28

Той же ночью, но чуть попозже, Дух открыл глаза и с недоумением уставился в незнакомый потолок. Там не было ни сухих листьев, ни нарисованных звезд. Только изменчивые узоры из пятен лунного света, похожие на переливы серебристо-белого моря.

На мгновение его охватило легкое головокружение, которое он испытывал всегда, когда просыпался на новом месте в чужой постели. Но потом – постепенно – мир перестал кружиться, и все встало на свои места. Мягкий матрас под ним, теплое одеяло… ровное дыхание Стива, его теплая кожа и запах, который сильно изменился за последние несколько дней. Дух даже начал задумываться о том, что в организме Стива что-то сместилось и вышло из равновесия.

Обычно от Стива пахло пивом, но в последнее время от него все чаще и чаще шел резкий запах виски. И грязных волос. Но это было нормально, потому что волосы у Стива заметно отросли, и он считал, что мыть голову каждый день – это большой геморрой. Но сейчас от Стива пахло вдобавок и грязной одеждой, и несвежим бельем, и еще чем-то совсем уже незнакомым и непонятным. Дух поднял голову и втянул в себя воздух, стараясь определить, что же это за запах. Это был запах усталости на грани срыва, запах вскипевших мозгов, запах отчаяния.

Это могло означать, что уже очень скоро Стив может сорваться за грань безумия. Что уже очень скоро он скажет: Да гребись оно все конем, – и окончательно сдастся. Стив по-прежнему любил Энн, но это была никудышная, плохая любовь – любовь, из-за которой он ненавидел и презирал себя. Именно за то, что он не может ее забыть. Теперь Стив винил только себя. И, кстати, правильно делал.

Но Дух беспокоился, как бы эта вина не растянулась навечно; а это было совсем ни к чему. Если Стив будет и дальше терзать себя, кому от этого будет лучше? Стив уже сделал, что сделал… и как говорится, сделанного не воротишь. И зная Стива, можно было с уверенностью предположить, что по-другому он бы просто не смог. Если бы сейчас у него появилась возможность переиграть прошлое, он все равно сделал бы то же самое. Потому что он бы просто не смог по-другому.

Стив всегда был таким: пер напролом через стену огня и не то чтобы не боялся обжечься, а просто не мог обойти огонь стороной. Когда его прожигала боль, он становился более сильным, более чистым. Но иногда боль почти убивала его. И тогда он пытался ее погасить, накачиваясь спиртным, но это лишь разжигало пламя.

Но Энн так и не сумела – или не захотела – понять, какой Стив на самом деле. Рок-музыкант с сотней бессонных ночей, запечатленных в сердце, – ночей, о которых никто не знает и которые никому не нужны; да, он был грубым и даже жестоким, но и ему тоже бывало больно, и унять эту боль можно было единственным способом – сделать вид, что ты ее не замечаешь. Дух смотрел в темноту. Иногда у него возникала мысль, что он был единственным человеком на свете, способным понять Стива. Они были вместе так долго. Но Стиву от этого было не легче.

Он вспомнил, что сказала ему Энн, когда он заехал к ней в гости. Ночь – это самое страшное время, – сказала она. – Она тянется бесконечно. Она знает все мои тайны. И ей нужен был кто-то, кто помог бы ей пережить ночь.

Одну из ночей ей помог пережить зеленоглазый Зиллах. Но кто ей помогает теперь? О чем она думала в те вечера, когда бродила вокруг трейлера на Скрипичной улице, может быть, стучала в дверь и не получала ответа… а может, боялась даже постучать? О чем она думает теперь, сидя в междугородном автобусе, который увозит ее на юг… или слоняясь по темным улицам Французского квартала, вдыхая туман пивных испарений и экстракт времени? Она уже разыскала дом, где живет Зиллах; может, она стоит сейчас под его окном и шепчет слова, которые он никогда не услышит?

Что помогает ей пережить эту ночь? И что поможет ей пережить все остальные ночи, когда внутри нее зреет отравленный плод?

Дух сел на постели и опустил ноги на пол. Он почувствовал собственный запах. Его одежда была не чище, чем у Стива, – разве что не залита пивом. Они сорвались в Новый Орлеан, не взяв с собой даже смены одежды. В чем были, в том и поехали. Завтра надо пойти и купить хотя бы по новой футболке. Что-нибудь стильное и утонченное, наподобие фирменной футболки какого-нибудь устричного бара с надписью: РАСКРОЙ МЕНЯ, ВЫСОСИ ВСЕ МОИ СОКИ, СЪЕШЬ МЕНЯ ЗАЖИВО.

Деревянный пол был холодным. Лунный свет омывал ноги Духа. Он медленно встал, стараясь не разбудить Стива. Впрочем, предосторожности были излишни. Стива теперь и из пушки не разбудишь. Сегодня вечером Стив предпринял большую пивную вылазку: он собирался выпить по кружке «Дикси» в каждом баре на Бурбон-стрит. Если не было «Дикси», он пил «Будвайзер». Все бары они обойти не успели; где-то на середине сего грандиозного мероприятия Духу все-таки удалось увести Стива домой и уложить его спать.

Сам Дух тоже выпил немало. Его до сих пор пошатывало. Чтобы не потерять равновесия, он ухватился за дверную ручку, постоял пару секунд, открыл дверь и вышел в коридор.

Их со Стивом комната была самой первой на этаже, ближе всех к лестнице. Рядом располагалась комната таинственных гостей Аркадия, за ней была ванная – куда, собственно, и направлялся Дух, – а за ней спальня самого Аркадия.

Проходя мимо открытой двери второй комнаты, Дух невольно повернул голову. Лунный свет струился сквозь грязное окно. Холодное сияние разливалось по сбившимся простыням на постели, по деревянным половицам. Дверь в кладовку оставалась в тени, так что Дух не мог разглядеть, открыта она или нет. У подножия кровати, наполовину лежа на полу, висело какое-то маленькое скукоженное тельце.

У Духа перехватило дыхание. Ему показалось, что темный силуэт у подножия кровати слабо шевельнулся. Дух сделал два шага назад. Может быть, обитатели этой комнаты и в самом деле – те самые существа, которые убили Эшли? Неужели Аркадий такой извращенец?! Может быть, это ссохшееся тельце – очередная их жертва: ребенок, из которого высосали всю жизнь, мертвая оболочка? Или, может быть, это какой-нибудь талисман вуду, сделанный самим Аркадием, некая колдовская кукла, которая может ожить и наброситься на него в кошмарной пародии на ритуальный танец?

Дух еще на секунду задержался в дверях. Он тряхнул головой, чтобы волосы упали ему на глаза. Ему совсем не хотелось знать, что это за странное тело висит на кровати. Ему хотелось закрыть дверь, сходить в туалет и вернуться к себе. Там, рядом со Стивом, ему будет не страшно.

Но ему надо было знать, что здесь происходит. Опасно здесь или нет. Стараясь не задумываться о том, что он делает – чтобы не испугаться и не отступить, – он подошел к кровати и ткнул пальцем в непонятное тело.

Подушка, сбившаяся в тугой клубок. Всего-то на всего. Теперь Дух был даже рад, что рядом нет Стива. Ему было бы стыдно, что он испугался какой-то подушки. Но потом ему захотелось, чтобы Стив все-таки был с ним рядом, пусть даже он бы назвал его трусом и идиотом. Пусть бы он даже над ним посмеялся. В последнее время Стив почти не смеялся. Даже сегодня. Обычно, когда они напивались, они начинали вспоминать смешные случаи и приколы из детства, подкалывали друг друга, отпускали дурацкие шутки. «Блин, Стив, – сказал бы Дух, – ты уже накачался этим проклятым пивом по самые пончикряки». А Стив бы невозмутимо ответил: «Ага, пончикряки уже забулькали».

Но сегодня Стив пил угрюмо и молча, мрачно глядя себе в кружку, или в зеркало за барной стойкой, или на сияющие огни Бурбон-стрит. Встречаясь взглядом с Духом, он отводил глаза. Но Дух все равно успевал заметить, что в глазах Стива застыл страх.

Дух поднял подушку, взбил ее и собрался положить на кровать, но тут заметил на белой наволочке несколько волосков. Он аккуратно собрал их – они были ломкие и почти прозрачные – и поднес поближе к лунному свету, стараясь разглядеть их цвет. Некоторые волоски были рубиново-красными. Некоторые – ярко-желтыми. Цвета были явно ненатуральными.

Дверь в кладовку тихонько скрипнула и приоткрылась.

Дух вскинул голову и повернулся в ту сторону. Дверь насмешливо замерла, притворяясь, как будто она была приоткрытой с самого начала. Или что ее приоткрыл внезапный сквозняк, непонятно откуда взявшийся. Или что пол был неровный и неплотно прикрытая дверь распахнулась сама собой, пока Дух стоял совершенно один в чужой комнате посреди ночи.

Но Дух не поддался на эту уловку. Он подошел к двери в кладовку и взялся за дверную ручку. С той стороны вроде бы не чувствовалось никакого сопротивления. Выждав пару секунд, Дух рывком распахнул дверь.

В первый миг ему показалось, что что-то движется на него: некий искрящийся многорукий призрак. Но потом он разглядел, что в кладовке не было ничего, кроме одежды – необычной и очень красивой одежды из разноцветного шелка. Платья? Рубашки? Дух потрогал рукав цвета морской волны. Прохладное и скользящее, почти чувственное ощущение. Ниспадающие складки, мягкий шелест шелка.

Кто носит эти роскошные одежды? Дух подтянул к себе ярко-розовый шарф и зарылся носом в прохладный шелк. Пахло земляничными духами, сладкими ароматизированными сигаретами, пряным вином и резким потом.

Пьянящий, влекущий запах.

Когда он снова вдохнул этот крепкий аромат, из глубин кладовки раздался шепот:

– Дух… это легко…

Он так и не понял, как получилось, что он вышел из комнаты и свернул не в ту сторону в коридоре. Может быть, он собирался вернуться к себе; может быть, он хотел запереться в ванной и просидеть там всю ночь. Но он уж точно не собирался вламываться в комнату к Аркадию. Но именно там он и оказался. Аркадий был у себя. Он сидел за столом, на котором горела единственная свеча, и перебирал кучки разноцветного порошка, разложенные на белом блюде, – пересыпал их замысловатыми спиралевидными узорами из стрелок, линий, кругов и крестов.

Когда Дух захлопнул за собой дверь и привалился к ней, тяжело дыша, Аркадий оторвался от своего занятия, поднял голову и улыбнулся. Узоры из разноцветного порошка смешались в яркую россыпь на белом блюде.

– Какая приятная неожиданность, – сказал Аркадий. – Ну, наверное, не совсем неожиданность, потому что я слышал, как ты несешься по коридору. Но я все равно рад тебя видеть.

Первым делом Аркадий заставил Духа принять какой-то успокоительный порошок. Дух не хотел ничего принимать, но Аркадию не составило никакого труда его заставить: он просто проник в сознание Духа и слегка надавил. В другой ситуации он бы не стал проводить подобные эксперименты с таким человеком, как Дух – настолько чувствительным, сильным и одаренным, – но мальчик был вымотан и напуган. Так что все получилось легко.

Потом Аркадий заставил Духа рассказать ему все: про вампиров и прочее. Аркадий даже не представлял, что в этой истории будет столько страданий и боли. Пока Дух говорил, он то и дело сцеплял и расцеплял пальцы и нервно дергал себя за волосы, и почти постоянно его рассказ прерывался сдавленными рыданиями.

Наконец Дух замолчал. Он пытался сидеть прямо, но глаза закрывались сами собой, а голова норовила упасть на грудь. Аркадий заметил, что Дух сжимает кулаки. Бедный мальчик пытался заставить себя не спать.

Аркадий слегка прикоснулся пальцем к его губам – таким тонким, красивым и бледным губам, в опущенных уголках которых притаились тревога и страх. Он почувствовал, как губы Духа сжались в тонкую линию. Дух был вымотал до предела, он почти спал; вряд ли он даже осознавал, кто к нему прикасается. Но Аркадий все равно представил себе, как это будет – раскрыть пальцем эти плотно сжатые губы, потрогать влажный язык, ощутить мягкое тепло во рту Духа. Он попытался представить, какой будет на вкус слюна этого мальчика. Бедный мальчик, – снова подумал Аркадий. – Бедные потерянные дети. И этот, и тот, другой. Один пытается утопить свой страх в крепкой выпивке, а другой – вот это прелестное дитя – пытается справиться с ним в одиночку.

– Бедный мальчик, – пробормотал Аркадий. – Ты очень храбрый, Дух, очень. Чудовищно храбрый. – Он провел пальцем по горлу Духа, чувствуя, как подрагивает плоть под его легким прикосновением, и запустил пальцы под ворот футболки Духа. Когда Дух ворвался в нему в комнату, у Аркадия сжалось сердце при виде этого испуганного ребенка, который казался совсем-совсем юным и уязвимым в этой огромной, явно не по размеру футболке. Ему захотелось обнять его, успокоить…

Зачем обманывать себя?! Ему захотелось заколдовать Духа и соблазнить его, лечь с ним в постель, заласкать его так, чтобы он сходил с ума от наслаждения, утопить его в море шелковых простыней и пуховых подушек. Это не значит, что он хотел совратить этого мальчика… но разве они не могли подарить друг другу ночь утешения и сопереживания?! Духу не пришлось бы лежать, мучаясь бессонницей рядом со своим пьяным другом, и размышлять о жестокой судьбе, кровавых рождениях и пропащих душах. И Аркадию не пришлось бы сидеть всю ночь при свете свечи, перебирать гадательные порошки и рассматривать бесполезные узоры в надежде добиться чего-то такого, что ему – может быть – вообще недоступно. В надежде поднять глаза и встретиться взглядом с Эшли, который парит за окном в ночи, красивый и гордый, как раньше, и только в глазах у него застыла отчаянная мольба: впустите меня, впустите… В надежде найти способ отомстить бессердечным любовникам брата, этим прекрасным и опасным созданиям, которые – если он не уничтожит их первым – когда-нибудь наверняка уничтожат его.

Аркадий задумался о том, что эти создания сделали с Эшли. Неужели рассказ об этом не вызвал бы у Духа хотя бы сочувствия? Из-за успокоительного порошка Дух стал вялым и сонным, его тело безвольно обмякло, но сознание должно быть ясным. Рассеянно гладя Духа по плечу, он начал рассказ:

– Они сильно тебя напугали. Дух, правда? В комнате для гостей. В кладовке. Но ты сам к ним полез без приглашения. Сунулся не в свое дело. Тебе не стоило заходить к ним в комнату… только не с твоим даром. Не с этим сияющим глазом у тебя в сердце. Они слишком сильны, слишком крепки для такого чувствительного человека, как ты. Сегодня их даже не было там, в той комнате. Но завтра утром они вернутся. Или послезавтра. Или послепослезавтра. Кто знает? Господь… – Аркадий перекрестился свободной рукой. Сначала снизу вверх, а потом как положено. – Только Господь всемогущий знает, где они бродят сегодня ночью. Какие странные снадобья они глотают или вкалывают себе в вену. Какую новую жертву они нашли для своей любви.

Он помолчал и повторил:

– Какую новую жертву они нашли для своей любви… Где бы они ни бывали, они везде оставляют часть своей сущности. Должно быть, она очень сильна в той кладовке, где они хранят свою одежду… одежду, пропитанную их потом, их дымом, их эктоплазмой с пряным запахом гвоздики. Они показались тебе, Дух? Может быть, они знают тебя? Может быть, вы встречались раньше? Или их просто тянет к тебе – пропащие души к пропащей душе? Но ты не бойся. Тебе не надо их бояться. Для тебя они так же безвредны, как забытая песня на старой пластинке. Для тебя они так же безвредны, как старое раскрошившееся надгробие. Они тебе ничего не сделают, ничего. А вот мне они могут сделать. Как смогли сделать Эшли… как смогут сделать любому, кого они выберут на сегодня разделить их смертельный экстаз.

Вот что им нужно, Дух. Нет… вот что им необходимо. Потому что они питаются нашими чувствами, нашими страхами, нашей болью. Они могут тебя напугать, как они пугают детей, которых намечают себе в жертву. Они могут войти в твои сны и наслать на тебя кошмары настолько ужасные, что ты уже никогда не проснешься. Но для них главное удовольствие – не напугать, а околдовать, обольстить. Они хотят, чтобы ты их любил; тогда предательство будет слаще. Они могут прийти к тебе во плоти и заняться с тобой любовью. Они могут тебя соблазнить на старом скрипучем матрасе, или среди шелковых покрывал, или в темном закоулке, где они встанут перед тобой на колени в грязь. Их слюна – как наркотик, ты привыкаешь к ней и больше уже без нее не можешь. Их запах пьянит до потери сознания.

И вот тогда наступает наивысший момент их любви. Они выпивают тебя до дна, как это было с Эшли. Они забирают твою красоту, твою молодость – тот огонь, что дает тебе силы жить. От тебя остается иссушенная оболочка. Вроде бы ты не умер, но ты уже и не живешь. Как это было с моим братом Эшли.