«Вот вам и элитные части», — с горечью подумал Синяков.

Когда сын справился с едой, запив ее водой из рукомойника, Синяков спросил:

— Чем вас хоть кормят тут?

— А ты как думаешь? — невесело, одними губами улыбнулся Димка. — По крайней мере не шашлыками.

— Прекратить неположенные разговоры! — пискнул конвоир.

Димка покосился на него и негромко сказал:

— Ты, салага, много на себя не бери. А то ведь можем встретиться на гражданке.

— Не надо. Не обращай внимания, — попросил Синяков. — Нам и так осталось всего десять минут. Лучше расскажи, что с тобой случилось.

— Засветил сержанту между рогов, — как о чем-то совершенно обыденном сообщил Димка.

— За что?

— Доставал он меня, понимаешь? — В словах сына вдруг прорвалась злоба, которой Синяков за ним раньше не замечал. — В гроб хотел загнать.

— А просто пожаловаться кому-нибудь нельзя было?

— Папа, ты в армии служил?

—Нет.

— Тогда не возникай. Ничего ты про эти дела не понимаешь.

— Но ведь тебе тюрьма грозит?

— А где, по-твоему, я был до этого? На курорте? На каторге так не пашут, как мы в бригаде пахали!

— Но служить тебе всего год оставалось, а сидеть придется целых три!

— Убегу. — Сказано это было абсолютно спокойно и, что самое страшное, вполне серьезно. — Хорошо, если бы на зону послали… А то про дисбат тут такое говорят… Уши вянут.

— Я сейчас обо всем доложу начальнику караула! — конвоир уже чуть не плакал.

— Докладывай, — Димка недобро, исподлобья глянул на него. — Сам же и нарвешься. А мне что будет? Пайки лишат? Так я ее уже съел. В карцер посадят? Не посмеют, мне завтра на суд идти.

— Ну почему ты такой! — прервал Синяков сына. — Столько не виделись, а ты и разговаривать со мной не хочешь.

— Я хочу .Да только мешают некоторые… А за то, что ты, папа, приехал, большое спасибо. Я, честно сказать, мать ожидал.

В это время снаружи к решетке подошел прапорщик с ключами и зычным голосом, словно все они находились где-нибудь в чистом поле, объявил:

— Время свидания истекло!

Отец и сын одновременно встали и обнялись, чуть не перевернув стол. За недолгое время, проведенное на гауптвахте, Димка успел пропитаться тюремным запахом, неистребимым и прилипчивым, как зараза.

— Ты только не верь тому, что здесь по радио болтают и в газетах пишут, — торопливо шепнул он. — Ты больше людей слушай и сам в оба гляди.

Прапорщик уже стучал ключами по приоткрытой решетчатой двери, а конвоир тыкал Димку стволом автомата в спину.

— До завтра! — крикнул Синяков.

— До завтра, — отозвался Димка.

Сейчас в его жизни было не самое лучшее время, однако на перепуганного зайца (чего заранее опасался Синяков) он совсем не походил. Скорее это был волчонок — усталый, голодный, загнанный, злой, но уже клыкастый…

…На выходе из гауптвахты Синякову вежливо вернули все конфискованные продукты. Пропала только одна пачка самых дешевых сигарет…

Минут пять Синяков слонялся по горбатой улочке, отделявшей божий храм от гнезда сатаны (по крайней мере, такое впечатление осталось у него после посещения прокуратуры), и старался успокоиться.

В принципе сделано было немало. Он многое узнал о деле, ради которого прилетел сюда, нанял адвоката, а главное — свиделся с Димкой. Хотелось надеяться, что эта встреча поможет сыну пережить завтрашний день, обещавший стать для него таким тяжелым. Да и знакомство с комендантом кое-что значило.

Теперь не мешало бы подумать и о себе самом. Еды, слава богу, хватало. «Секретный № З» пусть подождет в камере хранения до завтрашнего дня. Вопрос сейчас упирался только в ночлег.

Искать кого-нибудь из старых знакомых было уже поздно, тем паче что Синяков не помнил толком ни одного адреса. Этим можно будет заняться завтра с утра, когда откроются справочные бюро. А пока придется воспользоваться услугами гостиницы, тем более что по дороге сюда он уже успел присмотреть одну, чей обшарпанный фасад, по идее, должен был свидетельствовать о либеральных порядках и умеренных ценах.

Действительно, какие-либо дополнительные препоны в лице бдительных швейцаров или неустрашимых агентов службы безопасности в фойе гостиницы, носившей скромное название «Первая Советская», отсутствовали. Единственным живым существом (кроме двух пестреньких кошечек), обратившим внимание на появление Синякова, была немолодая дама, вязавшая что-то за барьерчиком.

Синяков попытался вспомнить, как называется служащая гостиницы, занимающаяся регистрацией постояльцев и выдающая им ключи от номеров. По крайней-мере не ключница. Это что-то из области фольклора. И не регистраторша. Может, дежурная? Нет, дежурные сидят на этажах, кипятят чай и надзирают за нравственностью жильцов… Тогда скорее всего портье. А если это женщина? Неужели портьера? Или портьерша?

Прежде чем заговорить о деле. Синяков внимательно просмотрел всю гостиничную документацию, вывешенную на видном месте. Свободные номера действительно имелись в избытке, а цена на них хоть и превышала ту, на которую заранее рассчитывал Синяков, но все же была вполне приемлемой.

Однако стоило только «портьере» перелистать паспорт потенциального жильца, как ситуация сразу осложнилась.

— Почему же вы сразу не сказали, что у вас иногородняя прописка? — возмутилась она.

— Вы хотите сказать, что проживать у вас дозволено только местным жителям? — осведомился удивленный Синяков.

— Нет, конечно, — ответила «портьера», — но на них распространяются льготные расценки, какие и указаны на информационном стенде. Для иногородних у нас существуют специальные расценки. — Она выложила на свой барьерчик тоненькую белую папочку.

Эти специальные расценки были таковы, что Синяков немедленно забрал паспорт, пожелал «портьере» почаще привечать в своей гостинице арабских шейхов и американских миллиардеров, которым это, возможно, и по карману, после чего поспешил откланяться.

Уж лучше переночевать на скамеечке в парке, благо погода способствует, чем платить бешеные деньги за сомнительное удовольствие воспользоваться панцирной койкой в четырехместном номере с удобствами в дальнем конце коридора.

Самый длинный в жизни Синякова день (если приплюсовать выигранные в полете часы) медленно клонился к вечеру. Закатное небо сверкало на крестах храма и на хромированных деталях автомобилей, поток которых стал заметно иссякать.

В скверике появилась обильная тень, а вместе с нею и прохлада. Между тем всего в двухстах шагах отсюда парился в душной камере Димка. Сколько еще таких ночей ожидает его? В том, что прокурор попросит по максимуму, сомневаться не приходилось. Сомневаться приходилось в способностях адвоката скостить срок хотя бы на полгода.

Тоска, почему-то особенно коварная вот в такие тихие, предзакатные часы, вновь навалилась на Синякова. Чтобы не завыть волком, надо было срочно выпить.

В ближайшем магазине он купил пару бутылок вина вкупе с пластмассовым стаканчиком (пить из горлышка даже Стрекопытов считал зазорным) и вернулся в сквер.

Народу там заметно прибавилось, хотя дети и пожилые женщины исчезли. Лавочки занимали сплошь красотки в полном соку, а также представительницы более молодого поколения, которых в мире спорта принято называть «юниорками».

Все, как одна, чадили сигаретами. Дым от рабоче-крестьянской «Примы», смешиваясь с дымом от аристократических «Морэ», исчезал в кронах каштанов. Синякову даже подумалось, что при столь интенсивном и регулярном окуривании листва в сквере облетит еще задолго до наступления осени.

На Синякова все поглядывали как-то странно, что мешало ему спокойно приступить к трапезе. Можно было, конечно, предложить соседкам по стаканчику, но тогда обидятся остальные. Вон их здесь сколько! Да и наряд милиции уже дважды проходил в подозрительной близости от него. Никаких условий для личной жизни!

Тут к Синякову вдруг подсел какой-то мужчина, раньше предпочитавший держаться в глубокой тени. Чтобы освободить себе место, ему пришлось довольно бесцеремонно шлепнуть одну из девиц пониже спины. (Как отметил для себя Синяков, шлепнуть там было куда — девица уже удалялась игривой, семенящей походочкой, а ее задница все еще продолжала упруго вибрировать, как нежный телячий студень.)

— Мужик, ты по делу? — осведомился у Синякова его новый сосед, к внешности которого как нельзя лучше подходило краткое определение «хлюст».

— По делу, — солидно ответил Синяков. (А разве закусить и выпить это не дело?)

— Тогда решай в темпе. Девчонки волнуются.

— Главное, чтобы ты не волновался, — смысл речей соседа не вполне доходил до Синякова, и это начало раздражать его.

Хлюст оказался тонким психологом, а возможно, просто трусом. Его тон сразу изменился, из деловито-небрежного став заискивающим:

— Я, конечно, извиняюсь, но ты, должно быть, не в курсе. Ваши здесь уже были. Все чин-чинарем.

— Может, здесь кто-то и был, но только не наши, — веско произнес Синяков, догадавшись, что разговор нужно строить именно в таком тоне. — Когда наши придут, тебе сразу пятый угол придется искать. (Это была одна из любимых присказок Стрекопытова.)

— Ну ты даешь в самом деле… — Хлюст, похоже, растерялся, хотя виду старался не подавать. — Можно ведь и по-людски договориться… Возьми пока любую девчонку задаром. А попозже потолкуем.

Тут только до Синякова, за время добровольного заточения в стрекопытовской берлоге изрядно поотставшего от жизни, стало доходить, с кем он сейчас имеет дело и что за девицы прохлаждаются в тени каштанов.

— Ты, приятель, зря икру мечешь, — он даже хохотнул слегка. — Не за того меня принял. Я здесь чисто случайно.

— Ага. Проездом. — Хлюст покосился на ботинки Синякова, внешне ничем не отличавшиеся от обуви патрульных милиционеров. — Только вот маузер и кожанку забыл надеть…

Дабы не мешать людям заниматься пусть и не вполне легальным, но повсеместно процветающим бизнесом (одни только Нелкины успехи на этом поприще чего стоили!), Синяков решил покинуть сквер. Все равно ему не дали бы здесь спокойно выпить, а тем более отоспаться.

Припомнив прошлое, он пришел к выводу, что лучше всего его целям и устремлениям отвечает парк культуры и отдыха имени Диктатуры пролетариата — те самые «Джунгли», за контроль над которыми он сражался еще в юности.

Заросли кустарника там были столь густыми, а фонари такими редкими, что парк имел и другое название — «Сад любви». Участвуя в ежегодных добровольно-принудительных субботниках по уборке его территории, Синяков мог убедиться, что по крайней мере десятую часть тамошнего мусора составляют использованные презервативы (далее по возрастающей шли битое бутылочное стекло, консервные банки, пивные, а также водочные пробки, окурки и, наконец, макулатура разных видов).

Если кому-то случалось получить здесь перо в бок или кирпичом по голове, труп потом приходилось искать сутками.

Главными местными достопримечательностями считались: кинотеатр «Летний», впоследствии мистическим образом сгоревший во время демонстрации фильма «Нет дыма без огня»; открытая эстрада, на которой не только концерты проводились, но и разыгрывался юношеский кубок города по самбо, неоднократно достававшийся Синякову, и, наконец, танцплощадка, носившая стандартное для таких сооружений название «Зверинец».

Все эти пустяковые подробности Синяков припомнил, следуя в соответствующем направлении троллейбусом второго маршрута. Возвращаясь мыслями к недавно покинутому скверику, он вынужден был констатировать, что из всего виденного им сегодня в этом городе наиболее благотворное впечатление оставил вид покуривающих под каштанами девиц.

Многое изменилось в мире за последние четверть века, но «Джунгли» так и остались джунглями. Хотя небосвод был еще достаточно светлым, под сенью парка уже царила глухая тьма, и если бы не огни фонарей, столь же редкие, как и маяки на побережье Ледовитого океана, можно было подумать, что чугунный забор парка есть граница, отделяющая город от дремучих лесов, в которых обитают могучие зубры, коварные рыси, злобные совы и партизанские отряды, до сих пор окончательно не уверовавшие в победу правого дела.

По старой привычке Синяков проник на территорию парка через дырку в заборе и, выбрав боковую аллею, тронулся к его центру. Ни одна живая душа не отиралась здесь в столь поздний час, и можно было занять любую скамейку, но широта выбора, как известно, приводит к излишней привередливости. (Один пример буриданова осла чего стоит.)

В конце концов внимание Синякова привлекли две составленные вместе скамейки, что было удобно и для пиршества, и для сна. Горевший невдалеке фонарь давал достаточно света для того, чтобы не спутать собственный палец с сосиской. Кроме того, рядом имелась чугунная урна, похожая на старинную мортиру, задравшую свое дуло к небу. Каких еще благ мог пожелать для себя бездомный человек? Ну разве что подругу, столь же равнодушную к жизненным благам, как и он сам.

Жаль только, что завтра не удастся побриться — все соответствуйте принадлежности остались в чемодане, а городские парикмахерские, напуганные ширящейся волной СПИДа, подобную услугу клиентам уже давно не оказывают. Впрочем, маловероятно, чтобы свежая щетина на лице отца могла как-то повлиять на приговор, вынесенный сыну.

Первая бутылка кончилась очень быстро и как-то незаметно. Синяков с запоздалым сожалением подумал, что надо было брать сразу три. Ночь еще только начиналась, и особой тяги ко сну он не ощущал — наверное, в самолете отоспался.

Курил Синяков редко, но сейчас, похоже, как раз наступил такой момент. Сигареты имелись, причем несколько сортов, труднее оказалось со спичками, однако и они отыскались в кармане куртки, позаимствованной у Стрекопытова. Там же находился и пакетик, подаренный Синякову шаманом.

Любопытства ради он при свете догорающей спички ознакомился с содержимым магического подарка. Порошок, способствующий общению с духами, сам по себе, без воздействия огня или раскаленной сковородки, ничем не пах. Старинная, кустарного производства иголка, возможно, и могла сгодиться на что-то, но только не по своему прямому назначению — ее ушко было обломано.

Странные галлюцинации, которые Синяков испытал на стрекопытовской кухне, скорее всего были вызваны дымом этого самого порошка. Да и шаман, надышавшийся им, вел себя как невменяемый. Ни анаша, ни кокнар таких ощущений не давали, но мало ли сейчас развелось всякой химии? Да и реплика кого-то из гостей относительно сушеных мухоморов могла иметь под собой почву.

«Дурью» Синяков давно не баловался, не забирала она его, однако тут решил рискнуть, тем более что и' вторая бутылка опустела. Достав свежую сигарету, он с помощью иголки забил в табак несколько крупинок волшебного порошка. Получилась так называемая «дурь женатая». Отвратительный запах, сравнимый разве что с вонью расплавленного битума, на свежем воздухе почти не ощущался. Наоборот, первая же затяжка показалась Синякову необычайно приятной. В теле и мыслях появилась та особенная легкость, свойственная только краткому периоду, отделяющему первую рюмку от пьяного забытья и тяжких мук похмелья.

На душе повеселело. Он взял пустые бутылки в руки и стал постукивать ими — дзинь, дзинь, дзинь — все быстрее и быстрее.

Что-то шевельнулось на скамейке рядом с ним — тихо шевельнулось, словно таракан, подкрадывающийся в темноте к хлебной крошке. Оказывается, это была иголка, ерзавшая сама по себе, словно магнитная стрелка, выведенная из состояния покоя.

По мере того, как темп ударов нарастал, вся сущность Синякова, а в особенности сердце и мышцы, старались подстроиться под него, найти самый удобный для себя ритм., как это бывает в минуты чувственных утех или при беге на длинные дистанции. Он уже не сидел на лавке, а отплясывал какой-то дикий танец, вряд ли имеющий аналоги даже в богатейшем репертуаре Терпсихоры, самой грациозной из муз.

Затем Синяковым овладело жертвенное вдохновение, в моменты отчаянной схватки иногда вытесняющее чувство самосохранения. Тела своего он уже не ощущал и, чтобы проверить это, уколол палец иголкой. Боли не последовало. Теперь, по примеру других шаманов, он мог бы, наверное, лизать раскаленные сковородки, танцевать босиком на углях и пригоршнями черпать кипяток.

Его неудержимо тянуло куда-то, и он уже знал — куда именно. Остатками здравого смысла Синяков понимал, что это могила, ад, темница для заблудших душ, что там его ожидают самые невероятные опасности и самые неприятные сюрпризы, однако сопротивляться столь противоестественному влечению не мог да и не хотел.

Чтобы поскорее освободиться от пут ненавистной реальности, он воззвал к духам, несомненно, уже привлеченным запахом тлеющей адской смолы и мерным перестуком бутылок.

— Как там вас… владыки небес я преисподней… — запинаясь, взмолился он. — Валите все сюда мне на помощь… И те, кто пасет стада мертвецов, и те, кто носит плащи из мрака… Тьфу, кажется, перепутал… Правда, союза с вами я не заключал, но на содействие надеюсь…

— Чушь-то всякую не тюри, — буркнул кто-то, скрывавшийся во мраке.

Голос был какой-то бестелесный — не мужской, не женский и не детский. Скорее всего он звучал только в распаленном воображении Синякова. Поэтому и реагировать на него не имело смысла.

— Не я ли кормил вас своим мясом? Не я ли поил вас своей кровью? — продолжал он увещевать тех, чье существование еще недавно ставил под сомнение.

— А вот это уже наглая ложь, — констатировал все тот же голос. — От тебя и щепотки табака не дождешься… Жмот.

— Курить вредно, — парировал Синяков.-И вообще, не сбивай меня… Как там дальше?

— Пришло время и вам позаботиться обо мне, — подсказал голос.

— Пришло время и вам позаботиться обо мне… — послушно повтррил Синяков. — Спешите на выручку… Ведь без вашей силы я, собственно говоря, никто. Ноль без палочки. Ком грязи.

— Хорошо сказано, — не без ехидства подтвердил загадочный голос. — В самую точку.

— Короче, ждать мне вас или нет? — Синяков уже готов был обидеться за такое пренебрежительное отношение к его персоне.

— Много чести для тебя. Если хочешь, сам иди к нам, — таков был ему ответ.

Синяков еще не успел оценить значение этих слов, как его отвлекло новое любопытное обстоятельство. Он убедился, что мрак теперь не представляет препятствия для его взора. Более того, сейчас он мог видеть даже то, что находилось внизу — нет, не под землей, являвшейся такой же фикцией, как и все другие предметы, окружавшие Синякова, а гораздо глубже — в том мире, куда вела таинственная, доступная далеко не всем дорога, которую люди принимали раньше за реку, извергающуюся на поверхность из мрачного царства Плутона.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.