Тропа (№6) - Губитель максаров

Да и на непосредственную помощь Карглака в ближайшее время рассчитывать не приходилось. Сейчас за ним гонялась целая свора соплеменников-максаров, для которых утрата любимого оружия была равносильна смертельному оскорблению.

Следовательно, вначале надо было браться за кропотливую подготовительную работу — тайно закупать оружие, создавать лагеря для обучения наемников, часть из которых и огнем-то овладела совсем недавно, формировать командный корпус, составлять уставы, укреплять тылы и так далее до полного умопомрачения.

Все это претило Хавру, вольному кондотьеру, бродяге и прирожденному интригану.

К сожалению, фактор времени работал против него, и мальчик, так мешавший Карглаку, мог скоро превратиться в нечто такое, к чему не смогут подступиться все максары на свете. Вот Хавр и решил первым делом провести кое-какие розыскные мероприятия да заодно разобраться, чем дышат эти людишки, веками попираемые железной пятой максаров и тем не менее продолжавшие здравствовать.

Очень скоро всем примелькался скромно одетый, но любезный и щедрый путник, странствующий от поселка к поселку в поисках святых реликвий (жестянщики не отличались набожностью, однако внешние приличия блюли и религиозных подвижников уважали).

При помощи (отнюдь не бескорыстной) местных властей он копался в архивах, наводил справки у лекарей и повитух, собирал слухи и посещал заведения, в которых юные жестянщики набирались ума-разума. По всей стране рыскали многочисленные агенты Хавра, получавшие содержание в зависимости от объема и качества добытой информации.

Для начала Хавр наметил себе кое-какие ориентиры, пусть даже и смутные.

Во-первых, искомый мальчишка, несомненно, был Урожденным максаром, иначе зачем бы им так интересовался Карглак. Во-вторых, его появление здесь должно было сопровождаться не совсем обычными событиями, которые не могли вот так просто стереться из памяти жестянщиков. И, наконец, в-третьих, некоторые факты позволяли отождествлять мальчишку с тем самым легендарным Губителем Максаров, слухи о скором пришествии которого упорно циркулировали во многих странах.

Следовательно, надо было искать сироту, своей внешностью заметно отличавшегося от аборигенов, чье происхождение связано с какой-то загадкой. Кроме того, как потомок максаров, он в настоящее время должен был превосходить своих сверстников по всем статьям, а особенно силой, живучестью и жестокостью. Однако, не пройдя окончательного перевоплощения, связанного с целой серией сложнейших хирургических операций, мальчишка был достаточно уязвим в физическом смысле и недостаточно изощрен в смысле сверхчувственном. Не исключено, что он вообще не знает ни о своем происхождении, ни о своем предназначении.

Список лиц, соответствующих всем условиям Хавра, состоял из нескольких сотен имен. Однако усилия, потраченные на проверку такой уймы подозреваемых, дали в конце концов свой результат. В тумане домыслов и предположений замаячила одна-единственная реальная фигура — некто Окш Сухорукий.

Он был сиротой, найденным при загадочных обстоятельствах в стороне от дорог и населенных пунктов., При раскопках, предпринятых в этом месте, были обнаружены останки странного существа. Специалисты опознали в нем так называемого «рудокопа» — еще одно создание максаров, обреченное на постоянную жизнь под землей. Это соответствовало канонической версии легенды о Губителе Максаров.

Лекарь, занимавшийся излечением найденыша, подтвердил, что тот отличался удивительной жизнеспособностью.

Урд Пучеглаз отказался сообщить какие-нибудь сведения о своем воспитаннике, зато соседи в один голос заявили, что мальчишка был настоящий урод — светловолосый, мосластый, бледный и необычайно худой. Правда, все отмечали его сметливость и способность к ремеслам. Староста даже уступил Хавру многозарядку, модернизированную в свое время Окшем.

Из поселка следы мальчишки вели прямиком в оружейную мастерскую, где и терялись окончательно.

Свидетелей его пребывания там в живых не осталось, за исключением разве что охотников, точно описавших приметы юного беглеца. Все они утверждали, что сдали мальчишку с рук на руки старшему мастеру и случилось это как раз накануне той страшной ночи, когда сгорела мастерская и погибли все оружейники.

Оставалось только констатировать, что Окш разделил печальную участь своих товарищей. Однако в стройной шеренге доказательств зиял один весьма существенный пробел. Карглак, зловещей интуиции которого нельзя было не доверять, категорически утверждал, что мальчишка до сих пор жив.

Сопоставив все эти обстоятельства, Хавр задумчиво произнес:

— Если этот сосунок сумел невредимым выйти из такой переделки, то он уже сделал первые шаги на пути возмужания. Пусть он еще и не максар, но человеку с ним тягаться не по силам. Чувствую, хлебну я горя с этим Окшем…

Затем он развернул карту страны и принялся внимательно ее изучать. Если мальчишка все еще находился где-то здесь, его следовало искать в глухих окраинных районах, а вовсе не в центре. Зверь, почуявший погоню, ищет спасения в дремучем лесу, а не на открытом пространстве…

Окш между тем продолжал жить анахоретом, предпочитая возню с тестом человеческому обществу. Однако обо всем происходящем как в окрестностях, так и в дальних краях он знал лучше, чем кто-нибудь другой в поселке.

В пекарню заглядывал самый разношерстный люд, после работы у хозяина собиралась теплая компания игроков в кости, а мимо окон днем и ночью ползли караваны, доставлявшие медную руду во все уголки страны. Так что недостатка в притоке свежей информации проницательный ум Окша не испытывал.

Правда, здесь были свои тонкости. У разных людей и сознание было разным. Тут невольно напрашивалось сравнение с книжными текстами, которых он немало проштудировал за время своего пребывания в мастерской. У одних людей мысли были простые и ясные, у других — запутанные и туманные, у третьих — столь глубокие, что Окш даже не пытался вникнуть в них.

Сначала отголоски чужих бед, радостей и раздумий отвлекали его, мешали отдыхать и работать, но потом он привык к ним, как привыкают к воздуху, которым дышишь, или к запахам, которые ощущаешь ежедневно.

Время шло, и слитый с ним в единое целое материальный мир мало-помалу менялся. Так течение реки незаметно, но постоянно точит свои берега. В чем-то менялся и Окш. Он по-прежнему не нуждался в друзьях и наперсниках (как-никак, а характер предков сказывался), однако мужское естество начало брать свое.

Надолго покидать дом Окш по-прежнему опасался, а поэтому хозяйская дочь стала единственным предметом его вожделений. О том, что свои плотские страсти можно и нужно сдерживать, он даже и не догадывался, как любой, в ком течет хотя бы капля крови максаров.

До этого Окш никогда не пытался сознательно внушить свою волю другому человеку, хотя непроизвольно такое иногда и случалось (хозяин, бывало, уже откроет рот, чтобы выбранить подручного за подгоревшие булочки, но, наткнувшись на его предостерегающий взгляд, сразу подавится словами).

Еще не совсем уверенный в собственных силах, Окш поначалу подступился к девчонке мягко и ненавязчиво. Первым делом специально для нее приготовил невиданное в этих краях угощение — слоеный яблочный пирог. Потом похвалил девчонку за здоровый цвет кожи — уж тут-то он не лукавил. Затем решился и на другие, более откровенные комплименты.

Заговаривая с хозяйской дочкой, Окш лица по привычке не поднимал, да и особой нужды в этом не было — все ее простенькие жизненные побуждения и так лежали перед ним столь же открыто, как булочки на противне, и он мог легко лепить их, придавая иную, приемлемую для себя форму.

При следующем разговоре девчонка сама заглянула ему в лицо, ласково тронув пальчиками за подбородок.

— Какие у тебя удивительные глаза! — проворковала она. — И какие красивые! Совсем как льдинки!

Интерес к Окшу рос в хозяйской дочке, как опара в квашне, а сам он знай себе подбавлял в эту квашню то дрожжи ласковых слов, то сахарок мимолетного поцелуя. Дело шло на лад.

Она сама перевела их отношения из сферы платонической в плоскость чувственную, и этой плоскостью, фигурально говоря, стал теплый и не совсем чистый пол пекарни, на котором после всех их любовных потуг осталась приличная лужица мужского семени.

Затем такие встречи стали регулярными. Хозяйская дочка оказалась девчонкой хоть и глуповатой, но доброй и влюбчивой, да вдобавок еще и сластеной во всех смыслах. Окш, в отличие от своей подружки не имевший никакого опыта общения с противоположным полом, извлекал из ее распаленного сознания не только сексуальные стереотипы, но и сексуальные фантазии, которые потом добросовестно пытался воплотить в реальность. Повизгивающая от удовольствия девчонка по молодости лет даже не понимала, какая женская удача ей подвалила.

Короче говоря, она привязалась к Окшу, как пчела к медоносному цветку, как кошка к сметане, как лихорадка к обитателю болот. Ему же девчонка была дорога совсем по другой причине. Так художник ценит свою первую, пусть и невзрачную картину, так охотник никогда не может забыть добытого в юности зайчонка.

Теперь Окш знал, что может сотворить с человеком все, что угодно, — заставить любить, заставить ненавидеть, довести до самоубийства…

Однако существовали вещими куда более серьезные, чем утехи плоти. Опасность, угрожавшая Окшу, не исчезла, а, наоборот, возрастала. Он совершенно справедливо связывал ее с максаром, погубившим оружейников, с тем самым сгустком мрака, из которого истекала зловещая энергия, парализовывавшая жестянщиков и подстегивавшая мрызлов.

Окш уже знал, что после той памятной ночи клинки максаров утратили былую силу и превратились в никому не нужный хлам (сами максары, правда, не стали от этого менее опасными).

Впрочем, эти извечные враги жестянщиков сейчас интересовали Окша куда меньше, чем их оружие, которое ему доводилось не только держать в руках, но и несколько раз ремонтировать по мелочам. Он до сих пор не забыл все, чему его научили мастера, и мог по памяти вычертить подробную схему клинка, за исключением разве что нескольких деталей, считавшихся сверхсекретными.

Заново создав это оружие, он смог бы постоять за себя не только перед людьми, но и перед существами более высокого порядка. В том, что такое возможно, Окш даже не сомневался. Все, что сделал однажды один человек, может повторить и другой.

Нельзя сказать, что он связывал с клинком одну лишь идею власти, хотя этот момент в его рассуждениях тоже присутствовал. Просто булочки и пирожки успели опротиветь. Окша неудержимо тянуло к чему-то более основательному к металлам, которым он умел придавать самые разнообразные свойства; к оптическим стеклам, позволяющим легко видеть то, что недоступно взору к хитроумным устройствам, способным превращать одни виды энергии в другие; к станкам и инструментам; к колбам и ретортам; к чертежам и справочникам.

Все это можно было раздобыть в Стране жестянщиков. Но только за деньги, да немалые. А Окш в своей жизни не заработал еще и медной монеты. У пекаря он трудился почти задаром, только за кров и пищу.

В конце какого-то праздника, смысл и причины которого были давно забыты народом, трижды возрождавшим свою страну из пепла, Окш попросил у хозяина выходной, первый за все время работы, и тот был так удивлен этим, что немедленно согласился и даже одолжил подручному, не имевшему никакой приличной одежды, свой дорожный плащ и сапоги.

Закутавшись в этот плащ и опустив на лицо капюшон, Окш явился в питейное заведение, где рудничные рабочие играли в кости на золото.

Чужих за игорный стол обычно не пускали, но, когда Окш измененным голосом выразил желание испытать свое счастье, грубые и бесцеремонные мужчины не посмели ему отказать.

Очень скоро все золото, имевшееся у игроков, перекочевало к Окшу. Сдержанно поблагодарив их за хорошую компанию, он направился к выходу, окутанный почти материальным облаком всеобщей ненависти.

— Братцы, не отпускайте этого гада! — завопил кто-то за его спиной. — Он же всех нас до нитки обобрал!

— Шулер! — поддержали крикуна другие голоса. — Шулер! Бей его!

Взбешенные работяги повскакивали с мест и, вооружившись чем попало, уже собирались броситься в погоню, но тут их планы внезапно расстроились. Хотя, если говорить откровенно, вначале расстроилось их пищеварение, и без того ослабленное обильной и грубой пищей. Теперь Окшу можно было не опасаться преследования — тот, у кого содержимое кишечника во всем своем объеме переместилось в штаны, поглощен совсем другими проблемами.

Добытое таким не вполне честным способом золото Окш потихоньку тратил на покупку инструментов и материалов. В этом ему очень помогала хозяйская дочка, хорошо знавшая всех торговцев в окрестностях. Некоторые из заказов Окша выполнили караванщики, свободно путешествовавшие по всей стране. Пару раз он и сам выбирался на рынок, расположенный по соседству с рудником. Там можно было купить из-под полы и слиток чистой меди, и редкие химикаты, и лабораторное оборудование.

Мастерскую он оборудовал в подвале пекарни, предварительно хорошенько обработав мозги хозяина. Тот до самого последнего момента был уверен, что его подручный занимается усовершенствованием кондитерского оборудования. Для отвода глаз Окшу даже пришлось сварганить оригинальный духовой шкаф и универсальную форму для выпечки бисквитов.

Теперь Окш спал очень мало, однако почему-то совсем не страдал от этого. Работа над клинком шла туго, с перебоями, но на быстрый результат он и не рассчитывал.

Приближение опасности Окш почуял загодя и сразу затаился в своем подвале. Кто-то бродил вокруг пекарни, присматриваясь к ней, как лазутчик присматривается к вражеским укреплениям.

Затем хозяина вызвали на улицу. Толстые своды подвала не позволяли слышать, о чем там идет разговор, а приличное расстояние мешало чтению мыслей.

Вскоре наверху хлопнула дверь — хозяин вернулся. Окш мог поклясться, что незваный гость ушел, но опасность которую он принес с собой, продолжала окутывать все вокруг, как вязкий гнилой туман.

Окш торопливо покинул подвал и безо всяких церемоний насел на хозяина. Поскольку у того в голове царил полнейший сумбур, пришлось приступить к словесному допросу, вытягивая каждое слово чуть ли не клещами.

— Кто это был? — спросил Окш первым делом.

— Твой друг… — запинаясь, ответил хозяин. — Только ты меня не выдавай… Я молчать обещал…

— Что еще за друг? Как его зовут? — продолжал допытываться Окш.

— Не представился он… Забрел случайно в наш поселок и хотел узнать, не здесь ли проживает его друг Окш Сухорукий.

— Так он и сказал?

— Так и сказал.

— Дальше что?

— Я сначала отвадить его хотел… Знаю ведь, что ты незнакомых людей чураешься. Стал отнекиваться… Не знаю, мол, такого. Тогда он твои точные приметы описал. И рост, и цвет волос, и руку покалеченную… Почему я ему верить не должен, если он про тебя все подробности знает? Вот я и говорю — есть такой… У меня как раз и проживает.

— Так запросто и сказали? — Окш покосился на судорожно сжатый кулак хозяина.

— Ну не так чтобы запросто… — Тот замялся, а потом разжал кулак, в котором поблескивали золотые монеты старинной чеканки. — Вот одарил он меня… Это надо же, такие деньги!

— Больше он ничего не спрашивал?

— Ничего. Сразу повернулся и назад почесал. Я ему говорю: зайди хоть поздороваться с другом. А он отмахивается. В другой раз, дескать. Времени сейчас нет… Правда, очень просил ничего тебе не говорить. Наверное, хочет сюрприз приготовить… Сам не знаю, зачем я тебе это рассказываю, — хозяин недоуменно пожал плечами.

— Куда он пошел? — спросил Окш.

— Вон туда, — хозяин указал в окно. — Прямо по этой улочке. Еще догонишь, если постараешься.

С той самой страшной ночи, когда мрызлы, науськиваемые неизвестным максаром, громили мастерскую, Окшу бегать не приходилось. Однако незнакомца, принесшего с собой опасность, он настиг единым духом.

Домашние войлочные тапочки делали поступь Окша бесшумной, и чужой человек обернулся лишь тогда, когда был крепко схвачен за плечо. Его ничем не примечательное, плоское лицо исказилось страхом — перед собой он видел не худосочного и бледного паренька, а кого-то совсем другого, кого боялся уже загодя.

Скрупулезно копаться в сознании незнакомца у Окша просто не было времени, поэтому он напрямик спросил.

— Будешь правду говорить?

Тот только кивнул в ответ, и Окш понял — все расскажет, лишь бы только жизнь свою драгоценную сохранить.

— Ты сам кто? — задал он следующий вопрос, хотя уже и так понял, что это обыкновенный бродяга, за деньги нанявшийся в соглядатаи.

— Никто я… Так, прохожий… Мелкими услугами кормлюсь… Если что-то разузнать надо, меня посылают…

— Кто посылает?

— Разные люди…

— А в этот раз кто послал?

— Один человек… Я его плохо знаю… Очень богатый. Но вроде не из здешних. Таких, как я, у него сотни. Он их по всей стране гоняет.

— Имя у него имеется?

— Лично я с ним не знакомился. А люди достойные его Хавром кличут.

— Просто Хавром?

— Да, просто Хавром. Без прозвища.

Одного мгновения хватило Окшу, чтобы из бессвязных и путаных воспоминаний соглядатая воссоздать облик того, кто так интересовался судьбой бывшего подмастерья-оружейника. Ничего особенного — заурядная внешность, легкая хромота, скромная одежда. Явно не максар, но и не жестянщик. Никогда раньше Окш с ним не встречался, это уж точно.

— Кто дал тебе мои приметы? — Для острастки он тряхнул соглядатая за плечо.

— Ой, больно! Он и дал, кто же еще…

— Почему тебя послали именно сюда?

— Слух прошел, что здесь какой-то ловкач объявился. Всех игроков в кости облапошил. Да еще напоследок заставил их в штаны наложить. Чтобы, значит, самому спокойно уйти. Случай примечательный. А мы все примечательные случаи к этому Окшу Сухорукому примеряем. Не он ли это чудит… Я людей расспросил, у старосты справки навел, и вышло, что единственный посторонний человек в поселке — это подручный пекаря, то есть ты… От людей прячется. Знакомства ни с кем не водит, а выпекает такое, чего здесь отродясь не пробовали. Вот я и сунулся на свою голову в пекарню… Не убивай меня, а?

— Что тебе обо мне известно?

— Ничего, клянусь! — Соглядатай даже в грудь себя ударил для вящей убедительности.

— Тогда почему ты думаешь, что я могу тебя убить?

— Не знаю… Но уж если тебя так ищут, то дело нечистое. Не зря же такую прорву денег на это ухлопали.

Окш понимал, что соглядатай — мелкая сошка в чьей-то большой игре — уже выложил все, что знал. Теперь надо решить, как поступить с ним. Об убийстве, само собой, и речи быть не могло. Уговорить? Подкупить? Не получится. Такой мать родную продаст и перепродаст. Немного подправить его память? Внушить, что ничего подозрительного здесь не обнаружено? А если вдруг найдется кто-то, кто умеет проникать в человеческое сознание еще глубже, чем Окш? Ведь как ни вытравливай надпись на бумаге, ее, при определенной сноровке, всегда можно восстановить. Остается только одно — выжечь его память целиком, дотла, как сжигают компрометирующие документы.

Задумавшись, Окш немного ослабил хватку, и соглядатай, резко крутанувшись на месте, вырвался из его рук.

Дальнейшее произошло мгновенно и почти помимо воли самого Окша. Заряд бешеной ярости, невидимый и неощутимый со стороны, настиг беглеца уже через пару шагов. По своей эффективности он не уступал разрывной пуле, но только на этот раз пострадало не человеческое тело, а человеческое сознание.

Соглядатай упал. Он был жив, но уже не мог ни ходить, ни говорить, ни воспринимать окружающую действительность. Он разом забыл все, что успел усвоить на протяжении целой жизни, начиная с первого дня. Его память превратилась в горсточку праха.

Так Окш стал убийцей, потому что лишить человека личности почти то же самое, что уничтожить его физически.

Вернувшись в пекарню, Окш вывалил перед ошарашенным хозяином целую кучу золота — и своего собственного, и позаимствованного у соглядатая.

— Болтовней вы сегодня уже много заработали, так постарайтесь заработать еще и молчанием, — сказал он тоном, не терпящим возражения. — Я ухожу от вас и больше сюда не вернусь. Можете объявить, что я обокрал ваш дом, надругался над вашей дочкой и после этого скрылся в неизвестном направлении. Того человека, который приходил сегодня, вы не видели и, само собой, никаких разговоров с ним не вели. Запомнили?

— Запомнил, — кивнул пекарь, которому уже было не до пирожков и пончиков.

Лучше всего будет, если вы срочно распродадите имущество и уедете куда-нибудь подальше, — добавил он натягивая сапоги хозяина. — Не для меня лучше, а для вас…

— Вот ведь беда какая, — запричитал пекарь, сгребая золото со стола. — Недаром я сегодня дурной сон видел… Будто бы я себе новую обувку приобретаю…

— Это уж точно, — согласился Окш. — В руку сон оказался.

Полдня ушло на то, чтобы уничтожить все следы проводившейся в подвале работы. Кое-что он сжег в печи, кое-что закопал, кое-что утопил в протекавшей неподалеку речке. Никакой жалости при этом Окш не испытывал. Не повезло сегодня — повезет завтра. Не получилось на этом месте — получится в другом. Не надо только отчаиваться.

Хозяйская дочка, деятельно помогавшая ему, не переставала рыдать.

— Я тебя еще увижу? — спросила она, когда слезы наконец иссякли.

— Вряд ли, — честно ответил он. — Но, без сомнения, ты про меня еще услышишь.

Так он и ушел под покровом Синей ночи, без единой монетки в кармане, в чужих сапогах и чужом плаще — неприкаянная головушка, вечный бродяга, перекати-поле, гонимое не ветром, а чьей-то злой волей…

Окш даже не представлял себе, в какую сторону ему лучше направиться. Он не хотел покидать Страну жестянщиков, хотя и понимал, что здесь ему покоя не будет. Те, кто с достойной лучшего применения настойчивостью преследовал его, раскинули повсюду столько ловчих сетей, что рано или поздно он должен угодить в одну из них.

Да и куда ты денешься с такой приметной внешностью, а вдобавок еще и с изувеченной рукой, локоть которой всегда неуклюже отставлен в сторону — никаким плащом не прикроешь. Его приметы, наверное, уже известны всем старостам, всем караванщикам, всем трактирщикам, всем, кто без дела слоняется по торным дорогам и лесным тропкам, кто ради пары лишних монет способен на любую низость.

И вновь не парой монет здесь пахнет. Можно себе представить, какая премия обещана за его голову, если даже у нищих соглядатаев сейчас кошели лопаются от золота.

Без сна и отдыха Окш шел через дремучие леса и болотистые плавни, через торфяные поля и некошеные луга, упорно увеличивая дистанцию, отделявшую его от рудничного поселка, по которому скорее всего уже рыскали ищейки этого самого проклятого Хавра.

В том, что пекарь выдаст его с головой, Окш не сомневался. Даже не за деньги выдаст, а просто так, от страха. Да и доченька молчать не станет. Кто он ей теперь? С глаз долой — из сердца вон. Но не выжигать же память каждому трусу и каждой сластолюбивой дурочке.

Нельзя сказать, чтобы Окш не испытывал потребности в пище — под ложечкой сосало все сильнее. Однако вскоре он привык к голоду, сжился с ним, как до этого уже сжился с усталостью, с укусами комаров, с болью в ногах, стертых чужими сапогами.

Местность постепенно повышалась, болота исчезли, да и леса стали уже не такими густыми. Все чаще встречались суходолы и каменистые осыпи. За время, проведенное в пути, Окш не заметил ничего, что могло бы свидетельствовать о присутствии в этих краях человека. Каково же было его удивление, когда, пересекая всхолмленную, заросшую колючим кустарником и бурьяном равнину, он уловил запах дыма, смешанный с ароматом чего-то съестного.

В этой глуши Окшу бояться было некого, и он сразу повернул в ту сторону, где предположительно находился костер. Несколько раз он терял верное направление (видимо, неустойчивый ветер мотал столбом дыма, как кобыла хвостом), но каждый раз вновь отыскивал его.

Ни голосов людей, ни тем более их мыслей он пока не слышал. Скорее всего они отсыпались после плотного обеда, а сновидение — вещь нежная, его вот так сразу и не уловишь.

Костер отыскался в лесу — даже не на полянке, а прямо в корнях огромного, неизвестной породы дерева. Огонь уже почти догорел, но жара в углях оставалось немало, хоть целого кролика поджаривай. Дым стлался по стволу дерева вверх и там рассеивался в густой листве. Впрочем, все эти подробности Окш рассмотрел уже после того, как убедился, что ни людей, ни мрызлов, ни каких-либо других живых существ возле костра не наблюдается. Тот, кто развел его, оставил на память о себе лишь кучку тщательно обглоданных хрупких костей (не то птичьих, не. то лягушачьих) да узкие неглубокие следы обуви.

Еле сдержав возглас разочарования, Окш присел возле костра. Ладно, пусть в брюхе голодно, так хоть ноги в тепле. Сапоги уже давно пора просушить, да и плащ так набряк влагой, что стал весить раза в два больше, чем прежде.

Однако что-то мешало Окшу вплотную заняться бытовыми проблемами. Неясное предчувствие угнетало его, хотя опасность как таковая отсутствовала и он мог поклясться, что лес вокруг пуст (белки, птицы и разные мелкие букашки в счет, конечно, не шли).

И все же что-то здесь было не так. Уже достаточно наученный горьким опытом изгоя, Окш встал и внимательно осмотрел следы. Если они принадлежали человеку, а не лесному духу, то человек этот был невысоким и хрупким, как ребенок. Вот тебе и еще одна загадка!

Говоря языком охотников, следы были «теплыми». Существо, оставившее их, не могло уйти далеко. Для собственного спокойствия не мешало бы удостовериться, какие намерения имеет этот малыш и что он вообще делает в такой глухомани.

Сказано — сделано. Суховатый мох плохо сохранял отпечатки легких ног, но ведь человека, идущего через лес, можно выследить и по многим другим приметам — хотя бы по надломленным веткам папоротника, по разорванной паутине или в крайнем случае по едва уловимому запаху дыма, глубоко въевшемуся в его одежду.

Очень скоро Окш понял, что взялся не за свое дело, вернее, связался с чем-то таким, с чем связываться не стоило бы. След, недолго поплутав среди гигантских деревьев, исчез. Можно было подумать, что существо, преследуемое Окшем, растворилось в воздухе или взмыло в небеса.

Вполне вероятно, это и в самом деле был сказочный лесной дух, которому здесь должны потворствовать каждая травинка и каждый сучок, но имелось и другое, куда более прозаическое объяснение — проворный малыш, почуяв за собой погоню, просто вскарабкался на дерево.

Но ненадежные лесные кроны — это вам не матушка-земля. По ним и белка далеко не уйдет. Значит, этот ловкач прячется где-то поблизости. И тем не менее Окш не ощущал его присутствия.

Стоять здесь столбом и дальше становилось опасным. Что же делать? Как ни в чем не бывало повернуться и отправиться восвояси? И тут же схлопотать в спину метательный нож или стрелу… Вступить в переговоры? А ведь это мысль!

— Кто бы ты ни был, человек или лесной дух, я не собираюсь причинять тебе вреда, — сказал Окш как можно более проникновенно. — Прости, если я ненароком потревожил твой покой. Если не хочешь показываться мне, так и не показывайся. Это твое дело. Я забрел в эти места случайно и постараюсь как можно быстрее покинуть их. Ты только, пожалуйста, не мешай мне.

Под сводами леса пронесся странный звук — не то хохот, не то завывание. Издать его, конечно, могла и какая-нибудь птица, зато тот, кто швырнул в Окша тяжелую, колючую шишку, должен был обладать как минимум руками,

Не спуская глаз с буйной зелени древесных крон, Окш медленно попятился назад. Ни одно из его чувств не могло указать хотя бы даже примерное местонахождение противника. Более того, какая-то слабость, не только телесная, но и умственная, навалилась на Окша.

На миг он даже потерял связь с действительностью и внезапно как бы переместился обратно в мрачную постылую пекарню, из печки которой почему-то тянуло не сухим жаром, а сырой прохладой.

Однако это наваждение прошло так же быстро, как и тот ужас, что он пережил при побеге из горящей мастерской. У Окша не было никакого боевого опыта; его, как инвалида, даже к фехтованию не допускали, но сейчас он инстинктивно догадался, что вовлечен в некий поединок, где роль мечей выполняет человеческая воля. Мало того, что Окш уже пропустил один удар (тот самый сдвиг во времени, означавший, что кто-то проник в его сознание), он до сих пор даже не видел врага.

Продолжая отступать, Окш напрягал все внутренние силы, о свойствах и возможностях которых знал еще так до обидного мало и пользоваться которыми умел примерно так же, как грудной ребенок — своей мускулатурой.

В вышине снова раздался пронзительный хохот, как бы предупреждающий об очередном выпаде. Сознание Окша слегка помутилось, но он выдержал этот удар, попытался достойно ответить и внезапно увидел ослепительно яркую и неестественно четкую картину: черные скалы, голубое небо, а посреди всего этого чудовище с телом человека и с лицом мертвого льва — страшным, гниющим, изъеденным червями.

Тут шишки посыпались буквально градом, а затем Окш услышал, как сверху что-то рушится чуть ли не ему на голову. Он машинально отскочил в сторону и успел рассмотреть, что шум этот производит вовсе не какой-нибудь падающий предмет, а бледная белобрысая девчонка, стремительно спускающаяся по древесному стволу. Так она ему и запомнилась: комета с серебристым развевающимся хвостом и три пятна на ней — одно алое и два зеленых.

Тело девчонки, благодаря защитной одежде почти неразличимое в лесной полумгле, Окш разглядел только после того, как она оказалась на земле. Сразу стало понятно, почему следы, оставленные у костра, он ошибочно принял за отпечатки ног ребенка. Девчонка была хоть и высокой — на полголовы выше Окша, — но необычайно хрупкой, ломкой, узкой в кости. Про таких коренастые от природы жестянщики неодобрительно говорили: «Весит небось чуть поболе котенка».

Казалось, эту лесную фею можно сбить с ног одним щелчком, но Окш по этому поводу не обольщался — слишком стремительными и ловкими были движения девчонки, слишком проницательно глядели ее огромные зеленые глаза, слишком снисходительная улыбка кривила алые губы. Проникнуть в ее мысли было невозможно — это он понял сразу. Девчонка была защищена от всяких жизненных передряг куда лучше, чем кто-нибудь другой из тех, кого до этого знал Окш.