Сборник сборников

— Меня зовут Макклайр, — сказал мужчина.

— У вас были там друзья? — спросил Лэнтри.

— Нет. Так, случайный знакомый. Чудовищное несчастье.

— Чудовищное.

Они изучали друг друга. Какой-то жук прошуршал по улице на своих семнадцати колесах. Месяц освещал городок, лежащий среди тихих холмов.

— Простите, — сказал Макклайр.

— Слушаю вас.

— Вы не могли бы ответить на один вопрос?

— С удовольствием, — сказал Лэнтри, открывая в кармане нож.

— Вас зовут Лэнтри?

— Да.

— Уильям Лэнтри?

— Да.

— Значит, вы тот человек, который позавчера вышел с кладбища в Салеме?

— Да.

— Слава богу! Как я рад, что встретил вас! Мы ищем вас уже двадцать четыре часа!

Мужчина схватил его руку, сжал и похлопал его по спине.

— Как это?

— Приятель, зачем вы сбежали? Вы понимаете, что это за событие? Мы хотим с вами поговорить!

Макклайр радостно улыбался. Последовало еще одно рукопожатие, еще один хлопок по спине.

— Я так и знал, что это вы!

«Этот человек спятил, — подумал Лэнтри, — совершенно сошел с ума. Я им здесь уничтожаю крематории, убиваю людей, а он пожимает мне руку. Сумасшедший, психопат!»

— Вы не согласитесь пойти со мною в Центр? — сказал мужчина, беря его под руку.

— В какой Центр? — Лэнтри шагнул назад.

— В Центр Науки, конечно. Настоящие случаи скрытой жизни встречаются не каждый день. Одно дело — у низших животных, но чтобы у людей… Так вы идете?

— А в чем дело? — спросил Лэнтри со злостью. — Зачем вообще этот разговор.

— Друг мой, о чем вы говорите? — мужчина был ошеломлен.

— Неважно. Это что, единственная причина, по которой вы хотели меня видеть?

— А какая причина еще может быть, мистер Лэнтри? Если бы вы знали как я рад, что вижу вас! — Мужчина чуть не пустился в пляс. — Я подозревал, что это вы, когда увидел вас впервые. Это ваша бледность, и так далее. И то, как вы курили сигарету, — что-то в этом было странное — и множество других вещей, я все это почувствовал подсознательно. Но это вы, правда? Это вы?

— Я. Уильям Лэнтри, — сухо сказал он.

— Ну идемте, идемте же, мой дорогой!

Жук мчался по улицам города, Макклайр говорил без остановки.

Лэнтри сидел и слушал, как этот глупец Макклайр открывает перед ним свои карты. Этот глупый ученый или кто он там такой, не подозревал, что сидит рядом с убийцей. Совсем наоборот! Они считают его только редким случаем скрытой жизни! Они далеки от того, чтобы считать его опасным!

— Конечно! — воскликнул Макклайр, оскалив в улыбке зубы. — Вы не знали, куда пойти, к кому обратиться. Все казалось вам неправдоподобным.

— Да.

— Я чувствовал, что вы придете в морг этой ночью, — с удовлетворением сказал Макклайр.

— Оо!? — Лэнтри замер.

— Да. Я не могу этого объяснить. Но у вас, как бы это сказать, у стародавних американцев, имели место забавные взгляды на смерть. А вы так долго были среди мертвых, что я чувствовал, что эта трагедия, морг и все прочее приведет вас сюда. Это не очень-то логично, скорее, глупо. Это просто предчувствие. Я ненавижу предчувствия, но на этот раз прислушался к нему. Меня что-то подтолкнуло, как бы это назвали вы, правда?

— Можно сказать и так.

— С вами такое бывало?

— Бывало.

— Вы не голодны?

— Нет, я уже ел.

— Как вы передвигались?

— Ездил автостопом.

— Чем?

— Меня подвозили разные люди.

— Неслыханно!

— Я предполагал, что так это должно выглядеть. — Он посмотрел на дома, мимо которых они ехали. — Сейчас эра космических путешествий, правда?

— Да, мы летаем на Марс уже лет сорок.

— Поразительно. А эти большие трубы, эти башни в центре каждого города?

— Вы разве не знаете? Это крематории. Да, конечно, в ваше время не было ничего подобного. Почему-то нам с ними не везет. Взрыв в Салеме, а теперь здесь. И все это за последние сорок восемь часов. Мне показалось, вы хотели что-то сказать.

— Я подумал, — сказал Лэнтри, — как мне повезло, что я тогда вышел из гроба. Меня могли бы бросить в один из этих ваших крематориев и сжечь.

— В самом деле.

Лэнтри развлекался, разглядывая указатели на приборной доске. Нет, он не полетит на Марс. Его планы изменились. Если этот глупец не может опознать преступника, хотя и сам лезет ему в руки, то пусть он и остается глупцом. Если они не связали эти два взрыва с человеком из могилы, тем лучше. Все в порядке. Пусть не ведают и дальше. Если они не представляют, что кто-либо может быть подлым, отвратительным убийцей, пусть небеса сжалятся над ними. Он с удовольствием потер руки. О нет, пока что экскурсия на Марс не для тебя, Лэнтри. Сначала посмотрим, что можно сделать изнутри. У тебя много времени. Крематории могут с недельку подождать. Здесь нужно действовать тонко. Каждый взрыв после тех двух может вызвать лавину догадок.

Макклайр все тараторил.

— Конечно, мы не станем исследовать вас немедленно. Вероятно, вы захотите отдохнуть. Я заберу вас к себе.

— Спасибо. Я чувствую себя неважно, чтобы сразу пойти на обследование. У нас с вами много времени, так что можно начать и через неделю.

Они остановились перед каким-то домом и вышли.

— Вы, конечно, хотите спать?

— Я спал веками. Сон мне не нужен. Я ничуть не устал.

— Хорошо.

Макклайр открыл дверь и направился к бару.

— Выпьем, это пойдет нам на пользу.

— Наливайте себе, — сказал Лэнтри, — я выпью потом. Я хочу просто посидеть.

— Пожалуйста, пожалуйста, садитесь.

Макклайр налил себе. Он оглядел комнату, посмотрел на Лэнтри, склонил голову на одно плечо. Потом пожал плечами и, покачивая стакан, закрутил его содержимое. Медленно подойдя к столу, он сел, прихлебывая маленькими глотками. Казалось, он к чему-то прислушивается.

— Сигареты на столе, — сказал он.

— Спасибо. — Лэнтри взял одну и закурил, какое-то время ничего не говоря.

«Я воспринимаю это слишком легко, — подумал он. — Пожалуй, я должен убить его и бежать. Он единственный человек, который нашел меня. Может, все это ловушка. Может, мы просто ждем полицию или что там у них вместо полиции». Он посмотрел на Макклайра. Нет, они ждут не полицию. Они ждут чего-то другого.

Макклайр ничего не говорил. Он смотрел на лицо Лэнтри, на его руки. Довольно долго он с безмятежным спокойствием разглядывая его грудную клетку и медленно тянул напиток. Посмотрев под ноги Лэнтри, он наконец сказал:

— Откуда у вас эта одежда?

— Я спросил, и мне ее дали. Это было очень благородно с их стороны.

— Такие уж мы есть. Достаточно только попросить.

Макклайр снова замолчал. Где-то вдалеке тикали часы.

— Расскажите мне о себе, мистер Лэнтри.

— Это, пожалуй, не интересно.

— А вы скромны.

— Не очень. Вы знаете прошлое. Я ничего не знаю о прошлом, а точнее, о дне сегодняшнем и позавчерашнем. Немногое можно узнать, лежа в гробу.

Макклайр ничего не ответил. Он вдруг наклонился вперед, а потом снова уселся в кресле и покивал головой.

"Они не станут меня подозревать, — подумал Лэнтри. — Они не суеверны, они просто не смогут поверить, что мертвый человек может ходить. Я буду снова и снова оттягивать медицинское обследование. Они вежливы и не станут меня заставлять. Тогда я все устрою так, чтобы попасть на Марс. А потом найду эти могилы и сделаю свое дело. Боже, как это просто. До чего же наивны эти люди".

Макклайр сидел по другую сторону комнаты. Лицо его медленно теряло свой цвет, как капельница, из которой потихоньку вытекало лекарство. Ничего не говоря, он наклонился вперед и угостил Лэнтри еще одной сигаретой.

— Спасибо, — сказал Лэнтри.

Макклайр сел поудобнее и положил ногу на ногу. Он не смотрел на Лэнтри прямо, скорее, как-то странно поглядывал. Лэнтри снова почувствовал, будто его взвешивают. Макклайр выглядел, как тощая собака-проводник, которая прислушивается к чему-то неслышному для других. Есть звуки, которые слышат только собаки. Макклайр, казалось, прислушивался именно к такому звуку, прислушивался сразу всем: глазами, полуоткрытыми сухими губами, трепещущими ноздрями.

Лэнтри часто затягивался сигаретой и выпускал дым, затягивался и выпускал. Казалось, Макклайр сделает сейчас стойку, как легавая.

В комнате было так тихо, что Лэнтри почти слышал, как дым от сигареты поднимался к потолку. Макклайр был всем разом: термометром, аптекарскими весами, чуткой легавой, лакмусовой бумажкой. Довольно долго Макклайр сидел неподвижно, потом, не говоря ни слова, кивнул на графин с шерри, но Лэнтри так же безмолвно отказался. Оба сидели, то взглядывая друг на друга, то отводя глаза в стороны.

Макклайр медленно каменел. Лэнтри заметил, как бледнеют его худые щеки, как пальцы стискивают стакан с шерри, как наконец в глазах появляется и уже не исчезает догадка.

Лэнтри не шевелился. Не мог. Все это так захватывало, что он хотел только смотреть и слушать.

— Я подумал: он сознательно не дышит носом, — начал Макклайр свой монолог. — Я разглядывал ваши ноздри, мистер Лэнтри. Волоски в них ни разу не дрогнули за последний час. И это далеко не все. Это был просто факт, который я отметил. Но это еще не конец. «Он специально дышит ртом», — сказал я себе. И тогда я дал ему сигарету, а вы втягивали дым и выпускали его, втягивали и выпускали. Вы ни разу не выпустили дым через нос. Я подумал: «Все в порядке, просто он не затягивается. Что в этом странного или подозрительного?» Все ртом, только ртом. И тогда я посмотрел на вашу грудную клетку. Она ни разу не поднялась и не опустилась, она оставалась неподвижной. «Он внушил себе, — подумал я. — Все это он себе внушил. Грудная клетка у него не движется, но он дышит, когда думает, что никто на него не смотрит». Именно так я и подумал.

В тишине комнаты слова плыли непрерывным потоком, как это бывает во сне.

— Тогда я предложил вам выпить, но вы отказались, и я подумал: «Он не пьет. Что в этом страшного? — Я все время непрерывно наблюдал за вами. — Лэнтри изображает помешанного и задерживает дыхание». Но теперь, да, теперь я все хорошо понимаю. Теперь я знаю, как все это выглядит в действительности. И знаете, почему? Я не слышу дыхания. Я жду и ничего не слышу. Нет ни биения сердца, ни звука работающих легких. Мертвая тишина царит в комнате. Вздор, могут сказать мне, но я знаю. Так бывает в крематории. Ибо существует принципиальная разница: когда вы входите в комнату, где на кровати лежит какой-то человек, вы сразу же определите, взглянет ли он на вас, скажет что-нибудь или уже никогда не отзовется. Можете смеяться, но это сразу можно сказать. Как со свистком, который слышит только собака. Как с часами, которые тикают так долго, что все перестают их замечать. Есть что-то особенное в атмосфере комнаты, где находится живой человек, и чего нет там, где лежит мертвый.

Макклайр прикрыл глаза и поставил стакан. Подождав немного, он затянулся сигаретой и положил ее в пепельницу.

— Я один в этой комнате, — сказал он.

Лэнтри сидел молча.

— Вы мертвы, — сказал Макклайр, — но это не мой разум дошел до этого. Это не вопрос дедукции. Это дело подсознания. Сначала я думал так: «Этот человек уверяет, что он мертв, что он восстал из мертвых и считает себя вампиром. Разве здесь нет логики? Разве не так думал бы о себе человек, воспитанный в полной предрассудков, слаборазвитой культуре, который столько веков пролежал в могиле? Да, это логично. Этот человек загипнотизировал себя и так отрегулировал функции своего организма, что они не лишают его иллюзии, не нарушают его паранойю. Он управляет своим дыханием, убеждает себя, что если не слышит его, значит, он мертв. Он не ест и не пьет. Делает это, вероятно, во время сна, с участием только части сознания, а потом прячет доказательства этих человеческих действий от своего обманутого разума».

Но я ошибся. Вы не безумец. Вы не обманываете ни себя, ни меня. Во всем этом нет логики, и это, я должен признать, ужасно. Чувствуете ли вы удовольствие при мысли, что ужасаете меня? Я не могу вас классифицировать. Вы очень странный человек, мистер Лэнтри. Я рад, что познакомился с вами. Отчет будет действительно интересен.

— Ну и что с того, что я мертв? — спросил Лэнтри. — Разве это преступление?

— Однако вы должны признать, что это очень необычно.

— Но я спрашиваю — разве это преступление?

— У нас нет ни преступности, ни судов. Конечно, мы хотим вас исследовать, чтобы установить, как получилось, что вы существуете. Это как с тем химическим соединением, которое до определенного момента инертно, но вдруг оказывается живой клеткой. Кто может сказать, где, что и с чем произошло? Вы как раз представляете нечто подобное. Этого хватит, чтобы сойти с ума.

— Вы отпустите меня после ваших исследований?

— Вас не будут задерживать. Если не хотите, мы не будем вас исследовать. Но я все же надеюсь, что вы нам поможете.

— Возможно.

— Но скажите, — произнес Макклайр, — что вы делали в морге?

— Ничего.

— Когда я входил, то слышал, как вы что-то говорили.

— Я зашел туда просто из любопытства.

— Вы лжете. Это очень плохо, мистер Лэнтри. А правда такова, что вы мертвы и, как единственный представитель этого вида, чувствуете себя одиноким. Поэтому вы и убивали — чтобы иметь товарищей.

— Как вы догадались?

Майкл рассмеялся.

— Логика, мой дорогой друг. Когда минуту назад я понял, что вы мертвы по-настоящему, что вы настоящий, как вы это называете, вампир — идиотское слово! — я немедленно связал вас со взрывом в крематории. До этого — не было повода. Но едва я нашел недостающее звено, мне уже легко было догадаться о вашем одиночестве, ненависти, ревности, всей этой низкопробной мотивации ходячего трупа. И тогда я мгновенно увидел взрывающиеся крематории и подумал, что среди тел в морге вы искали помощи, друзей, людей, подобных себе, чтобы работать с ними…

— Будь ты проклят! — Лэнтри вскочил с кресла. Он был на полпути к Макклайру, когда тот отскочил и, избегая удара, свалил графин. С отчаянием Лэнтри осознал, что упустил единственный шанс убить Макклайра. Он должен был сделать это раньше. Если в этом обществе люди никогда не убивают друг друга, то никто никого не боится, и к любому можно подойти и убить его.

— Иди сюда! — Лэнтри вынул нож.

Макклайр встал за кресло. Мысль о бегстве по-прежнему была чужда ему. Она только начинала появляться у него, и у Лэнтри еще был шанс.

— Ого! — сказал Макклайр, заслоняясь креслом от напирающего мертвеца. — Вы хотите меня убить. Это странно, но это так. Я не могу этого понять. Вы хотите искалечить меня этим ножом или что-нибудь в этом роде, а мне нужно помешать вам сделать такую странную вещь.

— Я убью тебя! — вырвалось у Лэнтри, но он тут же прикусил язык. Это было самое худшее, что он мог сказать.

Наваливаясь грудью на кресло, Лэнтри пытался схватить Макклайра.

Макклайр рассуждал очень логично:

— Моя смерть ничего вам не даст, вы же знаете это.

Они продолжали борьбу.

— Вы помните, что произошло в морге?

— Какая разница?! — рявкнул Лэнтри.

— Вы ведь не воскресили погибших, правда?

— Ну и наплевать! — крикнул Лэнтри.

— Послушайте, — рассудительно сказал Макклайр, — уже никогда больше не будет таких, как вы, никогда, никогда.

— Тогда я уничтожу вас, всех до единого! — закричал Лэнтри.

— И что тогда? Вы все равно будете одиноки.

— Я полечу на Марс. Там есть могилы. Я найду таких, как я!

— Нет, — сказал Макклайр, — вчера и там вышло постановление. Из всех могил извлекают трупы. Они будут сожжены на будущей неделе.

Они упали на пол, и Лэнтри схватил Макклайра за горло.

— Видите, — сказал Макклайр, — вы умрете.

— Как это?! — крикнул Лэнтри.

— Когда вы убьете всех нас и останетесь один, вы умрете! Умрет ненависть, которая вами движет! Это зависть заставляет вас двигаться, зависть и ничего больше! Вы умрете, вы же не бессмертны. Вы даже не живы, вы всего лишь ходячая ненависть.

— Ну и наплевать! — заорал Лэнтри и начал душить его, бить кулаками по голове. Макклайр смотрел на него тускнеющими глазами.

Открылись двери, в комнату вошли двое мужчин.

— Что здесь происходит? — спросил один из них. — Какая-то новая игра?

Лэнтри вскочил и бросился наутек.

— Да, новая игра, — сказал Макклайр, с трудом поднимаясь. — Схватите его и вы выиграете!

Мужчины схватили Лэнтри.

— Мы выиграли! — сказали они.

— Пустите! — Лэнтри, стараясь вырваться, начал бить их по лицам. Брызнула кровь.

— Держите его крепче! — крикнул Макклайр.

Они придержали его.

— Какая грубая игра, — сказал один из мужчин. — А что дальше?

Макклайр спокойно и логично говорил о жизни и движении, о смерти и неподвижности, о солнце и о большом солнечном крематории, и об опустошенном кладбище, о ненависти, о том, как ненависть жила и сделала так, что один из мертвецов ожил и начал ходить, и как нелогично было это все, все, все. Если кто-то мертв, мертв, мертв, это конец, конец, конец. Тихо шурша, машине ехала дорогой, стелющейся под колеса. На ветровом стекле мягко растекались капли дождя. Мужчины на заднем сиденье тихо разговаривали. Куда они ехали, ехали, ехали? Конечно, в крематорий. В воздухе лениво расплывался табачный дым, образуя серые волнующиеся спирали и петли. Если кто-то умер, то он должен с этим смириться.

Лэнтри не двигался. Он был похож на марионетку, у которой перерезали шнурки. В сердце и в глазах, напоминающих два уголька, у него осталась еще капля ненависти — слабая, едва видная, еле тлеющая.

"Я — По, — подумал он. — Я все, что осталось от Эдгара Аллана По, и все, что осталось от Амброза Бирса, и все, что осталось от Говарда Лавкрафта. Я старый ночной нетопырь, с острыми зубами и черными крыльями. Я Осирис, Ваал и Сет. Я книга смерти и стоящий в языках пламени дом Эшеров. Я Красная Смерть и человек, замурованный в катакомбах с бутылкой амонтильядо… Я танцующий скелет, гроб, саван, молния, отражающаяся в окне старого дома. Я сухое осеннее дерево и раскаты дальнего грома. Я пожелтевшая книга, чьи страницы переворачивает костлявая рука, и фисгармония, в полночь играющая на чердаке. Я маска, маска смерти, выглядывающая из-за дуба в последний день октября. Я варящееся в котле отравленное яблоко и черная свеча, горящая перед перевернутым крестом. Я крышка гроба, простыня с глазами, шаги на темной лестнице. Я легенда о Спящей Долине, Обезьянья Лапка и Рикша-Призрак. Я Кот и Канарейка, Горилла и Нетопырь, я Дух отца Гамлета на стенах Эльсинора.

И это все — я. И все это будет сейчас сожжено. Когда я жил, все они тоже были еще живы. Когда я двигался, ненавидел, существовал — они существовали. Только я их помню. Я все, что осталось от них, но исчезнет сегодня. Сегодня мы сгорим все вместе: и По, и Бирс, и отец Гамлета. Нас уложат в огромный штабель и подожгут, как фейерверк в день Гая Фокса — с веселой пиротехникой, факелами, криками и прочим.

А какой мы поднимем крик! Мир будет свободен от нас, но уходя, мы еще скажем: на что похож мир, лишенный страха? Где таинственные фантазии загадочных времен? Куда исчезли угроза, страх, неуверенность? Все это пропало и никогда не вернется, сглаженное, разбитое и сожженное людьми из ракет и крематориев, уничтоженное и замазанное, замененное дверями, которые открываются и закрываются, огнями, которые зажигаются и гаснут, не вызывая страха. Если бы они хоть помнили, как жили когда-то, чем был для них праздник Всех Святых, кем был По и как мы гордились нашими темными фантазиями. Ну, дорогие друзья, тогда еще один глоток амонтильядо перед сожжением! Это все существует, но в последнем мозгу на земле. Сегодня умрет целый мир. Еще один глоток, умоляю!"

— Приехали, — сказал Макклайр.

Крематорий был ярко освещен. Играла тихая музыка. Макклайр вышел из жука, подошел к двери и открыл ее. Лэнтри просто лежал. Беспощадно логичные слова выпили из него жизнь. Сейчас он был только восковой куклой с тусклой искрой в глазах. Ах, этот мир будущего, ах, эти люди и способ их мышления — как логично они доказали, что он не должен жить. Они не хотели в него поверить, и это неверие заморозило его. Он не мог двинуть ни рукой, ни ногой, мог только бормотать что-то бессмысленное.

Макклайр и его помощники помогли ему выйти из машины, уложили его в золотой ящик и на столе с колесиками, ввезли в лучащийся теплом крематорий.

— Я Эдгар Аллан По, Амброз Бирс, праздник Всех Святых, гроб, саван, Обезьянья Лапка, упырь, вампир…

— Да, да, — тихо сказал над ним Макклайр. — Я знаю.

Стол двигался вперед. Стены вокруг раскачивались. Музыка играла: «Ты мертв. Ты мертв по всем законам логики».

— Никогда уже я не буду Эшером, Мальстремом, не буду Рукописью, найденной в Бутылке, Колодцем и Маятником, Сердцем-Обличителем, Вороном, никогда, никогда.

— Никогда, — сказал Макклайр. — Я знаю.

— Я в подземельях! — крикнул Лэнтри.

— Да, в подземельях, — сказал один из мужчин.

— Меня прикуют цепью к стене, а здесь нет бутылки амонтильядо, — слабым голосом сказал Лэнтри; он лежал с закрытыми глазами.

— Я знаю, — ответили ему.

Что-то сдвинулось. Открылись огнеупорные двери.

— А теперь кто-то закрывает камеру. Меня замуровывают!

— Да.

Шорох. Золотой саркофаг скользнул в огненный шлюз.

— Меня замуровывают!!! Ну и штука! Мы гибнем! — дикий крик и взрыв смеха.

Открылись внутренние двери, и золотой саркофаг рухнул в огонь.

— Ради всего святого, Монтрезор! Ради всего святого!

Время, вот твой полет

Time in Thy Flight 1953 год Переводчик: Р. Рыбкин

Долгие годы пронеслись ветром мимо их разгоряченных лиц.

Машина Времени остановилась.

— Год тысяча девятьсот двадцать восьмой, — сказала Джанет.

Оба мальчика смотрели на то, что было за ней.

Мистер Филдс вышел из состояния неподвижности.

— Помните, вы прибыли сюда наблюдать жизнь этих древних людей. Всем интересуйтесь, обо всем размышляйте, все наблюдайте.

— Хорошо, — ответили девочка и два мальчика, все трое в новенькой, защитного цвета форме. У детей все было одинаковое — стрижка, наручные часы, сандалии и, хотя они не были родственниками, цвет волос, глаз, зубов и кожи.

— Ш-шш! — сказал мистер Филдс.

Это был городок в штате Иллинойс. Было раннее весеннее утро, и по улицам стелился холодный туман.

В дальнем конце улицы появился мальчик, он бежал по направлению к ним, и на него светила последним светом мраморно-кремовая луна. Где-то вдалеке пробили пять раз часы. Почти неслышно, оставляя на тихих газонах следы теннисных туфель, мальчик пробежал мимо невидимой для него Машины Времени, остановился и, глядя на самое высокое окно темного дома, кого-то позвал.

Окно открылось. По крыше сполз и спрыгнул на землю другой мальчик. Оба, с набитыми бананом ртами, убежали в темное холодное утро.

— Бегите за ними, — прошептал мистер Филдс. — Изучайте их поведение. Ну, быстрей!

Джанет, Уильям и Роберт помчались, доступные теперь постороннему взгляду, по холодным весенним мостовым, через еще спящий крепким сном городок, а потом через парк. Повсюду загорался и гас свет, негромко хлопали двери, и другие дети бросались поодиночке или задыхающимися от спешки парами вниз по склону холма, к каким-то поблескивающим голубоватым рельсам.

— Вот он, идет!

Рассвет еще не наступил, а здесь уже водоворотом кружились дети. Несколько мгновений — и небольшой огонек вдали, на блестящих рельсах, стал громом, извергающим пар.

— Что это? — завизжала Джанет.

— Поезд, глупышка, ты же такие видела на картинках! — прокричал Роберт.

И дети, прибывшие из будущего, увидели, как с поезда сходят, заливая могучими дымящимися водами мостовую, поднимая в холодное утреннее небо вопросительные знаки хоботов, огромные серые слоны. С длинных платформ, красные и золотые, скатывались неуклюжие фургоны. В заколоченной в ящики тьме ревели, меряя ее шагами, львы.

— Ой! Да ведь это цирк! — задрожала Джанет.

— Цирк, по-твоему? А куда он делся?

— Туда же, куда и Рождество, наверно. Просто исчез давным-давно.

Джанет окинула взглядом все вокруг.

— Какой он ужасный, правда?

Мальчик стоял ошеломленный.

— Уж это точно.

В первых слабых лучах зари раздавались громкие мужские голоса. Подтянули спальные вагоны, из окон на детей смотрели, моргая, заспанные лица. Как дождь камней, простучали по улице лошадиные копыта.

За спиной у детей вырос мистер Филдс.

— Мерзость, варварство держать зверей в клетках. Знай я, что вы такое здесь увидите, ни за что бы с вами сюда не отправился. Это действо буквально леденит кровь.

— Да, конечно. — Однако взгляд у Джанет был отсутствующий. — И в то же время, мистер Филдс, это напоминает чем-то гнездо червей. Мне хочется изучить его.

— Не знаю, — сказал Роберт; глаза его бегали, а руки дрожали. — Все это похоже на сумасшествие. Может быть, если мистер Филдс разрешит, мы бы попробовали написать сочинение…

Мистер Филдс кивнул.

— Рад, что вижу серьезное отношение, что вы смотрите в корень, хотите по-настоящему понять этот ужас. Хорошо — сегодня после полудня мы посмотрим цирковое представление.

— Меня, кажется, стошнит, — сказала Джанет.

Машина Времени зажужжала.

— Так вот что такое цирк, — продолжала она сумрачно.

Тромбоны оркестра умерли в их ушах. Последним, что они видели, были леденцово-розовые гимнасты, вихрем крутящиеся на трапеции, между тем как на арене кричали и подпрыгивали обсыпанные мукой клоуны.

— Нет, конечно, психовидение лучше, — медленно проговорил Роберт.

— Эти ужасные запахи, это волнение… — Джанет заморгала. — Очень вредно для детей, правда? И рядом с детьми сидят взрослые. Матери, отцы — вот как называли их дети. Все так странно!

Мистер Филдс стал записывать что-то в классный журнал.

Словно сбрасывая оцепенение, Джанет тряхнула головой.

— Мне нужно все это увидеть снова. Я не разобралась в их побуждениях. Мне нужно снова пробежать через городок в то раннее утро. Холодный ветер в лицо… тротуар под ногами… прибывающий поезд с цирком. Может, это воздух и ранний час побудили детей подняться и побежать смотреть, как прибывает поезд? Или же причиной было что-то другое? Мне нужно еще раз увидеть события в их последовательности. Почему дети были так взволнованы? Я что-то упустила.

— Они все так улыбались, — сказал Уильям.

— Что такое летние каникулы? Я слышала, как дети о них говорили. — Джанет посмотрела на мистера Филдса.

— Все лето дети носились как безумные, избивали друг друга — вот что такое летние каникулы, — ответил ей мистер Филдс.

— Лучше Государственного Трудового Детского Лета ничего быть не может, — проговорил ослабевшим голосом, глядя в пустоту, Роберт.

Машина Времени остановилась опять.

— Четвертое Июля14, — объявил мистер Филдс. — Год тысяча девятьсот двадцать восьмой. Древний праздник, когда люди устраивали взрывы, чтобы отрывать друг другу пальцы.

Они стояли перед тем же самым домом, на той же улице, но только ласковым летним вечером. В воздухе шипели и крутились огненные колеса, на каждом крыльце смеющиеся дети что-то бросали вверх, и слышалось: бах, бах!

— Не убегайте! — закричал мистер Филдс. — Не пугайтесь, это не война!

Но лица у Джанет, Роберта и Уильяма становились от фонтанов холодного огня то белыми, то розовыми, то голубыми.

— Мы и не испугались, — стоя неподвижно, сказала Джанет.

— К счастью, — заявил мистер Филдс, — сто лет назад фейерверки запретили, положили конец всем этим взрывам.

Дети танцевали, придумывая свои танцы на ходу, белым бенгальским огнем писали на ночном летнем воздухе свои имена и заветные мечты.

— Мне бы тоже хотелось так делать, — сказала Джанет негромко. — Писать в воздухе свое имя. Посмотрите на них! Мне бы тоже этого хотелось.

— Что, что? — Мистер Филдс не расслышал.

— Ничего, — сказала Джанет.

— Бах! — шептали Уильям и Роберт, стоя под ласковыми летними деревьями, в темноте не отрывая взгляда от красных, белых, зеленых огоньков на чудесных летних газонах. — Бах!

Октябрь.

В последний раз Машина Времени остановилась в месяце горящих листьев. Люди с тыквами и кукурузными стеблями в руках спешили в сливающиеся с темнотой дома. Танцевали скелеты, носились летучие мыши, пылали свечи, а в пустых передних за открытыми дверями домов раскачивались подвешенные яблоки.

— Халлоуин, — сказал мистер Филдс. — Апогей ужаса. Это был век суеверий, как вы знаете. Потом сказки братьев Гримм, призраки, скелеты и вся прочая чушь были запрещены. Вы, дети, слава богу, выросли в очищенном от заразы мире, где нет ни теней, ни призраков. У вас другие, достойные праздники — День Рождения Уильяма К. Чаттертона, День Труда, День Машин.

Стояла октябрьская ночь, на улице уже не было ни души, а они прохаживались возле того же дома, всматривались в темноте в пустые тыквы с вырезанными в них треугольными глазами, в маски, выглядывающие из темных чердаков и сырых подвалов. А внутри дома, подумать только, собрались дети и, сидя на корточках, смеялись, рассказывали друг другу разные истории!

— Я хочу быть с ними, — сказала наконец Джанет.

— Конечно, как социолог, — сказали мальчики.

— Нет, — сказала она.

— Что? — спросил мистер Филдс.

— Нет, просто хочу быть в этом доме, хочу здесь остаться, хочу видеть все это и быть здесь и больше нигде, хочу, чтобы были хлопушки, и тыквы, и цирк, хочу, чтобы было Рождество, был день святого Валентина, было Четвертое Июля — такие, какими мы их здесь видели.

— Это переходит все границы… — начал мистер Филдс.

Но внезапно Джанет сорвалась с места.

— Роберт, Уильям, бежим!

Мальчики бросились за ней.

— Стойте! — закричал мистер Филдс. — Роберт! Ага, Уильям, ты попался! — Он успел схватить Уильяма, но другой ускользнул. — Джанет, Роберт, сейчас же вернитесь! Вас не переведут в седьмой класс! Вы провалитесь, Джанет, Роберт — Роберт!