Квиллер понял, что всё это было создано за двадцать пять лет одинокой жизни. Ни одна картина не превосходила по размерам обычную книгу. Все они представляли собой плоскостные изображения животных на фоне далекого от реальности пейзажа, для которого доктор всегда использовал ярко-зелёную краску с желтоватым отливом и кобальтовую синь. Красные коты и бирюзовые собаки, встав на задние лапы, танцевали друг с другом. Оранжевые утки с пурпурными клювами дружелюбно крякали, глядя друг на друга. В вышине, подобно аэропланам, летали тигры и кенгуру. Это были те самые картины, которые одновременно и изумляли, и забавляли старого мистера Хорнбакла. Объявление, гласившее, что картины продаются по доллару за штуку, подстегнуло Квиллера сбежать вниз на кухню и позвонить в школу, где Милдред Хенстейбл преподавала рисование и домоводство.

– Она на уроке, – сказал бесцветный голос в учительской.

– Это срочно! Звонит Джим Квиллер! Позовите её к телефону! – Он с готовностью называл своё имя, когда это требовалось для дела.

– Одну минуту, мистер Квиллер. Запыхавшаяся учительница рисования взяла трубку.

– Милдред, это Квилл, – сказал он. – Я нахожусь в доме Гудвинтеров на предварительном показе перед распродажей, и здесь есть некоторые вещи, которые тебе надо обязательно увидеть! Когда ты сможешь попасть сюда?

– Я освобожусь через час – урок только начался.

– Сбеги с урока и как можно скорее приезжай сюда! Обещаю, вернешься в школу прежде, чем тебя хватятся. Иди с чёрного хода. Действуй моим именем!

Когда Милдред появилась, они поднялись наверх по лестнице для прислуги, ведущей из кухни. Квиллер объяснил:

– У доктора Гала было тайное увлечение. Он писал картины.

– Господи! – При виде их у Милдред перехватило дыхание.

– Я реагировал точно так же! Они оценены по доллару каждая и никого не заинтересовали. Сто долларов было бы более подходящей ценой. А соответствующая картинная галерея, возможно, заплатила бы и по тысяче. Я ничего не понимаю в живописи, но мне случалось видеть в музеях и более безумные полотна.

– Это современное народное искусство, – сказала Милдред. – Картины прелестны! Они уникальны! Подожди, когда до них доберутся журналы по искусству!

– Подожди, когда в них вцепятся психиатры! Это же Ноев ковчег сумасшедшего.

– Я выбита из колеи, не знаю что сказать, – растерянно проговорила Милдред.

– Возвращайся в свой класс. Мне просто надо было, чтобы кто-нибудь подтвердил мою догадку,

– Что ты собираешься предпринять, Квилл?

– Прежде всего увеличить в сто раз цену на этом объявлении. Затем поставить в известность Фонд К.

Учительница рисования неохотно оторвалась от созерцания этой странной, ни на что не похожей коллекции, и они спустились вниз, где Квиллер вновь стал задавать вопросы: «Вы коллекционируете антикварные вещи?.. Вы перекупщик?.. Видели ли вы когда-нибудь распродажу такого масштаба?.. Что вы собираетесь купить?..»

Во время записи банальных ответов ему попался на глаза лохматый молодой человек с всклокоченной бородой, в джинсах и выцветшей хлопчатобумажной рубашке. Он рассматривал вещицы, находящиеся на столе в задней части первого этажа.

Усы Квиллера ощетинились, он узнал лохматую голову посетителя читального зала публичной библиотеки. С тех пор прошло уже три месяца, но он не сомневался, что это тот самый субъект, который ездил в тёмно-бордовой машине с массачусетсским номерным знаком, зарегистрированной на имя Чарльза Эдварда Мартина. Бородач разглядывал наклейки на старых долгоиграющих пластинках и вертел в руках разные предметы домашнего обихода, затем изучил инициалы на складном серебряном ножике, взял в руки чугунную копилку в форме поросенка и потряс её, но никакого шума не последовало.

Пробравшись к нему, Квиллер дружелюбно спросил: Всё это просто куча старого хлама, не правда ли?

– Да, – ответил тот.

– Нашли что-нибудь стоящее?

– Нет.

– Как вы находите цены? По-моему, они слегка завышены.

Молодой человек пожал плечами. В надежде, что он произнесёт несколько слов с северо-восточным акцентом, Квиллер заметил:

– У меня такое чувство, что мы с вами уже где-то встречались. Вы когда-нибудь заходили в бар «Кораблекрушение»?

–Да.

– Там-то я вас и видел! Вы Рональд Фробнит! Можно было предположить, что молодой человек

ответит: «Нет, я Чарльз Мартин» – или ещё вероятнее: «Чагльз Магтин». Но вместо этого он отрицательно покачал головой и ретировался.

Заметив, что одновременно исчез и складной ножик с серебряной ручкой, Квиллер, толкаемый со всех сторон, последовал за молодым человеком к входной двери. Тот шёл быстро, но не настолько, чтобы возбудить подозрение у охранников. Квиллер подумал, что этот «Чагльз Магтин» – хитрая бестия. Он шёл за ним, лавируя между заполнявшими тротуар толпами людей, до Мейн-стрит, где подозрительный субъект сел в тёмно-бордовую машину с массачусетсскими номерами и уехал.

Квиллер, который был без машины, пробежался до полицейского участка в надежде застать Броуди на месте и столкнулся с ним в дверях.

– Энди, у тебя найдется минутка? – с горячей настойчивостью спросил Квиллер.

– Уложись в полминуты.

– Ладно. Я был на предварительном показе гудвинтеровского имущества и увидел там человека, без сомнения, являющегося Чарльзом Эдвардом Мартином.

– Кто это?

– Тот парень, который, я подозреваю, преследует Полли. Я попробовал завязать с ним разговор, но он отмалчивался. После инцидента с Полли три месяца назад, помнишь, ты навёл справки и узнал, что машина принадлежит Чарльзу Эдварду Мартину. Эту машину за последние несколько дней видели трижды; по дороге в Шантитаун, у бара «Кораблекрушение» в Мусвилле и на стоянке в Индейской деревне.

– Вероятно, он продаёт кладбищенские участки, – съязвил Броуди, направляясь к краю тротуара. – Я не могу задержать его за то, что он ездит с номерами другого штата. Полли кто-нибудь преследовал в последнее время? Его видели на бульваре после наступления темноты?

– Нет, – вынужден был признать Квиллер, потерев костяшками пальцев вздыбленные усы. Что он мог сказать? Хотя Броуди и признавал существование котов-экстрасенсов, он отверг бы идею, что и усы могут посылать предупредительные сигналы.

– Я скажу, что тебе надо сделать, Квилл. Выбрось из головы этот чёртов номерной знак. Приезжай сегодня вечером в наш клуб. Там будет Шотландская ночь. В шесть часов. Скажи при входе, что ты мой гость. – И, не дожидаясь ответа, Броуди быстро влез в полицейскую машину.

Квиллер отправился на длительную прогулку. По дороге он размышлял о своих опасениях, связанных с типом с бульвара. Как репортёр уголовной хроники и военный корреспондент, он привык к опасностям. Но сейчас первый раз в жизни он почувствовал, что у него сжимается сердце от страха за другого. Впервые он ощутил свою уязвимость из-за того, что существует человек, который ему настолько дорог. От этой мысли на душе у него потеплело и в то же время его охватил настоящий ужас

Что же до покровительственного приглашения Броуди, то Квиллер склонялся к тому, чтобы проигнорировать его. Он знал многих членов этого клуба и добрую сотню раз проходил мимо него – трёхэтажного дома, выстроенного в стиле маленькой Бастилии, – но никогда не переступал порога. По правде говоря, ему было любопытно посмотреть, что такое Шотландская ночь, но он мог бы спокойно обойтись и без неё. Его раздражала непрошибаемость Броуди. И что хорошего могли подать к столу в подобном месте?

В таком настроении он вернулся к себе, решив разморозить какую-нибудь еду, лежащую в холодильнике.

Сиамцы, как всегда, встретили его у дверей и последовали за ним в кухню, где многозначительно уставились на свои пустые миски. Хорошо зная, чьи интересы в его доме необходимо соблюдать в первую очередь, Квиллер, перед тем как проверить автоответчик и переодеться в спортивный костюм, открыл им банку с цыпленком без костей. А потом это произошло снова! Он поднимался на второй этаж, когда Коко бросился на него. Правда, на этот раз, услышав топот лап по пандусу, Квиллер успел подготовиться, прежде чем сильное тельце обрушится на его ноги.

– Что, чёрт побери, ты пытаешься мне сообщить? – настойчиво спросил он, в то время как Коко поднялся, покачал головой и облизал левое плечо.

У Коко уже бывали в прошлом необъяснимые выходки, если Квиллер принимал неправильное решение или шёл по ложному следу. Но чем бы Коко ни руководствовался сейчас, бросившись на него, приглашение Броуди вдруг предстало перед Квиллером в другом свете, и он поднялся по пандусу не для переодевания в спортивный костюм, а затем чтобы принять душ и одеться для Шотландской ночи.

Он отправился в клуб на Мейн-стрит и, выходя из машины, увидел, что со всех сторон туда стекаются мужчины в шотландских юбках или клетчатых штанах шотландских горцев. У входа его приветствовал огромный

Взннел Мак-Вэннел, проявивший себя во время путешествия по Шотландии знатоком истории и географии, выраженных математически, в цифрах. Он казался ещё больше в плиссированной шотландской юбке, с кожаной сумкой мехом наружу, в подвязках, украшенных кисточками, и в грубых башмаках.

– Энди велел мне дождаться вас, – сказал Большой Мак. – Он наверху, настраивает свою волынку. Только не говорите, что я так её называю, – прибавил он, потому что использовал шотландское название этого инструмента, звучащее несколько неприлично.

Они вошли в вестибюль. Среди мужчин, одетых в национальную одежду жителей Хайленда, Квиллер в своём обычном костюме и при галстуке смотрелся белой вороной. Однако он был известным общественным деятелем в Пикаксе, и его встретили приветливо.

– Вы шотландец? – спрашивали его. – Откуда взялась буква «в» в вашей фамилии?

– Девичья фамилия моей матери Макинтош, – объяснил он, – по-моему, семья её отца приехала с Шетлендских островов. А со стороны отца у меня датские корни.

Со стен вестибюля свешивались яркие знамена разных кланов, представлявшие собой, как объяснил Мак-Вэннел, копии боевых знамен, сожженных после поражения под Каллоденом.

– Цвета какого клана вы носите? – спросил его Квиллер.

– Макдональда из Слита. Мак-Вэннелы имеют некоторое отношение к этому клану, а моей жене нравится красный цвет. Почему бы вам, Квилл, не заказать себе юбку тех цветов, что носили Макинтоши?

– Для этого я ещё не созрел, но уже всерьёз заинтересовался историей Макинтошей: двенадцатью веками политических скандалов, наследственной вражды, сражений, измен, отравлений, виселиц, политических убийств и жестокой мести. Удивительно, что какие-то Макинтоши до сих пор существуют.

По сигналу все отправились наверх в большой просторный зал, украшенный старинным оружием. Шесть круглых столов, рассчитанных на десять человек каждый, были накрыты для обеда. У обеденных приборов лежали программки с перечислением мероприятий и подаваемых блюд: картошки с репой, салата, чая, песочного печенья и «небольшой выпивки» для провозглашения тостов.

– Мы с вами сядем вот здесь и займём место для Энди, – сказал Большой Мак, придвигая ещё один стул к столу. – Энди предстоит ещё играть на волынке.

Разглядывая старинное оружие на стенах, Квиллер заметил:

– Интересно, известно ли ФБР про ваш оружейный арсенал? Вы могли бы запросто развязать войну с Локмастером.

– Это наш собственный музей, – заявил его хозяин. – Я его регистратор. Здесь двадцать семь палашей, сорок пять шотландских кинжалов, двенадцать сабель шотландских горцев, семь эфесов, четырнадцать круглых кожаных щитов, двенадцать пистолетов, двадцать один мушкет и тридцать штыков – всё надлежащим образом каталогизировано.

Квиллер вежливо осведомился о здоровье жены собеседника.

– Откровенно говоря, ей не стоило отправляться в путешествие. Лучше бы сидела дома и смотрела всякие ужасы по телевизору, – сказал Мак-Вэннел. – Правда, я много фотографировал во время поездки, и она теперь с удовольствием вклеивает фотографии в альбомы и делает подписи к ним, А вы? Продержались до самого конца?

– Только до Эдинбурга. Но я бы хотел когда-нибудь вернуться в Шотландию вновь вместе с Полли.

– Мы провели пару дней в «Олд Рики», перед тем как улететь домой. Я оставил жену в отеле, а сам пошёл фотографировать город. В Эдинбурге есть несколько хороших мест, откуда на город можно посмотреть с высоты птичьего полёта. Я поднялся на двести восемьдесят семь ступенек до верхней площадки одного монумента. Там есть крепость высотой четыреста футов. А высота Кресла Артура восемьсот двадцать два фута. Странное название для холма, но у шотландцев встречается и не такое. Что вы скажете, положим, о «миксти-мэксти» или «уитти-уотте» ? Только не спрашивайте меня, что это значит.

В отсутствие супруги Большой Мак разговорился и готов был приводить статистические данные о чём угодно: где сожгли на костре триста ведьм и кто умер от пятидесяти шести колотых ран… Но его речь прервали жалобные завывания волынки.

Голоса постепенно стихли. Двойные двери распахнулись, и появилась торжественная процессия во главе с шефом полиции Броуди. Броуди и так был крупным мужчиной, но сейчас в национальной шотландской одежде, высокой шапочке с перьями, ярко-красном камзоле, с кожаной сумкой мехом наружу и в белых коротких гетрах, он казался настоящим великаном. Эндрю торжественно и медленно заиграл «Шотландскую славу», и от пронзительных звуков волынки в жилах Квиллера взыграла кровь Макинтошей. За волынщиком шёл барабанщик, а следом за ним – семь молодых людей в юбках и белых рубашках с подносами в руках. На первом подносе лежала горка чего-то гладкого и серого – хагтис. На шести остальных стояло по бутылке виски. Процессия дважды обошла комнату – и бутылка виски появилась на каждом столе. После чего распорядитель словами Роберта Бернса обратился к «королю пудингов», за который все выпили, затем пудинг разрезали и разложили по тарелкам, и участники процессии, сделав ещё один круг по залу, торжественно удалились под весёлую мелодию шотландского танца.

Броуди вернулся уже без волынки и шляпы и присоединился к Мак-Вэннелу и Квиллеру.

– Отлично, дружище, – сказал ему Квиллер. – Когда Броуди играет на волынке, даже у Макинтошей бегают по спине мурашки. У тебя очень выразительный инструмент.

– Это старинная волынка с серебром и слоновой костью. Таких больше не делают, – похвастался Броуди. -Я волынщик в седьмом поколении. Когда-то это считалось в Хайленде благородным занятием. У вождя каждого клана был свой волынщик, сопровождавший его всюду, даже на поле битвы. Пронзительные звуки волынок поднимали кланы в атаку и вселяли ужас во врагов. По крайней мере так задумывалось.

– Слушай, Энди, ты не состоишь в родстве со знаменитым эдинбургским преступником? – поинтересовался Большой Мак во время трапезы. – Я видел то место, где в тысяча семьсот восемьдесят восьмом году его повесили.

– Обманщик Броуди? Ну, я признаю, что обладаю его чувством юмора и стальными нервами, но он не был волынщиком.

– На этой неделе жизнь на Гудвинтер-бульваре била ключом из-за телевизионных съемок и толпы, пришедшей на показ перед распродажей, – вернул их в сегодняшний день Квиллер.

– Завтра людей будет ещё больше, – мрачно предсказал Броуди.

– Почему распродажа производится прямо в доме?

– Если вещи увозят на аукцион, возникает масса возможностей обмануть клиента. Я не говорю, что Фокси Фред мошенник, но что доктор Мелинда не промах – это факт. Я всегда отдавал должное этой девушке!

– Энди, расскажи мне об ограблениях в Перпл-Пойнте. Когда я переехал сюда, никаких краж со взломом и в помине не было, но с развитием туризма картина меняется.

– В том, что произошло в Перпл-Пойнте, нельзя винить туристов, это дело рук местных, скорее всего подростков, которые знали, куда лезть, и знали, что в сентябре эти коттеджи пустуют всю неделю, за исключением выходных. Кроме того, их добыча не так уж велика. Грабитель-профессионал из Центра подогнал бы к коттеджу фургоны и погрузил бы в них всё, что можно было бы вытащить.

– А эти что взяли?

– Всякую электронику, фотоаппараты, бинокли. Одним словом, мальчишки!

Распорядитель постучал по столу, требуя внимания, и объявил, что пора переходить к серьёзному делу – провозглашению тостов. Присутствующие воздали должное Уильяму Уоллесу, мятежнику и первому герою в борьбе Шотландии за независимость.

Мак-Вэннел сказал Квиллеру:

– Он был огромного роста и носил саблю длиной пять футов и четыре дюйма.

Потом участники обеда провозгласили тосты в память Роберта Бернса, Марии Стюарт, Красавца принца Чарли, Флоры Макдональд, сэра Вальтера Скотта и Роберта Льюиса Стивенсона, причём реакция присутствующих от тоста к тосту становилась всё более бурной. Квиллер пил холодный чай, прочие потягивали виски.

Вечер закончился стихами Роберта Бернса, которые прочёл владелец «Магазина для мужчин», и исполнением всеми присутствующими песни «У Кэти Верди был нежный голосок» – исполнением страстно-громким, благодаря виски. За этим последовало на удивление трезвое исполнение «Доброго старого времени», после чего Броуди сказал Квиллеру:

– Иди на кухню. Я велел парню из обслуживающего персонала припрятать немного пудинга для твоего сообразительного кота.

Многие из участников вечера не спешили уходить, но Квиллер поблагодарил хозяина и отправился домой, увозя завёрнутый в фольгу трофей. Когда он подъехал к амбару, уже сработал часовой механизм, и дом был освещён и снаружи, и внутри.

– Вкусненькое! – крикнул он, входя через заднюю дверь, и его грохочущий голос разнёсся по всем трём этажам и чердаку. Сиамцы, примчавшись с разных сторон, столкнулись лбами, встряхнулись и последовали за хозяином, чтобы впервые в жизни отведать хаггис.

Пока Квиллер наблюдал, как его ребятки с восторгом уплетают национальное блюдо шотландцев, ему пришла в голову мысль, немедленно приведшая его в ярость. Не по этой ли причине Коко заставлял его пойти на вечеринку? Это объяснение казалось слишком уж притянутым за уши. Нет, скорее всего Коко пытался сообщить нечто важное.

Квиллер спрашивал себя: «Не иду ли я по ложному следу?.. Не подозреваю ли невинного человека?.. Неужели мои подозрения совершенно беспочвенны?..» И, наконец, он задал себе вопрос: «Неужели всё обстоит совсем не так?..»

Он стал думать о реакции Коко на голос Мелинды при прослушивании магнитофонной записи… о отзывании эмульсии с фотографий, на которых она была изображена… о его ощетинившейся шерсти, когда она позвонила по телефону… о его враждебности к Квиллеру после того, как тот провел с ней всего пару минут на репетиции. Может быть, эти звуки и запахи напоминали Коко о его давнишней неприязни к ней. И, возможно, он хотел раскрыть Квиллеру глаза на что-то предосудительное: на ложь, на скрытую опасность, на позорную тайну, на грубую ошибку.

Дойдя в своих рассуждениях до этого места, Квиллер осмелился спросить себя: а не допустила ли Мелинда ошибку, выписывая Ирме лекарство? Ведь если так, то именно она, а не водитель автобуса несёт ответственность за сердечный приступ, стоивший Ирме жизни?