные. Надо построже следить за ней.

Пола кивнула. Шейн совершенно прав. Она погрузилась в раздумья. У дочери сильная воля, ясный ум. Она храбрая девочка, иногда до безрассудства. Нежная, добрая, заботливая. В школе у нее все в порядке. Но иногда она бросается в крайности, и это Поле не нравилось. Ее дочь многое унаследовала от отца и семейства Фарли – не в последнюю очередь тщеславие и эгоцентризм. От Хартов у нее не очень много, с грустью подумала Пола. Она даже внешне похожа на свою прапрабабку Адель Фарли – те же светлые волосы, те же серебристого цвета загадочные глаза. Пола вдруг поежилась и посмотрела на огонь.

– Что с тобой, дорогая? – озабоченно спросил Шейн.

– Все в порядке, – откликнулась Пола, гоня прочь грустные мысли. – Не нальешь мне еще шампанского, милый?

– Ну что, теперь вы убедились, что я была права? – сказала Эмили, переводя взгляд с Полы на Уинстона. – Признавайтесь.

– Выходит, так, – согласилась Пола. – И мне очень жаль, что тогда я посмеялась над тобой. – Она подняла бокал с вином и отпила из него немного. – Теперь ты удовлетворена, Коротышка?

Эмили усмехнулась.

– Прошу прощения за то, что счел твою версию о смерти Мин фантазией, – сказал Уинстон.

– Да ладно, чего уж там. – Эмили улыбнулась мужу, перевела взгляд на кузину и, взяв в руки нож с вилкой, принялась резать молоденького барашка.

– Ты ведь всегда подозревала, что это было убийство, верно, Эмили? – потягивая вино, спросил Шейн.

– Да.

– А почему?

– Все дело в пяти часах. Они мне не давали покоя. – Эмили отодвинула тарелку и откинулась на спинку стула. – Я не могла понять, где была Мин между шестью часами, когда Энтони заметил ее на берегу озера, и одиннадцатью, когда она умерла. Машина оставалась там же, на берегу, из чего было ясно, что Мин либо у кого-то в деревне, либо в самом поместье. Не скрою, я подумала о любовнике… И все равно в целом картина не складывалась, оставались загадки.

– Хорошо, что хоть теперь они разгаданы, – сказал Уинстон. – И сестра моя вздохнула с облегчением. Она все время считала, что это они с Энтони довели беднягу Мин до самоубийства. Слава Богу, теперь все встало на свои места, и туман вокруг Дунвейлов рассеялся.

– А Энтони объяснил, почему это Майкл Лемонт вдруг решил сознаться, что, не желая того, убил Мин? – спросил Шейн, глядя на Уинстона.

– Нет, он сказал только, что хоть Лемонт и молчал столько лет, совесть его мучила, – ответил Уинстон. – В конце концов он все же пришел к Энтони и рассказал ему, что случилось той ночью. А когда Энтони заметил, что у мертвецов не может быть в легких воды и, следовательно, Мин была еще жива, когда Лемонт бросил ее в озеро, тот был настолько потрясен, что с ним случился удар.

– Так или иначе, смерть Лемонта позволила Энтони похоронить вместе с ним и всю эту историю, – сказала Пола – Было бы ужасно для семьи, если бы Энтони пришлось начать новое расследование. Не говоря уж о Лемонте, которого, не сомневаюсь, обвинили бы в убийстве.

– Мне всегда казалось, что Бриджит О'Доннел знает больше, чем говорит, – заметила Эмили. – Но когда Энтони был здесь на прошлой неделе и я спросила его о ней, он как-то странно посмотрел на меня и сказал, что Бриджит не знала правды о смерти Мин, что у нее в тот вечер болела голова и она оставалась у себя в комнате, как она и сообщила на следствии..

– Извините, миссис О'Нил, – сказала, входя в комнату, экономка, – я понимаю, что не вовремя, но вас срочно просят к телефону.

– Спасибо, Мэри. – Пола поднялась. – Извините, друзья, я ненадолго.

Пола поспешила к ближайшему аппарату. Интересно, кто это может быть в такой час?

– Алло?

– Добрый вечер, миссис О'Нил, это Урсула Худ.

Пола судорожно сжала трубку. Урсула Худ была экономкой Александра в Наттон-Прайори.

– Да, миссис Худ, чем могу быть полезна? – внезапно охрипшим голосом спросила Пола.

– Миссис О'Нил, я звоню, потому… чтобы сказать… словом, произошла ужасная вещь. – Экономка умолкла. Через некоторое время, взяв себя в руки, она продолжила: – Сегодня, ближе к вечеру, мистер Баркстоун пошел в лес поохотиться и… он случайно выстрелил в себя.

Полу словно ледяной водой окатило.

– С ним плохо? – прерывающимся голосом спросила она.

Миссис Худ откашлялась.

– О, миссис О'Нил. Он… он… Мистер Баркстоун мертв. Это ужасно. Я прийти в себя не могу.

– Нет-нет, Боже мой, не может быть! – закричала Пола и, чтобы не упасть, оперлась о дубовый стол. Слезы покатились у нее из глаз.

– Я тоже не могу в это поверить, – тихо сказала миссис Худ. – Такой замечательный человек. – Голос у экономки снова на миг прервался. – Я звоню именно вам, потому что у меня духу не хватает сообщить об этом его сестрам. Просто не знаю, как говорить с миссис Харт, мисс Амандой и мисс Франческой. Я бы не…

– Ладно, ладно, миссис Худ, – медленно произнесла Пола, – все понятно. Миссис Харт как раз здесь, и я сама все расскажу ей и ее сестрам. Но, пожалуйста, может, вы знаете какие-либо детали происшедшего?

– Боюсь, что нет, миссис О'Нил. Когда мистер Баркстоун не вышел к ужину, я послала дворецкого к нему в спальню. Мистера Баркстоуна там не было. Похоже, никто в доме не видел, как он возвращался с охоты. Тогда дворецкий, сторож и шофер отправились искать его. – Миссис Худ высморкалась. – Они нашли его под большим дубом. Ружье валялось рядом. Он был уже мертв.

– Благодарю вас, миссис Худ, – с трудом проговорила Пола, изо всех сил стараясь не дать волю своим чувствам. – Я распоряжусь по дому, и не позднее чем через час мы с мужем отправимся в Наттон-Прайори. Не сомневаюсь, что мистер и миссис Харт поедут с нами.

– Буду ждать вас, миссис О'Нил. Большое спасибо.

Пола повесила трубку и постояла немного, думая о брате. О, Сэнди, Сэнди, отчего так получилось? Один в лесу. Сердце у Полы сжалось. Страшная мысль пронеслась в ее мозгу: «А что, если он сам?.. Нет. Не может быть. Сэнди никогда не пошел бы на это, – уверяла себя Пола. – Он так хотел жить. Так упрямо боролся за жизнь. Дорожил каждым ее мгновением. Сколько раз он повторял это в последнее время». Пола отбросила мысль о самоубийстве.

Она несколько раз глубоко вздохнула и, не торопясь, направилась в столовую. Ей предстояло сообщить страшную новость Эмили, а для этого нужны были силы.

Глава 32

День для апреля был необычно холодный. По низкому небу уныло ползли серые облака, сливавшиеся на горизонте с мрачными, почти черными йоркширскими болотами. Безлюдные и стылые, они отбрасывали мрачную тень на усадьбу и производили почти устрашающее впечатление.

Ни единый луч солнца не пробивался сквозь плотную пелену облаков, чтобы хоть как-то смягчить эту угрюмую картину. Холодный ветер пронизывал до костей. Уже упали первые капли дождя, предвещая близкую грозу.

По дороге, пересекавшей длинную гряду холмов, медленно двигался траурный кортеж автомобилей. Вскоре болота остались позади, процессия начала спускаться к деревне и через пятнадцать минут остановилась у симпатичной норманнской церквушки, где членов семьи и друзей усопшего ожидал новый викарий, преподобный Эрик Кларк.

Гроб с телом Александра должны были нести шестеро – его кузены Энтони Стэндиш и Уинстон Харт, Шейн О'Нил и Майкл Каллински и двое школьных друзей. Все они знали покойного с детства, так кому же как не им следовало донести его тело до места упокоения на старом кладбище?

Шестеро мужчин подняли гроб и неспешно, торжественно понесли его по вымощенной плитами дорожке к могиле. На сердце у них было тяжко, лица их выражали скорбь и печаль. Они оплакивали человека, которого им сейчас предстояло предать земле.

Они остановились у отверстой могилы, где уже находились викарий, скорбящие сестры и безутешная мать Александра. В прямом смысле поддерживал ее муж Марк Дебуан. Напротив них, все в черном, столпились остальные члены семьи и друзья покойного.

Энтони подошел к Сэлли и Поле. С болот дул пронизывающий ветер. Он плотнее закутался в свое черное пальто. Едва распустившиеся зеленые листочки на деревьях и лепестки цветов на траурных венках трепетали на ветру. Они напоминали Энтони о том, что пришла весна – пора цветения. На фоне черной земли желтые и алые нарциссы, крокусы и красные тюльпаны казались особенно яркими. Едва прислушиваясь к тому, что говорит священник, Энтони погрузился в свои невеселые мысли.

Похороны Сэнди привели на память другую, столь же печальную церемонию, в которой он принял участие несколько недель назад в Ирландии. Ему все еще было не по себе от встречи с Майклом Лемонтом, когда состоялся их разговор о смерти Мин. Лемонт умер через несколько дней в сельской больнице от обширного кровоизлияния в мозг. Впрочем, останься он жить, – это был бы не человек, а мертвое дерево. В какой-то степени Энтони чувствовал свою ответственность за случившееся. И в то же время, о чем не уставала повторять Сэлли, Лемонт избежал позора суда, который он вряд ли смог бы вынести. Может, она и права. Энтони попытался отбросить мысль о Лемонте, и отчасти ему это удалось. Он глубоко вздохнул и, почувствовав прикосновение Сэлли, слабо улыбнулся. Конечно, она все понимала. Ведь они были так близки – ближе не бывает.

Энтони украдкой взглянул на свою мать Эдвину, вдовствующую графиню. Напрасно она приехала на похороны. В последнее время она скверно себя чувствовала да и выглядела неважно – седая семидесятишестилетняя старушка. Эдвина была первой дочерью Эммы Харт и Эдвина Фарли.

Это кладбище – истинное хранилище истории, подумал Энтони, оглядывая надгробья. Здесь лежат Харты и Фарли. Он – Стэндиш, тоже принадлежит обоим семействам. Здесь, в этой церквушке, неясно вырисовывавшейся в тумане позади него, все и начиналось – в тот самый апрельский день 1889 года, когда крестили Эмму Харт. Почти сто лет назад. Господи милостивый, в конце этого месяца бабушке, будь она жива, исполнилось бы девяносто три. Сколько лет прошло, а он все еще ощущает ее отсутствие.

Ему вспомнилась бесподобная, неповторимая Эмма. Она любила всех своих внуков, но к Александру, это Энтони всегда чувствовал, относилась по-особому. Впрочем, так относились к нему все. Когда Сэнди был рядом, люди невольно проявляли лучшие свои качества. Таким уж он был.

Во внутреннем кармане пиджака Энтони лежало письмо. Оно оставалось там с того самого момента, как было получено на следующий день после гибели Сэнди. Накануне Пола звонила из Наттон-Прайори, так что, когда письмо пришло, Энтони уже обо всем знал. И тем не менее, увидев его, он обомлел. Лишь прочитав письмо, Энтони понял, в чем дело.

Он так часто его перечитывал, что запомнил почти наизусть. Буквы словно впечатались в его сознание. Письмо было короткое, спокойное, даже деловитое – в стиле Сэнди. И предназначалось исключительно для Энтони. Поэтому-то он ничего не сказал о нем ни жене, как бы близки они ни были, ни Поле, которая, что ни говори, была главой семьи. Да и не нужно было им читать его.

Прикрыв глаза, Энтони представил себе почерк Сэнди и тот отрывок письма, который особенно его потряс.

«Хочу, чтобы ты понял, Энтони, почему я иду на это. В основном, конечно, ради себя. Не хочу так жить. Но и других этот шаг избавит от мучений наблюдать мое медленное умирание. Я ведь знаю, каково вам было бы видеть, как я страдаю. Уходя, я говорю: прощай, мой милый друг и брат. Знай, я счастлив, что у меня есть возможность решить все самому. Я ухожу. Я свободен».

Далее следовала приписка:

«Ты всегда был мне славным другом, Энтони. Ты так часто помогал мне, возможно, сам того не зная, справиться со всяческими напастями. Спасибо. Да благословит Бог тебя и твоих близких».

Энтони понимал, что хранить письмо небезопасно, но ничего с собой поделать не мог. И все-таки надо уничтожить его. Сегодня же. После похорон, когда они вернутся в Пеннистоун-ройял, он пойдет в ванную и сожжет его, а пепел бросит в туалет. Он один знал, что Сэнди все тщательно подготовил – пошел в лес на охоту, подстрелил несколько зайцев и кроликов, бросил их в охотничью сумку, а потом выстрелил в себя, но так, чтобы никто не заподозрил самоубийства. Проведенное следствие установило: смерть произошла в результате несчастного случая. Как раз, как Александр и хотел. И он, Энтони, никогда не выдаст тайны Александра.

«Пусть так будет во веки веков…» – произнес про себя Энтони, вглядываясь в дальние болота. Мысли об Александре увлекли его, и он забылся на время…

Неожиданно сквозь плотные облака пробился яркий луч солнца, и тяжелое свинцовое небо разом расцвело, словно откуда-то из-за невидимого горизонта земли достиг нездешний свет. У Энтони перехватило дух от этой красоты, он поднял глаза и улыбнулся. И в глубине своего нежного, любящего сердца попрощался с Сэнди. Его мукам пришел конец. Теперь ему наконец покойно. Он ушел к своей возлюбленной Мэгги.

Краткая церемония подходила к концу.

Гроб опустили в тучную йоркширскую землю, где покоился прах предков Сэнди, и Энтони отвернулся. Священник как раз захлопнул молитвенник.

Энтони взял Сэлли за руку.

– Вернемся в Пеннистоун-ройял, выпьем чего-нибудь и пообедаем, ладно? – сказал он.

Сэлли кивнула.

– Да, надо бы согреться, а то что-то сегодня свежо.

Пола, шедшая рядом, вздрогнула и, переведя взгляд с Шейна на Энтони, проговорила:

– Ненавижу эти поминки с богатыми застольями. В них есть что-то варварское.

– Вовсе нет, – тихо откликнулся Энтони. Он взял Полу за руку и повел через церковный двор туда, где их ждали машины. – Сегодня за обедом мы посидим вместе, скажем друг другу слова утешения и вспомним Сэнди – каким он был. Мы скажем, как нам повезло, что он был у нас. Пусть земля ему будет пухом.

Пола запомнила эти слова.

Они звучали в ее ушах неделю спустя, когда она направлялась в лондонский аэропорт Хитроу, откуда гигантский «Конкорд» доставит ее в Нью-Йорк.

Рядом с ней на заднем сиденье «роллс-ройса» сидела Аманда. Грустная и отрешенная, она почти всю дорогу молчала. Уже у самого аэропорта Пола потянулась к ней, взяла за руку и крепко сжала ее.

Аманда повернулась и, чуть сдвинув брови, ответила на пожатие.

– Ты ведь о Сэнди думаешь, правда? – спросила Пола.

– Да, – прошептала Аманда.

– Мы все скорбим о нем и скорбеть не перестанем, – нежно поглаживая ей руку, сказала Пола. – И это благодетельное, очищающее чувство. Но пусть не сотрутся и светлые воспоминания о Сэнди, о тех годах, когда вы вместе с ним росли. Будь счастлива тем, что у тебя был такой брат, что он так любил тебя, отдавал тебе так много себя.

– Ты очень умная, Пола. Я постараюсь. – У Аманды дрогнули губы. – Но мне так его не хватает.

– А как же иначе? И всегда будет не хватать. Но, может, тебе будет немного легче при мысли о том, что земные страдания Сэнди закончены. – Пола помолчала и мягко добавила: – Пусть земля ему будет пухом.

Аманде трудно было говорить, и она, кивнув, снова отвернулась к окну. Ее переполняли чувства. Она не могла найти точных слов. Но Пола и без них поймет и оценит ее молчание.

И все-таки некоторое время спустя, когда они уже поднялись на борт и в ожидании взлета пили кофе, Аманда неожиданно наклонилась к Поле и тихо сказала:

– Ты так много для меня сделала, дорогая. Я тебе от души благодарна… – Аманда бросила взгляд в сторону и закончила: – Какая странная штука жизнь, верно, Пола? Никто не знает, что случится с нами завтра… все может перемениться в мгновение ока.

– Да, жизнь и впрямь вещь туманная. Но ведь и прекрасная тоже. И жизнь существует для живых. Надо жить, что бы там ни было.

– То же самое говорила бабушка. – Аманда повернулась к Поле, и губы ее тронула улыбка. – Да, между прочим, вчера вечером мне позвонила Франческа. Она ждет ребенка.

– Вот так новость! Надо купить детской одежды в Нью-Йорке.

Пола отхлебнула кофе и задумчиво посмотрела на Аманду. Затем поставила чашку на поднос и осторожно сказала:

– Извини, что вмешиваюсь, но ты, кажется, неравнодушна к Майклу Каллински.

Аманда ответила ей удивленным взглядом и даже слегка покраснела.

– А что, это так заметно?

– Только мне. Я, в общем-то, довольно наблюдательна, к тому же, не забудь, я знаю тебя с пеленок.

– Только ему до меня дела нет, – заметила Аманда.

– Ну, это мы еще посмотрим.

– Что ты этим хочешь сказать?

– В последнее время вы часто встречаетесь с Майклом, но только по делам – продажа «Леди Гамильтон» и все такое. Поэтому неплохо было бы ему увидеть тебя совсем в другой обстановке, когда вокруг тебя вьются мужчины – а они вьются, не качай головой. Сейчас вы оба будете в Нью-Йорке, и мы с Шейном собираемся дать несколько приемов. Хочу, чтобы Майкл познакомился с тобой поближе. И увидел в другом свете.

– О! – только и могла вымолвить Аманда.

– Положись на меня. С моей точки зрения – а видно мне хорошо, – твое будущее радужно.

– И твое тоже, – поспешно откликнулась Аманда. – Я уверена, что тебе достанутся магазины Ларсона.

– От души надеюсь, что так оно и будет, – сказала Пола и постучала по дереву.

В тот самый момент, как самолет компании «Бритиш эруэйз» взлетел, беря курс на Нью-Йорк, в Хитроу приземлился самолет компании «Квантас», прибывший рейсом из Гонконга.

Через час после того, как пассажиры сошли на землю, и был доставлен багаж, Джонатан Эйнсли, излучая, как обычно, уверенность процветающего бизнесмена, прошел через таможню и появился в зале ожидания.

Обежав взглядом людей, столпившихся по другую сторону барьера, и заметив рыжие волосы и сияющий взгляд своей кузины Сары Лаудер Паскаль, он поднял в приветственном жесте руку.

Capa помахала в ответ, и через мгновение они уже заключили друг друга в объятия.

Разомкнув руки, они обменялись оценивающими взглядами и, как всегда, не нашли, к чему придраться.

– Добро пожаловать домой, Джонни.

– Да, приятно возвращаться. Особенно через столько лет.

Джонатан улыбнулся, подозвал носильщика и, взяв Сару под руку, повел ее к стоянке.

– Здорово, в самом деле, что твой приезд в Лондон совпал с моим, – говорил Джонатан десять минут спустя, когда они уселись в большой лимузин, взятый Сарой напрокат.

– Ага, – откликнулась она. – Ив хотел, чтобы я приехала на открытие его выставки, но, кроме этого, у меня полно дел в Лондоне. Так что действительно все сошлось, Джонни.

– Да, кстати, как Ив? – спросил Джонатан.

– Прекрасно, – живо откликнулась Capa. – Именно сейчас он много рисует.

– И продаются его картины неплохо. – Джонатан взглянул на кузину. – И на тебя, как я посмотрю, он не скупится. Все эти драгоценности и костюм от Гивенчи, ведь так?

Capa кивнула и расплылась в улыбке.

– Да, Ив щедр, впрочем, мне идут и собственные дивиденды. – Она искоса посмотрела на Джонатана. – Как Арабелла?

– Чудесно! – Джонатан тоже не сумел скрыть радости и принялся во всех подробностях рассказывать, как им с женой живется в Гонконге.

Capa пожалела, что задала этот вопрос. Она ненавидела Арабеллу.

Откинувшись на мягкую, вишневую кожу сиденья, Capa делала вид, что слушает, время от времени кивала головой, но на самом деле совершенно не вникала в то, что говорит Джонатан.

Такая простушка, такая невинность, думала Capa, вспоминая Арабеллу. Но я-то в первый же момент ее распознала. Она умна, находчива и шанса своего она не упустит. К тому же дамочка не без прошлого, это уж точно. Надо было вовремя предостеречь Джонатана, да только храбрости не хватило. Трудно поверить, что он мог так увлечься Арабеллой Саттон. Правда, даже Ив, который обычно других женщин не замечает, был буквально околдован ею, когда они с Джонатаном появились у них в Мужене. Никто не спорит, очаровательна. И красива. Эти серебристые волосы темные глаза, потрясающая фигура. Секс-бомбочка, пренебрежительно подумала Capa, с трудом подавляя накативший приступ ненависти. В конце концов, какое ей дело, на ком женился Джонни? Да нет, есть дело, ведь она всегда так его любила, так желала ему добра. Теперь у Сары своя семья, любящий муж, очаровательная дочка. А Джонатан – это ее прошлое, ее нераспавшаяся связь с Англией. Ее родители еще живы, как и родители Джонни – тетя Валери и дядя Робин. И все-таки Джонатана она любит больше всех, пусть именно он виноват в том, что они остались в стороне от всей семьи. Раскол, происшедший в семействе Хартов, не давал ей покоя. И хоть Capa пылала злобой против всех своих кузенов, дядюшек и теток, ей все равно было больно чувствовать себя изгнанницей, отлученной от уважаемого клана.

Арабелла обольстила Джонатана – это ясно. Но Саре не хотелось бороться с ее влиянием. Это надо было делать, пока был жив Себастьян Кросс. Они с Джонатаном были со студенческих лет в Итоне друзья не-разлей-вода. Отчего это так, Capa не могла понять. Ничего такого Себастьян собой не представлял. А на ее взгляд, был просто неряхой. И откуда эта странная привязанность к Джонни? Если бы не его репутация бабника, Capa решила бы, что он педик. Но теперь она сомневалась, что эта репутация соответствовала действительности. Себастьян был странной личностью. Он умер, по ошибке приняв слишком сильную дозу кокаина. После того как Джонатан уехал из Англии, его друга постоянно преследовали неудачи. Говорили, что умер он совершенным банкротом.

Джонатан притронулся к ее руке и сердито заметил:

– В каких это облаках ты витаешь, Capa? Ты что, не слушаешь меня? – Слегка прищурившись, он внимательно посмотрел на нее.

– Да ну что ты, конечно, слушаю. – Capa изобразила напряженное внимание. Ей вовсе не хотелось сердить Джонатана, который так легко выходил из себя.

– Что-нибудь не так? – настаивал Джонатан.

Провести его было непросто, чутье у него отменное. Он словно читал мысли Сары, что всегда ее изрядно нервировало.

– По правде говоря, я думала о Себастьяне Кроссе, – призналась Capa. – Странно он как-то умер, правда?

Джонатан немного помолчал.

– Да, странно, – наконец сказал он. И после паузы добавил: – Он был бисексуалом, чего я не знал, конечно.

Джонатан посмотрел Саре в глаза и закончил:

– Он признался в этом, только когда приехал в Гонконг навестить меня, через год после того, как я осел там. Он заявил, что я… как бы это получше выразиться… объект его вожделений.

– О Боже, – сказала Capa, не слишком, впрочем, удивленная этим откровением. – Не очень-то приятная новость для тебя.

– Да уж, мягко говоря, – криво улыбнулся Джонатан. – Но Себастьян спокойно принял мой отказ. Или так мне, во всяком случае тогда, показалось.

Не говоря ни слова, Capa во все глаза смотрела на кузена.

– Думаешь, он умер из-за этого? Думаешь, он нарочно принял слишком большую дозу наркотиков? – спросил Джонатан.

– Такая мысль иногда приходила мне в голову.

– Печально.

– Да.

– Но я совсем зарапортовался, дорогая, даже забыл спросить, как твоя малышка. – Джонатан сменил тему, не желая копаться в прошлом. Напротив, его интересовало будущее, которое в последнее время как будто прояснилось.

– У Хлои все замечательно. – Capa с воодушевлением заговорила о дочери. Это была одна из двух ее любимых тем. Вторая – муж. – Она влюбилась в своего дядю Джонни и перед отъездом из Франции вытянула у меня обещание, что я привезу тебя в Мужен на уик-энд. Приедешь?

– Непременно постараюсь.

– Хорошо. – Повернувшись к Джонатану вполоборота, Capa посмотрела на него долгим, пристальным взглядом. – Что ты имел в виду, когда позвонил из Гонконга и сказал, что скоро наступит наш день и мы посчитаемся с Полой?

Джонатан наклонился к ней. На его непроницаемом лице мелькнула озлобленная ухмылка.

– Никто, я полагаю, небезгрешен, и даже самые умные и опытные дельцы могут иногда делать промахи. Я всегда знал, что когда-нибудь Пола О'Нил ошибется. Я ждал, наблюдал… Внутренний голос подсказывал мне, что она вот-вот оступится. К этому шло. Уж слишком гладко у нее все было. Так не могло длиться вечно. А когда она сделает ошибку, я буду наготове. И нанесу удар.

Capa пристально посмотрела на Джонатана. Ее зеленые глаза расширились от возбуждения.

– Что ты имеешь в виду? Джонни, милый, расскажи мне все в подробностях!

– Не сейчас, – сказал Джонатан, крепко сжимая ей руку. – Вот приедем в мой номер в «Кларидже», и тогда я расскажу тебе, как я собираюсь уничтожить Полу О'Нил.

Сару в жар бросило от восторга. Она принялась рисовать себе картины падения Полы.

– Поскорее бы доехать. Я уверена, что ты придумал замечательный план. Эх, если бы ты только знал, как мне не терпится отомстить этой поганой сучке, которая отняла у нас все. А у меня, помимо всего прочего, еще и Шейна.

– Это уж точно, – охотно согласился Джонатан. Ему нравилось, что Capa, подобно ему, пышет ненавистью к Поле. Всегда хорошо иметь союзника, даже если он оказывает только моральную поддержку.

Джонатан сунул руку в карман пиджака и нащупал гагатовый камешек. Его талисман. Он не раз приносил ему удачу. И у Джонатана не было оснований сомневаться, что так не будет впредь.

Глава 33

– Ты – самое счастливое приключение в жизни Филипа, – сказала Дэзи. Она по-настоящему любила и уважала эту юную американку, которая стала ее снохой.

Маделина просияла и устроилась поудобней на диване.

– Вы очень добры. Даже не знаю, как благодарить вас за такие слова.

Они сидели в гостиной Пойнт-Пайпер, сиднейского дома Филипа, который он купил несколько лет назад и в котором жил теперь с Маделиной, когда они уезжали из Дануна. Было чудесное августовское утро, и, хотя в Австралии была зима, Маделина открыла большую стеклянную дверь, ведущую на террасу и в сад. В комнату ворвался мягкий ветерок. Зашелестели, словно перешептываясь, шторы. Запахло жимолостью, эвкалиптом и морем.

Помолчав немного, Маделина, не переставая улыбаться, добавила:

– То же самое я могла бы сказать и о вашем сыне, Дэзи. Он возродил меня, прогнал прочь все мои горести и печали и подарил такую любовь, что порой я, кажется, готова умереть от счастья.

Дэзи понимающе кивнула. Ей нравились открытость и прямота Мэдди, ее способность непосредственно, ясно, даже с известной долей изящества, выражать свои чувства. А главное, конечно, приятно было осознать, что ее сын после стольких лет холостяцкой жизни сделался хорошим мужем, так быстро привык к положению женатого человека и что они с Маделиной по-настоящему счастливы.

– Когда брак действительно удачный, с ним ничто не может сравниться, это самая лучшая вещь на свете, – горячо заговорила Дэзи. – Чистое наслаждение быть с мужчиной, который так предан тебе – вроде Филипа, да и Джейсона тоже.

Дэзи помолчала и, повернув голову, остановила взгляд на фотографиях, где были изображены ее покойный муж, Филип, Пола с двойняшками Лорном и Тессой и она сама. Фотографии счастливой семьи, которые Филип расставил на столике рядом с камином. Дэзи задумалась, вспоминая года, прожитые с Дэвидом, и, когда она снова повернулась к Маделине, улыбка ее не была лишена грусти.

– Когда Дэвид погиб в лавине, я решила, что жизнь кончена. И отчасти так оно и было, – заговорила Дэзи. Никогда еще она не была с Маделиной столь откровенна.

– Видишь ли, Мэдди, я вышла замуж за Дэвида восемнадцати лет, и с тех самых пор мы жили душа в душу. Мне казалось, что с другим мужчиной ничего подобного быть не может, и в этом смысле я не ошиблась. Хотя бы по той простой причине, что не существует двух одинаковых мужчин, как, впрочем, и женщин, и каждый брак отличается от другого, имеет свои сильные и слабые стороны. Я оставила Англию, приехала сюда, и это помогло мне начать новую жизнь. А когда я занялась благотворительностью, цели мои еще более определились. Но только Джейсон вновь разбудил во мне женщину. Знаешь ли. Мэдди, он превратил меня в цельную личность.

– Джейсон – чудесный человек, – охотно откликнулась Маделина, ничуть не кривя душой. Этот грубоватый австралиец был так добр и заботлив по отношению к ней все это время. – Нам обеим повезло – такие парни достались. Чистые алмазы, карат эдак на сорок.

– Это уж точно! – смеясь, согласилась Дэзи, которую, как всегда, позабавила подобная манера выражаться. Ей не терпелось передать Джейсону оценку Мэдди, которая, по ее мнению, попала прямо в яблочко. Не переставая улыбаться, Дэзи наклонилась, взяла чашку с чаем.

Установилась тишина, но она не разделяла, а сближала этих двух женщин, вышедших из совершенно разных слоев общества, получивших разное воспитание и тем не менее так сильно привязавшихся друг к другу за год знакомства.

Их тесно связывала любовь к Филипу и Поле, а также бесконечное восхищение, которое вызывала у Маделины Эмма Харт. Дэзи была глубоко предана памяти матери, и ей не надоедало отвечать на нескончаемые вопросы Мэдди, толковать об Эмме, пересказывать разнообразные анекдоты, связанные с жизнью легендарной миллионерши. В лице невестки она встретила благодарнейшего слушателя. И, наконец, еще одной связующей нитью стал будущий ребенок Мэдди. Ребенок Филипа и наследник империи Макгиллов, которого так долго ждала и не могла дождаться Дэзи.

Она пила чай и думала о ребенке, украдкой поглядывая на Маделину. Скорее бы он родился. Он запаздывал уже на две недели, и все вокруг были охвачены нетерпением. Все, кроме Мэдди, которая оставалась абсолютно спокойной и здоровой. Всеобщая суета ее только забавляла.

– Я рада, что ты отказалась от специального теста, – проговорила Дэзи, нарушая затянувшееся молчание. – Хотя, по правде, умираю от любопытства, кого ты собираешься мне подарить – внука или внучку.

Маделина усмехнулась.

– А я вот об этом даже не думаю. Пусть будет сюрприз. – Она положила руки на живот, где шевелился живой комочек, словно заранее оберегая его. – Но чувство у меня такое, что родится девочка.

– Правда?

Мэдди кивнула и, наклонившись вперед, заявила:

– Если это действительно будет так, мы назовем ее Фиона Дэзи Харт Макгилл. Довольно-таки длинное имя, а? Но нам хотелось назвать дочь в честь моей матери и вас, и еще чтобы были имена дедушки и бабушки.

– Весьма тронута и польщена. – В живых голубых, как у всех Макгиллов, глазах Дэзи вспыхнуло нескрываемое удовольствие.

Маделина поерзала на диване, стараясь занять более удобное положение. Ей было немного не по себе, словно внутри что-то сжалось.

– Ты что, неважно себя чувствуешь? – спросила Дэзи, заметив, что гримаса боли исказила лицо снохи.

– Да нет, ничего страшного, просто весь день ощущаю какое-то напряжение. По правде говоря, я тоже жду не дождусь, когда же все кончится. Я кажусь себе гигантским перезрелым арбузом, который никак не лопнет. Или огромным китом, которого выбросило на берег.

Дэзи расхохоталась.

– А если будет мальчик? На этот случай вы имя подобрали?

– Пол Макгилл. В честь вашего отца.

– Замечательно! Просто слов не нахожу.

Дэзи поднялась с дивана и прошла к бару, где оставила сумочку. Она открыла ее, вынула небольшой кожаный футляр и протянула Маделине.

– Это тебе.

Маделина с удивлением посмотрела на свекровь, затем перевела взгляд на футляр. Кожа была потертая и в царапинах, позолоченная застежка потускнела от времени. Она откинула крышку и замерла от восхищения. На подкладке из черного бархата лежала изумрудная брошь в виде банта.

– О, Дэзи, какая изумительная вещь! Просто потрясающая. Огромное-преогромное спасибо. Она ведь старая, правда?

Дэзи, пересев поближе к Маделине, кивнула.

– Да, двадцатых годов. Я уже давно хотела подарить тебе что-нибудь совсем особенное и вот наконец…

– Ничего себе! – перебила ее Маделина. – Вы с Джейсоном и так завалили меня подарками. И Филип тоже. Так вы меня вконец избалуете.

– Но ведь мы любим тебя, Мэдди. И повторяю, мне хотелось подарить что-нибудь необычное, то, что будет иметь для тебя смысл именно в это время. Ну вот я и извлекла эту брошь из своей коллекции. Не только из-за ее красоты и не только потому, что она подойдет тебе, но еще и потому, что она принадлежала моей матери. Мне казалось, что это имеет для тебя значение – может, чувства окажутся дороже самой вещи.

– Разумеется. Поэтому я тем более не могу принять такого подарка, Дэзи… Ведь это же семейная реликвия.

– А разве ты не член семьи? Ты же жена Филипа, – мягко и в то же время подчеркивая каждое слово, сказала Дэзи. Она вынула брошь из футляра, и они вдвоем принялись рассматривать ее, любуясь мастерским исполнением, красотой формы, блеском и тоном камней.

Наконец Дэзи сказала:

– С этими изумрудами связана одна забавная история. Хочешь расскажу?

– Конечно.

Положив брошь назад в футляр и откинувшись на спинку дивана, Дэзи улыбнулась. Она представила мать, как нередко в последнее время, маленькой девочкой с поразительным характером.

– История эта относится к девятьсот четвертому году, – начала Дэзи. – Как ты знаешь, Эмма была тогда в поместье Фарли-холл в Йоркшире. Она работала там с двенадцати лет. Однажды к ней зашел ее лучший друг Блэки О'Нил. Дело было в марте, воскресным днем. А в конце апреля Эмме исполнялось пятнадцать лет, и Блэки купил ей в подарок стеклянную брошку в виде банта. Он собирался уезжать и хотел, чтобы у Эммы осталась о нем память. Блэки сказал, что когда он увидел эту штуку в витрине магазина в Лидсе, она напомнила ему изумрудные глаза Эммы. Понятно, она была в совершенном восторге от этой вещицы, какой бы дешевенькой она ни была, – ведь ничего подобного у нее раньше не было. Тогда же Блэки пообещал ей, что когда разбогатеет, то купит ей точно такую же брошь, но из настоящих изумрудов, Слово свое сдержал. Много лет спустя он подарил Эмме вот эту самую брошь, – закончила Дэзи, а про себя добавила: «А когда мама умерла, она оставила эту брошь мне, вместе со всем набором изумрудов, которые отец ей с тех пор дарил из года в год».

– Чудесная история, и брошь замечательная, только мне все еще кажется, что я не могу ее принять. Подумайте, Дэзи, разве, учитывая то, что вы только что мне рассказали, эта вещь не должна отойти Поле?

– Нет-нет, Пола тоже хочет, чтобы она досталась тебе, – быстро проговорила Дэзи, ласково поглаживая Маделину по руке. – Я с ней говорила. Она полагает, что брошь замечательно тебе пойдет. И мне тоже так кажется. Более того, я уверена, будь мама жива, она тоже захотела бы, чтобы брошь оказалась у тебя.

Видя, что протестовать дальше бессмысленно да и невежливо, Маделина снова пробормотала слова благодарности и позволила свекрови прикрепит брошь к своему просторному платью. Затем, тяжело поднявшись, она подошла посмотреться в зеркало, висевшее над камином. Да, брошь была уникальная, но по-настоящему счастлива Маделина была оттого, что она как бы унаследовала ее от самой Эммы Харт.

Маделина вернулась на диван. Откинувшись рядом с ней на подушки, Дэзи спросила:

– Уж коль скоро речь зашла о моей дочери, думаешь, она правильно поступила, купив магазины Ларсон в Америке?

– Ну разумеется! – воскликнула Маделина, выпрямляясь и бросая на Дэзи настороженный взгляд. – Пола прекрасно разбирается в делах, и на моей памяти еще ни разу не сделала неверного шага.

– Зря только она мне не сказала, зачем ей нужно было, чтобы я продала акции «Сайтекс»? Или хотя бы позволила одолжить ей недостающую сумму. – Дэзи тяжело вздохнула. – Пола иногда бывает на редкость упряма. Ей всегда нужно настоять на своем. Она так похожа на мою мать. Знаешь, милая, этот бизнес… Я так и не научилась в нем разбираться.

Дэзи поднялась и подошла к камину, положила руку на решетку.

– И, честно говоря, я не понимаю Шейна. Он почему-то раньше не рассказал мне или Филипу о ее планах? И почему, ради всего святого, не отговорил ее от этой затеи? Судя по тому, что он говорил вчера вечером, ему бы следовало быть понастойчивее.

– Не думаю, что Пола слушает чужие советы. Она уверена в себе и так отлично разбирается в бизнесе, так что ей они не нужны. К тому же Шейн не стал бы вмешиваться. Он предпочитает оставаться в стороне, и это самый мудрый способ поведения.

Дэзи нахмурилась.

– Кое-что, сказанное вчера за ужином, меня удивило, а тебя?

– Да нет, пожалуй, – откровенно ответила Маделина. – Не забывайте, я была помощницей Полы в нью-йоркском магазине и потому хорошо знаю, что она уже давно думает о расширении американского рынка. К тому же, повторяю, я доверяю ее деловому инстинкту. И вам бы тоже следовало ей верить. Филип, например, верит и, судя по тому, что он говорил за ужином, Шейн тоже. – Маделина бросила на Дэзи взгляд, который, как она надеялась, придаст должный вес ее словам. – И еще одно. Вам никогда не приходило в голову, что Пола хочет иметь свою личную собственность?

– Так у нее она и так есть, – поразилась Дэзи. – Магазины «Харт», не говоря уж…

– Но это дело было основано Эммой, – быстро проговорила Маделина. – Все, чем Пола сейчас владеет, досталось ей в наследство от бабушки. А у нее, вероятно, всегда была потребность создать что-то самостоятельно и на собственные деньги.

– Она тебе говорила об этом, когда ты работала у нее в Нью-Йорке?

– Нет, это просто мое предположение. Но я хорошо знаю Полу.

С лица Дэзи не сходило удивленное выражение, она размышляла над словами невестки. В конце концов она произнесла:

– Может, дорогая, ты и права. Я как-то не думала о такой возможности. Но я любом случае, моя дочь взяла на себя гигантскую ответственность.

– Да не беспокойтесь вы о Поле и ее американском проекте, – мягко сказала Маделина. – Все будет в порядке. Филип говорит, что закалка у нее отличная, да и сами вы отметили, что она очень похожа на вашу мать. А разве так уж плохо быть второй Эммой Харт? – Маделина лукаво подняла брови.

Дэзи рассмеялась.

– Ну, конечно же, неплохо.

Глава 34

Позднее, когда свекровь уехала домой, Маделина надела теплую накидку из светлой шерсти и вышла в сад. Неспешно прогуливаясь по дорожкам – такую прогулку она совершала дважды в день, – она с наслаждением вдыхала свежий воздух.

Хоть ветер и стих, на улице было прохладно. Сгущались сумерки, и в эти чудесные минуты перехода от дня к ночи все окружающее выглядело как-то по-домашнему уютно.

Небо утратило свою ослепительную дневную прозрачность и медленно темнело. Опускавшееся в океан солнце отбрасывало на воду полыхающие янтарно-розовые блики. В настороженной тишине сада не было слышно звуков, только набегающие волны ударялись о край мыса, на вершине которого стоял дом.

Дойдя до конца широкой аллеи, Маделина остановилась и вгляделась в бесконечный водный простор, приобретший в этот момент чернильный оттенок. Океан выглядел таким холодным, неприветливым, бездонным, что даже в теплой своей накидке Маделина вздрогнула. Резко повернувшись, она быстро зашагала назад, к дому. Там уже зажигали лампы, и из окон, освещая ей путь, падали на землю узкие полоски света. На фоне мрачного океана дом выглядел еще более теплым и приветливым. Маделина ускорила шаг. Мгновение спустя она уже была внутри. Пройдя сквозь высокие стрельчатые двери в библиотеку и дальше в просторный холл, она, все еще дрожавшая, сбросила накидку. Из кухни доносились оживленные голоса. Там бойко, как воробьи, щебетали служанки Элис и Пегги и экономка миссис Орденс. Эта троица оказывала Маделине и Филипу неоценимую помощь, ведя сразу два дома в Сиднее – этот и жилые апартаменты Башни Макгилла. Маделина шагнула было к двери, но передумала, решив сначала переодеться к вечеру.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, она счастливо улыбнулась. В последние дни Маделина испытывала какое-то особенное чувство умиротворенности. Любовь Филипа и дитя, шевелящееся у нее в чреве, наполняли ее необыкновенной радостью. Скоро их будет не двое, а трое. Скорее бы уж. Ей не терпелось прижать к груди младенца.

Маделина вошла в спальню. В камине приветливо потрескивали дрова, отбрасывая красноватый отблеск. Спальня была одной из двух комнат, которые она немного переделала после переезда, использовав в ее убранстве светло-зеленые тона и белизну вощеного ситца, разукрашенного красными пионами, алыми розами, желтыми лилиями и темно-зелеными листьями. Сочетание зеленого и белого еще более подчеркивало размеры просторной спальни. Из большого эркерного окна открывался вид на сад и океан. Рядом с огромной кроватью на гнутых ножках стояла кушетка с подушками.

В углу у камина пристроился старинный письменный столик. К нему Маделина и направилась. Здесь лежало письмо сестре Броне в Рим, которое она как раз заканчивала, когда чуть раньше, чем она ожидала, появилась Дэзи.

Маделина быстро перечитала письмо, добавила несколько слов и поставила свое имя. Надписав адрес и заклеив конверт, она положила его поверх небольшой стопки уже готовых к отправке писем – в Нью-Йорк сестре Мэрид, в Бостон Пэтси Смит, в Лондон Поле. Мэдди была прилежным корреспондентом и регулярно писала этой четверке, делясь последними новостями и разного рода забавными историями. Сегодня после обеда она решила написать очередную партию писем – перед тем, как ее увезут в больницу. Маделина была уверена, что на этой неделе ребенок появится на свет.

Усевшись на стул, Маделина принялась перебирать в памяти события последнего дня. Как все замечательно повернулось. Просто не верится. Да и года-то не прошло, подумалось ей. Филипа она встретила в сентябре, а сейчас август. И сколько всего произошло за этот небольшой отрезок времени. Маделина скрестила руки, поддерживая снизу живот, и снова подумала о ребенке. В голове роились планы на будущее.

Наконец она подняла глаза. Взгляд ее остановился на игольнице, которую она знала с детства. Она взяла ее с собой в Австралию вместе с другими памятными вещами и повесила на стену над столиком.

«Богу – дань, прочь всякая дрянь». Эту присказку ее мать аккуратно вышила по краям голубой подушечки, в которую были воткнуты иголки.

«О, мама, – мысленно обратилась к ней Маделина, – как же все замечательно получилось – точь-в-точь, как ты предсказывала мне в детстве. И впрямь выходит, я – твоя золотая девочка. На мне Божье благословление».

Мэдди перевела взгляд на обрамленные в серебро фотографии на столе: родители, Кэрри-Энн, Джо-младший, Лонни. «Всех вас давно уж нет, – прошептала Маделина почти беззвучно, – но в моем сердце вы навсегда».

Не отрывая взгляда от фотографий, она вдруг поняла, что нынешние ее воспоминания о родных лишены обычной тоски.

Не иначе от того, что все у нее складывается так хорошо и она больше не одинока. Острое чувство утраты если и не исчезло вовсе, то во всяком случае притупилось.

Через полчаса Мэдди, подкрасившись и облачившись в темно-синюю шелковую блузку и того же цвета брюки, вышла из спальни. Подаренная Дэзи изумрудная брошь была приколота к плечу. Ее удачно дополняли ожерелье и крупные серьги из жемчуга. Через плечо Маделина перебросила шарф из тяжелого синего шелка, в руке у нее была сумочка в тон наряду, куда она сложила письма. Она отправит их из отеля „Сидней-О'Нил».

Перед тем как спуститься вниз, Маделина задержалась у двери в соседнюю комнату. Не удержавшись, повернула ручку и вошла внутрь. Включив лампу и окинув взглядом бывшую комнату для гостей, ныне переделанную в детскую, она не смогла сдержать улыбки. Они обставляли эту комнату вместе с Филипом. Здесь преобладали желтые и белые цвета с редкими вкраплениями ярко-красного. Они остановились на этой цветовой гамме, ибо в ней не было ничего ни определенно мужского, ни определенно женского, и потому она подходила как для мальчика, так и для девочки.

Маделина любовно провела рукой по краю детской кроватки, подошла к окну, поправила висевший рядом на стене плакатик с колыбельной песенкой и двинулась дальше по просторной комнате, в который раз оглядывая ее придирчивым взглядом. Затем Маделина выключила свет и, выйдя за дверь, снова удовлетворенно улыбнулась: все было прекрасно, все готово к появлению младенца.

Мэдди поспешила в прихожую, где ее уже ждала миссис Орденс.

– Ага, вот вы где, миссис Эмори, – ласково произнесла экономка. – А я уж собиралась к вам наверх, сказать, что Кен здесь и готов отвезти вас в город.

– Благодарю, миссис Орденс, – с ответной симпатией сказала Маделина, – но у нас еще полно времени. Давайте-ка заглянем на минуту в кухню, я хочу до отъезда кое-что посмотреть.

«Никогда еще Маделина не выглядела такой прелестной, как сегодня вечером», – подумал Шейн. Их с Филипом откровенная взаимная влюбленность чувствовалась во всем, что они делали и говорили.

Первое, что заметил Шейн по прибытии в Сидней несколько дней назад, это то, как округлилось ее лицо со времени их последней январской встречи в Йоркшире. Оно перестало быть скуластым, и полнота явно шла Маделине. Щеки у нее немного раскраснелись, в больших серых глазах горели искорки света, она словно излучала сияние, словно вся светилась изнутри. Не удивительно, что многие в ресторане не могли отвести от нее глаз. Правда, и таких, как Филип, тоже нечасто встретишь. Его мужественное, выразительное лицо было хорошо известно многим в Австралии, что, возможно, отчасти объясняло всеобщий интерес к их столику. Да, эти двое составляли потрясающую пару, их окружал поистине романтический ореол.

Вечер складывался на редкость удачно. Все трое, не переставая, смеялись за ужином, который был сервирован в «Зале орхидей». Да и раньше, с того самого момента, как Маделина вошла в апартаменты Шейна, где они с Филипом потягивали аперитив, установилась атмосфера радости и веселья. Филип все время хлопотал вокруг Маделины: усаживал ее в удобные кресла, наливал минеральную воду и вообще вел себя, как глуповатый влюбленный, что вполне соответствовало действительности. А она только улыбалась милой, спокойной улыбкой. Шейн был счастлив за них. Уж он-то знал, что значит мир в семье. Этим двоим повезло не меньше, чем им с Полой.

– Словом, Шейн, на этот уик-энд мы в Данун ехать не собираемся, – говорил Филип. – Все сроки вышли, и доктор Хардкасл настаивает, чтобы мы оставались в Сиднее. Он, как, кстати, и Мэдди, уверен, что роды вот-вот начнутся, так что лучше никуда не трогаться.

– И он абсолютно прав, – заметил Шейн. – Меня, эгоиста, это, кстати, устраивает. Может, в воскресенье я к вам заеду, если, конечно, вы сможете принять меня, то есть, если к тому времени цыпленочек еще не вылупится.

– Мы как раз об этом думали, – широко улыбнулся Филип, – только надеялись, что ты приедешь на весь уик-энд. Тогда бы ты как следует отдохнул и хоть ненадолго забыл обо всех этих проблемах с отелями.

– Отличная идея. Так и сделаем. Хорошо будет просто побыть у вас: поболтать, почитать, послушать музыку и ни о чем не думать. По-моему, у меня и минуты свободной не было с тех пор, как я в Сиднее.

– Чудесно, что ты приедешь к нам, Шейн! – воскликнула Маделина. – Миссис Орденс прекрасная кулинарка. Она приготовит, что захочешь, только скажи.

Шейн рассмеялся и покачал головой:

– Никаких изысков, детка. Пола держит меня на строгой диете. Она считает, что нынче летом во Франции я слишком растолстел. Сама-то Стручок такая худющая, что рядом с ней любой покажется толстым. – Шейн лукаво подмигнул Маделине. – Ты и сама кожа да кости, когда не беременна, разумеется.

– Точно, – согласилась Маделина. – Мы с Полой в работе себя сжигаем. Сколько нервной энергии расходуется, шутка ли?

– Коль скоро уж мы заговорили о делах, хочу спросить, ты что, по-прежнему собираешься заниматься делами «Харт» в Австралии? – Шейн с любопытством поглядел на Маделину.

– Скорее всего, – ответила та, – месяц-другой после родов я побуду дома – бумажной работой и звонками можно заниматься и там. А потом снова в офис, с девяти до пяти, как обычно.

– Между прочим, я приготовил для Мэдди апартаменты в Башне рядом со своими, – сказал Филип. – Так что до детской будет рукой подать – только на следующий этаж подняться.

– Пола нередко затаскивала нас всех в свой кабинет, да и Эмили тоже, – засмеялся Шейн. – Похоже, у них это семейное. Вступай в клуб, Мэдди!

Маделина послала Шейну лучезарную улыбку и приложила руку ко рту, пряча неожиданный зевок. Она зевнула еще несколько раз, и это не укрылось от Филипа.

– Отвезу-ка я свою даму домой, в постель, – заявил он, вскакивая со стула и помогая подняться Маделине. – Надеюсь, ты извинишь нас, Шейн.

– Да о чем ты. – Шейн поднялся вслед за ними. – Мне тоже, ради разнообразия, не помешает хоть раз лечь не за полночь.

Шейн проводил Маделину и Филипа к лифту и вместе с ними спустился в отделанный зеленым мрамором вестибюль.

– Кен уже ждет вас, – сказал он, когда они вы шли на улицу. Он поцеловал Мэдди, обнял шурина и с силой захлопнул дверцу, когда те устроились на заднем сиденье.

«Роллс-ройс» плавно отъехал от тротуара, и Филип, обняв Маделину за плечи, мягко привлек ее к себе.

– Ты что, неважно себя чувствуешь, дорогая?

– Да нет, все нормально, Филип. Просто устала. – Она положила ему голову на плечо. – Так неожиданно навалилось… я имею в виду, вдруг почувствовала себя, как выжатый лимон.

– Может, схватки начались?

– Нет. – Маделина улыбнулась и, сунув руку Филипу в карман пиджака, еще теснее прижалась к нему. – Как только что-нибудь почувствую, сразу же скажу, будь уверен.

Он погладил ее каштановые волосы, наклонился и поцеловал в макушку.

– Я так люблю тебя, Мэдди. Даже выразить не могу, как я люблю тебя.

– Да неужели? – сказала она, улыбаясь сквозь зевоту. – Я тоже люблю тебя. И когда только мы доберемся до дому? Спать страшно хочется. – Веки у Маделины отяжелели, глаза закрылись сами собой. Всю оставшуюся дорогу до Пойнт-Пайпер она продремала.

На следующее утро, позавтракав, Филип поднялся в спальню попрощаться с Мэдди.

Но она еще крепко спала. Ее каштановые волосы разметались по подушке, выражение лица было безмятежным, лишенным той живости и энергии, которые ей были присущи наяву.

«До чего же хороша», – подумал Филип, склоняясь и легонько прикасаясь губами к щеке Маделины. Он не решился ее будить. Накануне она была такая усталая. Пусть отдохнет как следует. Он откинул у нее со лба прядь волос, еще раз поцеловал и на цыпочках вышел из спальни.

Кен уже поджидал его у подъезда. Было без малого семь часов, когда машина направилась в город. Филип открыл дипломат и погрузился в чтение самых срочных бумаг, которые накануне вечером прихватил с собой из офиса. Это была обычная процедура – зачем терять попусту полчаса, которые занимает дорога до Сиднея? Проглядев часть бумаг, Филип сделал пометки в блокноте и обратился к обстоятельному отчету Тома Патерсона, главы горнорудной службы корпорации и одного из ведущих экспертов по опалам; далее последовали памятки от руководителей других подразделений. Покончив с ними, Филип сложил бумаги и застегнул дипломат. Остаток пути он продумывал прочитанное.

Ровно в семь тридцать Филип вошел в свой кабинет на верхнем этаже Башни Макгилла. Его личный помощник Барри Грейвз и секретарша Мэгги Болтон уже ожидали в приемной. Приветливо поздоровавшись, все трое направились к Филипу в кабинет на ежедневную утреннюю летучку.

Садясь за стол, Филип сказал:

– Самое важное в сегодняшнем расписании – встреча с Томом Патерсоном. Надеюсь, он благополучно добрался из Лайтнинг-Ридж вчера вечером?

– Конечно, – откликнулся Барри. – Том звонил десять минут назад, и я подтвердил, что мы ждем его в половине двенадцатого и что обед будет накрыт в вашей личной столовой.

– Отлично, – сказал Филип. – Давненько не видел старого хрыча, не болтал с ним. Даже не вспомню, когда он в последний раз был в Сиднее. В его записке очень много толкового. Я еще раз прочитал ее в машине по пути сюда и хочу, чтобы он при встрече развернул несколько пунктов поподробнее. Впрочем, подождем, пока он появится – Филип посмотрел на Мэгги, которая пристроилась с блокнотом и карандашом у противоположного конца стола.

– Что-нибудь важное в сегодняшней почте есть? – спросил он, бросая взгляд на кипу бумаг на столе.

– Да нет, пожалуй. В основном, личные письма, несколько приглашений, переписка с благотворительными обществами – как обычно. Да, и письмецо от Стива Карлсона. Он все еще в Кубер-Педи. У него все хорошо. – Губы Мэгги тронула едва заметная улыбка.

Филип тоже не смог подавить усмешку.

– Да неужели? Стало быть, «оголец» оказался не таким уж простаком.

Все трое обменялись понимающими взглядами и дружно кивнули при воспоминании о молодом американце, который около года назад приходил к Филипу за советом по поводу добычи опалов. Тогда он показался им совершенно зеленым.

– Везунчик, – кисловато заметил Барри. – Помяните мое слово, он еще полетит вверх тормашками. – Барри открыл одну из папок и быстро заговорил: – У меня тут собрана информация, которая вам нужна, о газетном концерне в Квинсленде. Их самый главный, вроде бы, готов продавать. У меня есть все цифры и наиболее важные подробности. Да, вчера вечером, едва вы ушли, звонил Грегори Кордовиан. Он хотел бы встретиться с вами.

– Ах вот как! – с оттенком удивления произнес Филип – Он что, хочет идти на мировую?

– Трудно сказать. Это ведь такой хитрец. Но у меня возникло ощущение, что он не прочь дружески потолковать с вами. Прежде так не было. Допускаю даже, что он захочет продать телевизионные станции в Виктории. А главное, Филип, ведь это он позвонил нам, не мы ему. Мне кажется, это хороший знак.

– Согласен. И насчет этих станций – может, вы правы.

Барри кивнул и постучал ногтем по другой папке.

– Тут отчеты о деятельности наших газовых и нефтяных компаний, о недвижимости в Сиднее и горнорудных разработках. Вам придется просмотреть их до четверга будущей недели, на который у нас намечена встреча с руководителями этих подразделений.

– Хорошо. Оставьте все это здесь, Барри. Что там у вас еще, Мэгги?

Секретарша перелистнула страницу в блокноте.

– Вчера под конец дня звонил Йен Макдональд. У него есть что предложить вам из парусов. Он спрашивал, когда вы сможете с ним встретиться. Например, пообедать у него.

– Завтра или в пятницу… У меня ведь ничего нет на эти дни?

– Завтра – нет. А вот в пятницу не получится. У вас назначена встреча с вашей матушкой и советом попечителей «Фонда Дэзи Макгилл-Эмори». Рабочий обед здесь, в вашей столовой.

– Да-да, конечно, совсем вылетело из головы. – Филип на минуту задумался. – Знаете, назначьте-ка лучше встречу с Йеном на будущую неделю. Так будет удобнее.

– Хорошо. – Мэгги поднялась. – Если это все, оставляю вас наедине. Позвоните, если захочется кофе, Филип.

– Спасибо.

Барри подошел к столу.

– У меня, собственно, тоже больше ничего нет. Если не возражаете, пойду к себе и займусь отчетом о зарубежных инвестициях вашей матушки. Я и так уж опаздываю к сроку, который вы мне дали.

– Ладно, Барри, вам виднее. У меня дел тоже хватает, – Филип кивнул на кипу бумаг, которые Барри только что положил на стол. – Увидимся, когда Том подойдет. Как только появится, сразу дайте мне знать.

– Ладно.

Оставшись один, Филип погрузился в изучение двух отчетов о деятельности железнорудных компаний, принадлежащих корпорации. Он начал с того, в котором было пятнадцать машинописных страниц. Час спустя, когда Мэгги принесла ему кофе, он читал второй отчет, делая время от времени развернутые пометки на полях. До сиднейской недвижимости Филип добрался только в десять. Не успел он дочитать материал и до середины, как на столе зажглась лампочка селектора и послышался голос Мэгги.

– Филип…

– Да, Мэгги?

– Извините, что отрываю, но звонит ваша экономка. Говорит, что срочно.

– Соедините.

Слева раздался звонок. Филип взял трубку.

– Да, миссис Орденс?

– С миссис Эмори что-то не так, – без предисловий заявила экономка. В голосе ее звучала растерянность.

– Что вы хотите сказать? – резко произнес Филип, выпрямляясь и изо всех сил сжимая в руке трубку.

– Я никак не могу разбудить ее. Как вы велели, я зашла к миссис Эмори в половине десятого, но она спала так крепко, что я не решилась будить ее. Просто оставила в спальне поднос с завтраком. Но потом я зашла снова и вот уже десять минут не могу ее добудиться. Мне кажется, она без сознания.

– Боже мой! – Филип в сильнейшем волнении вскочил из-за стола. – Выезжаю! – крикнул он. – Нет-нет, это не поможет. Надо отправить Мэдди в больницу. Я сейчас позвоню туда, пусть высылают «скорую». Поезжайте с ней. Встретимся там в кабинете доктора Хардкасла. Но я еще перезвоню. Вы сейчас где, в спальне?

– Да.

– Ну и оставайтесь там, пока не появится «скорая». Не отходите от жены ни на минуту.

– Разумеется, сэр. Но, пожалуйста, мистер Эмори, поторопитесь. По-моему, дело плохо.

Глава 35

Частная машина «скорой помощи» доставила Маделину в больницу святого Винсента в Дарлингхорсте через пятнадцать минут. Больница эта была ближайшая к восточному предместью Сиднея и единственная, в которой оказывали экстренную медицинскую помощь.

Миссис Орденс устроилась на сиденье рядом с Маделиной. Держа ее за обмякшую руку она, как и обещала Филипу, глаз с нее не сводила. Бледное лицо Маделины было совершенно безжизненным, глаза плотно закрыты, но дыхание, слава Богу, было ровным.

Сразу же по прибытии в больницу Маделину перенесли в бокс экстренной помощи, а миссис Орденс, по указанию врача, провели в отдельный кабинет.

Розита Орденс ожидала Филипа Эмори. И тот мчался в больницу вместе с Малкольмом Хардкаслом, известным сиднейским гинекологом и многолетним своим другом.

Сжав пальцы, Розита Орденс не сводила глаз с двери. Скорее бы появился хозяин. Он бы сразу разобрался, что к чему. Розите было ясно одно, что взгляд, которым обменялись врачи скорой, едва увидели Маделину, обнадеживающим не назовешь.

Розита склонила голову. Все ее мысли были устремлены к очаровательной молодой американке, которую она так полюбила за последние восемь месяцев. Хоть бы с ней все было хорошо, хоть бы она открыла глаза и сказала словечко врачам, которые ее осматривали.

Розита, как и Маделина, была католичкой. Она принялась беззвучно молиться. «Пресвятая Дева Богородица, благослови Тебя Небо и пусть благословен будет плод чрева Твоего, Господь наш Иисус Христос… Пресвятая Дева Богородица, благослови Тебя Небо…» Вновь и вновь повторяла она слова молитвы, которая всегда выручала ее в трудные минуты. Она истово верила, что ее всеблагой и милостивый Бог услышит эти слова.

При звуке открывающейся двери Розита резко вздернула голову.

– О, мистер Эмори, слава Богу, наконец-то вы здесь! – воскликнула она и поспешила навстречу Филипу.

Филип взял ее за руку.

– Спасибо за то, что сразу позвонили, миссис Орденс.

– Вы уже видели миссис Эмори?

– Только секунду, вместе с доктором Хардкаслом. Он сейчас осматривает ее. Естественно, его беспокоит и состояние ребенка. Он обсудит ситуацию с другими врачами, а потом, надеюсь, скажет мне, что произошло.

– Так, выходит, она еще без сознания?

– Боюсь, что так.

Розита перевела дыхание, а затем быстро заговорила:

– Надо мне было попробовать разбудить ее раньше…

– Не казните себя, миссис Орденс, – прервал ее Филип. – Ничему это не поможет. К тому же вы хотели, как лучше. В конце концов со стороны казалось, что Мэдди просто спит. Я и сам так решил, когда зашел в спальню.

Розита Орденс печально кивнула.

– Там у подъезда Кен, – продолжал Филип. – Он отвезет вас домой. А я, как только узнаю что-нибудь, позвоню.

– Пожалуйста, прошу вас, мистер Эмори. Я буквально с ума схожу. И Элис с Пегги тоже.

– Знаю. – Филип проводил экономку до двери, и сказал: – Кен припарковал машину у главного входа, он ждет вас.

– Спасибо, мистер Эмори. – Розита поспешно вышла на улицу, понимая, что хозяин хочет остаться один.

Филип погрузился в невеселые мысли. Что же произошло? С чего это Мэдди вдруг потеряла сознание? Он прежде ни о чем подобном не слышал! Наверняка случилось что-то чрезвычайно серьезное – в этом Филип был уверен. Нужны решительные действия. Он созовет лучших специалистов – если надо, пошлет за ними свой личный самолет. В любой конец света. Прямо сейчас. Немедленно. Он вскочил, снова сел. Нервы его были на пределе. Надо немедленно взять себя в руки. Надо спокойно и разумно оценить сложившееся положение. Филип едва сдерживал себя. Он готов был мчаться к Мэдди, ухаживать за ней, быть с нею до тех пор, пока она не придет в себя. Но какой в этом смысл? Он был беспомощен. А Мэдди – в руках лучших врачей. Так пусть они делают свое дело. Ему вовсе незачем изображать из себя специалиста.

Филипу показалось, что прошла вечность – а на самом деле всего двадцать минут, когда на пороге появился доктор Хардкасл.

Филип вскочил и поспешил ему навстречу. Он вперил в доктора взгляд, пытаясь прочесть ответ на его лице.

– Что случилось с Мэдди, Малкольм? – резко спросил он.

Взяв Филипа за руку, доктор отвел его к стене, где стояли стулья.

– Присядем-ка на минуту.

Филип был человеком достаточно чутким, чтобы понять, что Малкольм не случайно уходит от прямого ответа. Он насторожился, охваченный страхом за Мэдди.

– Так что же все-таки случилось с моей женой этой ночью?! – яростно проговорил он.

Малкольм не знал, как сообщить ему тяжелую весть. Поколебавшись немного, он сказал:

– Мы почти уверены, что у Мэдди кровоизлияние в мозг.

– О Боже, только не это! – Филип был сражен. – Этого не может быть. Этого просто не может быть!

– Мне очень жаль, Филип, но все говорит за это. Как только Мэдди привезли сюда, ее осмотрели два опытных нейрохирурга. Я только что разговаривал с ними и…

– Но могут быть и другие мнения! Пусть ее осмотрят другие специалисты, – перебил доктора Филип осипшим голосом.

– Согласен. Я попросил доктора Литмана разыскать Алана Стимпсона. Ты наверняка слышал о нем. Он считается ведущим нейрохирургом Австралии, да и в мире немного найдется равных ему. К счастью, он живет в Сиднее. – Малкольм положил Филипу руку на плечо и успокоительно добавил: – Но нам и вовсе повезло. По счастливой случайности, он оказался сегодня здесь, неподалеку, в Дарлингхорсте. Доктор Литман поймал его в больнице святой Маргариты, как раз когда он собирался возвращаться в город. Он будет здесь с минуты на минуту.

– Спасибо, Малкольм. – Филип немного упокоился. – И извини меня за несдержанность. Я от страха голову потерял.

– Все понятно, не нужно извиняться. Могу представить, каково тебе сейчас.

Раздался стук в дверь, и в кабинет вошел высокий, стройный человек с песочного цвета волосами, веснушчатым лицом и грустными серыми глазами.

Малкольм Хардкасл поднялся.

– Вот это я понимаю – скорость, Алан. Спасибо, что приехали. Позвольте представить вам Филипа Макгилла-Эмори. Филип, это доктор Алан Стимпсон, о котором я только что говорил.

Филип, тоже встав, приветствовал знаменитого хирурга. Они пожали друг другу руки, затем все трое сели.

Алан Стимпсон был человеком решительным и любил сходу брать быка за рога.

– Мистер Эмори, я только что разговаривал с доктором Литманом и сейчас же немедленно осмотрю вашу жену. Только вот что. – Взгляд его стал пристальным. – Я не знал, что она вот-вот родит, более того, у нее двухнедельная задержка. – Он перевел взгляд на Малкольма. – Вы объяснили мистеру Эмори, насколько опасным для ребенка может оказаться сканирование мозга?

– Нет. – Малкольм покачал головой. – Я ждал вас.

– Прошу вас, доктор, объясните толком, что к чему, – обратился к Алану Стимпсону Филип. Тревога его снова стала возрастать. Он сжал руки, чтобы унять дрожь.

– При просвечивании мозга возникает угроза облучения, мистер Эмори. И это может скверно сказаться на ребенке.

Помолчав немного, Филип спросил:

– А такое просвечивание необходимо?

– Только так мы сможем узнать, насколько серьезно поражен мозг.

– Понятно.

– Однако же перед тем, как принять решение, – по-прежнему мягко продолжал доктор Стимпсон, – мне надо как следует осмотреть миссис Эмори. Я посоветуюсь с коллегами, и мы выберем лучший механизм лечения.

– Понятно, – повторил Филип. – Надеюсь, решение будет принято быстро. Насколько я понимаю, фактор времени играет важную роль…

– Естественно. – Алан Стимпсон поднялся. – Прошу извинить.

У двери он обернулся и, взглянув на гинеколога, добавил:

– Имея в виду беременность, мне хотелось бы Малкольм, чтобы вы присутствовали при осмотре и высказали свое мнение.

Малкольм поднялся.

– Ну разумеется, Алан. – Он повернулся к Филипу. – Побудь здесь. И постарайся успокоиться.

– Попробую, – пробормотал Филип, понимая, что это совершенно невозможно. Он уронил голову на руки и погрузился в тяжелое раздумье. Он с трудом приходил в себя от пережитого шока. Он никак не мог поверить, что с его женой стряслось такое несчастье. Ведь еще вчера вечером она так хорошо себя чувствовала.

Ему казалось, что он пребывает в каком-то немыслимом кошмаре, которому нет конца.

Десять минут спустя Филип поднял голову. На пороге стоял Шейн О'Нил. Лицо его выражало беспокойство.

– Я примчался сразу, как только узнал! – воскликнул он. – Меня не было в гостинице, но Барри отыскал меня. Он велел передать, что до Дэзи еще не дозвонился.

– Спасибо, что пришел, – негромко проговорил Филип. Он был рад, что Шейн в такой момент рядом с ним.

– Барри сказал мне, что утром экономка обнаружила Мэдди в бессознательном состоянии. Что случилось, Филип? Что за беда стряслась с ней?

– Врачи считают, что это кровоизлияние в мозг.

– О Боже! – Шейн был потрясен. Не в силах поверить услышанному, он не отводил глаз от Филипа.

– Скорее всего это произошло ночью, – едва слышно добавил Филип.

Шейн сел рядом с ним.

– Но ведь вчера за ужином она выглядела совершенно нормально. Что же стало причиной кровоизлияния, они не говорят?

Филип покачал головой.

– Пока нет. Сейчас ее осматривает доктор Стимпсон. Он один из лучших нейрохирургов в мире. Нам чертовски повезло, что он сейчас не за границей. Больше того, оказался рядом, в больнице святой Маргариты.

– Да, об Алане Стимпсоне мне приходилось слышать, – сказал Шейн. – Послужной список у него внушительный, говорят, он чудеса способен творить. Из того, что мне о нем говорили, можно сделать вывод, что это лучший специалист в своей области.

– Надеюсь, – Филип повернулся к Шейну. – Прямо не знаю, что буду делать, если что-нибудь случится с Мэдди, – дрожащим голосом проговорил он. – Без нее мне жизни нет… – Он отвернулся, чтобы Шейн не увидел, как заблестели от слез его глаза.

– Все будет в порядке, – уверенным тоном заявил Шейн. – Не надо думать о худшем, будем надеяться на лучшее. Так надо, Филип. Ты ни за что не потеряешь ее. Надо повторять и повторять себе это.

– Да… Как хорошо, Шейн, что ты здесь. Без тебя мне было бы труднее.

Шейн кивнул.

Наступило молчание.

Мыслью и сердцем Филип был с женой. Перед его взором стояло лицо Маделины. Когда утром он увидел его, оно было бледным и безжизненным. И рука при прикосновении показалась вялой. Словно жизнь медленно покидала Маделину. Филип с содроганием подумал, что она может уйти от него. Но сразу же отогнал эту мысль.

Время от времени Шейн поглядывал на Филипа. Душою он был с ним, но не говорил ни слова, не желая тревожить друга. Тот пребывал где-то далеко, его красивое лицо было искажено отчаянием, а в голубых, таких же, как у Полы, глазах, застыл страх.

Шейн стал молиться за Маделину.

Немного спустя в комнате появилась Дэзи. Она была бледна, как полотно, и, похоже, совершенно убита горем. Шейн бережно обонял ее за плечи.

– Что там с Мэдди? – едва проговорила она.

– Скорее всего, это кровоизлияние в мозг, – негромко ответил Шейн.

– Не может быть! Филип… – Дэзи села рядом с сыном на стул, с которого только что встал Шейн, и потянулась к Филипу, желая хоть как-то утешить его.

– Ладно, ма, все в порядке, – Филип сжал ее руку. – С Мэдди сейчас врачи… Малкольм Хардкасл, двое здешних, из больницы, и Алан Стимпсон, знаменитый нейрохирург.

– Вот это прекрасно, – сказала Дэзи, довольная, что здесь оказался такой человек. Она немного приободрилась. – Я с ним сталкивалась пару раз по делам Фонда. Он и впрямь номер первый. Лучшего не найти.

– Знаю, ма.

Дэзи перевела взгляд на Шейна, который нервно вышагивал по комнате.

– Барри очень волнуется, – сказала она, – никто из вас ему не позвонил. Свяжись-ка с ним, Шейн, и расскажи, что тут происходит. А он позвонит Джейсону. Тот вчера уехал в Перт.

– Да-да, как же это я забыл сообщить ему? – пробормотал Филип. – Сейчас позвоню ему, а заодно и миссис Орденс. Она, да и остальные слуги тоже страшно волнуются.

– Весьма сожалею, мистер Эмори, – говорил сорок минут спустя доктор Стимпсон, – но не осталось практически никаких сомнений, что у вашей жены кровоизлияние в мозг. Положение очень серьезное.

Филип стоял у окна. При этих словах ноги у него подогнулись, и он едва не свалился на пол. Не в силах сказать ни слова, он тяжело опустился на ближайший стул.

Дэзи познакомила Шейна с врачами, и тот, взяв инициативу в свои руки, обратился к хирургу:

– Что посоветуете, доктор? – обратился Шейн к Алану Стимпсону.

– Полагаю, нужно немедленно сделать сканирование мозга, а затем трепанацию черепа. Так, по крайней мере, рассосется кровяной сгусток. Замечу также, что без трепанации она рискует никогда не прийти в себя и всю оставшуюся жизнь провести в коматозном состоянии.

Филип подавил стон. Он так сжал пальцы, что ногти вонзились в ладони. Мэдди… всю жизнь без сознания.

Эта мысль была такой страшной, такой ужасающей, что он не мог не только что примириться с нею, но даже толком осознать ее.

Алан Стимпсон сочувственно смотрел на Филипа, в прозрачно-голубых глазах которого застыла боль и отчаяние. Он молча ожидал, пока тот хоть немного придет в себя.

– Прошу вас, продолжайте, доктор Стимпсон, – прошептал наконец Филип.

– Ребенок усложняет дело, мистер Эмори. Если бы это было еще возможно, я бы рекомендовал аборт. Но, естественно, на последней стадии беременности это невозможно. Не говоря о том, что в любой момент могут начаться схватки. Поэтому необходимо кесарево сечение. Думаю, что это не терпит отлагательств.

– Я могу сделать кесарево немедленно, – сказал Малкольм.

– А это не опасно для жены? – быстро спросил Филип.

Ответил ему Алан Стимпсон.

– Как раз напротив. Я бы сказал, что хуже будет, если Малкольм не сделает кесарево. А в каком-то смысле это даже хорошо, ибо тогда я смогу сделать просвечивание и провести операцию, не страшась нанести вред ребенку.

– Тогда действуйте. Прямо сейчас, – сказал Филип, не желая терять времени на разговоры. – Но я хочу, чтобы Мэдди перевезли в частную клинику, если, конечно, ее можно перевозить.

– В больнице святого Винсента есть частное отделение. Это рядом, можно перевезти миссис Эмори туда, – предложил хирург.

– Хорошо, – Филип поднялся. – А теперь я хочу пойти к жене, побыть с нею и проводить ее в это отделение.

Глава 36

Около двух часов пополудни Малкольм Хардкасл сделал Маделине Эмори кесарево сечение. Ребенок появился на свет абсолютно здоровым. Но мать не знала этого. Она все еще пребывала в небытии.

Малкольм сообщил новость Филипу.

Вместе с Шейном и Дэзи тот нетерпеливо ожидал по соседству с палатой, куда перевезли Маделину.

– У тебя девочка, Филип, – объявил Малкольм. Филип мерил шагами комнату.

Он остановился и посмотрел на гинеколога.

– С Мэдди все в порядке? Как она перенесла операцию? – жестким тоном спросил он, думая, в первую очередь, о жене.

– Все нормально. А состояние у нее то же, что и утром. Она все еще без сознания. Хотя перемен к худшему тоже нет.

– А это хороший признак? Есть надежда? – осторожно спросил Шейн.

– Н-да… но пока все по-прежнему.

– Можно мне зайти к ней? – спросил Филип.

– Сейчас нет. Она в реанимации.

– Так когда же? – так же резко, хоть и негромко, спросил он.

– Через час. А твоя дочь очаровательная малышка. Вес три четыреста.

Филип опомнился и крепко пожал руку Малкольму.

– Спасибо за все. Замечательно, что девочка здорова.

– Можно хоть на ребенка посмотреть? – Дэзи повернулась к Малкольму, а затем перевела взгляд на сына, стоявшего рядом с ним. – Хочу поздравить внучку с появлением на свет.

– Ну разумеется, миссис Рикардс.

Все четверо вышли из комнаты и направились к застекленной палате для новорожденных.

– Вот она! – воскликнул Малкольм. Дежурная сестра, увидев гинеколога, сразу же вынула младенца из колыбели и поднесла его к стеклу, чтобы было лучше видно.

– Ах, Филип, какая же она прелесть! – воскликнула Дэзи. Глаза у нее разгорелись. – Смотри-ка, а на макушке-то рыжие волосики. Похоже, в семье будет еще одна рыжая.

– Да, – коротко откликнулся Филип, глядя сквозь стекло на младенца. Скверно, но он даже порадоваться по-настоящему не мог. Все его существо было приковано к жене, остальное оставалось на втором плане.

В конце концов он отвел глаза от дочери и отошел с Малкольмом в сторону.

– А дальше что? Когда Стимпсон собирается делать просвечивание?

– Скоро. Почему бы тебе пока не выйти подышать немного свежим воздухом? Или не выпить с матушкой и шурином по чашке чая?

– Из больницы я никуда не уйду! Я не оставлю Мэдди! – твердо заявил Филип. – Но, может, их мне удастся убедить пройтись. А я останусь здесь. И еще раз большое спасибо за все, что ты сделал для жены и дочки, Малкольм.

Позднее, когда все собрались в том крыле больницы, где находились частные палаты, Филип предложил Шейну и Дэзи поехать в Пойнт-Пайпер отдохнуть и выпить чего-нибудь.

– Вам вовсе нет нужды постоянно быть рядом мной, – проговорил он, устало опускаясь в кресло.

– Нет уж, мы лучше побудем здесь, – ответил Шейн. – Нельзя оставлять тебя одного.

– Да, Филип, мы останемся, и разговоры на эту тему закончены, – сказала Дэзи с той твердостью в голосе, которая выдавала в ней дочь Эммы Харт. – Да мы с Шейном места себе не найдем вдали от тебя и Мэдди. Нам и здесь-то не по себе, каково будет в Пойнт-Пайпер при полной неизвестности.

У Филипа не было сил не то что спорить, но даже отвечать.

Посидев немного, он снова принялся мерить шагами комнату, вышел в коридор. Волнение его достигло предела. Чтобы хоть как-то успокоиться, он вернулся в комнату и позвонил в Башню Макгилла. Поговорил с Барри и Мэгги. Время от времени он перекидывался несколькими словами с матерью и Шейном, но в основном с мрачным видом глядел в окно.

Он умел владеть собой и не теряться в самых трудных обстоятельствах. Всю свою сознательную жизнь он был человеком действия, человеком, способным принимать решения и не отступать от них. Даже в крайних случаях он сохранял твердость. Но сейчас, в самый, может быть, трудный момент своей жизни, он не знал, что делать. Врачом он не был и потому не мог помочь самому любимому человеку. Чем дальше, тем большую растерянность он испытывал – растерянность и страх.

Около трех ему разрешили навестить Мэдди, которая все еще находилась в реанимации. Состояние ее было прежним, и она никак не реагировала на его появление. Филип вернулся в приемную, ощущая, как боль и отчаяние захлестывают его.

Все попытки Шейна и Дэзи успокоить Филипа были безуспешны.

– Я знаю, что в такие моменты никакие слова не помогут, – сказала Дэзи. У нее сердце кровью обливалось от страданий за сына и сноху. – И все равно, милый, надо набраться мужества и надеяться. Мэдди сильная. Если кто и может выбраться из такого положения, так это она.

Филип посмотрел на мать, кивнул и тут же отвернулся, чтобы она не видела его искаженное лицо.

В четыре появился Алан Стимпсон и негромко объявил, что он только что закончил просвечивание.

– У вашей жены произошло сильное кровоизлияние в мозг. Собственно, я это с самого начала предполагал, но надо было убедиться окончательно, – сказал он.

Филип с трудом проглотил слюну. Оправдались худшие ожидания.

Он спросил дрожащим голосом:

– А у вас есть хоть какое-то предположение, чем могло быть вызвано кровоизлияние?

Алан Стимпсон немного помолчал.

– Может, виновата беременность. Мне приходилось сталкиваться с подобными случаями.

Филип обмер.

– А теперь я собираюсь произвести трепанацию черепа, мистер Эмори. Может, вы хотите взглянуть на жену, пока ее готовят к операции?

– Да, – Филип посмотрел на мать. – Как бы ни закончилась операция, надо послать за отцом Райаном. Мэдди наверняка захотела бы, чтобы в такой момент рядом был священник. Мама, можешь позвонить ему от моего имени?

Эта просьба, только усиливавшая худшие опасения насчет Маделины, привела Дэзи в замешательство. Тем не менее она кивнула.

– Хорошо, – стараясь говорить как можно спокойнее, откликнулась она. – Сейчас позвоню, милый.

– У меня большие надежды на то, что операция окажется успешной, – сказал доктор Стимпсон, переводя взгляд с Дэзи на Филипа. – И я сделаю все от меня зависящее, чтобы спасти вашу жену.

– Спасибо, доктор, – просто сказал Филип.

Они вышли из комнаты и молча зашагали по коридору. Нейрохирург проводил Филипа в палату, находившуюся в двух шагах от операционной, и тихо закрыл за ним дверь.

Филип подошел к Мэдди.

Он глядел на нее, и сердце его изнывало от любви. Какой же маленькой и беззащитной казалась она на этой узкой больничной койке. Лицо ее было бледно, как мел, как простыня. Еще раньше доктор Стимпсон предупредил его, что им придется сбрить Маделине волосы. Ее чудесные каштановые волосы. Но какое это имело значение? Лишь бы она осталась жива. Сейчас они разметались по подушке. Он прикоснулся к ним, ощущая их шелковистую мягкость, наклонился, поцеловал локон.

Присев на стул, Филип взял Маделину за руку. Она была совсем вялая. Потом он наклонился и, поцеловав жену в щеку, прошептал в волосы:

– Не оставляй меня, Мэдди. Прошу тебя, не оставляй. Борись. Борись за жизнь, любимая.

Подняв голову, он долго глядел на нее, пытаясь уловить какой-нибудь намек на то, что она услышала его.

Впрочем, он знал, что это невозможно, Мэдди лежала такая безжизненная.

Он снова поцеловал ее и вышел. Горе поглотило его.

– Что-то у меня часы остановились, – сказала Дэзи, обращаясь к Шейну. – Который час?

Шейн взглянул на часы.

– Около шести. Может, принести чаю?

– Да, неплохо бы. А как вы, отец Райан?

Священник, появившийся незадолго до этого в больнице, поднял глаза от молитвенника.

– Благодарю вас, миссис Рикардс, вы очень любезны. Пожалуй, выпью чашечку.

– Филип?

– Я бы предпочел кофе, ма, если… – Он оборвал фразу, не договорив. В комнату вошел доктор Стимпсон.

Закрыв за собой дверь, он тяжело прислонился к ней. На нем был зеленый хлопчатобумажный халат и брюки того же цвета. Он явно пришел прямо из операционной. Не говоря ни слова Алан Стимпсон не мигающим взором смотрел на Филипа.

Филип, в свою очередь, не отрывал от него взгляда. На лице хирурга застыло странное выражение, понять которое было невозможно.

– Мне очень жаль, мистер Эмори, очень, – наконец проговорил хирург. – Я сделал все, что мог, чтобы спасти вашу жену, но… она только что скончалась на операционном столе. Примите мои соболезнования.

– Нет, – сказал Филип. – Нет.

Он потянулся рукой к спинке стула и изо всех сил вцепился в нее. Костяшки пальцев побелели от напряжения. Он чуть покачивался.

– Нет! – повторил он.

Отец Райан поднялся и помог встать Дэзи. По щекам у нее текли слезы. Она судорожно приложила руку ко рту, чтобы подавить рвущееся рыдание. Затем подошла к Филипу. За ней последовали Шейн и отец Райан.

Дэзи была в отчаянии. Она и представить себе не могла, как подействует на сына смерть Мэдди, которую он боготворил. «До чего же несправедлива жизнь, – думала Дэзи, все еще не в силах сдержать слезы. – Мэдди такая молодая. Почему же она ушла так рано?»

Филип уклонился от матери, Шейна и священника, с сочувствием глядевшего на него. Он яростно тряс головой, не желая верить словам врача. В голубых глазах его застыл ужас. Он схватил Алана Стимпсона за руку.

– Отведите меня к жене, – выдохнул он. Стимпсон привел его в ту же палату, где он недавно был с Мэдди.

Теперь он снова смотрел на нее. Мертвая, она казалась абсолютно спокойной. На лице не было ни малейших следов каких-либо чувств. Филип опустился на колени и взял Мэдди за руку. Рука была ледяной. Он, как безумный, стал согревать ее.

– Мэдди! Мэдди! – внезапно закричал он прерывающимся голосом. – Почему ты умерла? У меня же теперь ничего не осталось. Совсем ничего… О, Мэдди, Мэдди…

Филип склонил голову. Горячие слезы упали ему на пальцы, тесно сжимавшие ладонь жены. Филип долго оставался в таком положении, пока наконец не пришел Шейн и не увел его.

Глава 37

Он отвез ее в Данун. После краткой церемонии отпевания в сиднейском соборе святой Марии, на котором были только близкие родственники, гроб с телом Маделины погрузили в самолет, который взял курс на Кунэйбл. Филип всю дорогу просидел у гроба. Рядом с ним был Шейн. Мать с Джейсоном, а также отец Райан и Барри Грейвз летели вслед за ними на личном самолете Джейсона. Когда самолет приземлился, Филип велел, чтобы гроб доставили в Дом и поставили в галерее с портретами предков. Так прошла ночь.

Утро следующего дня выдалось на редкость ясное, на небе не было ни облачка, и сады Дануна, да и вся местность выглядели в ярком солнечном свете просто ослепительно. Но Филип ничего не видел. Он застыл от горя, механически совершая необходимые действия и едва ли замечая кого-либо вокруг.

Он попросил Шейна, Джейсона, Барри, управляющего поместьем Тома и двух конюхов, Матта и Джо, которые очень привязались к Маделине за то недолгoe время, что она прожила здесь, отнести гроб на кладбище.

В субботу утром, ровно в десять, шестеро мужчин вынесли гроб из Дома. Они следовали за отцом Райаном по извилистой дорожке, которая проходила между просторными лужайками и садовыми участками и вела к небольшому семейному кладбищу. Обнесенное каменной стеной, оно утопало в зелени. Здесь был похоронен Эндрю Макгилл, отец-основатель, его жена Тесса, их наследники. На могилах были простые мраморные надгробья.

Филип решил похоронить жену рядом с Полом.

Он впервые увидел Маделину О'Ши, как раз когда она разглядывала его портрет, а потом, увидев Филипа на пороге, сказала, что ей показалось, что это Пол собственной персоной чудесным образом сошел с портрета и оказался здесь. Мэдди часто поддразнивала его, что выглядит он точь-в-точь, как пират – подобно деду, который восхищал ее не меньше Эммы Харт.

Поэтому Филип и решил, что лучшего места для последнего прибежища не найти. Странно, но он находил известное успокоение в том, что эти двое будут лежать в земле по соседству.

Священник, Филип и все остальные дошли до вырытой могилы. Она была в углу кладбища, в тени золотистых вязов и эвкалиптов с их пьянящим лимонным запахом. Маделина очень любила эти деревья, как, впрочем, и само это место, и тучную землю, на которой стоял их Дом и которая так напоминала ей родной Кентукки.

Дэзи ждала процессию у могилы вместе с миссис Кар, экономкой, и остальным обслуживающим персоналом поместья, рабочими овцеводческого хозяйства, их женами и детьми. Люди были либо одеты во все черное, либо прикрепили к рукавам траурную повязку. Женщины и дети принесли охапки цветов. Опустив головы, они слушали молитву, которую читал отец Райан, и, не скрывая слез, оплакивали Маделину, которую успели полюбить и которая так недолго прожила рядом с ними в Дануне.

У Филипа горе ушло внутрь.

Все отпевание он простоял, застыв, как изваяние, с совершенно сухими глазами. Весь облик его был воплощенной скорбью, обычно живые глаза совершенно потускнели, красивое лицо вытянулось и приобрело безжизненный оттенок. Печать безнадежности, лежавшая на всем его облике, заставляла людей держаться от него на расстоянии.

Когда траурная церемония подошла к концу и гроб опустили в могилу, Филип принял искренние соболезнования своих служащих, а затем, резко повернувшись, зашагал к дому.

Шейн и Дэзи поспешили за ним. До самого порога Филип рта не раскрыл, а оказавшись в просторном холле, повернулся и негромко произнес:

– Я пойду, ма. Мне нужно побыть одному.

Дэзи посмотрела на сына. Лицо ее осунулось, побледнело, глаза покраснели от слез. Она мягко тронула сына за руку:

– Филип, ради Бога, пусть все будет не так, как когда твой отец погиб в лавине. Не замыкайся, поплачь, дай выход своему горю. Только тогда ты снова сможешь вернуться к жизни.

Он невидяще посмотрел на мать. Взгляд его, словно нож сквозь масло, пронзил ее и уперся во что-то видимое ему одному.

– Я не хочу жить. Без Мэдди мне нет жизни.

– Как ты можешь говорить так! Ты же еще молодой человек! – воскликнула Дэзи.

– Ты ничего не понимаешь, ма. Я все потерял, у меня больше ничего нет.

– Но ведь у тебя ребенок. Дочка. Твоя и Мэдди, – Дэзи едва удерживалась от того, чтобы не разрыдаться. Все ее чувства были написаны у нее на лице.

Филип снова посмотрел как бы сквозь нее. Ничего не говоря, он круто повернулся и пошел к выходу. Дэзи смотрела ему вслед. Боль за сына терзала ее. Повернувшись к Шейну, она тихо заплакала. Беспомощная, растерянная, она не знала, что делать, что сказать. Шейн обнял ее за плечи и повел в гостиную.

– Все будет в порядке, – успокаивающе произнес он. – Сейчас Филип в шоке, он сам не знает, что говорит.

– Да, наверное, так, но я боюсь за него. И Пола тоже, – сквозь слезы пробормотала Дэзи. – Она вчера звонила мне из Лондона. Она сказала: «Нельзя, чтобы он замкнулся в своем горе, как после смерти отца. Иначе он никогда не оправится от этого удара». Я прекрасно понимаю, что она имеет в виду. И, конечно, она права.

Присев на диван, Дэзи порылась в сумочке, нашла платок и вытерла глаза. Взглянув на Шейна, стоявшего у камина, она добавила:

– Может, напрасно мы отговорили Полу прилететь на похороны.

– Нет, Дэзи, не напрасно! Слишком тяжелая дорога ради трех-четырех дней. Филип сам сказал это. Ведь это он настоял, чтобы Пола осталась в Англии.

– Но она могла бы помочь ему. Ведь они всегда были так близки, сам знаешь.

– Может быть, – согласился Шейн, понижая голос. – Хотя я не думаю, чтобы даже ее присутствие помогло ему оправиться от шока. Уж больно все неожиданно произошло. Ведь только неделю назад Мэдди была здорова, ждала ребенка. У них все так прекрасно складывалось, они любили друг друга. И вдруг такой удар. Как в солнечное сплетение, исподтишка. Но Филип оправится. Ему просто придется оправиться. Другого выхода нет. Надо только дать ему время.

– Ну, не знаю, – с сомнением протянула Дэзи. – Он ведь боготворил Мэдди.

– Это правда. – В гостиную вошел Джейсон. Он уселся рядом с Дэзи и продолжил: – И он еще долго не будет находить себе места. Но Шейн прав, дорогая, Филип оправится. В конце концов, он оправится. Со всеми так происходит.

– Да, – прошептала Дэзи, вспоминая Дэвида. Джейсон обнял жену за плечи.

– Ну-ну, дорогая, постарайся успокоиться.

– Легко сказать. – Она посмотрела на Шейна. – А куда, ты думаешь, он отправился?

– Скорее всего, полетел в Сидней. Он, как подстреленное животное, хочет зализать раны в одиночку.

– У Филипа огромное дело, и ему всегда была свойственна предельная ответственность, – снова вступил в разговор Джейсон. – Вот увидишь, уже в понедельник, как обычно, он встанет на капитанский мостик и, насколько я его знаю, уйдет с головой в работу.

– Работа его и спасет, – быстро заметил Шейн. – Она будет как противоядие – точь-в-точь, как когда погиб Дэвид. А уж позднее придет выздоровление, само собой.

– Что ж, остается только надеяться, что он и впрямь справится с бедой и вернется к жизни, – сказала Дэзи. Она обеспокоенно перевела взгляд с мужа на Шейна. – Филип бывает таким странным. Он для многих так и остался загадкой. И я не исключение. – Дэзи вздохнула, как всхлипнула. – Бедная Мэдди, я так любила ее. Да разве я одна. Но мне она была, как младшая дочь. И зачем она умерла? – Дэзи покачала головой и, не давая мужчинам перебить себя, закончила: – Всегда так бывает – уходят лучшие. Хоть это несправедливо, нечестно… – Голос у нее пресекся. По щекам потекли слезы.

Джейсон крепко обнял ее.

– Ну-ну, дорогая, – негромко проговорил он, стараясь успокоить жену. Больше ему нечего было сказать. К тому же он знал, что в таких случаях словами делу не поможешь.

Сделав над собой усилие, Дэзи выпрямилась и вытерла слезы. На лице у нее появилось решительное выражение. Она постаралась придать голосу как можно большую твердость.

– Нам надо по-настоящему собраться с силами, чтобы помочь Филипу одолеть беду.

– Он знает, что мы всегда рядом, – сказал Шейн, с трудом выжимая улыбку. – Будем мужественны.

– Да-да. – Дэзи повернулась к Джейсону. – А где отец Райан?

– Он в библиотеке, с Тимом, его женой и другими. Миссис Кар поит их кофе с пирогом, а для желающих есть кое-что и покрепче.

– Ну как же мы себя ведем! Мы ведь должны быть с ними, – Дэзи вскочила. – Раз Филипа нет, мы будем за него. – С этими словами она поспешила к двери.

Джейсон с Шейном двинулись за ней. Как бы Шейн ни подбадривал Дэзи, в душе он очень беспокоился за Филипа. Он не мог дождаться понедельника, ему не терпелось вернуться в Сидней, оказаться рядом с другом. В эти дни следовало быть поближе к нему.

Никто не знал, куда Филип отправился после похорон Мэдди.

Когда в тот же день, вечером, Шейн позвонил ему домой в Поинт-Пайпер, миссис Орденс сказала, что он здесь не появлялся. По словам Хосе, слуги-филиппинца, его не было и в Башне Макгилла.

Так оно было в действительности или слуги подчинялись приказу, Шейн не знал; да и не старался узнать, понимая, что если Филип хочет укрыться за домашними стенами, никто ему в этом не помешает. В упрямстве он мог поспорить с Полой. Это была семейная черта, доставшаяся в наследство от Эммы Харт. Тем не менее в понедельник, ровно в половине восьмого, Филип, как всегда, появился в своем офисе в Башне с Барри и Мэгги.

В облике его была такая сосредоточенность, такая ледяная отчужденность, что они не решились высказать слова сочувствия.

Как Джейсон и предсказывал, Филип яростно набросился на дела. Каждый новый рабочий день был длиннее предыдущего. Он редко поднимался в свой пентхаус раньше девяти-половины десятого, и тогда слуга-филиппинец подавал ему легкий ужин. Затем Филип удалялся в спальню, а наутро, в шесть часов, поднимался и в семь тридцать был у себя в кабинете, изо дня в день соблюдая это жесткое расписание. Со светской жизнью было покончено, он общался только со служащими, избегая всех, кто не был связан с ним делами, не делая исключения даже для матери и Шейна, с которыми всегда был так близок. Поведение его начало не на шутку их тревожить, но изменить что-либо они были бессильны.

Барри Грейвз, который на протяжении всего рабочего дня находился рядом с Филипом, ждал, когда же тот заговорит о Мэдди, о ее смерти, о ребенке. Но тщетно. По его словам, Филип с течением времени только все больше замыкался в себе. Внутри у него полыхал огонь, и Барри не сомневался, что вскоре он так или иначе прорвется наружу.

В конце концов, не выдержав, Барри позвонил Дэзи домой и завел длинный разговор о Филипе, состояние которого все больше беспокоило его.

Повесив трубку, Дэзи тут же позвонила Шейну, который как раз вернулся из двухдневной поездки в Мельбурн и Аделаиду по гостиничным делам.

– Сегодня мне нужно быть в городе, Шейн. Собственно, я уже выезжаю. Можно заскочить к тебе на минутку?

– Ну конечно, – ответил тот, взглянув на настольные часы. Было пять минут четвертого. – Заезжайте через часок, дорогая. Попьем чаю, поболтаем.

– Спасибо, дорогой.

Ровно в четыре секретарша проводила Дэзи в кабинет Шейна в отеле «Сидней-О'Нил». Шейн поднялся и, обогнув стол, направился к теще. Поцеловав ее в щеку, он отклонился и внимательно посмотрел на нее.

– Дэзи, вы как всегда, чудесно выглядите. Но боль вас гложет, – серьезно добавил он. – И это понятно.

Он проводил Дэзи к дивану рядом со стеклянной стеной, через которую открывался вид на залив.

Дэзи промолчала.

Они уселись рядом. Она потянулась, взяла его за руку, посмотрела прямо в лицо. Дэзи знала Шейна с детства, с рождения и любила, как родного сына.

После некоторой паузы она сказала:

– Шейн, ты всегда был мне настоящим другом, не говоря уже о том, что ты замечательный зять. Ты так много сделал для меня, когда умерла мама, и особенно в те страшные дни, когда погиб Дэвид. Для нас с Полой ты всегда был, как скала. И теперь я снова хочу обратиться к тебе за помощью.

– Вы знаете, что я всегда в вашем распоряжении.

– Съезди к Филипу, – Дэзи порывисто наклонилась к Шейну. – Поговори с ним. Попытайся достучаться до него. Заставь его понять, что такая жизнь ничего хорошего ему не принесет.

– Но если он не захочет встречаться со мной! – воскликнул Шейн. – Все эти дни я пытался дозвониться до него. Мэгги чудом заставляет его брать трубку. Говорить с ним – сущее испытание, доложу я вам. А когда я предлагаю встретиться, только что не молю о свидании, он ссылается на занятость, дела и все такое прочее.

– Да знаю я, со мной происходит то же самое. И отговорки те же. Но я убеждена, что есть только два человека, которых он может услышать. Это ты и Пола. Но Пола далеко. Стало быть, остаешься ты. Прошу тебя, Шейн, сделай это для меня. И для Филипа. Помоги ему совладать с собой! – В голосе Дэзи звучали мольба и отчаяние.

Шейн задумался.

– Съезди к нему сегодня же! – настаивала Дэзи. – Если надо, вломись к нему. Хотя это, конечно, не понадобится. Я позвоню Хосе и предупрежу о твоем приходе. Он откроет тебе, а когда ты окажешься в доме, Филипу придется поговорить с тобой.

– Ну ладно, – сдался Шейн. – Поеду. Сделаю все, что от меня зависит.

– Спасибо, дорогой, – Дэзи безуспешно попыталась улыбнуться. – Это Барри меня надоумил. Сейчас Филип общается только с ним, и Барри тревожится за него. Он говорит, что Филип кипит от гнева, ярости, что Мэдди умерла. Он не может примириться с этим.

– Да, эта смерть на него, как камень, свалилась.

Дэзи собралась было ответить, но закусила губу. Лишь через несколько секунд она произнесла:

– Знаешь, Шейн, он так ни разу и не поинтересовался малышкой после того, как мы с Джейсоном взяли ее из больницы, даже словом о ней не обмолвился.

Шейн ничуть не удивился.

– Должно пройти время, – сказал он и задумался. Потом, тщательно подбирая слова, добавил: – Может, он винит в смерти Мэдди ребенка и, стало быть, самого себя, ведь он отец. Вспомните, что сказал Алан Стимпсон: возможно, кровоизлияние случилось из-за беременности. Я не забыл, какое выражение было у Филипа, когда он услышал это.

Дэзи кивнула.

– И я. Мне тоже приходило в голову, что Филип винит себя. – Она тяжко вздохнула. – Барри говорит, что Филип часто впадает в тяжелую депрессию. Смерть Мэдди поразила его в самое сердце, должно пройти слишком много времени, пока он оправится.

«Если вообще когда-нибудь оправится», – мрачно подумал Шейн, но вслух ничего не сказал. Зачем причинять Дэзи лишнюю боль?

– Расскажите мне о девочке, – сменил он тему.

Лицо Дэзи прояснилось.

– О, Шейн, она такая милашка. Немного похожа на вашу с Полой Линнет и дочку Эмили, Натали. Право, еще один очаровательный херувимчик Ботичелли с каштановыми кудрями. Она из Хартов – это сразу видно.

Шейн улыбался, вслушиваясь в каждое слово Дэзи. Он понимал, как хочется ей поговорить о внучке, столь долго ожидаемой наследнице империи Макгиллов. «Бедное дитя, – вдруг подумалось ему, – ты родилось под несчастливой звездой. Ты пришло в этот мир ценою жизни матери». Шейн понимал, что обязан сделать все от него зависящее, чтобы заставить Филипа полюбить ребенка. Отцу нужна дочь, точно так же, как дочери нужен отец.

Когда Дэзи ушла, Шейн погрузился в огромную кипу бумаг, накопившихся в его отсутствие. Затем набросал короткое письмецо Поле и открытки Лорну, Тессе, Патрику и Линнет. К шести он покончил со срочными делами и отправился на встречу с Грэмом Джонсоном, исполнительным директором сети отелей «О'Нил» в Австралии, и тремя другими высшими служащими компании. Главное, что им предстояло обсудить, это строительство новой гостиницы в Перте.

В половине восьмого Шейн подвел итоги встречи, и они с Грэмом отправились в «Уэнтворт» поужинать. Приезжая в Сидней, Шейн всегда заглядывал в другие гостиницы. Ему нравилось осматривать их обстановку, пробовать еду и напитки, выяснять уровень обслуживания и способ ведения дел, чтобы сравнить со своими отелями. «Уэнтворт» всегда был ему симпатичен, и они с Грэмом не без удовольствия провели там пару часов за жарким из барашка со свежими овощами и бутылкой отличного красного вина местного разлива. Разговор вертелся в основном вокруг новой гостиницы в Перте. Шейн согласился, что перед возвращением в Лондон ему стоит на следующей неделе слетать с Грэмом на запад Австралии.

Они ушли из ресторана в десять вечера. Грэм взял такси и поехал домой, а Шейн зашагал в сторону Бридж-стрит, на которой располагалась Башня Макгилла. После целого дня, проведенного в закрытом помещении, неплохо было прогуляться и подышать свежим воздухом; к тому же хотелось быть уверенным, что когда он доберется до места, Филип уже поужинает и немного отдохнет. Дэзи сказала, что обычно он появляется дома около половины одиннадцатого.

Вскоре показался гигантский небоскреб из темного стекла. Шейн замедлил шаг, думая о предстоящей встрече с шурином. Он не сомневался, что пройдет она трудно. Поднимаясь на лифте, Шейн спрашивал себя, чем же он может утешить Филипа в его несчастье, и понимал, что ничем. Все, что он может, это поговорить с другом, выразить ему сочувствие и понимание, поддержку и любовь.

Предупрежденный Дэзи Хосе, открыл дверь, едва раздался звонок.

Филиппинец проводил Шейна в изящно обставленную, выдержанную в светлых тонах гостиную, которая парила над городом. Из полуосвещенных окон открывался живописный вид. Вежливо поклонившись, слуга сказал:

– Пойду доложу мистеру Эмори, что вы здесь.

– Спасибо, Хосе. – Шейн уселся и принялся ждать.

Минуту спустя Хосе вновь появился в гостиной.

– Мистер Эмори просил вас подождать.

– Хорошо. Еще раз спасибо.

Филиппинец улыбнулся, поклонился и вышел. Прошло пятнадцать минут. Шейну стало не по себе.

Что могло так задержать Филипа? Он поднялся, подошел к бару в противоположном углу, налил себе немного коньяка и вернулся на место. Потягивая коньяк, он мысленно репетировал разговор с Филипом. Какие слова подойдут, какую избрать стратегию? Как бы ни сложился сегодняшний разговор, главное было убедить Филипа заехать вместе к Дэзи. Посмотреть на ребенка. Во-первых, он ей это обещал, а во-вторых, надо, чтобы Филип избавился от чувства вины. Шейн был убежден, что если ему суждено исцелиться, то только через малышку. Признав и полюбив ее, он сумеет в конце концов справиться со своим горем. Прошло еще четверть часа, прежде чем наконец появился Филип. Он встал на пороге и молча, ледяными взглядом смотрел на Шейна.

Шейн поднялся, сделал было шаг в его сторону и замер. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы удержаться от горестного восклицания: вид у Филипа был ужасный. Он так исхудал, что выглядел изможденным. Но главная перемена была в лице. Собственно, лица не было. Щеки глубоко запали, кожа иссохла, в глазах, некогда ярко-голубых, появилась краснота, и под ними залегли глубокие тени, черные, как синяки. Еще более страшная перемена произошла с волосами. Виски у Филипа сделались совершенно седыми.

Шейн, разумеется, понимал, как тяжело переживает Филип смерть Мэдди. Но что он настолько сражен, предположить было трудно. Его истерзало страдание. Шейн даже вообразить такого не мог. Ясно было, что какое бы спокойствие ни демонстрировал Филип на людях, все это чистое притворство. Холодная замкнутость и отчужденность, о которых говорил Барри, были самозащитой, способом избежать полной душевной катастрофы. Мысли эти промчались в сознании Шейна, пока он с состраданием смотрел на шурина.

Шейн подошел к Филипу. Они пожали друг другу руки.

– А я собирался сказать, что не могу встретиться с тобой. – Филип отнял руку, устало пожал плечами и пошел к бару. Он налил себе большую рюмку водки, кинул туда несколько кубиков льда из серебряного ведерка.

– Но потом понял, что это не имеет смысла, – продолжал он не оборачиваясь. – Потому что все равно придешь завтра или послезавтра, и мама тоже. И Джейсон. Я подумал, что кому-нибудь из вас может прийти в голову безумная идея вызвать сюда Полу. Словом, я решил, что лучше нам поговорить… – Филип умолк. Его совершенно вымотала бессонница. И когда он тяжело осел на диван, стало ясно, каких усилий ему стоит оставаться на ногах. Куда делись его обычные живость и энергия?

Помолчав немного, Шейн негромко проговорил:

– За три недели, что прошли с похорон Мэдди, мы виделись с тобой только раз. И с Дэзи ты тоже виделся только раз. Мать беспокоится за тебя, как и я.

– Беспокоиться не о чем! Со мной все нормально! – сразу же ощетинившись, сказал Филип.

– Неправда! С тобой вовсе не все нормально, – в свою очередь огрызнулся Шейн.

– Да оставь ты меня, ради Бога, в покое. Повторяю, со мной все в порядке.

– Ничего подобного. И откровенно говоря, мне кажется, что сейчас тебе лучше побыть с семьей. Тебе нужен я, нужны Дэзи и Джейсон. И не отталкивай нас, пожалуйста. Мы ведь помочь тебе хотим.

– Никто мне не поможет. Полагаю, что я выживу – все выживают. Но печаль будет со мной всегда – она ведь была такая молодая, разве ты не понимаешь? Когда умирают старики – это нормально, таков закон природы. И когда мы их хороним, боль от утраты постепенно проходит. Но когда мы хороним молодых, эта боль остается навсегда.

– Да нет же, нет, поверь мне, пожалуйста, – настойчиво проговорил Шейн. – И Мэдди не хотела, чтобы так было. Она хотела, что бы ты черпал силу в…

– Ради Бога, не читай мне проповедей, Шейн! – раздраженно воскликнул Филип.

– Да я и не собираюсь, – мягко ответил Шейн. Филип устало вздохнул, откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза.

В комнате установилась тишина.

Вдруг Филип вскочил и, поспешно подойдя к бару, добавил себе льда. Бросив на Шейна пристальный взгляд, он сказал тусклым голосом:

– Я не могу припомнить ничего из того, что было в прошлом году, понимаешь? И это самое страшное. Не год, а… какая-то пустота. Она ушла… словно ее никогда и не было в моей жизни. – Голос его прервался. Помолчав немного, Филип хрипло проговорил: – Я не могу ее вспомнить… Не могу вспомнить мою Мэдди.

– Ты все еще в шоке, Филип. – Шейн хотел успокоить друга. К тому же это была чистая правда. – Поверь, все это шок. Ты непременно вспомнишь ее.

Филип яростно затряс головой.

– Нет. Я знаю, что это не так.

– Тело ушло в землю, но дух остался с тобой, – заговорил Шейн. – Он живет в тебе. В тебе ее дух. В тебе и в дочке. Только тело ушло. Поверь мне, ради Бога. Мэдди в твоем сердце и в твоей памяти, и навсегда там пребудет. И у тебя есть ребенок.

Филип не ответил.

Он отошел от бара и остановился у окна. Походка у него была, как у старика. Он с величайшим вниманием вслушивался в то, что говорил Шейн. Может, все это правда? Что дух Мэдди живет в нем? И всегда будет жить?

Филип вздохнул. Никакого утешения в словах Шейна он не нашел. Он уже смирился с тем, что Мэдди умерла, покинула его навсегда. А ведь только ради нее он и жил. В ней была вся его жизнь. Мэдди исцеляла любую его боль, одна мысль о ней делала его счастливым, согревала сердце. А сейчас он даже лица ее вспомнить не может. Для этого приходится глядеть на фотографию. Отчего это? Ведь он так любил ее.

Филип крепко зажмурился и прижал к горящему лбу стакан. Это он убил ее. Убил женщину, которую любил больше всего на свете. Своей любовью и убил.

Шейн сказал что-то. Филип открыл глаза, но ничего не ответил. Он просто не слышал зятя.

Он глядел на ночное небо. Как прекрасно оно было сегодня ночью – темно-синее, бархатисто-нежное, безоблачное, сияющее алмазными звездами и огнями небоскребов. А над восточными предместьями города небо было необычного аметистового цвета. В нем, извиваясь, разбегаясь в разные стороны, дрожали золотистые и красные полосы.

«Завтра будет чудесный день», – рассеянно подумал Филип. «Красный закат – пастух рад, восход красен – день опасен». Бабушка часто повторяла ему в детстве эту присказку. Эмма всегда смотрела на небо. При виде этой ночной красоты в горле у него встал комок. «Отчего бы это?» – подумал он. И тут вспомнил – Мэдди тоже всегда вычисляла приметы по облакам, по цвету неба, по меняющемуся свету дня, клонящегося к ночи.

Филип застыл. Нахмурившись, он подошел к окну вплотную и пристально посмотрел на темную массу облаков, всплывавшую над небоскребами в нескольких кварталах отсюда. Какой странный вид. Что бы это могло быть?

– Боже мой! – воскликнул он буквально через мгновение. – Боже мой!

Вскочив на ноги, Шейн поспешно подошел к нему.

– Что случилось? Тебе плохо?

Филип круто повернулся, схватил Шейна за руку и подтащил его к окну.

– Смотри вон там! Черный дым, красное пламя. О Боже, Шейн, у тебя пожар. Это «Сидней-О'Нил» горит.

Шейн онемел. Тяжело дыша, он посмотрел, куда показывал Филип. Географию города он знал неважно, так что не сразу понял, откуда валит дым. Но это и впрямь горел его отель. Отсюда хорошо были видны огромные окна знаменитого «Зала орхидей».

Не говоря ни слова, он повернулся и бросился прочь.

Филип последовал за ним.

Они ворвались в лифт, с ужасом глядя друг на друга и не говоря ни слова. Внизу, проскочив холл, выбежали на Бридж-стрит и со всех ног помчались к отелю. Стук их каблуков заглушила пронзительная сирена трех пожарных машин, на полной скорости мчавшихся к горящему зданию.

Глава 38

Стремительно приближаясь к отелю, Шейн гадал, какую картину он там застанет. Ясно, что дело плохо, но насколько плохо – вот в чем вопрос.

Только человек, знающий гостиничное дело изнутри, представляет себе, что такое пожар в отеле, чем он чреват. Поэтому Шейн готовился к худшему – к панике, к ужасу, к хаосу. Он рисовал в воображении людей, задыхающихся от дыма, обгоревших, со сломанными костями, искалеченных. И мертвых.

Он завернул за угол, и его глазам открылся «Сидней-О'Нил», его любимейшая во всем мире гостиница. Увиденное заставило его застыть на месте.

– О Боже! Нет! Нет! – выдохнул он.

Отель представлял собой чистый ад. Языки пламени, черный дым, пепелище – вот что открылось его глазу. Над горящим зданием кружили вертолеты, снимая людей с крыши. Пожарники трудились вовсю. Одни поливали здание из шлангов, другие взбирались на лестницы, вытаскивая людей из окон.

Повсюду виднелись машины «скорой помощи» и полицейские машины. Врачи, санитары и полицейские сбились с ног, делая все от них зависящее. Три «скорые» с включенными сиренами промчались мимо Шейна в сторону ближайшей больницы.

Шейн вытащил из кармана носовой платок и вытер взмокший лоб. Он вспотел не только от бега, но и от страха за тех, кто, возможно, не мог выбраться из гостиницы.

Вокруг валялось битое стекло, глаза слезились от дыма, который сам по себе мог вызвать тяжелейшие последствия, полицейские и служащие гостиницы что-то кричали, отовсюду доносились стоны и рыдания. У полицейской машины толпились перепуганные и растерянные постояльцы. Многие из них были в пижамах. Шейн уже собирался подойти к ним, как увидел, что их сопровождают двое гостиничных носильщиков. Они подвели группу к скорой, в которой была организована первая помощь для легко пострадавших.

Прикрыв рот платком, Шейн пробился сквозь толпу гостиничных служащих, охранников, полицейских, санитаров и водителей скорой помощи. Надо было подойти поближе к зданию и немедленно взять дело в свои руки.

Его остановил полицейский.

– Прошу прощения, сэр. Дальше нельзя. Это опасно.

– Спасибо за предупреждение. Я – Шейн О'Нил, владелец отеля. Мне нужно пройти туда и оказать людям помощь.

– Проходите, пожалуйста, мистер О'Нил, – полицейский узнал Шейна. Сочувственно глядя на него, он помог ему пробраться сквозь спешно возведенные деревянные преграды.

Почти сразу же Шейн заметил Питера Вуда, ночного администратора, и схватил его за руку.

Вуд резко обернулся и при виде Шейна вздохнул с облегчением.

– Мистер О'Нил. Какое счастье, что вы не пострадали. Как только в одиннадцать часов раздался первый сигнал тревоги, мы стали до вас дозваниваться. В номере вас не было, но мы боялись, что вы где-нибудь в отеле. Просто с ног сбились, пытаясь отыскать вас.

– Меня не было в отеле. – Шейн мрачно посмотрел на администратора. – Сколько жертв, подсчитали?

Питер Вуд покачал головой.

– Пока точно неизвестно. Но человек пятнадцать пострадали. – Он понизил голос. – И, боюсь, четверо погибли.

– Боже милосердный!

Мимо них охранники вели в безопасное место группу постояльцев, и Шейн отвел Вуда в сторону, где их не могли услышать.

– Отчего начался пожар? – спросил он.

– Точно не знаю, но предположить могу.

Шейн метнул на Вуда быстрый взгляд.

– Но вы ведь не думаете, что это поджог? – он нахмурился.

– Нет-нет. Кому могло это прийти в голову?

– Может, какой-нибудь недовольный служащий? Или кто-то из недавно уволенных?

– Нет-нет, мистер О'Нил, – решительно возразил Вуд, – я уверен, что тут другое. На мой взгляд, это просто несчастный случай.

– Ясно. А где начался пожар?

– На тридцать четвертом этаже. – Вуд пристально посмотрел на Шейна. – Вам повезло, мистер О'Нил. Пуля пролетела совсем рядом.

Шейн посмотрел на Вуда. Только тут до него дошел смысл сказанного. На тридцать четвертом этаже располагался его собственный номер, как и некоторые другие, снятые на длительный срок. На тридцать пятом также находились номера высшего разряда и люксы, а на тридцать шестом, на самом верху, – знаменитый «Зал орхидей».

– Можно только благодарить Бога, – воскликнул Шейн, – что на прошлой неделе я закрыл тридцать пятый и тридцать шестой этажи на ремонт. Все могло быть гораздо хуже – там обычно бывает не меньше двухсот человек.

– Да, мы о том же подумали.

– Полагаю, большинство жильцов переместили в другие отели и оказали необходимую помощь?

– Да, в «Хилтон» и «Уэнтворт», – кивнул Вуд. – Нам и еще в одном отношении повезло, сэр. На этой неделе наш отель был не так забит, как обычно.

В этот момент к ним подбежал Филип. Он задыхался, пот градом катил у него со лба.

– Я искал тебя, – сказал он Шейну и, повернувшись, кивнул Питеру Вуду. – Чем могу быть полезен?

– Да, пожалуй, ничем, спасибо, – ответил Шейн. – Обслуживающий персонал, полиция, пожарные – словом, все, кто здесь оказался по долгу службы, отлично поработали. В первый момент мне показалось, что тут царит полный хаос. Но на самом деле это не так. Они тут навели порядок. – Шейн посмотрел в сторону гостиницы, и лицо его исказилось. Центральная часть двух этажей была по-прежнему в огне. Впрочем, подоспела подмога – подъехали несколько новых пожарных машин, и пожарники с удвоенной энергией принялись поливать пламя из шлангов.

– Может, я… – начал Филип.

Но ни Питер, ни Шейн не расслышали конец фразы. Она утонула в шуме оглушительного взрыва – будто взлетела на воздух бочка с динамитом. Все обернулись, с ужасом устремив взгляд на гостиницу.

– Это еще что такое, черт побери? – закричал Филип.

– От такой жары лопаются стекла, – с дрожью в голосе ответил Шейн. Даже думать было страшно, что могут быть новые жертвы.

– Но ведь осколков не видно, – растерянно пробормотал Филип.

– Не видно, – подтвердил Шейн. – И все равно я уверен, что это именно так.

– Наверное, это с другой стороны, со стороны залива, мистер Эмори, – предположил Питер Вуд.

В этот момент к ним подбежала молодая женщина. На ней был ночной халат. На лице, покрытом сажей, был написан страх.

– Помогите мне, ради Бога, – сказала она, цепляясь Шейну за рукав. – Я не могу найти свою девочку. Она потерялась. А ведь ее вынесли. Это я точно знаю. – Лицо женщины сморщилось, и она истерически зарыдала.

Филип обнял ее за плечи.

– Она наверняка в безопасности. Пойдемте, я помогу вам.

– Ей только четыре, – рыдала женщина. – Малышка, совсем еще малышка…

Филип всячески пытался успокоить ее. Собственное его несчастье словно бы отступило при виде такой беды.

К четырем утра пожар погасили.

Всех пострадавших числом в двадцать пять человек доставили в городские больницы. Погибших, а их было девять, отвезли в морг.

Пожарники, полиция, гостиничные служащие приводили в порядок площадь перед отелем. В течение нескольких часов Шейн со спокойной уверенностью руководил работами.

«Сидней-О'Нил» представлял собой почерневшие от копоти, дымящиеся руины, голый остов, упирающийся в небо. Светало. Филип и Шейн стояли рядом, мрачно озирая последствия пожара.

– Какая страшная беда, – проговорил Шейн, поворачиваясь к зятю. – Сколько людей пострадало, сколько погибло. Об их семьях даже думать страшно. – Он тяжело вздохнул. – Хорошо, что тебе удалось помочь той молодой женщине. Она просто обезумела от горя. Где, кстати, тебе удалось найти ее девчушку?

– В одной из машин «скорой помощи». С ней был санитар. К счастью, она совсем не пострадала. Просто напугалась до смерти – мамы-то рядом не было. – Филип сочувственно сжал Шейну ладонь. – Да, скверно получилось. И я понимаю, каково тебе сейчас – раненые, погибшие… Но их могло быть гораздо больше, если бы не система безопасности. Ты можешь смело ею гордиться.

Шейн промолчал, а Филип добавил:

– Понимаю, что значил для тебя именно этот отель. Прими мое сочувствие. Я готов помочь тебе, чем только могу.

– Спасибо. – Шейн потер осунувшееся за ночь лицо и устало покачал головой. «Вот тебе и мечта старого Блэки», – подумал он, вспомнив, какие надежды возлагал дед на строительство этой гостиницы. Ведь это он во время одной из поездок с Эммой в Австралию нашел и купил землю, решив, что гостиница, которую на ней построят, станет лучшей во всем Южном полушарии. Блэки не дожил до окончания строительства, но успел увидеть и одобрить первоначальный архитектурный проект. А теперь его мечта в течение нескольких часов превратилась в дым – в буквальном смысле.

– Я снова выстрою ее, – сказал Шейн, словно давая деду обещание.

– Не сомневаюсь, – ответил Филип. – Ладно, пошли ко мне, помоемся. К тому же тебе надо переодеться. Хорошо, что у нас один размер.

Ближе к полудню, приняв душ, побрившись и облачившись в костюм зятя, Шейн, едва не валившийся с ног от усталости, устраивал свою новую штаб-квартиру в зале заседаний правления «Макгилл Корпорейшн».

Именно здесь он провел первое совещание по выяснению причин пожара. В совещании участвовали Питер Вуд, в чью смену начался пожар, Льюис Бингли, директор гостиницы, Грэм Джонсон, управляющий сетью гостиниц «О'Нил» в Австралии, Дон Арнольд, начальник пожарной команды, руководивший тушением и несколько главных служащих отеля.

Представив собравшихся друг другу и поприветствовав их, Шейн сразу же перешел к делу.

– Хотелось бы прежде всего выслушать вас, Дон, – сказал он. – Насколько я понимаю, вы и ваши люди подробно расспросили служащих. У вас сложилось представление о том, что произошло?

– Да. Всему виной неосторожность кое-кого из жильцов. То, что мы обнаружили на тридцать четвертом этаже, где начался пожар, а затем и в других местах, убеждает нас в том, что пожар начался от непотушенной сигареты. От нее загорелась обивка дивана в одном из люксов на тридцать четвертом. Из тех, что вы сдаете компаниям. В данном случае речь идет о помещениях «Джейти Корпорейшн».

– Нельзя ли чуть подробнее, Дон? – попросил Шейн.

– Разумеется. Рано утром я разговаривал с официантом из бюро обслуживания. Он припомнил, что видел пепельницу на спинке дивана в этом люксе. Это было в восемь часов, когда он пришел забрать грязную посуду. В ней было немало окурков – похоже, что пара, обитавшая в этом люксе, – заядлые курильщики. Пепельница упала на диван, и от плохо затушенного окурка загорелась обивка. Скорее всего, пару часов она просто тлела, а уж потом разгорелась вовсю. Жильцы номера погибли буквально через несколько минут после того, как проснулись.

– Откуда это вам известно? – спокойно спросил Шейн.

– Двое пожарников обнаружили их в кровати. Они лежали обнявшись. Они не сгорели, а явно отравились испарениями вспыхнувшего поролона, которым набит диван. Он занимается в мгновение ока, и от него-то ваш отель так пострадал. При этом температура горения настолько высока, что огонь прожигает дыры в стенах, в потолке, от него лопаются стекла в окнах. Ну а о смертельных испарениях я уже говорил. Это, главным образом, цианид и углекислый газ.

Шейн содрогнулся. Бросив тяжелый взгляд на Льюиса Бингли, он воскликнул:

– Еще в восемьдесят первом году английское правительство запретило использовать поролон в качестве мебельной набивки. Я, в свою очередь, распорядился убрать его из всех моих гостиниц. Каким же образом он здесь оказался?

– Мы выполнили ваши указания, право, выполнили, мистер О'Нил, – Льюис Бингли покачал головой. – В гостиничной мебели нет поролона. Вы же знаете, что мы заменили всю мебель.

– Но вы ведь слышали, что сказал мистер Арнольд! Диван в люксе «Джейти Корпорейшн» был набит поролоном.

Директор гостиницы нервно сжал губы.

– Могу лишь предположить, что это было сделано помимо нас. Видите ли, мистер О'Нил, президент этой корпорации пригласил собственных дизайнеров, и это они обставляли люкс.

– Вы предупредили их о наших правилах? – резко спросил Шейн.

– Конечно. Но, по-видимому, они пренебрегли ими, – негромко проговорил Бингли.

– Черт знает что! – возразил Шейн. – И все равно надо было как следует проверить их работу, особенно на предмет использования поролона. – Стараясь умерить ярость, Шейн обернулся к пожарнику. – А кто жил в этом номере, удалось выяснить?

– Сын и невестка президента «Джейти Корпорейшн».

Шейн печально покачал головой. Лицо его сделалось мрачным.

– Итак, мистер Арнольд, такого ваше объяснение причин пожара. Что же произошло потом?

– События развивались, с моей точки зрения, следующим образом, – заговорил Дон Арнольд. – Сигарета упала на диван. Обивка долго тлела, и в конце концов огонь добрался до поролона. По-видимому, это случилось примерно без четверти одиннадцать. Огонь полыхнул с такой силой, что стекла разлетелись почти мгновенно. Получив мощную порцию кислорода, огонь разгорелся еще сильнее и перекинулся в коридор тридцать четвертого этажа. Все это произошло буквально за считанные минуты. Не больше чем за четверть часа. Огонь распространяется с фантастической скоростью.

Шейн кивнул. Ему трудно было говорить, настолько он был шокирован услышанным. «Непростительная небрежность, – думал он. – Сначала со стороны дизайнеров, потом – служащих. Они обязаны были проверить номер после того, как там были закончены работы. Тогда трагедии вполне можно было бы избежать. – Он шумно вздохнул. – Льюис Бингли, конечно же, должен за это ответить».

– Одно ясно, мистер О'Нил, – сказал Дон Арнольд. – У вас, по всему видно, самая лучшая в мире система безопасности. Дымовые датчики, пожарные краны, пожарный ход работали как часы. Если бы не превосходное оборудование, итог был бы куда более печальный.

– Как-то не по себе мне здесь, – сказал Джейсон.

Шейн вопросительно посмотрел на него.

– Не по себе, говорю, мне здесь. Так мрачно, темно, лампы едва светят. – Джейсон взглянул на полупустую бутылку виски, стоявшую на кофейном столике. – Что это ты, Шейн? Пить посреди дня? Совсем на тебя не похоже. Ты, конечно, можешь напиться, парень, но лучше тебе от этого не станет.

– Я трезв как стеклышко. Хотя, откровенно говоря, не прочь бы напиться. До чертиков напиться, если уж совсем начистоту.

Джейсон покачал головой.

– Тебе просто не повезло, Шейн. Но ведь ты давно не новичок в бизнесе, и хорошо знаешь, что такие вещи случаются.

– Все никак не могу поверить, что отель сгорел дотла, – сказал Шейн и осекся.

Он вскочил и начал мерить шагами комнату.

– Разгильдяйство! Чистейшее разгильдяйство! – взорвался он. – Если я не подгоняю их каждую минуту, все идет кувырком…

– Да ну, брось, в бизнесе ко всему надо быть готовым. Тем не менее я вполне тебя понимаю. Этот пожар – настоящая трагедия. Неудивительно, что ты так себя чувствуешь.

– Я плачу им большую зарплату, – возбужденно продолжал Шейн, – они получают разные надбавки и премии. И вот – даже мебель не могли проверить в каком-то паршивом люксе. Это преступление, Джейсон. Чистой воды преступление. Вы не хуже меня понимаете, что если бы они работали как надо, никакого пожара бы не было. Никто бы не погиб. Никто бы не пострадал. Вот что меня бесит. А сколько горя выпало семьям погибших!.. Что до меня, так я теперь по уши погрязну в судебных разбирательствах, не говоря уж о делах со страховыми компаниями. Они наверняка начали собственное расследование причин пожара.

– Ну, этого следовало ожидать, – быстро откликнулся Джейсон. – Ты прекрасно понимаешь это. Только я уверен, что их люди придут к тем же выводам, что и пожарники. И уж во всяком случае это не причина, чтобы помешать тебе начать восстановление отеля. Архитекторы хоть завтра могут взяться за чертежи.

– Вряд ли я буду его восстанавливать.

Джейсон был поражен.

– Нет, ты обязан сделать это, Шейн! Это твой долг перед дедом. И что еще важнее – перед самим собой.

Шейн не ответил. Он тяжело сел на диван и обхватил голову руками. Его поза выражала безнадежность и отчаяние.

Джейсон обеспокоенно смотрел на него. Он никогда еще не видел Шейна таким – небритым, растерянным, в пижаме, хоть был уже полдень. Что за молодежь нынче пошла? Или у них вовсе нет мужества? Сначала Филип голову потерял после смерти Мэдди, теперь Шейн сам не свой. Джейсон откашлялся.

– Ты так нервно говорил с Дэзи по телефону, что она попросила меня приехать посмотреть, что происходит. И еще она приглашает тебя к нам сегодня поужинать.

Шейн покачал головой.

– Мне надо работать. – Он подвинул к себе кипу бумаг. – Все это связано с пожаром. Придется разбираться.

– Сегодня суббота. Надо же когда-то и отдыхать. Между прочим, где Филип?

– Право не знаю, Джейсон. И, честно говоря, мне сейчас не до этого. Слишком много своих забот.

– Понимаю. Поэтому нам с Дэзи и хотелось поужинать вместе. Тебе не помешает выйти на люди.

– Нет, хочу побыть один. Честное слово, так будет лучше. К тому же мне действительно надо поработать. А еще больше – подумать.

– Ладно. Но если передумаешь, будем тебе рады.

– Да. Спасибо, Джейсон.

Шейн взял бутылку и налил себе еще виски. Джейсон грустно покачал головой, пересек холл и тихо вышел из пентхауза.

Глава 39

Он в одиночестве ехал по своей земле на красавце жеребце Черном Опале. Рядом трусила лошадь без всадника – Гильда, кобылица, которую он подарил Мэдди после женитьбы. Перед выездом из конюшни он надел на Гильду седло с серебряной каймой, которое так любила Мэдди, и закинул стремена на круп – как символ того, что хозяйке уже больше никогда не ездить на ней.

Впервые он вернулся в Данун после похорон Мэдди, со времени которых прошел месяц.

Он появился здесь в пятницу вечером. Тим и другие работники хозяйства были рады его появлению. И ему тоже приятно было их видеть.

Он все еще не мог прийти в себя после смерти Мэдди. Душу его переполняла огромная печаль. И он страшно боялся, что приезд в Данун лишь усилит ее. Ведь они были так счастливы здесь вдвоем. Но этим воскресным полднем, когда он медленно ехал по красивым мирным полям, в душе его разливался покой. Понятно, что им он был обязан спокойствию и тишине самих этих мест.

Долгое время он ехал вдоль реки, затем свернул в сторону, пересек луга и по извилистой дороге начал подниматься на зеленые холмы Дануна. Достигнув вершины одного из них, он слез с лошади, подошел к огромному дубу и засмотрелся на расстилающийся вокруг великолепный пейзаж.

Как же прекрасен он был после дождя, который лил, не переставая, два дня. Все вокруг сверкало изумрудной зеленью. Был конец августа, исход зимы. Через несколько недель настанет весна. Но уже сейчас погода была прекрасной; не часто такая бывает в это время года. Филип поднял взгляд. На голубом, без единого облачка небе ярко сияло солнце. На фоне такого великолепия как-то особенно остро ощущалась душевная печаль. В такой день надо, чтобы кто-то был рядом…

Вернувшись к дубу, Филип прилег на землю, прислонился к могучему стволу. Отбросив в сторону широкополую шляпу, он попытался расслабиться. Мысли его путались, сердце щемило от боли. Но, может быть, ему все же удастся немного успокоиться.

Это было его любимое место – с самого детства. Мэдди оно тоже пришлось по душе. Она говорила, что здесь чувствуешь себя частичкой неба. При воспоминании об этом он улыбнулся, и тут же ему пришло на память утро в картинной галерее, когда он впервые ее увидел. С тех пор не прошло и года.

Они приезжали сюда и долго сидели под этим старым ветвистым дубом. Он тогда, к собственному изумлению, разоткровенничался с ней. Но она, казалось, приняла это как должное. Просто смотрела своими чудесными серыми глазами и не говорила ни слова. Именно в тот момент он понял, что женится на ней.

Таких, как Маделина, он никогда не встречал. С самого начала знакомства она сделалась удивительно близка ему. Ощущение было такое, словно он знал ее издавна, только они расстались, а потом встретились вновь. Теперь ему стало ясно, что чувство это возникло от того, что он всю жизнь искал такую женщину. И вот нашел ее – женщину своей мечты. Но нашел лишь затем, чтобы потерять… и так быстро.

Маделина была наделена поразительным внутренним изяществом. Не оттого ли она словно бы светилась, словно горел внутри нее факел. В памяти у него мелькнула строка из стихотворения Руперта Брука: «В тебе тот свет, что даже темной ночью…»

Филип вздохнул и прикрыл глаза. Перед его внутренним взором медленно скользили образы былого. Он вспоминал мельчайшие подробности своей жизни с Маделиной. Каждое мгновенье всплывало в памяти с прозрачной чистотой. Он вспоминал часы, дни, недели, месяцы. Каждая деталь их была чрезвычайно рельефной и плотно прилегала к другой, словно перед глазами разворачивалась кинолента. Здесь, на вершине холма, куда ребенком его брала Эмма Харт, он вновь обрел свою Мэдди. Он увидел ее такой, какой запомнил с первой встречи. Образ ее ничуть не потускнел. Он вдыхал аромат ее волос, слышал веселый смех, ощущал мягкое прикосновение руки. А потом потекли слезы, и он плакал и плакал, вспоминая ее, и оставался на вершине, пока день не начал клониться к закату.

А по пути домой, когда с ним рядом по-прежнему шла неоседланная лошадь, он ощущал присутствие Мэдди повсюду и понял, что уже никогда не потеряет ее. Она была частью его сердца и души, и так будет, покуда он жив. Шейн был-таки прав. Дух Мэдди жил в нем.

Поздно вечером он улетел в Сидней, а в понедельник утром явился к матери.

Увидев его столь неожиданно посреди гостиной, Дэзи не могла скрыть безумной радости.

В мягких лучах солнца, проникавших сквозь окно, лицо Филипа было болезненно-бледным. У Дэзи от жалости защемило сердце. Филип выглядел так, словно не спал несколько недель. Весь облик его выражал страдание. Дэзи с тоскою отметила, как сильно он осунулся, как побелели его виски. Куда делись его живость, энергия, бодрость? Перед ней была лишь тень прежнего Филипа.

Дэзи хотела обнять сына, утешить его. Но не решалась. После смерти Мэдди Филип сторонился ее, не подпускал к себе. Что же ей было делать – пришлось оставить его наедине со своим горем.

Тем более поражена она была, когда он порывисто шагнул к ней и заключил в объятия. Он крепко прижался к ней, как в детстве, когда нуждался в ее утешении, и Дэзи с готовностью и любовью откликнулась на его сыновний порыв. Оба молчали. Да они и не нуждались в словах – достаточно было одного долгого объятия. И Дэзи инстинктом поняла, что процесс выздоровления начался. И возблагодарила в душе Бога.

Наконец Филип отпустил ее и сказал:

– Я решил, мама, что надо прийти к тебе…

– И хорошо сделал, сынок.

– Извини, ма, извини за то, что я в последнее время был таким со всеми. Наверное, со мной невозможно было иметь дело. Но пойми, от меня это не зависело.

– Я понимаю, родной, все понимаю. Ты слишком страдал.

– Да. – Филип запнулся, а затем медленно заговорил: – Мэдди умерла такой молодой, и этот удар был слишком страшным. Я думал, никогда не оправлюсь. Это был чистый ад, мама. Но вчера вечером, когда я возвращался из Дануна, мне пришло в голову, что во всем этом было немало эгоизма с моей стороны. Я оплакивал не только Мэдди, но и себя самого, и ту жизнь, которую нам с ней уже никогда не прожить.

– Но это же естественно. – В голубых глазах Дэзи светились жалость и понимание.

– Наверное. – Филип отодвинулся от нее, пошел к двери и внезапно резко повернулся. Помолчав немного, он выпалил: – Я пришел за девочкой.

Дэзи бросила на него быстрый взгляд. Сердце у нее так и подпрыгнуло от радости.

– Фиона с няней. Это молодая англичанка, которую Мэдди наняла перед… – Дэзи внезапно остановилась и смущенно поглядела на Филипа.

– Можешь не бояться слова «смерть», мама. Я примирился с тем, что Мэдди больше нет.

Дэзи только кивнула. Зачем сыну слышать, как дрожит ее голос?

Она повела его наверх.

– Это мой сын, мистер Эмори, – сказала она, входя в детскую.

– Я знаю, миссис Рикардс. Мы виделись, когда миссис Эмори вызывала меня на беседу.

Филип подал няне руку, пробормотал слова приветствия и прошел в угол, где стояла кроватка.

Его взор остановился на младенце.

Он не видел девочку со дня рождения. Теперь ей был месяц.

Постояв немного, он нагнулся и взял ее на руки с такой бережностью, будто боялся, что она расколется, как хрупкая ваза.

Вытянув руки, он смотрел на крохотное личико. Ответом ему был немигающий взгляд серьезных серых глаз. «Глаза Мэдди», – подумал он, и в горле у него встал комок. Филип крепко прижал девочку к самому сердцу, поддерживая ей головку. Ребенок Мэдди. Его ребенок. Его захлестнула волна нежности к дочери.

С Фионой на руках Филип пересек комнату, остановился у двери и обернулся.

– Я забираю ребенка домой, – сказал он и посмотрел на Дэзи. – И, ради Бога, не надо волноваться, мама. Все будет в порядке. Я уже пришел в себя. – Губы его изогнулись в едва заметной улыбке. – У нас с ней все будет хорошо. Мы нашли друг друга.

Глава 40

– Не стоило тебе приезжать, Эмили, – сказала Пола, увидев кузину у себя в кабинете на Белгрейв-сквер. – Я звонила тебе, но было уже поздно. Твоя экономка сказала, что ты только что ушла.

Эмили остановилась в центре старинного обюссонского ковра и, прищурившись, посмотрела в сторону Полы, сидевшей на диване. В комнату проникал мягкий свет сентябрьского солнца.

– А разве ты не хочешь, чтобы я проводила тебя в Хитроу?

Пола смущенно покачала головой.

– Я только что разговаривала с Шейном. Он не хочет, чтобы я летела в Сидней. Так что я остаюсь дома.

Эмили была явно удивлена.

– Но почему? Ведь раньше ты мне говорила, что он даже настаивает, чтобы ты прилетела к нему.

– Так оно и было. И я тоже считала, что в такой момент мне надо быть рядом с ним. Но вот видишь, теперь он говорит, что уже пришел в себя после пожара и вполне справится со всем сам. А мне лучше остаться с детьми. Ты же знаешь, это у него пунктик: кто-нибудь из нас двоих всегда должен быть дома.

– С Уинстоном то же самое. Да и мы с тобой разве не такие? – сказала Эмили и внимательно посмотрела на Полу. – Вспомни-ка, бабушка всегда учила нас, что надо быть ответственными родителями. Она говорила, что когда у нас будут дети, они должны стать главным в жизни. А уж потом все остальное. Она буквально вдалбливала в нас эту мысль – может, потому, что на собственных детей не слишком-то обращала внимание.

– Эмили! Как ты можешь так говорить?

– Но это правда. Да бабушка и сама это признавала. Дети у нее были на втором плане – они была слишком занята строительством империи. Единственным исключением была твоя мать. Тете Дэзи повезло. Может, потому, что ко времени ее появления на свет империя уже была построена.

Пола весело рассмеялась.

– Сдаюсь. Ты, как всегда, права, Эмили. – Она глубоко вздохнула. – Как бы мне ни хотелось быть сейчас рядом с Шейном, решать ему. – Грустная улыбка слегка тронула ее губы. – И все же я жалею, что оказалась на месте, когда зазвонил телефон. Видишь ли, что бы он там ни говорил, я все равно считаю, что нужна ему сейчас, хотя бы для моральной поддержки.

– Ну так и поезжай.

– Ну что ты такое говоришь, Коротышка? – улыбнулась Пола. – Шейн только разозлится. Ты же знаешь, как он любит командовать. И какой же толк выйдет из моего появления? Только хуже будет.

– Да, пожалуй, ты права, – согласилась Эмили.

Действительно, с Шейном порой бывало очень трудно иметь дело. Усаживаясь в кресло напротив Полы, Эмили посмотрела на старинный кофейный столик и увидела, что завтрак накрыт на двоих.

– Спасибо большое, что не забыла и мне поставить чашечку, – радостно сказала она и, наливая себе чай, внимательно посмотрела на корзинку с разнообразной французской выпечкой. – Ты на эту булочку не претендуешь?

– Ничуть. Что-то я за последнюю неделю пополнела. Но и тебе лучше воздержаться, – ответила Пола.

– Согласна. – И Эмили тут же потянулась к корзинке. Жуя булочку, она откинулась на спинку кресла и задумчива произнесла: – Слушай, Пола, а может, Уинстону стоит слетать в Сидней? По крайней мере Шейну будет не так одиноко. И я уверена, он сможет ему во многом помочь. Сегодня в полдень он улетает из Торонто и к вечеру будет в Нью-Йорке. Вместо того, чтобы лететь в Рачестер и осматривать там типографию, он вполне может отправиться в Лос-Анджелес. А оттуда ночным рейсом, которым и ты всегда летаешь, – в Сидней. Я могла бы позвонить ему прямо сейчас.

– Но ведь в Канаде сейчас четыре утра!

– Ну и что с того? Дело-то срочное.

– Вовсе нет, Эмили, уже не срочное. И потом, я не думаю, что Уинстону стоит лететь в Сидней. Шейн со всем справится сам, он сильный человек. Просто этот пожар поначалу произвел на него шоковое впечатление. Да и кто на его месте не был бы в шоке? Он все еще не может забыть, что так много людей погибло и пострадало. Он только об этом и говорит мне по телефону, а звонит он каждый день, и не по одному разу. Мне кажется, он на несколько дней впал в депрессию – по крайней мере у мамы было именно такое впечатление. Но теперь все позади – я сужу об этом по голосу. Повторяю, мне хотелось бы быть рядом с ним, но я сделаю так, как он считает нужным.

– Ясно, – откликнулась Эмили и тут же добавила: – Что правда, то правда – Шейн на редкость сильная личность. Если кто и способен справиться с такой ситуацией, так это он.

– Все будет нормально, Коротышка. И, в конце концов, он там не один. Около него мама, Джейсон, Филип…

– Так Филип оправился?

– К счастью, да. Шейн сказал мне, что на днях он заходил к маме и наконец забрал дочь.

– Ну и слава Богу. Надо признаться, я уж начала беспокоиться. Мне подумалось, что девочку придется воспитывать тете Дэзи и Джейсону. Представляешь, в их-то возрасте!

Легкая улыбка скользнула по лицу Полы.

– На взгляд Шейна, именно пожар и его последствия вывели Филипа из заторможенного состояния и вернули к жизни.

– Думаю, он прав. Вообще-то Шейн отлично разбирается в людях, видит их насквозь. – Эмили грустно покачала головой. – Бедная Мэдди… Так внезапно умереть. Невозможно примириться с этим.

– Да, конечно. – Пола замолчала, вспоминая Мэдди. В сердце уже давно не проходила тупая боль. Пола болезненно переживала смерть Мэдди; уже немало времени прошло, как она умерла, а Пола все еще остро тосковала по ней. Бывало, глаза ее неожиданно наполнялись слезами. Это случалось даже на работе, когда вокруг было полно людей, и тогда Поле приходилось, извинившись, удаляться, чтобы взять себя в руки. Мэдди была такой необыкновенной и так много привнесла в жизнь всей их семьи…

Пола откинулась на подушки, и взгляд ее устремился вдаль. В глазах появилось отсутствующее выражение.

Эмили смотрела на нее, не произнося ни слова, не желая нарушать установившееся молчание. Она понимала, что Пола думает о Маделине, чья смерть произвела не нее такое тяжелое впечатление.

Встряхнувшись, Пола сказала мрачно:

– Иногда мне кажется, что над нашей семьей тяготеет какое-то проклятье.

Встревоженная серьезностью ее тона, Эмили резко выпрямилась.

– Пола! Что за дикие мысли! В этом есть что-то кельтское. Наверное, это на тебя так Шейн влияет с его ирландской кровью.

– Но ты вспомни прошлый год, Эмили. В Ирландии всплыл наружу старый обман, который в конце концов привел к смерти управляющего имением. Я знаю, каково было Энтони и Сэлли. Им пришлось как бы заново пережить смерть Мин. А Энтони до сих пор думает, что он виноват, что у Майкла Лемонта случился удар.

– Хотя для него это только лучше – ведь иначе его судили бы за убийство!

– Право, Эмили, ты иногда такие вещи говоришь, что даже слушать не хочется.

– Но ведь это правда! Зачем же лицемерить?

– Я знаю, что это правда, но нельзя же так…

– А что, бабушка тоже всегда все говорила начистоту.

– Верно, – согласилась Пола. Помолчав немного, она продолжила: – Затем страшная болезнь Сэнди и нелепая смерть, потом – Мэдди с кровоизлиянием в мозг и, наконец, этот страшный пожар в отеле. Разве всего этого недостаточно? Как тут не задумаешься? Может, и впрямь над нами проклятье? А вспомни о тех несчастьях, которые свалились на бабушку? Или лавину, в которой погибли папа, Джим и Мэгги? А мой Патрик? – Пола остановила на Эмили тяжелый взгляд. – Невольно подумаешь, что мы несем наказание за что-то.

Стараясь отвлечь Полу от тяжелых мыслей, Эмили повела рукой, как бы отметая пустое.

– Чушь! Не верю я в это! У нас большая, по всему миру разбросанная семья. Как Кеннеди. Мало ли какие в жизни выпадают испытания. Но когда семья большая, просто кажется, что и несчастий больше, чем в маленьких семьях. Я-то на самом деле считаю, что нам повезло… и еще как повезло!

– В том смысле, что мы богаты, что нам сопутствует успех в делах – верно. Но заплатили мы за этот успех полной мерой.

– И, наверное, еще придется платить.

– Хорошенькое утешение.

– Извини, дорогая, мне вовсе не хочется тебя еще больше расстраивать, но и прикидываться, будто ничего не произошло, я тоже не хочу. Только причем здесь дурацкое суеверие? Удивляюсь тебе. Проклятье, скажешь тоже. – Эмили широко улыбнулась и, словно чему-то радуясь, тряхнула головой. – Знаешь что? Услышь это бабушка, у нее колики бы от смеха случились.

– Что ты такое говоришь?

– Она бы тоже тебе сказала, что это чушь. Она часто повторяла, что мы сами пишем сценарий собственной жизни, живем в мире, построенном нами самими, и сами несем ответственность за то, что с нами происходит.

– Никогда не слышала от нее ничего подобного, – нахмурившись, сказала Пола. – Ты уверена, что говорила это именно бабушка?

– Ну конечно, уверена.

Пола кивнула и сменила тему разговора.

Но ночью она припомнила эти слова и, ощущая некое смутное предчувствие грядущих событий, вынуждена была признать их совершенную правоту.

Остаток утра и большую часть дня Пола провела в залах своего магазина в Найтсбридже.

Вернулась она к себе в кабинет около четырех, и тут как раз зазвонил телефон. Поспешив к столу, Пола схватила трубку. Может, это Шейн? Сидней отдален от Лондона десятью часовыми поясами, и Шейн нередко звонил ей перед сном.

– Пола О'Нил слушает, – живо проговорила она, прижимая трубку к уху и обходя стол.

– Пола, это Чарльз Россистер.

– Привет, Чарльз, как дела? – Пола постаралась не выдать разочарования.

– Да ничего, все нормально, спасибо.

– Так вам передали, что я звонила?

– Звонили? – с какой-то странной интонацией переспросил Чарльз.

– Да, я звонила сегодня утром, чтобы сказать, что не лечу в Сидней. Так что можно встретиться за обедом в пятницу, как и собирались.

– Ах да, конечно, мне передали…

Банкир неожиданно запнулся, и, почувствовав его неуверенность, она спросила:

– Вы ведь за эти звоните? Чтобы подтвердить нашу встречу?

– Честно говоря, нет.

Поле снова послышалось нечто странное в его голосе.

– Что-нибудь случилось, Чарльз?

– Боюсь, что да.

– Но мне казалось, что с этими новыми бумагами все в порядке, так что…

– Дело не в наших банковских делах, – перебил Полу Чарльз. – Тут нечто другое. Надо срочно увидеться. Вы можете приехать в банк прямо сегодня? Скажем, часов в пять?

– Да в чем дело, Чарльз? Что случилось? Ничего понять не могу.

– Сегодня мне позвонил сэр Логан Кэртис. Вы наверняка слышали о нем и его компании «Блэр, Кэртис, Сомерсет и Ломакс».

– Разумеется. Это известная адвокатская контора, а сэр Логан помимо того пользуется репутацией одного из лучших юристов в Англии.

– Совершенно верно. Так вот, сэр Логан попросил меня о встрече. Сегодня же, у меня в банке. И он хотел, чтобы и вы там были.

– Но почему? – удивленно спросила Пола.

– Судя по всему, он представляет интересы вашего кузена Джонатана Эйнсли, который приехал в Лондон из Гонконга, где, кажется, живет последние десять-двенадцать лет. По словам сэра Логана, он, то есть Джонатан, хочет увидеться с нами. Ему надо обсудить какие-то дела.

От изумления Пола едва не выронила трубку из рук. На мгновенье она даже лишилась дара речи.

– Но у меня нет никаких дел с Джонатаном Эйнсли, – воскликнула она. – И вам, Чарльз, это прекрасно известно. Ведь вы уже столько лет мой банкир. Разумеется, мой кузен получает дивиденды от «Харт Энтерпрайзиз», но это единственная ниточка, связывающая его с семьей.

– Сэр Логан считает иначе.

– Но вы-то ведь знаете, что это именно так! – едва сдерживаясь, сказала Пола. – Сэра Логана явно ввели в заблуждение.

– Не думаю.

– Ради всего святого, Чарльз, что вы хотите этим сказать? – Пола бессильно опустилась на стул.

– Слушайте, Пола, мне, право, не хочется разговаривать обо всем этом по телефону. Это в принципе не телефонный разговор. К тому же я вышел на минуту с итогового годового заседания правления, чтобы только позвонить вам и сказать, что сэр Логан вскоре будет у меня. Поймите, у меня нет больше ни секунды, меня ждут на правлении. Единственное, что я могу сказать, – вам просто необходимо быть у меня сегодня.

– Не понимаю.

– Не знаю уж, что у вас там за дела с Джонатаном Эйнсли, но ясно одно: к этому имеет отношение и наш банк, и другие лондонские банки, с которыми вы связаны, и магазины «Харт».

– Еще меньше понимаю. Да объяснитесь же толком, ради Бога!

– Но говорю же вам, Пола, сейчас не могу. – Чарльз изрядно нервничал. – Поверьте, я не ухожу от ответа. Честное слово, нет. Сэр Логан объяснил мне все лишь в общих чертах. Ему тоже не хотелось беседовать о весьма конфиденциальных предметах по телефону. Он только сказал, что все это чрезвычайно важно для всех нас. Поэтому я и согласился на встречу. Похоже, дело серьезное. Вам непременно надо быть.

– Ладно, Чарльз, я приеду. Ровно в пять.

– Отлично. Еще одно, Пола… Должен предупредить вас, что Джонатан Эйнсли тоже будет.

– Ясно, – мрачно откликнулась она.

Попрощавшись и повесив трубку, Пола прижала ладони к глазам. Все это было настолько неожиданно, что ей потребовалось некоторое время, чтобы собраться с мыслями и оценить ситуацию.

Она сосредоточилась на кузене. Джонатан Эйнсли, думала она. Зачем он вернулся? Что ему нужно? Ответов Пола не находила. Но она вспомнила его давнюю угрозу, и у нее застыла кровь в жилах.

Глава 41

Без пяти пять Пола входила в Торговый банк «Россистер» в Сити. Личная секретарша Чарльза уже ждала ее в приемной и немедленно проводила в кабинет к шефу. Председатель правления банка, старый друг семьи Полы, стремительно вышел ей навстречу, чмокнул в щеку.

– Они здесь? – спросила Пола, отодвигаясь от Чарльза, и с тревогой посмотрела на него.

– Да, пришли четверть часа назад. Ждут нас в зале заседаний правления.

– Что-нибудь прояснилось?

– Да, немного. Сэр Логан в двух словах объяснил мне суть дела.

– Заключается она в том, что у Джонатана Эйнсли есть акции в «Харт», так?

Чарльз кивнул.

– Наверное, он купил часть или все десять процентов акций, которые я недавно выкинула на рынок?

– Вот именно. Все десять процентов.

– Так я и думала. Эта мысль пришла мне в голову на пути сюда. – Пола устало улыбнулась.

– Он требует, чтобы ему представили место в правлении «Харт».

– Ни в коем случае! Десять процентов акций – это еще недостаточно, чтобы претендовать на место в правлении. Пусть катится ко всем чертям!

– Но он настаивает на этом. И мне кажется, у вас с ним будет достаточно хлопот.

– Это уж точно. Иначе бы он не приехал из такой дали. Ну что ж, пошли? Покончим с этим.

– Пошли. – Чарльз провел Полу через кабинет и открыл боковую дверь, которая вела в обшитый дубовыми панелями зал заседаний.

Сэр Логан, невысокий, седовласый человек, на вид более молодой, чем ожидала Пола, поднялся с места и направился к ним.

– Миссис О'Нил, меня зовут Логан Кэртис, – сказал он, опередив Чарльза, который уж собрался представить их друг другу. Улыбнувшись, он протянул ей руку.

Пола пожала ее.

– Добрый день, – нейтральным тоном сказала она. Боковым зрением она заметила Джонатана, который сидел за столом заседаний. Он даже не приподнялся в знак приветствия, так что и она сделала вид, будто он предмет неодушевленный.

– Ваш кузен хочет поговорить с вами наедине, миссис О'Нил, – сказал сэр Логан. – Так что нам, наверное, лучше удалиться. – Двинувшись к двери, он бросил многозначительный взгляд на Чарльза Россистера.

Банкир, которому не понравилось, что с ним так бесцеремонно обращаются на его собственной территории, с трудом сдержал себя.

– Вы не против? – участливо спросил он Полу.

– Никоим образом, – спокойно ответила она. Чарльз Россистер должным образом оценил ее хладнокровие, особенно имея в виду сложившиеся обстоятельства. Тем не менее он счел нужным добавить:

– На случай, если во мне возникнет нужда, я буду у себя в кабинете.

– Спасибо, Чарльз, вы очень любезны. – Пола улыбнулась ему вслед, глядя, как он тихонько прикрывает за собой дверь.

Оставшись в комнате наедине с кузеном, Пола медленно повернулась и пошла к столу.

Джонатан смотрел на нее в упор. Он так и светился от злобного удовольствия, понимая, что в этой игре козыри у него на руках, и он может забавляться с Полой, как кошка с мышью. Он долго ждал этого момента, и вот, наконец, он наступил. Еще заранее он решил, что не поднимется ей навстречу и не предложит сесть. Он не собирался расшаркиваться перед этой холодной, расчетливой сучкой, которая так напоминала свою ведьму-бабку Эмму Харт.

В нескольких шагах от стола Пола остановилась. Она твердо встретила взгляд Джонатана. В глазах ее появился стальной оттенок.

Джонатан заговорил первым. Голос его звучал вкрадчиво:

– Давненько мы не сидели за одним столом. Последний раз, по-моему, двенадцать лет назад, когда святоша Александр выпер меня из компании, а ты – из семьи.

– Насколько я понимаю, мы встречаемся не для того, чтобы предаваться воспоминаниям, – резко произнесла Пола. – Так что давай ближе к делу.

– А дело состоит в том, что…

– У тебя есть акции «Харт», – резко оборвала его Пола. – Десять процентов. Мне также известно, что ты претендуешь на место в правлении. Ответ: нет, ты не будешь членом правления. Больше мне сказать тебе нечего, так что я, пожалуй, пойду.

Пола круто развернулась и направилась к двери. Природный ум и проницательность подсказывали ей, что у Джонатана есть туз в рукаве, поэтому она ничуть не удивилась, услышав:

– Нет уж, Пола, погоди, это у меня не все. Есть еще кое-что.

– Да? И что же именно? – Пола обернулась.

– Все эти годы через подставных лиц я скупал акции «Харт». Так что в общей сложности на данный момент у меня двадцать шесть процентов…

Пола сумела скрыть замешательство. Лицо ее оставалось спокойным, взгляд твердым и прямым. Не говоря ни слова, она смотрела на Джонатана, внутренне ощетинившись, готовая к борьбе.

– Помимо того, – продолжал Джонатан, – я распоряжаюсь голосами держателей еще двадцати процентов.

Для пущего эффекта Джонатан выдержал паузу, а потом расплылся в самодовольной улыбке.

– Только подумай, Пола, – сорок шесть процентов! А у тебя сейчас всего сорок один. – Он торжествующе рассмеялся. – Таким образом, я контролирую больший пакет акций, чем ты. – Теперь усмешка Джонатана сделалась злорадной. – Да, весьма неосторожно ты подставилась, весьма. И зачем тебе понадобилась эта ларсоновская сеть в Штатах?

Шок, пережитый Полой, был столь силен, что у нее подогнулись ноги. И все же, превозмогая внутреннюю дрожь, она сумела сохранить самообладание.

Стараясь не выдать голосом волнения, она спросила:

– И кому же принадлежат эти двадцать процентов, которыми ты распоряжаешься?

– Эти акции достались Джеймсу и Синтии Уэстон по наследству от деда, покойного Сэмюеля Уэстона.

– Так они еще несовершеннолетние. Эти акции контролируют адвокаты и душеприказчики их деда. А Джексон, Кум и Барбор по традиции поддерживают меня, как в свое время Сэм Уэстон поддерживал Эмму Харт.

– Команды меняются, Пола.

– Не могу поверить, чтобы Джексон, Кум и Барбор захотели иметь дело с тобой.

– И тем не менее это так.

– Ты просто блефуешь.

– Ничуть. – Джонатан поднялся и пошел к двери. На полпути он остановился. – Не пройдет и одной-двух недель, как я куплю еще пять процентов, что обеспечит мне контрольный пакет. Так что начинайте-ка собирать вещички, мадам, и готовьтесь освободить кабинет. Скоро я туда переезжаю. – Джонатан смотрел на Полу с нескрываемой ненавистью. – Итак, я тебя предупредил о своем намерении купить «Харт». И можешь быть уверена, мне это удастся. На сей раз я окажусь победителем. А ты, Пола О'Нил, проиграешь!

Пола не удостоила кузена ответом. Джонатан вышел из зала заседаний, с грохотом захлопнув за собой дверь.

Пола без сил опустилась в ближайшее кресло.

Внутри у нее все трепетало, и, чтобы унять дрожь в ладонях, пришлось изо всей мочи сжать сумочку. Ей казалось, что она совершенно ослабела.

На пороге появился Чарльз Россистер. Он бросился к Поле. Лицо у него было такое же бледное, как у нее, и выражало мрачную сосредоточенность.

– Я еще утром, когда мне только позвонили, понял, что грядут неприятности. Но что будет так плохо, я не ожидал, – проговорил он. – Сэр Логан Кэртис только что мне все подробно обрисовал. Я потрясен.

Пола только кивнула. Ей трудно было говорить. Самообладание покинуло ее.

– Давайте-ка я налью вам коньяка, – предложил Чарльз. – Выглядите вы ужасно.

– Спасибо, но только не коньяк. Я не люблю его. Водки у вас не найдется?

– Сейчас принесу. Мне и самому не помешает выпить.

Он направился к бару и тут же вернулся с бутылкой и двумя рюмками. Наполнив одну, он протянул ее Поле:

– Пейте залпом. Так лучше подействует.

Она последовала его совету, чувствуя, как алкоголь обжигает горло и по всему телу разливается приятное тепло. Помолчав еще немного, Пола негромко и задумчиво сказала:

– Не могу поверить, чтобы такая солидная, с традициями адвокатская контора, как «Джексон, Кум и Барбор», могла связаться с Джонатаном. А может, он блефует?

– Не думаю, – сказал Чарльз. – Да и зачем ему блефовать? К тому же не случайно он нанял сэра Логана Кэртиса – тот ему нужен, чтобы продемонстрировать нам обоим, что он совершенно уверен в себе и действует строго в рамках закона. Сэр Логан сказал мне, что ваш кузен баснословно богат. В Гонконге он возглавляет большую компанию «Янус и Янус холдингз». А здесь Эйнсли с женой уже несколько недель живут в «Кларидже». Нет, боюсь, что никакого блефа тут нет.

– Но чем я не угодила Артуру Джексону? – раздраженно воскликнула Пола. – Почему он стал на сторону Джонатана?

– Не сомневаюсь, что Эйнсли посулил ему небывало щедрую награду и позаботился, чтобы эти ребята, внуки Уэстона, не остались в накладе. Не будь у него всех козырей на руках, он сегодня бы здесь не появился.

Пола печально кивнула. Россистер был прав.

– Совершенно очевидно, что он хотел подорвать вашу репутацию главы «Харт» в глазах нашего правления. Поэтому и попросил о встрече именно здесь, в банке. Хитрый дьявол, а? Но позвольте мне сказать, Пола: я с вами. Банк с вами. Точно так же, как мы всегда были с вашей бабушкой.

– Спасибо, Чарльз. – Пола угрюмо смотрела на банкира. – У меня что-то мысли разбегаются.

– Что ж тут удивительного? – Чарльз задумчиво помолчал и добавил: – Уже сам слух, что «Харт» выставляется на продажу, может страшно повредить вам.

– Знаю. – Пола резко поднялась.

– Куда это вы собрались? – удивленно спросил Чарльз.

– Надо немного подышать. Пройдусь до магазина пешком.

– Но ведь нам надо как следует все обсудить и выработать стратегию.

– Если не возражаете, давайте отложим этот разговор до завтра. Извините, но сейчас мне надо побыть одной.

Пола сидела за столом у себя в кабинете – в своей персональной цитадели.

Она не могла пошевелиться, не могла сосредоточиться как следует. Ощущение было такое, что ее поколотили, да так, что живого места на всем теле не осталось. Мысли метались, и она была охвачена паникой.

Впервые в жизни Пола О'Нил испытывала такой страх.

Она боялась Джонатана Эйнсли, боялась той власти, которую он столь внезапно приобрел над нею. Он витал перед ее внутренним взором, подобно черному призраку. Противно было испытывать это чувство беспомощности и бессилия, и она вполне отдавала себе отчет, что так быстро оно не пройдет.

«Он загнал меня в угол, – думала Пола, пытаясь подавить приступы тошноты, которые вновь и вновь накатывали на нее на протяжении последнего часа. – Он готов исполнить свою давнюю угрозу расправиться со мной. И винить в этом некого, кроме себя».

Тошнота усилилась, и Пола выбежала в находившуюся по соседству ванную. Она нагнулась над раковиной, и ее рвало до тех пор, пока, казалось, внутри вообще ничего не осталось. Когда она наконец подняла голову и посмотрела на себя в зеркало, то увидела лицо цвета мела, красные глаза и размазанную по щекам краску. Стерев ее влажной бумажной салфеткой, Пола налила стакан холодной воды и с наслаждением выпила его. «Это все из-за водки», – сказала она себе, зная, конечно, что это неправда. Нет, не водка, а страх и паника подействовали так на ее организм.

Вернувшись в кабинет, она направилась к столу, но вдруг резко остановилась посреди комнаты. Внимание ее привлек висевший над камином портрет бабушки. На него отбрасывала свет укрепленная над рамой небольшая лампа подсветки. Помимо настольной лампы это сейчас был единственный источник света в погруженной в сумерки комнате. Подойдя поближе, Пола остановилась, глядя на любимое лицо, столь натурально изображенное в красках.

«Бабушка, бабушка, что же я наделала? Как я могла совершить такую глупость? Я разрушила все, что ты возвела, и осталась на развалинах. Ты хотела, чтобы я воплотила твою мечту, а получилось совсем наоборот. Бабушка, что же мне делать? Как сделать так, чтобы наше богатство не попало в недостойные руки?»

Прекрасное лицо внимательно смотрело на нее с портрета. Улыбка была счастливой, но зеленые глаза смотрели внимательно и строго.

«Как же мне не хватает ее», – подумала Пола. Слезы выступили у нее на глазах. Она чувствовала себя такой одинокой.

Стерев слезы, она присела на диван, все еще не сводя глаз с портрета. Нервно теребя в руках носовой платок, Пола спрашивала себя, как бы выбралась из такой жуткой передряги великолепная Эмма Харт.

В голову ничего не приходило, и Пола в отчаянии принялась рвать на кусочки кружевной платок. Она откинулась на спинку дивана, прикрыла глаза и попыталась сосредоточиться, надеясь хотя бы свести в логическую цепочку разбегающиеся мысли.

Бой часов заставил Полу очнуться. Она взглянула на каминные часы и с удивлением обнаружила, что уже девять вечера. Как же быстро пролетело время! Или она задремала? Она просидела вот так больше часа.

Поднявшись, Пола прошла к столу, взялась за телефон, но тут же положила трубку. Нет никакого смысла звонить Шейну. У него и своих забот хватает. Зачем его лишний раз расстраивать? Лучше позвонить завтра или послезавтра, когда она выработает хоть какой-нибудь план действий. А этого просто не может не произойти. Она должна остановить Джонатана Эйнсли. Его во что бы то ни стало надо остановить.

Пола вновь, как в банке, почувствовала, что на нее накатывает клаустрофобия. Она задыхалась, хотелось как можно быстрее выйти из комнаты, оказаться снаружи, глотнуть свежего воздуха.

Схватив сумочку, она выбежала из кабинета и спустилась на служебном лифте вниз. Коротко кивнув охраннику, она вышла на улицу.

Воздух был в этот вечер сухой и довольно прохладный для сентября. Но Поле это было только по душе – легче дышалось. Удаляясь от оживленных кварталов Найтсбриджа в сторону дома, Пола почувствовала себя бодрее. Отвратительное ощущение слабости и беспомощности, которое она испытывала с того самого момента, как вышла из дверей банка, постепенно проходило. Пока Пола еще не знала, что делать, как справиться с Джонатаном Эйнсли, но она была твердо убеждена, что впереди борьба не на жизнь, а на смерть. И она преисполнилась решимости воевать до конца, используя все способы и средства. Она должна победить. Она просто не может позволить себе потерпеть поражение. Кузен будет расчетливым, холодным и мстительным противником – в этом у нее не было и тени сомнения. Слова его не были пустой угрозой. Он был настроен решительно, его ничто не остановит. Он поставил себе целью завладеть магазинами «Харт». И одновременно – уничтожить ее, Полу. Тут многое сошлось, многое стояло за этим его стремлением. И не в последнюю очередь – бесконечная зависть, которую он испытывал к ней с самого детства.

Пола подумала, что существует несколько способов переиграть Джонатана. Но есть ли среди них хотя бы один законный? В этом не было уверенности. Следовало проанализировать бумаги. И не забыть позвонить Джону Кроуфорду, адвокату, сразу по возвращении домой. Без юриста ей не обойтись.

Голова ее вновь обрела способность работать. Отметив это, Пола испытала огромное облегчение. Напряженно размышляя и прикидывая разнообразные варианты, она не заметила, как прошла мимо своего дома. Спохватилась она только на Итон-сквер.

Впрочем, Пола тут же поняла, куда направляется: к сэру Рональду Каллински. К своему Ронни, к своему мудрому ребе. Теперь, когда Эммы Харт, верной ее наставницы нет в живых, только он мог помочь ей, подсказать, что делать.

Глава 42

Уилберсон, дворецкий сэра Рональда Каллински, открыл дверь дома на Итон-сквер, едва Пола дотронулась до кнопки звонка. При виде ее он явно удивился, но вежливо склонил голову:

– О, миссис О'Нил, добрый вечер, заходите, пожалуйста.

– Сэр Рональд дома, Уилберсон? Мне необходимо срочно его видеть.

– Видите ли, миссис О'Нил, у него сейчас гости. Вечер в полном разгаре.

– Повторяю, Уилберсон, дело срочное. Доложите сэру Рональду, что я здесь. – Не давая дворецкому возразить, Пола прошла по мраморному полу в холл, увешанный старинными французскими гобеленами. – Я подожду здесь, – твердо сказала она, открывая дверь в библиотеку.

– Хорошо, миссис О'Нил, – скрывая раздражение, вызванное настойчивостью Полы, сказал Уилберсон и, поспешно пройдя к столовой, смущенно постучал в дверь.

Через несколько минут в библиотеке появился сэр Рональд. Неожиданное появление Полы, да еще в такой час – в половине десятого – заинтриговало его. Однако при виде ее лица, любопытство его сменилось тревогой.

– Пола, что с тобой? Что-нибудь случилось? Ты заболела?

– Нет, дядя Ронни. Я прошу прощение за столь бесцеремонное вторжение. Но произошла ужасная вещь. У меня большие неприятности, и мне нужна ваша помощь. «Харт» могут перекупить. Я рискую потерять свое дело.

Это было как гром среди ясного неба. Сэр Рональд видел, Пола не преувеличивает, что, в общем-то, и прежде не было ей свойственно.

– Извини, дорогая, мне нужно на секунду вернуться к гостям и объяснить, что меня вызвали по срочному делу. Пусть Майкл пока побудет за хозяина. Сейчас вернусь.

– Спасибо, дядя Ронни, – сказала Пола, усаживаясь на мягкий кожаный диван.

Вернувшись, сэр Рональд устроился напротив Полы.

– Ну, а теперь, рассказывай. Начни с самого начала и ничего не пропускай.

Медленно, внятно, не упуская ни малейшей детали, Пола рассказала о событиях прошедшего дня. Память у нее была отличная, так что любой разговор она могла воспроизвести слово в слово. Она начала со звонка Чарльза Россистера в магазин и кончила своей стычкой с Джонатаном в банке.

Положив подбородок на руки и время от времени кивая, сэр Рональд внимательно слушал ее. Когда она завершила наконец свой отчет, он сердито воскликнул:

– Я знаю, как назвал бы такого человека, как Джонатан Эйнсли, мой отец! – Сэр Рональд выдержал паузу, посмотрел на Полу и сказал презрительно: – Гониф.

– Да, большой жулик. – Пола откашлялась. – Но вообще-то мне надо винить только себя. Я сама подставилась. – Она вздохнула и покачала головой. – Я забыла, что «Харт» – это акционерная компания и что есть люди, которые владеют акциями. Я решила, что все принадлежит мне и что никто никогда не пойдет поперек моей воли. Я переоценила себя и забыла о всякой осторожности. А в таких случаях и попадешься на крючок, верно?

Сэр Рональд слегка кивнул и внимательно посмотрел на Полу. Она была ему, как родная дочь. Он восхищался ею и уважал, как мало кого еще. В делах ее отличали смекалка, решительность и ясный ум. Немало мужества требовалось, чтобы вот так, прямо признать свои ошибки. Тем не менее с самого начала разговора, он поразился тому, что Пола выбросила на рынок часть своих акций. Это был огромный просчет.

– Никак не возьму в толк, зачем ты это сделала, – резче, чем хотел, сказал сэр Рональд. – Никак не ожидал от тебя такого легкомыслия.

Пола опустила взгляд и принялась крутить обручальное кольцо. Посмотрев, наконец, на сэра Рональда, она грустно улыбнулась.

– Так уж вышло. Мне хотелось купить новые магазины на собственные деньги… Чтобы они действительно принадлежали мне.

– Словом, личные амбиции выиграли.

– Именно так.

Сэр Рональд тяжело вздохнул и сказал, на этот раз мягче:

– Ладно, в конце концов, кто же без греха. А уж мы-то, деловые люди, тем более. Многим кажется, что мы сделаны из какого-то особенного материала, скроены по специальной мерке, что у нас иммунитет против обычных человеческих болезней. Считается, что у нас холодная кровь, что нам чужды эмоции и слабости, отсюда проистекает наше богатство. Все это, конечно, полная чушь. – Он покачал головой. – В данном случае ты как раз поддалась чувству. И сбилась с пути.

– Мне кажется, я хотела доказать что-то самой себе.

«И платить за это приходится дорого», – подумал сэр Рональд, а вслух сказал:

– Ну, нечего рыдать и ломать руки. Это пустая трата драгоценного времени. Надо превратить слабости в преимущества и подумать о том, как победить. Давай-ка посмотрим, что можно сделать.

Пола кивнула. Слова сэра Рональда еще больше усилили решимость, которая возникла у нее в его присутствии.

– Можно сходить к Артуру Джексону, воззвать к его лучшим чувствам и попробовать убедить его взять назад данное Джонатану обязательство, – сказала она. – Я бы могла даже выяснить, каким образом Джонатан убедил его…

– Джексону надо позвонить в любом случае, – перебил Полу сэр Рональд. – Но не удивляйся, если он прикинется глухим. Он тебе не брат и не сват и вообще не обязан с тобой разговаривать.

– Дядя Ронни, но ведь он поступил некрасиво!

– Да, со стороны может показаться, что он поступил по отношению к тебе скверно. Но ведь можно посмотреть на дело и с другой стороны. Артур Джексон – душеприказчик Сэма Уэстона. И у него только одно обязательство – перед детьми, чьи интересы он охраняет. И если ему подвернется выгодная сделка, которая принесет им лишние деньги, он от нее не откажется.

– Наверное, нечто в этом роде сейчас и получилось?

– Скорее всего. Эйнсли всегда был умелым дельцом. Вероятно, в обмен на голоса, принадлежащие этой юридической фирме, он пообещал немалые дивиденды в наличных из собственного кармана. – Сэр Рональд задумчиво потер подбородок и поджал губы. – Завтра я попробую навести кое-какие справки. Возможности у меня есть. Как ты знаешь, в нашем мире секретов не бывает. Так что повремени-ка со звонком Артуру Джексону.

– Хорошо. Спасибо, дядя Ронни. – Пола порывисто подалась к нему.

– А почему бы мне самой не выкупить «Харт». Я имею в виду, скупить все акции, какие только возможно, разом. Что, собственно, мне может помешать?

– Не что, а кто. Я.

– Но ведь это будет законная сделка.

– Да. Но чтобы приобрести компанию в свою собственность, тебе придется выйти на открытые торги. И ты сразу же сможешь сделаться добычей разного рода коршунов из Сити и с Уолл-стрит. – Сэр Рональд решительно покачал головой. – Нет-нет, этого я тебе сделать не позволю. У тебя появятся конкуренты, сильные и неразборчивые конкуренты. И почему, собственно, акционеры захотят именно твоих денег? Они вполне могут предпочесть сэра Джимми Голдсмита, или сэра Джеймса Хэнсона, или Карла Икана, или Тони Рауленда, или наконец… Джонатана Эйнсли. У вас та еще будет схватка, и добьетесь вы только одного – взвинтите цены на акции.

Выражение лица Полы медленно изменилось, и, прикусив губу, она отвернулась. Снова посмотрев через некоторое время на сэра Рональда, она устало спросила:

– Так что же мне делать, дядя Ронни?

– Ты можешь обратиться к мелким акционерам, которые в сумме располагают десятью процентами акций «Харт». Разыщи их и выкупи акции – если нужно, выше номинала. У тебя уже есть сорок один процент. Еще десять, вот тебе и контрольный пакет.

– О Боже, у меня, видно, совсем зашел ум за разум, дядя Ронни! Что со мной сегодня? Самые простые вещи не приходят в голову.

– Ну это понятно, встряска у тебя была сильная. Да, вот еще что… – Сэр Рональд немного помолчал. – Мне кажется, тебе следует обязательно сделать одну вещь, дорогая.

– А именно?

– Избавиться от Джонатана Эйнсли.

– Но как, каким образом?

– Пока не знаю. – Сэр Рональд порывисто поднялся, подошел к окну и выглянул наружу. Ум его напряженно работал. Наконец он повернулся к Поле.

– Что нам известно об этом жулике?

– Боюсь немного, особенно после того, как он уехал из Англии и поселился в Гонконге.

– Гонконг! Так вот, где он приземлился после того, как Александр вышвырнул его вон. Что ж, интересное местечко. Ну а все же, что именно тебе известно?

Пола добросовестно пересказала все, что знала со слов Чарльза Россистера, который, в свою очередь, почерпнул информацию у сэра Логана Кэртиса.

– Начинай копать, дорогая, – сказал сэр Рональд, – и копай поглубже. У тебя есть частное сыскное агентство, в которое ты обращаешься в случае необходимости? Если нет, могу порекомендовать.

– Нет-нет, не надо, благодарю вас. У меня давние связи с „Фигг интернешнл». Они занимаются охраной моих магазинов, предоставляют телохранителей – ну, в общем, делают все, что надо. И у них есть сыскное отделение, которое рассылает своих людей по всему миру.

– Ну и отлично. Пускай немедленно принимаются за дело. У такого типа, как Джонатан Эйнсли, секретов должно быть немало… – сэр Рональд не договорил, ибо как раз в этот момент дверь в библиотеку открылась.

Вошел Майкл и, увидев Полу, громко рассмеялся:

– Ага, теперь ясно, что это было за срочное дело! – Но сразу же заметив озабоченное выражение на лицах отца и Полы, продолжал уже более серьезным тоном: – Впрочем, судя по вашему виду, дело действительно срочное.

Поглядев на Полу, он заметил ее бледность и красные от усталости глаза.

– Что случилось? Это, наверное, как-нибудь связано с пожаром в Сиднее?

– Нет, Майкл, не связано, – тихо ответила Пола и посмотрела на сэра Рональда.

– Вернулся Джонатан Эйнсли, – сказал тот, – сейчас он в Лондоне. И его присутствие доставляет Поле массу неудобств.

– Как это? – резко спросил Майкл.

– Дядя Ронни тебе объяснит.

Выслушав отца, Майкл присел рядом с Полой на диван и ласково погладил ее по руке.

– Папа все предложил правильно, но чем я могу быть тебе полезен, дорогая?

– Право, не знаю, Майкл. Но все равно большое спасибо. Прямо от вас я возвращаюсь в магазин. Надо порыться в архивах, посмотреть компьютерные данные. Так можно выйти на мелких акционеров. И чем быстрее, тем лучше.

– Хочешь, я помогу тебе с этим?

– Право, в этом нет нужды. У дяди Ронни гости. Я и так нарушила ваш вечер.

– Но ты не справишься с такой работой в одиночку, – горячо сказал Майкл. – Тут и ночи не хватит.

– Я собираюсь позвонить Эмили.

– Хорошая мысль. Давай прямо отсюда и позвоним. И пусть сразу едет в магазин. Втроем мы управимся быстрее.

– Но…

– Возьми Майкла с собой, дорогая, – остановил Полу сэр Рональд. – Так мне будет спокойнее.

– Ладно. – Пола поднялась и поцеловала его в щеку. Сэр Рональд потрепал ее по плечу, а она негромко сказала: – Прямо и не знаю, как благодарить вас, дядя Ронни.

Он улыбнулся.

– Свои люди – сочтемся.

Глава 43

– Познай врага своего, – сказала Пола. – Вот зачем, собственно, я и попросила вас зайти, Джек.

– Картина ясна, – понимающе кивнул Джек Фигг, исполнительный директор «Фигг интернешнл».

– Ситуация критическая, иначе бы я не стала вытаскивать вас сюда в полночь.

– Да ну что вы, Пола, вы ведь знаете, что я всегда в вашем распоряжении.

Джек Фигг, руководитель самого крупного и самого процветающего частного сыскного агентства в Англии, откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на Полу. Вытащив из кармана спортивной куртки небольшой блокнот в кожаном переплете, он сказал:

– А теперь я весь внимание. Расскажите мне все, что вам известно.

– Да я, вроде, почти все уже вам сказала. Насколько я понимаю, Джонатан Эйнсли последние двенадцать лет живет в Гонконге. То есть двенадцать лет назад он уехал из Англии. Он владелец компании «Янус и Янус холдингз». Скорее всего он занимается куплей-продажей недвижимости. По крайней мере, Джонатан раньше всегда был занят этим делом. Он женат, но на ком, не знаю. Чарльз Россистер сказал мне, что в Лондоне они остановились в «Кларидже». Да, еще он сказал, что жена его беременна. – Пола пожала плечами. – Вот, наверное, и все.

– Ясно, что основная наша отправная точка – Гонконг. Но мы и здесь за ним понаблюдаем. Надо понять, что ему нужно.

– Хорошая мысль. И повторяю, Джек, ситуация критическая.

– Ясно, ясно. И, как всегда, информация вам нужна вчера.

– Да нет, по правде говоря, пять лет назад, – негромко откликнулась Пола.

Джек Фигг сочувственно посмотрел на нее.

– Ну а говоря серьезно, сколько у меня времени?

– Пять дней, это максимум. Мне нужно, чтобы в понедельник ваш отчет был у меня на столе.

– Помилосердствуйте! Я же не волшебник. Пять дней – это совершенно нереально.

– Джек, поймите, это необходимо. В противном случае все, что вы выясните, просто потеряет смысл. Будет слишком поздно. – Перегнувшись через стол, Пола со всей серьезностью посмотрела на него. – Мне все равно, скольких агентов вы задействуете. Хоть сотню, если нужно…

– Но это будет стоить вам кучу денег, – перебил ее Джек.

– Разве я когда-нибудь торговалась с вами?

– Ну, разумеется, нет, это не в вашем стиле. Но поймите, чтобы провернуть такое дело, да еще в такие сроки, понадобится действительно много денег. Очень много. Мне придется вывернуть этого Эйнсли наизнанку, все раскопать, а для этого нужны десятки людей. Надо направить в Гонконг агентов из других точек Дальнего Востока. Одно это потребует немыслимых расходов. А к этому добавьте еще оплату разных услуг, взятки…

– Все эти детали меня не интересуют, – перебила Джека Пола. – Мне нужен результат. Действуйте. Прошу вас. Соберите как можно больше информации о Джонатане Эйнсли. Мне нужно оружие, чтобы защищаться. Наверняка за ним что-то есть.

– Может быть. А может, и нет. Может, он чист, как стекло.

Пола промолчала. Она понимала, что детектив может быть прав.

– Надеюсь, впрочем, что это не так, – поспешно добавил Джек. – Ладно, постараюсь к понедельнику управиться. Самое позднее, ко вторнику.

– И сделайте все, что в ваших силах.

– Прямо сейчас и начну, – ответил Джек, уже представляя, как начнет накручивать телефоны и рассылать телексы. – На Дальнем Востоке рабочий день начался.

Проводив Фигга до служебного лифта и еще раз поблагодарив его, Пола поспешила в кабинет, где Эмили с Майклом разбирали архивы компании.

– Ну как? – спросила она с порога.

– Пока ничего, – ответила Эмили. – Но не волнуйся, скоро найдем все, что нужно. А как у тебя с Джеком Фиггом? Согласился?

– Да. И я в него верю. Он до всего докопается, если, конечно, есть до чего докапываться.

– Вот уж в чем не сомневаюсь, так это в том, что за Джонатаном Эйнсли водятся темные делишки! – воскликнула Эмили. – В Лондоне он всегда якшался с сомнительными типами. Вспомни хоть Себастьяна Кросса.

Пола почувствовала, как по телу пробежала легкая дрожь.

– Вот уж о ком я меньше всего хотела бы слышать! Ради Бога, даже не поминай это имя.

– А тебе-то что до него? Он умер. И не болтайся там на пороге как неприкаянная. Иди сюда, действуй.

Пола принялась за работу.

Эмили протянула ей пачку компьютерных распечаток.

– Начни с этого. Но сначала давай-ка я налью тебе чашку кофе и дам сандвич. Я тут кое-что принесла с собой. Ты, должно быть, страшно проголодалась.

– Вовсе нет. Но кофе я бы выпила. Спасибо, Коротышка.

Пола принялась листать бумаги, пробегая глазами длинный перечень имен. У «Харт» были сотни мелких акционеров, обладающих символическим количеством акций. Но были и такие, кто за долгие годы накупил акций побольше. Сердце у Полы екнуло. С этим до скончания века не управишься, Майкл прав. Понадобится не один день и не одна ночь, чтобы найти тех, кто им нужен. А Джонатан уверяет, что недостающие пять процентов он заполучит очень быстро. И это не просто хвастовство. Она знала, что он способен сделать это.

– Наверняка Джонатан разослал по всему миру своих людишек, которые только и делают, что скупают акции «Харт», да и брокеры его тоже не бездействуют, – высказала Пола свою мысль вслух, глядя на Майкла.

Он выдержал ее взгляд.

– Это уж точно. Но у тебя есть преимущество – эти бумаги. Тут содержится бесценная информация.

Пробормотав что-то невнятное, Пола снова погрузилась в чтение.

Эмили принесла всем кофе и уселась рядом с Полой.

– Ну, не расстраивайся, милая. Скоро найдем что-нибудь. Как говорила бабушка, когда рук много, работа горит. Вот бы нам еще сюда Шейна и Уинстона.

– И впрямь, Эмили. Жду не дождусь, когда Шейн вернется из Австралии, мне на самом деле его очень не хватает. Когда его нет, я здесь словно только наполовину.

– Так ты собираешься позвонить ему завтра и все рассказать? – спросила Эмили.

– Наверное, надо, иначе обидится. Надеюсь только, что он не слишком расстроится. И так на него, беднягу, столько в последнее время свалилось.

Бесконечная любовь и тоска, прозвучавшие в голосе Полы, поразили Майкла. Она боготворит Шейна, промелькнуло у него в голове. Без него ей жизни нет. В этот момент он понял, каким дураком надо было быть, чтобы хотя бы на миг поверить, что Пола примет его ухаживания. Его всего так и передернуло – до того неловко он себя почувствовал. И впрямь дурак.

Чтобы скрыть смущение, Майкл наклонил голову, делая вид, что целиком поглощен изучением бумаг. Прошел год, а его страсть к Поле не уменьшилась. Чего только он ни нафантазировал за это время. И все зря – теперь это стало ясно, как дважды два. Пола замужем за его другом, она счастлива. Отчего же ему пришло в голову, что он – или кто-то другой – может ее заинтересовать? У нее с самого детства только один герой и был – Шейн.

У Майкла будто пелена с глаз упала. Все вырисовалось с необыкновенной ясностью. Он понял наконец, чем она была занята весь последний год – сватала ему Аманду. Надо было давно это понять – еще в Нью-Йорке. Надо было понять, что Пола не для него. Но он настолько забил себе голову дурацкими фантазиями, что не замечал очевидного.

– Ну вот! – воскликнула торжествующе Эмили. – Вот я нашла пайщика, у которого есть вполне приличное количество акций.

– И сколько же? – затаив дыхание, спросила Пола.

– Четыре процента! Ого, это, должно быть, вполне преуспевающая дама.

– Кто же она? – заражаясь энтузиазмом Эмили, спросила Пола.

– Некая миссис Айрис Румфорд из…, – Эмили скосила глаза на распечатку. – Бауден Гилл-Хауз, Илкли.

– Ага, Йоркшир, – тихо произнес Майкл. – Думаю, это доброе предзнаменование.

В субботу утром, в десять, Пола сидела напротив миссис Айрис Румфорд в симпатичной гостиной большого старого особняка в Илкли.

По тому, как ее встретили, она сразу поняла, что миссис Румфорд – женщина и состоятельная, и воспитанная.

Поле предложили чашку кофе, и какое-то время они просто болтали, главным образом о погоде. Покончив с кофе, Пола сказала:

– Спасибо, что согласились встретиться со мной, миссис Румфорд. Моя помощница, наверное, сообщила вам, что мне хотелось бы поговорить об акциях «Харт».

– Да. И, разумеется, я очень рада вас видеть, миссис О'Нил. Ваш визит мне понятен – ведь не далее, как в четверг у меня был ваш кузен Джонатан Эйнсли.

У Полы чуть чашка из рук не вывалилась. Она чрезвычайно аккуратно поставила ее в центр столика. Вот что она меньше всего рассчитывала услышать. Пола пристально посмотрела на Айрис Румфорд.

– Он, что, тоже приходил по поводу этих акций?

– Да, миссис О'Нил. И предлагал хорошие деньги за них, очень хорошие.

Пола почувствовала, как у нее перехватило горло. Глубоко вздохнув, она спросила:

– И вы приняли его предложение, миссис Румфорд?

– Нет.

Пола улыбнулась с облегчением.

– Стало быть, мы можем разговаривать на эту тему.

– Почему бы и нет?

– Назовите вашу цену, миссис Румфорд.

– Не могу.

– Но ведь вы должны знать, сколько хотите за ваши акции.

– Вовсе нет. Видите ли, мне не так уж и хочется продавать их. Покойный муж купил их на мое имя в пятьдесят девятом году. – Она негромко рассмеялась. – Так что у меня к ним нечто вроде нежной привязанности. «Харт» – мой любимый магазин в Лидсе. Я ваш постоянный клиент.

Пола выпрямилась, стараясь погасить вспышку недовольства. Ясно, что она здесь просто теряет время. Но восстанавливать против себя эту женщину нельзя: она слишком ей нужна.

– Рада слышать это, миссис Румфорд, – сказала Пола. – И все же я прошу вас обдумать мое предложение. Я готова заплатить вам столько же, сколько предлагал Джонатан Эйнсли.

Некоторое время Айрис Румфорд, слегка нахмурившись, смотрела на Полу, словно стараясь прийти к какому-то решению.

– А что, готовится большая война? – спросила, наконец, она. – Вроде тех, о которых приходится читать в финансовом разделе «Санди таймс»?

– От души надеюсь, что нет, – спокойно ответила Пола.

Айрис Румфорд встала из-за стола. Пола поднялась вслед за ней, поняв, что беседа подошла к концу.

– Прошу извинить меня, миссис О'Нил, – негромко проговорила Айрис Румфорд. – Наверное, мне надо было сразу сказать, что не стоит вам ко мне приезжать. Боюсь, я заставила вас зря потратить время. Видите ли, раньше я вроде бы и не прочь была продать акции, но теперь передумала.

– Жаль. – Пола протянула хозяйке руку, стараясь не выказать своих чувств.

– Вижу, что вы недовольны, – сказала. Айрис Румфорд прощаясь. – И я вполне понимаю вас. Вы уж извините меня, старуху, за нерешительность.

– Право, ничего страшного, – ответила Пола. – Но если вы передумаете, свяжитесь, пожалуйста, со мной.

Возвращаясь в Лидс, Пола всю дорогу кипела от негодования.

Странное поведение этой женщины вызывало у нее раздражение, смешанное с удивлением и разочарованием. Может, Айрис Румфорд вдруг решила продемонстрировать собственную значительность? Или это было обычное любопытство старой одинокой женщины, которой захотелось повстречаться с Джонатаном и с ней. Непонятно также, как это Джонатану удалось отыскать Айрис Румфорд, узнать, что у нее скопилось немалое количество акций «Харт».

Нажав посильнее на акселератор, Пола устало вздохнула. Что ж, сегодня она потратила время впустую.

Большую часть рабочего дня Пола провела у себя в служебном кабинете.

Пару раз она спускалась в торговый зал. Но в основном занималась бумажной работой. При этом она старалась не думать о Джонатане Эйнсли, возможной продаже «Харт» и страшной перспективе поражения.

Когда становилось особенно противно на душе, Пола напоминала себе, что за последние двое суток брокеры с помощью Чарльза Россистера купили от ее имени семь процентов акций. Это стало возможным благодаря тому, что Эмили с Майклом нашли в распечатках имена и адреса девяти мелких пайщиков.

Три процента, только три, вот и все, что мне осталось, повторяла она про себя вновь и вновь, чтобы поддержать слабеющий дух. И это помогало.

В четыре часа Пола уложила кипу бумаг в кейс, заперла кабинет и вышла из магазина. Обычно она бывала здесь до шести, даже по субботам. Но сегодня на ужин в Пеннистоун-ройял должна была приехать Эмили, и Поле хотелось хоть часок побыть с Патриком и Линнет до ее появления.

Был солнечный сентябрьский день. Лидс выглядел на редкость деловито. На Чейплтаун-роуд то и дело возникали пробки – это домохозяйки, пробегав полдня по магазинам, возвращались к себе домой, в пригороды. Но Пола была опытным водителем. Находя просветы то тут, то там, она умело лавировала в потоке машин и вскоре выбралась на пустынное шоссе, ведущее к Хэрроугейт.

Она приближалась к развязке дорог у Элвудли, когда в машине зазвонил телефон.

– Слушаю. – Пола решила, что это Эмили.

– Миссис О'Нил, это Дорис из магазина.

– Да, Дорис, в чем дело?

– Тут вам звонит некая миссис Румфорд из Илкли, – сказала телефонистка. – Она говорит, по срочному делу. Насколько я понимаю, у вас есть ее телефон.

– Есть, только мне надо искать его. Дайте-ка ей лучше мой телефон в машине и попросите сразу же перезвонить. Спасибо.

Спустя несколько минут вновь зазвонил телефон. Это была Айрис Румфорд.

– Не могли бы вы завтра заехать ко мне? – без лишних разговоров спросила она. – Мне хотелось бы снова побеседовать об этих акциях.

– К сожалению, нет, миссис Румфорд. Завтра мне надо ехать в Лондон. К тому же, если вы не собираетесь их продавать, какой смысл в нашей встрече?

– Я могла бы еще раз обдумать ваше предложение, миссис О'Нил.

– Так, может, мне подъехать прямо сейчас?

– Приезжайте.

– Вы ведь знаете, кто я? – говорила миссис Румфорд час спустя, обращаясь к Поле.

Та покачала головой.

– Откуда? Мы никогда не встречались. – Брови Полы удивленно поползли вверх. Она внимательно пригляделась к собеседнице. Айрис Румфорд была женщиной худощавой и подвижной. Лицо у нее было красноватое, волосы совершенно седые – на вид ей было сильно за семьдесят. Пола была убеждена, что прежде не видела этой женщины.

Айрис Румфорд откинулась на спинку кресла и в свою очередь пристально посмотрела на Полу.

– Да, мы не встречались, – медленно произнесла она. – Но вы знали моего брата. Или, по крайней мере, были знакомы с ним.

– Ах, вот как? – Пола снова подняла брови. – И как же его звали?

– Джон Кросс.

Услышав это имя, Пола едва удержалась от восклицания, но все же произнесла ровным тоном:

– Да, нам приходилось встречаться, когда он был владельцем «Кросс комьюникейшнз».

Выговаривая эти слова, она вспомнила Себастьяна, покойного сына Джона, некогда заклятого ее врага и лучшего друга Джонатана. Теперь ей стало понятно, откуда Джонатан узнал о существовании Айрис Румфорд и ее акциях.

– Вы были очень добры и отзывчивы к брату в последние годы его жизни, – продолжала Айрис Румфорд. – Он сам говорил мне об этом умирая. Он очень уважал вас, считал в высшей степени справедливым человеком. Когда брат лежал в больнице святого Джеймса в Лидсе, я как-то видела другого вашего кузена, мистера Александра Баркстоуна. – Айрис Румфорд посмотрела на огонь в камине. Наступило короткое молчание. – Вы и мистер Баркстоун… как бы это сказать… вы не похожи на Джонатана Эйнсли. – Подняв на Полу глаза, Айрис слегка улыбнулась.

Пола молчала, ожидая продолжения. Не дождавшись его, они сказала:

– Думаю, вы правы. Мы действительно не похожи. Во всяком случае, я надеюсь на это. Только, к сожалению, мистер Баркстоун скончался.

– Примите мои соболезнования. – Пожилая женщина снова посмотрела на языки пламени в камине.

– Странно, до чего родственники, бывает, отличаются друг от друга, – пробормотала она. – Скажем, мой племянник Себастьян. Он был скверным, злым человеком. Я-то с ним нечасто встречалась. А Джон, конечно, боготворил его – единственное дитя, единственный сын. Но это он убил моего брата, свел раньше времени в могилу. И Джонатан Эйнсли такой же порочный человек. Он тоже вбил не один гвоздь в гроб бедняги Джона. Хороша компания, доложу я вам, этот Себастьян и ваш кузен.

Айрис резко тряхнула своей седой головой и пронзительно посмотрела на Полу:

– Мне хотелось встретиться с вами, миссис О'Нил, чтобы – скажу вам прямо – посмотреть, что вы за человек. Поэтому я и пригласила вас приехать сегодня утром. Вы искренняя женщина – это видно по глазам. И ничего дурного я о вас никогда не слышала. Все говорят, что вы похожи на Эмму Харт. А она была хорошая женщина. Я рада, что вы пошли по ее стопам.

Пола затаила дыхание.

– Словом, если это нужно лично вам, я готова продать свои акции.

Услышав это, Пола едва не расплакалась.

– Благодарю вас, миссис Румфорд. Мне это действительно очень нужно. И это замечательно, что вы готовы продать эти акции мне, а не моему кузену.

– О, ему я и не собиралась продавать их. Мне просто хотелось… хотелось еще раз посмотреть на него и убедиться, что я в свое время не ошиблась в оценке его. К тому же забавно было помахать у него перед носом корочкой сыра, а затем, в последний момент, убрать ее. – Айрис покачала головой. В ее мудрых старых глазах загорелся огонек. – Когда вы оба позвонили мне насчет акций, я сразу поняла, что ничего хорошего вам от него не дождаться. Ну да ничего, не волнуйтесь, придет день, и он свое получит. За все расплатится.

– Да. – Наклонившись к хозяйке, Пола сказала: – Сегодня утром я предлагала купить акции по цене, назначенной Джонатаном Эйнсли. Разумеется, это предложение остается в силе.

– Бог мой, да какое это имеет значение! Я и не собиралась вас грабить, миссис О'Нил! Вы можете купить их по обычной рыночной цене.

Глава 44

Пола стояла перед камином в своем кабинете, точно под портретом Эммы. Был вторник, четверть четвертого. Она ожидала Джонатана Эйнсли. Обычно, отправляясь в офис, она одевалась довольно строго. Но сегодня надела ярко-красное шерстяное платье с длинными рукавами. Цвет, по ее мнению, вполне соответствовал ситуации.

Она сумела превратить слабость в преимущество. Она была готова сокрушить противника.

Но когда спустя несколько минут Джонатан появился в ее кабинете, она увидела, что он-то, напротив, думает, будто она готова капитулировать. Все свидетельствовало именно об этом. Он вошел ленивой, вальяжной походкой, высокомерно и победно улыбаясь, и остановился посреди кабинета.

Враги, они даже не поприветствовали друг друга.

– Ты посылала за мной, – сказал Джонатан. – Я здесь. Что-нибудь хочешь сказать?

– Ты проиграл!

Он рассмеялся ей прямо в лицо.

– Я никогда не проигрываю.

– Ну так, значит, это в первый раз. – Она слегка приподняла подбородок, и была в этом движении такая уверенность в себе, даже горделивость. – Теперь у меня пятьдесят два процента.

Эти слова поразили Джонатана. Но он довольно быстро оправился и хладнокровно проговорил:

– Ну и что с того? У меня сорок шесть процентов. Таким образом, я на втором месте по количеству акций и вполне могу требовать места в правлении. Сегодня я подам официальное заявление. Через своих адвокатов. И, чтобы ты знала, – я по-прежнему собираюсь купить все дело. – Он холодно посмотрел на Полу. – Так что в недалеком будущем это будет мой кабинет.

– Сомневаюсь! – бросила Пола. – К тому же у тебя не сорок шесть процентов, а лишь двадцать шесть.

– Ты что, забыла, что я контролирую пакет акций, которыми распоряжается Артур Джексон в пользу уэстоновских детей?

– Ничего я не забыла. Только уверена, что, начиная с сегодняшнего дня, Артур Джексон не захочет иметь с тобой ничего общего.

– Что за бред! – Джонатан самодовольно улыбнулся. – У меня соглашение с ним, точнее с его юридической конторой. Письменное соглашение.

Пола сделала шаг вперед, взяла с кофейного столика длинный конверт и, показав его Джонатану, постучала по нему ярко накрашенным ногтем.

– Когда Артур Джексон закончит чтение этого отчета, который был доставлен ему час назад, не сомневаюсь, что он порвет соглашение.

– Что за отчет? – самодовольное выражение на лице Джонатана сменилось презрительным.

– Итоги расследования твоей гонконгской жизни.

Джонатан насмешливо отмахнулся:

– За мной ничего такого не числится, я совершенно чист.

Пола задумчиво посмотрела на него.

– Знаешь, как ни странно, – сказала она, помолчав немного, – я готова тебе поверить. Только другие не поверят.

– Что ты, собственно, имеешь в виду?

Словно не расслышав его вопроса, Пола продолжала:

– У тебя в Гонконге есть партер, тайный партнер, некий Тони Чу. Это сын Ван Чин Чу, который умер в прошлом году. Он был твоим наставником, советчиком и тоже тайным партнером с того самого момента, как ты переехал в Гонконг. Достойно сожаления, что сын не так честен и надежен, как отец.

– Моя жизнь и мои дела в Гонконге тебя не касаются! – прошипел Джонатан. Он так и клокотал от ярости, хотя изо всех сил старался сдерживаться.

– Еще как касаются. То есть касаются постольку, поскольку ты собираешься отнять у меня «Харт».

– И отниму!

– Никогда! – Глаза Полы сузились. Она заговорила тихо и совершенно бесстрастно: – Было весьма любопытно обнаружить, что Тони Чу занимается неким побочным делом. Он считается крупнейшим торговцем наркотиками в «Золотом треугольнике». У него целая сеть, которая охватывает Гонконг, Лаос и Таиланд. Весьма удобно, не правда ли, отмывать деньги в «Янус и Янус холдингз», когда никто об этом и не подозревает. Великолепное прикрытие. Но любопытно было бы знать, как отнеслись бы к этому правительство и полиция Гонконга, если бы этот факт стал им известен.

Джонатан тупо уставился на Полу.

– Все это ложь! – взвизгнул он. – Весь этот отчет, за который ты цепляешься как за соломинку, – чистая клевета. Тони Чу не торговец наркотиками, а респектабельный и уважаемый банкир. И уж, разумеется, он не использует мою компанию, чтобы отмывать грязные деньги. Будь это так, я бы, конечно, знал об этом. Как это, интересно, мог бы он проделывать такие штучки у меня под носом?

Пола иронически улыбнулась.

– Не будь наивным. Твои служащие-китайцы – это его люди, нанятые еще при жизни его отца. Он подбирал их в расчете на будущее, на те времена, когда унаследует банковское дело. И эти люди – его шпионы в твоей компании.

– Чушь!

– Твоей жене Арабелле все это прекрасно известно. Она многолетний деловой партнер Тони Чу. Он уже давно финансирует ее разнообразные предприятия, включая магазин старинных предметов в Гонконге. И она тоже – его шпион. Потому она и вышла за тебя. Чтобы шпионить.

Джонатан исходил черной злобой. С губ у него срывались невнятные проклятия. Он готов был удавить Полу О'Нил собственными руками. Как может она говорить такие чудовищные вещи об Арабелле? Глубоко вздохнув, он яростно выкрикнул:

– Эту штуковину сочинил для тебя человек с очень богатым воображением. Все это ложь, ложь, ложь! – Задыхаясь от возмущения, Джонатан закончил: – Да, Тони Чу – мой негласный партнер. Нас никогда даже не видели вместе. А жена и вовсе с ним незнакома.

– Почему бы тебе не спросить об этом у нее самой?

Презрительно изогнув губы, Джонатан с ненавистью посмотрел на Полу. Потом взгляд его скользнул наверх и остановился на портрете Эммы Харт. Самообладание совершенно покинуло его.

– Ах ты, мерзкая сука! – прошипел он. – Ты в точности похожа на эту старую корову. Я плюю на ее могилу! И на тебя тоже плюю! – заорал он.

От такого кощунства у Полы свело все внутренности. Она приготовилась нанести смертельный удар. Медленно, тщательно подбирая слова, она произнесла:

– Красавица Арабелла Саттон, дочь врача из Гемпшира, не совсем та, за кого выдает себя. Ты, конечно, знаешь, что она долго жила в Париже. Но известно ли тебе, что они была «девочкой мадам Клео»? – Пола холодно и язвительно улыбнулась. – Только не говори мне, что такой опытный человек, как ты, впервые слышит о мадам Клео. У нее было самое процветающее заведение, когда-либо известное Парижу. И до семьдесят седьмого года…

Онемевший Джонатан тупо смотрел на Полу.

– …Арабелла Саттон, твоя жена, была у мадам Клео «девушкой по вызову». Она была известна под именем Фрэнсин.

– Я не верю тебе! – крикнул Джонатан. – Арабелла…

– Лучше поверь! – перебила Пола и швырнула Джонатану конверт. Он упал на пол прямо у его ног. – Возьми! Тебе небезынтересно будет почитать и отчет, и копии некоторых официальных документов.

Джонатан даже не пошевелился, не сделал ни малейшей попытки поднять конверт.

– Вместо того, чтобы налетать на мой дом, – ледяным голосом посоветовала Пола, – пойди лучше займись своим собственным.

Джонатан открыл было рот, чтобы ответить, но раздумал. Он кинул взгляд на конверт, валявшийся у его ног. Больше всего ему хотелось там его оставить – пусть знает, что ему наплевать на все эти отчеты. Но – не получилось. Желание, да нет, – потребность прочитать документы, на которые она только что ссылалась, пересилила. Он нагнулся, поднял конверт, резко повернулся и пошел к двери.

– Я победила! – крикнула ему вслед Пола. – Постарайся не забыть это!

Джонатан остановился, повернул голову.

– Ну, это мы еще посмотрим, – сказал он.

Пола вернулась за стол, села, потянулась к телефону, но звонить не стала. Какое-то время она сидела задумавшись. Оставалось сделать еще одну вещь, чтобы полностью закрепить успех, но тут надо было быть совершенно безжалостной. На такой шаг Эмма Харт, при всей ее твердости, никогда бы не пошла. И все же Пола продолжала обдумывать эту идею. Она посмотрела на портрет бабушки, потом перевела взгляд на настольную фотографию в серебряной рамке. На ней были изображены Шейн и дети. Это тоже наследники Эммы. Надо и о них думать.

Отбросив сомнения, она потянулась к аппарату и набрала прямой номер сэра Рональда.

Тот почти сразу поднял трубку:

– Каллински слушает.

– Дядя Ронни, это снова я. Извините, что весь день надоедаю.

– Ну что ты, дорогая. – Сэр Рональд немного помолчал. – Он ушел?

– Да. Потрясен, но не сдался. Похоже, наоборот, собирается продолжать борьбу. Так что, наверное, придется действовать, как договорились, чтобы покончить с ним. Копия отчета будет послана в официальные инстанции в Гонконг. Но, честно говоря, дядя Ронни, я…

– Никакого снисхождения, Пола.

– Но это жестоко. Бабушка никогда не была такой безжалостной.

– Ты заблуждаешься, дорогая. Эмма могла быть и бывала совершенно безжалостной, если того требовали обстоятельства, то есть, когда речь шла о «Харт», об империи, которую она возвела буквально из ничего, или о близких.

– Может, вы и правы.

– Разумеется, я прав, – негромко проговорил сэр Рональд. – Я ведь говорил тебе вчера, что Джонатан Эйнсли вечно будет у тебя висеть на шее, как гиря. Он не оставит своей бредовой идеи отнять у тебя компанию. Такой уж это человек.

Не услышав ответа, сэр Рональд добавил:

– Тебе нечего не остается, как только навсегда остановить его. Чтобы защитить себя.

– Да-да, дядя Ронни, понимаю.

Джонатан сидел в «Кларидже», забившись в угол просторного холла, где подавали чай. Но едва ли он слышал стук приборов, звуки скрипки, шум голосов. Он был совершенно поглощен чтением.

Джонатан прочитал отчет дважды.

Поначалу он показался ему совершенной выдумкой, превратным толкованием фактов, особенно тех, что касались Тони Чу. Но потом он заколебался. Слишком много было в этом отчете реальных фактов, чтобы отбросить его просто, как фальшивку. Он испытал смятение, например, прочитав целую страницу, посвященную его отношениям с леди Сьюзен Соррел. Отношения эти были настолько тайными, что он поначалу глазам не поверил, наткнувшись на ее имя в этих бумагах. Он был совершенно убежден, что Сьюзен никому не рассказывала об их романе, пока он продолжался и после того, как закончился. Она слишком боялась сплетен, которые могли достичь ушей мужа. Меньше всего ей хотелось разводиться с богатым банкиром.

Но сам он был чист, как и сказал Поле. Даже если верна информация о Тони, что, разумеется, настораживало. Если это правда, то тогда, не исключено, его вовлекли в какую-то аферу, о которой он и не подозревал. И тогда его компания, да и он сам, может оказаться в опасности. В серьезной опасности. Нужно как можно скорее лететь в Гонконг и заняться собственным расследованием.

Однако более всего он был потрясен и надломлен всплывшими деталями из прошлого Арабеллы. Информация подтверждалась фотокопиями документов, относящихся к времени ее жизни в Париже. Они тщательнейшим образом фиксировали французский период ее биографии. Не оставалось никаких сомнений в том, что она действительно была у мадам Клео «девушкой по вызову» под именем Фрэнсин. Об этом свидетельствовали, впрочем, не только документы. Например, ее искушенность в постели, сам подход к мужчинам, который выдавал ее принадлежность древнейшей профессии, особого рода светскость, элегантность… Девочки у мадам Клео всегда были высший класс.

Тщательно сложив бумаги и вернув их в конверт, Джонатан поднялся и зашагал к лифту. Что касается гонконгских дел, то здесь, в Лондоне, ими он заняться не мог. Но подняться наверх и потолковать с женщиной, на которой был женат, – это он мог.

Пока Джонатан поднимался на десятый этаж, ярость, клокотавшая в нем и до того тщательно подавляемая, готова была излиться наружу. В люкс он вошел, весь дрожа, с посеревшим лицом. Он закрыл дверь негромко, и все равно Арабелла услышала и, улыбаясь, вышла в холл.

– Ну как, дорогой, все в порядке? – спросила она, подходя и целуя его в щеку.

Джонатан, находившийся под впечатлением прочитанного о жене, едва выдержал ее прикосновение. Ему пришлось собрать всю свою волю в кулак, чтобы не отшатнуться или не ударить ее.

Ведь он любил ее, считал ее самым большим приобретением в жизни, а оказывается, она запятнана и порочна.

– Так как прошла встреча в «Харт»? – снова спросила Арабелла.

– Да так, – неопределенно ответил он, снова загоняя внутрь душащий его гнев.

Непривычная холодность мужа заставила Арабеллу подозрительно посмотреть на него. «Впрочем, скорее всего, – решила она, – его дурное настроение вызвано встречей со злым гением, Полой О'Нил». Она вернулась в гостиную, где читала в ожидании Джонатана, и села на диван. Рядом лежало вязанье. Арабелла взяла недоконченную детскую кофточку и начала работать спицами.

Джонатан последовал за ней, положил конверт на стол, прошел к бару и налил себе чистой водки.

Потягивая ее, он глядел на жену. Сегодня живот ее выглядел особенно большим. Роды вот-вот начнутся, и, как бы разъярен он ни был, надо сдерживать себя. Она ему больше была не нужна, с ней он разведется не мешкая, но ребенком он не поступится ни за что. Ему нужен сын и наследник.

Джонатан спросил как бы между прочим:

– Тебе приходилось встречаться в Гонконге с неким Тони Чу?

Если Арабеллу и насторожил вопрос, она ничем этого не выдала.

– Нет, а что? – мягко откликнулась она.

– Да нет, просто так. Его имя упоминали сегодня, когда я встречался со своими адвокатами. Я подумал, может, ты познакомилась с ним во время своих разъездов. Или просто слышала что-нибудь.

– Боюсь, что нет, милый.

Джонатан допил водку, взял со стола конверт и пересек комнату. Подтащив к дивану стул и усевшись напротив Арабеллы, он сказал:

– Ты в свое время долго жила в Париже. Однако всегда отказывалась съездить туда. Отчего?

– Я никогда не любила этот город, – по-прежнему ласково ответила Арабелла, поднимая взгляд от вязанья.

– Тогда почему же ты прожила там целых восемь лет?

– Я там работала. Ты же знаешь, я была манекенщицей. А почему ты, собственно, спрашиваешь, милый?

– Ты что, боишься ехать в Париж? – медленно спросил Джонатан.

– Ну разумеется, нет. Какие странные вопросы ты задаешь сегодня. Право, не могу тебя понять.

– Боишься случайно столкнуться со своими прежними… клиентами, не так ли, Фрэнсин?

Арабелла посмотрела на Джонатана. В бездонной черноте ее глаз светилась невинность.

– Не пойму о чем ты. И почему ты называешь меня Фрэнсин? – Она негромко рассмеялась и покачала головой.

– Потому что так тебя называли, когда ты была «девушкой по вызову».

– Бог с тобой, о чем ты? – Арабелла снова метнула на мужа быстрый взгляд.

– Не смей возражать! Вот здесь все свидетельства. Пола О'Нил была так любезна, что снабдила меня ими. Пожалуйста, можешь сама полюбоваться, – сказал он, прожигая ее взглядом. – Они тут исследовали мое прошлое… да и твое заодно.

Арабелле ничего не оставалось, как взять бумаги, которые Джонатан подталкивал ей.

– Читай!

И вот тут ее охватил страх. Она увидела в его глазах мрачный блеск, непримиримую злость. В гневе он бывал жесток и опасен – это она знала. Арабелла повиновалась. Она бегло проглядела лежавшие перед ней бумаги. Читать внимательно не было нужды, она знала, что в них содержится ее приговор. И все равно слова сами бросились в ее глаза. Сердце у нее защемило.

Она вернула Джонатану бумаги. Лицо у нее было белее полотна. В глазах сверкнули слезы.

– Милый, умоляю, выслушай меня. Позволь мне объясниться. Пожалуйста. Мое прошлое не имеет ничего общего с настоящим, с тобой, с нами обоими. Это ведь было так давно. Я была очень молодой. Мне было всего девятнадцать лет. И эту жизнь я давно оставила позади, милый.

– Еще раз спрашиваю тебя, – сказал Джонатан. – Ты знаешь Тони Чу?

– Да, – прошептала Арабелла.

– Он финансировал твою лавку древностей в Гонконге?

– Да.

– Почему?

– Нам и раньше приходилось работать вместе. Он был для меня чем-то вроде антрепренера.

– И он натравил тебя на меня, не так ли? Превратил меня в нечто вроде мишени. Хотел, чтобы я клюнул на тебя и женился, чтобы навсегда оказаться под его неусыпным оком. А ты чтобы докладывала ему результаты наблюдения.

– Нет-нет, это не так. О Джонни, я просто влюбилась в тебя! Честное слово! Как ты можешь в этом сомневаться?

– Признавайся, это была просто ловушка! Мне все известно, – напирал Джонатан.

Арабелла задрожала.

– Правда состоит в том, что в тот вечер, когда мы познакомились у Сьюзен Соррел, я действительно хотела тебя поймать. Но потом все переменилось. Я полюбила тебя. Верь мне. И как ты можешь сомневаться в этом после Мужена, где мы были так близки, так потрясающе близки – мы стали одно целое.

– Я не верю ни одному твоему слову, – заявил Джонатан и пошел налить себе еще водки.

Арабелла молчала, ожидая, когда он вернется на место. Едва он сел, как она заговорила вновь.

– Я сказала Тони, что ничего не буду ему про тебя рассказывать. Не хочу. А когда я поняла, что у нас будет ребенок, об этом вообще не могло быть речи… Я люблю тебя, – повторила Арабелла, не отводя от Джонатана глаз.

– И в этом деле с наркотиками ты тоже замешана?

– Я не знаю, о чем ты говоришь! – На сей раз Арабелла и впрямь растерялась.

– Да перестань же ты, ради Бога, отрицать очевидное! – крикнул Джонатан. Заслон внутри него прорвался. Он вскочил со стула и бешено затряс Арабеллу за плечи.

– Шлюха! – кричал он. – Гулящая, проститутка! А ведь я любил тебя. Да что там любил – обожал. Я считал, что ты само совершенство, что ты самая прекрасная женщина на свете… самая чистая. А ты… ты ничто… грязь под ногами.

Арабелла разрыдалась.

– Нет, ты должен мне поверить, Джонни. Я люблю тебя всем сердцем, я ни слова ему не сказала…

– Лгунья! – заорал Джонатан. Арабелла схватила его за руку.

Он выдернул руку и посмотрел на нее с презрением и ненавистью.

– Не прикасайся ко мне.

Внезапно лицо Арабеллы исказилось, и она прижала руки к животу.

– Ребенок! У меня начались схватки. Ради Бога, помоги, Джонни. Отвези меня в больницу. Пожалуйста, – простонала она.

Арабеллу немедленно доставили в палату рожениц лондонской клиники. А Джонатана проводили в помещение для родственников. Через полтора часа у него родился сын. Медицинская сестра сказала, что через некоторое время его проводят к жене и ребенку.

На Арабеллу ему было наплевать. Но сын – иное дело. Он всегда хотел, чтобы у него был наследник. При первой же возможности он отнимет у нее ребенка. Женщинам вроде Арабеллы – шлюхам – дети не нужны. Мальчика воспитают, как английского аристократа. Он будет учиться в Итоне, где некогда учился сам Джонатан, а потом в Кембридже.

Погрузившись в свои мысли, Джонатан терпеливо ожидал, когда можно будет увидеть ребенка. Он вдруг понял, насколько хочется ему взять младенца на руки. Отец с матерью будут счастливы. Это у них первый внук. Может, он назовет сына Робином. После крестин в Палате будет устроен прием. Его отец – один из ведущих политиков, депутат парламента, он без труда устроит это.

Мысли Джонатана переключились на Полу О'Нил. Более, чем когда-либо, он был преисполнен решимости довести до конца свой план, стать владельцем магазинов «Харт». Он просто должен добиться этого. Теперь ему нужно заботиться о сыне и наследнике.

Сестра пришла за ним раньше, чем он думал. Он последовал за ней в отдельную палату, которую еще месяц назад зарезервировал для Арабеллы в самой знаменитой частной клинике Лондона. Сестра открыла ему дверь и сказала, что через минуту вернется с ребенком.

Арабелла лежала на высоко взбитых подушках. Выглядела она бледной и измученной.

– Джонни, – начала она, протянув к нему руки. В глазах ее была мольба. – Ну, пожалуйста, не будь таким со мной. Дай мне еще один шанс. Ради нашего ребенка. Я никогда не делала тебе ничего дурного. Никогда. Я люблю тебя дорогой.

– Мне не о чем с тобой разговаривать, – резко оборвал ее Джонатан.

– Но Джонни… – Звук открывающейся двери заставил Арабеллу умолкнуть. Вошла сестра. В руках у нее был теплый комочек, обернутый в одеяла и кружевной кашемировый платок.

Видя, что сестра передает ребенка в протянутые руки Арабеллы, Джонатан резко шагнул к постели. Они одновременно посмотрели на свое дитя.

Джонатан так и застыл на месте. Первое, что бросилось ему в глаза, был узкий разрез глаз, явно выдававший восточное происхождение младенца.

Его перекосившееся лицо зеркально отразило ужас, выплеснувшийся в глазах Арабеллы. Она не могла вымолвить ни слова.

– Это не мой ребенок! – в ярости закричал Джонатан. – Это ребенок Тони Чу. Или какого-нибудь другого китайца, с которым ты спала, грязная шлюха!

Оттолкнув растерявшуюся сестру, он проковылял на подгибающихся ногах к двери и дальше – вон из клиники, стараясь как можно дальше оказаться от этой женщины.

Шофер в форменной куртке включил зажигание, и большой серебристый «роллс-ройс», величественно отчалив от отеля «Кларидж», взял курс на лондонский аэропорт.

Джонатан откинулся на мягкую спинку сиденья. Ярость все еще клокотала в нем. Он не мог оправиться от шока, который пережил, узнав о прошлом Арабеллы, ее двуличии, ее предательстве, измене. Она спала с другим мужчиной, будучи замужем за ним, Джонатаном. Этого отрицать она не могла. Живое свидетельство – ребенок. Тони Чу – в который уж раз промелькнуло это имя в сознании Джонатана. Да, старый друг и благодетель – наиболее вероятный отец ребенка.

Джонатан бросил взгляд на лежащий рядом дипломат, и мысли его вновь переключились на недавно прочитанный отчет. В какой мере соответствует действительности информация, касающаяся деятельности Тони Чу, сказать трудно, но если этот тип действительно отмывает деньги в его компании, этому следует немедленно положить конец. А уж потом он найдет способ посчитаться с этим так называемым партнером.

Джонатану не терпелось возвратиться в Гонконг. Взглянув на часы, он увидел, что еще только половина десятого. У него достаточно времени, чтобы успеть на самолет, вылетающий в Гонконг ровно в полночь.

Сунув руку в карман, Джонатан нащупал крупный гагатовый камень. Он вытащил его и принялся разглядывать при тусклом свете салона. Глаза его сузились. Камешек словно бы изменился на вид. Как будто немного потускнел. И все равно это был его талисман. Что-то в последнее время он совсем не приносит ему удачи. Плохой талисман. Очень плохой.

Спустив окно, Джонатан выбросил камешек наружу, проследив, как он скатился в кювет.

Машина прибавила скорость. Джонатан снова откинулся на сиденье и улыбнулся. Хорошо, что он избавился от этого камня. Может, теперь удача повернется к нему лицом.