Глава 8

Ром вышла на балкон. Из комнаты то доносились громкие восклицания, то все стихало. Запрокинув голову, она подставила лицо прохладному ночному воздуху. Как же найти убедительное объяснение тому, что она без разрешения написала портрет Кэмерона, ничего ему не сказав? Ей до сей поры было невдомек, как сама она раскрылась в этом портрете. Ее замешательство росло, и вместе с ним росла злость на Кэмерона, на бедняжку Мэдлин, абсолютно не заслуживавшую этого, и больше всего на Реджи. Уж он-то должен был спросить ее! Ярость и отчаяние бушевали в ее сердце. И тут отворилась дверь. Думая, что это Реджи, Ром прошипела, вцепившись в перила, чтобы не заплакать:

— Папа, папа, ну как ты мог!

Она обернулась, готовая выслушать его шумное восхищение и извинения, но увидела стройный силуэт Кэмерона на фоне тепло отсвечивающей комнаты.

— Ром, твои собираются. Пойдем попрощаемся с ними.

Она с глубоким вздохом отвернулась, стараясь успокоиться. Ну, слава Богу, он хоть сейчас открыто не смеется над ней. Конечно, потом он возьмет свое, и это будет пытка. Даже теперь чувствуется его несносное любопытство, а она стоит перед ним как обнаженная. Не успела она ответить, как в дверь проскользнула Майя.

— Ромэни, портрет мальчика совершенно замечателен. Мэдлин говорит, что вы уже заканчиваете второй. Вы всех будете писать на одном фоне?

С благодарностью повернувшись к хрупкой женщине, Ром ухватилась за эту спасительную тему и стала описывать задний план для портрета Майка, потом рассказывать о своих планах насчет портрета Адама, объясняя выбор каждого фона. Кэмерон молча стоял рядом с ней в ожидании, и это не давало ей сосредоточиться на своем любимом предмете. Ром обдумывала, как бы незаметно прошмыгнуть к себе, но тут из комнаты позвал Реджи. Кэмерон взял ее за руку, и она покорно последовала за ним. Реджи что-то эмоционально говорил Мэдлин, та слушала его затаив дыхание. Ром стало немного легче, ее раздражение утонуло в его громогласных велеречивых прощаниях. Ей так и не удалось переговорить с ним наедине, но сейчас это точно не получится.

— Когда соберемся на юг, заедем к тебе на минутку. Нам еще надо кое-что решить, помнишь? — оглушил он ее своим шепотом. — Я счастлив за тебя, доченька. Моя малышка догнала меня в мгновение ока.

Ром проводила глазами машину и медленно пошла с балкона. Мэдлин ждала ее, никогда еще в ее лице не было столько тепла.

— Ромэни, они такие замечательные люди. В прошлом году портрет Чарлза Фэрбэнка Мотзингера кисти вашего отца поместили в музей, а вы даже не упомянули об этом. А Майя просто чудо, такая приветливая и естественная.

— Да, да, — пробормотала Ром. Хотелось поскорее скрыться, пока еще ей не задают нескромных вопросов, пока еще не придуман более-менее убедительный ответ.

— Моя дорогая, конечно, я совсем не разбираюсь в вашем деле, но не кажется ли вам, что человеку с… э-э… положением Кэмерона больше подошли бы костюм и галстук? Да, я понимаю, он-то просил вас изобразить себя в этой… мм… этой дрянной рубашке, но если принять во внимание его положение… В общем, я надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю.

«Если бы не этот жеманный вид, — подумала Ром, — то Мэдлин была бы очень недурна собой. Слава Богу, хоть Кэмерона нет. Уж с придирками Мэдлин я как-нибудь справлюсь, а вот Кэмерон…» Ром промямлила, что вроде бы согласна, и скрылась в своей студии. Здесь она прижалась к двери и медленно, с чувством выдохнула. Не прошло и полминуты, как открылась балконная дверь и появился Кэмерон.

— Можно войти? — спросил он.

— Нет, нельзя, — ответила Ром, даже не надеясь, что он послушается. Сдавшись судьбе, она смотрела, как он закрыл дверь и прошелся по комнате со свойственной ему кошачьей грацией.

— Чудный вечер, не так ли? — тихо произнес он, рассматривая один из этюдов; неделю назад Ром набросала одну из лошадей.

— Раз ты так считаешь… — Она приготовилась к отпору, скрестив руки на груди. Но Кэмерон не бросался к ней, и она с подозрением насупилась. И вдруг он одним вопросом вывел ее из равновесия:

— Не хочешь завтра отправиться с нами на Каменную гору? Сможешь? Или это слишком высоко для тебя? — Его заботливый тон заставил ее насторожиться, она восприняла его как явный вызов.

— Не попробуешь — не узнаешь.

— То есть ринуться очертя голову. — Он задумчиво кивнул. — Я, в общем-то, ожидал от тебя такого подхода.

Ром не доверяла его благодушию. Между ними столько опасных недосказанностей и обид — он притворяется.

— Похоже, ты победил свой страх замкнутых пространств, раз собираешься бродить по пещерам на этой горе, — язвительно предположила она.

Он усмехнулся, оперся на спинку кровати.

— Ну, не настолько. По правде, я не уверен, что справился с ним. Видимо, приспособился в пределах обычной жизни.

Ром смотрела, как настольная лампа подсвечивает его волосы, придавая им красноватый блеск. Просто неприлично быть таким красивым, таким безумно привлекательным. И ведь привлекательность не только внешняя; с самого начала она ощутила в нем что-то неумолимо притягательное, она защищалась под маской антипатии, пока не признала его власть над собой.

— Надень самые крепкие джинсы и что-нибудь с рукавами, чтобы не оцарапать руки. Что касается обуви, то оранжевые кроссовки отлично подойдут.

Пересиливая искушение дотронуться до него, она спросила:

— А как мы будем забираться туда?

— При помощи рук и ног. — Он невольно оглядел ее от ног в открытых босоножках до острых локтей. — Ребята небось наговорили тебе с три короба, а на самом деле лезть туда совсем не трудно. Другое дело, что там если упадешь, то на этом все и кончится. Но мы возьмем канаты для страховки, хотя бы на первый этап. А дальше все пойдет как надо.

— Ну, раз так. — Она вздохнула. Столько причин, чтобы не ходить с ним туда, но… — Раз меня завтра с утра ждет подъем в горы, я, пожалуй, буду ложиться. — Она многозначительно кивнула на дверь.

— Как только расскажешь мне про портрет. — Его голос был мягок, а требование жестким, как тиски.

— Что ж тут объяснять? — начала она выкручиваться. — Я пишу людей, разных людей, просто из интереса.

— Неубедительно. — Он пронзил ее всепонимающим взглядом. — Я, конечно, не могу судить сам о сходстве, лапочка, но если в целом реакция связана каким-то образом…

— Чья реакция?

— Мэдди, например. Боюсь, ты потрясла ее до глубины ее… светской души.

Ему бы только упрекать ее — хлебом не корми, хотя пора бы ей уже привыкнуть.

— А что остальные?

— Майя почти ничего не сказала, только улыбалась особенной, чисто женской улыбкой, — подчеркнул он. — Реакция твоего отца была интересной…

У нее было сильное желание спрятаться под кровать, но она все-таки выдавила:

— Интересной?

— Во всяком случае, его слова, если я их верно понял. Он сказал: «В ней, похоже, гораздо больше нежности, чем вы представляете, Синклер. Берегите ее».

Ром не смогла подавить стон. Она отвернулась к стене и закрыла глаза, сраженная невероятным предательством отца. Реджи все понял. Она поняла, что он все понял. Слишком часто он читал при ней самые потаенные мысли живописцев, ей ли его обмануть? Стоило ему изучить портрет, пейзаж, даже натюрморт, и он знал о художнике больше, чем тот сам о себе: его злобу, отчаяние, страсть, томление, радость… одиночество. «Картина может поведать обо всем, — говаривал он в философическом настроении. — Если в ней ничего нет, то по трем причинам: либо художник копирует чье-то творение, либо у него нет души, либо он нарочно пытается скрыть свои чувства. Из всех трех вероятнее последняя, среди нас чертовски мало таких, кому это удается, а то и вовсе нет». Но она даже не пыталась скрыть свои чувства, создавая портрет Кэмерона. Писала, повинуясь лишь эмоциям, а не слабым доводам разума, писала всей душой; даже полуграмотному все ясно. Глаза — с теплым и терпким смешком и в то же время с затаенной, тлеющей страстностью. Тонкие, чувствительные ноздри и губы: выпуклая верхняя губа и нижняя — более пухлая и чувственная; эти губы могут смеяться с ней и над ней, могут довести ее до исступленного вожделения… даже сейчас. И эти крепкие загорелые руки с большими пальцами, залихватски заткнутыми за пояс джинсов. Он стоит под полуденным жарким солнцем, пот блестит на бронзовой гладкой коже, упругие волны черных волос отражают свет. На нем выгоревшая рубашка, наполовину расстегнутая, открывающая шею и волосы на груди. Как из гнезда, выглядывает из них крепкий сосок, блестящий, как расплавленная медная монетка. Солнце отражается на медной пряжке пояса, притягивая взоры к крепким узким чреслам, туго обтянутым джинсами.

И вот он сам все это увидел. И понял.

— Кэмерон, — глухо произнесла она сквозь зубы, — шел бы ты к черту, а?..

— Непременно, — тотчас отозвался он, — но сначала…

Не оборачиваясь, она ощутила надвигающуюся силу и каждым нервом приветствовала ее приближение. Его ладони нежно легли ей на плечи. Он повернул ее к себе, и она подняла к нему жаждущее лицо.

— Ты мне кое-что должна, цыганочка. У тебя манера давать смелые обещания, а потом не выполнять их.

— Что я тебе обещала?

В его зрачках заплясало удивление.

— По-моему, ты мне обещала райское мгновение, если я избавлю тебя от незваного насекомого. Теперь, когда я видел свой портрет, я полагаю…

— Забудь об этом. — (Как все сложно! Еще минута, и она зарыдает; это будет конец.) — «Я сделаю все», — напомнил он ей опрометчивые ее слова. Мягкий тон чуть не растопил последние оковы ее самообладания.

— Нельзя играть на экстремальности ситуации. Ты заслужил один поцелуй. — С чувством близким к облегчению она вскинула лицо и ждала неизбежного. Чуть только его дыхание пухом коснулось ее губ, Ром осознала, что на этот раз сопротивление бесполезно. Оно достигло апогея в минуту их размолвки, но этот дурацкий портрет свел его на нет.

Она жадно пила сладость его поцелуя, ее томное от ласки тело торжествовало в волнах неописуемого восторга. Руки обвили его талию, ладони в восхищении прижались к упругим мышцам. Искристая радость переполняла ее, хотелось плакать и смеяться. Пальцы вожделенно нырнули под его рубашку и принялись ласкать его пылкое тело. За считанные секунды термометр страсти подскочил от нуля до точки кипения, вооруженное перемирие сменилось безоговорочной капитуляцией.

Крепко держа ее одной рукой, Кэмерон потянулся к настольной лампе, благополучно миновав банку с кистями и прочими принадлежностями, и погасил ее. Мгновение они стояли в темноте и смотрели на разгорающийся, заливающий комнату лунный свет.

— Все немножко не так, как мне думалось, — сказал он хриплым полушепотом, подводя ее к кровати. — Мне все представлялось романтичнее: побольше аромата яблоневых цветов, поменьше скипидара.

— Ты хочешь сказать, что все это у тебя спланировано? — В ее уме зашевелился слабый протест, но тотчас угас. Все ее существо затрепетало от возбуждения, когда он опустил ее на кровать и лег рядом. Его ловкие пальцы принялись расстегивать шелковистые пуговицы ее блузки.

— Я уже целый месяц занимаюсь только этим расстегиванием, — проворчал он. — И не говори мне, что это тебя несказанно удивляет.

— Право, я все-таки ненавижу тебя, Кэмерон, — промолвила она беспомощно и нежно.

— Нет, дорогая, — прогудел его бас в пульсирующую ямку на ее шее. Вслед за блузкой на пол полетела его рубашка, потом — ее лифчик. Кэмерон взял ее лицо в ладони и, поглаживая подбородок, повторил:

— Нет, дорогая, не верю. Но если тебе приятно так думать, то ради Бога.

Его пальцы медленно ощупали тонкие косточки ее плеч, потом прошли вокруг груди, спустились по ребрам к поясу юбки и быстро сняли ее. Он прижался щекой к ее жаркому животу, она порывисто вздохнула и замерла. Последние покровы слетели на пол, и теперь вся она была одета лишь в полосатые тени с крапом отблесков. Ласково, с невыразимой нежностью стал он покусывать мягкую внутреннюю сторону ее бедер и дальше все тело. Она тихонько застонала и затрепетала от блаженства.

Для Кэмерона этот стон был словно сигналом; он встал и быстро разделся, но не сразу вернулся к ней, а остановился, точно красуясь. Он и впрямь был прекрасен. Бронзовое тело в лунном свете казалось серебристым, плечи были широки, стан тонок, узкий таз подчеркивал мощь бедер. Ром не раз видела обнаженную мужскую натуру и сейчас залюбовалась пропорциональными линиями его фигуры и как художник, и как женщина.

С деланным спокойствием он лег рядом с нею. «Ты не представляешь, как ты привлекательна», — прошептал он. Его палец гладил тонкие ключицы, и каждое нервное окончание под его прикосновением вступало в эротическую игру. Разомлевшая от ласк, Ром мягко приподнялась, лизнула его в шею и продолжала вести языком по его чистой солоноватой и ароматной коже. В ней проснулись животные порывы, она прижалась зубами к его плечу и с восторгом осторожно погрузила их в упругую мякоть. Он тотчас зашевелился, втянул живот под ее ладонью и навис над нею всем своим телом.

— Ты просто тигрица, — прохрипел он, — с кошачьими глазами, львиной гривой и аппетитами молодой рыси. Ну как же не потерять голову от такой женщины?

Она могла бы сказать то же самое. Почти с первой встречи он пробудил в ней глубоко затаенную тягу, и эта тяга неуклонно вела ее к этому моменту. То, что должно произойти сейчас, неизбежно и естественно, как смена времен года.

— Ром, наши ожидания будут вознаграждены, — прошептал он. Его ладонь легла ей на грудь, согревая прохладное полушарие своим огнем, потом он убрал руку и продолжал неторопливо ласкать языком, пока она не застонала в благостном изнеможении. Он бережно повернул ее на живот, уложил голову щекой на подушку, к себе затылком, поднял ее волосы и зарылся лицом в душистую шею. Потом стал покрывать поцелуями ее спину, вкушая дрожащими губами прелесть словно бы совершенно неземной плоти. Когда его язык коснулся ямочек под коленями, Ром лежала почти без чувств. Его губы обласкали каждую косточку ее щиколоток, благоговейно погладили высокий подъем ступней. Потом он повернул ее на спину и возобновил эротическое путешествие вверх.

Ее ноги — она и вообразить себе не могла, как они чувствительны. А живот… Господи! Она застонала от его близости и беспомощно замотала головой. Непередаваемое наслаждение поднималось и росло в ней. Смежив веки, она притянула его к себе за плечи, умоляя в душе, чтобы он не мучил ее так долго.

— Твое тело сводит меня с ума, — тихо проговорил Кэмерон, все ниже склоняясь над ней. Быстрыми легкими движениями языка он словно лакал бархатистую свежесть ее лица, век и полуоткрытых губ. Страсть победила в ней все проблески сознания. Жесткие завитки на его волосатой груди коснулись напрягшихся кончиков ее сосков, все более разжигая любовное пламя.

— Кэм… Кэмерон, умоляю тебя. — Ее бедра оцепенели от жажды. Она вновь прильнула к нему, но он снова остановил ее.

— Любовь моя, скажи, что мне сделать для тебя. Я на все готов, лишь бы твое тело наполнилось гармонией любви.

Не в силах больше сдерживать всепобеждающий зов, она простонала:

— Кэм… Люби меня, люби меня! Тогда он опустился над ней, содрогаясь от властно нахлынувших желаний. Всхлипнув, она приникла к нему, и тут он отдался стихии.

Буря чувств закружила их с ураганной силой. Безудержными волнами, могучими и восхитительными, океан захлестывал берег. Накатываясь на него с каждым разом все дальше, замирая лишь на миг, чтобы проникнуть еще дальше, буря бушевала в упоении собственной дикой мощью, пока не победила все преграды, пока океан не затопил землю, от края и до края.

Затем волны стали утихать, ветры улеглись, и наступило изнуренное затишье. Ром лежала без сил, сознавая лишь то, что жива. Завтра ей предстоит считать потери. Их будет несметное множество. Больше такой буре не бывать. Но это завтра. А сейчас только сон. Кэмерон еще обнимал ее, их ноги переплелись, как поваленные штормом деревья. Последним словом, проводившим Ром в царство сна, было ее имя на его устах.

Глава 9

— Ром, нельзя идти в горы в таком виде. Это не легкая прогулка, — рассудительно сказал Томас, когда она спустилась утром на кухню.

Трое мальчуганов критически осмотрели ее обмундирование: оранжевые кроссовки, свободная старая рыже-синяя рубаха из мешковины, красно-золотистая футболка, персиковые джинсы и в довершение всего ярко-розовая шляпка с нелепыми украшениями.

— А что такого? — нахмурилась Ром и оглядела себя. Джинсы поношенные, удобные, крепкие. Конечно, ржаво-синяя блузка не особенно идет к этой футболке, зато ее легко снять, если станет жарко, а потом — она собирается не на парад мод. Ром нарочно вырядилась так пестро, чтобы показать Кэмерону свою независимость. Утром, когда она проснулась, его уже не было.

Ром расстроилась, но затем подумала: «А чего ты, собственно, ждала? Что он явится к завтраку с тобой под ручку, заливаясь краской? Но это было бы похоже на недвусмысленный намек, а нам этого уж точно не нужно». Не отдавая себе отчета, она выбрала самую невообразимо яркую одежду: он поймет.

Кэмерон давно позавтракал и ушел готовить пикап к поездке. Ром села за стол и жадно принялась за еду. Вдруг с порога раздался взрыв хохота: Кэмерон, с мотком веревки на плече, вошел и быстро оценил ее костюм.

— Ну, ты прямо неоновая вывеска. Впрочем, пожалуй, сойдет.

Ром ни капли не смутилась. Раз он ведет себя как ни в чем не бывало, то и она будет так же. Если в глазах его и промелькнула нежность, то она ее не заметила. Ром налила себе кофе, завернула в салфетку бутерброд со сливочным сыром и острой приправой, торопливо проглотила горячий напиток и вышла к пикапу. Кэмерон с отсутствующим выражением усадил ее на переднее сиденье и пристроил к ней на колени соломенную корзину. Во всем этом, разумеется, любви не было ни на грош.

Они подъехали к одной из стоянок национального парка и остановились у егерской машины. Ром еще не успела слезть с высокого сиденья, а ребята уже суетились вокруг пикапа. Не говоря ни слова, Кэмерон вытащил корзину с провизией и протянул ей термос из нержавеющей стали. Мальчики со связками веревок зашагали к подножию горы. Боевито расправив плечи. Ром последовала за ними, но сразу же стала отставать.

Кэмерон обогнал ее на узкой тропинке, сказав на ходу: «Я придержу их. Ром, пока ты доберешься. Но смотри не мешкай, ладно?»

До подножия было всего-то несколько ярдов, но Ром тащилась почти двадцать минут. Когда она, тяжело дыша, поравнялась со своими спутниками, Кэмерон обсуждал с мальчиками разнообразные маршруты. Покосившись на ее вздымающуюся грудь, он язвительно спросил:

— Что, не выходит?

Ром насупилась и, всячески стараясь успокоить дыхание, поставила термос рядом с корзиной.

— Ну ладно, начнем учения, — объявил Кэмерон.

Она повернулась и увидела, что ее ждало. Это было чудовищно! Только в бреду можно было согласиться на такое испытание! У нее все плывет перед глазами, стоит ей глянуть вниз с балкона, а тут — вершина горы!

— Итак, первым пойду я, с веревкой. Ты, Майк, идешь за мной до выступа, потом Адам, Ром и Томас. Понятно? — Он продолжал объяснять, как заберется на выступ в 700 футах отсюда и закрепит там веревку. — Запомните: не зевать, не смотреть вниз, не мешкать. Лезть не трудно, но расшибиться можно сильно.

Скалолаз-одиночка карабкался по склону, работая только руками и ногами. Все выглядело просто. Разве она не одолеет весь путь, если уткнется глазами в скалу? А что до мелких неприятных ощущений, то надо же чем-то расплатиться за удовольствие, зато она достигнет вершины и посмотрит сверху вниз — на весь мир в целом и на одного человека в частности.

Через полтора часа Ром лежала ничком на выступе и мечтала, чтобы кто-нибудь сжалился над ней и вернул вниз. Томас, правда, уверил ее, что самая трудная часть позади. Адам, черт бы его побрал, предложил показать ей, как ставить костровые крепи на Большой арке. Только Майк с сочувствием посмотрел на ее побледневшее лицо и улыбнулся. Кэмерон уже одолевал следующий этап. Мальчики, не смущаясь, заявили, что без нее им будет даже легче и ее решение остаться здесь не удержит их от покорения и обследования желанной вершины. С тем они и отправились дальше.

Внизу уже стали появляться новые альпинисты: одни поднимались по склонам легко, точно прогуливались после обеда, другие неуклюже толклись у подножия. Но Ром напрасно смотрела вниз. Перед глазами все поплыло, ее затошнило. Поспешно она перевела взгляд на пышное белое облако и попыталась убедить себя, что уютно лежит в собственной постели.

Есть ли в ее участившихся болях и головокружениях вина высоты? Да, она немного близорука, но из-за этого люди не чувствуют себя как на карусели. Раньше высота на нее не действовала, в детстве она лазила на горы повыше, а совсем недавно спокойно поднялась на верхний этаж небоскреба в Атланте в стеклянном лифте. Это было всего… не может быть — целых шесть лет назад!

Ей удалось если не задремать, то отключиться; это средство она практиковала довольно часто, чтобы снять напряжение после утомительной работы у мольберта. Когда она очнулась, Томас уже спускался к выступу, а вслед и близнецы друг за другом. Ром встретила Кэмерона уже сидя, притворяясь, что поглощена изучением причудливого куска гранитной глыбы. Почувствовав на себе его пристальный взгляд, она дерзко спросила:

— Ну, что на мне такое, нос, что ли, измазан?

— Вообще-то да, но любопытно другое: покрасневший нос на позеленевшем лице. Ты опять не уловила, когда тебе стоило бросить это дело?

О, от такой едкости действительно позеленеешь!

— А мне наплевать, пусть он хоть побагровеет. Только бы спуститься отсюда, — удрученно произнесла она. Облупившийся нос меньше всего ее тревожил. Просто от шляпы не было никакого проку: стоило ей поднять голову, как она сваливалась.

Его мягкая улыбка растопила остатки обиды, но Ром по-прежнему сурово смотрела перед собой. Кэмерон взял ее под руки, поднял на ноги и придержал. Затем начал объяснять, как именно ей надо спускаться. Удостоверившись, что она все усвоила, он крепко обвязал ее, и не успела она опомниться, как стала бесславно спускаться по веревке с каменистого выступа. Ром казалась себе огромным, неповоротливым пауком, летящим и крутящимся на паутиновой нити. Но хорошо уже то, что ее спускают с этой громадины. Приземлившись у подножия, «скалолазка» отвязала веревку, с облегчением выпрямилась, твердо стоя на безопасной земле, и поглядела вверх. Тут под твердо стоящей ногой поехал камень, и она больно плюхнулась на жесткую землю.

— Все в порядке? — крикнул сверху Кэмерон.

От жалости к себе и унижения ей на глаза навернулись слезы. Встав на четвереньки и держась за низкорослую сосенку, она поднялась и вскинула голову к сочувствующим лицам спутников.

— Ну конечно, все в порядке! — бросила она.

Слава Богу, мучения кончились. По крайней мере за этот день Ром убедилась, что такие прогулки не для нее. Как жаль, что годятся лишь домашние условия. Ведь она так любит природу!

— Пойдемте-ка вон туда в тень и посмотрим, что у нас на ленч, а? Потом вы, малыши, можете еще полазить, а мы, старички, соснем чуток.

Голос Кэмерона раздался неожиданно, Ром даже не слышала, как он подошел. Не взяв протянутой руки, она встала и начала осторожно пробираться к валуну, на котором они оставили корзину и термос. Есть не хотелось, но она решила, что немножко вкусненького одолеет. На природе ей остается пальма первенства лишь в любви к пикникам. В корзине оказались курица, салат, булочки и пирог с черникой. Открывая банки. Ром с радостью ощутила, что аппетит у нее вовсе не испортился.

Мальчики быстро подкрепились и убежали. Кэмерон растянулся на клетчатом коврике и тронул капельку варенья на ее губах.

— Еще один тон к твоей пламенеющей одежде — и от тебя ничего не останется, — с мягким ехидством заметил он. — Ты не чувствуешь этого? — Увидев ее недоуменный взгляд, он добавил:

— Для того, кто умеет чувствовать цвет и нарочно пренебрегает всеми условностями хорошего вкуса, это было бы неплохим наказанием.

Ей стало душно от злости, но она ни за что не хотела ее выказать.

— Цвета сами по себе замечательные, — возразила художница, — может, просто выгорели и смылись. Очень нестойкие краски.

Кэмерон в отчаянии покачал головой, протянул к ней руку и нежно обхватил щиколотку.

— Радость моя, ты в самом деле не знаешь, что творишь? Кому или чему ты мстишь? Ты вообще задумывалась над этим?

Ром помотала головой. Задумываться она не любила, и как только мысли заходили в неприятный тупик, она направляла их в иное русло. Правда, в последнее время это стало удаваться все реже и реже. С долей сарказма она ответила:

— Кажется, ты собираешься прочесть послеобеденную лекцию… во благо мне, разумеется.

— По-моему, уже пора тебя кое-чему подучить, — сухо сказал он и ногтями сжал ее щиколотку. Она поежилась. — Абсолютно ясно, что в твоем воспитании упущен ряд моментов.

Ром приуныла и поискала глазами ребят. Они резвятся у подножия, осаждают валуны, а ей приходится выслушивать наставления, как пленнице.

— Сколько тебе было лет, когда умерла твоя мать?

Такого вопроса она не ожидала и изумленно уставилась на лектора.

— Девять, почти десять.

— И как ты это восприняла?

— А как я должна была, по-твоему, воспринять? — огрызнулась Ром. — Я чувствовала себя уничтоженной, растерянной, брошенной.

— И кто за тобой ухаживал после этого? Реджи? Бабушка с дедушкой? Она коротко хохотнула.

— Тебе бы только посмеяться! Мои достопочтенные бабушка и дед даже не послали маме открытку с добрыми пожеланиями, когда ее положили в больницу. Для них мама умерла в тот день, когда она выпорхнула из родного гнезда вместе с Реджи. — Ром яростно комкала салфетку. — А Реджи… Думаешь, кто за ним ухаживал — укладывал его спать, когда он напивался до потери сознания; заставлял переодеваться, когда белье становилось неприлично грязным; кормил хотя бы раз в день? Ты думаешь, мы держали домработницу? На какие шиши? Боже, если мне удавалось набрать две-три драхмы, я чувствовала себя богачкой! Реджи пропивал все, что зарабатывал, а получал он немного: всего лишь марал безвкусные пейзажи для туристов. Он специально делал их пострашнее — и забавлялся, когда самые худшие продавались в первую очередь. — Она горестно вздохнула.