Вы калечите и убиваете наших людей, жжёте и разоряете наши города и селения. Вы грабите и вывозите к себе наши ценности, наши богатства, не имея на то ни малейшего права. Вы привели с собой солдат, вы привели с собой и этого солдата, которого заставляете делать то же самое, при этом всячески избегая говорить ему правду об истинных целях вашей кровавой интервенции и пичкая его огромным количеством фальшивок и заливая его помоями лживой информации. Объясните же, наконец, ему хоть однажды истинную, подлинную цель вашего набега на Россию, ваших убийств и захватов. Объясните ему, зачем, ради чего, ради каких целей вы оторвали его от родных и близких и привезли сюда, ради чего он должен здесь вести ненужную ему войну с русскими, которые никогда ничего дурного ему не делали и не собирались делать. Вот он, ваш солдат, перед вами и ждёт вашего прямого и ясного ответа.
      - А. Да... - вдруг вскрикнул солдат, и все находившиеся в комнате вздрогнули от этого неожиданного и тонкого вскрика.
      Маленький тщедушный солдат приподнялся на табурете и протянул вперёд руку, словно собираясь говорить. Но порывистое движение его осеклось. Он снова опустился на табурет, глядя на своего офицера так, точно впервые его увидел. Лейтенант Мортон отвернулся от него, предпочитая обращаться к Самарину.
      - Ну? - сказал Самарин настойчиво. - Что же вы молчите?..
      Мортон поёрзал на табурете и сказал, наливаясь кровью.
      - Но... как бы вам сказать... Я весьма затруднён... Я... Это же, собственно говоря, политический вопрос, э-э, политический и сложный вопрос и притом вне моей компетенции... Я ведь, собственно говоря, военный человек... А? Вы должны понять моё затруднение...
      - В общем-то понятно, конечно, - сказал Самарин и коротко рассмеялся. Одно вот разве что не понятно. Несколько минут тому назад вы отвиливали от ответов на военные вопросы, ссылаясь на то, что вы, собственно говоря, человек не военный, а сейчас, отвиливая от другого рода вопроса, вы утверждаете как раз обратное. Как же это так, а?
      Самарин с минуту ждал ответа на свой вопрос, но, не дождавшись, повернулся к солдату.
      - А что думаете насчёт всего этого вы, Кид Шарки, так, кажется, вас зовут, судя по документам?
      - Да, - кивнул солдат, повернувшись всей грудью к Самарину. - Так оно и есть. Кид Шарки, город Гран Рапид, штат Мичиган, столяр Кид Шарки, дурак Кид Шарки, наглотавшийся до рвоты брехни этаких вот молодчиков.
      Солдат резко повернулся к офицеру, точно вспомнив, что не всё в нём рассмотрел. Потом покачал своей большой угловатой головой и снова повернулся к Самарину. Больше он уже не обращал на офицера никакого внимания, как будто того не было в комнате. Он оперся о стол, возле которого сидел, и положил на него руки. Руки были тёмные, заскорузлые, тяжёлые и казались слишком большими для худощавого малорослого солдата.
      - Значит, вы спрашиваете, мистер русский комиссар, что же я думаю по этому вопросу? По совести сказать, я думаю, что мне пора домой.
      Солдат в волнении поднялся с табурета, не замечая этого, не замечая и своего волнения при упоминании о доме. Было похоже, как будто он вот сейчас собирается надеть шапку, выйти из этой комнаты, из этой избы и отправиться к себе домой, в Гран Рапид, штат Мичиган. Он даже безотчётным движением оглянулся на дверь, но тотчас, впрочем, отвернулся от неё и, нахмурясь, заговорил быстро и сбивчиво:
      - Слушайте, вот в самый раз, в прошлое воскресенье, в это время я узнал, что ещё месяц назад мои, значит, земляки обратились в Конгресс, понимаете, в самый Конгресс, с требованием вывести американские войска из России. Видите, какое дело получается. Я здесь, а они, понимаете, там. А ведь их там в Гран Рапиде тысчонок двадцать таких, как я. И вот, значит, собрались со всех заводов и с моей фабрики на митинг и потребовали от Конгресса, чтобы, значит, оставить в покое русских рабочих. Русские сами разберутся, что им делать. Что, неправильно? А я говорю - правильно!
      Солдат с внезапной силой ударил по столу узловатым кулаком, так что чернильница подскочила вверх и едва не опрокинулась.
      - Я говорю - правильно! И если говорить по совести, мистер русский комиссар, то у нас в роте многие ребята говорят точка в точку то же самое. Не скажу, что все. Нет, этого я не скажу. Но всё-таки многие как раз в этом роде думают о событиях. Честное слово, порядочно ребят так вот и думает. И сказать по совести, мы знаем много, чего нам не хотят говорить и что скрывают от нас. В Архангельск, знаете ли, приходят суда со снаряжением и так далее. Ну, мы, понятно, с матросами этих судов имеем кой-какие дела и сведения разные имеем. И газеты тоже имеем и не только обязательно те, которые читают наши офицеры. Да. Так вот в воскресенье я как раз в такой газете и прочёл про моих земляков из Гран Рапида, что они требуют, значит, чтобы я вернулся домой. Я и говорю тогда своим ребятам: "Что ж, это как раз подходяще и в самый раз то, что я думаю. Верно. Пора домой. С какой стороны ни погляди - пора домой".
      Солдат умолк на минуту. Он тяжело дышал и по лицу его струился обильный пот. Он вытер его рукавом таким движением, каким, верно, привык делать это во время работы у себя на фабрике, когда обе руки заняты работой и инструментом. Самарин посмотрел на эти руки и спросил, улыбнувшись:
      - Соскучились, поди, по рубанку?
      Солдат осторожно прервал движение и тоже посмотрел на свои руки. Потом глубоко вздохнул и сказал тихо:
      - Соскучились-таки.
      Самарин кивнул и, внезапно задумавшись, посмотрел в окно. За окном было ещё солнечно и просторно. Сахаристо сверкал снег на крыше стоящей через дорогу избы. Самарин отвернулся и продолжал допрос. Вскоре он отпустил пленных и, поднявшись из-за стола, подошёл к стоявшему у окна Полосухину. Пленные шли в сопровождении конвойного красноармейца через двор к воротам. Впереди, твёрдо ступая, шагал маленький большеголовый солдат. Крупный, полнеющий офицер, ссутулясь, шёл сзади.
      Самарин кивнул на солдата и сказал с оживлением:
      - Послушай, что если пустить листовкой обращение этого солдата к своим товарищам по роте. Настроение в их роте, по-моему, вполне для этого подходящее.
      - Вполне, - поддержал Полосухин, и глаза его загорелись боевым огоньком. - Можем своими силами на шапирографе пустить. Пошли в политотдел. Поговорим.
      - Пошли, - согласился Самарин, и спустя несколько минут оба вышли на деревенскую улицу и направились в политотдел дивизии.
      ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
      ДАЛЬШЕ ПОЕЗД НЕ ИДЕТ
      Паровоз весело бежал вперёд. Настал день. Поезд часто останавливался. Глебка во время остановок прятался на тендере. Иногда он не сходил с тендера и на перегонах. Если бы не морозец, усиливающийся встречным ветром, то Глебка всю дорогу так и проехал бы на тендере. Ему очень нравилось смотреть с высоты на мимо бегущий белый мир. Время от времени молодой кочегар с глазами, подведёнными угольной пылью, с блестящими, точно фарфоровыми белками и такими же блестящими белыми зубами, кричал Глебке:
      - Эй, душа на колёсах, иди, давай, греться.
      Глебка спускался в паровозную будку и следом за ним прыгал вниз Буян. Кочегар запускал пальцы в густую собачью шерсть.
      - Эх, хороша шуба. Сколько плачено?
      Он тормошил пса, хватая его то за бок, то за загривок и приговаривая:
      - Сколько плачено? А?
      Буян, засидевшийся на месте, с удовольствием вступал в игру, теребил кочегара за рукав рубахи и баловано урчал. Они быстро подружились, и пёс льнул к молодому белозубому кочегару. Глебка глядел на их возню и довольный усмехался. Ему кочегар нравился ещё больше, чем Буяну. Было в этом человеке что-то располагающее к себе с первого взгляда. Он был постоянно оживлён и деятелен, постоянно стремился управлять всем, что его окружало. Помимо прямой своей работы у паровозной топки, он всё свободное время что-то протирал, скоблил, что-то делал для машиниста, потом для Глебки, устраивал Буяна, нашёл даже для него кусок мешковины и подостлал на тендере, чтобы пёс не так сильно измазался углём.
      Для Глебки он устроил на тендере укромный уголок и командовал, когда нужно прятаться. Глебка понимал, что передан Шилковым на время пути по железной дороге в руки этого кочегара и беспрекословно выполнял все его распоряжения.
      Когда Глебке приходилось забираться на тендер, кочегар, случалось, заглядывал к нему ненадолго и говорил что-нибудь весёлое и ободряющее. Иногда, вытирая ветошкой руки, он мурлыкал себе под нос.
      Товарищ, я вахту не в силах стоять,
      Сказал кочегар кочегару.
      Огни в моей топке совсем не горят,
      В котлах не поднять больше пару.
      Несмотря на грустные слова, песня не казалась печальной. Голос певца звучал негромко, мягко и чисто. С каждым часом, с каждой минутой пути этот человек нравился Глебке всё больше. Спустившись как-то с тендера в паровозную будку погреться, Глебка спросил кочегара, как его зовут, как его фамилия?
      Кочегар отшутился:
      - Зовут зовуткой, величают уткой, фамилию обронил да поднять забыл.
      Он подмигнул Глебке, потом, повернувшись к нему спиной, открыл топку и принялся шуровать в ней. Ни имени, ни фамилии своей он так и не сказал. К концу дня Глебка, задремавший было в тепле возле топки, проснулся от резкого скрипа тормозов и одновременно от лёгкого толчка в бок.
      - Сыпь на тендер. Стоянка, - сказал кочегар, блеснув фарфоровыми белками и ослепительной полоской зубов.
      Глебка схватил в охапку Буяна и полез на тендер. На остановках ему строго приказано было не выглядывать наружу, и Глебка свято выполнял этот приказ. Он готов был выполнить любые требования и любые приказы, лишь бы двигаться быстрей вперёд. Стоянки задерживали движение, и потому Глебка терпеть их не мог.
      На этот раз стоянка была длительной. Наконец, поезд тронулся, и Глебка, обождав с минуту, как велел кочегар, выглянул, наконец, наружу. Поезд убегал от станции к лесу. Глебка оглянулся на станцию да так и застыл с неловко повёрнутой головой. Станция, от которой уходил поезд, была Приозерская. В следующее мгновение она скрылась из глаз, загороженная железнодорожными составами, а затем и вовсе исчезла за изгибом дороги. Но и этого короткого мгновения достаточно было для того, чтобы глаза Глебки охватили знакомые строения, обгоревшие во время прошлогоднего пожара, пакгаузы, лишённую верхушки водокачку и дорогу, убегающую от станции в лес. Глебка знал, что если пройти по этой дороге до первого поворота, то оттуда уже можно будет разглядеть сторожку...
      У Глебки защемило сердце. Хотел ли он в эту минуту оказаться там, на своей станции, в своей сторожке? Нет. Всё, чего он сейчас хотел, - это двигаться вперёд, как можно быстрей двигаться вперёд. И всё же при виде мелькнувших перед глазами знакомых строений Приозерской у него защемило сердце, и он почувствовал себя сиротливо одиноким.
      Он пригорюнился, обратив глаза на издавна знакомую панораму окрестностей Приозерской. Буян, словно почувствовав его состояние, поднял морду и лизнул его холодную щеку горячим влажным языком. Глебка обхватил пса рукой за шею. Что-то крикнул снизу кочегар, но что - Глебка не расслышал и не отозвался. Через минуту из паровозной будки высунулась голова кочегара.
      - Ну как? Жив ещё покуда? - сказал он, подмигнув Глебке. - Язык не отморозил?
      Глебка хотел ответить, но вдруг почувствовал, что у него перехватило горло, и вместо ответа он только отрицательно мотнул головой. Кочегар хмыкнул и, внимательно поглядев в тоскливые глаза Глебки, сказал тихонько и ласково:
      - А ну, парень, не буксуй на подъёме. Всё будет, как надо. Пошли греться.
      Он шутливо надвинул заячью ушанку на самый нос Глебки. Эта грубоватая шутка и слова кочегара сразу изменили настроение Глебки. Ему стало легче и веселей. Чувство одиночества, охватившее его минуту тому назад, теперь оставило его, и он стал спускаться в паровозную будку.
      Вскоре стало смеркаться. Седоусый машинист, не произнёсший за всю дорогу и двух десятков слов, сказал, обращаясь к Глебке:
      - Ну, пассажир первого класса, подъезжаем.
      - Как подъезжаем? - удивился Глебка. - Это разве фронт уже?
      - Фронт впереди, - сказал машинист. - Но такие поезда, как мой, дальше не идут. Там особого назначения транспорт: дрезина больше. А со мной теперь можно только обратно в Архангельск.
      - Зачем обратно? - испугался Глебка. - Мне обратно не надо вовсе.
      Он тревожно глянул на кочегара. Тот, перехватив его взгляд, отозвался успокоительно:
      - Не тревожься, парень. Получишь путёвку дальше.
      Кочегар слегка подтолкнул Глебку к ведущей вниз железной лесенке и сказал строго, без улыбки:
      - Вот слушай, что я тебе скажу, и запоминай как следует. Вместе со всеми на остановке слезать тебе нельзя. Не доезжая с полверсты, машинист подтормозит. Ты на тихом ходу прыгай, да смотри вперёд прыгай и пробеги немного, а то кувырнёшься головой в снег. Спрыгнешь с таким расчётом, чтобы сразу с ходу за ту вон кладку шпал завернуть. Как машинист опять пару даст, и поезд уйдёт к остановке, ты из-за шпал вылезай и вали мимо поленницы дров к тому разваленному вагону. Там притулишься к стенке и жди меня. Я вскорости к тебе прибегу и скажу, куда и как дальше идти. Понял?
      - Понял, - отозвался Глебка, жадно слушая кочегара и чувствуя, как по спине пробежал колючий холодок.
      Он был взволнован и не мог унять волнения. Неужели приехали? Неужели конец пути? Ну да. Не иначе. Вот и машинист притормаживает. Напутствуемый последними советами кочегара, Глебка спустился на самую нижнюю ступеньку и, схватившись левой рукой за поручень, застыл, приноравливаясь к прыжку.
      - Сигай, - негромко и отрывисто скомандовал кочегар. - И сразу за шпалы.
      Глебка прыгнул вниз и, пробежав шагов десять, пырнул за сложенные высокой клеткой шпалы. Следом за ним спустившийся вниз кочегар ловко выкинул на снег Буяна. Поезд прибавил ходу и ушёл к остановке. Глебка просидел с минуту на корточках за шпалами, потом перебежал к длинным полузанесённым снегом поленницам дров и торопливо затрусил к указанному ему разбитому вагону. Благополучно добравшись до места, Глебка присел на корточки и привалился спиной к стенке вагона. Волнение его ещё не улеглось. Он часто дышал и вытирал рукавицей выступивший на лбу пот. Буян валялся по снегу, а потом долго фыркал и отряхивался.
      Глебка огляделся. Местность показалась ему знакомой. Он привстал и принялся внимательно приглядываться ко всему, что его окружало. Строения, железнодорожные пути, заставленные сплошь красными вереницами вагонов, цепь теплушек, снятых с колёс и поставленных прямо на землю, пристанционный посёлок с низкими бараками - всё это Глебка уже видел. Несомненно, он попал в знакомое место. И вдруг у него точно глаза раскрылись... Да ведь это же тот разъезд, с которого он начал своё путешествие по железной дороге. Тут он сел ненароком в эшелон, идущий на Архангельск. Вот оно что. Он тогда ошибся, а судьба исправляет теперь его ошибку, приведя назад к тому месту, где надломился его прямой путь на юг.
      Судьба, конечно, была ни при чём. В том, что Глебка вновь очутился в знакомом месте, ничего удивительного не было. Да, это был тот разъезд, превращённый в прифронтовую перевалочную базу, с которого Глебка прямым путём угодил в Архангельск, разъезд, дальше которого прифронтовые поезда не ходили.
      - Вот так раз! - воскликнул он, обращаясь к вертевшемуся перед ним Буяну, и, радостно прищёлкнув языком, схватил пса за ухо.
      Буян тотчас отозвался на это приглашение к игре и, припав мордой к передним лапам, коротко полаял. Он почти безошибочно умел различать малейшие оттенки настроения своего хозяина и немедленно настраивался на тот же лад. Сейчас он видел, что Глебка чем-то доволен, а так как каждая Глебкина радость удесятерялась в верном собачьем сердце, то Буян пришёл в неистово весёлое настроение. Это настроение питалось ещё и тем ощущением свободы, какое испытывал Буян, оставив, наконец, пыхтящую, движущуюся и противно пахнущую железом конуру на колёсах, в которой пришлось провести весь день. Радостно подвизгивая и всхрапывая, он кидался из стороны в сторону, взлаивая, скрёб передними лапами снег, припадая к ним то одной щекой, то другой, наконец, в совершенном упоении поднял кверху узкую морду и, оскалив зубы, словно засмеялся.
      ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
      СНОВА В ПОХОДЕ
      Радость была недолгой. На смену ей набежали заботливые и беспокойные мысли. Конечно, то, что станция знакома, - это хорошо, потому что теперь Глебка знает, в какой местности находится, но ведь станция - это не конец пути, а только начало. Отсюда и трогаться к фронту, чтоб как можно скорей дойти до места... Но надо вот кочегара ждать: он обещал сказать, что дальше делать и куда идти. Где же он? Чего это он не идёт?
      Глебка озабоченно насупился. Буян, резвясь, схватил его за подол ватника.
      - Будет, - строго оборвал он пса, и тот, разом присмирев, сел на снег и принялся глядеть по сторонам.
      Глебка смотрел только в одну сторону - туда, где в трёхстах метрах от него стоял пришедший поезд. У него было острое зрение и, несмотря на порядочное расстояние и надвигающиеся сумерки, он отлично видел всё, что происходило на путях. Он видел встречающего поезд дежурного, видел выскакивающих из теплушек солдат, идущего вдоль состава дорожника в кожаных рукавицах и с молотком на длинной в аршин рукоятке. Потом взгляд его задержался на стоявшем посредине поезда классном вагоне. Возле этого вагона толпилось много солдат с короткими карабинами за плечами.
      Внезапно Глебка заметил, что с десяток рыжих шуб с такими же короткими ружьями сгрудилось около паровоза. Глебка не мог рассмотреть, что они там делают, но сердце его вдруг тоскливо заныло...
      И что это в самом деле, как долго кочегар не идёт. Ведь сам же сказал: "Я в скорости к тебе прибегу". Где же тут вскорости, когда уж, наверно, полчаса прошло, а его всё нет. И чего это солдаты собрались у паровоза? Только мешают, наверно, кочегару. Может, ему при них нельзя уйти?
      Глебка тревожно вглядывался в густеющие сумерки, и нетерпение его возрастало с каждой минутой.
      И вдруг он увидел кочегара, увидел и сперва не поверил собственным глазам. Всё было не так, как предполагалось и как о том договаривались на паровозе. Кочегар шёл не к Глебке, а мимо него, по дороге, ведущей от платформы к длинным баракам-казармам. Кочегар шёл не один. Он шёл под конвоем американских солдат, державших карабины наперевес. Рядом с ним в окружении солдат угрюмо шагал ещё один железнодорожник. Позади этой группы, шагах в двадцати от неё, неторопливо шли два иностранных офицера. Один из них был офицер с птичьим лицом, которого Глебка видел утром на архангельском вокзале, второй был тот самый розовощёкий с трубкой и в шинели с выдровым воротником...
      Внезапно с удивительной отчётливостью Глебка увидел этого офицера с холодным, гладким, розовым лицом, стоящим возле ледяной горы в Архангельске, и тотчас услышал голос столяра Сутугина, объясняющего на бегу: "...то контрразведчик английский, палач, это нам в точности известно..."
      Глебка не ошибался. Этот майор Иган. Рядом с ним шёл капитан Митчел, стараниями которого была организована облава на поезд, идущий из Архангельска на фронт. Облава, которая должна была обнаружить связи архангельского большевистского подполья с фронтом, оказалась почти бесплодной. Повальный обыск в вагонах среди солдат и поездной бригады не дал ожидаемых Митчелом результатов. Только у одного кондуктора нашли большевистскую прокламацию да на тендере паровоза под кучей угля обнаружили несколько брошюр Ленина. Кондуктора и паровозного кочегара арестовали и теперь вели в один из пристанционных бараков, превращённых в гауптвахту.
      Глебка не мог ничего знать об этих событиях. Он только видел, что контрразведчик и его солдаты схватили и ведут куда-то кочегара - весёлого, заботливого, белозубого кочегара...
      Ничего доброго ждать от контрразведчиков не приходилось. Это-то Глебка знал отлично. Его точно обухом по голове хватили, когда он увидел на дороге кочегара, идущего под конвоем камманов. Буян, глядя на проходящих по дороге, глухо заворчал, потом, подавшись вперёд, коротко залаял. Глебка схватил его за загривок и крепко прижал к себе.
      Никто, кажется, собачьего лая не услышал или, услышав, не обратил на него внимания, никто, за исключением кочегара. Глебка увидел, как он замедлил шаг и повернул голову в его сторону. С минуту он глядел туда, где, притулясь между сугробом и разбитой теплушкой, сидел оторопевший Глебка. Потом он повернулся лицом к видневшемуся за станцией лесу и, подняв руку, махнул в его сторону.
      Один из солдат сейчас же подскочил к нему и угрожающе поднял ружьё. Но кочегар даже не взглянул на него. Он вдруг круто остановился, весь вытянулся и, снова махнув рукой в сторону леса, закричал зычно и раскатисто:
      - Уходи-и-и...
      Дважды прокричал он своё зычное "уходи" и, видимо, хотел крикнуть в третий раз, но не успел. Американец с размаху ударил его прикладом карабина по голове. Кочегар зашатался и медленно опустился на снег.
      Среди конвоиров произошла сумятица. Шедшие сзади офицеры прибавили шагу и подошли к группе. Один из офицеров что-то сказал солдатам. Две рыжие шубы, закинув карабины за плечи, стали поднимать кочегара и, подняв, потащили дальше, держа под руки. Третий солдат зло ударил дулом карабина по затылку другого арестованного, и все тронулись дальше. Скоро они завернули за угол большого барака и скрылись из виду. Глебка сидел на снегу, неподвижный и растерянный. Уже давно смеркалось, и вокруг потемнело, уже зажигались в далеком небе первые звёзды, а Глебка всё сидел, скрючившись за сугробом, не чувствуя ни холода, ни голода.
      Вывел его из оцепенения Буян. Он ткнулся тёплой мордой в Глебкино лицо и сочувственно заскулил. Эта ласка окончательно вывела Глебку из равновесия. Он обхватил шею пса руками и горько заплакал.
      Он плакал в первый раз за всю дорогу, и слезы его были жгучи и неутешны. Буян осушал эти слезы ласковым горячим языком и обслюнил всё лицо Глебки.
      Наконец, Глебка перестал плакать. Он провёл по лицу рукавом ватника и, судорожно перехватив дыхание, поднял голову. Стало как будто легче, словно слезы смыли с его сердца всё самое тяжёлое и горькое. Над головой мигали неяркие ещё звёзды. Глебке вспомнилась зелёная утренняя звезда, навстречу которой нёс его, попыхивая дымком, чумазый паровоз. Теперь её не было. Не было и машиниста, который так уверенно вёл паровоз навстречу сияющему огоньку звезды. Не было и белозубого кочегара, который всегда знал, что и как надо делать.
      Подумав о кочегаре, Глебка представил его себе так живо, как будто он стоял рядом с ним. Конечно, он с ним. И разве он не подал, как всегда, нужный совет, разве не сказал, что теперь делать?..
      Он махнул рукой в сторону леса и закричал:
      - Уходи-и-и...
      Этот раскатистый зычный крик и сейчас стоит в Глебкиных ушах. И это и есть совет и приказ кочегара - последний совет и последний приказ...
      Надо уходить, поскорей уходить в лес.
      Глебка поднялся на ноги. Всё тело ныло от неудобного положения, в котором он долго находился. Плечи поламывало от холода. Лицо, влажноватое от слез и ласк Буяна, прихватила тонкая морозная корочка. Но всё это теперь ничего не значило. Чувство горькой беспомощности, овладевшее было им, теперь прошло. Он распрямил плечи и огляделся. На путях зажглись огоньки стрелок. Засветились огни на разъезде и в посёлке. Внимательно вглядевшись в окружающее, Глебка угадывал очертания знакомых строений разъезда. Сумеет ли он найти тёмным вечером ту старую перебитую снарядом ель, под которой спрятал ружьё и лыжи?
      Глебка шёл по глубокому снегу напрямик в сторону леса. Разыскать ель, несмотря на темноту, оказалось не так уж трудно. Линия бараков, в каждом из которых светились боковые окна, обозначалась в темноте достаточно ясно. Дойдя до леса и взяв влево, Глебка легко вышел вдоль опушки на эту линию. Старая лохматая перешибленная снарядом ель с вершиной, упавшей тут же к её подножию, была очень приметна, и Глебка её скоро разыскал.
      Но дальше всё пошло не так гладко. Отмерив от ели в глубь леса положенные сорок шагов и раскопав в этом месте снег, он ничего не обнаружил.
      Он принялся копать по соседству, с ужасом думая: а что, если вдруг он не найдёт ни ружья, ни лыж, что если кто-нибудь подсмотрел, как он их прятал и, откопав, забрал себе? Что будет он тогда делать? Как пойдёт глухими лесами, занесёнными саженным снегом, без лыж и без ружья? От этих мыслей Глебку, несмотря на холод, прошиб пот. Он заспешил, засуетился, и от этого работа пошла хуже и бестолковей. Он рыл, где попало и как попало, выкапывая одну за другой снежные ямы, но всё было напрасно. Единственными орудиями при этих раскопках были собственные руки и ноги, и Глебка быстро уставал. В валенки набивался снег, рукавицы намокли, и руки стали коченеть. Всё это усиливало смятение и растерянность Глебки, и кто знает, чем бы кончились поиски, если бы не пришёл на помощь Буян.
      Видя, как Глебка одну за другой роет снежные ямы, он принял это за какую-то новую игру, в которой его приглашают принять участие. Он стал тоже рыться в снегу рядом с Глебкой, бойко работая передними лапами и отбрасывая снег назад. В пылу игры Буян невзначай сунулся под самые ноги Глебке, и тот придавил ему лапу. Пёс взвизгнул, и тут только Глебка обратил на него внимание. Будь Глебка в более спокойном и уравновешенном состоянии, он бы заметил работу Буяна раньше, и ему бы раньше пришло в голову использовать пса в качестве помощника. Но охваченный смятением и выведенный из равновесия, он не подумал об этом и лишь теперь, увидев копающегося в снегу Буяна, сообразил, что пёс может ему помочь. Играя с псом, Глебка часто заставлял его искать спрятанные вещи, и не было случая, чтобы Буян не нашёл спрятанное.
      Вспомнив об этом, Глебка на минуту прекратил свои раскопки и выпрямился. Было заметно, что он отклонился от линии бараков влево. Он сделал несколько шагов в сторону, стал на линию, вынул из кармана ватника тряпицу с завёрнутым в неё патроном. Присев на корточки перед Буяном, Глебка осторожно развернул тряпицу и дал псу обнюхать патрон. После этого он выпрямился, копнул валенком снег и приказал:
      - Ищи, Буянко, ищи!
      Он сунул патрон в карман и громко повторил:
      - Ищи! Ищи!
      Буян рьяно принялся за поиски, и не прошло и пяти минут, как из-под его лап, с силой отбрасывающих снег назад, показались зелёные ветви ельника. Глебка кинулся к Буяну и стал помогать ему. Вдвоём они живо отрыли кучу елового лапника и в глубине зелёного, пахучего вороха Глебка нащупал, наконец, холодную сталь ствола. Глебка даже вскрикнул от радости и, став на колени, осторожно высвободил ружьё от ветвей. Потом он вытащил лыжи, на которых навален был лапник, и поставил их на снег. Буян, прыгая вокруг него, взвизгивал и всхрапывал от удовольствия. Вся эта игра очень нравилась ему, и он готов был продолжать её. Может быть, ещё что-нибудь спрячут и велят искать? Он встал на задние лапы и передними нетерпеливо поскрёб Глебкины ватные штаны. Глебка потрепал его по загривку и сказал:
      - Молодцовски. Ай да ты. Ай да пёс - собака.
      Буян подпрыгнул, стараясь достать мордой до Глебкиного лица, но Глебка пресёк дальнейшие попытки резвиться.
      - Сряжаться надо в дорогу, - сказал он озабоченно и тотчас принялся за дело. Он отряхнулся от снега, перетянул покрепче ремённый поясок, обдёрнул ватник. После этого он осмотрел ружьё и ощупал его. Всё, по-видимому, было в исправности. Глебка вытащил из кармана завёрнутый в тряпицу патрон, наскоро обтёр тряпицей металлические части ружья и зарядил его. Затем он закинул ружьё за плечи и занялся лыжами.
      Лыжи оказались в полном порядке, и Глебка немедля прикрепил их к ногам. Теперь всё было готово. Он выпрямился во весь рост, сунул отсыревшие рукавицы за пазуху, чтобы таким образом подсушить их, и стал потирать одну о другую озябшие, покрасневшие руки. К ночи заметно похолодало, и теперь ничто кругом не напоминало о близящейся весне. Но Глебка не был неженкой и привык к холодам. Растерев как следует руки, он засунул их глубоко в карманы ватных брюк и поднял голову к ночному небу. Звёзды покрупнели, стали ярче, белей. Ими усеяно было теперь всё небо. Но как ни много высыпало их на иссиня-чёрном небе, не было среди них той нежно-зелёной утренней звезды. Глебка нахмурился было, потом упрямо мотнул головой. Пусть. Всё одно, завтра она снова взойдёт...
      Глебка вытащил из карманов согревшиеся руки, оправил ремень двустволки, крепче нахлобучил свою заячью ушанку и сказал Буяну:
      - Пошли.
      Буян фыркнул, двинулся следом за Глебкой, и оба скрылись в лесной чаще.
      ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
      СТРАНА ЖЕЛАННАЯ
      Темной зимней ночью неприютно в глухом бору. Заплутаться в нём легче лёгкого. Одному - тоска душу сосёт, а случится нежданная встреча - и того хуже может статься. Добрых встреч в ночном бору ждать не приходится. Ещё хорошо, если издали в лесной темени загорятся две светлых точки, два волчьих глаза; хуже, если целая волчья стая на твой след выйдет. Тогда охотнику, может случиться, самому стать дичью. Впрочем, волк - ещё не самый злой и опасный зверь. Больше волков опасался Глебка встреч с рыжими шубами.
      Встречи эти были тем более возможны, что, покидая разъезд, Глебка пошёл не целиной, а по набитой лесной дороге. Почему выбрал Глебка эту дорогу, хотя она вела не прямо на юг, а уклонялась к западу? Прежде всего потому, что он хотел избежать опасных ночных блужданий в непролазном тёмном бору. Он пришёл на разъезд этой дорогой и знал, что если пройти по ней километров семь и свернуть после того вправо, то скоро выйдешь к Светлым Ручьям. Там, у старого Аникана, Глебка решил заночевать, чтобы наутро двинуться лесами к югу.
      Буян, видимо, вполне одобрял выбранный путь, так как ему-то бежать по дороге было куда сподручней, чем прыгать в лесу по снежной целине. Он весело бежал впереди, помахивая пышным хвостом, хотя дальше десяти шагов от себя Глебка его не отпускал, чтобы в случае необходимости тотчас взять пса на поводок. Двигался Глебка на своих подбитых нерпой лыжах умело и ходко. Скоро он совсем согрелся. Начали подсыхать положенные за пазуху рукавицы.
      Впрочем, к этому времени Глебку стали донимать другие заботы. По его расчётам он уже давно должен был дойти до Светлых Ручьёв, а их всё не было. Прошло ещё с полчаса, ещё столько же - деревни как не бывало. Стало ясно, что Глебка идёт не так, что он сбился с пути.