ГЛАВА 23

Полома Мальвара чувствовал себя так, будто из него выпустили весь воздух.

После двух лет бесплодных мечтаний, интриг и просьб он снова оказался дома, который наконец-то освободился от суровой и жестокой власти плутократов. Однако Кидан пребывал с состоянии неопределенности, оставаясь под равновеликим влиянием Ривальда и Хамилая. Рано или поздно ему придется делать выбор – к которому из двух государств примкнуть. Даже это знаменовало некий конец, однако в родном городе префекта по-прежнему витало некое возбуждение, а сам Мальвара перестал что-либо понимать.

Никакого желанного облегчения, никаких принятых решений. Полома не сомневался, что вскоре последуют новые события и будущее не принесет ничего, кроме насилия, крови и разочарования. Мальвара даже поймал себя на том, что постоянно задает один и тот же вопрос – не вызвано ли все это злой волей бога, наказавшего Кидан нескончаемыми страданиями.

Когда Мэддин сказал ему, что город избавлен от власти плутократов и киданцы снова могут управлять собственной Ассамблеей, Полома понял, какой дар ему достался. Мэддин будет лояльно относиться к Кидану и его жителям. Хамилай станет править городом издалека: власть незримой императрицы устроит всех. Колонисты, прибывшие со всех берегов Бушующего моря, получат в пользование остров Кархей. При этом они будут подчиняться законам Кидана – ив дальнейшем ощутят себя в большей степени киданцами, нежели хамилайцами. При номинальном правлении Мэддина жизнь города нисколько не изменится. В конце концов, если колония стремится к процветанию, а не просто к тому, чтобы выжить, ей обязательно понадобится помощь Кидана – его купцов, ремесленников и земледельцев. Принц понимал это не хуже Поломы.

Мальвару такой оборот дел нисколько не смущал. В свое время он без колебаний принял предложение Лерены. Полома нисколько не сомневался в том, что солдаты имперской армии, отправленные в Кидан во исполнение ее воли, непременно женятся на местных женщинах, пустят корни на новом месте и со временем станут, подобно остальным колонистам, настоящими киданцами. Заглядывая в далекое будущее родного города, Мальвара понимал, что оно принадлежит тем, кто сегодня живет именно в Кидане, а не за его пределами.

Кроме того, он располагал временем, которого было достаточно, чтобы подробно изучить бухгалтерские книги плутократов. Мальвара был уверен в том, что торговцы и другие богачи вплоть до самой последней минуты своего владычества аккуратно и точно вели все записи. Огромные финансовые расходы привели его в недоумение, однако и не слишком встревожили. Лишь после того как Мэддин сообщил, что плутократы пустились в бегство, Полома понял, что успокаиваться рано.

– И Майра Сигни тоже скрылся? – спросил он. – И его сподвижники тоже?

– Насколько мне известно, среди убитых Майры не оказалось, – признался Мэддин. – Многим его сторонникам удалось бежать вместе с плутократами… Но в Ривальде вряд ли им окажут любезный прием, потому что не захотят портить отношения с Хамилаем. Война с империей ривальдийцам ни к чему.

– Меня сейчас вовсе не Ривальд беспокоит, – признался Полома и стал рассказывать принцу о славном прошлом Кидана, о войнах с соседями и кочевыми племенами, устраивавшими набеги на город из срединной части материка. Затем он показал бухгалтерские книги плутократов.

– Ничего в этом не понимаю, – признался Мэддин. – Я с трудом разбираюсь в собственных хозяйственных расходах.

– Огромные деньги из городской казны шли на подкуп властителей соседних городов и вождей племен, – пояснил Полома. – Суммы эти невообразимо велики. Плутократы самым тщательным образом оставляли записи об этих тратах, отмечая, кому и сколько было заплачено.

– Но зачем им это нужно? – удивился Мэддин. – Они же не знали, что вы вернетесь из Хамилая, да еще с войсками.

– Плутократам не дает покоя Ривальд, – заявил Полома. – Они ждут того часа, когда можно будет избавиться от его влияния в Кидане.

– Вы хотите сказать, что плутократы покупали себе про запас целые наемные армии?

Мальвара утвердительно кивнул.

– Да, я так думаю. Судя по указанным в этих записях суммам, им удалось обзавестись огромным войском. Извините, ваше высочество, но битва за Кидан еще не окончена.

– Что это еще за гильдия колонистов? – спросил пекарь. Он был зол на печника и не скрывал этого. Печник настаивал, что глина на острове никуда не годится для изготовления кирпичей. А без кирпичей, как известно, ни за что не сложить печь, в которой можно изготовить достаточно хлеба, чтобы накормить столько ртов, сколько ему было велено. Он также недавно выяснил, что три мешка пшеницы, привезенной и Хамилая, никуда не годятся. Зерно сгнило, и от испеченного из него хлеба люди непременно будут болеть.

Да, день выдался скверный, хуже не бывает.

Если только не станет еще жарче, сказал себе пекарь, вытирая пот со лба и неприязненно глядя на подошедшего к нему рослого мужчину, рядом с ним стояла юная широкобедрая девушка. Она старательно избегала взгляда пекаря, разглядывая что-то у себя под ногами.

– Нам нужно создать гильдию для защиты наших прав, – спокойно повторил печник.

– Послушай, приятель, – отозвался пекарь, – если для меня не сложат печь и я не смогу выпекать хлеб, то ни о каких правах и речи не может быть. Так что ступай, уговаривай кого-нибудь другого.

– А какую отговорку ты найдешь после того, как печь тебе все-таки сложат? – спросили печник.

Его собеседник тяжело вздохнул и обратился к девушке:

– Может, ты все-таки урезонишь своего дружка, а? У меня забот полон рот. Вообще-то я ремесленник, а не колонист, понятно? Молите Сефид о помощи, если я не заставлю этого твоего печника…

– Но если у тебя будет печь, ты поможешь нам организовать гильдию? – спросила девушка громким уверенным голосом, никак не подобавшим ее юным годам.

Пекарь снова посмотрел на нее, на этот раз с несколько большим интересом. Девушка была довольно миловидна, хорошо сложена, широка в бедрах, что обычно способствует успешному деторождению. Грудь маловата, но все же…

– Я подумаю, – проворчал пекарь. – А как тебя зовут, милашка?

– Эриот Флитвуд, – ответила девушка. – А моего друга – Арден.

Ее спутник досадливо усмехнулся.

– Так где нам найти мастера, делающего кирпичи?

Пекарь указал на грубо сколоченную пристань, сооруженную солдатами на южной оконечности острова.

– Он пошел к реке, посмотреть, какая там глина. Говорит, что здесь глина плохая.

– Спасибо, – поблагодарила Эриот и повернулась, прежде чем пекарь успел что-то добавить. – Мы скоро вернемся, – бросила она через плечо.

– Надеюсь на это, милашка. Очень надеюсь, – усмехнулся пекарь.

Хотя далеко не все переселенцы восприняли идею объединения так, как этот упрямец пекарь, мысли о будущем колонии заставили Эриот замедлить шаг.

Девушка в сотый раз задала себе вопрос: а правильно ли они поступают? Арден с такой страстью уговаривал Эриот возглавить гильдию, что ей ничего не оставалось, как уступить его призывам, но каждый раз, когда она встречала того, кто не понимал смысла объединения поселенцев в один союз, ее посещало желание отказаться от этого сомнительного замысла. Однако вера Ардена в нее и в будущую гильдию помогала девушке отгонять прочь подобные мысли: ей ужасно не хотелось разочаровывать великана.

Арден, не заметив, что Эриот отстала, удалился от нее на порядочное расстояние. Он напоминал дерево, у которого каким-то фантастическим образом выросли ноги и которое возымело намерение куда-то пойти. Его кулаки напоминали две гири. Арден был самым забавным существом, которое ей когда-либо приходилось видеть. Хотя у Эриот имелись серьезные подозрения, что этот верзила убил Риба во время шторма, пока они плыли сюда, он был самым нежным из всех – никогда не повышал голос, никогда не богохульствовал, никому не грубил и искренне хотел помочь остальным колонистам.

Если только они примут помощь, напомнила она себе. С того места, на котором сейчас находилась девушка, то есть на восточном берегу самого северного острова, были видны бесчисленные палатки и сложенные из веток и коры шалаши поселенцев. Когда Эриот вместе с остальными колонистами сошла на берег с борта корабля «Ханнема», все ожидали, что их взглядам откроется берег, поросшие пышной растительностью равнины, а главное – бескрайние просторы. После долгого путешествия на битком набитом корабле всем хотелось поскорее оказаться на суше, где можно не толкаться локтями, спокойно ходить, не причиняя никому неудобств, дышать чистым воздухом и не нюхать запахов чужого пота, экскрементов и рвоты.

Однако вместо желанного простора переселенцам достался желтый песок острова со скудными пастбищами, на которых паслось множество коров, овец и коз. Людям снова пришлось начать жизнь в условиях жуткой скученности, каждый свободный час тратить на создание сносных жилищных условий, на возведение стен, печей для обжига кирпича, кухонь, уборных, на прокладывание дорог…

Эриот задумчиво покачала головой. Нет, все не так уж и плохо, подумала она. По крайней мере люди заняты делом, никто не голодает, крыша над головой есть у каждого. И, самое главное, закончилось мучительное морское путешествие. Новая Земля, может быть, оказалась не совсем такой, какой представлялась колонистам в мечтах, но ведь все-таки большей их части удалось благополучно пересечь Бушующее море…

Арден заметил, что идет один, и остановился. Обернувшись, он вопросительно посмотрел на Эриот.

– Я задумалась, – виновато пояснила девушка.

– Это хорошо, – кивнул ее спутник. – Но ты можешь думать на ходу?

Намойе Кевлерену надоело смотреть в ствол огнестрела. Охранники постоянно целились в него, держа палец на спусковом крючке. Даже сумей принц произнести заклинание, его ycпели бы застрелить прежде, чем он мог закончить.

А еще эта белокурая стерва велела охране сменяться каждые два часа, чтобы солдаты не устали и не утратили бдительности. Квенион разрешалось навещать Намойю лишь трижды в день; девушка приносила еду, напитки и забирала из комнаты деревянное ведро, в которое он справлял нужду. Принцу было стыдно испражняться в присутствии охраны, но он был вынужден подчиниться обстоятельствам. Его Избранной запрещалось разговаривать со своим господином: когда Квенион попыталась улыбнуться Кевлерену, ее сильно ударили по ребрам прикладом огнестрела. Это вызвало у принца вспышку гнева, но, памятуя о том, что из-за него Избранную могут лишить жизни, Намойя сдержался и далее вел себя более благоразумно.

Должно быть, он действительно любит эту женщину, если боится подвергать ее опасности. Это означало, что в глубине души он все еще остается Кевлереном. Возможная утрата такого ощущения самым серьезным образом пугала его.

На второй день вынужденного заточения в комнату Намойи вошел нежданный гость – один из его собратьев-Кевлеренов.

– Как с тобой тут обращаются?

– Не слишком церемонятся, надо сказать.

– Они боятся, что ты начнешь произносить заклинания.

– Почему они так считают? – искренне удивился Намойя. Лицо гостя приняло удивленное выражение.

– Потому что ты – Кевлерен. Потому что они знают, что два года назад ты использовал Сефид, чтобы помочь плутократам захватить власть в Кидане.

– Как долго ты был в море?

На лице гостя появилось удивленное выражение.

– Я не понимаю, какое отношение это имеет к нашему разговору.

– Просто ты отстал от жизни. Разве ты не получил известий от императрицы? Похоже, ты ничего не знаешь о том, какие изменения произошли в моем родном доме.

– Изменения?..

– Моя семья… да и твоя семья, кем бы ты ни был… свергнута с ривальдийского престола.

Эти слова вызвали у собеседника Намойи потрясение большее, чем ожидал ривальдиец. Однако страшное известие его испугало, видимо, меньше, чем пленника в свое время.

– Свергнута?

– Совершенно верно. Сейчас во дворце королевы Сарры заседает так называемый Комитет Безопасности. Вообще-то я со дня на день ожидал, что меня лишат власти и отзовут обратно…

Гость понимающе кивнул.

– И Комитет Безопасности не дает тебе возможности произнести заклинание.

– Если я осмелюсь сделать это, они убьют кого-нибудь из моих сестер или братьев, – подтвердил Намойя. – А где твоя фамильная цепь?

Задав этот вопрос, он вытащил из-под рубашки свой собственный амулет – золотой треугольник, тускло блеснувший в слабом свете, проникавшем в комнату через единственное окно.

Гость ничего не ответил, лишь еле заметно улыбнулся.

– Кто ты? – потребовал ответа Намойя.

– Меня зовут Генерал Третий Принц Мэддин Кевлерен.

– Значит?..

– Я отрекся от своей семьи, – спокойно ответил гость и, снова улыбнувшись, добавил: – От нашей семьи.

Намойя на мгновение задумался.

– Да, я слышал о тебе. Ты известен как опытный воин. Поэтому вполне объяснимо, что твоя императрица отправила тебя отстаивать интересы империи на Новой Земле.

Потом ривальдиец нахмурился.

– Если я не ошибаюсь, ты один из немногих Кевлеренов, не имеющих доступа к Сефиду.

– Я не опорочу себя использованием Сефида, даже если бы обладал такой способностью.

Намойю удивила прозвучавшая в голосе генерала язвительность.

– Поскольку теперь ты знаешь, что я не могу воспользоваться Сефидом, – медленно произнес он, – то, возможно, со мной будут обращаться помягче? Я, конечно, не надеюсь на то, что ты отпустишь меня…

– Ты прав, – сухо кивнул генерал.

– Но я бы был благодарен, если бы ты предоставил мне большую свободу.

– Большую?..

– Ну, хотя бы более просторную комнату. Хотелось бы, чтобы меня избавили от охраны. Чаще пускали ко мне Избранную. За это я могу дать слово, что не стану убегать или обращаться к помощи Сефида, оставаясь твоим пленником.

– А что делать, когда прибудет твоя замена?

Намойя пожал плечами и криво улыбнулся.

– Тогда поступишь так, как сочтешь нужным.

Гэлис пробудилась от глубокого и спокойного сна. Она не помнила, когда в последний раз спала так крепко и безмятежно.

Девушка вытянула руку, желая прикоснуться к Китайре, но вторая половина кровати была пуста. Гэлис села на постели и открыла глаза. Ее возлюбленная сидела за столом и листала какую-то книгу, так низко склонившись над ней, словно в одночасье сделалась близорукой из-за долгого чтения в скудно освещенном помещении.

Стратег никак не могла отделаться от необычного ощущения. Она с трудом привыкала к чужой стране, в которой пробыла слишком мало времени. Здесь все было не так, как в ее родном краю. Непривычные цветы, растения, запахи, звуки… Девушка почти физически почувствовала наступление нового дня и напомнила себе, что сейчас в Кидане всего лишь весна. Интересно, каково ей здесь будет летом? Ее взгляд снова остановился на Китайре. Гэлис почувствовала себя удивительно счастливой оттого, что они снова вместе.

После того как кровавая битва закончилась, стратег долго оставалась на поле боя, помогая, насколько это казалось возможным, облегчить страдания раненых, отдавая распоряжения, связанные с погребением убитых воинов и сбором оружия. Она была с ног до головы заляпана грязью и кровью. Оказавшись на Великом Квадранте, Гэлис неожиданно увидела Китайру. Они приблизились друг к другу, а потом какое-то время стояли молча. Несмотря на царивший вокруг радостный шум, издаваемый победителями, стратег слышала лишь участившееся биение собственного сердца. Затем Китайра нежно поцеловала ее в щеку краешком губ, и Гэлис этот поцелуй показался самым чувственным из всех, которые она когда-либо испытывала в своей жизни.

Китайра не стала задерживаться и отправилась ухаживать за ранеными. Стратег поспешила вернуться к своим обязанностям. Когда наступила ночь, ее отыскали посланные Соркро слуги, привели обратно в дом, помогли вымыться, одели в чистую тунику. Слепая мать Поломы сама отвела девушку в спальню, в которой ее ожидала наряженная в такую же тунику Китайра.

После того как Соркро оставила их одних, девушки сразу же бросились друг другу в объятия, как будто расстались на годы, а не на пару дней. Они неуклюже, торопливо занялись любовью, словно делали все в первый раз, словно недавние бурные события лишили их отношения былой нежности и изящества. Однако чуть позже Китайра призналась:

– Я уже подумала, что тебя больше нет. Я почувствовала это всем моим существом, как только ты покинула «Англаф». Мне казалось, будто с тобой случилось что-то ужасное, непоправимое. Словно огромная рана разверзлась в моем сердце.

Нежное дыхание подруги ласкало волосы и обнаженную кожу Гэлис.

– Та ночь, проведенная в открытом море, была самой кошмарной в моей жизни. Я оставалась на главной палубе, глядя на острова, надеясь разглядеть тебя в кромешной тьме, желая всей душой услышать твой голос. Но вокруг было лишь неприветливое, неспокойное море…

Китайра крепче обняла Гэлис, еще ближе привлекая к себе. Ее возлюбленная ответила поцелуем. Грамматист прижала ладонь к ее губам, не давая говорить, и продолжила:

– Когда же я наконец увидела тебя на городской площади, мне показалось, будто лишь ты одна осталась в живых во всем городе. И я была так рада снова оказаться рядом с тобой… Я радовалась, что все остальные погибли ради того, чтобы ты осталась живой. – По щекам Китайры потекли слезы. – Неужели я была не права? Неужели так нельзя думать?..

Гэлис отняла руки подруги и принялась целовать ее глаза, мокрые от слез щеки, губы… Они снова занялись любовью, на этот раз медленно и нежно, наслаждаясь ласковым прикосновением теплого летнего воздуха, который, как казалось, продлевал очарование этих счастливых мгновений на целую вечность.

Затем их одолел сон, и Гэлис снилось, что она будет до скончания веков оставаться в объятиях любимой.

– Что ты пишешь? – спросила она.

Китайра обернулась и слегка нахмурилась. Однако недовольное выражение лица мгновенно исчезло, когда она посмотрела в глаза Гэлис.

– Ты проснулась, – улыбнулась она.

– Я никогда еще в жизни так не радовалась пробуждению.

– У меня было такое же чувство, – рассмеялась Китайра. – Когда я проснулась, то почувствовала запах теплого утра за окном, ощутила, как под лучами солнца пробуждается природа. И еще я кое-что поняла.

Гэлис не удержалась от улыбки и спросила:

– Что же ты поняла?

– Кое-что о Сефиде. Я поняла, как нужно изучать его свойства, как им пользоваться, как его смогут вызвать даже те, кому неведомы слова заклинаний.

Улыбка медленно сползла с лица Гэлис.

– А… это доброе дело?

То самое непонятное чувство, заставившее ее только что проснуться, теперь ощущалось стратегом почти физически.

– Если подобное поможет разрушить монополию Кевлеренов, то разве может оно быть недобрым делом? – немного неуверенно ответила вопросом на вопрос Китайра.

Гэлис не нашлась, что сказать в ответ.

– Это связано с тем способом, которому обучают грамматистов. С его помощью можно было приблизиться к Сефиду, как к чему-то сакральному, причем только приблизиться, не более. Но ведь для нас, Гэлис, это единственная священная вещь во всем мире. Для тебя, меня, наших друзей и даже наших врагов. Я поняла это, когда проснулась сегодня утром. Для нас в жизни нет ничего более ценного, и мы должны изучать особенности Сефида так, как мы изучаем медицину, военное искусство или инженерное дело.