И еще она звучала громче потому, что если перед этим в духовом оркестре было вроде бы всего несколько инструментов, то по мере того как он приближался к Гринтауну, инструментов становилось больше, словно музыканты, размахивая над головой сверкающими на солнце трубами или длинными палками из лакричника, выходили прямо из земли безлюдных кукурузных полей. Где-то взошла, будто прося, чтобы по ней били, маленькая луна, и оказалось, что это литавры. Где-то взлетела с веток, в которых уже сорваны все плоды, и превратилась во флейты-пикколо стайка раздраженных дроздов.

— Шествие! — прошептал Дуг. — Но ведь сегодня не Четвертое июля, и День труда тоже прошел! Тогда почему?..

И чем громче звучала музыка, тем она становилась медленней, глубже и грустней. Будто огромная грозовая туча, проходя низко-низко, накрыла тенью холмы, залила мраком крыши и теперь потекла по улицам. Будто бормотал гром.

Дрожа, Дуглас ждал.

А шествие уже остановилось около его дома.

Зайчики от медных труб влетали в высокие окна и золотыми птицами метались в поисках выхода.

Дуглас посмотрел в окно, стараясь, чтобы его не заметили.

И увидел сплошь знакомые лица.

Дуглас заморгал.

Ибо на газоне перед домом стоял с тромбоном в руках Джек Шмидт, с которым они в школе сидят на соседних партах, и задрал вверх трубу Билл Арно, лучший друг Дугласа, и стоял обвитый трубой, как удавом, мистер Винески, городской парикмахер, и… постой-ка!

Дуглас прислушался.

В нижних комнатах царила мёртвая тишина.

Мгновенно он повернулся и сбежал по лестнице вниз. Кухня была полна запахом бекона, но в ней не было ни души. Столовая хранила память о лепёшках, но только ветерок в ней шевелил невидимыми пальцами занавески.

Он кинулся к парадному и выбежал на крыльцо. Да, в доме никого не было, зато перед домом яблоку негде было упасть.

Среди музыкантов стояли дедушка с валторной, бабушка с бубном, Попрыгунчик с детской дудочкой.

Едва только Дуг показался на крыльце, как они все оглушительно завопили, и, пока они вопили, Дуглас подумал о том, как все быстро произошло. Ведь только мгновение назад бабушка оставила на доске в кухне вымешанное тесто (на муке, которой оно посыпано, отпечатаны ее пальцы), только мгновение назад дедушка отложил в библиотеке в сторону Диккенса и Попрыгунчик спрыгнул с дикой яблони. А теперь они стоят в этой толпе друзей, учителей, библиотекарей и четвероюродных братьев с дальних персиковых садов, и в руках у них тоже музыкальные инструменты.

Вопль оборвался, и, позабыв о похоронной музыке, которую играли, пока шли через городок, все стали смеяться.

— Послушайте, — спросил наконец Дуг, — что за день сегодня?

— Что за день? — переспросила бабушка. — Твой день, Дуг.

— Мой?

— Твой, Дуг. Особенный. Лучше дня рождения, праздничней Рождества, великолепней Четвертого июля, удивительней Пасхи. Твой день, Дуг, твой!

Это говорил мэр, он произносил речь.

— Да, но…

— Дуг… — Дедушка показал на огромную корзину. — Тут для тебя земляничный пирог.

— И песочный земляничный торт, — добавила бабушка. — И земляничное мороженое!

Все заулыбались. Но Дуглас попятился, и у него было чувство, будто он сам огромный торт из мороженого и стоит на солнце, но не тает.

— Фейерверк, когда стемнеет, — сказал Попрыгунчик и посвистел в свою дудочку. — Темнота и фейерверк. И я еще даю тебе свою масонскую чашу, в ней до самого верха светляков, которых я собрал за лето.

— Не узнаю тебя, Попрыгунчик. Что случилось, что ты мне это даёшь?

— Сегодня День Дугласа Сполдинга, Дуг. Мы принесли тебе цветы.

Мальчикам цветы не приносят, подумал Дуг, даже в больницу. Но сестры Рамзей протягивали букетики цветов прощай-лето, а дедушка говорил:

— Скорее, Дуг! Стань впереди шествия и веди! Пароход ждет!

— Экскурсионный? Мы поплывём на пикник?

— Я бы назвал это путешествием. — Мистер Винески, парикмахер, одернул фартук, натянул поглубже, чтобы лучше держалась, соломенную шляпу цвета каши из кукурузных хлопьев. — Прислушайся!

С озера, в миле отсюда, донесся тоскливый гудок парохода.

— Шагом марш! — скомандовал дедушка. — Раз, два, Дуг, ну, пошли, раз, два!

— Да, но…

Бабушка зазвенела бубном, Попрыгунчик задудел в дудочку, застонала дедушкина валторна, и толпа, двигаясь по кругу, втянула Дуга и увлекла на улицу, как увлекла собак, тявкавших потом впереди и позади шествия всю дорогу до центра городка, а там, чтобы пропустить шествие, остановился транспорт, люди на тротуарах махали вслед, и кто-то на чердаке «Гринтаунской городской гостиницы» разорвал на мелкие клочки телефонную книгу и выбросил из окна на улицу, но ко времени, когда конфетти из телефонных номеров достигло мостовой, шествие уже спустилось с холма, оставив солнце и городок позади.

Когда все оказались на берегу безмолвного озера, солнце уже заволакивали облака, а с озера быстро надвигался плотный туман, и Дуг, глядя, как он надвигается, испугался — будто от осеннего неба оторвалась огромная грозовая туча и, опустившись, поглотила берег, городок, играющий упоённо оркестр.

Шествие остановилось. Ибо теперь откуда-то из тумана, из-за невидимой пристани, слышался звук огромного приближающегося парохода, скорбно завывающего время от времени голосом маяка-ревуна.

— Ну, скорей, мой мальчик, на пристань, — тихо сказал дедушка.

— Давай наперегонки!

Попрыгунчик кинулся вперед.

Дуглас не шевельнулся.

Ибо пароход уже выходил из тумана, шпангоут за белым шпангоутом, иллюминатор за иллюминатором, и вот он стал в конце пристани и перекинул сходни.

— Почему… — Дуглас уставился на пароход. — Почему у парохода нет названия?

Все посмотрели — и правда, никакого названия на носу длинного белого парохода не было.

— М-мм, видишь ли, Дуг…

Пароход пронзительно загудел, и толпа, зашевелившись, понесла Дугласа по доскам пристани к сходням.

— Дуг, иди первый!

— Играйте, пусть он идет под музыку!

И оркестр, подняв вверх тонну меди и двести фунтов колоколов и цимбал, три раза подряд исполнил «Поздравляем, поздравляем, поздравляем мы тебя», и Дуглас оглянуться не успел, как оказался на палубе, а за ним туда вбегали люди, каждый торопливо ставил корзину со съестным и — назад, на пристань…

Бамм!

Сходни упали.

Дуглас повернулся молниеносно, вскрикнул.

Он был на пароходе один. Его друзья и родные остались, как в ловушке, на пристани.

— Постойте, подождите! Сходни упали не случайно. Их убрали нарочно.

— Постойте! — испуганно закричал Дуглас.

— Да, — негромко сказал внизу, на пристани, дедушка. — Постойте.

И тут Дуглас понял: те, кто стоит на пристани, вовсе не в ловушке.

Дуглас заморгал.

Это он на пароходе в ловушке.

Дуглас закричал. Пароход пронзительно завыл. Расстояние между пароходом и пристанью начало увеличиваться. Оркестр играл «Колумбия, жемчужина океана».

— Постойте же, ну!

— Пока, Дуг!

— Подождите!

— До свиданья, Дуг, до свиданья! — кричали обе городские библиотекарши.

— Пока, — прошептали все, кто был на пристани.

Дуглас посмотрел на корзины с едой, и ему вспомнился чикагский музей, где несколько лет тому назад он видел египетскую гробницу, а в ней вокруг небольшой, вырезанной из дерева лодки были игрушки и корзины с высохшей от времени едой. Воспоминание обожгло его, как порох, вспыхнувший перед глазами. Он завертелся на месте, как безумный, и закричал.

— Пока, Дуг, пока!..

Женщины махали белыми платочками, мужчины — соломенными шляпами. Кто-то поднял маленькую собачку и помахал ею.

А пароход уплывал от пристани по холодной воде, и туман окутывал его все плотней, и звуки оркестра таяли вдали, и теперь Дуглас едва различал своих тётушек, дядюшек и близких родственников.

— Подождите! — закричал он. — Ещё не поздно! Велите им повернуть назад! Вы тоже можете поплыть со мной на экскурсию! Да, правда, поплывем вместе!

— Нет, Дуг, только ты один, — послышался откуда-то с берега голос дедушки. — Плыви, мой мальчик.

И теперь Дуглас знал, что, кроме него, на пароходе никого нет. Если пробежать по нему и заглянуть во все закоулки, не увидишь, капитана, не увидишь старшего помощника, не увидишь никого другого из экипажа. Он один на борту этого парохода, который, тоже совсем один, уходит в туман, между тем как внизу пыхтят и стонут огромные двигатели — эта лишенная разума, занятая собой жизнь.

Как автомат, он двинулся к носу. И вдруг почувствовал уверенность в том, что если ляжет на край палубы и опустит вниз руку, он нащупает на борту название, только что выведенное краской.

Почему погода не по времени? Почему снова тепло?

Ответ прост.

Пароход называется «ПРОЩАЙ, ЛЕТО».

И вернулось лето только за ним одним.

— Ду-уг!.. — Голоса доносились все слабее. — До свиданья… пока… пока…

— Попрыгунчик, бабушка, дедушка, Билл, мистер Винески, нет, нет, нет. Попрыгунчик, бабушка, дедушка, спасите!

Но берег был пуст, пристань скрылась из виду, люди разошлись по домам, и пароход, прогудев в последний раз, разбил сердце Дугласу, и осколки слезами падали из его глаз, и он зарыдал, произнося имена всех, кто остался на берегу, и их имена слепились в одно огромное страшное слово, оно сотрясло его душу, и кровь его сердца выплеснулась в одном судорожном вопле:

— Дедушка бабушка попрыгунчик билл мистер винески помогите!

И сел в постели, рыдая, и ему было и жарко и холодно.

Он откинулся на спинку, слезы стекали ему в уши, и он плакал, хотя чувствовал, что лежит на своей кровати, плакал, хотя чувствовал на пальцах дергающихся рук и на одеяле из лоскутков благо солнечного света. Закат бесшумно размешал в воздухе комнаты лимонадные тона.

Дуглас перестал плакать.

Он встал и подошёл к зеркалу посмотреть, как выглядит печаль, и увидел ее, она впиталась в его лицо и глаза, и теперь останется в них навсегда, никогда из них не уйдет, и он протянул руку дотронуться до этого другого лица за стеклом, и рука в стекле тоже протянулась дотронуться, и она была холодной.

Внизу пекли хлеб, и, как в любой другой вечер, аромат его наполнял дом. Дуглас медленно спустился на первый этаж и поглядел, как бабушка выдирает из курицы интересные внутренности, потом остановился у окна посмотреть, как Попрыгунчик с верхушки своего любимого дерева пытается заглянуть за горизонт, а потом вышел не спеша на крыльцо, и за ним вышел запах хлеба, будто знал, где он, и не хотел с ним расстаться.

Кто-то стоял на крыльце и докуривал свою предпоследнюю в этот день трубку.

— Дедушка, ты здесь!

— Ну конечно, Дуг.

— Уф-ф! Уф-ф, уф-ф! Ты здесь. И дом здесь. И городок здесь!

— Вроде бы и ты здесь, мой мальчик.

— Здесь, да, здесь!

Дедушка кивнул, посмотрел на небо, набрал полную грудь воздуха и уже хотел было сказать что-то, но внезапно Дугласа охватил страх, и он крикнул:

— Не говори!

— Чего не говорить, мой мальчик?

Не говори, думал Дуг, не говори того, что ты собирался сказать. Дедушка ждал.

Они смотрели, и прямо на глазах у них деревья расстилали на газоне свои тени и переодевались в цвета осени. Где-то последняя газонокосилка лета сбривала и состригала годы и складывала их дорогими сердцу горками.

— Дедушка…

— Что, Дуг?

Дуглас глотнул, зажмурился и из мрака, которым окружил сам себя, выплеснул:

— Смерть — это когда ты один на пароходе и он отплывает и увозит тебя, а все твои близкие остались на берегу?

Дедушка пожевал услышанное, прочитал несколько облаков в небе, кивнул.

— Примерно так, Дуглас. А почему ты спрашиваешь?

— Просто хотелось знать.

Дуглас проводил взглядом плывущее в высоте облако, которое никогда прежде не было таким, как сейчас, и никогда больше таким не будет?

— Что ты хотел сказать, дедушка?

— Подожди, дай вспомнить. Прощай, лето?

— Да, сэр, — прошептал Дуглас, прижался к этому высокому человеку рядом с ним и, взяв руку старика, крепко прижал к своей щеке, а потом переложил к себе на голову — короной для молодого короля.

Прощай, лето!