Чиерма подумал, что главная проблема любви состоит в том, что ты всегда ждешь ее, но когда она приходит, то понимаешь – без нее лучше. Отсутствие любви не только упрощает жизнь, но еще и освобождает от чувства вины, зависимости, вассальной преданности, а самое главное – ответственности. Любовь была для него препятствием, мешавшим жить полной жизнью.
       Без нее мне сейчас гораздо лучше…
      Чиерма стоял у могилы леди Энглей Кевлерен. Когда-то он был ее Избранным, затем превратился в ее господина.
      Один из его помощников как-то спросил, зачем Чиерма распорядился выкопать могилу для госпожи, ведь после случившегося от нее практически ничего не осталось…
      Нет, он все еще был Акскевлереном, который имел право приказать вырыть могилу и положить туда некоторые из вещей леди Энглей: ее любимый голубой шарфик, золотое фамильное ожерелье Кевлеренов с треугольной подвеской…
      Чиерме показалось недостаточно этого, и он положил букетик цветов поверх шарфа.
      Он глубоко вздохнул, повернулся, чтобы уйти, но что-то его удерживало. После каждого посещения могилы – а случалось это практически ежедневно, если позволяли дела, – Чиерме трудно было покинуть госпожу, снова оставить ее в одиночестве.
      Снова – потому что он так уже поступил много месяцев назад, когда она была еще жива и правила Геймвальдом. Переворот поначалу казался заговорщикам таким простым делом, а вхождение в состав тайной организации лишь добавило остроты в жизнь Чиермы. Он присоединился к тем, кто выступал против Кевлеренов, только потому, что не смог простить им обиды, нанесенной в детстве, разлуки с семьей, не смог простить Энглей…
      Ну, теперь все в прошлом. С ривальдийскими Кевлеренами покончено, если верить на слово Велану Лаймоку, молодому тысяцкому, прибывшему из Беферена от Комитета безопасности. Кровавая бойня, вызванная действием магии Сефида, была столь ужасна, что даже через несколько часов после того, как все закончилось, дворец не переставал сверкать голубым светом. В живых не осталось ни одного из членов этой ужасной семьи. И погибли не только Кевлерены.
      Велан Лаймок сообщил, что все Избранные тоже мертвы. За исключением Чиермы, оказавшегося в одиночестве в далеком Геймвальде.
      Он заставил себя направиться в сторону губернаторской резиденции, в которой жил. Чиерма стал губернатором вместо Энглей, вместо Велана Лаймока, прибывшего не столько ради передачи последних известий от Комитета безопасности, сколько для того, чтобы занять его место. Если бы все не складывалось столь печально, можно было бы позабавиться, глядя на удивленное выражение лица Лаймока, когда тот увидел, что Чиерма жив и здоров.
      Рассказ тысяцкого прояснял, что произошло с Энглей, уничтоженной той же вспышкой Сефида, что и ее родственники в Беферене. Но оставалась та самая одна маленькая странность, которая поразила Лаймока. Энглей умерла одновременно со всеми Кевлеренами, и с ними погибли все Избранные. Все, за исключением Чиермы.
      Почему он выжил?
      В глубине сердца губернатор знал ответ на этот вопрос, но боялся произнести его вслух.
      Слишком больно…
      Это нелепо, убеждал он себя. Но иногда ему казалось, что тело Энглей действительно захоронено в саду: более того, случались моменты, когда бывшему Избранному казалось, что она все еще жива и знает о его присутствии неподалеку. Ей хотелось, чтобы он остался рядом, несмотря на все случившееся.
      Это успокаивало Чиерму.
      Слуга, вышедший из дома, учтиво поклонился и сообщил, что Велан Лаймок собирается отъезжать. Он лично желает сообщить Комитету безопасности, что Чиерма все еще жив. Учитывая близость хамилайской границы, молодому офицеру не хотелось доверять подобного рода информацию почтовому голубю или курьеру.
      Возвратившись в дом, губернатор заметил, что карета Лаймока готова, равно как и конвой из дюжины всадников, сопровождавший его.
      Велан сидел в карете, приоткрыв дверь и тупо рассматривая свои перчатки. Это был самовлюбленный молодой человек, крайне велеречивый и все в жизни делавший с претензией. Подобное приемлемо в столице, но здесь, в Геймвальде, где люди привыкли к простоте в общении и обращении, только раздражало.
      Впрочем, иногда Чиерме казалось, что Лаймок не так уж и туповат, как хочет казаться. Чувствовалось что-то неуловимое в том, как этот молодой офицер оценивал окружающую обстановку, как тонко строил речь, скрывая свой истинный ум за поверхностными суждениями. У губернатора складывалось впечатление, что на самом деле тысяцкий лучше, нежели хочет выглядеть в глазах окружающих. Чиерме это не очень-то нравилось, и он был рад отъезду Лаймока.
      – Простите, что заставил ждать, – извинился губернатор. – Надеюсь, ваше путешествие пройдет гладко и без ненужных приключений…
      – Вы же знаете, мне не поверят, – ответил Велан, пытливо всматриваясь в губернатора. – Онибыли убеждены, что вы, как и все другие, мертвы. – Он тяжело вздохнул и добавил: – Онине знают, что со мной делать.
       Зато у меня есть парочка предложений,промелькнуло в голове у Чиермы.
      – Я уверен, что в комитете что-нибудь придумают. Сейчас, когда Кевлеренов не стало, армия нужна нам как никогда. Теперь ничто не стоит между нами и империей.
      Лаймок побледнел и бросил нервный взгляд через плечо – в сторону границы.
      – Я думаю, вы правы.
      – А что с моим докладом?
      – Он здесь, – произнес Лаймок и поставил саквояж под ноги.
      – Передайте мое почтение комитету, – грустно улыбнулся губернатор. – Точнее, тому, что от него осталось…
      – Я думаю, что к моменту моего возвращения его состав сильно изменится. Уверен, они набирают новых членов из числа армейских офицеров, – снисходительно улыбнувшись, произнес Лаймок. – Больше ведь неоткуда. Ой!… Я забыл сообщить, что один из ваших старых знакомых теперь тоже в комитете.
      – Мой знакомый?…
      Чиерма удивленно поднял брови, не понимая, о ком идет речь. Все его знакомые за исключением слуг и мелких чиновников были из Кевлеренов или их свиты.
      – Тысяцкий Маркелла Монтранто, – произнес Лаймок и сжал губы. – Не знаком с ним близко, но выглядит он воинственно.
      Чиерма не знал, что и ответить. Как можно хорошо отзываться о комитете, если в его составе имеется такой шут, как Монтранто?…
      – Хороший выбор, – через секунду кивнул он.
      Ему могли пригодиться все былые знакомства. Чиерма не сомневался, что Лаймок очень расстроен тем, что не принял на себя обязанности нового губернатора Геймвальда. Возможно, ему на смену придут другие, более могущественные и влиятельные личности. Особенно теперь, когда в республике, не говоря уже о Комитете безопасности, не осталось других Избранных, способных отстоять интересы правящей верхушки.
      После отъезда Лаймока Чиерма вернулся в свой кабинет, располагавшийся на верхнем этаже. Окна северной стороны выходили на горы, являвшиеся границей, проходившей между Ривальдом и Хамилаем. Из южных окон виднелся Геймвальд… и маленький парк, в котором упокоилась Энглей.
      Внезапно губернатор подумал: а вдруг он не единственный Избранный в Ривальде, несмотря на слова Велана Лаймока?…
      Впрочем… Другие Кевлерены все еще правили в Хамилае, и именно кто-то из них, из числа наиболее могущественных, использовал Сефид, чтобы избавиться от родственников в Беферене. Чиерма видел только одну причину, по которой это могло произойти. Хамилай хотел заполучить Ривальд, не прилагая особенных усилий. Комитет безопасности может возлагать все свои надежды на армию, но это бессмысленно. Без Кевлеренов, способных защитить республику, ничто не остановит хамилайские войска.
      То же самое Чиерма изложил в своем докладе Комитету безопасности.
      «Вопрос не в том, да или нет, а в том – когда именно»,– писал он.
      Губернатор надеялся, что комитет согласится с ним и последует его советам.
 

* * *

 
      Беферен походил на разлитое по скатерти вино. Все дома – одноэтажные из-за постоянной угрозы штормов, смывавших эту часть побережья. Город расползся по берегу реки Эскельстоун; новые кварталы уходили на восток и запад. Единственной достопримечательностью Беферена являлась полуразвалившаяся стена, некогда верно служившая защитой старому городу. Все остальные постройки, выполненные из серого камня, придавали столице вид унылый и однообразный.
      Крофт Харкер, президент Комитета безопасности и тысяцкий в ривальдийской армии, стоял на балконе одного из немногих двухэтажных домов. Дом этот некогда являлся дворцом последней королевы – Сарры Кевлерен, а сейчас стал главным административным зданием новой республики. Долгое время Харкер считал, что единственным достижением переворота являлась смена названия правительства, а все остальное продолжало существовать без особых изменений. Но недавно обнаружилось, что тот Ривальд, который он знал и любил, очень сильно связан с Кевлеренами. Без них государство, как и его столица, стало каким-то бесформенным. Армейские чины, объединившиеся с недовольными Избранными, чтобы свергнуть монархию – а позже для контроля над Кевлеренами и их магией, – действительно верили, что освобождают королевство, чья судьба никак не связывалась с правителями Хамилайской империи.
      Харкер горько усмехнулся. Судьба?… Переворот дал хамилайским Кевлеренам необходимый повод, чтобы расправиться со своими родственниками в Ривальде. Без собственных Кевлеренов молодая республика крайне беспомощна. Президент комитета шестым чувством осознавал, что судьба его родины – стать новой провинцией Хамилая.
      Холодный южный ветерок подул в лицо. Харкер почувствовал в нем влагу, это означало, что надвигается шторм. Несильный ветер превратится в бурю, принесет на побережье сизые облака и обрушится на Беферен ливнем и мокрым снегом.
       Так же обрушатся на нас хамилайцы,подумал Харкер. Да, подобно морскому шторму, холодному, чудовищному и непреодолимому…
      Хуже всего, что все те благородные порывы, которыми он и его соратники руководствовались в начале восстания против королевы Сарры и ее семьи, оказались бесполезными. Желание свергнуть тиранию Кевлеренов – насмешка над теми, кто погибнет, защищая Ривальд от вторжения.
      Лучше бы не было никакой революции, никакого переворота… Ривальду придется гораздо хуже под пятой иноземных Кевлеренов, чем под властью доморощенных. Свои хоть как-то привязаны к стране и народу.
      Часть сознания Харкера все еще цеплялась за мечту о республике, о нации, управляемой лучшими ее гражданами, – за мечту, появившуюся у него с тех пор, как он начал осознавать все недостатки правления Кевлеренов. Но на фоне происходящих событий мечта эта становилась все более призрачной.
      Интересно, сколько еще членов комитета догадываются о будущей судьбе республики?… Все были так уверены в том, что, одержав победу над тиранией и взяв под охрану королевскую семью, удастся предотвратить вторжение хамилайских Кевлеренов. Они похвастались герцогу Паймеру Кевлерену, дяде императрицы Лерены, своими достижениями – тем, как низвели ривальдийских Кевлеренов до уровня прислуги.
      Харкер понял, что это было большой ошибкой. Роковой ошибкой. Лерена отреагировала не так, как ожидалось. Совсем не так.
      Провинция Ривальд…
      Он вспомнил о колонии самого Ривальда – Сайенне. Это не только кусочек Ривальда вдалеке от Хамилая, но и, вполне возможно, кусочек, все еще управляемый Кевлеренами.
      Начинался шторм. Президент ушел с балкона.
      А ведь это шанс, неожиданно подумал он. Да, возможно, это и есть шанс избежать порабощения.
      И тут же с болью в сердце Харкер вспомнил, что Намойя Кевлерен командовал гарнизоном оккупантов в захваченном Кидане, а хамилайцы отправили туда военную экспедицию. Они хотели вернуть город. Удалось ли задуманное? И если да, то пережил ли нападение сам Кевлерен?…
 

* * *

 
      Намойя Кевлерен всегда считал, что слепые живут в полной темноте. Теперь, ослепнув сам, он понял, что воображение наполняет разум воспоминаниями о цвете, движении, тени… оно услужливо показывает все, кроме лиц. Это было наихудшим в его состоянии. Намойя больше не мог представить, как выглядит он сам, не говоря уже об остальных, включая Квенион, его Избранную.
      Раздумывая над этим, он понял, что уже через несколько дней после смерти Тендж, его первой Избранной, не может припомнить ее лица. Память не та, что раньше… И слепота только ухудшала дело.
      Подобное открытие не принесло облегчения, но показало, что ум и сознание принца в полном порядке, а для Кевлерена это гораздо важнее зрения. По крайней мере он верил в это. Наверное, его родители, братья, сестры и кузены оказались правы с самого начала. Вероятно, способность любить – самая главная обязанность Кевлерена. Без нее Намойя не мог представить выхода из сложившегося затруднительного положения. Любовь, которую к нему питали другие, делала его состояние более или менее сносным.
      Нет, слепые не живут в полной темноте – во всяком случае, те из них, кто когда-то имел счастье видеть. Потеряв зрение, принц понял, что внутри него – бездна, в которую никогда не проникал лучик света. Бездна эта пугала: она целиком состояла из любви, ненависти, желания… а имя ее было – месть. Именно холод, шедший изнутри, заставлял Намойю просыпаться по ночам в холодном поту. Это не мешало ему – даже наоборот, давало возможность обдумать, какой страшной каре он подвергнет Кидан… а в последующем, вполне возможно, и Хамилай.
      Конечно, подобное нельзя совершить без посторонней помощи. Да, принц не мог ничего делать без помощи других, особенно этой странной Квенион, его теперешней Избранной, которую Намойя совершенно не любил. Но это должно измениться, ведь он так ей обязан… Не только потому, что девушка посвящала всю себя только ему, но и потому (а это наиболее важно), что он – Кевлерен, а обязанность Кевлерена – любить.
      Не обязанность, поправил себя Намойя. Неправильное слово. Обязанность – нечто такое, что давали Кевлеренам взамен их любви, свободной любви. Он позабыл об этом после смерти Тендж.
      Точнее, ее жертвы, снова поправился он. Даже сейчас, не видя лица девушки, принц помнил страх и удивление, появившиеся в ее глазах, когда он отнял у нее жизнь, когда ее горячая кровь из разорванной артерии на шее струилась по его рукам. Смерть Тендж была необходима – ради Ривальда. Это ее обязанность, ему нечего стыдиться… или чувствовать вину, ненавидеть себя, укорять… прошлое не остановит его, он будет жить дальше.

      Лерена проснулась посреди ночи и заплакала, вспомнив Ганиморо.
      Стряхнув остатки сна, она успокоилась, ругая себя за столь сентиментальную реакцию. Однако императрица, пораженная силой и реальностью сновидения, еще долго всматривалась в темноту. Понимая, что уже не заснет, она поднялась с постели и стала искать свой пеньюар. Раньше все было по-другому: Ганиморо подала бы ей одежду, едва заметив, что Лерена открыла глаза.
      Императрица стояла у кровати, тяжело дыша. Больше никаких слез!… Лерена огляделась, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей. Из окна лился серебристый лунный свет. Она подошла к оконному проему и посмотрела наружу.
      Зал приемов, внутренний дворик, семейный замок, военное ведомство, здания других правительственных учреждений… Ее владения, целая империя, принадлежавшая ей, словно были втиснуты в желтые стены дворца. Если бы настоящей империей было управлять столь же легко, с тоской подумала Лерена.
      Взгляд ее остановился на огромном куполе птичника Юнары. Свет, отражавшийся от стеклянной поверхности, превращал его в маленькую луну, наполовину взошедшую над Омеральтом. Прошло уже более десяти дней с момента смерти Юнары, а Лерена все еще не побывала в ее владениях. Дворец нуждался в хорошей уборке, а питомцы и Акскевлерены Юнары – в ласке и заботе императрицы. Это повлечет за собой новые требования об улучшении положения членов императорской семьи. Кому-то придется дать свободу, а кого-то – освободить от страданий.
      Лерена тяжело вздохнула. Некоторые из Акскевлеренов Юнары неизбежно пожелают расстаться с жизнью. Подобное случалось довольно часто, являясь следствием теплых отношений, устанавливавшихся между Кевлереном и прислугой.
      Императрица опустила глаза. Это задача не из простых… В последнее время она видела столько смертей, что хватит до конца жизни. Но у нее есть обязанности, от выполнения которых нельзя уклониться.
      Лерене хотелось найти более простое решение, но – увы…
      Что-то привлекло ее внимание. Императрица подняла голову, однако ничего не увидела. Выждав некоторое время, она заметила в ночном воздухе нечто необычное, похожее на смутное сияние. Да, голубое сияние. Оно было не везде, только…
      Лерена резко отскочила от окна и вернулась вглубь комнаты. Однако удивление и интерес стали брать верх над начавшейся паникой. Усилием воли императрица заставила себя медленно возвратиться к окну.
      Невозможно… Она попыталась убедить себя, что это всего лишь сон. Никто в мире не мог теперь пользоваться Сефидом такой мощи!
      Однако видение не исчезло. Еле уловимое голубое сияние парило над одними из ворот замка. Оно слабо отражалось от водосточных труб в ее личном, скрытом от посторонних глаз садике. Теперь Лерена заметила, что сияние исходит от всех металлических предметов. Даже дула огнестрелов на плечах у патрульных гвардейцев светились, но сами солдаты, похоже, ничего не замечали.
      Кто-то здесь Обладал с нечеловеческой силой. Казалось, Сефид буквально затопил столицу.
      Неожиданный приступ страха заставил Лерену отойти от окна и плотно затворить его.
 

* * *

 
      Герцога Паймера Кевлерена разбудила чрезвычайно приятная музыка. Лежа в постели, он пытался напеть мелодию, но она неожиданно исчезла, унося с собой последние остатки сна.
      – Ваша светлость?… – позвал Идальго Акскевлерен. – С вами все в порядке?
      – Мне показалось, я слышал… – Паймер замотал головой. – Впрочем, теперь не важно. Где ты, Идальго?
      Неожиданно герцогу показалось, что рядом кто-то словно парит в воздухе.
      – Я здесь. Вам что-то нужно?
      Паймер вперил взгляд в темноту, но Избранного разглядеть так и не сумел.
      – Здесь есть лампа?
      Есть, ваша светлость. Но вы должны закрыть глаза. Вам рано вставать.
      – Рано вставать?…
      – Да, ваша светлость. Вы нужны своей племяннице. Она отправляется в замок Юнары. Вы, несомненно, ей там понадобитесь.
      – Да, – протянул Паймер. – Что же нам делать с Юнарой?… Ты знаешь, она может разрушить все, чего добилась ее семья за долгие годы. Она так могущественна.
      – Я думаю, императрица в конце концов ее приструнит. Но понадобится ваша помощь.
      – Меня еще рано списывать в утиль, а? Племянницы – не одна, так другая – всегда нуждаются в моей помощи. Это заслуга возраста. Уважение. А уважение несет безопасность. Безопасность и доверие.
      На мгновение внимание Паймера отвлеклось, и в глубине сознания вновь послышалась прекрасная мелодия.
      Герцог поднял голову, пытаясь припомнить, где он мог ее слышать раньше. Наверное, это было очень давно.
      – Поспите, – мягко посоветовал Идальго. – На рассвете я разбужу вас.
      – Хорошо. – Паймер повернулся на бок и, прежде чем все мысли покинули его, произнес: – Спокойной ночи, Идальго.
      – Спокойной ночи, ваша светлость.
 

* * *

 
      Тысяцкий Авенел Кенди, недавно назначенный на должность ривальдийского посла при дворе императрицы Лерены Кевлерен, был растерян, расстроен и напуган. Такое состояние было вызвано отсутствием каких-либо инструкций и указаний из Беферена, куда он в последние дни уже отправил голубиной почтой несколько срочных посланий. Первый раз Кенди отослал детальный отчет о том, как его секретаря Синесса Ардру поразил сгусток пламени, оставив после себя только обуглившийся стул и перепуганного писца. Второе послание, более лаконичное, напоминало, что посол остался без помощи Ардры, необходимой в разбирательстве дипломатических хитросплетений в отношениях республики с Хамилайской империей. Кроме того, по сведениям из надежных источников, все Избранные в Омеральте неожиданно погибли при схожих и весьма странных обстоятельствах. В последнем сообщении Кенди еще раз упомянул, что Синесс Ардра, Акскевлерен из Комитета безопасности, наблюдавший за послом, скончался. Последнее слово тысяцкий подчеркнул.
      Казалось, в Беферене не придали особого значения смерти Синесса Ардры, хотя это выглядело довольно странно, если учитывать, что он, как и подозревал Авенел, входил в состав комитета безопасности. Конечно, Ардру, по мнению посла, трудно было назвать милым человеком. Быть может, члены комитета, как и Кенди, втайне радовались тому, что секретарь сгорел синим пламенем.
      Последняя мысль заставила посла ощутить вину, добавляя на плечи единственного представителя Ривальда в Хамилайской империи новый тяжкий груз.
      Хуже всего то, что именно Ардра руководил работой всех ривальдийских шпионов в Омеральте. Как-то он похвастался, что его человек есть во дворце самой императрицы. Как теперь Комитет безопасности будет получать столь необходимую информацию о положении дел при дворе Лерены? Кенди понятия не имел и о том, кто являлся информаторами Ардры. Он даже не знал, как тот с ними расплачивался.
      Произошедшее в Омеральте напоминало кровавое побоище. Гибель столь многих Избранных в столице напугала Авенела сильнее, чем можно было предположить. Посол перестал понимать, что вообще происходит. Со смертью столь высокопоставленных Акскевлеренов в мире что-то изменилось. Казалось, вселенная перевернулась, и Кенди теперь не знал, где теперь его место.
      Авенелу очень хотелось домой. Тысяцкий был никчемным солдатом и обещал стать еще более никчемным дипломатом. Единственная работа, приносившая Кенди хоть какую-то радость и с которой он справлялся более или менее сносно, – канцелярская служба. Ему нравилось вспоминать свою бытность клерком в бюрократической машине Беферена.
      Кенди буквально вбежал в голубятню, располагавшуюся на крыше посольства, в надежде на то, что ночью прибыл голубь из Беферена. Но клетка по-прежнему была пуста.
      Авенел вздохнул, плечи его опустились. Посол присел на краешек клетки, горько сетуя на свою судьбу. Затем он окинул взглядом Омеральт, столицу империи, с ее башнями и куполами, сделанными из теплого желтого камня, привезенного с Вардарских гор. Это смягчило сердце Кенди, вмиг осознавшего, что он, наверное, счастливее, чем предполагал. Авенел решил оценить сложившуюся ситуацию с другой, светлой стороны и начал мысленно перечислять все преимущества своего положения.
      Во-первых, он находился в Омеральте, городе, который по климату и темпераменту явно затмевал темный, холодный и промозглый от штормов Беферен. Во-вторых, Кенди – глава дипломатической миссии, хорошо устроившийся в уютном жилье со штатом прислуги и клерков, исполнявших все его приказы и распоряжения. В-третьих, Синесс Ардра мертв, а человек этот никому не нравился. Авенелу всегда казалось, что единственной задачей секретаря было шпионить за послом в большей степени, нежели за придворными. В-четвертых, со смертью Ардры Кенди мог сам влиять на дипломатические отношения между Ривальдом и империей. В них теперь никто не вмешивался. Он был хозяином положения. По крайней мере до новых указаний от Комитета безопасности.
      Если смотреть с этой стороны, то появлялась возможность показать себя. И надо хвататься за нее обеими руками…
      Кенди встал, расправил складки на одежде, распрямил спину и плечи.
      Надо работать.
 

* * *

 
      Лерена собиралась отправиться в замок Юнары сразу, как рассветет, но Уилдер мягко напомнила ей, что сегодня при дворе присутственный день. Мысленно возвращаясь к прерванному сновидению, императрица облачалась в пышные одежды, в которых она обычно восседала на троне в аудиенц-зале.
      Войдя в зал, она увидела своих родственников. Те были, как всегда в последнее время, безутешны и ходили кругами в ожидании ее появления.
      Лерена остановилась.
      – Что-то случилось, ваше величество? – спросила Уилдер, заметив легкую тень, пробежавшую по лицу императрицы.
      – Прошлой ночью… – начала было Лерена, но запнулась.
      – Прошлой ночью? – повторила девушка.
      – Ты видела? На улице?…
      Уилдер пришла в явное замешательство, которое начало передаваться и Лерене. Как она могла объяснить девушке то, что видела? Как могла она признать перед Уилдер, что кто-то еще пользуется магией Сефида с такой силой и уверенностью, что все металлические предметы в городе светились голубым? Почему ее семья не толпилась вокруг нее с обезумевшими от страха лицами в ожидании новой катастрофы?…
      Только если они заранее все знали…
      Лерена уже было развернулась на каблуках, но огромный запас мужества, накопленный за годы правления, помог сохранить спокойствие и самообладание. Она опустила руку на плечо Уилдер. Нужно собраться с мыслями…
      Кто в семье обладал подобной силой обращения с Сефидом? Никто, за исключением ее самой. Сестра мертва. Наверное, увиденное можно объяснить как-то иначе. Или кто-то из домашних годами скрывал свой талант? Последнюю мысль Лерена отбросила практически сразу: Юнара заметила бы столь сильный дар,пока была жива.
      Императрица внимательно изучала лица членов своей семьи, выжидающе смотревших на нее. Ни намека на самодовольство… Они выглядели все так же опечаленно, как и в ночь смерти Избранных.
      Былое спокойствие возвратилось к Лерене, и она проследовала к трону, сидя на котором на протяжении последующего часа попыталась сконцентрироваться на делах двора.
      Выслушивая доклады приближенных, Лерена обнаружила, что ее очень занимает вопрос о том, что явилось причиной странных ночных явлений. Это заставляло императрицу постоянно переспрашивать чиновников и истцов, так как она не улавливала смысла того, что они говорили.
      В итоге Лерена отпустила всех присутствующих и приказала Уилдер подготовить ее паланкин у входа в аудиенц-зал.
      – Я желаю посетить дворец покойной сестры.
      Уже усевшись в паланкин, Лерена услышала шум, доносившийся из внутреннего дворика. Уилдер, которая сидела рядом, высунула голову наружу, пытаясь выяснить, что происходит.
      – Это герцог, – сказала она через секунду.
      – Паймер?…
      Лерена отодвинула Уилдер в сторону и открыла дверцу паланкина. Герцог Паймер Кевлерен, судя по всему, собирался сесть в свой фаэтон, но один его каблук застрял в ступеньке. Старик безуспешно пытался высвободиться, не принимая предложенной ему помощи. Он отшвырнул королевского гвардейца, пытавшегося помочь герцогу.
      – Я в полном порядке, благодарю вас, – раздраженно говорил Паймер.
      – Дядя?… Что случилось?
      Герцог повернулся к племяннице. Именно в этот момент каблук высвободился. Лерена с восхищением наблюдала, как спотыкание превратилось в изысканный поклон.