— Обе задних ноги надо бы перековать, — сказал кузнец, почёсывая черным пальцем лоб под широким ремешком. — И, конечно, правую переднюю. Иначе ты погубишь лошадь, не добравшись до замка Амрок. Камни здесь злые. Превращают в лохмотья даже самые крепкие сапоги, да и подковы не жалеют. К тому же, погляди сам — дождь не уймётся ещё много дней. Дорога скользкая.
      Конан слушал вполуха. Он уже смирился с тем, что кузнец сдерёт с него по возможности больше. Кузнецы в этом весьма похожи на лекарей. Стоит невзначай попасться на глаза практикующему шарлатану с какой-нибудь пустяковой царапиной, как он найдёт у тебя по меньшей мере пять смертельных хворей и примется их лечить самыми новейшими (и дорогими) снадобьями толку от которых не больше, чем от старых и дешёвых. Наиболее зловредны в этом отношении зубодёры. По счастью, Конан научился обходиться без услуг медикусов всех мастей и пород. Но лошадь, потерявшая подкову на каменистой дороге, обречена. Губить без толку живую тварь, к тому же умную и послушную, — непозволительная роскошь. Раз уж она служит, как умеет, хозяин должен оней позаботиться. Поэтому варвар обратился к помощи кузнеца, чья хижина, кстати сказать, была первым жильём, обнаруженным за два дня пути.
      Она стояла на перекрёстке большака и узкой дороги, поднимающейся в горы. Дорога эта и вела в замок Амрок, о котором Конан только что услышал.
      — Почему ты решил, что я еду в замок? — спросил он у кузнеца.
      — Да вид у тебя чудной, — отвечал кузнец, раздувая горн тяжёлыми мехами.
      В горне загудело, и красноватые отблески забегали по потолку и стенам кухни. Сам кузнец, и без того чумазый и страшный, сделался похож на подземного демона, выпрыгнувшего из жерла вулкана.
      — Ты находишь, что я чудно выгляжу! — расхохотался варвар. — Посмотри сначала на себя! По счастью, он был в хорошем настроении.
      — Конечно, — молвил кузнец невозмутимо. — Ты — форменный чудак, и при этом — чужак.
      — А кого ты считаешь своим? — начал сердиться Конан. — Твоя мазанка торчит здесь в одиночестве, будто прыщ на носу!
      — Любой, приехавший сюда, — чужак, — рассудительно произнёс кузнец.
      Возразить на это было нечего. Варвар поворчал себе под нос и решил не продолжать беседу.
      Ухватив щипцами раскалённую железную полосу, кузнец бросил её на наковальню и принялся колотить молотом, рассыпая окрест длинные искры. Ему-то как раз хотелось поговорить, и видно было, что случай к этому выпадает не часто.
      — Вчера! Тоже! Проехали! К замку! — начал он, вставляя слова между ударами молота. — Как есть! Чудаки! Книжники!
      Конан пожал плечами. Увидев, что его сообщение не произвело никакого эффекта, кузнец добавил:
      — Из города! Ясное! Дело!
      С этим он снова подцепил щипцами уже готовую подкову и бросил её в ведро, полное грязноватой воды. В ведре страшно зашипело.
      — Ну и что? — пренебрежительно пожал плечами варвар. — Если хозяин замка пригласил к себе учёных людей, так это его дело.
      — Хозяин помер лет десять тому, — хмыкнул кузнец, закладывая в горнило новую заготовку. — Нет, эти господа приехали не по приглашению. А сегодня ещё трое — но уже не учёные. Больше похожи на прощелыг, искателей наживы. Наглые, пустоголовые и все при мечах. Что им понадобилось, как не деньги?
      — Замок пуст? — спросил Конан, постепенно заинтересовываясь.
      — Там живут слуги покойного графа. Джокс — мажордом, Грателло — лакей, кухарка, два конюха, псарь и шут Баркатрас, самый большой олух на триста лиг вокруг.
      — Целая армия, — заметил варвар. — Им нечего опасаться грабителей.
      — При чём тут грабёж? — покачал головой кузнец. — Дело совсем в другом. Замок битком набит чудесами. О них ходят легенды. Ещё пяток лет назад, пока кабачок старого Уитера был открыт, там только и говорили, что о тайнах замка Амрок.
      — Так уж водится у вас в Бритунии. Был бы замок, а уж всяких небылиц про него мужланы навыдумывают сами, — сказал варвар.
      Кузнец сделал вид, что оскорбился, и вторую подкову ковал молча, ударяя молотом с яростью. Иногда он делал паузу и присматривался к пышущему жаром железу. Подкова, наверное, казалась ему живым существом, из которого следовало вышибить дух. Всякий раз она вела себя подозрительно, и кузнец с наскока атаковал её, бранясь сквозь зубы. Наконец он решил, что одолел подкову, и спровадил её в ведро к остывающей товарке.
      — Я знаю, что говорю, — произнёс он сердито. — Замок Амрок — чудное место, чудным был его хозяин, и ездят туда одни только чудаки. Вроде тебя.
      — Похоже, разговор зашёл в тупик, — решил варвар и широко зевнул. В кузнице было душновато, но тепло, а главное — сухо. От этого ощущения Конан успел отвыкнуть, скитаясь под беспрерывным дождём. Теперь его слегка даже разморило.
      — И что же чудного было в хозяине замка? — вопросил он лениво.
      Кузнец будто того и ждал.
      — Это будет целая сага. Если ты готов слушать, то я, в придачу к ней, угощу тебя капелькой спиртного. Что скажешь?
      Капелька оказалась объёмом в пузатый стакан и была такой суровой крепости, что луковица, поданная в качестве закуски, показалась слаще груши. Но дорожная усталость испарилась, словно её и не бывало. Конан расположился на изрубленном чурбачке, а кузнец выволок из груды хлама увечный табурет и, балансируя на нём, повёл рассказ.
      — Сколько лет мне — я точно не скажу, но всяко больше полувека. Это я к тому, что последний граф Амрок прибыл в наши края, когда я был совсем ребёнок, то есть очень давно. Я хорошо помню тот день — дождь, как и сейчас, лил и лил, а вершины скал все были затянуты тучами. Там, в этих тучах, и стоит замок. Иногда его видно и отсюда — когда грозовая молния попадает в шпиль главной башни, все строение начинает светиться мертвенным зеленоватым светом, наподобие гнилушки.
      Какая судьба постигла предыдущего графа, отца последнего, доподлинно неизвестно. В замке он почти никогда не жил, предпочитая пышный дворец своего сюзерена, герцога этих земель. С одной стороны — арендаторам было как-то спокойнее, с другой же — неуютно. Всегда приятно знать, что хозяин и покровитель где-нибудь поблизости.
      Сказывали, что предпоследний граф упал на охоте с лошади, да так неудачно, что тут же и умер. Стряпчие долго разыскивали наследника, который проживал в городах уйму денег, нигде и никому не служил, ничему не учился — словом, жил, как и подобает богатому наследнику. Местные жители все ждали — кому и почём он продаст родовое поместье, а он возьми да и объявись!
      Мой папаша как раз сидел за кружкой пива в заведении Уитера, а с ним — несколько почтенных арендаторов, считавших за благо иметь в приятелях единственного кузнеца в округе. Папаша редко выпивал на свои. Никем не узнанный, граф Амрок вошёл в кабачок, оглядел всех весело, спросил самого крепкого пунша, закурил трубку и как бы невзначай распахнул свой мокрый плащ. На груди его висела тяжёлая золотая цепь с фамильным гербом. Посетители вскочили, как ошпаренные.
      — Да, я ваш хозяин, и я вернулся, — сказал им граф. — Жить я буду в замке. Завтра можете там же поздравить меня с приездом. А теперь — брысь отсюда! Я хочу отдохнуть.
      Папаша с приятелями оказались под дождём, сами не понимая как.
      — Оно, конечно, как бы и хорошо, — глубокомысленно заявил арендатор Гвилл. — Но всё же как будто и не совсем.
      — Гм, — сказал мой папаша. — Его милость дал понять, что завтра он уже будет в замке. А это странно — ведь туда больше дня пути, да ещё по такой погоде. Как же его милость успеет добраться за жалкий остаток ночи?
      — Воистину, странно! — подтвердили все арендаторы.
      — Может, у его милости — хороший конь? — предположил Гвилл, человек в высшей степени трезвомыслящий даже в подпитии.
      Но папаша с большим сомнением покачал головой.
      Через пару дней делегация арендаторов с традиционными дарами достигла замка. Джокс, в ту пору — зелёный юнец — встретил их в своей манере, напыщенной и чванной.
      — Граф ожидал вас вчера, — сказал он. — Не знаю даже, примет ли он гостей теперь.
      — Но ведь мы вышли рано поутру после того, как его милость объявили о своём возвращении, — возразил папаша. — Неужто он так сильно нас обогнал?
      Джокс насупил брови.
      — Граф прибыл третьего дня, — изрёк он. — Это так же бесспорно, как и заплата на твоих штанах.
      Спорить с ним было бесполезно, и папаша погрузился в молчаливые расчёты, из которых следовало, что граф Амрок умел летать по воздуху со скоростью почтовой голубки.
      — А верно лошадь его милости очень хороша, — встрял арендатор Гвилл.
      Джокс на это повёл бровями и ответствовал:
      — Граф прибыл пешком.
      Все очень удивились такому обстоятельству. Особенно странно было, что его милость шёл пешком, как последний батрак, хотя даже у самых бедных крестьян водился в хозяйстве какой-нибудь пони или, на худой конец, мул. Джокс сурово отказался обсуждать это. Ему ясно было, что хозяин волен ездить верхом, ходить пешком или даже скакать на метле — это его господское дело.
      Граф однако ж принял делегатов, усадил их по обычаю на почётные места и выслушал с должным вниманием все заверения в верности, преданности и прочая. Папаша впоследствии рассказывал, что сразу отметил насмешливый и недобрый огонёк в глазах его милости. Но товарищи его, сердясь, говорили, что он врёт. Каждый в отдельности приписывал открытие этого недоброго огонька лично себе, но все вместе соглашались — толку от этого было немного.
      — Кое-что изменится в нашей земле, — произнёс граф. — И вам лучше бы принять это как есть. Жизнь ваша была скучна и однообразна — дождь с утра до вечера, сплетни да пиво — вот и все радости. Я же намерен забавляться. Знаю, о чём вы подумали! Выбросьте это из ваших голов. Я не буду портить девок и устраивать глупые попойки. Это скучно, непроходимо скучно! Нет, я буду забавляться по-другому. Ха, ха, ха! — Он рассмеялся очень ненатурально. Но не это было странным. К ужасу моего папаши, огромная кабанья голова, лежавшая на серебряном блюде, обложенная яблоками, вдруг распахнула свою клыкастую пасть и тоже сказала: «Ха-ха-ха!» Причём из пасти выпал пучок редиса.
      Больше никто этой странности не заметил.
      «Да не пьян ли ты, старина?» — спросил папаша сам у себя, но отрицательного ответа дать не мог, не покривив душою, ибо перед этим выпил шесть или семь кружек.
      Изрядно угостились арендаторы в замке и всех полегоньку разобрало. А дело шло к ночи, и очень не хотелось им выбираться под дождь и спускаться вниз, в темноте и слякоти. Тешила их надежда, что добрый господин уложит спать гостей где-нибудь в замке, чтобы поутру со свежими силами… Надобно сказать, что в наших краях в гости хаживали дня на три запросто, а бывало, что и неделями застревали. Арендатор Гвилл набрался нахальства и довольно прозрачно намекнул графу, что время позднее, что его милость, вероятно, устал, и что хорошо бы его отпустить на покой.
      — Ах, окажите такую любезность! — сказал граф. — Пора и вам по домам, чай, жены заждались.
      — Так-то оно так, но ведь путь-то не близок, — растерялся Гвилл.
      — Что? Вздор. Чихнуть не успеете, как окажетесь внизу, в кабачке, — рассмеялся граф. — Ну-ка, садитесь все рядком вон на ту длинную скамью и держитесь за неё крепче.
      Арендаторы — народ сговорчивый. «Хочет господин подшутить, — решили они, —что ж, пусть его шутит, лишь бы оброка не поднимал». Подумав так, садятся гости на скамью, и папаша мой со всеми вместе. «Никогда не чувствовал себя глупее», — говаривал он впоследствии.
      Граф Амрок посмотрел на эту честную компанию, хмыкнул, щёлкнул пальцами… В тот же миг скамейка взлетает в воздух, опрокидывая огромный подсвечник, и летит к окну, которое в самое последнее мгновение успевает раскрыться!
      Арендаторы кричали от ужаса. Один только мой папаша сохранил лицо, хоть хмель и выскочил из его головы. Скамья летела с ужасной скоростью — только ветер свистел в ушах загулявшихся гостей. Скалы, тучи, хлещущие струи дождя — всё перемешалось и мелькало перед глазами. Спуск происходил не по прямой линии,а по спирали вокруг горы, при этом на поворотах дух захватывало и в головах устрашающе шумело. Но, как и обещал граф Амрок, скоро показался кабачок Уитера. Скамейка плюхнулась в центре огромной лужи, подняв тучи брызг. Арендаторы ещё какое-то время судорожно держались за неё, а потом разжали хватку и один за другим повалились в грязь.
      — Что вы скажете на это, почтенные? — спросил папаша.
      — Сдаётся мне, чудные дела творятся в замке Амрок, — ответил арендатор Гвилл.
      — Воистину так, — согласились остальные. Некоторое время в кабачке обсуждалось это происшествие, но никто толком не сумел его разъяснить. Скамейка несколько дней простояла в луже, не двигаясь с места. В конце концов старина Уитер не выдержал и забрал её себе.
      — Хорошая вещь, — сказал он. — Теперь не делают таких скамеек.
      Её поставили в залу и показывали проезжающим, как большое диво. Немногие отваживались на ней сидеть. Но однажды один чудак из города, воображавший себя очень учёным человеком, дотошно осмотрел скамейку, попрыгал на ней задом, огладил руками и молвил:
      — Все ваши россказни — пустые басни. От этой трухлявой лавки ничуть не пахнет колдовством. Уж я бы почуял! Неужели вы хотели надуть меня при помощи этой рухляди, траченной червями?
      Только он так сказал, как скамейка взвилась кверху, толкнула в грудь степенного мастера-бочара, отчего тот упал, и вылетела в открытую дверь. Больше ни её, ни учёного путника в наших краях не видели.
      Много произошло странного. Так, однажды коза сиротки Джилл заглянула в окно общинного старосты и человеческим голосом поздравила его с добрым утречком. А на огороде нашей тётушки Эммы вырос мальчик, из головы которого торчал пучок ботвы. Он давно уже взрослый и служит в городе, в управе. Бывали и неприятные случаи, даже прискорбные. Арендатору Бибоди явился однажды скелет в одежде жреца, и бедолага Бибоди до самой смерти заикался и тряс головой.
      Граф жил затворником, никуда не ездил и никого из местных не принимал, да и мало нашлось бы желающих проведать его. Джокс аккуратно собирал подати, и сейчас собирает в пользу графской казны. Надобно сказать, что на днях исходит срок — наследник, если таковой имеется, обязан объявиться, иначе все добро перепишут в пользу герцога.
      — С кого же собирают подати? — удивился Конан. — Разве в округе, кроме тебя, остался кто-нибудь?
      — Это верно, почти все разбрелись кто куда. Четыре семьи не захотели покидать этих краёв, а прочие решили, что страшная погибель графа — предостережение, и хорошего ждать не приходится, — ответствовал кузнец.
      — А что случилось с графом?
      — Однажды Джокс спустился вниз… Я очень хорошо помню этот день. Лил дождь, прямо как сегодня…
      — И всё было затянуто тучами, — догадался Конан. — Давай дальше без подробностей!
      — Без подробностей неинтересно, — надулся кузнец, помолчал немного, разлил по стаканам остатки спиртного и всё-таки продолжил: — Джокс сразу прибежал в заведение Уитера. Там, в компании соседей и приятелей, отдыхал после дня трудов некто Лерон, коновал, способный врачевать и двуногую скотину, то есть людей. Лечил он их все больше перцовой настойкой и кровопусканиями. Джокс обратился к нему:
      — Господину нашему срочно требуется твоя помощь! — сказал он. — Мешкать нельзя.
      Лерон высказался, что неплохо бы перед дальней дорогой пропустить ещё стаканчик-другой, но Джокс и слушать его не стал — ухватил за ворот и вытащил из кабачка.
      Утром Лерон появился в посёлке — совершенно седой, оборванный и без одного башмака. Арендаторы окружили несчастного и стали расспрашивать: что ввергло его в такое горестное положение? Лерон жестами показал, что ему непременно надо выпить. Принесли бутылочку, и поседевший коновал высосал её одним махом, словно в ней было молоко.
      — Нынче ночью я был в замке Амрок! — проговорил он, когда отдышался.
      — Но как же ты, почтенный, успел туда и обратно? — вопросили присутствовавшие. — Никак, лежал на скамейке?
      — То не скамейка была, о нет! — возразил Лерон. — Увы, я — пожилой, всеми уважаемый человек — летел верхом на управляющем, а тот, в свою очередь, оседлал бронзовую кочергу. Пока мы летели, из меня вытряхнуло все мои познания в сложном искусстве врачевания, и перед скорбным ложем больного я предстал совершенным профаном. Но не это ужасно, почтеннейшие! То, что я увидел, заставило меня застонать от ужаса. На кровати лежала… половина графа Амрок, словно его рассекли надвое вдоль острым мечом. При всём этом граф оставался вполне жив, двигал рукой, ногой, ухмылялся половиною рта и щурил глаз. Ни крови, ни торчащих внутренностей — срез на вид был гладким, черным, и когда я захотел потрогать его рукой, она провалилась почти по локоть в пустоту.
      — Полегче! — прикрикнул граф. — О, небеса! В этой распроклятой дыре нет даже врача, один только пьяный живодёр!
      — Но как это случилось с вами, ваша милость? — спросил я.
      — Я ставил один очень интересный опыт, — ответил мой половинчатый пациент. — И сделался жертвой собственной неосторожности.
      — Расскажите подробнее, — настаивал я. — Как же я смогу оказать помощь, если мне неясна причина болезни? Будьте откровенны — от лекарей не держат секретов.
      Граф рассмеялся:
      — Я могу быть с тобой откровенным только наполовину, — сострил он. — Я, видишь ли, занимаюсь наукой. Не глупой, напыщенной магией, а серьёзным изучением сути вещей и их трансформацией, то есть — изменением. Понятно ли тебе это, простофиля?
      Я отвечал, что понятно. Когда сахар и хлебные дрожжи превращаются в напиток, украшающий жизнь, это тоже выходит трансформация. Уж не знаю, почему мне захотелось пошутить… Я тут же пожалел об этом, глядя, как половина графа Амрок извивается в конвульсивном смехе.
      — Хорошая шутка — половина исцеления! — выдавил он сквозь хохот. — Половина… Ха-ха-ха!
      Неожиданно вторая его часть проступила рядом с первой там, где ей и положено быть. Сначала она оставалась какой-то рассеянной, нечёткой, но довольно скоро сгустилась и сделалась вполне реальной. Зато первая половина расплылась, подёрнулась дымкой и… исчезла!
      — О! О-о! — простонал граф. — Как это мучительно!
      На открытых моему взору частях его лба и носа проступила испарина.
      — Пусть ваша милость простит бедного профана, — заговорил я. — Но всё же непонятно…
      — Чего тут непонятного! — воскликнул несчастный. — Совершенно случайно я открыл существование другого мира. И находится этот мир не где-то там, за тридевять земель, а здесь, рядом. Мы живём сквозь него и даже не замечаем этого! Иногда, правда, отдельные картины или образы попадают оттуда к нам и исчезают, никем не понятые, не разгаданные… Таинственные и прекрасные существа обитают там, неслыханные сокровища хранятся, недоступные людской алчности. Я дерзнул отодвинуть завесу, но мне показалось мало — и, никем не званный, я вторгся туда. И жестоко наказан. О-о! Мне не выбраться целиком!
      — Чем же я могу помочь вашей милости? — совсем растерялся я.
      — Я велел позвать тебя, потому что мне страшно… — признался граф Амрок. — Я не доверяю никому из своих домочадцев, кроме Джокса. Он — образцовый слуга, но глуп… Очень глуп. Я долго не протяну, это ясно. Хотелось перед смертью поговорить с кем-нибудь… Какая жалость, но я не смогу расплатиться с тобой за беспокойство — кошелёк остался в другом кармане халата. Ха-ха-ха!
      Так он пошутил в последний раз. Вскоре после этого оставшаяся половина тела подёрнулась облаком, и граф исчез целиком. Не успел я отойти от скорбного ложа, как с лёгким хлопком тело вернулось, все целиком. Большого прока от этого не было, потому что тело было мёртвым.
      Беглый осмотр привёл к удивительным результатам — я заключил, что граф скончался не от естественных причин. На его шее имелись явственные следы удушения, как будто чья-то сильная, не ведающая жалости рука сдавила горло бедняги. Труп был ещё тёплым.
      Я позвонил в колокольчик у изголовья. Явились Джокс и Грателло. Странно, но мне показалось, что развязка была известна заранее. Джокс деловито осмотрел тело своего господина, а Грателло показал мне лезвие кинжала, прижал меня к стене и спросил:
      — О чём он рассказал тебе? Говори, и не вздумай ничего скрывать, иначе тебе не выйти живым отсюда!
      — Мне скрывать нечего, — оторопело пробормотал я и пересказал содержание нашей с графом беседы. Меня разобрал страх, на этот раз — настоящий, страх за свою жизнь.
      — И что ты думаешь обо всём этом? — осведомился Грателло.
      — Ничего.
      — Болван! Олух! Ладно, я напишу за тебя, перескажу твои слова, а ты распишешься. Это называется «свидетельские показания». Мы не хотим, чтобы нас обвинили в убийстве графа.
      — Конечно, вы его не убивали, и я могу это подтвердить, — сказал я. — Вам нечего бояться.
      Тут оба переглянулись и хмыкнули похожим образом, а я подумал, что касательно своего слуги граф здорово просчитался. Джокс совсем не глуп. Почему-то это открытие испугало меня ещё сильнее.
      В соседней комнате мажордом долго и сердито корябал пером пергамент. Конечно, он мог написать туда всё что угодно. Но читаю я лучше, чем пишу. Перед тем, как поставить свою подпись, я прочёл написанное — там все соответствовало истине. Это меня успокоило, и я расписался.
      — А теперь — убирайся! — рявкнул Грателло.
      Я направился к выходу, но Джокс остановил меня.
      — Жаль тебя, старик, — сказал он. — Промокнешь, замёрзнешь, умрёшь, чего доброго. А нам нужен живой свидетель. Садись-ка на кочергу.
      — Нет уж, я спущусь пешком, как и подобает людям, — возразил я с достоинством, но проклятый мажордом хлопнул в ладони, и кочерга сама протиснулась мне между колен. Не успел я даже вскрикнуть, как уже летел стремглав, иногда разворачиваясь в воздухе, словно перепуганная ворона.
      Однако мерзкая кочерга явила гнусный норов — она всё время взбрыкивала, угрожая обрушить меня в ущелье.
      Наконец кочерга выскользнула из-под меня, да ещё и наподдала прямо в воздухе. Я полетел кувырком и оказался здесь…
      — Выслушав этот удивления достойный рассказ, все пожали плечами и разошлись по своим домам, — продолжал кузнец. — Мы решили, что Лерон перебрал на ночь глядя и ему все померещилось. Однако стряпчий, оформлявший завещание, подтвердил весть о кончине графа. Тогда-то все и призадумались.
      Никто в этих краях не верил в науку. Старая, привычная магия как-то ближе нам, неотёсанным мужланам.
      — Это действительно очень похоже на магию, — с презрением в голосе прервал его Конан. — От таких историй смердит колдовством.
      — Так или иначе, почти все разъехались, о чём я уже говорил, — закончил кузнец свой рассказ. Огонь в его горне давно погас, заготовка остыла, некованный конь стоял в загончике под навесом, с хрустом пережёвывая лежалое сено.
      — Но я в толк не возьму, — проговорил варвар. — Ты же сказал, что в замок редко кто захаживал, а потом заявил, что туда ездят одни чудаки. Чудаков-то много было?
      — Порядком, — усмехнулся кузнец. — После смерти графа они зачастили туда, никому не объясняя — зачем. Понятно, что в замке Амрок хранится такое, чем хотелось бы поживиться. Но мы, здешние, — народ не слишком любопытный.
      — И ленивый, — заметил Конан. — Хватит прохлаждаться. Я не хочу осесть здесь на веки вечные. Пошевеливайся!
      Кузнецу не слишком понравился такой конец беседы, но делать ему больше ничего не оставалось, кроме как вернуться к работе. Пока он, поругиваясь, разжигал и раздувал горн, наполняя воздух кузни запахом горячего металла, Конан вышел под дождь.
      Дорога, уводящая прямо к тайне замка Амрок, лежала перед ним. А опыт подсказывал: чего-чего, а приключений там будет предостаточно. Но добровольно связываться с магией варвару вовсе не хотелось, в науку он верил ещё меньше, чем местные жители.
      «Что там может быть? Какой-нибудь колдовской талисман или свиток с могущественным заклинанием. Мне это неинтересно, — размышлял он. — Вот если бы драгоценный камень или гора золота… Или хотя бы женщина, достойная внимания… Тогда бы я ещё подумал, стоит ли лезть туда».
      В тот самый момент, когда он подумал о женщине, на большаке появилась всадница. Вороной жеребец под ней заметно прихрамывал на обе передние ноги — злой камень здешних дорог не пощадил его подков.
      Даже издали она показалась Конану прекрасной — из-под капюшона выбивались мокрые пряди золотистых волос, осанка женщины была горделивой и говорила о хорошей фигуре. Когда она приблизилась, варвар не удержался и причмокнул. Глаза незнакомки оказались тёмно-синими, с янтарными искрами. Пунцовые губы обиженно припухли, а румянец на щеках свидетельствовал об отменном здоровье. Незнакомка грациозно спешилась, вручила поводья остолбеневшему Конану и спросила:
      — Ты — кузнец?
      — Кузнец в хижине, — ответил варвар, глупо ухмыляясь. — Я — путник.
      Женщина оглядела черноволосого великана и в её удивительных глазах загорелся интерес. Она произнесла что-то негромко, и Конан не смог расслышать, что именно, потому что в этот момент кузнец загромыхал своим молотом по наковальне.
      — Если тебе нужен попутчик, то я готов, — заявил Конан, широко улыбаясь. — Поверь, лучшего компаньона ещё поискать.
      — О, да! — улыбнулась в ответ неизвестная. — Это мы обсудим. Ты — наёмник?
      — Иногда.
      — Свободный меч?
      — Более-менее.
      — И с деньгами у тебя сейчас не густо?
      — Бывало и гуще.
      — Дорого берёшь за услуги?
      — Не всегда деньгами.
      — Нахал, — сказала женщина, и осталось неясным: ругнулась она или выразила восхищение. Впрочем, она любила мужчин.
      Её звали Альвенель.
      Мужчинам, которые понравились ей больше других, она рассказывала, что родителей своих не знает, что была воспитана другими людьми, что замуж ей пока не хочется, а хочется повидать мир и узнать побольше о себе самой. Всё это было чистой правдой.
      — Я еду в замок Амрок, — сказала она Конану, когда кузнец, выразительно бормоча, подковывал её коня. — У меня там важное и серьёзное дело. Возможно, потребуется крепкое мужское плечо. Об оплате поговорим особо.
      — А что тебе нужно в замке? — поинтересовался Конан. — На колдунью ты совсем не похожа.
      — С чего ты решил, что я колдунья? Я скажу тебе, в чём моё дело. Вполне возможно, что мне принадлежит и замок, и деньги, и земли графства. Если получится доказать это, я здорово поправлю свои обстоятельства.
      — У тебя есть конкуренты, — отметил варвар. — Наверное, доказать будет непросто.
      — Это уж как водится, — произнесла Альвенель. — Претендентов набьётся полный замок. И некоторые из них очень самоуверенны. Моё появление они запросто сочтут серьёзной угрозой для своих собственных планов. Что ж, они окажутся правы. Смекаешь, что тогда от тебя потребуется?
      Конан кивнул.
      — Мне случалось быть телохранителем, хотя такого красивого тела я ещё не охранял.
      — Можно подумать, ты умеешь видеть сквозь одежду!
      — Если нужно, я могу видеть даже сквозь стены, — заявил варвар.
      Кузнец с недовольной миной принял плату, одну монету попробовал на зуб, сплюнул и удалился, думая про себя: «Кого этот верзила хотел надуть? Я же сразу понял, что он едет именно в замок! Нет, надо было спорить. Дело тут нечисто. И женщина эта… Очень подозрительна!»
      С одной стороны, ему было любопытно — да так любопытно, что все чесалось внутри. А с другой стороны, кузнец точно знал: что бы ни случилось, большак останется большаком, кузня — кузней, молот — молотом, а подкова — подковой. Поэтому он вытащил из-под вороха прелой соломы очередную бутылку, присел на чурбан и быстро очистил луковицу.
      Дорога, ведущая к замку, петляла, подчиняясь капризам рельефа. Сначала она сама лежала на дне ущелья, но постепенно выбралась из него, изогнулась и прошла по самой скальной кромке. Трое или даже четверо могли проехать по ней плечо к плечу без большого риска свалиться в пропасть, но всё равно было жутковато. Туча, плотная, словно комок мокрой ваты, все приближалась и приближалась. Дождь то сеял, как из мелкого решета, то вдруг принимался хлестать тяжёлыми струями. Ветер, стихая на краткий миг, набирал дыхание и, передохнув, начинал выть и рычать. Спутники успели подняться достаточно высоко — у Конана дважды закладывало уши. Это не причиняло ему неудобства, только свидетельствовало о подъёме на высоту приблизительно в полторы лиги над уровнем моря.
      Была глубокая ночь, и Альвенель выразила желание сделать привал до утра. Вдвоём они отыскали углубление в скале — там было сухо и почти не чувствовался ветер. К сожалению, развести костёр не представлялось возможным — не было никакого топлива. Ничего не росло в этих горах за исключением скального мха и редких, жёстких травинок. Даже лошадей привязать было не к чему. Оставалось только крепко стреножить их и оставить подальше от обрыва.
      Расстелив сырые одеяла прямо на камнях, компаньоны расположились на отдых.
      — Не подумай, что я жалуюсь, — сказала Альвенель, — но всё же дорога не из приятных.
      — Лучше ползти по скале, как муравьи, чем лететь верхом на скамейке. Кром великий! — прорычал Конан. — Если бы кто-нибудь сыграл со мною этакую шутку, я заставил бы его пожалеть!
      — Летающие скамейки? А, это один из фокусов покойного графа, — догадалась его спутница. — Ты даже не подозреваешь, сколько ещё интересного в том же роде осталось в замке.
      — Зато, похоже, ты недурно осведомлена. Расскажи, мне ведь полезно знать, что нас ожидает, — предложил варвар, потягиваясь.
      — Хорошо, — откликнулась Альвенель. — Только подвинься ко мне поближе. От тебя так и пышет жаром, словно от печки. Раз ты — мой телохранитель, так и охраняй меня, хотя бы от простуды.
      Ей не пришлось просить дважды.
      — Раз ты знаешь о летающих скамейках, можно тебе и не говорить, что граф был большим оригиналом при жизни, — заговорила она, устраивая голову на широкой груди Конана. — Однако же самую забавную свою выходку он приберёг, что называется, под занавес. «Я оставил после себя некоторое количество потомков, и ни одного законного, — написал он в своём завещании. — Однако в течение ближайших десяти лет любой человек в возрасте от двадцати семи до сорока годов вполне может сделаться моим преемником.