— Это тебя Бог наказывает, — пробормотал Кузьма сквозь сон. — Поститься тоже надо с умом. Излишнее рвение ни в каком деле на пользу не идет.

Проснулся он от першения в носу. Рядом, заняв на лавке почти все свободное место, восседала постельная сваха Феодосия Акудница и щекотала ему нос петушиным пером.

— Просыпайся, касатик, — томным голосом пропела она. — Время позднее. Скоро всех баб и девок по постелям разберут. Аль у тебя уже охота пропала?

— Прошу прощения, матушка. — Кузьма чих-пул. — Сморило меня что-то… А где брат Венедим?

— Зачем он тебе в такую пору? Неужто содомский грех замыслили сотворить? — хохотнула она.

— Все шутите… А мне не до шуток. Тут так выходит, что без его соизволения мне и шагу ступить нельзя. Все мои утехи теперь от его воли зависят.

— Сопляк он еще! — фыркнула Феодосия. — Ночью я в обители хозяйка. На мои права еще никто не смел покуситься… Да и занедужил что-то твой Венедим. Желудочное послабление. От нужника дальше трех шагов отойти не может.

— И часто такое с подвижниками бывает?

— Случается… Ты лучше скажи, с кем нынче лечь хочешь?

— А есть выбор?

— Для тебя, касатик, все есть.

— За что такая честь?

— Подарочек твой по душе пришелся. В следующий раз еще что-нибудь принеси. Ты ведь, говорят, в дальнюю дорогу собрался?

— Кто говорит? — насторожился Кузьма, уверенный, что, кроме Венедима, других свидетелей его беседы с игуменом не имелось.

— Земля слухами полнится, а уж наша обитель — тем более. Любят людишки лясы поточить… Али я относительно дальней дороги не права?

— Я на одном месте никогда долго не засиживаюсь, — ответил Кузьма уклончиво. — Отдохну чуток и дальше. Меня ноги кормят.

— Кто ж спорит… Только я слыхала, что теперь ты не абы куда идешь, а к самой Грани. И не по собственной воле, а по чужому наущению… Не томи душу — расскажи. Я тебе за это самую сладку девку подсуну. А хочешь — сама с тобой лягу. Я хоть и в годах, но такое умею, что со мной ни одна молодуха не сравнится.

Предложение было, конечно, заманчивое, хотя в чем-то и сомнительное. В человеческое бескорыстие Кузьма давно не верил, а тем более не ожидал найти его в Феодосии, всем известной сплетнице и интриганке. Одним только женским любопытством ее вопросы объяснить было нельзя. Скорее всего в обители Света опять плелись тайные козни, в которые каким-то образом хотели впутать Кузьму. Только этого ему и не хватало!

— Ваши достоинства известны, — сказал Кузьма, поглаживая обширную ляжку Феодосии. — Кто же от такого счастья откажется? Только мне одно неясно…

— Что, касатик? — Феодосия всем телом навалилась на него, и это было посерьезнее, чем объятия химеры-няньки.

— С чего начнем? Сначала поговорим, а потом ляжем или наоборот?

— А все сразу, — жарко зашептала Феодосия. — Ты говори… только все как на духу, а я делом займусь.

Лицо Кузьмы вдруг оказалось между двумя голыми грудями, хотя и весьма увесистыми, однако по форме почти безупречными. Тут бы он, наверное, и сдался, поскольку долго сопротивляться подобному напору не смог бы ни один нормальный мужик, но сзади стукнула дверь (запоров у светляков отродясь не водилось), и кто-то деликатно похлопал Феодосию по спине.

— Чего припер, охальник? — оторвавшись от Кузьмы, взъярилась она, однако тут же присмирела и совсем другим тоном продолжала: — А, это ты, Венедимушка… Оклемался уже? С выздоровленьицем… А мы тут с Кузьмой побаловаться собрались. Ты ничего против не имеешь?

— Вольному воля, — не сказал, а выдавил из себя Венедим. — Только ты выйди пока. После зайдешь. И под дверями не подслушивай.

— Когда это я подслушивала? — обиделась Феодосия, заправляя под одежду свои замечательные буфера.

— Да, почитай, всю жизнь. Меня еще мать-покойница предупреждала, чтобы я тебя остерегался.

— Мать твоя, царство ей небесное, и не такое могла сказать. Еще та штучка была… Ее грехи ни тебе, ни твоим детям не замолить. А впрочем, разве у таких, как ты, бывают дети?..

Она удалилась царственной походкой, высоко неся голову и ворочая ягодицами, как жерновами (увы, не подфартило сегодня Кузьме добраться до них). Венедим хоть и еле держался на ногах, однако не поленился проводить Феодосию до дверей — очевидно, и в самом деле боялся, как бы та не подслушала предстоящий разговор.

Вернуться назад у него не хватило сил: так и сел прямо на пороге, привалившись спиной к дверному косяку. Был он сейчас бледнее любого священному-ченика, зато смотрел прямо и глаз по своей привычке в сторону не отводил.

— Зачем она приходила? — спросил Венедим голосом слабым, но твердым.

— А тебе не понятно? — буркнул Кузьма. Нельзя сказать, чтобы подобный поворот событий устраивал его.

— Думаешь, на блуд ее потянуло? Как бы не так! Феодосия без задней мысли ничего не делает. И уж ни под кого-нибудь ляжет, то с умыслом. Говорят, что это именно она довела Трифона Прозорливого до смерти. Такая кого хочешь заездит — хоть мужика, хоть хряка-производителя.

— Со мной такие номера не проходят. Я из лап химеры уходил… Эх, пришел бы ты, Веня, на полчасика позже!

— Плохие новости, — вздохнул Венедим. — Потому и пришел… Темнушники проведали про то, что ты здесь.

— Ну и что? Какое им до меня может быть дело? Я темнушникам ничего не должен.

— Выходит, должен. Говорят, что ты к их дозору тайком подобрался и всех жизни лишил самым зверским образом.

— Врут! — отмахнулся Кузьма, хотя предчувствия у него появились самые нехорошие. — Я к этому делу непричастен. Их тварь неведомая растерзала. Причем такая, что ей самая злобная химера в подметки не годится. Сам подумай, может ли один человек другого на железный штырь насадить, если этот штырь к тому же под самым потолком торчит?

— Это ты так говоришь. А темнушники говорят совсем другое и требуют, чтобы тебя выдали им на расправу.

— Подожди… — Кузьма задумался. — Я ведь всего сутки у вас. Как они успели узнать?

— Вот то-то и оно. Кто-то из наших донес. А меня отравили, чтобы я за тобой не присматривал.

— Сколько человек знает, что я здесь?

— Видели тебя многие. Но про то, что ты именно Кузьма Индикоплав, знают только… — он стал загибать пальцы на руке, — я, игумен, трое стражников, привратник, да две бабы эти, Феодосия и Фотинья.

— Бабы или стражники могли слух по обители пустить.

— Всех их сразу предупредили, чтобы язык за зубами держали.

— Ба! — Кузьма шлепнул себя ладонью по лбу. — Совсем забыл. На подходе к обители встретился мне один тип. Из ваших, изгнанник. Он меня по голосу опознал.

— Это где примерно было?

— Недалеко от того места, где меня задержали.

— В Буячьей норе… Нет, туда темнушники не сунутся. Изгнанник здесь ни при чем. Он мне слабительной соли в еду подсыпать не мог.

— Не совпадение ли это? У постников брюхо деликатное, слабое. Могло тебя и по какой-то другой причине прихватить… Попил, например, тухлой водицы.

— Разве это совпадение! — болезненно скривился Венедим. — Остатки моей каши поросенку скормили. Так его так пронесло, что едва копыта не протянул.

— Стряпух надо выспросить.

— Выспросили уже. И даже с пристрастием. Посторонних мужиков на кухне не было, а Фотинья и Феодосия там с самого утра вертелись.

— Фотинья, думаю, такое сделать не могла.

— И я так думаю, — кивнул Венедим. — Она в это время всегда на кухню за отбросами приходит. А вот Феодосия там гость редкий. Никто и не упомнит, когда ее в предыдущий раз видели.

— Неужто Феодосия с темнушниками знается?

— С нее станется. На всю общину обижена. Прежний игумен ей чем-то не угодил, а уж новый тем более. Не у дел ее хочет оставить. Дескать, святое дело продления рода человеческого она превратила в блудодейство и источник наживы. Чуть ли не торгует девками… Вот она и столковалась с темнушниками. Хочет, наверное, с их помощью прежние порядки вернуть. Или сама к ним уйдет да еще самых лучших девок с собой прихватит.

— Но это все, так сказать, ваши заботы. Почему у меня от них должна голова болеть?

— Темнушники давно за нами присматривают. Догадываются, видно, что мы путь за Грань ищем. Если такое удастся, здесь вся расстановка сил изменится. Вдруг мы союзников себе найдем или какое-нибудь страшное оружие добудем? Сами-то они преисподнюю покидать не желают. Обжились, отродье бандитское. Нет для них законов. Ни человеческих, ни Божьих… Какая им выгода, если Кузьма Индикоплав другим будет служить?

— Гады… Я ведь для них немало хорошего сделал.

— Вот они все это тебе и припомнят.

— А если их просто послать подальше? — встрепенулся Кузьма. — Дескать, не знаем мы никакого Кузьму Индикоплава?

— Пробовали уже. — Венедим слабо махнул рукой. — Только темнушники на это не клюнули. Грозятся взрывчатку применить.

— Откуда у них взрывчатка?

— Говорят, купили у метростроевцев. А по другим сведениям, сами научились делать.

— Отдадите, значит, меня? — Кузьма исподлобья глянул на Венедима.

— Не знаю… Переговоры еще идут. Игумен за тебя трех баб предлагает. Любых, на выбор.

— И что?

— Не соглашаются они. Вынь да положь им Кузьму Индикоплава. Последними словами тебя костерят. Суд обещают устроить.

— Знаю я их суд. Отведут шагов на сто и прикончат в каком-нибудь тупичке… Скорее всего они не на меня одного, а на всех выползков взъярились. Недаром ведь игумен говорил, что нашего брата почти не осталось. Мы у темнушников, как кость в горле, торчим… Слушай, Веня, а не податься ли мне сейчас в бега? Скажешь, что упустил по слабости телесной. С недужного какой спрос…

— Ты сбежишь, а мы из-за тебя в братскую могилу ляжем? — Бледность Венедима не только дошла до крайнего предела, но, похоже, даже преодолела его. — Темнушники зря грозиться не будут. Если пообещали взорвать — обязательно взорвут. Когда из-за Бабушкиного туннеля спор вышел, они дюжину наших без зазрения совести порешили. Помнишь тот случай?

— Слыхал…

— Так что жди смиренно своей участи, как ждал наш Спаситель. А я, ради укрепления твоего духа, поведаю поучительную историю о скитаниях и злоключениях пророка Ионы.

— Да пошел ты со своим Ионой куда подальше! — Кузьма перевернулся на другой бок, лицом к стенке, и натянул на голову полу куртки.

Приговор ему еще не был вынесен, да и за ночь все могло измениться к лучшему, но спалось Кузьме плохо, вернее — вообще не спалось.

Ясно было, что убежать из обители Света ему не позволят. Наверное, уже с десяток бугаев за дверями караулит.

Окажись он сейчас где-нибудь в лабиринтах Шеола, можно было бы вызвать химеру (существовали такие способы) и под шумок, поднятый ею, благополучно смыться. Да только из этого каменного мешка, в котором даже вентиляционного отверстия не предусмотрено, ни до какой химеры не докличешься.

Оставалось одно — сжать зубы и терпеливо ожидать решения своей участи, а уж потом действовать по обстоятельствам. Хотя вырваться из лап темнушников вряд ли удастся. Они и руки связать не забудут, и кляп в пасть забьют, чтобы на помощь не позвал.

Правильно говорил Венедим — бандитское отродье, дети беззакония. А ведь родители у них, по слухам, были люди как люди, на государственной службе состояли, в науках разбирались. Откуда только что берется? Почему добро надо вколачивать в душу едва ли не силой, а зло приходит само и причем самыми разными тропками?

В конце концов Кузьма уснул, но до утра метался в кошмарах — то на него наваливалась химера, принявшая облик Феодосьи, то Венедим превращался в поросенка со зловеще мерцающими глазами, то темнушники начинали вытворять с ним то, что сам он вчера вытворял с покорной Тиной.

Проснулся Кузьма с тяжелой головой и в самом мрачном расположении духа. Завтрак не подали — очевидно, рачительные светляки уже махнули на него рукой и не хотели входить в бесполезные, с их точки зрения, расходы.

Ближе к обеду за дверями завозились — наверное, убирали каменные плиты, которыми была подперта снаружи дверь.

В келью ввалилась целая компания и среди них — ни одного знакомого лица, кроме Венедима, конечно. Тот глаз опять не поднимал и вообще старался держаться позади всех. Надо думать, совестью мучился.

Среди одетых в грубые рясы светляков выделялись два темнушника, разряженные, как на маскарад, — шлемы, обложенные изнутри пенопластом, брезентовые костюмчики, безрукавки из невыделанной свиной кожи, тяжелые ботинки, подбитые гетинаксом толщиной в два пальца (приварят тебе таким ботиночком — мало не покажется).

— Вот человек, которого вы называете Кузьмой Индикоплавом, — сказал один из светляков, судя по всему, старший среди своей братии. — Нам его имя неведомо, а прибился он к нашей общине случайно, — этими словами он как бы открещивался от гостя.

— С каких это пор вы у себя всяких бродяг стали привечать? — перебил светляка один из темнушников.

— Таковы традиции нашей общины. Оказывать помощь страждущим и гонимым — одна из важнейших заповедей.

— Неправда! — бесцеремонно возразил темнушник. — Нет такой заповеди.

— Я подразумевал не Божьи заповеди, а предписания нашей внутренней жизни, проистекающие из слов Спасителя «Возлюби ближнего своего».

— Ничего себе ближний! — фыркнул другой темнушник. — Бродяга безродный, да к тому же и безбожник.

— Вы и сами к Христову воинству не принадлежите. — Светляк мелко перекрестился. — Однако в обитель Света допущены.

— Попробовали бы вы нас не допустить! — Темнушник хорохорился, но заметно было, что ощущает он себя здесь не совсем в своей тарелке.

— Прекратим пустые споры. — Светляк взмахнул руками так, словно дым перед собой разгонял. — Делайте то дело, ради которого явились сюда.

Гости расселись — темнушники отдельно от светляков. Места не хватило только самому Кузьме, до этого по собственной глупости покинувшему лавку (неудобно было валяться в присутствии столь важных персон). Светляки сложили руки на груди крест-накрест. Темнушники, покосившись на иконы, сняли головные уборы, хотя и с неохотой.

Первым речь держал тот из них, чьи волосы были собраны на темени в дурацкий хохолок.

— Я Леня Черпак, «зубр» семьи папы Каширы. Это по старым понятиям почти как полковник, — доложил он, буквально поедая Кузьму взглядом. — Имею полномочия проводить разборки любого Уровня.

— На своей территории, — как бы между прочим вставил старший светляк.

— Опять двадцать пять! — возмутился хохлатый Леня. — Мы ведь вроде все заранее обговорили. А тут опять начинается сказка про белого бычка. Нам что — уходить?

— Раз пришли — оставайтесь. Можете продолжать.

— И продолжу! Только попрошу впредь меня не перебивать. — Он опять уставился на Кузьму гипнотизирующим взглядом. — Эй, клиент, тебя как зовут?

— От клиента слышу! — огрызнулся Кузьма, твердо решивший перед темнушниками не лебезить.

— Обидчивый, — констатировал другой темнушник. — И к тому же непонятливый.

— Ничего, просветим. — Зловещее обещание «зубра» Лени относилось не только к напарнику, но в равной мере и ко всем присутствующим.

— Среди нашей общины принято обращение «брат».

Все дружно покосились на Венедима, изрекшего эту фразу.

— Пусть будет брат, — криво усмехнулся темнушник. — Повторяю вопрос: как тебя зовут, брат?

— Отвечаю: Кузьма.

— Вот и славно. А дальше?

— Кличек у меня много. Кто как хочет, так и называет.

— Индикоплавом тоже называют?

— Случается.

— Ты к нам на днях наведывался?

— Не помню, — пожал плечами Кузьма. Сдаваться он не собирался, тем более что прямых доказательств его визита у темнушников не было. — Я за последние дни половину Шеола обошел.

— Понтуешь, брат? А зря. Был ты там, это даже дураку ясно. Если сам следов не оставил, то нетопыри твои кругом отметились. Всю караулку загадили. А известно, что из всех выползков только один Кузьма Индикоплав с нетопырями компанию водит.

Возразить было нечего. Тут темнушник действительно припер его к стенке. Приходилось, как говорится, сохранять хорошую мину при плохой игре.

— Ах, вот вы о чем! — Кузьма сделал вид, что вспомнил нужный эпизод. — Было дело. Собирался заглянуть к вам.

— Почему же назад повернул?

— Ваши ребята обложили меня по телефону нехорошими словами. А я человек хоть и бесприютный, но гордый.

— За что обложили? — прищурился Леня Черпак. — Если кто на себя лишнее взял, мы его поправим.

— Обложили меня, прямо говорю, ни за что. Я ведь о важном деле хотел сообщить. А меня и слушать не стали. Вахлаком обозвали. Нервные у вас люди.

— О каком деле ты хотел сообщить? Только не юли! Отвечай быстро.

— Караульных ваших кто-то перебил. А потом на просушку повесил.

— Ты это сам видел?

— Как они висели?

— Нет, как их убивали.

— К сожалению, не сподобилось. Припоздал. Но кровь из покойников еще вовсю текла. Свеженькие были.

— Подозрение на кого-нибудь имеешь? — Леня Черпак задавал вопросы так быстро, словно они у него были заранее заготовлены.

— Кто, кроме химеры, мог такое отмочить? До тех штырей высота в три моих роста.

— Химера, говоришь… — Темнушники переглянулись, а потом едва ли не хором выпалили: — А кто ее на караульных науськивал?

— Химеру? — искренне удивился Кузьма. — Вы думаете, химеру на поводке водят, как собак когда-то?

— Что мы думаем, тебя не касается! — От фразы к фразе Леня Черпак становился все мрачнее. — А зря балабонить у нас не принято. Знаем, что говорим. Давно известно, что выползки с химерами якшаются. Нашли, знать, общие интересы. И при желании могут их на любое черное дело подбить.

— Свят, свят, свят! — Светляки, внимательно слушавшие разговор, истово перекрестились.

— Нет, это просто безумие какое-то! — Кузьма в сердцах хлопнул себя ладонями по ляжкам. — Как с химерами общаться, если у них нет ни глаз, ни ушей, да и мозгов, наверное, тоже? И вообще неизвестно, что это такое — живое существо или природное явление, вроде ливня или шаровой молнии!

Сначала Кузьма подумал, что в запале хватил лишнего и его последнее сравнение не поймут, однако это оказалось не так — светляки знали о молниях из Писания, а темнушники, помешанные на технике, — из практического опыта, недаром ведь их еще называли связистами. Зато почти все, что касалось химер, оставалось тайной за семью печатями как для тех, так и для других, что еще раз подтвердила словесная эскапада, незамедлительно выданная Леней Черпаком.

— Куда же эта химера потом девалась? — накинулся он на Кузьму. — Туннель там на пять километров прямой, никаких тупиков и ответвлений не имеет. Ей только два пути было. Или прямо в лоб на нашу заставу, через которую и мышь не проскочит, или тебе навстречу. Мы ее не видели. А ты?

— Если бы видел, то здесь бы уже не стоял… Как с вами дальше разговаривать? Вы себе на носу должны зарубить, что химеры разные бывают. Одни еле-еле ползают, а другие стремглав носятся. Некоторых от валуна не отличишь, а некоторые с киселем схожи. Есть такие, что по потолку, как пауки, бегают, а есть которые туманом в воздухе плавают. И еще неизвестно, какая из них опаснее. Та химера, которая караульных убила, могла запросто вверх уйти. Сами знаете, есть там в потолке дыра, которая неизвестно куда ведет. Могла, наоборот, в мох зашиться и оцепенеть надолго. Бывает с ними и такое. Могла, в конце концов, на тысячу мелких частей разделиться и в разные стороны рассеяться. Все от случая зависит. Не исключено даже, что она вашу хваленую заставу благополучно миновала. Есть такая химера, мы ее между собой «тянучкой» зовем, так она в любую щелку проникнет, куда и иголка не войдет. — Видя, что его рассказ задел слушателей за живое, Кузьма напоследок многозначительно добавил: — Вот так-то!

В келье повисла тяжкая тишина, как это бывает в разгар пьянки, когда выясняется, что спиртное закончилось. Горячая и доходчивая речь Кузьмы повергла в состояние легкого шока даже самоуверенных и нахрапистых темнушников.

Наконец Леня Черпак с подозрением процедил:

— Ты-то сам откуда все это знаешь?

— Чем же я, по-вашему, всю жизнь занимаюсь? Шляюсь ради собственного удовольствия по Шеолу? Я с самого детства приучен к природе присматриваться и прислушиваться. У меня, между прочим, родители образованными людьми были. Биологами. Рукокрылых изучали, то бишь летучих мышей. Среди этих рукокрылых я и родился. Они мне, можно сказать, жизнь спасли, да и сейчас частенько выручают… Но основное, конечно, опыт. Я почти всякую химеру заранее чую. Научился спасаться от них. Если что новое узнаю, другим выползкам передаю. И они мне немало полезного порассказали. Вот так и живу.

— Есть, значит, способы спастись от химеры? — спросил Леня Черпак, и это были первые его слова, идущие от души.

— Есть, — кивнул Кузьма, — Лучше всего, конечно, не высовываться и сидеть вот в таких неприступных норах, — он обвел взглядом келью. — Мох вокруг надо уничтожать. Это уж обязательно. Химеры всегда мхов держатся, хотя опять же никакой гарантии тут быть не может. Сейчас, говорят, появились такие твари, что даже в соляных копях рыщут. Их главное природное качество… постоянная изменчивость, пластичность, — он запнулся, вспоминая полузабытые слова, — способность приспосабливаться к любым внешним условиям.

— Тогда их можно считать живыми существами, — произнес второй темнушник, так и не соизволивший представиться. — Молния к внешним условиям приспосабливаться не может.

— Это не совсем так, — возразил Кузьма. — Молния при своем движении в пространстве выбирает путь наименьшего сопротивления, оттого и змеится. Мне отец подробно рассказывал об этом… Но здесь любые сравнения неуместны. И мох, и химеры, и многое другое, что внезапно свалилось на нас, — это иная жизнь. И законы у нее иные. Вполне возможно что мы никогда не сумеем их понять.

Опять наступило напряженное молчание, и опять его разрядил Леня Черпак, в силу своей высокой должности привыкший командовать не только «быками» и «волками», но и совсем посторонними людьми, к славному семейству папы Каширы никакого отношения не имеющими.

— Кузьма Индикоплав, можешь ли ты что-нибудь добавить к сказанному? — произнес он веско.

— Могу, — ответил Кузьма. — Только у вас времени не хватит выслушать меня до конца.

— Я имел в виду только смерть караульных.

— Что тут можно добавить… Совершенно непонятно, зачем мертвецов насадили на эти железяки? Забавы ради? Но раньше такое за химерами никогда не водилось. Если честно сказать, я до сих пор не пойму, чего ради они вообще нападают на людей. Ведь в пищу им мы не годимся. Случается, что человек, на которого напала химера, высыхает как палка или превращается в мешок кровавой жижи. Но ведь все при нем и остается. Даже самого маленького куска плоти не пропадет… Загадка, короче говоря…

— Но тебе что-нибудь известно о так называемых здухачах? — спросил темнушник, сохранявший свое инкогнито. Скорее всего это был личный вопрос, к предъявленным обвинениям никакого отношения не имеющий.

— Можно сказать — ничего, — пожал плечами Кузьма. — Сам я с ними не встречался, а чужие бредни пересказывать не люблю.

Шепотом посовещавшись между собой, темнушники встали. Обращаясь уже не к Кузьме, а к старшему из светляков, Леня Черпак официальным тоном произнес, как будто бы по бумажке читал:

— Прямое обвинение в убийстве караульных с Кузьмы Индикоплава снято, хотя вопрос о его пособничестве остается открытым. Мы по-прежнему настаиваем на его выдаче для проведения расследования на месте. Если его невиновность будет доказана, обещаем предоставить Кузьме Индикоплаву полную свободу действий. По своему усмотрению он волен будет вернуться в обитель Света, — Леня Черпак непроизвольно поморщился, поскольку темнушников всегда коробило это высокопарное название, — или направить свои стопы в какую угодно сторону. Надеюсь, что руководство святокатакомбной церкви примет это предложение.

— Скорее ультиматум, — буркнул из своего угла Венедим.

Возникшую неловкость сгладил старший из светляков. Сдержанно кивнув, он ответил:

— Окончательное решение будет принято самим игуменом. Но заранее предупреждаю, что Кузьма Индикоплав будет выдан вам только заимообразно, взамен на заложника, принадлежащего к влиятельной семье и имеющего чин не ниже «быка».

— Святыми себя считаете, а без крючкотворства не можете! — возмутился Леня Черпак. — Проще надо жить! Разве Бог не завещал вам верить добрым людям?

— Бог завещал нам не внимать лукавым речам, даже если тот, кто провозглашает их, имеет обличье ангела света.

— Если без этого не обойтись, я готов остаться, — неожиданно заявил второй темнушник. — Почему бы и не погостить здесь пару деньков? И вам так будет спокойнее, и нам. Надеюсь, в жратве и девках отказа не будет?

— Повторяю: последнее слово принадлежит игумену. — Старший светляк направился к выходу, и все чередой потянулись за ним.

Когда дверь вновь стали заваливать камнями, Кузьма понял, что обеда ему сегодня тоже не дождаться.