— Послушай, старина, — нерешительно заговорил он. — У меня отложены три тысячи долларов. Шесть лет копил. Для своей мастерской, на новый инструмент. А теперь, вот уже целый месяц, не сплю по ночам. Слушаю ракеты. И думаю. И нынче ночью решился окончательно. Кто-нибудь из моих полетит на Марс! — Темные глаза его блеснули.
      — Болван! — отрезал Браманте. — Как ты будешь выбирать? Кому лететь? Сам полетишь — жена обидится, как это ты побывал в небесах, немножко поближе к Господу Богу. Потом ты станешь годами рассказывать ей, какое замечательное это было путешествие, и думаешь, она не изойдет злостью?
      — Нет, нет!
      — Нет, да! А твои ребята? Они на всю жизнь запомнят, что папа летал на Марс, а они торчали тут как пришитые. Веселенькую задачку задашь ты своим сыновьям. До самой смерти они будут думать о ракетах. По ночам глаз не сомкнут. Изведутся с тоски по этим самым ракетам. Вот как ты сейчас. До того, что если не полететь разок, так хоть в петлю. Лучше ты им это в голову не вбивай, верно тебе говорю. Пускай примирятся с бедностью и не ищут ничего другого. Их дело — мастерская да железный лом, а на звезды им глазеть нечего.
      — Но…
      — А допустим, полетит твоя жена? И ты будешь знать, что она всего повидала, а ты нет — что тогда? Молиться на нее, что ли? А тебе захочется утопить ее в нашей речке. Нет уж, Бодони, купи ты себе лучше новый резальный станок, без него тебе и впрямь не обойтись, да пусти свои мечты под нож, изрежь на куски и истолки в порошок.
      Старик умолк и уставился неподвижным взглядом на реку — в глубине мелькали отражения проносящихся по небу ракет.
      — Спокойной ночи, — сказал Бодони.
      — Приятных снов, — отозвался старик.
 
      Из блестящего тостера выскочил ломоть поджаренного хлеба, и Бодони чуть не вскрикнул. Всю ночь он не сомкнул глаз. Беспокойно спали дети, рядом возвышалось большое сонное тело жены, а он все ворочался и всматривался в пустоту. Да, Браманте прав. Лучше эти деньги вложить в дело. Стоило ли их откладывать, если из всей семьи может полететь только один, а остальные станут терзаться завистью и разочарованием?
      — Ешь свой хлеб, Фиорелло, — сказала Мария, жена.
      — У меня в глотке пересохло, — ответил Бодони.
      В комнату вбежали дети — трое сыновей вырывали друг у друга игрушечную ракету, в руках у обеих девочек были куклы, изображающие жителей Марса, Венеры и Нептуна — зеленые истуканчики, у каждого по три желтых глаза и по двенадцать пальцев на руках.
      — Я видел ракету, она пошла на Венеру! — кричал Паоло.
      — Она взлетела и как зашипит: ууу-шшш! — вторил Антонелло.
      — Тише вы! — прикрикнул Бодони, зажав ладонями уши.
      Дети с недоумением посмотрели на отца. Он не часто повышал голос. Бодони поднялся.
      — Слушайте все, — сказал он. — У меня есть деньги, хватит на билет до Марса для кого-нибудь одного.
      Дети восторженно завопили.
      — Вы поняли? — сказал он. — Лететь может только один из нас. Так кто полетит?
      — Я, я, я! — наперебой кричали дети.
      — Ты, — сказала Мария.
      — Нет, ты, — сказал Бодони.
      И все замолчали. Дети собирались с мыслями.
      — Пускай летит Лоренцо, он самый старший.
      — Пускай летит Мириамна, она девочка!
      — Подумай, сколько ты всего повидаешь, — сказала мужу Мария. Но глаза ее смотрели как-то странно, и голос дрожал. — Метеориты, как стаи рыбешек. Небо без конца и края. Луна. Пускай летит тот, кто потом все толком расскажет. А ты хорошо умеешь говорить.
      — Чепуха. Ты тоже умеешь.
      Всех била дрожь.
      — Ну, так, — горестно сказал Бодони. Взял веник и отломил несколько прутиков разной длины. — Выигрывает короткий. — Он выставил стиснутый кулак. — Тяните.
      Каждый по очереди сосредоточенно тащил прутик.
      — Длинный.
      — Длинный.
      Следующий.
      — Длинный.
      Вот и все дети. В комнате стало очень тихо.
      Оставались два прутика. У Бодони защемило сердце.
      — Теперь ты, Мария, — прошептал он.
      Она вытянула прутик.
      — Короткий, — сказала она.
      — Ну вот, — вздохнул Лоренцо и с грустью, и с облегчением. — Мама полетит на Марс.
      Бодони силился улыбнуться.
      — Поздравляю! Сегодня же куплю тебе билет.
      — Обожди, Фиорелло.
      — На той неделе и полетишь, — пробормотал он.
      Дети смотрели на мать — у всех крупные прямые носы, и все губы улыбаются, а глаза печальные. Медленно она протянула прутик мужу.
      — Не могу я лететь.
      — Да почему?!
      — Я должна думать о будущем малыше.
      — Что-о?
      Мария отвела глаза.
      — В моем положении путешествовать не годится.
      Он сжал ее локоть.
      — Это правда?
      — Начните сначала. Тяните еще раз.
      — Почему же ты мне раньше ничего не говорила? — недоверчиво сказал Бодони.
      — Да как-то к слову не пришлось.
      — Ох, Мария, Мария, — прошептал он и погладил ее по щеке. Потом обернулся к детям: — Тяните еще раз. И тотчас Паоло вытащил короткий прутик.
      — Я полечу на Марс! — Он запрыгал от радости. — Вот спасибо, папа!
      Другие дети бочком, бочком отошли в сторону.
      — Счастливчик ты, Паоло!
      Улыбка сбежала с лица мальчика, он испытующе посмотрел на мать с отцом, на братьев и сестер.
      — Мне правда можно лететь? — неуверенно спросил он.
      — Правда.
      — А когда я вернусь, вы будете меня любить?
      — Конечно.
      Драгоценный короткий прутик лежал у Паоло на раскрытой ладони, рука его дрожала, он внимательно поглядел на прутик и покачал головой. И отшвырнул прутик.
      — Совсем забыл. Начинаются занятия. Мне нельзя пропускать школу. Тяните еще раз.
      Но никто больше не хотел тянуть жребий. Все приуныли.
      — Никто не полетит, — сказал Лоренцо.
      — Это самое лучшее, — сказала Мария.
      — Браманте прав, — сказал Бодони.
 
      После завтрака, который не доставил ему никакого удовольствия, Фиорелло пошел в мастерскую и принялся за работу: разбирался в старом хламе и ломе, резал металл, отбирал куски, не разъеденные ржавчиной, плавил их и отливал в чушки, из которых можно будет сделать что-нибудь толковое. Инструмент совсем развалился; двадцать лет бьешься как рыба об лед, чтобы выдержать конкуренцию, и ежечасно тебе грозит нищета. Прескверное выдалось утро.
      Среди дня во двор вошел человек и окликнул хозяина, который хлопотал у старого резального станка.
      — Эй, Бодони! У меня есть для тебя кое-какой металл.
      — Что именно, мистер Мэтьюз? — рассеянно спросил Бодони.
      — Ракета. Ты что? Разве тебе ее не надо?
      — Надо, надо! — Фиорелло схватил посетителя за рукав и, растерявшись, осекся.
      — Понятно, она не настоящая, — сказал Мэтьюз. — Ты же знаешь, как это делается. Когда проектируют ракету, сперва изготовляют модель из алюминия в натуральную величину. Если ты расплавишь алюминий, кое-какой барыш тебе очистится. Уступлю за две тысячи.
      Рука Бодони бессильно опустилась.
      — Нет у меня таких денег.
      — Жаль. Я хотел тебе помочь. В последний раз, когда мы разговаривали, ты жаловался, что все перебивают у тебя лом. Вот я и подумал — шепну тебе по секрету. Ну что ж…
      — Мне позарез нужен новый инструмент. Я скопил на него деньги.
      — Понятно.
      — Если я куплю вашу ракету, мне даже не в чем будет ее расплавить. Моя печь для алюминия на той неделе прогорела…
      — Ясно.
      — Если я и куплю эту ракету, я ничего не смогу с ней сделать.
      — Понимаю.
      Бодони мигнул и зажмурился. Потом открыл глаза и посмотрел на Мэтьюза.
      — Но я распоследний дурак. Я возьму свои деньги из банка и отдам вам.
      — Так ведь если ты не сможешь расплавить алюминий.
      — Привозите вашу ракету, — сказал Бодони.
      — Ладно, раз тебе так хочется. Сегодня вечером?
      — Чего лучше, — сказал Бодони. — Да, сегодня вечером мне ракета будет очень кстати.
 
      Светила луна Ракета высилась во дворе среди металлического лома — большая, белая Она вобрала в себя белое сияние луны и голубой свет звезд Бодони смотрел на нее с нежностью Ему хотелось погладить ее, приласкать, прижаться к ней щекой, поведать ей свои самые заветные желания и мечты
      Он смотрел на нее, закинув голову.
      — Ты моя, — сказал он. — Пускай ты никогда не извергнешь пламя и не сдвинешься с места, пускай будешь пятьдесят лет торчать тут и ржаветь, а все-таки ты моя.
      От ракеты веяло временем и далью. Это было все равно что войти внутрь часового механизма. Каждая мелочь отделана и закончена с ювелирной тщательностью. Эту ракету можно бы носить на цепочке, как брелок.
      — Пожалуй, сегодня я в ней и переночую, — взволнованно прошептал Бодони.
      Он уселся в кресло пилота.
      Тронул рычаг.
      Стал то ли напевать, то ли гудеть с закрытым ртом, с закрытыми глазами.
      Гудение становилось все громче, громче, все тоньше и выше, все странней и неистовей, оно ликовало, нарастало, наполняя дрожью все тело, оно заставило Бодони податься вперед, окутало его и весь воздушный корабль каким-то оглушительным безмолвием, в котором только и слышался визг металла, а руки Бодони перелетали с рычага на рычаг, плотно сомкнутые веки вздрагивали, а звук все нарастал — и вот уже обратился в пламя, в мощь, в небывалую силу, которая поднимает его, и несет, и грозит разорвать на части. Бодони чуть не задохнулся. Он гудел и гудел не переставая, остановиться было невозможно — еще, еще, он крепче зажмурил глаза, сердце колотится, вот-вот выскочит.
      — Старт! — пронзительно кричит он.
      Толчок! Громовой рев!
      — Луна! — кричит он. — Метеориты! — кричит он, не видя, изо всех сил зажмурив глаза.
      Неслышный головокружительный полет в багровом пляшущем зареве.
      — Марс, о Господи, Марс! Марс!
      Задыхаясь, он без сил откачнулся на спинку кресла. Трясущиеся руки сползли с рычагов управления, голова запрокинулась. Долго он сидел так, медленно и тяжело дыша, реже, спокойнее стучало сердце.
      Медленно, медленно он открыл глаза.
      Перед ним был все тот же двор.
      С минуту он сидел не шевелясь. Неотрывно смотрел на груды лома. Потом подскочил, яростно ударил по рычагам.
      — Старт, черт вас подери!
      Ракета не отозвалась.
      — Я ж тебя!
      Он вылез наружу, его обдало ночной прохладой; спеша и спотыкаясь, он запустил на полную мощность мотор грозной резальной машины и двинулся с нею на ракету. Ловко ворочая тяжелый резак, задрал его вверх, в лунное небо. Трясущиеся руки уже готовы были обрушить всю тяжесть на эту нахальную, лживую подделку, искромсать, растащить на части дурацкую выдумку, за которую он заплатил так дорого, а она не желает работать, не желает повиноваться!
      — Я тебя проучу! — заорал он.
      Но рука его застыла в воздухе.
      Лунный свет омывал серебристое тело ракеты. А поодаль, за ракетой, светились окна его дома. Там слушали радио, до него доносилась далекая музыка. Полчаса он сидел и думал, глядя на ракету и на огни своего дома, и глаза его то раскрывались во всю ширь, то становились как щелки. Потом он оставил резак и пошел прочь и на ходу засмеялся, а подойдя к черному крыльцу, перевел дух и окликнул жену:
      — Мария! Собирайся, Мария! Мы летим на Марс!
 
      — Ой!
      — Ух ты!
      — Даже не верится!
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.