Зеленые тени, Белый Кит

— На дорожку!

Теперь даже более удачливый из двух, внезапно оживший, с физиономией, похожей на сыр, обнаружил, что держит кружку. Ее вложили туда заботливые руки, со словами:

— Ну давай… рассказывай…

— Что случилось, а?

— Пошлите, — простонал потерпевший, — пошлите за отцом Лири. Я хочу, чтобы меня соборовали!

— Сейчас приведем! — Нолан вскочил и побежал.

— Пусть моя жена позовет моих трех дядьев и четырех племянников, моего деда и Тимоти Дулина. А вас всех я приглашаю на поминки!

— Пиви, ты всегда был парень что надо!

— Дома, в моих лучших ботинках, спрятаны две золотые монеты, чтобы прикрыть мне глаза! На третий золотой купите мне приличный черный костюм!

— Считай, что все сделано!

— И чтобы виски — рекой. Я сам буду покупать!

У дверей послышался шорох.

— Слава Богу, — закричал Тималти. — Это вы, отец Лири. Отец, срочно, нужно соборовать по высшему разряду!

— Ты еще будешь указывать, что мне делать! — сказал священник в дверях. — Будет вам соборование. Давайте сюда пострадавшего! Мы его вмиг!

Пострадавшего под одобрительные возгласы подняли на руки и бегом понесли к выходу, где священник регулировал движение, и были таковы.

Одно тело покинуло стойку бара, предвкушаемые поминки не состоялись, зал опустел, остались только я и доктор, реанимированный велосипедист и двое приятелей, в шутку тузящих друг друга. Было слышно, как все гурьбой укладывают тяжело раненного в аварии человека в машину Тималти.

— Допивай, — посоветовал доктор.

Но я стоял и растерянно смотрел на очухавшегося велосипедиста, который сидел, ожидая, когда возвратятся остальные и начнут ходить вокруг да около него, на залитый кровью пол, на две «машины», прислоненные у двери, словно театральный реквизит, на немыслимый туман и тьму; вслушивался, как голоса то повышаются, то стихают, и каждый из них в точности соответствовал глотке хозяина и обстоятельствам.

— Доктор, — услышал я свой голос, кладя монетки на стойку, — часто у вас случаются автоаварии, когда сталкиваются люди в автомобилях?

— Только не в нашем городе! — Доктор скорбно кивнул на восток. — Если вы любитель таких вещей, езжайте за этим в Дублин!

Проходя по пабу, доктор взял меня под руку, словно собирался поделиться какой-то тайной, которая может еще изменить мою судьбу. Ведомый врачом, я чувствовал, как внутри переливается крепкий портер, с чем приходилось считаться.

Доктор шептал мне на ухо:

— Послушай, сынок, ведь ты не так уж много ездил по Ирландии, верно? Тогда слушай! В таком тумане в Мэйнут лучше гнать велосипед на полной скорости! Чтоб лязг на всю округу! Почему? Чтоб коровы и велосипедисты — с дороги врассыпную! Поедешь медленно — будешь косить десятками, прежде чем они догадаются, в чем дело. И еще: увидишь велосипед, сразу гаси фары, если, конечно, они у тебя действуют. Безопаснее разъехаться с выключенными фарами. Сколько глаз навсегда закрылись из-за проклятых фар, сколько невинных душ загублено! Теперь понятно? Две вещи: скорость и гасить фары, как только завидишь велосипед!

В дверях я кивнул. У себя за спиной я услышал, как пострадавший, устроившись поудобнее на стуле, смаковал портер и, взвешивая каждое слово, потихоньку заводил свой рассказ:

— Так вот, еду я, довольный, домой, качу себе под горку, и тут на перекрестке…

Снаружи доктор отдавал последний наказ:

— Обязательно надевай кепку, если выходишь ночью на дорогу. Чтоб голова не трещала, если столкнешься с Келли, или Мораном, или еще с кем из наших. Они-то толстолобые с рождения, да еще если наклюкаются. Они опасны, даже когда ходят пешком. Так что для пешеходов в Ирландии тоже есть правила, и первое — не снимать кепку!

Я не глядя достал коричневое твидовое кепи и надел. Поправляя кепи, я взглянул на клубящуюся ночную мглу. Прислушался к притихшей обезлюдевшей дороге, которая на самом деле не такая уж тихая. На сотни непроглядных ирландских миль я увидел тысячи перекрестков, затянутых тыщей густых туманов, а на них — тысячи видений в твидовых кепках и серых шарфах, от которых разит «Гиннессом», летящих по воздуху, распевающих, орущих песни.

Я моргнул. Видения исчезли. Дорога замерла в ожидании, опустевшая и темная.

Я сделал глубокий вдох, зажмурился, натянул на уши кепи, оседлал свой велосипед и покатил по противоположной стороне дороги навстречу здравому смыслу, найти который мне было не суждено.

Глава 5

Я постучал, и дверь широко распахнулась.

Мой режиссер стоял в ботинках и рейтузах для верховой езды, в шелковой рубахе с расстегнутым воротом для демонстрации эскотского шейного платка. Увидев меня, он вытаращил глаза. Его обезьяний рот приоткрылся на несколько дюймов, и из легких вырвался сдобренный алкоголем воздух.

— Чтоб я сдох! — воскликнул он. — Это ты!

— Я, — смиренно признался я.

— Опаздываешь! Ты в порядке? Что тебя задержало?

Я показал на дорогу за спиной.

— Ирландия, — сказал я.

— Боже. Тогда понятно. Добро пожаловать!

Он втащил меня внутрь. Дверь захлопнулась.

— Тебе не помешает выпить?

— А-а, — вырвалось у меня, затем, вспомнив новоприобретенный ирландский говорок, я ответил изысканно: — Да, сэр.

Пока Джон, его жена Рики и я сидели за обеденным столом, я пристально разглядывал убиенных птичек на теплом блюде, со свернутыми шеями и полузакрытыми глазками-бусинками, потом сказал:

— Можно предложить?

— Валяй, парень.

— Речь о парсе Федалле, персонаже, который проходит по всему роману. Он портит «Моби Дика».

— Федалла? А этот! Ну и…?

— Вы не против, если мы прямо сейчас, за бокалом вашего вина, отдадим самые лучшие строки Ахаву и выбросим Федаллу за борт?

Мой режиссер поднял свой бокал:

— Выбросим!

Снаружи погода стала проясняться, трава пышнела и зеленела в темноте за окнами, и я заливался теплой краской от мысли, что я в самом деле нахожусь здесь, рассматривая своего героя, воображая невероятную будущность сценариста, работающего на гения.

В какой-то момент за обедом возникла тема Испании, почти мимоходом, или, может, Джон сам упомянул ее.

Я заметил, как Рики вся напряглась и перестала есть, затем продолжила ковыряться в тарелке, пока Джон разглагольствовал про Хемингуэя и корриду, Франко и путешествия в Мадрид, в Барселону и обратно.

— Мы там были месяц назад, — сказал Джон. — Тебе определенно нужно туда съездить, малыш, — сказал он. — Прекрасная страна. Замечательный народ. Двадцать тяжких лет, но они встают на ноги. Кстати, у нас там случилось маленькое происшествие. А, Рики? Небольшое недоразумение.

Рики стала подниматься из-за стола с тарелкой в руке, и нож со звоном упал на стол.

— Почему бы тебе не рассказать нам об этом, дорогая? — спросил Джон.

— Нет, я… — сказала Рики.

— Расскажи нам, что приключилось на границе, — сказал Джон.

Его слова были настолько вески, что Рики села, сделав паузу, чтобы справиться со своим дыханием, она глубоко вздохнула и произнесла:

— Мы возвращались из Барселоны, и нам повстречался испанец без документов, который хотел попасть во Францию и хотел, чтобы мы с Джоном провезли его через границу в нашей машине под ковром на заднем сиденье, и Джон сказал, что не против, и испанец сказал, ну пожалуйста, а я сказала, Боже мой, если они, пограничники, разнюхают и поймают нас, то задержат, может, посадят в тюрьму, а вы знаете, какие там тюрьмы, сидишь там днями, неделями, а может, вечно, и тогда я сказала — нет, ни в коем случае. Испанец умолял, Джон говорил, что это дело чести, что мы должны это сделать, помочь этому бедному человеку, а я сказала, что очень сожалею, но не собираюсь ставить под удар детей. Что если меня посадят, а дети попадут в чужие руки на множество часов и дней, то кто им объяснит… а Джон настаивал, ну, короче, получилась ссора…

— Все очень просто, — сказал Джон. — Ты перетрусила.

— Ничего подобного, — возразила Рики, подняв глаза.

— А я говорю, ты сдрейфила, — сказал Джон, — ясно как божий день. Пришлось оставить бедного сукина сына, потому что у моей жены не хватило мужества перевезти его.

— А откуда ты знаешь, что он не преступник, Джон, — сказала Рики. — Какой-нибудь беглый политический, тогда бы нас упекли навечно…

— Все равно струсила. — Джон раскурил сигару и подался вперед, сверля глазами жену на дальнем конце стола, за много миль. — Мне претит сама мысль, что я женат на женщине, начисто лишенной смелости. А тебе, малыш, не было бы противно?

Я откинулся на спинку стула, с полным ртом пищи, которую не мог ни прожевать, ни проглотить.

Я взглянул на своего гениального работодателя, потом на его жену, затем снова на Джона и снова на Рики.

Она опустила голову,

— Трусиха, — сказал Джон в последний раз и выпустил дым.

Я смотрел на умерщвленную птицу, что лежала на моей тарелке, и вспомнил один случай, который казался давнишней историей.

В августе я, околдованный, забрел в книжный магазин на Беверли-Хиллз в поисках издания «Моби Дика» малого формата. Экземпляр, который был у меня дома, был слишком громоздким для путешествий. Мне нужно было нечто компактное. Я поделился с хозяином магазина мыслями о том, как это здорово — писать сценарии и странствовать.

Пока я, зачарованный, говорил все это, некая женщина в углу магазина повернулась ко мне и совершенно явственно произнесла:

— Не отправляйтесь в это путешествие.

Это был Илия у трапа «Пекода», предостерегающий Квикега и Измаила не ходить вслед за Ахавом в кругосветное странствие: это ужасное путешествие и безнадежное предприятие, из которого никто не вернется.

— Не уезжайте, — повторила таинственная женщина.

Я пришел в себя и спросил:

— Кто вы?

— Бывшая подруга режиссера и бывшая жена одного из его сценаристов. Я знаю их обоих. Боже, как бы я хотела их не знать. Они оба монстры, но ваш режиссер наихудший. Он сожрет вас и только косточки выплюнет. Так что…

Она уставилась на меня.

— …сделайте все, только не езжайте туда.

Рики смежила веки, но слезы сочились из-под ресниц и текли на кончик носа, откуда капали одна за другой на ее тарелку.

«Боже мой, — подумал я, — это мой первый день в Ирландии, первый день работы на моего героя».

Глава 6

На следующий день мы обошли «Кортаун-хаус», старинный особняк, в котором остановился мой режиссер. Здесь был большой луг, а за ним лес, потом опять луг и опять лес.

Посреди луга мы наткнулись на довольно крупного черного быка.

— A-гa! — возопил Джон и скинул с себя свое пальто.

Он наступал на быка с криками:

— А-а, торо! Торо! А-а!

Через минуту мне подумалось, что одному из нас суждено умереть. Уж не мне ли?

— Джон! — издал я тихий крик, если такое возможно. — Пожалуйста, надень пальто!

— А-а! Торо! — орал мой режиссер. — О-о!

Бык замер и уставился на нас.

Джон пожал плечами и надел пальто.

Я побежал впереди него выбрасывать Федаллу за борт, собрать вместе команду, повелеть Илие, предостеречь Измаила, а затем отправить «Пекод» вокруг света.

Так я проводил день за днем, каждую ночь убивая Кита только для того, чтобы тот возродился на рассвете, пока я плутал но Дублину, где непогода наносила удары из своего промозглого морского обиталища и наведывалась с обыском вместе с проливными дождями, зарядами холода и новыми ливнями.

Я ложился спать и просыпался посреди ночи, думая, что мне послышался чей-то крик, или, может, это я сам рыдаю. Я проводил рукой по лицу, но каждый раз оно оказывалось сухим.

Потом я смотрел в окно и думал: «Это же просто дождь, дождь, всегда дождь»; поворачивался на бок, опечаленный еще больше, и пытался ухватиться за ускользающий сон.

Затем по вечерам я разгуливал посреди серых камней Килкока, поросших бородами зелени, посреди каменного города, где неделями льет дождь, а я тружусь над сценарием, который будет экранизирован под палящим солнцем Канарских островов в следующем году. Страницы сценария были полны раскаленных солнц и жарких дней, а я тем временем печатал их на машинке в Дублине или Килкоке, где под окном зверем выла непогода.

На тридцать пятый вечер в дверь моего гостиничного номера постучали, и я обнаружил, что за ней стоит, переминаясь с ноги на ногу, Майк.

— Вот ты где! — воскликнул он. — Я думал над твоими словами. Хочешь получше узнать Ирландию — я тебе помогу. Я достал машину! Так что давай выметайся и поедем знакомиться с нашей бурной жизнью! А дождь этот — да будет он трижды проклят!

— Точно, трижды! — воскликнул я радостно.

И мы рванули в Килкок в темноте, которая раскачивала нас, как лодку на черной селевой воде, пока, истекая дождем, как потом, с лицами, усеянными жемчужными каплями, мы не вошли в двери паба, где было тепло, как в хлеву, потому что там были битком набиты в компост горожане у стойки бара, а Гебер Финн выкрикивал анекдоты и вспенивал напитки.

— Гебер! — закричал Майк. — Мы готовы к бурной ночке!

— Будет вам бурная ночка!

После чего Гебер скинул с себя свой фартук, натянул на свои острые плечи твидовый пиджак, подпрыгнул и влез в дождевик, надел кепи и выпроводил нас за дверь.

— Присмотрите здесь, пока я вернусь! — наказал он своим подручным. — Я везу их навстречу самому сногсшибательному ночному приключению! Они еще не догадываются о том, что их там ожидает!

Он открыл дверь. Ветер окатил его полутонной ледяной воды. Это подействовало на его красноречие.

Гебер взревел:

— Прочь, прочь отсюда!

— Думаешь, стоит? — засомневался я.

— Что ты хочешь этим сказать? — заорал Майк. — Может, предпочитаешь мерзнуть у себя в номере? Переписывать дохлого Кита?

— Ну, — сказал я и натянул на глаза шапку. Затем, подобно Ахаву, я подумал о своей постели с мокрым, белым, холодным бельем, об окне, по которому всю ночь струилась вода, подобно потокам сознания. Я застонал. Открыл дверь Майковой машины. Залез сначала одной ногой, потом другой. И в тот же миг мы покатились по городу, как шар по кегельбану.

Финн за рулем вел неистовые речи, то буйно-веселые, то — как прозревающий король Лир.

— Бурная ночь, говорите? Вперед! Ты думал, что в Ирландии все только и норовят попортить тебе кровь и отравить существование?

— Я знал, что где-то должна быть отдушина! — проорал я.

На спидометре было сто километров в час. В ночи справа и слева проносились каменные стены. Огромное черное небо проливалось дождем на огромную черную землю.

— Точно, отдушина! — сказал Финн. — Если бы Церковь только знала, а может, она думает про нас: «Бедные попрошайки!» Пусть так!

— Где?

— Там! — крикнул Финн.

На спидометре было сто десять. Мой желудок окаменел, как мелькающие по обеим сторонам заборы. Взлетели на холм, спустились в долину.

— А чуть быстрее можно? — попросил я, надеясь на обратный эффект.

— Можно! — сказал Финн и довел скорость до ста двадцати.

— Вот теперь замечательно, — сказал я слабым голосом, думая о том, что нас ждет впереди. Что творилось за этими обливающимися слезами каменными стенами Ирландии? Есть где-то в этой промозглой стране ослепительные персиковые ренуаровские женщины со знойной, как очаг, плотью, к которой можно протянуть руки и согреться? Под этой пресыщенной дождем кремнистой почвой, у самой окоченевшей сердцевины ее жизни, теплится ли огонек, который, если его раздуть, разбудит вулканы и обратит в пар дожди? Есть ли здесь багдадский гарем, где струятся шелка и ленты, где цвет кожи у обнаженных женщин совершенно превосходен и неповторим? Мы миновали церковь. Нет. Миновали монастырь. Нет. Проехали деревню, дрыхнущую под стариковскими соломенными крышами. Нет. Хотя…

Я посмотрел на Гебера Финна. Можно было выключить фары и ехать при жестких распарывающих тьму пучках, излучавшихся его впередсмотрящими глазами, от которых искрился дождь.

«Жена, — думал я про себя, — дети, простите меня за то, что я делаю этой ночью, как бы ужасно это ни было, ведь это Ирландия под дождем в безбожный час, далеко от Голуэя, куда мертвые должны идти умирать».

Ударили по тормозам. Мы проскользили добрых девяносто футов. Мой нос при этом был расплющен о ветровое стекло. Гебер Финн вышел из машины.

— Вот мы и на месте!

Его голос звучал словно у человека, поглощенного пучиной дождя.

Я заметил дыру в заборе и широко распахнутую калитку.

Мы с Майком нырнули вслед за Финном. Я увидел в темноте другие машины и множество велосипедов. Но ни единого огонька. Да уж, это должно быть действительно бурное мероприятие, раз оно окружено такой тайной, подумалось мне. Я натянул кепи, чтобы дождь не полз по моей шее.

Мы протиснулись через дыру в заборе. Гебер при этом поддерживал нас за локоть.

— Вот! — сказал он с хрипотцой. — Держи. Прими, чтобы кровь в жилах не стыла!

Я почувствовал, как моих пальцев коснулась фляжка. Я залил ее содержимое в свои котлы, чтобы пропустить пар по трубам.

— Великолепный дождь! — сказал я.

— Этот человек спятил.

Финн выпил после Майка, который был всего лишь тенью среди теней.

Я озирался вокруг. Мне казалось, что это полночное море, а люди, подобно лодчонкам, снуют по двое или по трое по журчащим потокам, опустив головы и что-то бормоча.

«Боже мой! Что бы это значило?» — спрашивал я себя, теперь уже снедаемый любопытством.

— Постой! — прошептал Финн. — Сейчас начнется!

Чего я ожидал? Может, сцену из старинного фильма, когда невинного вида парусник внезапно сбрасывает с себя палубные надстройки и, как по волшебству, появляются орудия и открывают огонь по врагу. Или стены фермы разваливаются словно картонка, вылезает пушка по прозвищу Длинная Берта и изрыгает снаряд по Парижу за пять сотен миль. А здесь, думал я, осыплются эти камни, распахнется настежь дом, зажгутся розовые огни и из чудовищной пушки выскочит дюжина розовеньких девочек, не ирландских недомерок, а гибких, упругих француженок прямо в объятия этого благодарного собрания?

Зажглись огни.

Я зажмурился.

Вот все безбожное мероприятие разворачивается предо мной под дождем.

Огоньки замигали. Люди заторопились.

Из коробочки на дальнем конце каменного двора выскочил и побежал механический кролик.

Восемь псов, выпущенных из ворот, с лаем понеслись за ним, описывая большой круг. Из толпы не донеслось ни крика, ни шороха. Головы медленно поворачивались вслед за псами. Тускло освещенную площадку поливал ливень. Дождь капал на твидовые кепи и тонкие матерчатые пальто. Дождевые капли отскакивали от густых бровей и острых носов. Дождь барабанил по ссутуленным плечам. Кролик юркнул в свою электрическую нору. Псы с лаем сбились в кучу. Свет погас.

В темноте я обернулся и уставился на Гебера Финна.

— Итак! — крикнул он. — Делайте ваши ставки!

В десять часов мы примчались обратно в Килкок.

Дождь шумел, как океан, долбящий по шоссе исполинскими кулаками; мы так и подъехали к пабу, облитые великой приливной волной.

— Ну, — сказал Гебер Финн, глядя не на нас, а на мельтешащие у нас перед глазами «дворники». — Хорошо!

Мы с Майком поставили на пять забегов и вместе проиграли фунта два или три.

— Я выиграл, — сказал Финн. — И кое-что поставил от вашего имени. В последнем забеге, клянусь, мы все выиграли. Дайте я вам верну ваши выигрыши!

— Гебер, — сказал я, шевеля задеревеневшими губами, — это совсем не обязательно.

Финн пихнул мне в ладонь два шиллинга. Я не стал сопротивляться.

— Так-то лучше! — сказал он. — Теперь выпьем еще напоследок. Угощаю.

Майк привез меня в Дублин.

Выжимая кепи в вестибюле гостиницы, он посмотрел на меня и сказал:

— Да уж, и впрямь бурная ирландская ночка!

— Бурная, — сказал я.

Мне было противно подниматься к себе в номер. Поэтому я уселся на часик в читальном салоне влажной гостиницы и воспользовался привилегией путешественника — стаканом и бутылкой, предоставленной изумленным портье. Я сидел в одиночестве, прислушиваясь к дождю, стучащему по холодной гостиничной крыше, думая о смахивающем на гроб ложе Ахава, дожидающемся меня под барабанную дробь непогоды. Я думал об одной-единственной теплой вещи, существовавшей в эту ночь в отеле, в городе и во всей Ирландии, — о сценарии, заправленном в мою пишущую машинку, с южнотихоокеанским солнцем, горячими ветрами, увлекающими «Пекод» навстречу погибели, с раскаленными песками и женщинами с черными пылающими глазами-угольями.

И я думал о темени за городом, о вспыхивающих огнях, о бегущем электрическом кролике, лае псов, исчезнувшем кролике, погасших огнях и о дожде, хлеставшем по отсыревшим плечам и вымокшим кепкам, о замерзших носах и воде, просачивающейся сквозь твиды, источающие запахи овечьей шерсти.

Поднимаясь к себе, я посмотрел в залитое дождем окно. По улице, при свете фонаря, проезжал велосипедист. Он был в дымину пьян. Велосипед вихлял по мостовой, а седока при этом рвало. Но останавливаться из-за этого он не стал, а, продолжая блевать, тупо, урывками крутил педали. Я смотрел, как он исчезает в промозглой мгле.

Затем я на ощупь нашел свой номер, чтобы в нем окочуриться.

Глава 7

На полпути к пабу «Четыре провинции» и кинотеатру, что на Графтон-стрит, находился лучший во всем Дублине, если не во всей Ирландии, и, наверное, на доброй половине Бонд-стрит в Лондоне магазин охотничьей одежды, во всяком случае так утверждал Джон.

Это магазин Тайсона. Произнося его название, вы уже явственно видите витрину с охотничьими костюмами, фулярами и светлыми шелковыми рубашками, бархатными охотничьими шапочками, твидовыми брюками и сверкающими сапогами. Если постоять перед ней, то можно услышать, как лошади шлепают губами, фыркают, ржут, подергиваются, чтоб стряхнуть мух, как скулят, лают и носятся кругами счастливые собаки (собаки всегда счастливы, потому и лыбятся, если только не почуют, что хозяин к ним не благоволит). Но как я сказал, если вы дожидаетесь там, пока кто-то вручит вам уздечку, то хозяин магазина, видя, что вы стоите, словно под гипнозом, с завязанными глазами, только что из конюшни Хьюстона, может любезно пригласить войти и окунуться в запахи кожи, сапожной ваксы и шерсти. И застегнуть на вас застежки новой тужурки, подобрать вам твидовую шапочку для тысячи дождей в месяц, снять мерку с вашей ноги и ломать голову над тем, как запихать ее в сапог, а тем временем англо-ирландских джентльменов вокруг вас обслуживают точно так же, журча нараспев шепелявыми голосами. А погода — не прошло и тридцати секунд, как вы вошли, — испортилась, и вы, делая над собой усилие, покупаете больше, чем собирались.

О чем это я говорил? А, да. Я топтался перед витриной магазина Тайсона три вечера кряду.

Глядя на восковой манекен ростом с Хьюстона и такой же стремительный и высокомерный в своем охотничьем одеянии, я подумал: «Когда же я так разоденусь?»

— Ну, как я выгляжу, Джон? — воскликнул я три дня спустя.

Я топтался на парадной лестнице «Кортаун-хауса», впитывая в себя запахи шерсти, сапожной кожи и шелка.

Джон уставился на мою твидовую шапочку и твидовые брюки.

— Чтоб я сдох, — только и вырвалось у него.

Глава 8

— Что тебе известно о гипнотизме, малыш?

— Не много, — сказал я.

— Был когда-нибудь под гипнозом?

— Однажды, — ответил я.

Мы сидели у камина после полуночи с выпитой наполовину бутылкой шотландского виски. Я не люблю этот виски, но поскольку Джон его обожает, то и я пил.

— Значит, ты не попадал в руки настоящего профессионала, — лениво проговорил Джон, потягивая свой виски.

— Ты, верно, подразумеваешь себя, — сказал я.

Джон кивнул:

— Именно. Я — лучший. Хочешь попробовать, сынок? Я тебе это устрою.

— В тот единственный раз мне пломбировали зубы, и мой зубной врач, гипнодантист…

— К черту твои зубы, Г. У. — Г. У. означало «Герберт Уэллс», автор «Грядущего», «Машины времени» и «Человека-невидимки». — Дело не в том, как это отражается на твоих зубах, а в том, что творится у тебя в голове. Допивай виски и дай мне свою лапу.

Я выпил и протянул ему руки. Джон их схватил.

— Хорошо, Г. У., закрой глаза и расслабься, полностью; потихоньку, полегоньку, плавно, — бормотал он, пока мои веки смежались, голова запрокидывалась.

Он продолжал говорить, я продолжал слушать, слегка кивая, вытянув руки и впитывая исходившие от него пары виски, которыми он дышал мне в лицо. Я чувствовал, как расшатываются, разбалтываются кости в суставах, как плоть колышется у меня под кожей, как мне легко, хорошо, приятно, сонно. И наконец Джон сказал:

— Ты уже в трансе, парень?

— Еще в каком, — прошептал я.

— Хорошо. Так и надо. Отлично. Теперь слушай, Г. У… пока ты в расслабленном состоянии, скажи, какие наставления ты хотел бы услышать от меня. Может, хочешь совет по самосовершенствованию или по поведению на завтрашний день? Выкладывай. Говори. И я просвещу тебя. Только не дергайся. Итак…

Я раздумывал. Голова покачивалась. Веки отяжелели.

— Только одно, — промолвил я.

— И что же это, малыш? Скажи мне… Ну же…

— Научи меня…

— Чему, малыш?

— Как написать самый величайший, замечательный, сногсшибательный в мире сценарий.

— Будь я проклят.

— Научи, Джон, и я буду счастлив… — сказал я, сонный, в глубоком гипнозе и ожидании.

— Ну, — сказал Джон, придвигаясь поближе. Его дыхание касалось моих щек и подбородка, словно лосьон после бритья. — Вот что нужно делать, малыш.

— Так, — сказал я.

— Напиши самый величайший, замечательный, сногсшибательный в мире сценарий из тех, что когда-либо были написаны.

— Напишу, Джон, — сказал я.

Глава 9

Не так уж часто на долю писателя выпадает молниеносное озарение. Я хочу сказать, вот он стоит на островерхой башне, умоляя о творческом испепелении, и небеса, накопив сил, даруют ему это. В одно ослепительно раскаленное мгновение ударяет молния. И на вас за один щедрый миг обрушивается невероятная история, какой вам никогда не придумать.

Вот как это случилось.

Три часа кряду я усердно проработал гарпуном и пишущей машинкой в «Кортаун-хаусе». Джон, Рики и я собрались пообедать, чтобы еще разок попытаться ухватиться за бледную плоть великого Чудовища, как вдруг зазвонил телефон. Не прочь отвлечься, мы подняли головы.

Джон схватил трубку, послушал и издал истошный вопль:

— Чтоб я сдох!

Он четко и внятно произнес каждое слово в трубку, нет, не произнес, а проорал:

— Чтоб я сдох окончательно и бесповоротно!

Казалось, Джон пытается докричаться куда-то в Нью-Йорк, а то и дальше. Теперь, сжимая трубку, он поглядывал на зеленые лужайки в декабрьском свете, словно надеялся увидеть издали человека, которому он все это кричал.

— Том, неужели это ты? — кричал он. Телефон прожужжал: да. Это действительно Том.

Джон отложил трубку и так же громогласно обратился к Рики на дальнем конце обеденного стола. Я сидел посредине, намазывая маслом свой тост.

— Это Том Харлей звонит из Голливуда.

Рики ответила одной из своих едва уловимых таинственных улыбок и опустила глаза.

— Том! — сказал Джон. — Чем ты занимаешься? Что делаешь?

Трубка прожужжала.

— Угу, — сказал выразительно Джон, слушая. — Угу! Угу! — кивнул он. — Хорошо, Том. Отлично. Замечательно… Лиза?.. Да. Помню ее. Великолепная девочка… Когда?.. Ну это же чудесно, Том. Для вас обоих!

Телефон говорил долгое время. Джон посмотрел на меня и подмигнул.

— Том, здесь у нас охотничий сезон. Тут отличная охота на лис. Лучше, чем в Ирландии, не сыщешь в целом свете. Отличные прыжки, Том, тебе понравится!

Рики при этом подняла глаза. Джон отвел взгляд и посмотрел вдаль, на пышные зеленые холмы.

— Лучшей страны не было создано со дня творения, Том. Я собираюсь остаться тут навсегда!

Рики принялась быстро жевать, опустив глаза.

— Здесь прекрасные лошади, Том, — сказал Джон. — А ты знаешь толк в лошадях лучше, чем я. Ну, вам надо выбраться сюда и полюбоваться здешними красотами!

Я услышал, как голос в трубке сказал, что это было бы здорово.

Джон поглядел на зеленые поля:

— Том, в четверг я выезжаю на охоту в Уотер-форд. Какого черта… почему бы тебе не прилететь поохотиться со мной?

Из трубки послышался смех.

Рики уронила вилку.

— Боже, — пробормотала она. — Началось!

Джон проигнорировал ее. Посмотрел на поля и сказал:

— Я вполне серьезно. Будь нашим гостем и возьми с собой Лизу!

Из трубки раздался смех. На этот раз не так громко.

— Послушай, Том, — настаивал Джон. — Мне нужно купить еще одну или две лошади для скачек, а может, для приплода. Ты мог бы помочь мне с выбором. Или…

Джон посмотрел в окно. По зеленому полю семенила охотничья собака. Джон вдруг привстал, словно испытал при виде ее вдохновение.

— Том, мне только что пришла в голову сногсшибательная мысль. Послушай, ты же хочешь привезти с собой Лизу? Тогда завтра же запихни ее в самолет, лети в Шеннон… Шеннон, Том… и я сам приеду туда и привезу в Килкок. И вот что, Том, после того как ты побудешь здесь неделю, мы тебе устроим охотничью свадьбу!

Я услышал, как голос в трубке спросил: «Что?»

— Разве ты никогда не слышал про охотничью свадьбу, Том? — прокричал Джон в избытке чувств.

Он уже стоял в полный рост, поставив одну ногу на стул, и склонился к окну, чтобы убедиться, что пес все еще бежит по полю.

— Том, для такого мужчины, как ты, и такой женщины, как Лиза, лучшей свадьбы не придумаешь. Она же ездит верхом. И хорошо держится в седле, как я помню. Тогда представь, Том, как все это будет. Ведь вы все равно собираетесь пожениться. Так почему бы вам, двум язычникам, не сделать это в католической Ирландии? Прямо в моем доме…

Он бросил взгляд на Рики.