Карнавал трупов

Случилось невероятное! Рауль отпрянул, но вынужден был смотреть в лицо действительности. Его сотрясала частая дрожь, порождаемая нервными спазмами. В ночном небе вяло и угрюмо развевались на ветру красные, голубые и желтые флаги цирка. Сверху на него смотрели невероятно толстая женщина, скелет, уроды без рук и ног. И в их взглядах были та же ужасная ненависть и угроза насилия, которые они символизировали в реальной жизни. Рауль слышал, как Роджер пытается вытащить нож из своей груди.

— Не умирай, Роджер! Держись, Роджер! — закричал Рауль.

Они лежали рядом, на теплой траве, слегка присыпанной ароматными опилками. Сквозь широкие створки главной палатки цирка, что развевались на ветру, словно кожаные крылья какого-то доисторического монстра, Рауль видел под самым куполом специальный аппарат, в котором каждый вечер Дейрдре небесной птичкой взмывала вверх. Ее имя не выходило у него из головы. Ему вовсе не хотелось умирать. Он желал Дейрдре больше всего на свете.

— Роджер, ты слышишь меня? Роджер? Роджер нашел в себе силы кивнуть головой. Лицо его стало почти неузнаваемым от боли.

Рауль вгляделся в это лицо: черты его заострились, морщины обозначились резче. На нем проступила сильная бледность. Оно стало вызывающе красивым. Глубоко посаженные глаза, казалось, еще более потемнели. Губы были надменно изогнуты. Обозначился высокий лоб. И все это — в обрамлении длинных прядей черных волос. Видеть Роджера таким было все равно, что смотреть в зеркало на свои собственные предсмертные муки.

— Кто это сделал? — Рауль сделал нечеловеческое усилие и приник помертвевшими губами к уху Роджера. — Один из этих уродов? Циклоп? Или Лал?..

— Я… я… — сквозь рыдания произнес Роджер. Я не видел. Темнота. Кругом темнота. Что-то белое, стремительное…

Он хрипло дышал.

— Не умирай, Роджер!

— Ты только о себе и думаешь! — со свистом пробормотал Роджер. — Только о себе!

— О чем мне еще думать? Ты должен понимать мои чувства! О себе думаю!.. А что должен был бы чувствовать на моем месте любой другой? Отторгнута вторая половина привычного тела, души и всей жизни, ампутирована нога, оторвана рука! А ты говоришь, что я думаю только о себе… О Боже!

Звуки каллиопы замерли, растворяясь в ночном воздухе. Карлик Мэтьюс, который практиковался в игре на этом инструменте, подбежал к ним, обогнув палатку.

— Роджер, Рауль… Что случилось?

— Быстрее зови врача! Как можно скорее! — скороговоркой выпалил Рауль. — Роджер сильно пострадал. Его кто-то изувечил!

Карлик с криками бросился бежать, словно юркая мышь. Казалось, он отсутствовал не меньше часа, но вернулся с врачом. Тот склонился над Роджером и разорвал на его щуплой влажной груди голубую рубашку с блестками.

Рауль плотно прикрыл глаза.

— Доктор! Он умер?

— Почти, — отвечал врач. — Я не в силах ему помочь.

— Кое-что вы можете сделать, — шепотом произнес Рауль.

Он протянул руки, вцепился в халат врача, словно это могло помочь ему преодолеть страх.

— Достаньте свой скальпель! — попросил Рауль.

— Нет, — ответил врач. — Нет условий для соблюдения антисептики.

— Да, да… Умоляю, разъедините нас! Воспользуйтесь скальпелем, пока еще не поздно! Освободите меня от него! Я хочу жить! Пожалуйста!..

Вновь раздались звуки каллиопы: напряженные, шипящие и хриплые. Страшные лики смотрели с высоты цирка вниз. Из-под опущенных век Рауля показались слезы.

— Пожалуйста… Какой смысл умирать нам обоим? Врач потянулся за черным чемоданчиком с инструментами. Лики наверху не стали отворачиваться, когда он разорвал одежду на братьях — сиамских близнецах — и обнажил худые спины Рауля и Роджера. Врач ввел им под кожу большую дозу обезболивающего препарата, чтобы подействовало наверняка. Затем принялся трудиться над тонкой прослойкой кожи и мышц, которая соединяла тела Рауля и Роджера. А они жили так, неотделимо друг от друга, уже в течение двадцати семи лет, с самого дня рождения.

Когда врач сделал первый надрез, Роджер не произнес ни звука, а Рауль вскрикнул.

В течение многих дней его мучила лихорадка. Постель под ним была влажной от пота. Рауль вскрикивал и оглядывался через плечо, чтобы перекинуться несколькими словами с Роджером… Но Роджера там не было! Роджера там уже никогда больше не будет!

Роджер находился у него за спиной в течение двадцати семи лет. Они вместе ходили, вместе падали. Вместе любили или недолюбливали что-то. Один был эхом другого, его зеркалом. Хотя отражение каждого из них в этом зеркале не всегда полностью совпадало.

Прижимаясь спиной друг к другу, они вместе противостояли окружающему миру. Теперь же у Рауля появилось такое чувство, будто он утратил какую-то защиту, словно черепаха, лишившаяся своего панциря. Или улитка, потерявшая раковину. Ему не на кого было опереться, чтобы ощутить, что кто-то оберегает его сзади. Теперь мир окружал его со всех сторон, тылы лишились прикрытия.

— Дейрдре!

В лихорадочном полусне он выкрикивал ее имя и однажды наконец увидел ее склоненной над постелью. Темные волосы девушки были собраны на затылке в тугой блестящий узел. На память приходили ее выступления под куполом цирка, когда она, одетая в облегающий костюм, бессчетное количество раз кувыркалась там, ухватившись за прочные канаты.

— Я люблю тебя, Рауль. Роджер умер. Цирк отправляется в Сиэтл. Ты сможешь нас догнать, когда поправишься. Я люблю тебя, Рауль.

— Дейрдре, не уезжай с ними!

Проходили недели. Часто он лежал без сна до рассвета, думая, что Роджер рядом, связанный с ним неразрывными узами.

— Роджер?

В ответ — тишина. Долгая и тягучая. Потом Рауль оборачивался и начинал плакать. За спиной у него был вакуум. Нужно научиться никогда не оглядываться.

Он не мог вспомнить, сколько месяцев провел на грани жизни и смерти. Боль, страх преследовали его, и он заново рождался в тишине, один — один вместо двух, — так что приходилось заново начинать жизнь.

Рауль пытался припомнить лицо или фигуру убийцы, но был не в силах. Он мучительно перебирал в памяти события дней, предшествовавших убийству: то, как Роджер оскорблял других неполноценных, несчастных уродов, попавших в цирк, его решительный отказ ладить с кем бы то ни было, даже с ним самим, Раулем… Он вздрогнул. Несчастные ненавидели Роджера, несмотря на то что сам Рауль ладил с ними. И эти люди требовали, чтобы цирк навсегда избавился от сиамских близнецов!

Что же, их больше там не было. Один лег в землю. Второй прикован к постели. Рауль лежал и рассуждал о будущем. Если ему удастся вернуться в цирк, он станет выслеживать убийцу. Он станет жить с ним одной жизнью, видеться с отцом Дэном, владельцем цирка, снова будет целовать Дейрдре. И разберется с этими несчастными, будет внимательно вглядываться в их лица, пытаясь определить, кто из них совершил преступление. Он никому не скажет, что не видел лица убийцы в темноте ночи. Пусть убийца помучится, пытаясь догадаться, известно ли Раулю больше, чем он сам говорит!

Были сумерки — жаркий летний вечер. Рауль задыхался от удушливой вони, исходившей от животных цирка. Он тяжело и неторопливо ступал по траве, окрашенной светом заката. Непривычно было передвигаться одному, свободно, не оглядываясь постоянно назад, чтобы убедиться, что Роджер от него не отстает.

В небе загорелась первая вечерняя звезда. Впервые в жизни Рауль понял, что на него никто не обращает внимания! Ведь прежде, стоило появиться ему с Роджером, как вокруг них собирались толпы, где угодно и в любое время. А теперь люди смотрели лишь на завлекательную рекламу, порой страшноватую. К тому же Рауль заметил — и при этом у него екнуло сердце, — что рекламный холст, на котором были изображены они с Роджером, давно исчез. Между холстами образовалось пустое пространство — будто зуб выдернули из самой середины. Раулю очень не понравилось это неожиданно пренебрежительное отношение к их былой известности. Но одновременно его охватило новое ощущение обретенной индивидуальности.

Он мог бежать! Не требовалось говорить Роджеру:

«Повернем здесь!» или: «Осторожно, я падаю!» И не требовалось мириться с разными язвительными замечаниями Роджера, вроде: «Какой ты неповоротливый! Нет, нет, нам в другую сторону. Я хочу идти сюда. Пошли!»

Из какой-то палатки показалось раскрасневшееся мужское лицо.

— Не может быть! Черт возьми, Рауль! Это ты? — Человек устремился навстречу вновь прибывшему. — Рауль, ты вернулся! Я не сразу тебя узнал, потому что… — Он заглянул за спину Рауля. — В общем, черт возьми, добро пожаловать домой!

— Здравствуйте, отец Дэн!

Затем они сидели в палатке отца Дэна и чокались стаканами с бренди. Отец Дэн был огненно-рыжим горластым ирландцем небольшого росточка.

— Ты молодец, что приехал, я очень рад тебя видеть. Но извини, мне нужно готовиться к представлению. Не хочется с тобой расставаться. Да, вспомнил! Дейрдре тут сильно тосковала по тебе и все время ждала. Не волнуйся, ты скоро ее увидишь. Пей тут бренди…

Отец Дэн причмокнул губами. Рауль допил обжигающий напиток.

— Я никогда не думал, что вернусь к вам, — сказал он. — Легенда гласит, что если умирает один из сиамских близнецов, то такая же участь ждет и второго. Но, полагаю, доктор Кристи провел отличную хирургическую операцию. А что, отец Дэн, полиция сильно вас беспокоила?

— Наведывались к нам несколько дней подряд. Не нашли никаких улик. А к тебе они цеплялись?

— Перед отъездом на Запад пришлось беседовать с ними целый день. Они разрешили мне отправляться куда угодно. Но вообще-то я не очень люблю общаться с полицейскими. То, что случилось, касается только Роджера, меня и убийцы. А теперь…

Рауль откинулся на спинку стула.

— А теперь?.. — повторил за ним отец Дэн, судорожно сглатывая.

— Я знаю, о чем вы думаете, — сказал Рауль.

— Я? — Отец Дэн неестественно громко захохотал, фамильярно ударяя Рауля по колену. — Ты же знаешь, что я никогда ни о чем не думаю.

— Дело в том, папа Дэн, что вы об этом знаете и знаю об этом я. Мы оба знаем, что я больше не сиамский близнец, — сказал Рауль. У него дрожали руки. — Меня зовут Рауль Чарльз Декейнз, и я безработный. Нет у меня никаких особых талантов. Немного выпиваю, плохо играю на саксофоне и иногда рассказываю какие-нибудь глупые истории. Для вас, папа Дэн, я могу ставить палатки или продавать билеты, или сгребать навоз. А в один из вечеров я мог бы спрыгнуть без страховочной сетки с самой высокой трапеции. Тогда бы вы подняли цену билетов до пяти баксов. Ведь вам приходится для этого трюка приглашать каждый раз нового человека.

— Замолчи! — крикнул отец Дэн, багровея. — Что ты тут раскудахтался? Жалко стало самого себя? Я тебе скажу, Рауль Декейнз, на что ты можешь у меня рассчитывать… На тяжелую работу! Ты прав, тебе придется убирать дерьмо за слонами и верблюдами. А потом, когда ты окрепнешь, возможно, я позволю тебе работать на трапециях вместе с семьей Кондиэльяс.

— С Кондиэльясами! — Глаза у Рауля широко раскрылись — этому трудно было поверить.

— Может быть, я сказал. Возможно! — фыркнув, резко произнес отец Дэн. — И надеюсь, что в этом деле ты сломаешь себе шею. А пока пей, парень, пей!

Вход в палатку с тихим шорохом приоткрылся, и внутрь вошел темнокожий слепой индус, ощупывая руками предметы, попадавшиеся ему на пути.

— Отец Дэн?

— Я здесь, — ответил отец Дэн. — Входи, Лал.

Лал словно бы заколебался, втягивая в себя воздух ноздрями.

— Здесь кто-то есть? — спросил он, застывая на месте. — А… — Глаза его влажно заблестели. — Они вернулись. Я ощущаю запах их обоих.

— Вернулся только я, — с громко бьющимся сердцем сказал Рауль, внезапно холодея.

— Нет, — мягко, но настойчиво произнес Лал. — Я ощущаю запах вас обоих.

Лал, одетый для выступлений в потертый шелковый халат, с блестящим кинжалом, у пояса, осторожно шагнул вперед, чуть вытянув перед собой руки.

— Придется забыть о прошлом, Лал.

— После всех оскорблений, которые нанес мне Роджер?! — негромко выкрикнул Лал. — О нет. После того, как вы оба украли у нас представление, обращались с нами, как с какими-то отбросами, так что нам пришлось объявить забастовку? Ты забыл?

Незрячие глаза Лала превратились в узкие щелочки.

— Тебе, Рауль, лучше покинуть нас. Если ты останешься здесь, ничего хорошего не выйдет. Я расскажу в полиции про разорванную рекламу на холсте, и тогда тебе придется несладко.

— Про разорванную рекламу?

— У входа в цирк висел холст, на котором были нарисованы вы с Роджером — желтыми, красными и розовыми красками. Мимо идущие зрители видели на холсте надпись: «СИАМСКИЕ БЛИЗНЕЦЫ». Четыре недели назад, однажды вечером я услышал треск рвущейся ткани. Я побежал на этот звук и запутался в разорванном холсте. Тогда я позвал своих товарищей. Они мне сказали, что это холст с твоим и Роджера изображением. Холст был разорван точно посередине. Оторвали как раз ту часть, где был ты. Если я расскажу об этом полиции, ничего хорошего для тебя не будет. Я сохранил оторванный кусок холста. Он у меня в палатке…

— Какое это имеет ко мне отношение? — рассердился Рауль.

— Ответить способен только ты, — тихим голосом произнес Лал. — Может, я тебя шантажирую. Если ты уедешь отсюда, я никому не скажу, кто в тот вечер разорвал холст надвое. Если же ты останешься, мне придется объяснить полиции, почему ты иногда желал Роджеру смерти и хотел от него избавиться.

— Пошел вон! — неожиданно крикнул отец Дэн. — Убирайся отсюда! Начинается представление!

Лал исчез. С шорохом закрылись створки входа в палатку.

Когда Рауль и отец Дэн допивали бренди в бутылке, началась суматоха. Сначала разошлись львы: они начали рычать, бросаться на стенки своих клеток, да так, что трещали их железные прутья. Слоны трубили, верблюды высоко подпрыгивали в облаках поднятой ими же пыли, электричество погасло. Кругом метались люди. Лошади срывались с коновязей и носились вокруг палатки владельца цирка, усиливая всеобщее замешательство. Львы начали рычать еще громче, так что казалось, что у всех не выдержат барабанные перепонки.

Отец Дэн выругался, случайно сбросил недопитую бутылку из-под бренди на землю и выскочил из палатки наружу. Он изрыгал ругательства, размахивал руками, хватал за что попало помощников и громовым голосом отдавал приказания прямо им в уши. Кто-то громко вскрикнул, однако голос кричавшего потонул в невероятном шуме, стуке копыт животных и всеобщей неразберихе. Ужас охватил толпу, стоявшую у касс и покупавшую билеты на представление. Люди с криками бросились врассыпную. Дети визжали от страха!

Рауль схватился за столб, поддерживавший палатку, и повис на нем. Тут же мимо него пронеслось несколько обезумевших лошадей.

В следующее мгновение опять загорелся свет. Не прошло и пяти минут, как помощники собрали вместе всех лошадей. Вспотевший, раскрасневшийся, не перестававший всех клясть папа Дэн подвел итог этого переполоха, определив общий урон как незначительный. Все вокруг успокоилось. И все были в полном порядке, за исключением индуса Лала. Его нашли мертвым.

— Отец Дэн, — сказал кто-то, — идите и посмотрите, что сделали с ним слоны.

Слоны прошлись по телу Лала, и оно выглядело теперь словно небольшой темного цвета коврик, сотканный из трав. Его голова была глубоко вдавлена в опилки, окрасившиеся в красный цвет. Лал уже ничего никому не мог сказать.

Рауль вдруг почувствовал тошноту, и ему пришлось отойти в сторону, скрипя зубами. С трудом соображая, где он находится, Рауль вдруг увидел, что стоит перед балаганом, в котором они с Роджером провели десять лет своей ненормальной, кошмарной жизни в цирке.

Мгновение он колебался, затем раздвинул занавески вошел внутрь.

В цирке сохранились знакомые запахи. Все здесь напоминало о прошлом. Крыша, подпираемая синего цвета столбами, прогибалась внутрь наподобие огромного серого брюха. Электрические лампы без абажуров освещали видавший виды, но еще крепкий манеж, разрисованный снежинками, и прямоугольные ряды кресел, на которых расположились толстые и худые, безрукие и безногие, а то и вовсе незрячие уроды. В воздухе приглушенно жужжали «живые лампочки» — большие жирные жуки-светлячки, отбрасывавшие неровный свет на странно онемевшие, нахмуренные лица этих необычных человеческих созданий.

Уроды поглядывали на Рауля словно бы с опаской. Глаза их бегали, привычно искали, но не находили за его спиной Роджера. Рауль вдруг почувствовал жжение в том месте, где скальпель врача отделил его от брата и где навсегда остался памятный шов после операции.

Ему вспомнился Роджер. Он изводил этих уродов, придумывая им оскорбительные клички.

— Привет, Тупица! — обращался он к Толстушке.

— Алло, Пучеглазый! — так он называл Циклопа.

— Это ты, «Британская энциклопедия»? — говорил он, встретив Татуированного.

— А вот и Венера Милосская! — приветствовал он безрукую блондинку.

Казалось, из могилы, из-под шести футов земли донесся раздраженный голос Роджера:

— Обрубок!

Так он обращался к безногому несчастному человеку, который постоянно сидел на подушке из вельвета малинового цвета.

— Привет, Обрубок!

Рауль в страхе зажал свой рот рукой. Неужели он сказал это вслух? Или циничный голос Роджера продолжал звучать в его мозгу?

На теле Татуированного было изображено множество человеческих голов. Они походили на толпу, устремившуюся куда-то вперед.

— Рауль! — радостно воскликнул Татуированный.

Он гордо напряг мускулы, отчего головы на его груди задвигались, словно изображая какую-то сцену из представления. Обычно он сидел очень прямо, подняв голову, поскольку Эйфелева башня, запечатленная на его спине, не должна была выглядеть наклонной. На каждой из его лопаток парили легкие голубые облачка. Он любил сводить лопатки вместе и со смехом выкрикивал:

— Гляди-ка! Эйфелева башня закрыта грозовыми облаками! Ха-ха!

Но хитрые глаза других уродцев пронзали Рауля, будто острые иглы. Вокруг него плелась паутина ненависти.

Рауль покачал головой:

— Не могу никак понять! Прежде у вас был повод нас ненавидеть. Наши выступления были эффектнее ваших. Нас ценили выше и платили нам больше. Но сейчас — почему вы до сих пор ненавидите меня?

У Татуированного на месте пупка был изображен человеческий глаз. Калека засмеялся, а глаз словно бы мигнул.

— Я тебе все объясню, — начал он. — Теперь все они ненавидят тебя еще больше потому, что ты перестал быть уродом. — Он передернул плечами. — Что до меня, то я тебе никогда не завидовал. Я ведь не урод.

Татуированный покосился на окружавшие их рожи:

— Им никогда не нравилось то, какие они есть. Они никогда не обдумывали свои выступления. За них это делали их больные органы. Что до меня, то мне всегда хватало собственных мозгов. И помогали изображенные у меня на груди канонерские лодки, прекрасные женщины на моем животе, отдыхающие на островах, и мои пальцы с вытатуированными на них цветами! Со мной все иначе, в моем случае произошло несчастье. Что же касается их, то они — результат мерзкого эксперимента природы… Я поздравляю тебя, Рауль, по случаю избавления от уродства.

Дюжина уродцев, собравшихся вокруг Рауля, издала дружный, возмущенный вопль. Похоже было, что они впервые осознали: Рауль стал единственным из их числа, кто освободился от бремени уродства и любопытства зрителей.

— Мы объявим забастовку! — заявил задетый за живое Циклоп. — Вы с Роджером всегда были причиной неприятностей. Теперь вот и Лал погиб. Мы начнем бастовать и заставим отца Дэна выкинуть тебя вон!

Рауль, словно со стороны, услышал собственный голос.

— Я вернулся сюда только потому, что Рауля убил один из вас! — крикнул он. — Кроме того, этот цирк был и остается частью моей жизни! К тому же здесь Дейрдре… Никто не запретит мне остаться и найти убийцу моего брата. А когда это произойдет и как я это сделаю — мое личное дело.

— В ту ночь все мы спали, — плаксивым голосом сообщила Толстушка.

— Да, да… Мы спали, спали… — начали вторить наперебой уродцы.

— Теперь уже слишком поздно, — заявил Небоскреб. — Ты ничего не узнаешь.

Безрукая дама взбрыкнула ногами и сказала с кривой усмешкой:

— Я его не убивала. Рук у меня нет, а держать нож я могу только пальцами ног, да к тому же лежа на спине!

— Я почти ничего не вижу! — заявил Циклоп.

— А я слишком полная, и мне трудно двигаться! — простонала Толстушка.

— Хватит вам, перестаньте! — остановил их Рауль, которому стало не по себе.

Охваченный гневом, он выскочил из-под купола и по инерции пробежал несколько футов. И тут внезапно увидел ее… Она стояла в тени и ждала его.

— Дейрдре!

Она была словно видение, спустившееся с небес на землю, невесомое создание, взлетавшее под купол цирка каждый вечер, вращаясь при этом наподобие пропеллера до сотни раз. Число оборотов подсчитывал строгий инспектор манежа, говоривший скрипучим голосом:

— …восемьдесят восемь… Еще один оборот… восемьдесят девять… Кувырок через голову… девяносто!

Правой сильной рукой она сжимала канат, пальцы ее мертвой хваткой цеплялись за петлю. Ладони, локти, бицепсы удерживали тело, помогали подбрасывать его вверх, так что ноги оказывались выше головы. Она достигала высшей точки и скользила вниз. Вверх — оборот — и вниз… И как только Дейрдре заканчивала очередной виток, внизу раздавались вздымавшиеся волной восторженные крики.

Сейчас она стояла в полутьме на фоне звездного неба, подняв свою сильную правую руку вверх и держась ею за оттяжку, чуть подавшись вперед и глядя на Рауля. Пальцы девушки то сжимали оттяжку, то отпускали.

— Они на тебя набросились, правда? — шепотом спросила она, глядя сверкающими глазами мимо него, туда, где собрались все эти несчастные.

— Я тоже имею здесь влияние, — продолжала она. — У меня ведь один из главных номеров. У нас с папой Дэном общие интересы. Так что, милый, мое слово здесь кое-что значит.

Произнеся слово «милый», Дейрдре как бы расслабилась. Ее напряженная рука скользнула вниз. Теперь она стояла перед ним опустив руки, чуть прикрыв глаза и ожидая, что Рауль подойдет к ней и обнимет. И он подошел и обнял ее.

— Жаль, что тебя тут так неласково встретили, — со вздохом сказала Дейрдре. — Мне очень жаль, Рауль.

Он чувствовал живое тепло ее тела.

— Милый, эти восемь недель показались мне десятью годами.

Тепло ее тела, близость… Как хорошо! Рауль еще сильнее прижал ее к себе. И впервые в жизни Роджер не гнусавил у него за спиной:

— Ради Бога, кончайте все это поскорее!

В девять часов они стояли у ковровой дорожки. Зазвучали фанфары. Дейрдре чмокнула его в щеку:

— Скоро вернусь, это недолго.

Инспектор манежа объявил ее выход.

— Рауль, ты должен воспрянуть, отойти от этих уродов. Завтра у тебя репетиция с семьей Кондиэльяс.

— А может быть, эти монстры еще больше ополчатся против меня? За то, что остались при своих незавидных ролях? Они убили Роджера. Теперь, если я снова их обставлю, они доберутся и до меня!

— Черт с ними, с уродами… Пусть летит к чертям все, лишь бы мы были с тобой, — заявила Дейрдре.

Ее сильные пальцы сжимали пеньковую веревку, пропитанную смолой.

Зазвучала выходная мелодия, предварявшая номер. Девушка нахмурилась:

— Милый, тебе приходилось когда-нибудь видеть молитвенную мельницу тибетских буддистов? Один оборот мельницы означает, что совершена одна молитва, адресованная небесам…

Рауль поднял голову и взглянул вверх, на канат, на котором Дейрдре должна была повиснуть несколько мгновений спустя.

— Каждый вечер, Рауль, каждый мой оборот под куполом будет означать, что я тебя люблю, люблю, люблю… Вот так, снова и снова.

Звуки фанфар стали оглушительными.

— И еще вот что, — торопливо сказала она. — Обещай мне, что ты забудешь о прошлом. Лал умер, практически он совершил самоубийство. Отец Дэн сочинил для полиции какую-то историю, в которой твое имя даже не упоминается. Так что давай забудем обо всем этом. Полиции же известно, что Лал был слепой. Когда случился переполох из-за погасшего света, животные вырвались на свободу и раздавили Лала.

— Лал не совершал никакого самоубийства, Дейрдре. И все произошло не случайно. — Рауль говорил с трудом, стараясь не смотреть на девушку. — Когда я вернулся в цирк, настоящий убийца запаниковал и решил спрятать концы в воду. Убийца к тому же был на подозрении у Лала — еще один повод избавиться от индуса. Кто-то толкнул Лала под ноги взбешенного слона, чтобы заставить меня прекратить поиски убийцы Роджера. Но ничего еще не кончено. Все только начинается. Лал был не из числа тех, кто кончает жизнь самоубийством.

— Но ведь он ненавидел Роджера.

— Его ненавидели все уроды. И никто не может забыть того, что нас с Роджером разъединили.

Дейрдре стояла и слушала его. Снова объявили ее выход.

— Рауль, если ты прав, то они тебя убьют. Если убийца пытался направить тебя на ложный след, а ты продолжаешь его искать…

Тут она убежала — навстречу музыке, аплодисментам и шуму. И начала возноситься вверх — все выше и выше.

Из темноты выплыл цветок с большими лепестками, приблизился к Раулю и пристроился на его плече.

— А, это ты. Татуированный…

Эйфелева башня покосилась. Цветы, наколотые на руках Татуированного, боязливо затрепетали.

— Уроды, — мрачно произнес он. — Они пошли к отцу Дэну кто на чем — кто на руках, а кто и на коленях!

— Что?!

— Да. Безрукая дама орет не своим голосом, жестикулируя огромными ногами. Безногий размахивает руками, карлик взобрался на стол, Небоскреб раскачивает палатку… О Боже, они просто с ума посходили. Толстушка начала нести такое, что уши вянут! Клянусь! А Тонкий бренчит, как сломанный ксилофон!

Они утверждают, что Лала убил ты и что они заявят об этом в полицию, — продолжал Татуированный. — Полиция уже переговорила с отцом Дэном, и он убедил их, что смерть Лала — чистая случайность. Теперь эти уроды ставят ультиматум: либо отец Дэн тебя выгонит, либо они снова обратятся в полицию. Поэтому отец Дэн велел тебе без задержек явиться в его палатку. Удачи тебе, парень.

Отец Дэн плеснул виски себе в стакан, затем перевел взгляд на Рауля.

— Дело не в том, что ты делал и чего не делал, сказал он. — Главное в том, что думают эти уроды. Они вне себя от ярости. Они утверждают, что Лала убил ты, поскольку ты знаешь правду насчет того, как все случилось с тобой и твоим братом…

— Правду! — вскричал Рауль. — А в чем состоит эта правда?

Отец Дэн не мог смотреть ему прямо в глаза, он отвел взгляд в сторону.

— Они говорят, что тебе надоел брат, что ты устал быть привязанным к нему, словно лошадь к дереву, и что ты… что ты убил своего брата, чтобы стать свободным… Вот что они говорят!

Отец Дэн вскочил и начал взволнованно ходить взад-вперед по опилкам под ногами.

— Я этому до сих пор не верю. Пока…

— Значит, по-вашему, — взорвался Рауль, — я мог рискнуть это сделать?

— Послушай, Рауль, рассуди сам… Если кто-то из уродов убил Роджера, то почему ты остался жив? Почему он не убил и тебя? Зачем ему было рисковать, давая тебе возможность впоследствии отомстить? He из-за того же, что ты такой красавчик. Черт побери… Никто из уродов Роджера не убивал.

— Может быть, убийца испугался. Хотел, чтобы я остался жить и страдал. Это была бы ирония судьбы, понимаете? — пытался возражать обескураженный Рауль.

Отец Дэн прикрыл глаза.

— Я смотрю немножко дальше, — промолвил он, помогая себе жестом руки. — А что ты скажешь насчет найденного Лалом разорванного холста, где вы были нарисованы вместе с Роджером? Выходит, неизвестному хотелось, чтобы Роджер умер, а ты остался жив. Так, может, ты заплатил кому-то из уродов, чтобы они выполнили эту работу за тебя? Потому что тебе не хватило духу убить самому?

Отец Дэн быстро ходил по палатке.

— А после того когда дело было сделано, твой друг-убийца торжествующе разорвал холст на две половины!

Отец Дэн остановился, глубоко вдохнул и посмотрел на мрачное, с кровоподтеками лицо Рауля.

— Ладно, — громко проговорил он, — может быть, я пьян. Может, сошел с ума. Так что, возможно, ты его и не убивал. В любом случае тебе придется отсюда убираться. Я тебя очень люблю, Рауль, но не хочу из-за тебя рисковать. Не могу себе позволить ставить под угрозу судьбу цирка.

Рауль встал, пошатываясь. Казалось, земля ходила под ним ходуном. В ушах был страшный шум. Словно со стороны он слышал собственный какой-то странный голос:

— Дайте мне еще два дня, отец Дэн. Больше мне ничего от вас не нужно. Когда я найду убийцу, все успокоится. Обещаю. Если я его не найду, я уйду из цирка. Это я тоже вам обещаю.

Отец Дэн с мрачным видом разглядывал носок своего ботинка с налипшими опилками. Потом он выпрямился с таким же невеселым видом:

— Ладно, даю два дня. Но это все. Два дня — и ни минутой больше. Ты сильный человек, сиамский близнец номер два, тебя так просто в бараний рог не согнешь…

Они выехали из спящего города верхом на лошадях, следуя изгибам ручья, болтали без умолку и целовались, примолкнув. Рауль рассказал Дейрдре об отце Дэне, о разорванном на две части холсте, о Лале, а также о том, какая опасность угрожает его будущей работе в цирке. Она всматривалась в лицо Рауля, взяв его в ладони.

— Милый, давай уедем. Я не хочу, чтобы ты подвергался опасности.