Книги Рэя Брэдбери — особая страна. Мир, где проблемы ясны и отчетливы, где в открытой схватке схлестнулись добро и зло. Нравственный призыв проносится над пустынями Марса и полями Земли, проникает в ущелья городских улиц, в комфортабельные, но нередко пахнущие бедой домики американских пригородов. Рэй Брэдбери мягок и вместе с тем непримирим. В его рассказах торжествует поэзия, одухотворена природа, так что понятия «красота», «справедливость», «гордость» становятся атрибутами самой реальности; но там же порой клокочет ненависть, и к наказанию взывает преступленье. От этой ясности впечатление остается надолго, если не навсегда. Услышал имя Брэдбери, и губы сами собой складываются в задумчивую улыбку, словно отступила житейская суета, и ты делаешь шаг вверх, на другой, высокий уровень чувства и мысли.
      Этому писателю свойственна творческая обособленность. Большинство американских фантастов можно без особого труда соединить в группы, включающие сходные между собой по идейной тональности и тематике писателей. А сочинения некоторых можно смешать в кашу и, черпая из нее, получать в каждой ложке рассказ любого.
      С Брэдбери иначе. Никто не похож на него, и он ни с кем не сходен. Он лишен той поддержки привычного, которая позволяет другим фантастам легче пробиться в издательство, в журнал. Однако именно он впервые переступил невидимую черту, что в сознании тех, кто безразличен к научной фантастике, отделяет этот жанр от "настоящей литературы". "451 по Фаренгейту" и "Марсианские хроники" сразу по их появлении стали не только успехом в сфере научной фантастики, но и заметными вехами в культурной жизни США.
      В своих рассказах и повестях Рэй Брэдбери скромен, даже, если можно так выразиться, литературно застенчив. За редкими исключениями в них нет ни перелетов в другие галактики через миллионы парсеков, ни прыжков во времени через миллиарды лет, ни грандиозных сражений между звездными империями. Если космос, то чаще всего по-соседству — Марс, Венера. Если время — по большей части сегодня, завтра, двадцать первый век. А между тем негромкий голос писателя отчетливо слышен в литературе Соединенных Штатов Америки. Он заговорил, и умолкла даже медная глотка коммерческой фантастики.
      Всемирная известность этого фантаста — а Брэдбери, хотя он порой выступает и как поэт и как "реальный прозаик", именно в качестве фантаста пришел к самым широким массам, — и феномен неугасающей вот уже три десятилетия читательской любви к нему заставляют снова и снова задуматься о специфике того бурно развивающегося литературного жанра, который принято называть научной фантастикой. Что она есть? Намекает ли, например, подзаголовок "фантастическая повесть" на тему произведения или на особый подход к действительности? "О чем" или "Как"?
      Разумеется, теория жанра разработана, однако, как и вообще в искусстве (но не в науке), это "теория назад", скорее, история. Химики и металловеды могут на кончике пера создавать новые вещества и металлы с заданными свойствами, пушкиноведам же непременно предшествует А. С. Пушкин. Ни один теоретик еще не предсказал появления "Героя нашего времени", поэмы «Двенадцать», не вычислил заранее чуть горьковатого тона рассказов Шукшина. И если для технологии последних лет наука, как правило, выступает причиной, в сфере искусства теория — всегда следствие.
      Но разве не закономерно, что наибольшей популярностью пользуются те произведения, в которых писатель после фантастического взлета, после того, как он временно пренебрег известными нам законами природы, исказил привычные представления, обязательно возвращается на Землю, к нашим делам и заботам. Следовательно, хорошая, добротная фантастика, как и любой другой вид искусства, — про нас, людей. Не киберы, путешествия в прошлое или будущее, не трехглазые чудовища и таинственные лучи главное в ней, а современный человек и его отношения с миром. Отличие научной фантастики от других литературных жанров в том, что она в особой, парадоксальной форме, с использованием невероятных и просто невозможных явлений и ситуаций беседует с читателем о том, что его задевает, радует, тревожит. Когда вместе с автором мы отправляемся к другим галактикам, назад или вперед во времени, наш интерес к фантастическому роману или рассказу полностью зависит от того, насколько повествование приближает нас к "болевым точкам" современности. Пусть таинственные лучи, небывалые существа и немыслимые события — за всем этим напросвет, на втором плане обязаны проглядываться судьбы человечества в эпоху великих социальных катаклизмов и стремительного развития науки, угнетение и борьба за свободу, любовь, ненависть и драма решения.
      Фантастическая литература, поскольку она фантастическая,в некий момент уносит читателя в область нереального, но затем, так как она литература,возвращает его на Землю, в наш век, обогащенным новым пониманием того, что происходит вокруг. Разумеется, речь в данном случае идет о сюжете. Действие может происходить за пределами знакомой нам действительности — настоящий писатель-фантаст все равно вернет нас в наш мир, то ли через яркие характеры персонажей, то ли новой постановкой знакомых проблем, возникающими у нас при чтении ассоциациями с тем, что нам сегодня близко. Чем талантливее фантастическое произведение, тем резче проступает в нем земное начало. В романе "Машина времени" Уэллс не просто разделил мир воображенного им далекого будущего между элоями и морлоками, он привел этот раздел в соответствие с социальным устройством современной ему Англии. Именно оттого роман так художественно выразителен, оттого со смешанным чувством презрения и жалости мы смотрим на легкомысленных потомков богачей, с ужасом, но и с невольным уважением — на обитателей подземелья, узнавая в них выродившуюся бедноту, и так тяжело давит на сердце нарисованная писателем жуткая судьба разбитого на антагонистические классы человечества. "Машина времени" не только и не столько про то, как люди будут жить через восемьсот тысячелетий, сколько про то, правильно ли они жили в конце XIX столетия. Как чапековская "Война с саламандрами" — про фашизм.
      Иными словами, с произведения под грифом "научная фантастика" читателю следует спрашивать не псевдонаучной информации (хотя такая и может быть), и даже не научной, которая уместнее в научно-технической литературе, а живого, земного содержания. Фантастика — это прием, способ оторвать читателя от привычных ему обстоятельств и, следовательно, от заданных концепций, замысел, позволяющий обогнать действительность, и, возвысившись над ней, вынести суждение и призвать.
      Именно такому спросу отвечают творчество Рэя Брэдбери в целом и рассказы, представленные в настоящем сборнике, в частности. Да, это фантастика, но если (пожалуй, точнее "и если") мы зададимся вопросом, о чем эта книга, ответ будет: о людях, о проблемах, перед которыми мы оказались во второй половине, третьей трети и четвертой четверти XX века. Как и положено жанру, читатель встретится в рассказах с инопланетянами, познакомится с удивительными и даже чудесными машинами, попадет в марсианскую пустыню, взлетит в глубокий космос, отступит в прошлое, шагнет в будущее. Вместе с тем, парадоксальный ход сюжета, неожиданный ракурс, вдохновенная поэзия заставят нас глубже заглянуть в самих себя, выведут и поднимут на такую ступеньку, откуда яснее видны, понимаемы наши сегодняшние дела. Сборник "Холодный ветер, теплый ветер" — о том трепетном и нежном, что таится в душе человека, о злодеяниях поджигателей войны, о великих достижениях науки и искусства, о том, как страшно торгашеское общество искажает суть этих последних, о жажде мира, о трудолюбии и гордости, о равнодушии и героизме…
      Все это так, и тем не менее сказанное — далеко не исчерпывающая характеристика Брэдбери. Ведь и лучшие зарубежные и советские фантасты вводят в свои произведения умных роботов, немыслимых чудовищ на чужих планетах, всяческие зигзаги времени тоже не ради одного лишь описания роботов и зигзагов. Станислав Лем в «Солярисе» исследовал пределы познаваемости Вселенной, в "Хищных вещах века" Аркадий и Борис Стругацкие клеймят мещанство, а щемящий сердце "Бесконечный вестерн" Роберта Шекли-о том, как бизнес использует и опошляет героику тех ушедших в прошлое дней Америки, когда по огромному материку за отступающей «границей» двигались на закат смелые и упорные.
      Бесспорно, Брэдбери занимает особое место на Олимпе фантастики США. Но не одинок же он там. И, кстати, в чем-то даже уступает своим коллегам. Юмор, например, не самое сильное его место, здесь ему далеко до Уильяма Тенна. Роберт Шекли более энергичен и напряжен в своей прозе, разносторонний Айзек Азимов, "и физик и лирик" в одном лице, куда масштабнее, а Урсуле ле Гуин не у кого занимать философичности. В сравнении с этими писателями Брэдбери иногда даже простоват и наивен. Что уж такого особенного, скажем, в "Зеленом утре"? Ну, посеял что-то герой, ну, взошло… Разве приложимы к этому бесхитростному маленькому рассказу "модель будущего", «амбивалентность», "среда — антисреда" и прочие изысканные термины академического «фантастоведения»? Нет, разумеется.
      Так почему же на своих симпозиумах и конгрессах другие фантасты независтливо отдают ему первенство? Отчего в этом скрежещущем металлом веке мы, современники, осажденные со всех сторон насущнейшей для нас информацией, едва успевающие проворачивать гущу неотложного, нет-нет да и глянем на заветную полку, где стоит старенькое издание "Марсианских хроник"? Некогда перечитать всю книгу, но нас греет мысль о том, что все-таки она у нас есть.
      Потому что с именем Брэдбери прочно связана естественная, как трава, как дыхание, вера в высокое предназначение человека, в конечное торжество добра над злом, в прекрасное будущее человечества. Следствие этой веры — ненависть к торгашеству, угнетению, шовинизму и войне.
      По своему историческому оптимизму, пусть не во всем у него обоснованному, по своей вовлеченности в драму сегодняшнего бытия Брэдбери наш союзник. Сквозь всю его прозу светит луч веры и надежды, каждой своей строкой Рэй Брэдбери утверждает значимость таких понятий, как Справедливость, Братство, Достоинство, и зовет поступать по совести. Именно открытостью и силой этого призыва он и превосходит других, не менее, быть может, искусных, чем он, авторов, и в этом секрет его популярности повсюду, где людям свойственно, где они имеют возможность читать книги.
      Странная, на первый взгляд, особенность этого, как, впрочем, и любого другого сборника произведений Брэдбери в том, что нарисованный в них мир не складывается в единое целое. Если свести вместе все то, что в разных рассказах говорится о Марсе и Земле, о том, какова будет жизнь через сто или тысячу лет, выйдет нечто исполненное противоречий. Марс в "Земляничном окошке" совсем не тот, что в рассказе "Разговор оплачен заранее", семейный американский дом в "Часе привидений" — противоположность тому, с чем мы встречаемся в "Наказании без преступления". Конечно, нет одинаковых семей в Соединенных Штатах Америки, но в разных рассказах различны и отсветы того внешнего мира, что через окна падает на лица персонажей: в одних случаях мягкий и ласковый, в других — зловещий.
      Эта противоречивость запрограммирована в творческой манере писателя. В отличие от большинства зарубежных и советских фантастов Рэй Брэдбери не рисует детализированных картин иных планет или будущего Земли. У него другая задача. Он советует нам… нет, советуется с нами, как нам вести себя на этой планете, в этом мире. Близкий человек, который сам болеет теми же болями, что и мы, радуется тем же радостям. Не олимпиец, не вождь, не пророк. Друг рядом с нами.
      Да, противоречива, дробна фантастическая «реальность», встающая перед нами со страниц сборника. Но цельной, неизменной остается нравственная позиция писателя, т. е. то, что читатель, перевернув последнюю страничку книги, сможет взять с собой в качестве матрицы, системы подхода уже не к литературным явлениям, а к ситуациям собственной жизни. А ведь именно в этом и состоит воспитательное значение искусства.
      Брэдбери пишет и публикует много, он выступает в качестве публициста, поэта, прозаика-фантаста и прозаика, так сказать, «реального», занимается сценариями и очерками. Однако ему отнюдь не свойственна та профессиональная деформация, которая нередко делает того или иного писателя слепым ко всему, что лежит вне сферы его чисто ремесленных интересов. Не сюжет, не изящество фантастической выдумки, не желание «протолкнуть» свежую научную теорию либо гипотезу ведут его пером. От жизни, от насущных сторон бытия начинаются и растут его произведения, и в каждом проявляется свойственное писателю мировоззрение.
      Вместе с тем, и это очень важно, он никогда не снижает требований к своему творчеству, никогда не потакает читателю-иждивенцу, каких во множестве породила в США так называемая массовая культура с коммерческой фантастикой в том числе. Произведения Рэя Брэдбери требуют некоторого усилия от читателя, заставляя его подняться на новую ступеньку нравственного осознания действительности. Нередко простые по форме, они сложны но содержанию.
      Вот почему для правильного понимания включенных в сборник рассказов хотелось бы сказать несколько слов о той эпохе, которая вызвала к жизни их появление.
      Рэй Бредбери родился в 1920 г. В литературе он начал выступать в конце 40-х гг., однако как писатель сформировался в 50-е гг. — знаменательное десятилетие, наложившее зловещую печать на более позднюю жизнь страны.
      Середина XX века в США — это "холодная война" против Советского Союза, маккартизм с его всеобщей слежкой и доносами, страх перед атомной бомбой, возрождение после Великой Депрессии и войны буржуазных ценностей, т. е. ориентация на семью, дом, религиозность и респектабельность. Это, наконец, невиданное изобилие. США, вышедшие из второй мировой войны без потерь и разрушений, стали вотчиной стремительно богатеющих корпораций. Разоренные Европа и Япония не сделались конкурентами, сырье из слаборазвитых стран стоило баснословно дешево, готовый продукт продавался там же и в Европе дорого. Весь результат высокой производительности труда, достигнутый успехами науки, технологии, мастерством американского рабочего, достался деловой элите. Американцев завалили товарами. Лозунгом времени стало "Потребляй!" Вспомним: в 1946 г. в США насчитывалось 7 тыс. телевизоров, в 1960 — 50 млн. За этот же срок число частных домовладельцев достигло почти 33 млн. Состоятельные семьи покидали задымленные, кишащие преступниками и хулиганами города, и перебирались в пригороды. Стремительно увеличивалось число новых моделей автомобилей, телевизоров, телефонов, холодильников… Появились зажигалки, при высекании огня исполняющие популярную песенку, зубная паста с запахом виски, почтовые конверты, откуда, когда их вскрывали, раздавался громкий хохот. Казалось, богаты и счастливы все. Обывательская Америка не желала думать, она радовалась жирным кускам, что отваливали ей могущественные корпорации. Распространился всеобъемлющий конформизм, в цене стали типичность, похожесть, норма. "Средний американец имеет рост пять фунтов девять дюймов, предпочитает брюнеток, бифштекс… Средняя американка весит 132 фунта, не выносит небритых мужчин…" Так писал в 1954 г. журнал "Ридерс дайджест". Все воспевало слепые аппетиты силы и коммерческого успеха, все призывало к автоматизму реакций: есть возможность зарабатывать больше, хватай, появился новый товар — покупай!
      К чести лучших представителей американской творческой интеллигенции они отказались признать вакханалию купли-продажи нормой человеческого существования. Одним из символов протеста стал роман Рэя Брэдбери "451° по Фаренгейту". Особенностями этого десятилетия порождено также большинство рассказов, включенных в сборник. В них своеобразно отразился целый спектр американской действительности той поры.
      Жизнь в пригородах, доступная лишь людям с приличным доходом, оказалась не столь безоблачной, как утверждала реклама. Тонкие стены домов, построенных на скорую руку, крошечные участки без заборов стали средой, где человеку негде укрыться от чужого внимания. Отсюда не сходящая с уст вынужденная «дружеская» улыбка, маскирующая постоянную внутреннюю напряженность. Каждый должен был тянуться, чтобы не отстать от соседей в приобретении не так уж и нужных ему дорогих товаров. Механизмы и кнопки не оставляли жене среднего бизнесмена возможностей заняться осмысленным делом. Стерильная обстановка поселков, закрытых для постороннего нашествия, вызывала скуку; ее, как и напряженность, глушили таблетками, осторожным употреблением наркотиков, тихим, скрытым пьянством.
      Считалось, что такой дом заводится "для детей". Однако и дети не благоденствовали в комфортабельных домиках, отгороженных и от динамичной городской жизни и от природы. В этой лишенной подлинно воспитательного и образовательного качеств обстановке царем стал телевизор — больше неоткуда было черпать впечатлений. Развлекали еще с каждым годом все более изощренные и дорогие игрушки и другие товары для малышей. Детская роскошь, которую быстро стал выпускать в огромном ассортименте вездесущий бизнес, завалила коттеджи, в ее приобретении соседям тоже приходилось состязаться между собой. Не производящие ничего детство и юность потребили в 1959 г. специальных товаров на 10 млрд. долл. Журнал «Лайф» писал по этому поводу: "Если родители и могли бы создать какую-то организацию и восстать, то теперь уже поздно. Закрытие подросткового рынка превратит национальную экономику в хаос".
      Отсюда ясно, что такие рассказы Брэдбери, как "Час привидений", "Электрическое тело пою!" и "Станет моим сыном" — не только гимн науке, которая в принципе способна сделать разумными и счастливыми маленьких американцев, но и гневный протест против тех, кто в погоне за прибылью заваливает детские комнаты все новыми товарами, иссушая меркантилизмом душу ребенка.
      Рассказы «Убийца», «Бетономешалка» и "Наказание без преступления" объединены общим замыслом. Они, конечно, не о том, что достижения технологии вредны и бесполезны. Главное в них — требование вернуть личности самостоятельность, избавить ее от вторжений со стороны фальшивых «лидеров» и предательских «друзей», со стороны тех проворных господ с толстым карманом, кто в погоне за наживой превратил каждый взлет изобретательской мысли в средство оболванивания людей. Протест против угнетающей производительности общества, чьей целью является не человек, а прибыль. Герой «Убийцы» — отнюдь не враг телевизору, проигрывателю, телефону. С револьвером в руке он держит оборону затем, чтобы хоть ненадолго побыть с самим собой наедине, отделиться от того образа, что создан рекламой, массовой и частной информацией. В "Наказании без преступления" преступление все-таки есть, но наказание настигает не того, кто по-настоящему виноват. Здесь снова речь о бизнесе, который лезет в любую щель, потакает самым дурным наклонностям клиентов, стараясь в данном случае заработать не только на обслуживании их физических нужд, но на их чувствах — таких, например, как ревность. Отвергнутый муж, не имей он средств купить точную и в какой-то мере живую копию своей жены, вряд ли решился бы на убийство. Но злодеяние свершилось, а на казнь идет отнюдь не главный преступник. И, наконец, тема «Бетономешалки» — та внешняя и внутренняя нивелировка, которой особенно в два «жирных» послевоенных десятилетия подверглись задохнувшиеся в своем эфемерном богатстве Соединенные Штаты Америки.
      Очень важно подчеркнуть, что в этих, как и в других рассказах Рэй Брэдбери — отнюдь не противник науки, он лишь утверждает, что последняя должна быть средством не духовного порабощения, но освобождения людей. Да, писатель резок в своем неприятии официозного "американского образа жизни", много горького сказано им о своих соотечественниках и в романе "451° по Фаренгейту", и в рассмотренных выше рассказах. Но сказано для того, чтобы это дурное искоренить, ибо им движет тревога за судьбу своей страны.
      В какой-то мере в этом же ключе написан и рассказ «Кошки-мышки», рожденный атмосферой холодной войны тех же 50-х гг. Небрежное прочтение его может привести к ошибочной мысли, будто, по мнению автора, человечество и через полтораста-двести лет будет жить под угрозой катастрофического мирового конфликта. Но ведь такие произведения пишутся как раз во имя безопасного, светлого будущего! Боль за супружескую пару, которую в нашей современности преследуют агенты милитаристов из жестокого 2155 года, и есть та мобилизующая эмоция, которую хочет вызвать в нас автор.
      Вместе с тем, Рэй Брэдбери, представленный в этом сборнике, даже в своих, казалось бы, печальных рассказах не теряет оптимизма, примером чему может служить рассказ "Синяя бутылка". Здесь немудреная жизненная философия Крэйга, радующегося глотку «бурбона», найденному в Бутылке, противопоставлена бесплодной погоне за химерами, которая движет другими персонажами и приводит их к гибели.
      Светлы, прозрачны, словно они не написаны, а рождены легким дыханием "Апрельское колдовство", "Холодный ветер, теплый ветер". Перед нами редчайшей чистоты образы, раздвигающие рамки привычного, расширяющие пространство мысли вокруг изображенного.
      Героиня "Апрельского колдовства", юная Сеси, одарена способностью вселяться в лист яблони, в камень, видеть мир глазами жучка и лягушки, важно сидящей возле лужи, бежать сквозь кустарник в теле пронырливой лисицы. Кажется, будто этой чародейской силой владеет и сам писатель, чьи рассказы пронизаны уважением ко всякому живому и даже неживому — будь то лягушка, камень или лужа. Через них в рассказах писателя природа раскрывает нам свои объятья как естественное место существования человека.
      Удивителен рассказ "Холодный ветер, теплый ветер", давший название сборнику. Ничего из ставшего уже погремушечным привычного набора фантастических элементов, где господствуют супердрайв, лазерный пистолет, гиперпространство. Всего лишь одно фантастическое допущение: люди чувствуют чуть ярче, чуть сильнее, чем это свойственно нам в обычной жизни. Но прочитан абзац, второй, и без усилий осуществляется переход в иное, поэтическое измерение, мир раздвинулся, обсыпалась с предметов и явлений шелуха несущественного, открылись дали, и мягко, сама собой впечатывается в сердце мысль, что все мы, люди, хоть из северных краев, хоть из южных, — братья на этой Земле.
      Как живой очаг инициативы рассматривает писатель человека в рассказах «Космонавт», "Земляничное окошко", "Зеленое утро". Действительно незамысловат последний, но так сильно, так непоборимо льется сквозь страницу и излучает высокое, благородное чувство созидания, что редко кто из читателей не будет им заражен. А ведь это и есть главное — читательский отклик, сопереживание.
      Замечательным свойством произведений Брэдбери выступает их «долгодействие». Давно написал американский фантаст "Запах сарсапарели", "Земляничное окошко" и "Зеленое утро", но год от года все более актуальными становятся для нас тема охраны среды обитания, необходимость в быстро меняющемся мире не утерять духовной связи с прошлым, с ценностями, что оставлены в наследство отцами, дедами, прадедами.
      Многое сказано и можно еще сказать о роли литературы в нашей жизни. Конечно, она отражает, учит, ведет. Но у художественной литературы есть еще одно важное свойство, объединяющее ее с другими видами искусства. Человеку, как правило, хочется найти свое место в мире, а для этого ему необходимо понять самого себя. Великое достоинство подлинно художественного произведения — будь то роман или рассказ, симфония или картина — в том, что они дают реальное, зафиксированное существование нашему внутреннему миру, позволяют сделать его объектом нашего же внимательного рассмотрения, упорядочить и понять.
      Произведения Рэя Брэдбери мы по праву причисляем к такой литературе. Если мы негодуем вместе с ним, если радуемся, проникаемся восхищением перед деяниями человека, значит, и у нас в глубине души есть тот же счастливо способный к росту и не полностью востребованный запас, резерв прекрасного, который ждет использования.
      Важно ли вообще узнать про себя такое? Есть ли этот отклик на искусство частное дело каждого читателя, нечто замкнутое в пределах его комнаты, квартиры? Или то хорошее, что мы порой в житейской суете забыдаем про себя, имеет широкое общественное значение? Да, имеет.
      Мы живем в прекрасное, но трудное время. Грубый факт бытия состоит в том, что сегодня, в конце XX века, созданная усердием ученых и инженеров технологическая мощь антинародного капиталистического государства стремится подавить силу отдельной личности, лишить ее надежд и возможности участвовать в строительстве будущего. Но весь ход событий на нашей планете, пробуждающееся сознание честных людей утверждают нас во мнении, что будущее в конечном счете зависит не от технологии, а от нравственных и политических решений. Нравственность же — внутренняя прерогатива каждого из нас. Вот почему каждый значим на этой Земле, значим в той мере, в какой он готов расти, совершенствоваться, брать на себя ответственность, сознательно участвовать в построении того общества, к которому мы стремимся. О значимости человека говорит в своих книгах Рэй Брэдбери. Отсюда и радость общения с этим удивительным писателем.
       Север Гансовский

      — Боже праведный, что это?
      — Что — "что"?
      — Ты ослеп, парень? Гляди!
      И лифтер Гэррити высунулся, чтобы посмотреть, на кого же это пялил глаза носильщик.
      А из дублинской рассветной мглы — как раз в парадные двери отеля "Ройял Иберниен", — шаркая прямо к стойке регистрации, откуда ни возьмись прутиковый мужчина лет сорока, а следом за ним — словно всплеск птичьего щебета — пять малорослых прутиковых юнцов лет по двадцати. И так все вьются, веют руками вокруг да около, щурят глаза, подмигивают, подмаргивают, губы в ниточку, брови в струночку, тут же хмурятся, тут же сияют, то покраснеют, то побледнеют (или все это разом?). А голоса-то, голоса-божественное пикколо, и флейта, и нежный гобой, — ни ноты фальши, музыка! Шесть монологов, шесть фонтанчиков, и все брызжут, сливаясь вместе, целое облако самосочувствия, щебетанье, чириканье о трудностях путешествия и ретивости климата — этот кордебалетреял, ниспадал, говорливо струился, пышно расцветая одеколонным благоуханием, мимо изумленного носильщика и остолбеневшего лифтера. Грациозно сбившись в кучку, все шестеро замерли у стойки. Погребенный под лавиной музыки, управляющий поднял глаза — аккуратные буковки «О» безо всяких зрачков посредине.
      — Что это? — прошептал Гэррити. — Что это было?
      — Спроси кого-нибудь еще! — ответил носильщик.
      В этот самый момент зажглись лампочки лифта и зажужжал зуммер вызова. Гэррити волей-неволей оторвал взгляд от знойного сборища и умчался ввысь.
      — Мы хотели бы комнату, — сказал тот самый высокий и стройный. На висках у него пробивалась седина. — Будьте так добры.
      Управляющий вспомнил, где он находится, и услышал собственный голос:
      — Вы заказывали номер, сэр?
      — Дорогой мой, конечно, нет! — сказал старший. Остальные захихикали.
      — Мы совершенно неожиданно прилетели из Таормины, — продолжал высокий. У него были тонкие черты лица и влажный, похожий на бутон рот. — Нам ужасно наскучило длинное лето, и тогда кто-то сказал: "Давайте полностью сменим обстановку, давайте будем чудить!" "Что?" — сказал я. "Ну ведь есть же на Земле самое невероятное место? Давайте выясним, где это, и отправимся туда." Кто-то сказал: "Северный полюс," — но это было глупо. Тогда я закричал: "Ирландия!" Тут все прямо попадали. А когда шабаш стих, мы понеслись в аэропорт. И вот уже нет ни солнца, ни сицилийских пляжей — все растаяло, как вчерашнее лимонное мороженое. И мы здесь, и нам предстоит свершить… нечто таинственное!
      — Таинственное? — спросил управляющий.
      — Что это будет, мы еще не знаем, — сказал высокий. — Но как только увидим, распознаем сразу же. Либо Этопроизойдет само собой, либо мы сделаем так, чтобы Онопроизошло. Верно, братцы?
      Ответ братцев отдаленно напоминал нечто вроде "тии-хии".
      — Может быть, — сказал управляющий, стараясь держаться на высоте, — вы подскажете мне, что вы разыскиваете в Ирландии, и я мог бы указать вам…
      — Господи, да нет же! — воскликнул высокий. — Мы просто помчимся вперед, распустим по ветру наше чутье, словно кончики шарфа, и посмотрим, что из этого получится. А когда мы раскроем тайну и найдем то, ради чего приехали, вы тотчас же узнаете об этом — ахи и охи, возгласы благоговения и восторга нашей маленькой туристской группы непременно донесутся до ваших ушей.
      —  Это надо же! — выдавил носильщик, затаив дыхание.
      — Ну что же, друзья, распишемся?
      Предводитель братцев потянулся за скрипучим гостиничным пером, но, увидев, что оно засорено, жестом фокусника вымахнул откуда-то собственную — сплошь из чистейшего золота, в 14 карат, — ручку, посредством которой замысловато, однако весьма красиво вывел светло-вишневой каллиграфической вязью: ДЭВИД, затем СНЕЛЛ, затем черточку и наконец ОРКНИ. Чуть ниже он добавил: "с друзьями".
      Управляющий зачарованно следил за ручкой, затем снова вспомнил о своей роли в текущих событиях.
      — Но, сэр, я не сказал вам, есть ли у нас место…
      — О, конечно же, вы найдете. Для шестерых несчастных путников, которые крайне нуждаются в отдыхе после чрезмерного дружелюбия стюардесс… Одна комната — вот все, что нам нужно!
      — Одна? — ужаснулся управляющий.
      — В тесноте да не в обиде — так, братцы? — спросил старшин, не глядя на своих друзей.
      Конечно, никто не был в обиде.
      — Ну что ж, — сказал управляющий, неловко возя руками по стойке. — У нас как раз есть два смежных…
      — Перфетто! — вскричал Дэвид Снелл-Оркни. Регистрация закончилась, и теперь обе стороны — управляющий за стойкой и гости издалека — уставились друг на друга в глубоком молчании. Наконец управляющий выпалил:
      — Носильщик! Быстро! Возьмите у джентльменов багаж…
      Только теперь носильщик опомнился и перевел взгляд на пол.
      Багажа не было.
      — Нет, нет, не ищите, — Дэвид Снелл-Оркни беззаботно помахал в воздухе ручкой. — Мы путешествуем налегке. Мы здесь только на сутки, может быть, даже часов на двенадцать, а смена белья рассована по карманам пальто. Скоро назад. Сицилия, теплые сумерки… Если вы хотите, чтобы я заплатил вперед…