Охота на минотавра (№2) - Враг за Гималаями

— Что же делать? — Цимбаларь вопросительно глянул на Кондакова. — Посоветуйте, Петр Фомич.

— Я здесь ни при чем, — поспешно отмежевался Кондаков. — Ты за эти деньги расписывался, тебе и отвечать.

— Но ведь водку мы пили вместе! — Голос Цимбаларя трагически зазвенел.

— Откуда я мог знать, на какие деньги ты эту водку покупал, — возразил Кондаков. — Может, ты их в лотерею выиграл.

— Но я ведь деньги из служебного сейфа в вашем присутствии брал!

— А вот этого не надо. Это не довод. Когда кто-нибудь в сейф лезет, я, между прочим, глаза закрываю. Из соображений конспирации. С младых ногтей к этому приучен.

— Эх вы, чекисты! — Цимбаларь горько скривился. — Теперь понятно, почему вас цээрушники по всем статьям обставили. Деликатные вы очень. Привыкли к позе страуса. Чуть что — и сразу в кусты. Мол, моя хата с краю.

— Не путай божий дар с яичницей! — Кондаков погрозил чересчур обидчивому коллеге пальцем. — Что у тебя в конце концов случилось? Оперативные средства раньше срока улетучились? Нашел, понимаешь, проблему. Она вечная, как вечны спецслужбы. Даже граф Бенкендорф, будучи начальником Третьего отделения, казенные средства транжирил. А уж про наших оперативников я и не говорю. У них это как профессиональная болезнь… Послушай сейчас одну историю и сделай соответствующие выводы. В семидесятые годы сильная борьба с валютчиками шла. Считалось, что это именно они подрывают советскую экономику. Шутка ли. вместо шестидесяти восьми копеек платят за поганый доллар целую трешку. Преступление воистину тяжкое. Некоторых за него и к стенке ставили. Так вот, имели мы в то время в разработке одну бабу-валютчицу. Ловкая, стерва, под администратора «Интуриста» работала. Всякие там бундесы или штатники еще с самолетного трапа сойти не успели, а она уже тут как тут. Меняйте, говорит, господа, свою зарубежную валюту на полновесные советские рубли. Но при случае и фарцовкой не гнушалась. Любое шмотье брала, начиная от нейлоновых трусов, кончая норковыми шубами. В крайнем случае оказывала туристам сексуальные услуги, причем в любой форме, даже самой извращенной. Многостаночница, короче говоря. И что самое интересное, любители на нее находились. Хотя страшна была, как баба-яга… В общем, прихватили мы ее однажды прямо на деле. Доставили в контору, обыск чин чинарем произвели. Только нет при ней ничего компрометирующего. Пять рублей денег да всякие бабские причиндалы. А по оперативным данным, при ней должна была находиться весьма крупная сумма. Сбросить ее она никак не могла. Перещупали все швы на одежде, вспороли подкладку, оторвали подметку на сапогах. Ничего нету! Пусто. Остается одно место, в которое ушлая баба может ценности спрятать. Но я сам, к примеру, в это место не полезу. Закон запрещает, да и противно. Пришлось из соседней поликлиники гинеколога вызывать. Профессионалка, она и есть профессионалка. Ростом два вершка, а с этой профурой за пять минут расправилась. Ноги ей силой раскорячила, и деньги, свернутые в трубочку, из причинного места извлекла. Составили мы, значит, все надлежащие документы, преступницу в следственный изолятор поместили, а деньги до суда в сейф. Как вещественное доказательство. Вид у них такой, что трогать боязно. Кошелек бракованный оказался, с сильной протечкой. Но вот проходит какое-то время, и оперативные деньги кончаются. Вроде как у нас сегодня. До получки еще, страшно сказать, месяц. А агентура даром работать отказывается. Развращена мелкими подачками. При каждой встрече требует минимум на бутылку с закуской. Что нам оставалось делать? Правильно, пренебречь принципами и элементарной брезгливостью. Каждый день я открывал сейф, надевал резиновые перчатки, и пинцетом изымал из свертка нужную сумму. Денег мы старались не касаться, и тут же заворачивали их в обрывок газеты. Так целый месяц и продержались. Потом с получки все до единого рубля возместили, причем купюрами аналогичного достоинства. А теперь мораль сей басни: вещественные доказательства, даже извлеченные из срамного места, могут иногда принести неоценимую пользу.

Выслушав эту поучительную историю, Цимбаларь отнюдь не воспрянул духом.

— Вы, похоже, предлагаете мне переквалифицироваться в гинеколога и устроить массовую проверку этих самых срамных мест? — холодно осведомился он. — Вдруг в одном из них кто-то забыл сверток с деньгами?

— Саша, срамное место попало в мой рассказ совершенно случайно, — вполне дружелюбно пояснил Кондаков. — Я речь про вещдоки вел. Сходи к экспертам, у них фальшивых денег мешки накопились. За пузырь они тебе хоть сто тысяч на время уступят. Ведь наш начфин слепой, подорвал зрение, составляя балансы. Он фальшивую банкноту от настоящей ни за что не отличит. Вот и перезимуем.

— Это, конечно, мысль. — Цимбаларь слегка задумался. — Хоть и связанная с определенным риском.

— А кто сказал, что наша работа не связана с определенным риском. Про это даже в песнях поется. «Наша служба и опасна и трудна…» — безбожно перевирая мотив, затянул Кондаков.

— Перерасход средств — это одно, а сознательный обман ревизора, да еще связанный с фальшивыми деньгами, совсем другое, — сомнения разъедали душу Цимбаларя, как денатурат разъедает печень. — Тут сроком пахнет.

— Не тужи. Оформим тебе явку с повинной, добровольное сотрудничество с органами следствия тоже зачтется, срок получишь условный и сразу пойдешь под амнистию, — заверил его старший товарищ. — Но это в самом крайнем случае. Если у начфина вдруг зрение на сто процентов восстановится. Так что рискнуть стоит.

— Ладно, ребята, не все так плачевно, как это кажется. — Донцов решил, что его невинная на первый взгляд шутка зашла слишком далеко. — Каюсь, я немного перегнул. Про то, что с расходованием оперативных денег у нас не все в порядке, начальник действительно знает. Но ревизии бояться не надо. Вероятность ее ниже колена. Вся бухгалтерия в запарке, годовой отчет выправляют. Если же ревизия в самом деле случится, предъявите вот эти бабки. — Он честно разделил деньги, только что полученные в кассе отдела, на две примерно равные части. — Только учтите, я вам их не дарю, а лишь уступаю во временное пользование.

— Мог бы и не предупреждать, — обрадовался Цимбаларь. — С ближайшей получки обязательно вернем. Только откуда у тебя столько? Вчера ведь на сигареты не хватало. Взятку отхватил?

— Ага, но в завуалированной форме. — Донцов стопкой сложил перед собой папки с незавершенными делами. — Деньги мои вы поделили, а теперь делите мое следственное хозяйство. Только Ярошевича не забудьте.

(Такую фамилию носил четвертый следователь, сосед Цимбаларя по кабинету, сегодня опоздавший на работу.)

— Ты что, серьезно? — чуть ли не хором воскликнули оба коллеги.

— Абсолютно серьезно. С завтрашнего дня ухожу в свободный поиск.

— Вот так сюрприз… — Кондаков стал перебирать папки, выискивая себе какое-нибудь дело попроще. — Ты ведь вроде собирался на следующей неделе в больницу ложиться?

— Лягу. Но сначала надо кое-какие вопросы утрясти.

— Если нужна будет помощь, обращайся. — великодушно предложил Цимбаларь.

— Как-нибудь сам справлюсь… Вы мне лучше нот что скажите. Кто знает клинику для душевнобольных, что на улице Сухой расположена?

— Ну я знаю, — сказал Цимбаларь после некоторой заминки. — Частное заведение. Там иностранцев за денежки лечат. А нашего брата держат для опытов. Вместо обезьян.

— Спасибо за информацию. Но это общие слова. Хотелось бы услышать что-нибудь конкретное.

— Конкретного ничего нет. Посторонним туда лучше не соваться. Охрана такая, что круче ее во всем городе нет. Там если что и случится, никто не узнает. Фамилия у главврача странная… Не то Котов, не то Бегемотов.

— Котяра его фамилия, — уточнил Кондаков. — Только ты, Семеныч, с ним лучше не связывайся. Он в самые высокие кабинеты вхож. С министрами за руку. Наверное, лечит их от разжижения мозгов и хронического дебилизма.

— Не собираюсь я с ним связываться, — ответил Донцов. — С чего это вы взяли?

— Мало ли что, — пожал плечами Кондаков. — А если у тебя с психикой проблемы, я могу адресок одной бабки дать. Лечит исключительно травами и заговорами. Одного моего знакомого от шизофрении излечила. Он себя африканским львом воображал. Рычал и даже кусался. А теперь, и то изредка, кошечкой мяукает, и ко всем ластится. Ремиссия налицо.

— Вам, Петр Фомич, самим бы надо подлечиться, -ляпнул зловредный Цимбаларь. — А то мните себя генералом, хотя в натуре даже на прапорщика не тянете.

— Типун тебе на язык! — немедленно отреагировал Кондаков. — Почему же ты. такой умник, ко мне, тупому прапорщику, за советами все время обращаешься?

— А очень просто. Я внимательно слушаю вас и все делаю наоборот. Иногда очень здорово получается.

Кондаков уже открыл было щербатый рот, чтобы достойно ответить на эту дерзость, но тут запикал внутренний телефон, и он по праву старшего взял трубку.

Как и обычно в таких случаях. Кондаков с достоинством произнес: «Рассказывайте». — но тут же спохватился и перешел совсем на другой тон. который Цимбаларь называл «подобострастно-казенным»:

— Подполковник Кондаков слушает… Да… Уже знаем… Дела распределили… Конечно, по справедливости… Нет, что вы. тянуть не будем… Где он сам? Уже ушел. Попрощался со всеми и ушел… Хорошо… Хорошо… Нет, на пенсию не собираюсь. Есть еще порох в пороховницах… Будет исполнено… И вам также всего хорошего.

Вернув трубку на место, он многозначительно ткнул пальцем в потолок.

— Шеф тобой интересовался. Ушел уже, спрашивает, или с вами чаи гоняет. Если ты от него какое-то задание получил, то здесь не болтайся. Начальники любят, когда по их первому слову люди хоть в огонь, хоть в воду сломя голову бросались. Как собака за подачкой.

— Сломя голову у меня уже не получится, — сказал Донцов. — Но в чем-то вы правы. Надо побыстрее ковылять отсюда… Думаю, что скоро увидимся. Буду вам регулярно позванивать.

Время для начала расследования было не самое удобное — приближался обеденный перерыв. Сейчас каждый уважающий себя чиновник отправится в ближайшее кафе, или просто запрется на целый час в своем кабинете. Ищи тогда этого самого Шкурдюка, который, судя по всему, исполняет роль провожатого для тех, кто допущен к осмотру маленького тихого ада, официально именуемого психоневрологической клиникой, а в просторечии — дурдомом. Так сказать, Вергилий местного масштаба.

С другой стороны, клиника всемогущего профессора Котяры — это все же лечебное заведение, а не какая-нибудь жилищно-эксплуатационная контора. Ее персонал обязан быть все время на стреме. Как пожарные или менты. Если повезет, можно даже застать сотрудников, дежуривших в ночь убийства.

Так думал майор Донцов, стоя с поднятой рукой у края тротуара (при приближении каждого очередного автомобиля приходилось проворно отскакивать назад, иначе вылетающая из-под его колес смесь грязи, соли и ледяной воды грозила нанести гардеробу старшего следователя невосполнимый ущерб).

Первой на его красноречивый призыв отреагировала ухоженная казенная «Волга» с министерскими номерами — как видно, водитель подхалтуривал, пока шеф томился на каком-то служебном совещании.

О цене сговорились быстро. Несмотря на непогоду, желающих подработать было куда больше, чем желающих прокатиться с комфортом.

— Курить можно? — деликатно осведомился водитель.

— Кури, — разрешил Донцов. — Только музыку выключи.

— Не любите современную?

— Я шум не люблю.

— Зачем тогда в органы пошли работать? — все время косясь на Донцова, водитель тем не менее успевал ловко маневрировать в потоке машин. — Пасечником бы устроились, или лесником…

— Разве место работы у меня на лбу написано? Или мы уже встречались? — Совершенно заурядная физиономия водителя не пробуждала в Донцове никаких воспоминаний.

— Встречались, — сказано это было таким тоном, словно водитель сознавался в каком-то тяжком грехе.

— Почему так грустно?

— Воспоминание грустное… Нет, к вам, гражданин начальник, я никаких претензий не имею. Наоборот. Если бы не тот случай, я, наверное, уже давно землю парил. А так появилась возможность подумать.

— Срок мотал?

— Нет. Год условно дали. Но в следственном изоляторе парашу понюхал… Вам на Сухой какой номер нужен?

— К клинике подъезжай. Вон проходная с красной крышей.

— На этой стороне остановка запрещена… Ну ладно, нарушим. Ведь не гумозника какого-нибудь везу.

— Тебя как зовут? — рассчитываясь с водителем, спросил Донцов.

— Толик, — ответил тот и тут же поправился: — Анатолий Сургуч.

— Сургуч… — хмыкнул Донцов. — Зачем мне твою кликуху знать.

— Это не кликуха вовсе, а моя законная фамилия. Забыли разве?

— Каюсь, забыл. Времени-то, надо полагать, порядочно прошло.

— Почти десять лет.

— Вот видишь… У меня к тебе, Толик, есть одна просьба. Вернее, предложение. Ты в рабочее время свободен бываешь?

— Да почти всегда. Мой барин за целый день от силы два-три рейса делает. Кабинетный работник.

— Покатай меня с недельку. По разумным расценкам, конечно. Дел, понимаешь, много скопилось, и все в разных концах города.

— На служебной не проще будет?

— Было бы проще, я бы к тебе не обращался.

— Заметано, — согласился Толик Сургуч. — Вот вам номер моего мобильника. Если свободен буду, всегда подскочу.

Еще одна визитка пополнила бумажник Донцова.

Клиника была окружена старинной оградой из чугунного литья. Хотя почти все его элементы представляли собой затейливые растительные узоры, по верху шел частокол острейших пик, вид которых отбивал всякую охоту покушаться на неприкосновенность этой ограды.

Кроме ограды и густых парковых насаждений, территорию клиники охраняли еще и молодые люди, которых с медицинскими работниками роднило, наверное, только одно качество — отсутствие страха перед кровью. Чужой, естественно.

Понимая, что здесь на дурика не проскочишь, Донцов представился по всей форме, однако его служебное удостоверение не произвело на охрану никакого впечатления.

— Ждите. — сказали ему с холодной корректностью. — Нужный вам человек пока занят.

Впрочем, это была хорошая весть. Алексей Игнатьевич Шкурдюк обретался где-то неподалеку, хотя мог бы и смыться, нарушив планы Донцова.

Ждать пришлось в крохотной, похожей на аквариум комнатке со стеклянными стенами. За полчаса, впустую потраченные на проходной, в клинику не наведался ни единый посетитель, а к воротам не подъехала ни одна машина.

Все это невольно настораживало, тем более что охранники соблюдали гробовое молчание, и если уж общались между собой, то исключительно жестами, словно разведчики, находящиеся на вражеской территории.

Однако появление заместителя врача по общим вопросам сразу разрядило гнетущую обстановку. К проходной он не пришел, а буквально примчался, как будто бы его здесь ожидал не суровый и въедливый следователь, а по крайней мере невеста.

— Ох, извините, — просипел он голосом, не то простуженным, не то пропитым. — Я вас с самого утра поджидал, а потом немного отвлекся. Заботы, знаете ли. Все на моих плечах лежит, начиная от туалетной бумаги, и кончая транспортом.

Донцов в корректной форме выразил надежду, что столь ответственная работа, наверное, и оценивается по достоинству.

— Куда там! — Шкурдюк резко взмахнул рукой, словно отметая все домыслы собеседника. — Гроши! Я на предыдущей работе куда больше получал. По тысяче баксов в месяц выходило.

— И где же в нынешние времена платят такие деньги? — рассеянно поинтересовался Донцов.

— Представьте себе, в разъездной концертной бригаде. Я по своим склонностям вообще-то администратор. Таковым в штатном расписании и числился. Но если надо, выходил на сцену.

— В каких же ролях? — Донцов окинул администратора оценивающим взглядом и пришел к выводу, что тому лучше всего подошел бы шекспировский репертуар: пьяница Фальстаф или проходимец Яго.

— Какие там роли! Разве мы драмтеатр? Разъездная бригада — это что-то среднее между эстрадой и цирком. Я и подпевал когда надо, и подтанцовывал, и скетчи рассказывал, и даже фокусы научился демонстрировать.

— Почему тогда на медицину переключились?

— Голос сорвал. — Он ладонью похлопал себя по горлу, словно предлагая выпить. — С таким фальцетом в артистических кругах делать нечего. Пришлось переквалифицироваться.

— А почему выбрали именно психиатрическую клинику?

— Случайно. Подлечивался здесь после гастролей, вот и остался. Вы, стражи порядка, гибнете от бандитских пуль, а мы, артисты, от непонимания публики.

Никто из сослуживцев Донцова не погиб от пресловутой бандитской пули (от лихачества за рулем и от водки — другое дело), тем не менее он сочувственно кивнул и спросил, оглядываясь по сторонам:

— Нравится здесь?

— А почему нет! Публика тихая. Искусством не интересуются. Спиртными напитками не злоупотребляют. К администрации относятся с уважением. На некоторых и не скажешь даже, что они больные.

«Надо будет его через информационно-поисковый центр проверить, — подумал Донцов. — Очень уж шустрый. И глаза стеклянные, как у наркомана со стажем. Артист, одним словом…»

Беседуя подобным образом, они приблизились к клинике, состоявшей из комплекса зданий, на уровне второго этажа соединенных между собой застекленными галереями.

Первое здание, фасад которого был виден с улицы, являлось образчиком дореволюционного модерна, о чем свидетельствовали нарочито причудливые архитектурные формы, асимметричные оконные проемы и крыша, похожая на шатер хана Кончака.

Далее следовал выродок социалистического псевдоклассицизма, щедро украшенный монументальным порталом, помпезными колоннами и многочисленными барельефами, на которых чего только не было: и лавровые венки, и государственные символы, и обвивающие рюмку змеи, и скрещенные медицинские инструменты.

Этот эклектический триумвират завершала шестиэтажная коробка со стенами, щербатыми от осыпавшейся облицовочной плитки, с плоской крышей и ржавой пожарной лестницей — унылый памятник безвременья и застоя.

Каждое последующее здание объемом почти вдвое превосходило предыдущее, и их совместное созерцание наводило на грустную мысль о том, что по мере перехода от одной исторической эпохи к другой количество психов в нашей стране неуклонно возрастает.

— В каком корпусе это случилось? — принципиально избегая слова «убийство», спросил Донцов.

— Вон в том, самом последнем. — Шкурдюк пальцем указал на шестиэтажный параллелепипед. — Пятый этаж, третье окно слева.

Указанное окно ничем не отличалось от полусотни точно таких же окон-близнецов — голубенькие шторы, стандартная рама с облупившейся краской, простая, без всяких прибамбасов, решетка.

Имелись, правда, и кое-какие индивидуальные особенности, которые не могли не заинтересовать Донцова: проходящая поблизости пожарная лестница, и довольно широкий карниз, огибавший периметр здания как раз между четвертым и пятым этажами.

Взобравшись вверх по лестнице (или спустившись по ней с крыши), можно было перелезть на карниз и по нему добраться до окна. Но это выглядело просто только в теории. Стену от лестницы отделяли полтора метра пустоты, а идя по карнизу, пришлось бы, как говорится, держаться за воздух.

На деле такой головокружительный трюк мог исполнить лишь опытный каскадер. Или циркач.

— Вам по проволоке не случалось ходить? — спросил Донцов у Шкурдюка.

— Никогда, — категорически заявил тот. — У меня даже на стремянке голова кружится. Вестибулярный аппарат пошаливает.

«По причине увлечения самогонным аппаратом», — хотел было пошутить Донцов, но сдержатся.

Осматривать пожарную лестницу и карниз не имело никакого смысла. Если три дня назад там и были какие-нибудь следы, то ливший все это время дождь давно их уничтожил. В наставлениях по криминалистике правильно сказано — место преступления желательно осматривать непосредственно после преступления.

— Почему у вас почти все форточки открыты? — Донцов присмотрелся к окнам клиники повнимательнее.

— Погода стоит теплая, а городская котельная жарит, как в самые лютые морозы. К батареям не притронуться. Вот пациенты форточки и открывают. Чтобы не задохнуться.

— Тем не менее один ваш пациент задохнулся. Правда, по совсем другой причине… Кстати, нужно установить, была ли в ту ночь открыта его форточка.

— Так это, наверное, отражено в протоколе, который ваши коллеги составили, — сказал Шкурдюк. — Они там целый час что-то писали.

— Вы когда новых пациентов к себе принимаете, анализам чужой больницы доверяете? Вижу, что нет. Все по новой переделываете. Вот так примерно и у нас. Надеяться можно только на собственные глаза и уши.

— Хорошо, — произнес Шкурдюк без особого энтузиазма. — Лично опрошу всех, кто накануне посещал патату. Врача, медсестру, техничку. Хотя при чем здесь форточка, если на окне решетка…

— А при чем здесь ваши замечания, если следствие поручено вести мне?

— Извините дурака! — спохватился Шкурдюк. -Ляпнул, не подумав.

— Ничего страшного… Сами-то вы что по этому поводу думаете?

— Мистика! — Шкурдюк сделал страшные глаза. — Осмылению этот случай не поддается. Но лично я считаю, что без инопланетян здесь не обошлось. Или без астральных созданий.

— Неужели вы в эту чепуху верите?

— И не я один! Для чего тогда, спрашивается, ваш отдел создан?

— Могу ответить. Во всем, так сказать, массиве преступлений есть пять процентов, которые не поддаются раскрытию с помощью традиционных методов. Вот ими нам и приходится заниматься. Однако версии про инопланетян у нас заведомо не рассматриваются… Между прочим, а не вас ли я видел на днях в нашем отделе?

Вместо того чтобы сразу ответить на этот вполне невинный вопрос, Шкурдюк вдруг засвистел в два пальца и заулюлюкал. Целью этой психической атаки был здоровенный угольно-черный ворон, только что усевшийся на голую ветку ближайшего дерева.

— Достали меня эти твари! — Шкурдюк наклонился, отыскивая на земле какой-нибудь метательный снаряд. — Второй год с ними борюсь, и все без толку. Недавно одному генералу прямо на фуражку нагадили.

Едва только Шкурдюк ухватил подходящий камень, как ворон сорвался с ветки, и с хриплым карканьем улетел в глубь парка.

Заместитель главного врача по общим вопросам сразу успокоился, но Донцов свой последний вопрос повторять не стал.

ГЛАВА 4 КЛИНИКА ИЗНУТРИ

— Может, пройдем вовнутрь, — предложил Шкурдюк, легкая куртка которого не могла служить защитой от промозглого ветра.

— Сначала закончим внешний осмотр. — ответил Донцов. — Чтобы больше сюда не возвращаться… Как называется этот корпус? — Он кивнул на шестиэтажку, в которой некто, пока неизвестный, лишил жизни несчастного паралитика.

— Что-то я вас не совсем понял… — Шкурдюк слегка растерялся.

— На проходной нашего ведомственного госпиталя висит схема, где обозначены все здания. Например, кардиологический корпус, урологический корпус, морг и так далее. Здесь я такой схемы не видел. А в нашем деле необходима конкретность.

— Теперь понял. — Шкурдюк увял, расстроенный своей собственной недогадливостью. — У нас так, увы, не заведено. Да и госпиталь с клиникой нельзя сравнивать. Разные масштабы. У нас, как видите, все компактно. Называйте это здание просто «третий корпус».

— Пусть будет по-вашему… Теперь, гражданин Шкурдюк, я задаю вам официальный вопрос. Каким путем можно проникнуть в третий корпус? Имеется в виду ночное время.

— Только через центральный вход. Но там всегда дежурит охранник.

— А с той стороны? — Донцов перевел взгляд на застекленную галерею.

— Там имеется раздвижная решетка. На ночь она запирается на навесной замок.

— Разве подобрать к нему ключи — проблема?

— Думаю, что не проблема. Но тогда сработает сигнализация.

— Понятно… Все окна первого этажа оборудованы решетками?

— Все, кроме столовой, — упреждая очередной вопрос следователя, Шкурдюк торопливо добавил: — Это служебная столовая, для персонала. Пациенты там не бывают. Понимаете ли, решетки у нас ставятся не против тех, кто хочет проникнуть вовнутрь, а против тех, кто хочет выйти наружу.

Для пущей наглядности он даже извернулся всем телом, изображая человека, преодолевающего некую невидимую преграду.

— Но, надеюсь, столовая оснащена сигнализацией? — Странно, но здесь, на холоде. Донцов чувствовал себя значительно лучше, чем пару часов назад в теплом кабинете.

— Непременно! — заверил его Шкурдюк. — Кучу денег на нее угрохали.

Ворон, скорее всего тот самый, тем временем вернулся, но уселся подальше от людей, на крышку мусорного контейнера.

Кряжистый сутуловатый мужчина, до этого соскребавший со стены какую-то непотребную мазню, достал из кармана ломоть черного хлеба и швырнул его птице. Заместителю главного врача такая филантропия очень не понравилась.

— Аскольд Тихонович, вы опять за свое! Я неоднократно запрещал вам кормить этих стервятников! — хотя полноценный крик у Шкурдюка не получался, человек со скребком должен был обязательно его услышать.

Однако он никак не отреагировал на столь категоричное замечание, и возобновил свою монотонную деятельность. Ворон, злобно каркнув на Шкурдюка, подхватил хлеб и скрылся с ним в неизвестном направлении.

— Кто это? — осведомился Донцов.

— Лукошников. — Шкурдюк болезненно поморщился. — Аскольд Тихонович. Наш дворник.

— А что он делает сейчас?

— Стену чистит, разве не видите. Какой-то мудак из баллончика размалевал. Растворителем пробовали — не берет.

— Интересно…

— Что тут интересного! В нашем доме все подъезды тем же манером испоганены. Убивать надо таких живописцев.

С этой плодотворной мыслью Донцов в принципе был согласен, но сейчас его занимало совсем другое — хулиганская мазня, на текущий момент уже почти уничтоженная, находилась прямо под окном злополучной палаты.

— Позовите сюда дворника, — попросил он.

— Понимаете ли… — замялся Шкурдюк. — Он слегка со странностями. Давайте лучше сами к нему подойдем.

— Давайте, коли так. Он случайно не из ваших бывших пациентов?

— Нет. Пенсионер. Подрабатывает здесь на полставки. Раньше, говорят, в немалых чинах ходил. Привык показывать характер.

Было заметно, что заместитель главного врача немного побаивается своего дворника.

— Здравствуйте. — сказал Донцов, подойдя к Лукошникову поближе. — Бог в помощь.

— Лучше бы сами помогли. — не оборачиваясь, ответил тот (голос был скрипучим, тон — недоброжелательным).

— Скажите, что здесь раньше было нарисовано?

— А я, думаете, понимаю? Круги какие-то, загогулины. Лучше у молодежи спросите. Или у того, кто малевал.

— И как давно эти художества появились?

— Давно, — усиленно работая скребком, ответил дворник. — Еще с лета.

— Я это безобразие сразу хотел ликвидировать, — вмешайся в разговор Шкурдюк. — Но Иван Сидорович почему-то не позволил.

— Кто такой Иван Сидорович? — поинтересовался Донцов.

— Наш главврач. Профессор Котяра.

— А сегодня, следовательно, разрешил.

— Более того, потребовал в категорической форме!

— Любопытно… Но меня, в общем-то, другое интересует. Взгляните, пожалуйста, на пожарную лестницу. — Донцов обратился к дворнику.

— Взглянул, что дальше? — Тот с видимой неохотой прервал свою работу.

— Нижняя ступенька отстоит от поверхности земли примерно на три метра. Как же на эту лестницу забраться?

— Зачем? По ней спускаться положено. Эвакуироваться то есть.

— Ну а все же? — настаивал Донцов.

— Становись ко мне на горб, вот и дотянешься. — Дворник опять налег на скребок.

— А если мусорный контейнер подтащить? Не так уж и далеко.

— Он доверху набит. С места не сдвинешь.

— И три дня назад был набит?

— И три, и четыре, и пять. Мусоровозка еще в прошлую пятницу обещалась приехать. Сачкуют коммунальщики.

Одет Лукошников был довольно странно: плюгавая шапка-ушанка, ватная телогрейка, ватные штаны того же тюремного покроя, валенки с галошами. Где-нибудь в районе Воркуты такой наряд и мог бы считаться шиком, но для этой погоды и этого города никак не подходил.

Удивляла и внешность дворника. Лицо древнего старца, темное, как дубовая кора, сплошь иссеченное глубокими морщинами, с бровями, похожими на клочья серой пакли и вывернутыми вурдалачьими губами, совсем не сочеталось с могучим, сохранившим завидную подвижность телом. Глядя в это лицо, хотелось спросить: «Аскольд, где брат твой Дир?»

— Когда здесь закончите, в гараже приберете, — распорядился Шкурдюк. — Там кто-то смазочное масло разлил.

— Когда я здесь закончу, то к себе домой пойду. Чай с вареньем пить, — лениво процедил дворник. — Забыли разве, что мой рабочий день в два часа кончается.

Шкурдюк стерпел эту дерзость и, как ни в чем не бывало, обратился к Донцову:

— Еще вопросы к Аскольду Тихоновичу имеются?

Вопросы, конечно, имелись, а именно: сколько лет стукнуло Аскольду Тихоновичу, и где он приобрел свои замашки короля в изгнании. Однако климатические условия к доверительному разговору никак не располагали, и Донцов решил, что проще будет получить эти сведения в отделе кадров клиники. Поэтому он ответил Шкурдюку:

— Пока нет.

— Внешний осмотр, я полагаю, окончен? — с надеждой в голосе поинтересовался тот.

— Предварительный окончен. Если возникнет необходимость, позже произведем и детальный. А теперь проводите меня вовнутрь.

Уже входя в двери «третьего корпуса», услужливо распахнутые Шкурдюком, Донцов помимо воли оглянулся.

Держа скребок на манер меча, Лукошников смотрел им вслед тяжелым испытующим взглядом. В этом взгляде читалась давняя нелюбовь к людям, что, в общем-то, объясняло его противоестественное пристрастие к таким несимпатичным птицам, как вороны.

«Действительно, странный тип. — подумал Донцов. — Или они здесь, в психиатрической клинике, все такие. Как говорится, среда влияет».

Для того чтобы попасть из вестибюля на лестницу требовалось преодолеть никелированный турникет, но, по мнению Донцова, которое он не преминул высказать вслух, особой нужды в этом техническом устройстве, более свойственном военным и транспортным объектам, чем медицинскому учреждению, не было — стоявший на вахте охранник мог перекрыть своим необьятным брюхом даже ворота феодального замка.