Глава 10

«Что за черт! Ну почему он опять оказался прав?» — негодовала Ром, садясь в машину. Через два дня ей предстоит надеть сильные очки в черной оправе, они не только сфокусируют ее зрение, но и разрушат привычное видение мира. Сейчас вон даже тонкая пыль на лобовом стекле видна.

— Удивительно, что вы так все запустили, — строго упрекнул ее врач. — Такой сильный астигматизм за одну ночь не наживают.

Она промолчала. Теперь, когда все выяснилось, она и сама удивлялась. Доктор Синклер непременно нашел бы этому объяснение. Вероятно, он бы сказал, что это еще одно из последствий плохого воспитания.

— Кэмерон, конечно же, заметил все симптомы, — продолжал врач, — ведь у его брата, Гаррисона, была та же болезнь. Он уж решил, что его песенка спета, когда меньше чем за год зрение упало, как обычно падает лет за пятнадцать.

После осмотра Ром сразу же отправилась домой: она договорилась с Майком на сеанс на природе, пока не очень жарко. Потом она планировала пару часов посвятить наброскам с Адама.

Каждый день, проведенный в имении, уменьшал ее шансы уехать отсюда невредимой. Невредимой! Если невредимый — это не хромой, окровавленный, изувеченный (ну только разве что не свихнувшийся), тогда все прекрасно. Последней каплей в чаше ее напряжения стало всепонимающее выражение на лице Кэмерона, когда он проводил Реджи. Сперва портреты, потом эта дурацкая ошибка на чеке. Можно было с таким же успехом взять афишу и намалевать крупными ярко-красными буквами: «Я ЛЮБЛЮ КЭМЕРОНА СИНКЛЕРА!»

Проводив Реджи, Кэмерон повернулся к ней с выражением, не поддающимся описанию. Ром только на мгновение задержала на нем взгляд и хотела выбежать из комнаты, пробормотав что-то насчет сильной головной боли.

— И я хочу три дня пролежать в постели, так что буду весьма признательна, если ты понизишь тон до тех пор, пока я больна.

Он спокойно отпустил ее, и она даже не знала, радоваться ей или обижаться.

За два последующих дня ей удалось сделать намного больше, чем она запланировала. Работа стала панацеей. Поскольку Кэмерон почти все время был занят перестройкой сломанного Баффи стойла, никто, кроме Норы, не упрекал ее за изнурительный труд.

Сосредоточиться было нелегко, но она стремилась точно передать характер мальчика. В лице Майка было еще много детского, но уже проступали черты взрослого человека. Ее задача состояла в том, чтобы выявить и передать эти черты, соединив образ ребенка с будущим образом мужчины.

Ей не терпелось приняться за портрет Адама. Его смуглое личико так напоминало Кэмерона, что порою Ром охватывал ужас. Даже собственный сын Кэмерона не будет так похож на него. А порою не знающее преград воображение рисовало перед ней лики мальчиков с его чертами и ее волосами, глазами, цветом кожи… или девочек с его прямым носом и ее подбородком, черноволосых и зеленоглазых или рыжеволосых и кареглазых. Господи, дай сил! Надо завершить портрет Майка — на этом конец!!! Но нельзя не писать третьего брата.

Отпустив мальчиков, Ром машинально отправилась к одному из своих излюбленных мест отдыха — на край луга, где начиналась лавровая роща. Когда-то она обнаружила неподалеку отсюда гнездящихся на стволе старого вяза певчих птичек. На полдороге она заслышала лошадиный храп, обернулась и увидела Кэмерона верхом на гигантском Мастерчардже: он ехал галопом через просеку. Она вся обмякла от прилика желания. Нет, не от желания поскорей увидеть гнездышко черно-синих пташек. Минутой позже конь уже остановился перед ней и закивал головой, весь блестя от пота. Крепкий запах защекотал ей ноздри, и она с опаской отступила.

— Не бойся его. Ставь ногу на мою и залезай, — велел Кэмерон и протянул ей руку.

Несмотря на то что Ром была довольно высокой, рядом с всадником и конем она казалась себе гномом.

— Если ты не против, я пойду сама.

— Залезай, а то я Сейчас слезу и… — не повышая голоса, сказал Кэмерон. — Поверь, верхом целее будешь.

Почувствовав угрозу в его тоне, Ром оперлась ногой на носок его поношенного ботинка и позволила усадить себя. Она закрыла глаза, потом открыла их по одному, приготовившись ухватиться за что попало — за уши или гриву коня, — если будет нужно.

— Тебе, наверное, будет приятно узнать, что ты был прав насчет моего зрения, — хмуро сказала она. — Через день-другой я стану носить очки.

— Думаешь, они тебя обезопасят? — спросил он. Сегодня конь был без седла, и на сей раз Ром сидела по-мужски. Кэмерон направил жеребца в рощу.

— Обезопасят от чего? — Она поежилась, чувствуя, что сползает с загривка в люльку бедер Кэмерона.

— От мужичков. Помнишь: «Девушек, носящих очки, редко беспокоят мужички». — Он крепко прижал ее к себе, так, что она не могла пошевельнуться.

Жеребец выбрал самую неподходящую тропинку. Ром чуяла какую-то смутную опасность, но крепилась, только сердце готово было выскочить из груди и к горлу подступил комок. «Кэмерон тоже не особенно спокоен», — со странным удовлетворением заметила она и опять заерзала, его рука обвила ее еще крепче, удвоив предчувствие его намерений.

— Уже скоро, — мягко пообещал Кэмерон. Одной рукой придерживая ее, он просунул другую ей под руку и взял поводья; лицом он прислонился к ее волосам, и по ее щеке струилось его теплое, ароматное дыхание. Она отдалась своим волнующим ощущениям и уже не думала о будущем.

Они ехали по незнакомым Ром местам. Природа была восхитительная, но дурное предчувствие не давало ей покоя. Она снова беспокойно заерзала, отчего Кэмерон прижал ее еще крепче, а жеребец пошел тем аллюром, каким хотел.

— Куда мы едем? — Ее голос прошелестел в тишине густолистной рощи.

— Сейчас увидишь. — Одной рукой он скользнул к ее груди. Она шумно втянула воздух сквозь зубы, облизала губы и откинула голову ему на плечо. Он стал расстегивать ее кофточку, и ей пришлось удерживать себя лишь от того, чтобы не помогать ему. Ей хотелось убрать все преграды между их телами. Легкий ветерок коснулся ее обнаженной кожи. Кэмерон взял в ладони ее груди и смотрел — она это знала — на то, как мягкие их кончики быстро собирались в горделивые манящие пики.

Жеребец пошел медленно и плавно; почувствовав, как бедра Кэмерона напряглись, она догадалась, что он направляет коня только ногами. В зеленом безветрии было трудно дышать. Крепкое тело Кэмерона, легкое соприкосновение теплого воздуха с оголенной грудью, к тому же усыпляющее покачивание на огромном жарком звере — всего этого было достаточно, чтобы ее разум захмелел. Она глубоко вдыхала острый аромат сочных и прохладных вечнозеленых деревьев и прислушивалась к дикой музыке, неистовствующей в горячей крови.

Накрыв большой рукой ее чуть выпуклый живот, Кэмерон притянул ее к себе вплотную. Она остро ощутила легкое волнение его твердых мышц, а когда жеребец остановился у травянистого берега ручья, она с тревожным чувством ждала неизбежного. Кэмерон слез первым и протянул ей руки, она с готовностью прильнула к нему. Жара и запах огромного животного подавляли ее; даже когда жеребец отошел к лужайке сочной травы, ей не стало легче. Каждым нервом она чувствовала мужественную близость Кэмерона.

— Кэмерон, — глухо прошептала она. Он приложил палец к ее губам, покачал головой, увлек ее на постель из мягких трав, приподняв свисшую до самой земли ветку болиголова, открывшую вид на резвый ручеек. Не говоря ни слова, он опустился подле нее. Ром глядела ему в глаза, и все представлялось ей как в замедленной съемке, точно балет на воде или цепь сновидений. Одним движением он спустил рубашку с ее плеч и принялся расстегивать розовые джинсы; Ром закрыла глаза и нервно сглотнула. Кэмерон снял с нее последнюю одежду. Прохладная и влажная земля невыносимо волновала, возбуждала ее разгоряченное тело.

— На любезность отвечают тем же, — низким голосом заметил он.

— Ты хочешь сказать… — Она широко открыла глаза.

Улыбка Кэмерона звала к наслаждению.

— Я хочу сказать, что один из нас одет несоответственно ситуации. — Он взял ее руки в свои, поцеловал каждый ноготок и приложил их к своей рубашке.

Дальше все пошло на удивление легко: она с жаром принялась расстегивать пуговицы, спустила с его плеч мягкую ткань, склонилась к его гладкому мускулистому торсу в обрамлении зелени и нежно припала губами к плоскому мужскому соску.

— О-о, благие небеса, — простонал Кэмерон, и она ощутила, как трепет пробежал по его телу. Ром сдернула с него рукава рубашки, от нетерпения движения ее были порывисты и резки. Она прижала его к мшистой постели.

— С чего начать — с ботинок или с брюк? — спросила она неровным шепотом. Удивительно, столько раз писала обнаженную мужскую натуру, а раздевать, оказывается, совсем другое дело!

— Сначала ботинки, — тяжело выдохнул он, — впрочем, если ты не поторопишься, джинсы порвутся сами. — Он сбросил ботинки один за другим, снова лег и выжидательно поглядел на нее. За те секунды, что он снимал ботинки, ее вдруг покинула смелость, она села рядом с ним, скромно сжав колени, и запустила руки в темное пламя волос.

— А дальше надо?

— А ты не хочешь?

Она закрыла глаза: никогда не хотелось ей ничего больше, чем любви Кэмерона Синклера в этот миг. И ясно, что его желание столь же сильно. С лукавой улыбкой она потянулась к его пряжке и сказала:

— За женщину никто не сделает ее работы. И снова ее поразила его ослепительная красота. Стягивая с его длинных мускулистых ног джинсы, она упоенно любовалась им. Положив ладонь ему на колено, она провела другой рукой вверх к ярко выделяющимся волосам на внутренней стороне его бедра. Он томительно вздохнул, тотчас потянулся за ее руками и опрокинул ее на себя.

— С художниками вся беда в том, — проворчал он, — что они считают главным делом созерцание.

— Очень важно изучить изображаемый объект, — напомнила она лукаво.

— У меня вечная тяга к знанию. Я просто жажду познавать. — Его взгляд жарким светом облил ее светлокожее тело, потом он медленно, наслаждаясь каждым мгновением, переменил положение, опустил Ром на траву и перекинулся через нее. — Я, кажется, уже близок к познанию своего… объекта — в библейском смысле, — проговорил он.

Словно легкий ветерок, колыхавший кружевной болиголов, скользил его взгляд по ее груди, по тонкой талии, потом неторопливо спустился к едва заметной выпуклости живота. Его глаза потемнели, зрачки расширились, теперь их окаймляли лишь тонкие золотые кольца. Он не трогал ее — не трогал, пока не насмотрелся. Каждой клеточкой своего существа Ром осознала свою прелесть и благодарила Кэмерона за то, что он дал ей познать собственную красоту. Он такой величавый, его тело безупречно… Для него ей тоже хотелось быть совершенной.

Он не спеша склонился над ней и поцеловал. В этом нежном поцелуе почти не было страсти, но она невольно затрепетала, ощутив волнующее напряжение его тела. Его язык коснулся ее шеи, она выгнула ее, запрокинув голову на упругую землю, и дала ему губы. Он разливал свои томительные поцелуи по всему ее телу, задержался на груди, затем стал ласкать прохладную талию. Затаив дыхание, она стонала от жажды его любви, но он не торопился. С умопомрачительным вниманием он воспламенил каждую точку ее тела, прежде чем удовлетворить ее мольбы. Когда он наконец упал в ее объятия, она была на пороге безумия.

Их слияние точно взрывом выбросило ее душу в стратосферу. Его ласки были нестерпимы, каждый взгляд, каждое прикосновение, каждая секунда казались вечностью. Но они безудержно стремились друг к другу. В застывшую тишину из груди Ром вылетело неясное певучее восклицание, вслед ему голос Кэмерона разразился хриплым торжествующим воплем. А потом он прошептал ее имя и щедро, сполна одарил ее.

Постепенно страстные и ласковые волны улеглись, по телу Ром разлилось спокойствие, она вытянула ноги на прохладном травяном ковре, чтобы ощутить весь мощный вес его тела. Пройдет это сказочное мгновение, и тогда они поговорят, а пока — блаженно растянуться и подставить обнаженные тела зеленоватым отблескам солнца — пусть творят свой упоительный танец. Пусть все замрет в экстазе, хотя бы на миг.

Через некоторое время она ощутила, что ей в бедро впивается камешек, но легкая боль была приятна, она отзывалась во всем теле воспоминанием о сладостной неповторимости этого часа. В разомлевшем мозгу появилась игривая мысль и вырвалась громким смехом.

Кэмерон перевернулся на бок и притянул ее голову к себе на плечо.

— Вот чего мне не хватало в этот миг, — промолвил он, — так это голого клоуна! Что тебя так рассмешило?

— Я думала о принцессе на горошине. Мне под левое бедро попал камень, острый. Интересно, дает ли это мне право тоже носить дворянский титул?

— Вряд ли.

— Странно. А я готова была поклясться, что меня по крайней мере посвятили в рыцари. — Она сладко потянулась, потом крепко обвила руками его талию. Он откинул прядь волос с ее лица и поправил:

— Точнее, тебя уложили в постель.

— Точнее, на траву, — парировала она с самодовольным грудным смехом.

Появился встревоженный отсутствием хозяина Мастерчардж, беспокойно перебирая ногами. Кэмерон вздохнул:

— Мне бы тебя похитить и унести в глубь темной чащи, чтобы быть наедине. А тут конь решил к нам присоединиться!

— Видно, проголодался. Что до меня, то я — точно, — объявила Ром. Подтянув колени, она извлекла из-под них камешек размером с каштан, подтащила к себе свои джинсы и засунула его в карман. — Сохраню его в книге воспоминаний, чтобы не позабыть тебя, — улыбнулась она с несколько наигранной веселостью.

— По-моему, это лишнее.

Она изогнула шею и лукаво взглянула на него. Он вернул ее голову в колыбель своего плеча. Ром и сама знала, что это лишнее, но надеялась, что не знает он.

— Ужели и впрямь ты такой незабываемый? Он скрестил ноги, движение это привлекло ее внимание; странно: вид обнаженного мужчины, лежащего на ковре из мха и травы, средь бела дня, в роще, показался ей поразительно естественным.

— Не пора ли нам поговорить, в том числе и о титулах? — спросил он.

«Давно пора», — подумала Ром, но ей вовсе не хотелось начинать неприятный разговор.

— Ну что ж, начинай, — неохотно молвила она.

— Эх ты, трусишка.

— Это точно, — быстро согласилась она.

— С чего же начать? С того самого дня, когда я увидел тебя, полуодетую, лежащей на берегу ручья? Знаешь, я тогда пообещал себе кое-что.

— Возможно, я пожалею о том, что спросила. Но все-таки: что ты себе пообещал?

— Тебя.

Ей стало обидно: будто она всего лишь очередной трофей. Она проглотила подступившие слезы и глубоко, прерывисто вздохнула.

— Так. Значит, теперь все свершилось, и я могу… — Ее голос сорвался на рыдание, и она уткнулась лицом в его плечо.

— Ты плачешь? — изумился он. — Ради Бога, к чему слезы, когда мы обо всем договорились?

Вскинув голову, она посмотрела на него сквозь блестевшие на ресницах слезы.

— Обо всем договорились! Хотелось бы мне знать, о чем мы, черт возьми, договорились! Да, тебе хорошо: ты пожелал — и добился своего. — Она не заметила его протестующего жеста. — Ну что ж! Молодец, поздравь себя и убирайся ко всем чертям! Я люблю тебя, пропади ты пропадом! И мы не договаривались, что я буду несчастна!

Кэмерон сел и в удивлении воззрился на нее.

— Ну, конечно, ты меня любишь. И это делает тебя несчастной?

Она вскочила на ноги и принялась подбирать свою разбросанную по берегу одежду. Мастерчардж пошел за ней и уткнулся мокрой мордой в голую спину. Она резко обернулась и оттолкнула голову коня:

— Отойди! Я не хочу играть!

Она просунула одну ногу в джинсы, но от волнения никак не могла надеть вторую брючину и от этого принялась прыгать на одной ноге, безуспешно пытаясь попасть другой в джинсы. Увидев, что Кэмерон трясется от беззвучного смеха, она опять села на землю, лицо ее задрожало от подступивших рыданий.

— Радость моя, не хватит ли клоунады? А то я никак не могу сделать тебе предложение. — Смех угас в его глазах, он потянул ее к себе и крепко обнял. — Ром, ты сошла с ума оттого, что призналась мне первая? И плачешь оттого, что сошла с ума? — С добродушным смешком он продолжал:

— Весьма вероятно, что через несколько лет совместной жизни мы оба рехнемся, но я бы попробовал, если ты не против.

— Ты смеешься. — Она всхлипнула и недоверчиво посмотрела на него. Потом с растущей надеждой спросила:

— Ты не смеешься? Ты серьезно… насчет предложения и… и совместной жизни и всего такого прочего? — Она всхлипнула и рассеянно пошарила по голому бедру в поисках платка. Кэмерон достал ей платок из кармана своей валявшейся рубашки. Она продолжала:

— Если ты любишь меня, то скажи, скажи мне это, ради всего святого!

— А ты мне не скажешь, что ты думала о моих намерениях все это время? Неужели ты полагаешь, что я столько времени гонялся бы за тобой, если бы у меня не было серьезной цели? — Он тихонько тряхнул ее и снова нежно обнял. — Любовь моя, соблазнителю плевать на то, что у его жертвы астигматизм, тем более — на ее детские переживания, обиды и горести. Если бы я просто хотел раздеть и уложить тебя, то до остального мне не было бы никакого дела, правда?

С трудом сглотнув, она попыталась успокоиться. Но не смогла и поддалась искушению вонзить зубы в его плечо.

— Далее, — прогудел он басом, — по-моему, у меня неплохое предложение. Признаться, я частенько мечтал о нашем счастье. Например, у меня была мечта: любить тебя на всех берегах всех ручьев в радиусе пяти миль.

— Что ж, раз мы делимся своими мечтами, то и я, признаюсь, представляла себе то же самое на горе Ящерицы. Но только когда надену очки, — быстро добавила она.

— Тогда ты увидишь мои мечты насквозь, — усмехнулся он.

— Ты считаешь, что это мечты?! — Она что-то шепнула ему на ухо, и его громкий радостный смех разнесся эхом по всей роще.

— О-о, это еще только начало, — нежно заверил он ее.