ГЛАВА 24

– Я близка к тому, чтобы согласиться, – сказала Юнара, поглаживая перышки бесстрашно устроившейся у нее на колене канарейки, крохотной и желтой, как кусочек солнца.

Нетаргер промолчал.

Он только что просмотрел последнюю группу Акскевлеренов. Большинству детей не было и пяти лет, некоторые достались по наследству от Улии Кевлерен, представительницы одной из старейших и самых дальних ветвей семейного древа. Улия неожиданно скончалась на прошлой неделе, оставив после себя долги, рассчитываться по которым предстояло императрице, и особняк, заполненный Акскевлеренами, почти столь же старыми, как и покойная госпожа. Акскевлеренов предстояло распределить между членами семьи, которые возьмут их на содержание.

Когда-то и Нетаргер думал о них и себе как о части Кевлеренов, чем-то вроде младшей ветви. Однако став Избранным, он смог лучше понять прекрасную и загадочную природу Сефида и теперь воспринимал Акскевлеренов лишь как потенциальных жертв.

Нетаргер знал, что большинство из них будет вести нормальную жизнь, свободную от тягот и лишений, связанных с пребыванием вне родовых замков. Однако в любой момент любой Акскевлерен может быть принесен в жертву…

Он посмотрел на вольер, где содержался семейный зверинец. Птицы и собаки, кошки и насекомые пользовались всеми привилегиями домашних любимцев, жизнь которых могла оборвать человеческая прихоть или каприз.

– Теперь я понимаю, что из меня вряд ли получилась бы хорошая императрица, – сказала Юнара. Птичка на ее колене встрепенулась, и женщина помогла ей взлететь. Крохотное живое пятнышко унеслось прочь, под купол стеклянной темницы.

Нетаргер посмотрел на свою госпожу.

– Почему вы так говорите, ваша светлость?

Юнара грустно вздохнула.

– Я слишком глубоко чувствую боль. Люблю с великой страстью, а печалюсь с большей горестью, чем моя сестра. Она такая уравновешенная, такая здравомыслящая. Я – весна и осень, она – лето и зима.

Нетаргер кивнул, сделав вид, что понял, о чем речь.

В некотором смысле он действительно уяснил для себя, что Юнара до сих пор не свыклась с тем фактом, что при всех своих способностях не она управляет империей. И с этим ей придется бороться всю жизнь, потому что истинную причину – неспособность держать свои страсти в узде – она никогда не примет из-за того, что сердце герцогини исполнено гордыни.

Несколько секунд Нетаргер пристально всматривался в прекрасное лицо герцогини.

Как же я люблю вас.

Он закрыл глаза.

И как же ненавижу.

– Да, – сказала Юнара. – Думаю, я приму отведенную мне роль.

Ощущение было такое, словно что-то рвалось из груди, терзая ее днем и ночью едва ли не физической болью. Правда, замаскированная под сомнение и неуверенность, таилась глубоко в душе, словно забытый в ножнах клинок. Только Ганиморо, милая Ганиморо, любила ее по-настоящему, но и она не в полной мере понимала, что такое быть императрицей, что значит управлять и нести на своих плечах горькое и гнетущее бремя ответственности.

Правда – неуловимая, ускользающая, безжалостная и острая словно бритва – сидела все это время в ней, дожидаясь, когда что-нибудь обнажит ее, явит со всей очевидностью, как сметенная пыль являет скрытое под ней золото. Юнара – не сестра ей. Юнара – соперница, угроза, сила, недоступная Кевлеренам. Причина, по которой Лерена до сих пор отказывалась признавать эту правду, причина, по которой она до сих пор прятала ее, заключалась в неверии в себя, в свою способность противостоять дару Юнары.

Теперь Лерена знала, что ошибалась. Мэддин, милый кузен Мэддин, был решением проблемы, занимавшей ее с момента восхождения на трон: как править, в полной мере проявляя полученную власть, без оглядки на других и руководствуясь своим пониманием целесообразности.

Мэддин. Такой далекий – и одновременно такой близкий. Как прочно связывает людей общая кровь, как обостряет она все чувства, заставляя людей сопереживать друг другу… Интересно, так ли в других семьях?

Между тем даже размышлений о правде оказалось достаточно, чтобы испортить аппетит. Лерена отодвинула тарелку, едва притронувшись к пище, и встала из-за стола. Окружающее давило, угнетало, сковывало дыхание; ее словно опутали невидимые сети. Хотелось уйти куда-нибудь, далеко-далеко… может быть, добраться до скованного холодом юга, лишь бы никого не видеть и не чувствовать. Лишь бы рядом не было ни единой живой души. Даже Ганиморо.

– Ваше величество?.. – озабоченно проговорила Ганиморо.

Лерена всплеснула руками.

– Нет! Ничего! Ничего!.. – слишком громко ответила она. – Всего лишь вселенная!

Императрица решительным шагом направилась в сад. Под ногами вертелись, тычась носами и возбужденно поскуливая, две ее собачонки.

Ганиморо последовала за своей госпожой. Стражники уже бежали впереди, разгоняя садовников.

– Ваше величество!.. – настойчиво позвала Ганиморо. – Куда же вы?..

– Тебе это знать ни к чему, – небрежно бросила Лерена. Почувствовав укол вины, она раздраженно пнула попавшую под ноги собачонку, но промахнулась.

В душе у императрицы что-то стремительно нарастало, как давление пара в котле с водой. Казалось, еще немного – и голова лопнет, взорвется.

Правда показала будущее, но оно было туманно, и Лерена не смогла увидеть все до конца. Страх одолевал ее, но разве у императрицы есть на это право? Если будущее так же неизбежно, как и истина, если будущее и есть истина, то чего же тогда бояться?

Только любви, ответила она себе. Любовь – самая ужасная вещь на свете.

Уже за полночь к величественным воротам Омеральта подкатила карета.

Королевские гвардейцы остановили ее, но из окошка экипажа высунулся растрепанный, безумного вида старик, который, размахивая неким предметом, потребовал пропустить его. Стражники с факелами подошли ближе, намереваясь вытащить беспокойного старца из кареты, но, увидев герб на дверце, остановились в нерешительности. Потом, узнав нарушителя покоя, они в растерянности отступили.

Им бы и в голову никогда не пришло, что герцог Паймер Кевлерен может предстать в столь непотребном виде, в состоянии столь явного душевного расстройства. Предмет же, коим он столь отчаянно размахивал, оказался знаменитым рыжим париком, растрепанным и испачканным. В тусклом свете факелов лицо герцога казалось бледным и осунувшимся, а выпученные глаза – по-настоящему безумными.

– Пропустите меня! – кричал Паймер. – Мне нужно увидеть императрицу! Немедленно! Сию минуту!..

Шум привлек внимание сержанта, который, бурча ругательства и почесывая живот, нехотя выбрался из теплой караульной будки.

– Что здесь происходит? Во имя Сефида, мне кто-нибудь ответит, что происходит?..

– Здесь его милость герцог, сержант, – отозвался один из часовых. – Герцог Паймер.

Сержант перестал чесаться, поправил портупею и подошел поближе.

– Ваша милость, это вы? – недоверчиво спросил он – так же, как и солдаты, не веря своим глазам.

– Немедленно пропустите меня! – потребовал герцог. – Я должен увидеться с императрицей! И немедленно предоставьте мне эскорт!..

– Ваша светлость, ее величество строжайше запрещает появляться на улицах Омеральта животным. Вам это прекрасно известно…

– Я сам отвечу перед ней, – немного успокоившись, сказал герцог и попытался вернуть на положенное место парик, который после перенесенных издевательств упрямо сползал с лысины. – Дело крайне срочное, не терпящее отлагательств.

Сержант, получивший звание благодаря тому, что умел в нужное время проявлять инициативу и действовать на свой страх и риск, принял во внимание состояние герцога и решил, что ему действительно нужно как можно скорее повидаться с императрицей.

– Хорошо, ваша светлость. Я сам провожу вас и позабочусь, чтобы нас никто не остановил.

Из глаз герцога, к ужасу всех присутствующих, хлынули слезы.

– Спасибо, сержант. И да благословит вас Сефид. Идемте же!..

Сержант приказал открыть ворота и занял место рядом с кучером, который тоже выглядел испуганным. Он хотел спросить, что случилось, но возница отвел глаза и молча хлестнул лошадей.

Что-то вырвало герцогиню из цепких объятий сна.

Юнара села в кровати, стараясь понять, в чем дело. Сон? Кошмар?.. Нет, вроде бы ничего такого страшного…

В комнате ничего не изменилось. Никаких звуков снаружи тоже не доносилось. Ее ночной слуга, Мика, продолжал безмятежно спать. Женщина осторожно встала с постели и, стараясь не шуметь, выскользнула из спальни.

За дверью, как обычно, стояли двое ее телохранителей. Прежде чем они успели вытянуться по стойке «смирно», Юнара предостерегающе подняла руку и жестом приказала им оставаться на месте.

Миновав птичник, она направилась к озеру. Не снимая ночной рубашки, герцогиня вошла в воду, сделала несколько шагов и легла на спину. Тихое течение отнесло ее от берега. Луны на небе не было видно – только белая дымка звезд. Казалось, будто можно лишь протянуть руку, чтобы дотронуться до звездной пелены, потянуть ее вниз – и закутаться в эту невесомую мантию невиданной красоты.

За деревьями на маленьком острове что-то громко треснуло, и тут же раздраженно засвистел готовящийся ко сну зяблик.

Где-то неподалеку плеснула то ли лягушка, то ли рыбка. Круги, пошедшие по воде, тронули лицо Юнары, пощекотали щеку. Она чувствовала, как колышутся на водной глади озера ее волосы. Холодок пробежал по телу, и кожа как будто отделилась от плоти.

Заслонив часть неба ладонью, герцогиня не в первый уже раз подумала, что будет, если полностью скрыть его с помощью Сефида. Что подумают люди, когда обнаружат вместо неба пустоту?.. Можно ли им будет смотреть через мглу Сефида? И если да, то что они увидят? Другую женщину, которая так же, как Юнара, покачивается на черной воде и глядит на них сверху вниз?..

На мостике, соединяющем берег с островком, хрустнул камень. Послышались чьи-то торопливые шаги.

– Нетаргер?.. Как ты узнал, что я здесь?

– Я слышу вас даже во сне. Знаю, где вы, даже когда вы сами этого не знаете.

Юнара рассмеялась. Какая самоуверенность! Иногда он говорил что-то в подобном духе, что-то, звучащее слишком фамильярно и в то же время совершенно к месту. Избранный вел себя словно любовник, готовый вот-вот переступить запретную черту. Однако Нетаргер никогда ее не переходил. Хорошо зная Юнару, он прекрасно понимал, насколько далеко может зайти. Именно за это она так любила его.

Ощущение покоя и согласия с миром растекалось по жилам, как тепло от выпитого сладкого вина. Герцогиня знала, что уснула бы сейчас легко и быстро, если бы только пожелала. Ей представилось, как она погружается в дремоту, как скользит, подобно лодке без весел, по темной глади прекрасного озера, а на берегу, охраняя от возможных бед, стоит верный, отважный, любящий Нетаргер.

Искушение было велико.

Неожиданно освещение изменилось. Небо вдруг стало тоньше, прозрачнее, как будто гигантские невидимые руки натягивали его на чашу мироздания.

– Утро, – прошептала Юнара.

Желая обмануть наступающий день, она закрыла глаза, чтобы продлить наслаждение волшебной тишиной тьмы. Вселенная летела куда-то в немыслимые дали, позабыв про озеро и про нее. Юнара как будто парила в другом мире, ощущая себя единственным разумным существом во всей огромной беспросветности бытия.

К озеру подошел кто-то еще. До слуха герцогини долетели приглушенные голоса. Потом шаги удалились.

– Ваша светлость?..

– Избранный?..

Юнара открыла глаза и тут же зажмурилась от яркого света. Уже вовсю кричали птицы. Их щебет отдавался от стеклянного купола тонким эхом. Почему она ничего не слышала? Может быть, действительно была в другой вселенной? Может быть, здесь без нее минули годы?..

– Императрица. Ее величество желают видеть вас.

Герцогиня вздохнула. Вытянувшись, она коснулась кончиками пальцев глинистого дна. Выбралась с глубины на мелководье. Потом, легко разводя воду руками, вышла на берег. Ночная рубашка облепила тело. Ожидавший ее Нетаргер протянул длинное белое полотенце, и Юнара невольно коснулась бедром его налившейся желанием плоти.

Подобное свидетельство любви было приятно, хотя она и промолчала.

Кто бы мог подумать, что это будет дядя Паймер! Из всех кандидатов на главную роль в последней сцене ее пьесы он был бы последним, о ком она могла вспомнить.

Вот почему, подумала Лерена, все складывается просто идеально. Никто лучше великого притворщика не смог бы предоставить ей возможность одним движением руки восстановить равновесие мира, одним ударом исправить великое зло.

Императрица уже готовилась отойти ко сну, когда явившийся не по своей воле слуга сообщил о прибытии герцога Паймера, чей приезд в запряженной лошадьми карете всполошил половину города.

В первый момент Лерена испугалась, решив, что необычный поступок дяди продиктован некоей угрозой, смертельной опасностью, следующей за стариком по пятам. В некотором смысле интуиция ее не подвела. Угроза действительно существовала, но возникла она не только что, а два года назад – по крайней мере. То, что происходило в Ривальде, как представлялось императрице, явилось всего лишь еще одним проявлением болезни свихнувшегося и нуждающегося в срочном лечении мира.

Вид Паймера поразил Лерену сверх всякой меры. Столь обеспокоенным и встревоженным она видела герцога лишь однажды, а без рыжего парика – вообще никогда. Представшее перед ней жалкое, впавшее в отчаяние существо мало походило на Кевлерена и уж никак – на ее дядю и ближайшего наперсника.

Низко поклонившись, старик без сил рухнул на принесенный по распоряжению племянницы стул. Лерена ощутила беспокойство, исходившее от стоявшей у нее за спиной Ганиморо, но не сразу поняла, что именно так встревожило ее Избранную. Лишь немного позднее она обратила внимание на отсутствие Идальго; это не бросилось ей в глаза раньше только лишь по причине необычного состояния Паймера.

– А что, ваш Избранный еще не прибыл? – спросила она. При этих словах голова старика дернулась, как у загнанного зайца, глаза расширились, а крылья носа покраснели. Бросив взгляд на Ганиморо, он сказал:

– Ваше величество, мы сможем поговорить наедине?

Лерена кивнула двум застывшим у входа стражам, и те удалились, закрыв за собой дверь. Однако герцог продолжал молчать. Императрица огляделась – в комнате никого больше не было.

– Мы одни, дядя.

– Я имею в виду встречу наедине. С глазу на глаз. Трудно сказать, кого из них, Ганиморо или Лерену, слова гостя поразили сильнее.

– Но…

– Наедине. С глазу на глаз, – повторил Паймер.

Императрица заколебалась. Следует ли опасаться Паймера? Она посмотрела старику в глаза и разглядела там отчаяние. И еще в них читались страдание и печаль, столь глубокие и пронзительные, что у нее самой едва не потекли слезы.

– Ганиморо…

– Ваше величество, – перебила ее Избранная, – не думаю, что это мудрое решение.

– Пожалуйста, оставь нас. Мне ничто не угрожает. Подожди за дверью вместе с телохранителями.

Ганиморо вышла из комнаты, но так медленно, словно идти ей пришлось по полу, залитому патокой.

Когда дверь закрылась, Паймер облегченно вздохнул, как человек, избежавший страшной участи.

– Дядя, мне непривычно видеть вас в таком состоянии, – подчеркнуто спокойно произнесла Лерена. – Что случилось?

И тогда он рассказал ей все – начиная с того момента, как они с Идальго пересекли южную границу и попали на территорию Ривальда, и заканчивая той ночью, когда он убил собственного Избранного.

Паймер закончил свой рассказ лишь под утро. Он плакал, обхватив голову руками. Лерена тоже шмыгала носом. Горе ее разлилось по комнате, как безбрежный океан.

В дверь постучала обеспокоенная Ганиморо.

– Ваше величество, с вами все в порядке?..

Лерена попросила ее не входить. Теперь она понимала, почему Паймер не хотел присутствия Избранной. Объятая страхом, императрица тем не менее ощущала, как в ней крепнет уверенность.

Пришло время действовать.

Лерена приказала вызвать Юнару.

Потом она подошла к дяде, заключила его в объятия и разняла руки только тогда, когда он пролил все слезы.

Закрыв глаза, императрица готовилась. Будущее пришло, и оно было кровавым и ужасным.

ГЛАВА 25

Кадберн заметил его перед наступлением сумерек – далекий отблеск света. Избранный не смог бы определить, откуда он пришел и далеко ли до него, но многолетний опыт подсказал: так могла блестеть только сталь.

Кадберн стоял на вершине восточной стены, куда они с Мэддином поднялись, чтобы проверить расположение лонггонов, когда краем глаза уловил это мерцание. Остановившись, он посмотрел на восток, за реку, но больше ничего не увидел. Впрочем, если враги сумели подобраться незамеченными так близко, значит, они действовали очень осторожно.

Ушедший было вперед Мэддин вернулся и, едва взглянув на друга, все понял.

– Далеко?..

– Около пяти миль.

– Дожидаются сумерек. Умно. Я думал, они начнут на рассвете, но, конечно, Сигни и его друзья-плутократы знают город достаточно хорошо, чтобы атаковать ночью. К сожалению, наши огнестрелы в темноте не так эффективны.

– К тому же на рассвете они будут лучше видны, – добавил Кадберн.

Принц покачал головой.

– Я слишком давно не воевал, так что генералом себя не чувствую.

– У вас есть Гос Линседд и стратег Гэлис Валера. На такую тройку можно положиться.

Мэддин вопросительно посмотрел на Кадберна. Даже учитывая, что они знали друг друга не первый десяток лет, принц не всегда мог определить, когда Избранный шутит, а когда говорит серьезно.

– Рад, что ты так думаешь. Может быть, предупредишь их, пока я закончу обход? Заодно поговоришь с Поломой.

– Где я потом найду вас?

– Останусь здесь. Кроме меня, опыта стрельбы из орудий ни у кого нет. К тому же я не хочу, чтобы киданцы думали, будто я командую Поломой.

– Рано или поздно правда выяснится.

– Несомненно, но лучше позже, когда я буду готов к этому.

Кадберн кивнул.

Солнце сползло за западный край горизонта, и на город опустились сумерки. Избранный прибавил шагу. Здесь, у экватора, ночь наступала стремительно. Враг медлить не станет, и Кадберн хотел вернуться к Мэддину еще до того, как все начнется.

– Сколько новеньких? – спросила Эриот. Арден заглянул в список.

– Семнадцать. – Он перевернул лист и быстро произвел несложный подсчет. – Так что теперь в гильдии более двухсот человек, включая пекаря и каменщика.

– Хорошо. Два мастера.

– Три.

Арден опустился рядом с девушкой и протянул ей краюху хлеба.

– А кто третий?

– У нас теперь есть жестянщик, разве ты забыла?

Эриот промолчала и откусила изрядный кусок.

Она успела забыть о своей профессии. Чужеземный принц был прав: в колонии не требовалось ее ремесло. Как ни странно, девушка об этом не жалела. Ей нравилось работать с другими колонистами, хотя все, похоже, только тем и занимались, что строили каменные стены для защиты своего нового дома. Когда-нибудь, как надеялась Эриот, на острове начнут возводить новые дома, прокладывать дороги, осушать болота и выращивать урожай. В таком труде есть нечто достойное и важное – как, впрочем, и в любой работе, когда ее делают сообща и с душой.

Арден потряс правой рукой.

– Не привык писать. Завтра этим можешь заняться ты.

Эриот покраснела.

– Нет. Не буду я этим заниматься. Он пристально посмотрел на девушку.

– Мы должны вести записи по очереди. Кстати, помни: ты старшая.

– Я на эту роль не напрашивалась.

– Выбирали все. И проголосовали единодушно.

– Я не голосовала.

– Тебя тогда еще не приняли.

Эриот невольно рассмеялась, с удовольствием отметив, что и Арден тоже улыбнулся.

– Я не умею писать, – призналась она.

Великан смущенно посмотрел в сторону, как будто это его, а не Эриот, уличили в некоем постыдном грехе.

– Извини…

Девушка с любопытством посмотрела на Ардена.

– А где ты научился писать?

Великан сделал вид, что не слышит, сосредоточенно пережевывая хлеб. Эриот продолжала смотреть на него в упор, но он сделал вид, что не замечает ее взгляда.

Девушка работала с Арденом уже двенадцать дней, но за это время не узнала о своем напарнике почти ничего нового. Они ели рядом три раза в день, вместе ворочали камни, вместе толкали тачку, разговаривали и спорили с другими колонистами… разве что не спали друг с другом. Инстинктивно Эриот чувствовала, что в лице Ардена обрела близкого и верного друга, но при том в их отношениях не было ничего личного, интимного. Он не пускал ее в свое прошлое, не делился воспоминаниями, хотя и сумел как-то незаметно, не расспрашивая, выведать немало о ней самой.

– Ну и упрямец, – сказала девушка, вгрызаясь в черствый хлеб.

– Завтра нас перебросят на южный участок стены. Все остальные работы почти закончены.

– Старик Дидио говорит, что начальство ожидает какого-то нападения.

Арден пожал плечами.

– Я бы на твоем месте не очень-то верил всему, что болтает этот старый дурень. Однако они бы не стали тратить столько времени на стены, если бы не ожидали атаки в самое ближайшее время.