ГЛАВА 10

Мы вступили в лабиринт из газетной бумаги. Да что там лабиринт — катакомбы с узкими проходами меж штабелей старых газет: «Нью-Йорк таймс», «Чикаго трибюн», «Сиэтл ньюс», «Детройт фри пресс». Пять футов слева, шесть справа и промежуток, где маневрируешь, со страхом ожидая обвала, который раздавит тебя насмерть.

— Ни фига себе! — вырвалось у меня.

— Да уж, — проворчал Крамли. — Господи Иисусе, да тут газет, воскресных и ежедневных, наверное, тысяч десять, уложенных слоями — нижние, гляди-ка, желтые, верхние белые. А штабелей не один, не десять и не двадцать — бог мой, целая сотня!

И правда: газетные катакомбы, проглядывавшие сквозь сумерки, плавно поворачивали и исчезали из виду.

Позднее я сравнивал себя с лордом Карнарвоном, открывшим в 1922 году гробницу Тутанхамона. Все эти старинные заголовки, груды некрологов — к чему они вели? Штабеля, еще штабеля, а за ними еще. Мы с Крамли пробирались боком, едва протискивая живот и зад.

— Боже, — прошептал я, — случись настоящее землетрясение…

— Было! — Голос доносился издалека, из глубины газетного туннеля. Мумия. — Газеты тряхнуло! Еще немного, и из меня бы вышла лепешка!

— Кто там? — крикнул я. — Где вы запрятались?

— Знатный лабиринт, а? — веселилась мумия. — Моя работа. Экстренные утренние выпуски, последние вечерние, отчеты о скачках, воскресные комиксы, всего не перечислить! За сорок лет! Музейная библиотека новостей, негодных для печати. Идите дальше! Сверните налево. Я где-то здесь!

— Идите! — тяжело дыша, бросил Крамли. — Да тут негде воздуху глотнуть!

— Правильно, давайте сюда! — звал гнусавый голос. — Почти дошли. Держитесь левой руки. Не вздумайте курить! Отсюда поди выберись при пожаре — настоящая ловушка из заголовков: «Гитлер приходит к власти», «Муссолини бомбит Эфиопию», «Умер Рузвельт», «Черчилль выстраивает железный занавес» — здорово, а?

Завернув за последний угол среди высоких столбов печатной продукции, мы обнаружили в этом лесу поляну.

В дальнем ее конце виднелась походная кровать. То, что на ней лежало, можно было сравнить с длинной вяленой тушей или с встающей из земли мумией. Резкий запах бил в ноздри. Не мертвый, подумал я, и не живой.

Я медленно приблизился к койке, Крамли шел сзади. Стало понятно, что это за запах. Не мертвечины, а грязи, немытого тела.

Груда тряпья зашевелилась. Края древних одеял на ней напоминали следы прибоя на отмели. Меж сморщенных век проглядывал крохотный проблеск.

— Простите, что не встаю. — Сморщенный рот дрогнул. — У хрыча с Хай-Лоу-стрит сорок лет как не стоит. — Едва не захлебнувшись смехом, рот закашлялся. — Нет, нет, я здоров, — прошептал он. Голова упала назад. — Какого дьявола вас так долго не было?

— То есть?..

— Я вас ждал! — воскликнула мумия. — Какой сейчас год? Тридцать второй? Сорок шестой? Пятидесятый?

— Уже теплее.

— Шестидесятый. Ну что?

— В яблочко, — кивнул Крамли.

— Я не совсем спятил. — Иссохший рот старика дрогнул. — Вы принесли мне еду?

— Еду?

— Нет, нет, не может быть. Еду таскал парнишка, собачьи консервы, жестянку за жестянкой, а то бы вся эта Граб-стрит10 обвалилась. Вы ведь не он… или он?

Мы обернулись и помотали головами.

— Как вам мой пентхаус? Первоначальное значение: место, где держали пентюхов, пока они окончательно рехнутся. Мы приписали ему другое значение и подняли квартплату. О чем бишь я? А, да. Как вам эти хоромы?

— Читальня Общества христианской науки,11 — отозвался Крамли.

— Треклятое пристрастие, — проговорил Рамзес II. — С тысяча девятьсот двадцать пятого года. Остановиться не смог. Руки загребущие, то есть загребущие не особенно, а вот выпускать не любят. Все началось в тот день, когда я забыл выбросить утренние газеты. Дальше скопилась подборка за неделю, и пошла в рост гора макулатуры: «Трибюн», «Таймс», «Дейли ньюс». Справа от вас тридцать девятый год. Слева — сороковой. Второй штабель сзади — весь из сорок первого!

— Что бывает, если вам понадобится какой-нибудь номер, а на него навалено фута четыре?

— Стараюсь об этом не думать. Назовите дату.

— Девятое апреля тридцать седьмого года, — слетело у меня с языка.

— Какого черта? — одернул меня Крамли.

— Не трогайте парнишку, — шепнул старик под пыльным одеялом. — Джин Харлоу,12 умерла в двадцать шесть лет. Уремическое отравление. Панихида завтра. Лесная Лужайка. Похороны сопровождает дуэт — Нельсон Эдди, Джанетт Макдональд.13

— Бог мой! — вырвалось у меня.

— Варит котелок, а? Еще!

— Третье мая сорок второго года, — ляпнул я наобум.

— Погибла Кэрол Ломбард. Авиакатастрофа. Гейбл рыдает.14

Крамли обернулся ко мне.

— Это все, что тебе известно? Звезды забытого кино?

— Не цепляйтесь к парнишке, — проговорил старческий голос шестью футами ниже. — Что вы здесь делаете?

— Мы пришли… — начал Крамли.

— Нам нужно… — начал я.

— Стоп. — Старика закружила пыльная буря мыслей. — Вы — продолжение!

— Продолжение?

— В последний раз, когда на гору Лоу взбирался самоубийца, чтобы кинуться вниз, ему это не удалось, он спустился на своих ногах, внизу его сшиб автомобиль, и благодаря этому у него есть теперь на что жить. Последний случай, когда здесь действительно кто-то побывал, пришелся… на сегодняшний полдень!

— Сегодняшний?!

— Почему бы и нет? Почему бы не навестить старого, утонувшего в пыли калеку, с тридцать второго года забывшего о женских ласках. Да, незадолго до вас здесь побывал кое-кто, кричал в туннеле из плохих новостей. Помните сказку про мельницу, варившую овсянку? Скажешь «вари», и из нее польется горячая каша. Парнишка ее запустил. А как остановить, не знал. Проклятая овсянка затопила весь город. Идешь куда-нибудь — проедай себе дорогу. А у меня вот полно газет, а овсянки кот наплакал. О чем бишь я?

— Кто-то у вас кричал…

— Из коридора между лондонской «Таймс» и «Фигаро»? Ага. Женщина, ревела как мул. Я даже описался. Грозилась обрушить мои штабеля. Лягнуть один — и конец, визжала она, обвалится твоя треклятая постройка и раздавит тебя в лепешку!

— На мой взгляд, землетрясение…

— Было, было! «Наводнение на реке Янцзы» и «Дуче побеждает» тряслись почем зря, но я, как видите, цел. Штабеля выстояли даже в большое землетрясение тридцать второго года. Так или иначе, эта ненормальная обвинила меня во всех грехах и потребовала газеты за определенные годы. Я сказал, пусть посмотрит первый ряд слева, а потом справа. Весь необработанный материал я храню наверху. Было слышно, как она штурмует штабеля. От ее проклятий мог бы повториться «Пожар в Лондоне!». Хлопнула дверью и была такова — не иначе, побежала искать, откуда бы спрыгнуть. Не думаю, что ее сшибла машина. Знаете, кто она была? Я ведь темнил, не назвал. Догадались?

— Нет, — растерялся я.

— Видите письменный стол с наполнителем для кошачьего туалета? Смахните наполнитель, найдите листки с затейливым шрифтом.

Я шагнул к столу. Среди древесных опилок и, как мне показалось, птичьего помета обнаружились две дюжины одинаковых приглашений.

— «Кларенс Раттиган и…» — Я помедлил.

— Читайте! — потребовал старик.

— «Констанция Раттиган, — выдавил я из себя и продолжил: — Счастливы объявить о своей свадьбе, которая состоится десятого июня тысяча девятьсот тридцать второго года в три пополудни на Маунт-Лоу. Эскорт автомобильный и железнодорожный. Шампанское».

— Туда, где вы живете, приглашение дошло? — спросил Кларенс Раттиган. Я поднял взгляд.

— Кларенс Раттиган и Констанция Раттиган. Погодите. А девичью фамилию Констанции разве не полагалось упомянуть?

— Выглядит как инцест, вы об этом?

— Как-то необычно.

— До вас не дошло, — прохрипели губы. — Констанция заставила меня взять ее фамилию! Меня звали Оверхолт. Сказала, чтоб ей провалиться, если она променяет свое первоклассное имя на мою потасканную кличку, и вот…

— Вас окрестили перед церемонией? — догадался я.

— Раньше не был окрещен, но наконец окрестился. Епископальный священник из Голливуда решил, что я спятил. Вы когда-нибудь пытались спорить с Констанцией?

— Я…

— Не говорите «да», все равно не поверю! «Люби меня или покинь меня», пела она. Мне нравилась мелодия. Умасливала душу церковным елеем. Я первый в Америке такой дурак, кто сжег свое свидетельство о рождении.

— Черт меня дери, — посочувствовал я.

— Не вас. Меня. На что вы смотрите?

— На вас.

— А, понятно. Вид у меня не очень. Тогда тоже был не ахти. Видите эту яркую штуковину поверх приглашений? Латунная рукоятка вагоновожатого на Маунт-Лоу. Моя: я был водителем трамвая на Маунт-Лоу! Господи Иисусе! Нет ли где поблизости пива? — внезапно спросил старик.

Я сглотнул слюну.

— Вы заявляете, что были первым мужем Раттиган, а потом просите пива?

— Я не говорил, что был ее первым мужем, просто одним из мужей. Ну, где же пиво? — Старик поджал губы.

Крамли вздохнул и пошарил в карманах.

— Вот пиво и «Малломары».

— «Малломары»! — Старик высунул кончик языка, и я положил на него печенье. Он подождал, пока печенье растает, словно это была церковная облатка. — «Малломары»! Женщины! Жить без них не могу!

Он привстал за пивом.

— Раттиган, — напомнил я.

— А, да. Свадьба. Она поднялась в гору на моем трамвае и взбесилась из-за погоды, думала, я ее состряпал, и сделала мне предложение, но как-то ночью, после медового месяца, видит, климат от меня не зависит, обросла сосульками, и только я ее и видел. Я никогда теперь не стану таким, как прежде. — Старик вздрогнул.

— Это все?

— То есть как это все?! Вам удавалось когда-нибудь обставить ее два раза из трех?

— Почти, — шепнул я.

Я достал из кармана телефонную книжку Раттиган.

— Мы узнали о вас вот отсюда.

Старик посмотрел на свою фамилию, обведенную красными чернилами.

— Кто мог вас ко мне послать? — Задумавшись, он сделал еще глоток. — Постойте! Вы вроде как писатель?

— Вроде как.

— Вот оно, ужучил! Как давно вы с ней знакомы?

— Несколько лет.

— Один год с Раттиган — это тысяча и одна ночь. В комнате смеха. Проклятье, сынок. Держу пари, она хочет, чтобы вы написали ее автобиографию, потому и обвела мою фамилию. Начать с меня, Старого Верного.

— Нет.

— Просила вас делать заметки?

— Никогда.

— Черт, а ведь было бы здорово? Кто еще напишет такую дикую книгу, как Констанция? А такую злобную? Бестселлер! Да на вас золотой дождь прольется. Живее вниз, сговорить издателя! Мне за информацию отчисления от прибыли! Идет?

— Отчисления.

— А теперь дайте мне еще «Малломар» и пива. Мало наболтал, нужно еще?

Я кивнул.

— Там на другом столе… — (На ящике из-под апельсинов.) — Список гостей на бракосочетании.

Перебирая счета на ящике, я нашел листок хорошей бумаги и стал его разглядывать, старик тем временем заговорил:

— Задумывались когда-нибудь, откуда произошло название Калифорния?

— Что это…

— Помолчите. В тысяча пятьсот девятом году испанцы, выступая из Мексики на север, несли с собой книги. В одной, изданной в Испании, шла речь о царице амазонок, которая правила страной изобилия, текущей млеком и медом. Царица Калифия. Страна, где она царила, называлась Калифорнией. Испанцы заглянули в эту долину, увидели молоко, вкусили меда и назвали все это…

— Калифорнией?

— Ну вот, смотрите список гостей. Я взглянул и прочел:

— Калифия! Бог мой! А мы сегодня пытались ей позвонить. Где она сейчас?

— То же самое хотела знать и Раттиган. Как раз Калифия предсказала, что нам предопределено вступить в брак, но о крушении умолчала. Вот Раттиган и взяла меня за жабры, устроила пир на весь мир с дрянным шампанским, и все из-за Калифии. Явилась сегодня и кричит в конец газетного туннеля: «Где, черт побери, она живет, ты должен знать!». «Я не виноват! — ору я в ее конец. — Давай, Констанция! Калифия погубила нас обоих. Иди убей ее раз, потом другой. Калифию!».

Выдохшись, мумия упала обратно, на подушку.

— Таковы были ваши слова, — напомнил я. — Сегодня в полдень?

— Около того, — вздохнул старик. — Я послал Раттиган по следу. Надеюсь, найдет проклятую астрологиню и… — Речь его стала невнятной. — А еще «Малломаров»?

Я положил печенье ему на язык. Оно растаяло. Старик зачастил:

— Глядя на меня, кому придет в голову, что у этого чуда-юда без костей лежит в банке полмиллиона. Можете убедиться. Вдыхал жизнь в уолл-стритовские ценные бумаги, которые не померли, а просто впали в спячку. С сорок первого года, через все Хиросимы, Эниветоки15 и Никсонов. Прикуплю-ка, думаю, «Ай-би-эм», прикуплю-ка «Белл». И вот заработал себе на хоромы с видом на Лос-Анджелес, удобства, правда, на улице, и «Глендейл маркет» за немалые деньги гоняет ко мне наверх парнишку со «Спамом»,16 чили в жестянках и водой в бутылках! Жизнь Райли!17 Ну что, ребята, достаточно порылись в моем прошлом?

— Почти.

— Раттиган, Раттиган, — продолжал старик. — Клики, шквал аплодисментов — бывало, бывало. В этих газетах ее время от времени поминали. Возьмите по газете в верхушке каждой стопки — четыре справа, шесть слева, все они разные. Наследила на дороге в Марракеш. Сегодня вернулась подчистить за собой.

— Вы в самом деле ее видели?

— Не было надобности. От этого крика Румпельштильцхен разорвался бы пополам, а потом склеился заново.18

— Ей нужен был только адрес Калифии и больше ничего?

— И те газеты! Забирай себе и подавись. Это был долгий развод, без конца.

— Можно взять? — Я поднял приглашение.

— Хоть дюжину! Не пришел никто, кроме ее одноразовых приятелей. Она все комкала приглашения и разбрасывала. Говорила: «Всегда можно заказать еще». Забирайте карточки. Утаскивайте газеты. Как, вы сказали, вас зовут?

— Я не говорил.

— Слава богу! На выход! — заключил Кларенс Раттиган.

Мы с Крамли осторожно двинулись меж башен лабиринта, позаимствовали из восьми штабелей экземпляры восьми разных газет и уже собрались выйти в дверь, но тут дорогу нам преградил малыш, нагруженный коробкой.

— Что принес? — спросил я.

— Бакалею.

— В основном выпивку?

— Бакалею, — повторил мальчик. — Он там еще?

— Не возвращайтесь! — донесся из глубин газетного лабиринта голос фараона Тута. — Меня не будет дома!

— Ага, он там, — сделал вывод мальчик, заметно побледнев.

— Три пожара и одно землетрясение! Будет одно! Я его чую! — Голос мумии постепенно затих.

Малец поднял глаза на нас.

— Тебе разбираться. — Я отступил.

— Не двигаться, не дышать. — Мальчик перенес через порог одну ногу.

Мы с Крамли не двигались и не дышали. И он скрылся.

ГЛАВА 11

Крамли умудрился развернуть свой драндулет и направить его вниз по склону, не свалившись при этом с обрыва. По дороге глаза у меня наполнились слезами.

— Молчи. — Крамли избегал на меня глядеть. — Не хочу это слышать.

Я сглотнул.

— Три пожара и одно землетрясение. И еще одно приближается!

— Ну хватит! — Крамли въехал по тормозам. — Оставь свои мысли при себе. Новое землетрясение точно на носу: Раттиган! От нас только клочья останутся! Выходи давай, и ножками!

— Я боюсь высоты.

— Ладно! Придержи язык!

Черт-те сколько лиг мы ехали молча. На улице, в окружении машин, я начал одну за другой просматривать газеты.

— Проклятье, — выругался я. — Не понимаю, почему он указал нам именно эти?

— Что ты видишь?

— Ничего. Голый нуль.

— Дай мне. — Крамли схватил газету и стал изучать ее одним глазом, другим следя за дорогой. Начал накрапывать дождь.

— «Эмили Старр, смерть в двадцать пять лет»,19 — прочитал он.

Машину стало сносить, и я крикнул:

— Осторожней!

Крамли просмотрел следующую газету:

— «Коринн Келли разводится с фон Штернбергом».20

Он забросил газету за спину.

— «Ребекка Стэндиш помещена в больницу. Быстро угасает».

Газета последовала за предыдущей.

— «Женевьев Карлос выходит замуж за сына Голдвина».21 Да?

Под стук дождя я протянул ему еще три газеты. Все они полетели на заднее сиденье.

— А ведь он уверял, что не спятил. Как же?

Я перетасовал газеты.

— Мы что-то пропускаем. Не стал бы он за здорово живешь их держать.

— Разве? Яблочко к яблочку, свояк свояка, психи тоже кучкуются.

— С чего бы это Констанция… — Я замолчал. — Погоди.

— Гожу. — Крамли стиснул руль.

— Внутри, страница светской хроники. Большая фотография. Констанция, боже мой, моложе на двадцать лет, и мумия, наш давешний знакомец, но молодой, не иссохший и собой приятный, их венчание, с одной стороны Марти Кребс, помощник Луиса Б. Майера,22 а с другой — Карлотта Ц. Калифия, известный астролог!

— Которая сказала Констанции устроить свадьбу на Маунт-Лоу. Астролог предсказывает, Констанция берет под козырек. Найди страницу про похороны.

— Похо?..

— Найди! Что ты видишь?

— Святы-браты! Ежедневный гороскоп и имя — Царица Калифия!

— Что там за прогноз? Хороший? Безобидный? Подходящий день, чтобы разбить сад или оженить лоботряса? Читай!

— «Счастливая неделя, счастливый день. Принимайте все предложения, от крупных до мелких». Так, что дальше?

— Нам необходимо найти Калифию.

— Зачем?

— Не забывай, ее фамилия тоже обведена красным кружком. Нужно повидаться с Калифией, пока не произошло какое-нибудь несчастье. Красный крестик означает смерть и похороны. Да?

— Нет, — возразил Крамли. — Старый Тутанхамон на горе все еще трепыхается, а он помечен и кружком, и крестиком!

— Но он чует, что кто-то до него добирается.

— Констанция? Это чудо с пальчик?

— Ладно, старик цел. Но это не значит, что Калифия тоже жива. Старый Раттиган мало что нам поведал. Может, от Калифии будет больше толку. Все, что нам требуется, это адрес.

— И это все? Слушай. — Крамли внезапно свернул на обочину и вышел из автомобиля. — Большинству не приходит в голову, вот и Констанции не пришло и нам тоже. Кое-куда мы не заглянули. «Желтые страницы»! Ну не кретины? «Желтые страницы»!

Он пересек тротуар, вошел в телефонную будку и стал листать потрепанный телефонный справочник, вырвал страницу, сунул книгу обратно. — Телефонный номер старый, недействительный. Но, может, узнаем адрес астрологини.

Он сунул страницу мне под нос. Я прочел: ЦАРИЦА КАЛИФИЯ. Хиромантия. Френология. Астрология. Египетская Некрология. Твоя жизнь — моя. Добро пожаловать.

И уличное заведение под знаком зодиака.

— Ага! — Грудь Крамли лихорадочно вздымалась. — Констанция навела нас на египетскую древность, а древность ссылается на Калифию, которая сказала Констанции: выходи за него!

— Это нам неизвестно!

— Черта с два неизвестно. Выясним.

Он включил передачу, и мы поспешно отправились выяснять.

ГЛАВА 12

Мы миновали «Центр аномальных исследований царицы Калифии», мертвую точку Банкер-Хилла. Крамли бросил на нее кислый взгляд. Я кивнул, обращая его внимание на более приятный для него объект: ПОХОРОННОЕ БЮРО КАЛЛАХАНА И ОРТЕГИ.

Крамли ободрился.

— Как домой вернулся, — признал он.

Наш драндулет остановился. Я вышел.

— Идешь? — спросил я.

Крамли, не снимая рук с руля, глядел в ветровое стекло, словно продолжал вести машину.

— Как так, — проговорил он, — весь мир, похоже, старится вместе с нами?

— Идешь? Ты мне нужен.

— Посторонись.

Поднявшись по крутым бетонным ступенькам, он двинулся было по дорожке из растрескавшегося цемента, но остановился, обозрел большой белый дом, похожий на ветхую птичью клетку, и произнес:

— На вид настоящая недопекарня, где стряпают печенье с дурными предсказаниями внутри.

Мы пошли дальше. На пути нам встретились кошка, белая коза и павлин. Когда мы поравнялись с птицей, она распустила хвост, подмигивая тысячью глазков. Мы остановились у парадной двери. Я постучал, и мне запорошил ботинки неожиданный снегопад из чешуек краски.

— Если дом держался на этом, его дни сочтены, — заметил Крамли.

Я постучался костяшками пальцев. Судя по шуму, внутри катили по паркету массивный передвижной шкаф. В дверь толкнулось с той стороны что-то тяжелое.

Я снова поднял руку, но изнутри донесся визгливый, словно воробьиный, крик:

— Убирайтесь!

— Я просто хотел…

— Убирайтесь!

— Пять минут, — взмолился я. — Четыре, две, одну, бога ради. Мне нужна ваша помощь.

— Нет, — выкрикнул пронзительный голос, — это я нуждаюсь в вашей.

Мой мозг завертелся, как Ролодекс. Я услышал голос мумии. И повторил его слова:

— «Задумывались когда-нибудь, откуда произошло название Калифорния?»

Тишина. Высокий голос перешел на шепот:

— Черт.

Загремел один замок, второй, третий.

— Никто не знает про Калифорнию. Никто.

Дверь немного приоткрылась.

— Ладно, давайте, — послышалось оттуда. Наружу просунулась большая пухлая рука, похожая на морскую звезду.

— Кладите сюда!

Я положил свою ладонь в ее.

— Наоборот.

Я перевернул ладонь внутренней стороной наверх.

Ее рука схватила мою.

— Спокойно.

Ее рука помассировала мою; большой палец проследил линии на моей ладони.

— Не может быть, — шепнула она.

Более спокойными движениями она ощупала бугорки под пальцами.

— Да, — вздохнула она.

И потом:

— Вы помните свое рождение!

— Откуда вам это известно?

— Наверное, вы седьмой сын седьмого сына!

— Нет, я единственный, без братьев.

— Боже. — Ее рука подпрыгнула в моей. — Вы будете жить вечно!

— Так не бывает.

— С вами будет. Не с телом. А с тем, что вы делаете. Чем вы занимаетесь?

— Я думал, моя жизнь у вас как на ладони.

Она фыркнула.

— Господи. Актер? Нет. Внебрачный сын Шекспира.

— У него не было сыновей.

— Тогда Мелвилла.23 Незаконный отпрыск Германа Мелвилла.

— Если бы.

— Это так.

Я услышал скрип колес: от входа откатили большой груз. Двери медленно растворились.

В дальний конец комнаты укатился по паркету трон на колесиках с необъятных размеров женщиной в необъятной царской мантии из темно-красного бархата. Она подъехала к столу, где в свете зелено-янтарной лампы от «Тиффани»24 сверкали сразу четыре хрустальных шара. Внутри гороподобной, в три сотни фунтов, туши сидела, просвечивая нас рентгеновским взглядом, Царица Калифия, астролог, хиромант, френолог, знаток прошлого и будущего. В тени вырисовывался громоздкий несгораемый шкаф.

— Я не кусаюсь.

Я перешагнул порог. Крамли последовал за мной.

— Но дверь оставьте открытой, — добавила она.

Во дворе закричал павлин, и я осмелился протянуть другую руку.

Царица Калифия, словно обжегшись, дернулась назад.

— Знаете Грина, романиста? — с придыханием спросила она. — Грэма Грина?

Я кивнул.

— У него описан священник, потерявший веру. Потом случается чудо, и совершает его этот самый священник.25 Вновь уверовав, священник едва не умер от потрясения.

— Да?

— Да. — Она не сводила взгляда с моей ладони, словно та существовала отдельно от руки. — Боже.