Куда более плодотворным оказался разговор с участковым, обслуживавшим весь железнодорожный перегон и прилегающую к нему территорию, включая два вокзала, три дюжины переездов, локомотивное депо и разбросанные вдоль полотна будки, в которых обитали путейцы.

По соображениям Цимбаларя, загадочный взрыв должен был сидеть у участкового в печёнках, однако тот относился к происшествию более чем прохладно.

— Подумаешь, тайны мадридского двора, — с пренебрежением молвил он. — Подняли шумиху на всю область… В этих краях фронт два раза стоял, пусть и недолго. То отступали, то наступали. В лесах и болотах тысячи тонн всякого армейского добра осталось. За грибами пойдёшь, обязательно на мину нарвёшься. Ёлочки, подрастая, с земли гранаты на ветвях поднимают. Здесь каждый третий мужик старше сорока лет то ли пальцев лишился, то ли всей руки… Я, признаться, в детстве и сам со смертью баловался. Набрёл как-то раз с друзьями на немецкую самоходку, по самую башню в землю вросшую. Недолго думая, забили снаряд в казённик и по капсюлю обухом топора врезали. Дым, искры, грохот! Чудом из башни живыми выскочили. А снаряд наш попал в коровник за пять вёрст от того места. Хорошо хоть, что бурёнки на выгоне паслись. Однако деда-скотника и его собаку контузило. Дед оглох, а собака лаять перестала. Мы в своей проделке, конечно, не признавались, но с год примерно от леса подальше держались.

— Так ведь это, наверное, днём было, — заметил Цимбаларь. — А тут глухая ночь. Особо не пошалишь.

— Но и молодежь нынче совсем другая пошла, — резонно возразил участковый. — Предприимчивая. На ходу подмётки режут.

— Тогда объясните мне, почему на месте взрыва не было обнаружено никаких следов снаряда или мины?

— Ну, не знаю… Тут в сорок четвертом году танковая дивизия «Викинг» дралась. А у них командирские машины стреляли термитными снарядами. Эти дотла сгорали, даже золы не оставалось.

— Термитный снаряд обязательно повредил бы рельсы. А там, — Цимбаларь махнул рукой на северо-восток, в сторону неведомого ему Острова, — только щебень разворотило.

— Кто может знать, как поведёт себя термитный снаряд, полвека пролежавший в сырой земле?

— Тоже логично… Вы-то сами никаких соображений по поводу взрыва не имеете?

— Будто бы мне других хлопот мало! — Участковый хотел сплюнуть, но постеснялся столичного гостя. — За мной сейчас девятнадцать заявлений числится. И по всем поджимают сроки, и все стоят на контроле в прокуратуре. А сегодня с утра новый сюрпризец подбросили! Стали пограничники осматривать контейнер, следовавший из Японии в Швецию, а он вскрыт. Пропало полсотни новейших телевизоров. Их где угодно могли украсть. Хоть во Владивостоке, хоть в Хабаровске, хоть в Москве. А искать поручено мне. Хорошо ещё, что один телевизор из той же серии мне в качестве вещдока выделили. Правда, начальник грозится отобрать.

— Сочувствую… Вы на месте происшествия были?

— Никто не вызывал. Понаехали тут разные. Из Пскова, из Питера. На машинах, на автобусах. Даже вертолёт над полотном летал. Всё что-то измеряли да фотографировали.

— Вас, значит, по этому делу не допрашивали?

— Обошлось. — Довольная улыбка промелькнула на лице участкового.

— Странно… Скажите, кто первым известил о взрыве? Очевидцы, спасатели, путейцы?

— Из дорожной будки посибеевская баба позвонила. У них там для всяких экстренных случаев подстанционная связь имеется.

— Вы в ту ночь зарево видели?

— Не довелось. Спал с устатку. — Участковый доверительно подмигнул Цимбаларю.

— А что за человек этот Посибеев? Слышать о нём мне уже доводилось.

— Человек как человек. Тут почти все такие. Пьёт не в свою меру, но дело знает. Я с ним особых хлопот пока не имел.

— Говорят, не пошёл он на контакт со следователями. Скрывает что-то.

— Да нечего ему скрывать! — В словах участкового звучала непоколебимая уверенность. — Может, нёс с собой что-нибудь ворованное, потому и молчит.

— Как бы мне с ним повидаться?

— Нет ничего проще. Скоро в сторону Острова маневровый пойдет. Вы погуляйте часок поблизости, а я скажу машинисту, чтобы он возле посибеевской будки скорость сбавил… Только не говорите там, что вы из милиции. Он хоть и алкаш, но человеческий подход любит. С ним сдружиться надо. А на почве чего, сами должны понимать.

— Понимаю, — кивнул Цимбаларь.

— Только бабы его остерегайтесь. Она на мужиков дюже падкая. Посибеева напоит и шурует с первым встречным, аж крыша на будке трясётся. За это и на орехи частенько получает. От синяков чёрная ходит, как негритянка.

— Она хоть симпатичная? — без всякой задней мысли поинтересовался Цимбаларь.

— Хуже каракатицы, но завлекать нашего брата умеет. Короче, колдунья.

— Учту на всякий случай.

Поняв, что разговор идёт на убыль, участковый вдруг задал встречный вопрос:

— А вам-то в этом взрыве какой интерес? Если не секрет, конечно…

— Секрет, но коллеге шепну на ушко. Есть сведения, что на железнодорожных путях приземлилась летающая тарелка, заразившая Посибеева личинкой инопланетного чудовища, которое должно вылупиться через два-три месяца. В этом случае на судьбе рода человеческого можно будет поставить крест. Вот я и прибыл сюда, чтобы предотвратить эту катастрофу.

— Врёте, наверное… — На простоватом лице участкового появилось смешанное выражение изумления и недоверия. — Зачем инопланетянам с таким ханыгой связываться?

— А никого другого поблизости просто не оказалось, — сохраняя абсолютно серьёзный вид, пояснил Цимбаларь. — Считай, вашему Посибееву сильно подфартило. Войдет в историю планеты как могильщик человечества.

— И как же вы с ним намерены поступить? Сразу убьёте или заспиртуете для науки?

— Ну зачем же такие ужасы! У нас сейчас даже матёрых преступников не убивают. Либерализм… Под видом водки я напою Посибеева специальным зельем, которое изгонит личинку наружу. Заодно со всеми глистами.

— Разве она для вас самих не опасная?

— В таком возрасте ещё нет. Она будто бы сонная. Крови человеческой не успела насосаться. Дави её, как обыкновенную аскариду. Только вы никому про мои планы не рассказывайте.

— Боже упаси! — Участковый перекрестился распухшим от бумаг планшетом. — Меня, откровенно говоря, другое волнует. А вдруг эта личинка не одна была?

— Такое совершенно исключено. Два существа подобного вида на одной планете ужиться не могут. Вот и расселяются по галактике.

— Как же они размножаются в одиночестве?

— Делением, только делением.

— Всё равно, как-то не верится… На сказку похоже.

— Да я, собственно говоря, и не настаиваю. — Цимбаларь небрежно пожал плечами. — Но подразделение, в котором я имею честь состоять, именно на таких сказках и специализируется. Делает всё возможное и невозможное, чтобы они никогда не стали былью.

В городские кварталы Цимбаларь углубляться не стал, а решил прогуляться вдоль окраины, по зыбкой границе между твердью и хлябью, оставшейся здесь в неприкосновенном состоянии ещё, наверное, со времен сотворения мира.

Взоры его невольно обращались на запад, где в паре часов езды от Пыталова находился другой город, теперь уже иностранный — город, в котором он хлебнул тягот армейской службы, научился обращаться с боевым оружием и познал мучительную сладость первой чувственной любви.

Там, на берегах медлительной Даугавы, развеялись многие иллюзии юности, осталась синеглазая девушка со странным именем Огре и случилось то, что психологи называют возрастной переоценкой ценностей.

На своём долгом веку тот город как только не назывался — и Динабургом, и Борисоглебском, и Двинском, и Даугавпилсом. Ливонские рыцари построили его как опорный пункт против жмуди, поляков и русских, но потом крепостные стены много раз сносились и снова надстраивались. Царь Алексей Михайлович однажды сжёг город дотла, зато другой царь, Александр Николаевич, одарил железной дорогой, одной из первых в империи.

Именно в Двинске родился хороший русский писатель Леонид Добычин, в зловещую предвоенную пору признанный товарищами по литературному цеху «лицом несуществующим» и вследствие этого утопившийся в другой речке того же самого северо-западного региона — Неве.

Больше всего Цимбаларя удивляло то обстоятельство, что сразу после пересечения рубежа, издревле разделявшего Псковскую землю и Курляндию, вся обстановка вдруг разительно менялась. Дальше к западу леса вдруг сразу становились чище, дороги шире, пиво вкуснее, водители дисциплинированней. Болота, извечный бич этих мест, отступали, затрапезные деревеньки сменялись ухоженными мызами, а полуразрушенные церквушки — величественными кирхами.

По ночам там ярко светились фонари, отражаясь не в грязи, а в асфальте. Каждый пригодный для земледелия клочок почвы был засеян. Люди по выходным не глушили сивуху, а хором пели протяжные старинные песни, напрочь лишённые русского надрыва. Даже местные комары кусались не столь отчаянно.

Иногда в голову Цимбаларя приходила еретическая мысль о том, что завидный порядок, давно ставший в Прибалтике нормой, связан вовсе не с характером населяющих её людей, а с веками датского, шведского и немецкого владычества. Ведь мордва и удмурты, ближайшие родственники эстонцев, здравомыслием, трудолюбием и трезвостью что-то не славились.

Неужели князь Александр Ярославович Невский допустил в своё время историческую ошибку, заступив Ливонскому ордену дорогу на восток?

Лучше бы пропустил мимо себя христианских рыцарей, стравив их с пришлыми степняками, а сам, подобно легендарной мудрой обезьяне, наблюдал со стороны за схваткой двух могучих и непримиримых хищников. От этого Руси всё равно хуже бы не стало.

Так нет же, отчаянно сопротивляясь западной экспансии, он побратался с Батыевым отродьем Сартаком, за что и был провозглашён великим князем, собирал для поганых дань, не забывая и о собственном кармане, а когда родной брат Андрей Ярославович, не стерпев подобного позора, поднял восстание, призвал себе на помощь орды хана Неврюя, причинившие Руси куда большее разорение, чем все предыдущие нашествия.

Но самое печальное даже не это, а то, что благодаря промонгольской ориентации Александра Ярославовича в русском национальном характере и в русской жизни на долгие века утвердились не самые лучшие качества конных варваров — презрение к регулярному, созидательному труду, раболепие перед властью, инстинктивная жажда разрушения.

Эх, история, царица всех наук… Чем глубже в неё вникаешь, тем больше впадаешь в недоумение и тихий ужас.

Школа, например, учила нас, что Грюнвальдская битва, в которой Тевтонский орден сошёлся с объединённым польско-литовским войском, есть яркий пример славянского братства, а смоленские полки, державшие центр, обеспечили союзникам победу.

Да только при более тщательном изучении вопроса вдруг выясняется, что смоляне, дравшиеся под Грюнвальдом, являлись подданными Великого Княжества Литовского и что почти все они, не имевшие опыта борьбы с рыцарской конницей, полегли в самом начале сечи, а центр удержала венгерская и чешская наёмная пехота, в таких делах, как говорится, собаку съевшая.

Что касается Московского княжества, то по тайному договору с Тевтонским орденом оно должно было ударить в тыл войску Ягайло. Но не успели. Промашка вышла. Пока собирались в поход, пока прощались с детками и жёнушками, пока пили отвальную, стремянную, оглоблёвую, а потом ещё добавляли на посошок, Грюнвальдская битва благополучно закончилась.

Один русский историк, причисленный потомками к демократическому крылу, по этому поводу стыдливо заметил: «Так уж случилось, что на определённом историческом этапе интересы Московской Руси и Ордена совпали».

Впрочем, аналогичным образом опростоволосилась и Литва, две трети населения которой составляли славяне, будущие украинцы и белорусы. Князь Витовт спешил на помощь хану Мамаю, но подошёл к Дону только спустя сутки после завершения Куликовской битвы, что называется, к шапочному разбору. Однако пограбить обозы отходящих восвояси русских дружин литвины ещё успели.

Маневровый тепловоз следовал на станцию Остров порожняком, и Цимбаларь, допущенный в кабину машиниста, мог без всяких помех созерцать окрестности, унылые и плоские, словно земля после всемирного потопа.

Сквозь кочки — главный компонент здешнего пейзажа — проступала ржавая вода, а лес, видневшийся на некотором отдалении, годился разве что на дрова. Попадавшиеся на пути деревеньки, как правило, не имели ни садов, ни заборов. Подкачала и телефонная линия, тянувшаяся вдоль полотна: деревянные опоры клонились во все стороны, словно стрелы язычников, поразившие святого Себастьяна на знаменитой картине художника Тициана, а провода провисали так, что коза могла зацепиться за них рогами.

Совершить террористический акт в такой скудной и малонаселённой местности мог только безумец. По крайней мере, такого мнения придерживался Цимбаларь.

С самого начала машинист поглядывал на случайного попутчика как-то странно и старался угождать любому его желанию. Скорее всего это было следствием наставлений, полученных от участкового. Хотелось надеяться, что тот проявил сдержанность и не стал характеризовать своего протеже как дипломированного охотника за инопланетными чудовищами.

— Вон уже и посибеевская будка виднеется, — сообщил машинист, стараясь перекричать гул могучего дизеля и стук колёс, свободно проникавшие в открытую кабину. — Вам где лучше сойти?

— Давайте прямо здесь, — ответил Цимбаларь, безуспешно пытаясь рассмотреть впереди хоть какие-то признаки человеческого жилья. — Немного пешочком прогуляюсь.

— Прямо здесь не получится. — Наивность пассажира заставила машиниста ухмыльнуться. — Это вам не «Жигули». У моей бандуры тормозной путь двести метров. Как раз к месту назначения и доставлю.

— Тогда я чуть подальше сойду. — Цимбаларю почему-то не хотелось покидать тепловоз на глазах у обитателей будки.

Десантирование прошло весьма успешно, если не считать досадного падения под откос, случившегося по вине самого Цимбаларя.

Будка, о которой ему уже все уши прожужжали, была вовсе и не будка, а полноценный жилой домик, судя по габаритам, перестроенный когда-то из товарного вагона.

На полотно железной дороги смотрели два мутноватых окошка и ещё четыре располагались по бокам. Уже одно это обстоятельство говорило о многом. В Псковской глубинке дом с шестью окошками был то же самое, что трёхмачтовая яхта в Карибском море.

Конечно, служебное жилище Посибеевых требовало хотя бы косметического ремонта, но в любом случае на лачугу оно не походило. Во дворе, огороженном казённым желто-зеленым штакетником, имелся сарай, сложенный из старых шпал, а на приусадебном участке росло с дюжину деревьев, часть из которых имела явные следы термического воздействия.

Только сейчас до Цимбаларя дошло, что место таинственного взрыва находится где-то совсем рядом. Впрочем, как он уже знал, искать там какие-либо улики было совершенно бесполезно — эксперты ФСБ тщательно собрали всё подозрительное, вплоть до пылинок, а железнодорожное начальство велело потом усилить железнодорожное полотно двумя платформами щебня.

На пути к будке Цимбаларь несколько раз сходил с насыпи и начерпал полные туфли болотной воды. Выглядел он сейчас не очень презентабельно: небритая рожа, воспалившиеся от бессонницы глаза, мятая одежда, грязная обувь. Однако столь неопрятный внешний вид как нельзя лучше отвечал той роли, которую Цимбаларь собирался сыграть в самое ближайшее время.

Окрестности посибеевской усадьбы патрулировали две овцы и целая стая пёстреньких курочек. Бесцеремонно отфутболив задиристого петуха, Цимбаларь приблизился к распахнутым настежь дверям и постучал в косяк:

— Эй, кто здесь есть! Войти можно?

В ответ изнутри раздался женский голос, напрочь лишённый теплоты и певучести, так свойственной потомственным крестьянкам, не испорченным урбанистической культурой:

— Войди, коли не шутишь.

В продолговатом помещении, расположенном сразу за сенями-тамбуром, царил полнейший кавардак, и то, что это кухня, можно было понять лишь по наличию заросшей жиром и копотью газовой плиты. Тут же стоял топчан, на котором кто-то спал, с головой накрывшись разноцветным тряпьём, а прямо на некрашеном дощатом полу лохматая дворняга грызла кость — по виду, баранью.

Женщина, сидевшая в закутке между стеной и газовым баллоном, вопросительно, хотя и без особого интереса, уставилась на гостя. Судя по увядшему, малоподвижному лицу, ей можно было дать лет сорок, а судя по красным, разбитым работой рукам — все шестьдесят Просто не верилось, что в этом забитом и заезженном существе ещё сохранилась страсть к противоположному полу.

Несмотря на то, что молва причислила Посибеевых к горьким пьяницам, нигде не было заметно ни одной пустой бутылки, хотя, например, в квартире Цимбаларя они стояли целыми батареями. Либо здесь предпочитали «рассыпуху», либо вовремя сдавали стеклотару.

— Вечер добрый, хозяюшка, — приглаживая растрёпанную шевелюру, сказал Цимбаларь. — Водички попить можно?

— Попей, — без всякого выражения сказала Посибеева. — Ведро за дверью стоит.

Кружку заменял почерневший деревянный ковш ёмкостью литра полтора, но Цимбаларь только смочил в нём губы — питьевая вода тоже отдавала болотом. После этого он без приглашения опустился на самодельный табурет, судя по всему, кроме своего прямого назначения служивший ещё и разделочной доской для мяса.

Жужжали мухи, собака упорно грызла свою добычу, хозяин храпел, иногда сбиваясь на тяжёлые стоны, хозяйка молчала, словно бы вместо гостя было пустое место. Почему-то не находил нужных слов и Цимбаларь. Его неудержимо клонило ко сну.

— Откуда путь держите? — осведомилась наконец хозяйка.

— Да сам не знаю, — сделав над собой усилие, ответил Цимбаларь. — Вчера на пикничок с друзьями выезжал. Выпил лишку, вот и отбился от компании. С утра по лесам и болотам шляюсь.

— Ну-ну, — равнодушно молвила хозяйка. — А документы у вас имеются?

— Конечно, — заверил её Цимбаларь, даже не пошевеливший пальцем.

— Это хорошо, — зябко кутаясь в серую старушечью шаль, сказала хозяйка. — У нас без документов нельзя. Граница рядом.

Внезапно храп резко оборвался, и Посибеев, отбросив тряпьё, заменявшее ему одеяло, вскочил на ноги. Выглядел он так, словно бы пресловутая инопланетная личинка, недавно выдуманная Цимбаларем, уже начала овладевать его телом и сознанием. Шею и лицо путейца покрывали багровые пятна ожогов.

— Стерва! — выламываясь как припадочный, завопил он. — Опять хахаля приволокла! Разорву обоих!

— Отвяжись. — Посибеева без особого усилия оттолкнула супружника, заставив вернуться на топчан. — Человек попить зашёл. Говорит, что заблудился. Врёт, конечно…

— Врёт, — вновь закутываясь в тряпки, подтвердил Посибеев. — В наших краях сейчас воды по колено, а в лесу и того больше. Утопиться там можно, а заблудиться нельзя.

— Я ничего не собираюсь вам доказывать. — По примеру хозяйки Цимбаларь тоже напустил на себя отрешённый вид. — Мне бы выпить чего-нибудь горячительного и отдохнуть чуток. А то ног от усталости не чувствую. За всё заплачу, можете не сомневаться.

— Я и не сомневаюсь. — Посибеев опять вскочил, ещё резвее, чем прежде. — За отдых мы денег не берём, а горячительное в магазине даром не дают. Так что гони бабки.

— За этим дело не станет. — Цимбаларь выложил на подоконник (наверное, самое чистое место в комнате) заранее заготовленные купюры того достоинства, которые в народе называются «шушвалью». — Заодно и на зуб чего-нибудь возьмите.

— На зуб у нас и своё найдется. По такому случаю можно даже петушка зарезать. — Посибеев молниеносно сграбастал деньги, но тут же передал их своей благоверной: — Дуй на разъезд к Циле. Только в темпе. Одна нога здесь, другая там.

Посибеева, не говоря ни слова, перекинула платок с плеч на голову и степенно удалилась, будто бы ходить за водкой к чёрту на кулички было для неё самым обычным занятием.

— Курва! — сказал Посибеев ей вдогонку. — Пока где-нибудь не перепихнётся, домой не жди.

— Как же мы тогда без выпивки обойдёмся? — забеспокоился Цимбаларь.

— Не переживай. Уж она-то перепихнётся обязательно, — заверил гостя Посибеев. — Тут недалече пастухи стадо пасут, а на сороковом километре солдаты рельсы меняют. Найдет себе щекотунчика. Так что скоро обратно явится… Тебя как звать-величать?

— Александр, — представился Цимбаларь.

— А меня Никодим Иваныч. Для своих просто Никудыша… Надолго к нам?

— Отдохну немного и пойду дальше.

— Если тебе через границу надо, так и скажи, не робей. Ночью переведу. Всего за два пузыря, — предложил Посибеев.

— Спасибо, не надо. У меня семья в Пскове осталась, — соврал Цимбаларь. — Волноваться будут.

— Дело хозяйское, — не стал спорить Посибеев. — Семья, натурально, уважения требует. Хотя, с другой стороны, дешевле двух пузырей не бывает. Сходили бы на денёк и вернулись живым манером. За одну ходку можно на месяц веселой жизни заработать.

— Что же ты сам не ходишь? — поинтересовался Цимбаларь.

— В одиночку не дойду, — честно признался Посибеев. — Туда надо водяру нести и сигареты. Я по дороге нажрусь и засну прямо у пограничного столба… Да и оборотного капитала не имеется.

— Давно тут живёшь? — спросил Цимбаларь, начиная исподволь готовить почву для откровенного разговора.

— Давно. Ещё при советской власти сюда перебрался. Из Смоленской области.

— А там что не понравилось? Леса и болота те же самые.

— Долгая история. — Хотя возвращение посыльного (вернее, посыльной) ожидалось не раньше чем через час-два, Посибеев всё время поглядывал в окошко. — Я, между прочим, потомственный земледелец. Работал механизатором в колхозе «Заря коммунизма». За уборку зерновых имел кучу почётных грамот. Раз даже к ордену хотели представить… В восьмидесятом году перед жатвой началась эта всемирная Олимпиада. Нас она, конечно, ни хвостом, ни боком не касалась, но какой-то мудак из обкома партии объявил почин: дескать, каждый передовой комбайнер должен вызвать на социалистическое соревнование одного спортсмена-олимпийца, имеющего отношение к Смоленской области. Мне в соперники назначили боксёра. Не то Педридзе, не то Пердадзе. Грузина. Он у нас армейскую службу в спортбате проходил… Я, признаться, про эти дела сразу забыл. Своих забот хватало. Убрал за сезон пятьсот тонн зерна, а боксёра, как на беду, в первой же схватке вырубили. Нашла, как говорится, коса на камень… Всё бы хорошо, да по случаю Дня урожая решили подвести результаты соцсоревнования. Того боксёра чуть ли не силком из Москвы вытребовали. Мы с ним плечом к плечу на сцене стояли. Мне холодильник «Саратов» достался, а ему только букет цветов. Короче, шиш с маслом. Мне хлопают, а ему свистят. Знамо дело, чужой, да ещё чёрножопик. Он и так смурной был, а тут, вижу, мрачнеет час от часу. До самой ночи злобу копил, пока банкет не кончился. А потом в укромном местечке так дал мне по сусалам, что я только на второй день в хирургии очнулся. Сотрясение мозга и перелом челюсти в трёх местах. Способный, значит, боксёр был. На следующей Олимпиаде мог бы прославиться. А так срок схлопотал из-за собственной дурости. На суде этот Пердадзе вообще пообещал мне голову снять. Вот я и рванул сюда от греха подальше. Тем более что после сотрясения мозга мне уже не до комбайна было. Оставалось только подвозчиком кормов на свинарнике работать…

— Про героев социалистического соревнования я слышал, — сказал Цимбаларь, которого эта история весьма позабавила. — А вот про жертву социалистического соревнования слышу впервые. Прими, Никодим Иванович, мои самые искренние соболезнования.

— Тебе смешно, а у меня челюсть в сырую погоду словно разламывается, — обиделся Посибеев. — А поскольку другой погоды здесь не бывает, можешь представить мои мучения. Только чемергесом и спасаюсь. Раньше свой гнал, да участковый, иуда, аппарат разбил.

Цимбаларь, успевший составить об участковом самое положительное мнение, был неприятно удивлён. Лишать человека единственного лекарства — это грех при любом общественно-политическом строе, а тем более при таком, для которого ещё даже подходящего названия не придумали.

Так в уморительных разговорчиках прошло больше часу, и вскоре снаружи призывно заблеяли овцы и закудахтали куры.

— Возвращается, паскуда, — констатировал Посибеев. — Отдрючилась. Потешила блуд. Гадом буду, изувечу.

— Но только попозже, — посоветовал Цимбаларь. — Сначала пропустим по стопарю. А иначе я подхвачу крупозное воспаление легких.

Возвращение Посибеевой можно было отнести к редкому ныне жанру волшебной сказки.

Из дома уходила блёклая, затурканная, ко всему равнодушная баба, а назад явилась возбуждённая, похорошевшая, румяная дамочка с сияющими глазами. Даже её затасканный платок и мешковатая одежда смотрелись сейчас совсем по-другому. А уж как изменились говор, походочка и настроение — даже сказать невозможно.

О причинах, поспособствовавших такой разительной метаморфозе, постороннему человеку можно было только догадываться, однако зоркий Цимбаларь сразу подметил, что застёжка юбки, прежде находившаяся слева, теперь переместилась на правый бок.

Посибееву, знавшему свою жену как облупленную, только и оставалось, что злобно прошипеть:

— Убью, сука! Растерзаю!

Впрочем, первая рюмка, выпитая без всякой закуски, несколько смягчила его ожесточившееся сердце.

— Ладно, сильно лупить не буду, — пообещал он. — Только признайся, с кем трахалась: с пастухами или с солдатами?

— Да о чём ты, Никудыша? — Посибеева жеманно закатила глазки, всё ещё сиявшие огнем страсти. — Перед чужим человеком стыдно. Ещё невесть что подумает… Никуда я по дороге не заворачивала и посторонних мужчин даже не видела. Добежала до разъезда и сразу обратно. Если мне не веришь, у Цили спроси.

— Нашла свидетельницу! — фыркнул Посибеев. — Она с тобой одного поля ягодка, только трахается не ради удовольствия, а за деньги… Лучше скажи, почему к твоей юбке сено прилипло?

— Где ты видишь? — Она взмахнула подолом так, что собака опрометью выскочила из дома. — Если и прицепилась одна травиночка, так это из нашего курятника. Я ведь утром яйца собирала.

— Опять, шалава, врёшь! Чтобы тебе когда-нибудь этими яйцами и подавиться! Только не куриными, а другими… Готовь закусь, пока цела!

Резать петуха Посибеева не стала, зато зажарила яичницу с салом (брезгливого Цимбаларя от её вида аж передёрнуло), достала из погреба миску квашеной капусты, накрошила в кислое молоко репчатого лука и свеженьких огурцов.

Пока хозяйка, собирая на стол, то и дело выбегала по своим нуждам, Цимбаларь вполголоса спросил Посибеева:

— А ты, Никодим Иваныч, не пробовал сам её ублажить? Глядишь, и перестала бы на сторону гулять…

— Пробую, каждую ночь пробую. — Посибеев даже зубами заскрежетал. — Но дальше пробы дело не идёт. Износился, видать…

— Тогда не отпускай её одну из дома. Авось и перебесится.

— Здравствуйте! — возмутился Посибеев. — Кто же тогда за водкой будет бегать? Я сам не могу. У меня при виде бутылки организм идёт вразнос.

— Тогда купи в Пскове вибратор, — посоветовал Цимбаларь

— Что это ещё за зверь? — удивился бывший комбайнер Посибеев.

— Штучка такая на батарейках, — попытался объяснить Цимбаларь, и сам имевший об этом срамном приборе весьма приблизительное представление. — Баб удовлетворять.. Короче, искусственный член.

— Зачем ей искусственный, если вокруг натуральных как грязи! — отмахнулся Посибеев. — Нет, выход один: утопить падлу в болоте. Или под товарняк бросить. Пусть её на том свете черти раком ставят.

— Я бы не сказал, что это выход. — Цимбаларь приобнял нового знакомого за плечи. — Чертей тоже жалеть надо. У них своего горя хватает.

Посибеева пила вровень с мужчинами, однако в отличие от супруга почти не пьянела. А тот, наоборот, после третьей рюмки стал допускать в разговоре досадные оговорки, что весьма беспокоило Цимбаларя, ещё даже не приступившего к допросу, закамуфлированному под дружескую беседу.

Конечно, все интересующие следствие сведения можно было вытянуть из Посибеева и утром, умело воспользовавшись муками похмелья, ещё более тягостными, чем муки совести, но перспектива остаться на ночлег в этой вонючей берлоге, да ещё в обществе хозяйки-нимфоманки совершенно не прельщала Цимбаларя.

Надо было срочно форсировать события, то есть переводить застольный разговор в нужное русло и не позволять Посибееву упиться раньше срока.

— Будем теперь наливать по половинке, — сказал Цимбаларь, прибирая к рукам очередную бутылку (до этого роль разливающего выполняла коварная хозяйка). — Растянем удовольствие… Хорошо здесь у вас. Тишина, покой, чистый воздух, никаких треволнений. Ешь, пей да в потолок поплёвывай.

— Если бы! — возразила Посибеева, потихоньку подвигаясь поближе к Цимбаларю. — Недавно на путях так рвануло, что в нашем садике яблоки спеклись. Прямо на ветках. Вот ужас был! Пёс со двора сбежал и только через трое суток вернулся. Чудом живы остались!

— Что вы говорите! — воскликнул Цимбаларь. — Впервые слышу. И вы всё это своими глазами видели?

— Ну не всё, конечно… — замялась Посибеева. — Я спала тогда и от света неземного проснулась.

— То есть вы проснулись не от взрыва? — уточнил Цимбаларь.

— Нет-нет, меня во сне словно толкнуло что-то. Открываю глаза, а в комнате светло как днём. Только свет какой-то жутковатый… Сунулась сдуру к окну, а тут и рвануло. Едва не ослепла. Стекла вылетели и все руки мне посекли. — Подтянув рукав кофты, она представила на всеобщее обозрение предплечье, покрытое глубокими подживающими царапинами. — Хорошо ещё, что жилы не задело.

— Действительно, повезло вам, — только и сказал Цимбаларь.

— Потом городское начальство налетело. И милиция, и прокуратура, и пожарники, — продолжала Посибеева. — Сначала они мне всякие вопросы задавали, а потом велели кофточку снять и все свежие раны сфотографировали. Очень хвалили за то, что я первая в Пыталово позвонила. Даже оконные стёкла за казённый счёт вставили.

— Заодно и отодрали тебя, — клюя над рюмкой носом, пробормотал Посибеев. — Жаль, я тебя назавтра не придушил. Теперь бы не болтала лишнее.

Косясь на хозяина, вновь севшего на своего любимого конька, Цимбаларь поинтересовался: