— Вы знаете, где находится ранчо Минтона?
      — Конечно.
      — Вы были там в среду вечером?
      — Нет.
      — Вы посылали кого-нибудь туда в среду вечером?
      — Нет.
      — Может быть, кого-то из прихожан? Тех верующих, в чьих сердцах вы раздули пламень во время молебна?
      — Разумеется, нет.
      — Разве не вы учинили там разгром, испачкали краской стены, набросали дерьма в поилки, разбили окна, а?
      — Мне свыше дан совет, что не нужно больше отвечать ни на какие вопросы.
      Он сложил руки на груди.
      — Потому что можете ненароком изобличить себя?
      — Нет!
      — Вы лжете, Пламмет.
      — Господь на моей стороне. — Он поиграл глазами, то сужая, то расширяя их. — «Если бог на нашей стороне, — с пафосом продекламировал он, — то кто же против нас?"
      — Недолго он будет на вашей стороне, — с угрозой прошипел Рид. Поднявшись со стула, он обошел вокруг стола и наклонился над Пламметом. — Господь не привечает лжецов.
      — Отче наш, иже еси на небеси…
      — Признавайтесь, Пламмет.
      — ..да святится Имя Твое…
      — Кого вы отправили туда, чтобы разнести ферму Минтона?
      — ..приидет царствие Твое…
      — Вы ведь отправили туда членов своей секты, верно? Пойти самому у вас кишка тонка.
      Молитва резко оборвалась. Дыхание священника стало легким и прерывистым. Вопрос попал в самую точку. Поняв это, Рид продолжал гнуть свое:
      — Вы сами повели туда свою жалкую крысиную армию или только снабдили их баллонами с краской?
      Рид говорил Алекс, что объехал все хозяйственные магазины, где продается краска. И ни один торговец не мог припомнить случая, чтобы кто-то купил большую партию. У Пламмета, очевидно, хватило хитрости не покупать всю краску в , одной лавке, а может быть, он завез ее откуда-нибудь из-за города. Задержать Пламмета Рид не мог; никаких улик против него не было, но он мог одурачить проповедника, внушив ему, что тот оставил на месте преступления изобличающие его доказательства.
      Однако и во второй раз Пламмет не клюнул на наживку Рида. Успокоившись и глядя прямо перед собой, он сказал:
      — Не могу понять, о чем вы толкуете, шериф Ламберт.
      — Начнем все сначала, — тяжело вздохнул Рид. — Послушайте, Пламмет, мы, мисс Гейтер и я, знаем, черт побери, что вы виновны. Вы ведь ей прямо велели быть пожестче с грешниками, а не то… Вот разгром, учиненный на ферме Минтонов, и был тем самым «не то», ведь так?
      Пламмет молчал. Рид попробовал зайти с другой стороны.
      — Разве исповедь не является благом для души? Облегчите свою душу, Пламмет. Признайтесь. И ваша жена сможет вернуться домой к детям, а я пораньше закончу сегодня работу.
      Священник по-прежнему хранил молчание.
      Рид снова начал допрос с самого начала и методично прошел по всем вопросам до конца, надеясь поймать Пламмета на какой-нибудь лжи. Несколько раз шериф обращался к Алекс, не хочет ли она задать вопрос Пламмету, но Алекс всякий раз отклоняла предложение. Так же как и Риду, ей не за что было уцепиться.
      Рид так ничего и не добился. Ответы священника не менялись. Шериф ни на чем не сумел его поймать. По завершении еще одного утомительного раунда Пламмет, язвительно улыбаясь, сказал:
      — Приближается время ужина. Вы позволите нам уйти? Расстроенный, Рид провел рукой по волосам.
      — Я же знаю, это сделали вы, благочестивый сукин сын. Даже если вас там и не было, все равно, вы это устроили. И лошадь мою убили вы.
      — Убил вашу лошадь? — живо отозвался проповедник. — Но это не правда. Вы сами убили ее. Я читал об этом в газете. Рид издал рычание и кинулся к нему через всю комнату.
      — По твоей вине. — Он снова нагнулся над Пламметом, отчего тот откинулся на спинку стула. — У тебя небось дух от радости захватило, когда ты читал об этом, ублюдок. Ты еще заплатишь мне за это животное, даже если мне придется собственными руками выдавить признание из твоей мерзкой глотки.
      Допрос продолжался еще по меньшей мере час. Алекс устала сидеть на жестком стуле, у нее все затекло. Один раз она встала и, чтобы размяться, прошлась по комнате. Но Пламмет следил за ней исступленным взглядом, и ей стало так не по себе, что она тут же вернулась на место.
      — Миссис Пламмет?
      Жена священника вздрогнула, когда Рид неожиданно назвал ее имя. До этого она сидела, опустив голову и ссутулив от усталости плечи. Тут она резко выпрямилась и устремила на Рида полный почтения и страха взгляд.
      — Да, сэр?
      — Вы подтверждаете все, что сказал мне ваш муж? Она бросила искоса взгляд на Пламмета, судорожно глотнула и облизала губы. Потом опустила глаза и часто закивала головой — Да.
      Лицо Пламмета оставалось бесстрастным, но губы дергались от едва сдерживаемой улыбки. Рид посмотрел на Алекс. Она чуть заметно пожала плечами.
      Несколько мгновений он стоял в раздумье, уставившись в пол, затем рявкнул имя помощника Тот немедленно возник в дверном проеме, как будто только и дожидался этого исполненного сдержанной ярости вызова начальника.
      — Выпустите его.
      Пламмет с громким звуком захлопнул Библию и встал. Словно крестоносец в полном боевом облачении, он промаршировал к двери, не удостоив вниманием жену, которая покорно засеменила в его кильватере.
      Рид зло выругался ему вслед.
      — Установите слежку за его домом, — приказал он помощнику. — И если заметите хоть что-то подозрительное, сразу сообщите мне. Черт, до чего же мне не хочется выпускать отсюда этого ублюдка.
      — Не вините себя, Рид, — сочувственно сказала Алекс. — Вы провели очень обстоятельный допрос. Но вы же с самого начала знали, что улик у вас, по существу, нет.
      Он резко повернулся, посмотрел на нее злыми глазами.
      — Но, черт побери, вас ведь это не останавливает, а? — И вышел, громко топоча сапогами. Алекс онемела от негодования.
      Она вернулась к своему кабинетику, пошарила на дне сумочки, отыскивая ключ, и наклонилась, чтобы отпереть дверь. Вдруг она почувствовала, как мурашки забегали у нее по шее, и в следующее мгновение до ее слуха донесся зловещий шепот:
      — Вас совратили безбожники. Вы якшаетесь с Сатаной и, подобно продающей себя блуднице, не испытываете при этом стыда.
      Она резко обернулась. В глазах Пламмета снова горел фанатичный огонь. В углах рта белела слюна. Он тяжело дышал.
      — Вы обманули мое доверие.
      — Я не нуждаюсь в вашем доверии. — Голос у Алекс охрип от страха.
      — Ваше сердце и ум помутили безбожники. А тело отмечено печатью самого дьявола. Вы…
      Его схватили сзади и прижали к стене.
      — Пламмет, я ведь вас предупреждал. — Рид был в ярости. — Убирайтесь с глаз моих долой, а не то я запру вас в тюрьме.
      — По обвинению в чем? — взвизгнул проповедник. — У вас нет никаких улик, и вы не имеете права меня задерживать.
      — За преследование мисс Гейтер.
      — Я посланец божий.
      — Если бог захочет сообщить что-нибудь мисс Гейтер, он скажет ей сам, понятно? Понятно? — Он еще разок тряхнул Пламмета и отпустил. Повернулся к миссис Пламмет, которая в безмолвном ужасе прижималась к стене.
      — Ванда, предупреждаю вас, уведите его домой. Немедленно! — рявкнул шериф.
      С храбростью, которой Алекс никак от нее не ожидала, женщина схватила мужа за руку и буквально поволокла прочь. Спотыкаясь, они вскарабкались по ступенькам и исчезли за лестничным поворотом.
      Только перехватив взгляд Рида, Алекс вдруг заметила, что прижимает руку к бешено колотящемуся сердцу, и поняла, как сильно она испугалась.
      — Он вас не тронул, не ударил?
      — Нет. — И, покачав головой, повторила:
      — Нет.
      — Только не вешайте мне опять лапшу на уши. Он угрожал вам? Сказал что-нибудь такое, чем я мог бы пригвоздить его тощую задницу?
      — Нет, просто нес всякую ерунду о том, что я продалась нечестивцам. Он считает меня изменницей в его стане.
      — Собирайтесь. Поедете домой.
      — Меня не нужно долго упрашивать.
      Он снял ее жакет с вешалки у двери. Помогая ей одеться, он не просто подержал его, а чуть ли не втолкнул ее в этот жакет. Тем не менее Алекс была тронута его явной заботой о ее безопасности. Уже на ходу, пока они поднимались по лестнице, Рид надел свою отороченную мехом кожаную куртку и ковбойскую шляпу.
      Очевидно, Пламметы вняли его совету и уехали. Их нигде не было видно. Стемнело. Площадь почти обезлюдела. Даже кафе закрылось. Народ туда стекался во время завтраков и обедов.
      Алекс села за руль; в машине было холодно.
      — Включите двигатель, пусть прогреется, но не уезжайте, пока я не приведу сюда свой пикап. Я поеду следом за вами до мотеля.
      — В этом нет необходимости, Рид. Вы же сами сказали, что он, скорее всего, трус. Тот, кто угрожает, редко выполняет свои угрозы.
      — Именно. Редко, — подчеркнул он последнее слово.
      — К, тому же я сама о себе позабочусь. Не нужно обо мне беспокоиться.
      — А я о вас и не беспокоюсь. Я беспокоюсь о себе. Вы ведь за что боролись, на то и напоролись. Но как шериф я не допущу, чтобы в моем округе изнасиловали, изувечили или убили помощницу окружного прокурора. Ясно?
      Он громко хлопнул дверью машины. Алекс смотрела ему вслед, пока он не исчез в темноте. Испытывая в душе сильное желание никогда больше не видеть ни его, ни его проклятого округа, она мысленно послала его в то самое пекло, о котором так часто распространялся Пламмет.
      Увидев приближающиеся фары «Блейзера», она задним ходом выехала на улицу и повернула в сторону мотеля, который уже слишком давно служил ей домом. Ее возмущало, что она едет домой в сопровождении эскорта.
      Даже не помахав на прощанье Риду в знак благодарности, она вошла в номер и заперла за собой дверь. Съела заказанный заранее безвкусный обед. Снова полистала альбомы школьных фотографий, хотя все снимки были уже так хорошо ей знакомы, что почти не задерживали внимания. Она устала, но не могла уснуть, нервы ее были слишком напряжены.
      Ее мучили воспоминания о поцелуе Джуниора не потому, что он разжег ее чувственное воображение, а потому, что совсем не тронул ее. Ее преследовали воспоминания о поцелуях Рида, потому что ему с легкостью удалось то, чего хотел и не смог добиться Джуниор.
      Когда Ангус вошел в ангар и обнаружил там ее с Ридом, то, и не читая пьесы, понял, в разгар какой сцены он попал. На его лице отразилось удивление, смешанное с неодобрением и еще с чем-то, чему она не могла подобрать названия. Смирением?
      Она ворочалась с боку на бок от усталости, огорчения и, что скрывать, от страха. Сколько бы она ни отрицала, Пламмет очень беспокоил ее. Он, конечно, псих, но в его словах ей слышался какой-то намек на правду.
      Ее стало заботить, что думают о ней ее подозреваемые. Их одобрение для нее теперь почти так же важно, как одобрение бабушки, которого она так и не смогла добиться. И это было так странно, что она с трудом себе в этом призналась.
      Она не доверяла Риду, но желала его и хотела, чтобы он ответил ей взаимностью. Джуниор при всей своей лени ей тоже нравился, она чувствовала к нему острую жалость. В Ангусе как бы воплотились ее детские представления о строгом и любящем отце. Чем ближе была разгадка тайны их причастности к смерти матери, тем меньше ей хотелось узнать истину.
      Вдобавок на горизонте маячила загадка убийства Клейстера Хикама. Лайла Тернера, которого подозревает Рид, до сих пор не нашли. Пока она не убедится, что бывшего рабочего с фермы Минтона убил Тернер, она по-прежнему будет считать, что Клейстера убрали как свидетеля убийства Седины. Значит, его убийца считает, что и она, Алекс, для него тоже опасна.
      Поэтому, когда среди ночи она услышала, как мимо ее двери медленно едет машина и над кроватью проплывает свет фар, сердце ее сильно забилось от страха.
      Отбросив одеяло, она прокралась к окну и выглянула в щель между рамой и плотной шторой. Тело ее обмякло от облегчения, и у нее вырвался тихий радостный возглас.
      Сделав широкий разворот на стоянке перед мотелем, «Блейзер» шерифа еще раз проехал мимо ее двери.
      Рид хотел было развернуться и двинуть туда, где, он знал, его ожидает хорошая выпивка, приветливая улыбка и теплая женщина, однако капот его машины упрямо смотрел в сторону дома.
      Он заболел какой-то неизвестной болезнью. И, как ни странно, не мог от нее избавиться. Она жгла его и точила, переворачивала ему все нутро.
      Дом, который он всегда любил, потому что находил в нем уединение, сейчас, когда он открыл скрипучую дверь, показался ему просто пустым. И когда только он смажет эти петли. Он включил лампу, но от этого в гостиной веселее не стало. При свете лампы стало еще заметнее, что дома его никто не ждет.
      Не было даже собаки, которая, радостно помахивая хвостом, выбежала бы ему навстречу и лизнула руку. И не было ни золотой рыбки, ни попугая, ни кошки — никого, кто мог бы умереть и оставить после себя еще одну незаживающую рану.
      Другое дело лошади. В них вкладываешь деньги. Но иногда к одной из них вдруг начинаешь относиться по-особенному, как к Быстрому Шагу. Рана еще саднила. Он постарался прогнать мысли о коне.
      В лагерях беженцев из опустошенных голодом стран можно найти больший запас провизии, чем у него на кухне. Он редко ел дома. А если и ел, как сейчас, то обходился пивом и несколькими крекерами с арахисовым маслом.
      По дороге в спальню Рид включил отопление, чтобы к утру совсем не замерзнуть. Постель была не застелена; он никак не мог вспомнить, что заставило его так быстро вскочить и убежать, когда он последний раз ночевал дома.
      Он сбросил одежду и свалил ее в корзину, стоявшую в углу ванной; племянница Лупе заберет все стирать, когда придет в следующий раз. У него, наверно, больше белья и носков, чем у любого другого мужчины. И не то чтобы он питал к ним особое пристрастие, просто это позволяло ему реже отдавать белье в стирку. Его гардероб в основном состоял из джинсов и рубашек. Относя по несколько пар тех и других раз в неделю в химчистку, он мог поддерживать приличный вид.
      Рид чистил зубы над раковиной в ванной и рассматривал себя в зеркале. Нужно постричься. Вечно он забывает делать это вовремя. У него стало больше седых волос на висках. Когда они появились?
      Он вдруг заметил, каким морщинистым стало его лицо. Зажав щетку в углу рта, наклонился поближе к зеркалу и пристально всмотрелся в свое отражение. Лицо его было испещрено трещинками и бороздками.
      Короче, он выглядел старым.
      Слишком старым? Для чего? Или, вернее, слишком старым для кого?
      Пришедшее на ум имя вывело его из равновесия.
      Он сплюнул и прополоскал рот, но в зеркало уже старался не смотреть, пока не выключил беспощадный верхний свет. Ему не нужно было заводить будильник. Он всегда вставал на рассвете. И никогда не просыпал.
      Простыни были холодными. Он натянул одеяло до подбородка, дожидаясь, когда согреется его голое тело. Вот в такие минуты, как эта, в самые промозглые, темные и одинокие ночи, он жалел, что из-за Седины он так и не смог создать семью. В любое другое время он был рад, что свободен от всяких привязанностей.
      Но вот в такие минуты он втайне жалел, что не женился. Лежать рядом с теплым телом женщины, пусть и не особенно любимой, или растолстевшей сразу после свадьбы, или даже предавшей тебя, даже такой, которая пилит тебя за то, что приносишь мало денег и много работаешь, — все же лучше, чем спать одному.
      А может, все-таки нет. Черт его разберет. Из-за Седины он теперь уже никогда этого не узнает. Когда она умерла, он не любил ее, то есть не любил так, как любил всю жизнь, вплоть до того случая.
      Он уже тогда задумывался, не пройдет ли их любовь вместе с юностью, насколько она настоящая и крепкая и не является ли она всего лишь заменой того, чего оба были лишены в жизни. Он всегда бы любил ее дружеской любовью, но сомнительно, чтобы их зависимость друг от друга оказалась надежным основанием для совместной жизни.
      Возможно, Селина чувствовала его сомнения и потому ощутила потребность на какое-то время с ним расстаться. Они никогда об этом не говорили. И теперь ему этого уже никогда не узнать, но он подозревает, что все было именно так.
      Он усомнился в прочности их детской любви задолго до того, как она уехала в то лето в Эль-Пасо. Если с возрастом его чувства к ней изменятся, то как, черт побери, он сможет сказать ей об этом? Он все еще мучился этими мыслями, когда она погибла, и в дальнейшем стал остерегаться новых привязанностей.
      С тех пор он никогда не позволял себе увлечься кем бы то ни было. Сосредоточить все чувства на другом человеке, особенно на женщине, было смертельно опасно.
      Много лет назад он поклялся себе брать от женщин все, что можно, — прежде всего в постели, но никогда больше не позволить себе относиться с нежностью ни к одной из них И уж конечно, и близко не подпустить к себе любовь.
      Но короткие романы тоже стали осложнять жизнь. Женщины неизменно привязывались к нему, а он не мог ответить взаимностью. Вот тогда-то он и стал прибегать к услугам Норы Гейл. Но теперь и это ему опостылело. Их постельные отношения стали однообразными и бессмысленными. Последнее время ему с трудом удавалось скрывать свою скуку.
      На любом уровне женщина требовала от него гораздо больше, чем ему бы хотелось.
      Тем не менее даже сейчас, лежа и повторяя мысленно свое кредо вечного холостяка, он поймал себя на мысли о ней.
      Размечтался, как какой-нибудь молокосос. В его-то возрасте. Весь поглощен мыслями о ней. А за этими мыслями возникало, настойчиво пробиваясь в его сознание, чувство, очень похожее на нежность.
      Однако по пятам за этим чувством всегда следовала боль; он не мог забыть, кто эта женщина и как ее появление на свет непоправимо изменило его жизнь; больно было думать, каким дряхлым он, должно быть, казался ей, такой юной, больно было видеть, как она целовала Джуниора.
      — Проклятие!
      Он застонал в темноте и закрыл глаза согнутой в локте рукой, но перед его мысленным взором вновь возникла та сцена. Он испытал тогда такой приступ ревности, что сам испугался. Удивительно, как это он не взорвался от ярости вместе с «Блейзером».
      Откуда, черт побери, эта напасть? Почему он впустил эту девушку в свое сердце, ведь из этого ничего путного выйти не может, только расширится между ним и Джуниором пропасть, созданная ее матерью.
      О семейном союзе — от этих слов его передернуло — между ним и Алекс и речи быть не могло, тогда почему его так беспокоит, что в глазах умной, красивой, успешно делающей карьеру Алекс он, вероятно, выглядит неотесанным деревенщиной, да к тому же стариком!
      У них с Сединой все было общее, и тем не менее она оказалась недосягаемой для него, так какого же черта он вообразил, что у него выйдет что-нибудь с Алекс?
      И еще одна маленькая деталь, с издевкой подумал он. Убийство Седины. Алекс никогда этого не поймет.
      Однако никакие здравые рассуждения не мешали ему стремиться к ней. Всем телом он ощутил прилив тепла и желания. Ему хотелось почувствовать ее запах, прикосновение ее волос к своей щеке, груди, животу. Он едва не задохнулся, представив себе, как ее губы и язык касаются его кожи, но ради этого можно было и не дышать, ему хотелось поцелуев, потеребить языком ее сосок.
      Шепча в темноте ее имя, он воскресил в своей памяти тот миг, когда рука его, скользнув в чашечку лифчика, стала ласкать запретную плоть. Его сжигал огонь воспоминаний, горевший жарко и яростно.
      Но в конце концов образ потускнел. И Рид почувствовал себя опустошенным и одиноким в своем холодном и темном доме.

Глава 33