Если бы не обстоятельства, Чиерма вполне мог наслаждаться, сопровождая императрицу. Лето – лучшее время года, чтобы любоваться Ривальдом: поля зрелой пшеницы, дальше на юг – бескрайние просторы ячменя. Солнце грело, но не припекало. Большинство надоедливых насекомых к этому времени уже уничтожили ласточки, а воздух сияюще-чист и прозрачен. Вся эта идиллия исчезнет, как только наступят осень и зима. Они принесут с собой бури, снег, гололед. Воздух станет тяжелым и серым, словно свинец.
      Чиерма поморщился, когда рядом с грохотом пронесся еще один кавалерийский отряд. Лошади безжалостно вытаптывали молодые посевы. В конце концов, к чему такая спешка? Что – или кто – в Ривальде может помешать вторжению?… Армия захватчиков неумолимо двигалась вперед, напоминая ползущий вниз ледник, сносящий и разбивающий вдребезги все на своем пути.
      Лошадь бывшего губернатора Геймвальда пустила газы, и он услышал, как сзади раздалось неодобрительное бурчание гвардейцев. Чиерма коротко извинился. Да, солдаты никогда бы не позволили себе подобного поведения, будь он офицером или Кевлереном…
      Губернатор вздохнул.
      Тут к нему подбежал гонец.
      – Ваша превосходительство, его светлость герцог Паймер просит вас прибыть к нему на обед.
      – Передайте его светлости, что для меня это большая честь, – ответил Чиерма, и гонец поспешил обратно.
      Хорошо, что теперь не стоит беспокоиться об обеде… Губернатор подсчитал, что таких обедов будет еще как минимум сто, прежде чем они достигнут Беферена. Может статься, имеет смысл подружиться с другими Кевлеренами и возложить на них заботу о своей персоне? Но раз Паймер заботится о нем, то чего беспокоиться?…
      У края дороги он увидел какую-то девочку, которая пыталась спасти из-под сапог и копыт своих утят. Мы с ней похожи,промелькнуло в голове губернатора. Но я сопровождаю вражескую армию… Нет, Чиерма, не вини себя. Ты не хотел возвращаться домой так. Твоей вины здесь нет…
      Тут он подумал, что виноват не больше, но и не меньше, чем другие, поскольку входил в состав заговорщиков, совершивших проклятый переворот. Все, что сейчас происходит с Ривальдом, – последствия тех событий.
      Чиерма ощущал стыд и отчаяние.
      Девчушка смотрела на захватчиков. В ее глазах не было ни ненависти, ни страха, одно лишь холодное равнодушие. Губернатор понял, что больше не принадлежит Ривальду; он увидел себя со стороны – так, как видит его этот ребенок. Для нее он иноземец, чужой человек.
      Ему захотелось рассказать девочке всю правду, однако Чиерма сознавал, что сейчас правда стала чем-то очень податливым и легко сгибаемым в руках Лерены Кевлерен. Паймер прав, когда говорит, что действительность имеет способность видоизменяться так, как того хочет императрица.
      Не говоря уже о том, что каждый раз при появлении леди Энглей земля уходит из-под ног…
      Девочка осталась позади. Чиерма мысленно пожелал ей и ее утятам выжить. Он, возвращающийся в столицу своей родины с армией завоевателей, сделает все возможное, чтобы помочь в этом.
 

* * *

 
      Лерена услышала птичьи трели и немедленно высунула голову из паланкина – так резко, что один из королевских гвардейцев невольно вздрогнул. Она поискала глазами неизвестную птаху, но безрезультатно.
      Уилдер спросила, что случилось. Лерена села на место и уставилась на девушку.
      – С чего ты взяла, что что-то случилось? – грозно спросила императрица.
      Акскевлерен что-то испуганно пролепетала в ответ. Лерена нахмурилась еще больше.
      – Как скоро мы будем на месте?
      – Простите, ваше величество?…
      – Как скоро мы будем в Беферене, я спрашиваю?
      – Ваши генералы считают, что дней через тридцать. Возможно, чутьпозже… все зависит от состояния дорог на юге и действий неприятельской армии…
      У Лерены вырвался лающий смешок.
      – Уверяю тебя, их армия мне не помеха.
      – Да, ваше величество…
      Императрица скрипнула зубами, закипая от ярости. Тридцать дней!… Знай она, что от Омеральта до Беферена так далеко, никогда бы не затеяла этот поход… Нет, затеяла бы, поправилась Лерена. Но послала бы вместо себя кого-нибудь другого.
      Она прищурилась. А кого, интересно? Кто, кроме нее, может возглавить вторжение? Кому еще можно доверять? Не Паймеру, это уж точно, – его разум все больше слабеет. Нет, сама, только сама… Все зависит от нее.
      История всего мира меняется из-за нее.
      Снова послышалась птичья трель. Императрица дернулась было к окну, но опомнилась. Уилдер смотрит. Вот ведь хитрая девчонка. Глаза прячет. Вечно извиняется. Замышляет что-то?
      Лерена мысленно махнула рукой и решила подумать о пичужке, распевавшей за окном. Трель прозвучала еще раз, теперь уже гораздо ближе. Еще ближе. Что-то с негромким стуком опустилось на крышу паланкина.
      Лерена улыбнулась. Она высунула руку в окно и почувствовала на запястье прикосновение когтистых лапок. Императрица быстро убрала руку обратно и увидела, что приманила зяблика с желтым клювом и ободком из оранжевых перьев вокруг шеи. Какая прелесть!…
      Лерена держала птичку в ладонях, слегка поглаживая ее. Императрица посмотрела на Уилдер. Глаза девушки наполнились удивлением и еще чем-то, очень похожим на страх.
      Так-то лучше, подумала Лерена.
 

* * *

 
      Из кустов показались дозорные – двое мужчин в грубой домотканой одежде и большими новыми огнестрелами в руках. Харкер и его сопровождающие остановились. Тут же появился еще один дозорный, тоже с оружием.
      Крофт с удовлетворением отметил, что все трое четко знали, что надо делать. Ополчение ополчением, но эти люди – горцы, привыкшие сражаться иначе, чем жители равнин.
      – Я президент Крофт Харкер, – сказал он.
      Двое, что стояли перед ним, переглянулись, но огнестрелов не опустили.
      Третий, седой загорелый человек, подошел к президенту и протянул руку.
      – Господин?…
      Харкер достал из кармана походной куртки сложенный вчетверо кусок пергамента и передал его мужчине. Дозорный осторожно развернул его. Президент подумал, что вряд ли он умеет читать, но зато наверняка узнает печать в верхнем углу и сосчитает количество корабликов, изображенных на ней. Чем их больше, тем важнее должность обладателя пергамента.
      Седой вернул документ и отсалютовал. Двое других дозорных опустили оружие и последовали его примеру.
      Харкер кивнул в ответ и тепло сказал:
      – Возвращайтесь к несению службы.
      Молодцы, подумал он. Побольше бы таких.
      Вскоре президент добрался до основного лагеря. Он и его свита объезжали серые палатки и временные загоны, сделанные из грубо обтесанных бревен, где стояли сотни лошадей. Многие в лагере, как и встретившие Харкера дозорные, являлись ополченцами, но большинство все-таки были обученными солдатами.
      Доехав до середины лагеря, президент увидел, как навстречу его отряду из большого шатра вышла группа офицеров. Все сняли головные уборы, приветствуя Харкера. Тот слез с лошади; подбежавший солдат взял кобылу под уздцы.
      Один из офицеров сделал шаг вперед и протянул руку.
      Харкер пожал ее.
      – Рад вас снова видеть, Аланд Терко. Лет пять прошло с нашей встречи, так ведь? Помните, на границе?
      – Да, президент, – ответил Терко, гордый тем, что о нем помнят. – Ваша армия готова, господин.
      – Хорошая работа, – сказал Харкер и повернулся к офицерам. – Хамилайская армия обнаружена?
      Терко кивнул.
      – Да. Противник в десяти днях пути отсюда. Кевлерены едут в паланкинах…
      – Чем медленнее, тем лучше, – произнес Харкер. – У Беферена будет больше времени на подготовку, а у нас – для организации засады.
 

* * *

 
      Чиерма выбился из сил.
      Паймер постоянно говорил, говорил, говорил… Он болтал о Кевлеренах, об Избранных, об Акскевлеренах, о мировой истории в целом и ее близком конце в частности. Кроме того, старик жаждал общения с Идальго и Энглей, а без присутствия Чиермы герцог не мог вести с ней бесед. Обычно леди говорила о губернаторе: «Мой маленький предатель» или «Мой неотомщенный любовник». Но иногда можно было услышать: «Мой якорь, мой милый ржавый якорь».
      Точнее сказать, Энглей никогда не называла Чиерму так в присутствии Паймера, употребляя подобные выражения только в разговорах с Идальго. Примерно так же и Идальго называл старого герцога в беседах с леди.
      Раньше губернатор как-то не задумывался над тем, насколько странно выглядит разговор двух привидений. До встречи с Паймером он успел убедить себя, что Энглей – всего лишь выдумка, «личный демон», которого придумало себе его израненное сердце год назад. (Только год? А кажется, что с тех пор минула целая вечность…) Однако в ту ночь, когда они с герцогом устроили по воле императрицы совместную попойку и сначала появился призрачный Идальго Акскевлерен, а потом старик начал беседовать с кем-то за его спиной, губернатор понял: Паймер видит Энглей, значит, она существует.
      – Мир бывает таким ужасным, – промолвила леди, устраиваясь поудобней в паланкине Паймера.
      Чиерма заметил, как Идальго сел рядом с герцогом.
      Полоска солнечного света проникла между занавесками паланкина и озарила лицо Акскевлерена. А ведь с виду он совсем как живой, подумал губернатор.
      – Мы знаем это лучше, чем они, – сказал Идальго, обращаясь к Энглей.
      – Они научатся, – ответила женщина. Оба исчезли.
      – Ненавижу, когда они так делают, – недовольно произнес Чиерма.
      Паймер слабо улыбнулся.
      – Раньше я думал, что мой Избранный убегает по личным делам или спешит исполнить приказание, о котором я уже успел позабыть. – Старик опустил глаза, будто устыдился своих слов. – По правде сказать, я думал… точнее, подозревал, что сошел с ума. Наверное, лучше бы так оно и было…
      – Может статься, мы оба спятили.
      Паймер печально вздохнул.
      – Нет. Во всяком случае, пока – нет…
      Несмотря на теплый летний день за окном, Чиерма ощутил легкий озноб.
      – Дальше – больше, не так ли?
      – Согласен. Думаю, скоро должно случиться нечто ужасное.
      – Они словно стервятники, эти наши призраки, правда?…
      – Вовсе нет, – вмешался в разговор Идальго, стараясь выглядеть обиженным и оскорбленным.
      С Чиермой он разговаривал без всякой вежливости, хотя тот мог бы на это рассчитывать. Зато Идальго всячески лебезил и заискивал перед леди Энглей, успевая при этом присматривать за Паймером и выполнять все его распоряжения.
      Губернатор понял, что находится на самой низшей ступени этой странной социальной лестницы, а окружающие не упускают случая лишний раз напомнить ему об этом.
      – Скорее, мы похожи на воронов, – проворковала Энглей.
      – Это любимые птицы Юнары, – небрежно бросил Идальго.
      – Правда, – кивнул герцог.
      Он попытался припомнить, как выглядела Юнара. Она была прекрасна, но старик не мог представить ее лица – только что-то смутное, вроде следа на мокром песке. Да, герцогиня любила птиц… впрочем, кажется, императрица с ними тоже неплохо справляется.
      – Лерена умеет ладить с птицами, – подтвердил Идальго. – Должен признать, что удивлен.
      – Скажи, – произнес Чиерма напряженным голосом, – почему вы здесь?…
      Все замолчали. Губернатор неожиданно обнаружил, как много звуков его окружает: дребезжание армейских повозок, кашель сотен солдат, задыхающихся в дорожной пыли, жужжание насекомых, дыхание Паймера…
      Идальго и Энглей быстро переглянулись. Как показалось Чиерме, их лица побледнели, а в глубине глаз замерцали слабые желтые огоньки. Цвет напоминал растопленное сливочное масло, или только что отчеканенные золотые монеты, или крылья бабочки, или чистый свет летнего дня…
      Привидения одновременно улыбнулись. Леди положила руку на колено губернатора.
      Он вздрогнул.
      – Почему мы здесь?… – с теплотой в голосе переспросила Энглей. – Потому что вы любите нас, вот почему.

      Тяжелая черная стена дождя, прикатившаяся с юго-запада, окутала Сайенну. В этот миг Велану Лаймоку показалось, будто он возвратился в Беферен. Иллюзия длилась до тех пор, пока волнующееся море не стало вновь синим, дома – ярко-белыми, а воздух настолько теплым, что это напомнило ему обо всех неудобствах тесного воротничка на военной форме.
      Неожиданно для себя Лаймок обнаружил, что обладает неисчерпаемым источником благостного расположения духа, о чем раньше даже и не помышлял. И все это несмотря на стремительное приближение довольно зловещего будущего.
      Будущего, которое должно наступить сегодня утром.
      Армия Намойи Кевлерена выстроилась в боевые порядки на равнине к северу от Сайенны. Солдаты мокли под дождем, а Намойя медленно объезжал их ряды. Мертвенно-бледный принц выглядел пугающе, словно злой божок из неведомых стран. Его Избранная семенила за ним.
      Армия, состоящая из двадцати трех рот, стояла в нечеловечески ровном строю и могла внушить ужас. Солдаты, одетые в традиционные ривальдийские цвета – белый и голубой, – словно бросали вызов серым небесам над головами…
      Эту почти идеальную картину портила только нехватка огнестрелов, хотя благодаря неимоверным усилиям Квенион все же удалось вооружить ими десять полных рот. Остальные должны будут воевать традиционным оружием – мечами, кинжалами, копьями и топорами. Боевые знамена, раскрашенные во все те же ривальдийские цвета, с нанесенными на них изображениями местных животных и деревьев помогали отличить один отряд от другого. Во главе каждой роты стоял опытный ривальдийский офицер. Лаймок мог с уверенностью сказать, что перед ним самая могущественная армия из когда-либо существовавших в Новой Земле. Намойя убедил Велана, что такого количества бойцов более чем достаточно для захвата Кидана, который прошлой весной в результате лобовой атаки кучки неорганизованных и неподготовленных воинов из местных речных племен буквально пал к ногам принца.
      Как только смотр закончился, Кевлерен и Квенион подошли к Лаймоку.
      – Очень хорошо, – произнес принц, ни к кому конкретно не обращаясь.
      На мгновение он нахмурился, словно почувствовал приступ головной боли, затем повернулся к Велану.
      – Ну что ж, – сказал Намойя с некоторым беспокойством. – Чем раньше начнем, тем раньше захватим Кидан. Отдавайте приказ выступать.
      Велан кивнул, бросил беглый взгляд на безучастно смотревшую вдаль Квенион и отправился к авангарду.
      Он старался сидеть в седле как можно более прямо, так как хотел произвести на принца выгодное впечатление. Впрочем, не только на Намойю, но и на всю армию. Велан жаждал показать всем, как должен выглядеть настоящий ривальдийский офицер. Вспотевшее тело чесалось под одеждой, но он не обращал на это никакого внимания, как и на то, что в кровь стер ноги тесными сапогами.
      Доскакав до головы колонны, Лаймок поднялся в стременах, выхватил меч из ножен и поднял его высоко над головой. Не оборачиваясь, потянул за поводья, и лошадь тронулась тихим шагом на юг, придерживаясь левого берега реки Уош.
      Услышав за спиной мерный гул шагов сотен ног, который не смог заглушить даже шум ливня, Велан понял, что сейчас совершает нечто такое, на что никогда не мог надеяться даже в самых дерзких мечтах, – ведет свою армию на войну.
 

* * *

 
      Полома Мальвара проснулся и увидел, что небеса просветлели.
      Воздух уже нагрелся, а к полудню жара и влажность станут непереносимыми. Префект не мог припомнить подобной погоды за последние два года – да и не хотел этого делать. Он практически свыкся с климатом в Омеральте, который был значительно прохладнее и суше, чем в Кидане. С другой стороны, Полома никогда не будет скучать по ужасно холодным омеральтским зимам. Будь у него выбор, зиму он проводил бы в Кидане, а на лето перебирался в Омеральт.
      Впрочем, сейчас Мальвара пока не чувствовал, что слишком жарко. Да и солнце, появившееся в безмятежно голубом небе после стольких дней дождей, могло поднять настроение кому угодно.
      Тут префект нахмурился. Как только ему показалось, что состояние духа улучшилось, он почувствовал щемящую боль в груди. Хотя Полома и не относил себя к людям верующим, он не мог полностью отвергать понятия о душе и жизни после смерти. Впрочем, разум всех хамилайцев был отравлен Кевлеренами и магией Сефида. Единственная сила, в которую все безоговорочно верили в Старом Свете, – Обладание.
      Мальвара подошел к комнате матери и тихо постучал. Женщина обычно спала чутко и просыпалась от любого шороха.
      Полома постучал еще раз.
      – Мама?…
      День, голубой и чистый, был тих, словно ночь. Префект приложил ладонь к двери и замер, прислушиваясь.
      – Мама?… – повторил он.
      Рука его опустилась на ручку двери. Та со скрипом отворилась.
      – Мама? Ты не спишь? Уже утро. Такое прекрасное утро…
      Мальвара не закончил. Ужасное предчувствие охватило его.
      Полома распахнул дверь пошире и вошел. Он увидел, что Соркро лежит на кровати, такая маленькая, точно сверчок. Префект подошел к ней, уже зная заранее, что его ждет, и положил ладонь матери на лоб.
      Соркро была холодна как камень. Ее кожа, обычно тонкая, почти полупрозрачная, теперь приобрела матовый оттенок. Карие глаза женщины смотрели вверх, далеко в небо – туда, где находилось неизведанное.
      Соркро снова могла видеть.
 

* * *

 
      – Точно змея, – сказал Намойя, обращаясь к Квенион, но не глядя на нее.
      Он показал рукой на длиннющую армейскую колонну, которая двигалась по широкой равнине, раскинувшейся к западу от реки Уош.
      – Моя армия – это змея, которая ужалит врага прямо в его поганое сердце…
      Намойя запнулся, неожиданно ощутив неловкость. Он покосился на Избранную. Впрочем, какая разница, что она там себе думает…
      – Ужалит врага прямо в гнусное, поганое сердце! – заорал он.
      Неловкость?… Чепуха! Пусть знает, как надо относиться к тем, кто будет побежден.
      Принц разгорячился. Он внезапно обнаружил в себе такую меру жестокости, о которой и не подозревал, но никак не сожалел о подобном открытии. Раньше – быть может, но сегодня ситуация изменилась: его любовь растоптана, Сефид оскорблен, доверие предано…
      Намойя поморщился от нового приступа головной боли. В последнее время они участились.
      Принц пропустил колонну вперед и поехал в арьергарде, сопровождаемый личной охраной и прислугой. Жестом он подозвал Квенион поближе.
      – Подойди ко мне, моя Избранная, – сказал Намойя. – Поедешь со мной рядом.
      – Но мое место не здесь, – застенчиво сказала девушка.
      – Благодаря мере твоей преданности – именно здесь и нигде иначе, – отчетливо произнес Кевлерен.
      Квенион пришпорила лошадь и поравнялась со своим господином.
      – Думаешь, твой план сработает? – снова не глядя на нее, спросил Намойя.
      – Это ваш план, ваше величество, – сказала Избранная. – Я имею к нему малое отношение…
      – Что я слышу? Это что, сарказм? Ты не надеялась разделить со мной ответственность за разработанный нами план? А почему? Ты ведь разделила со мной всю меру высокой ответственности, Обладая Сефидом, и даже самостоятельно принесла жертву! И тогда ты не спрашивала меня, хочу я этого или нет. А ведь по сравнению с тем поступком подготовка какого-то военного похода – сущая безделица, мелочь.
      – Прошу вас, ваше величество, – взмолилась Квенион. – Я поступила так лишь ради вас, только ради любви к вам… Не надо на меня сердиться…
      Намойя слегка остыл, вспомнив о любви, которую когда-то питал к ней. Но нет, нет… Это было ужасной ошибкой. Нужно было послушаться интуиции и не позволять новенькой Избранной завладеть своим сердцем. Как он мог допустить подобное? Разве он может простить обычного человека, использовавшего Сефид – пусть даже косвенно и на благо Кевлерена?… Ничего подобного в его семье никогда не случалось.
      Намойя протянул руку и коснулся плеча девушки. Она поморщилась от неожиданной боли – настолько сильным было пожатие, – однако не проронила ни слова.
      – Нет, моя Избранная. Я больше не сержусь на тебя. Когда война закончится – а благодаря тебе я увижу это собственными глазами, – то докажу тебе это.
      Квенион тихо заплакала, и принц с отвращением отпихнул ее. Пришпорив лошадь, он поскакал вперед, чтобы не видеть лица девушки.
      Однако Намойя был несколько удивлен появившимся чувством жалости по отношению к Квенион.
       Чего мне беспокоиться?– подумал он. – Да и можно ли все еще любить ее после случившегося?…
      А почему нет? Он ведь как был, так и остался Кевлереном, а она – его Избранная, в конце-то концов. Несмотря на совершенное Квенион преступление, ниточка, связавшая их вместе, продолжала существовать. Она натянута до предела, почти порвалась, но все же пока цела…
      К горлу подкатил внезапный приступ тошноты. Намойя решил оставить посторонние мысли.
 

* * *

 
      – Скажи, Арден, а была ли у тебя когда-нибудь возлюбленная?
      Арден, стоявший у конюшен и высматривавший Гэлис Валера, даже не обернулся к Эриот, когда та задала вопрос. Стратег опаздывала, и это было очень странно, учитывая ее пунктуальность.
      Великан еще раз внимательно оглядел пролив между Кархеем и Херрисом, но ничего не заметил.
      – Нет, – соизволил он ответить.
      – Акскевлеренам не дозволялось иметь возлюбленных?
      – Нет.
      – А после того, как умерла твоя госпожа и ты оставил службу у Кевлеренов, у тебя была возлюбленная?
      – Нет.
      На миг Эриот замолчала, затем снова спросила:
      – Это твой выбор или отсутствие возможностей?
      На сей раз здоровяк покосился на подругу. От его взгляда девушка покраснела.
      – Просто любопытно, – буркнула она.
      – Ни то, ни другое, – ответил Арден.
      Эриот расслышала в его голосе нотки замешательства.
      – У меня никогда не возникало желания.
      Девушка остолбенела.
      – Ты ведь не…
      Она запнулась, вспомнив, что видела у него все необходимые нормальному мужчине причиндалы, когда они купались голышом в реке вместе с другими переселенцами.
      – Не знаю. Может статься, Кевлерены в детстве подмешивали нам какое-то зелье в еду… или же это результат того, что нас учили концентрироваться только на любви к нашей госпоже или господину, думать о них и желать только их. А может, все из-за Сефида. Но это правда: ни один Акскевлерен никогда не женился, не выходил замуж и не имел детей. Об исключениях я не слышал. – Он помолчал и проговорил жестко: – Мы – трутни.
      – Значит, это не твой выбор…
      – Нет, не мой выбор. – Арден прикрыл глаза. – У нас никогда не было выбора.
      Эриот кивнула.
      – Хорошо, – вздохнула она. Потом добавила: – То есть хорошо, что это не твой личный выбор.
      Здоровяк тоже кивнул и притворился, что опять занялся высматриванием Гэлис Валера.
      – Надеюсь, мое любопытство тебя не обидело? – робко спросила Эриот.
      – Нет.
      – Мне кажется, ты нисколько не удивился вопросу…
      – Я ждал его, – буркнул Арден.
      – Ну, мы же друзья…
      – Да.
      – Иногда между друзьями возникают подобные разговоры. Нужно кое-что прояснить, чтобы некоторые вещи стали… понятнее.
      – Мы все еще друзья, Эриот Флитвуд. И не могу представить, что мы перестанем ими быть.
      Девушке показалось, что Арден напряжен до предела. Однако не успела она хоть что-либо сказать, как неожиданно великан подался вперед.
      – А вот и стратег. Как раз вовремя.
      Они замолчали.
      Через несколько секунд Эриот пробормотала:
      – Должно быть, ты по-настоящему ненавидишь Кевлеренов.
      Арден резко повернулся к ней.
      – Я не могу представить, что когда-нибудь смогу подружиться с кем-то из них!
      Через пару минут к ним присоединилась Гэлис. Она совсем запыхалась, потому что бежала всю дорогу от доков до конюшен.
      Едва отдышавшись, стратег сказала:
      – Вы хотели меня видеть?…
      – Поздравляем, – радостно улыбнувшись, сказала Эриот.
      – С чем?
      – Я слышала, вам поручено командовать новым ополчением. Говорят, вы объединяете переселенцев и коренных жителей в одно подразделение. Очень хорошая мысль! Поможет нам быстрее ощутить себя киданцами.
      – Посмотрим, что выйдет, – с некоторым сомнением произнесла Гэлис. – А могу ли я поинтересоваться, откуда вам об этом известно?
      Эриот слегка улыбнулась.
      – Союз колонистов все еще продолжает действовать. И будет действовать до тех пор, пока мы не почувствуем себя здесь как дома… Переселенцы передают мне или Ардену все новости и слухи.
      Гэлис с большим интересом посмотрела на девушку.
      – А есть ли среди этих слухов нечто, о чем я должна знать?
      Эриот покачала головой.
      – Не думаю, стратег.
      Валера пожала плечами. Она поняла, что Эриот упомянула сейчас ее звание, чтобы показать разницу между ними. Возможно, они уже союзники, но еще далеко не друзья.