Театр К. – бывшее жилище Клингеншоенов – представлял собой огромный трехэтажный каменный особняк, переделанный в театр на двести мест. Из просторного вестибюля две изогнутые лестницы вели в верхнее фойе и зрительный зал, устроенный амфитеатром. Когда Квиллер вошёл в зал, труппа прогоняла текст уже без книги, а режиссер, сидя в третьем ряду, смотрела и наскоро отмечала что-то в блокноте. Другие члены труппы разбрелись по залу, ожидая своего выхода. Квиллер бесшумно уселся позади Фран Броуди.

На сцене стояли «невежественные ремесленники»: медник, аортной, столяр, починщик раздувальных мехов, плотник и огромного роста ткач, подававший заключительную реплику сцены: Хоть удавитесь, а будьте на месте.

– Перерыв! Пять минут! – выкрикнула Фран. Квиллер тронул её за плечо:

– Я так до конца и не понял эту строчку насчёт будьте на месте.

– Думаю, она означает «объединимся» или что-то в этом духе, хотя, может, я ошибаюсь. Спроси Полли. Она наверняка знает.

Актёры пробирались между рядами к выходу, чтобы выпить в фойе воды, некоторые останавливались что-то спросить у Фран. Но как только они с Квиллером остались одни, Фран, понизив голос, сказала:

– Нашли машину Флойда. Она была на площадке для машин коллективного пользования. Она стояла там всю неделю, и шериф об этом знал, но машина Флойда не значилась в списке пропавших.

– Думаешь, кто-нибудь предупредил его о готовящейся ревизии? Кто бы это мог быть?

– Похоже, что некий сообщник – или сообщница – подобрал его по дороге из Индейской деревни, например Нелла. Они ведь оба исчезли.

– Но как она могла узнать о ревизии?

– Вопрос, конечно, интересный…

– Если они отправились в Мехико, то у них есть фора в три дня, – сказал Квиллер. – Так как она из Техаса, она должна хорошо знать Мехико.

– Куда бы они ни отправились, их скоро найдут. – Фран взглянула на часы: – Пора приступать к следующей сцене. Не уходи. У меня ещё кое-что есть… А кстати, я захватила твоё пресс-папье, оно в машине.

– Почему бы тебе не заехать ко мне после репетиции? Чего-нибудь выпьем.

– Я буду с Элизабет Харт. Ты не возражаешь? Сегодня моя очередь подвозить её.

– Отлично. Она ещё не видела мой амбар… Сейчас удобно взять у Дерека интервью?

– Конечно. Он не понадобится ещё минут пятнадцать.

Прежде чем встретиться с молодым актером, Квиллер просмотрел его биографию в последнем театральном бюллетене:

Последнее из вышеперечисленного несомненно было правдой. На представлениях в Театре К. всегда присутствовала толпа настоящих, бывших и будущих подружек Дерека, аплодирующих ему, едва он только появлялся на сцене. В чём бы ни заключался секрет его притягательности, его успехи у женщин вызывали больший интерес в Пикаксе, чем, например, индекс Доу-Джонса .[4] Этим вечером Дерек сидел со своей новой пассией, Элизабет Харт, в последнем ряду, где они могли шептаться сколько угодно, не боясь помешать происходившим на сцене событиям.

Квиллер попросил Элизабет одолжить ему Дерека на несколько минут для короткого интервью в фойе.

– А мне можно послушать? – спросила она.

– Конечно.

Эксцентричная молодая особа с острова Завтрак с некоторых пор стала больше за собой следить, хоть и осталась верна своей экзотической манере одеваться. В то время как все остальные члены клуба оделись для репетиции вполне буднично, Элизабет пришла в вышитом жилете, белой шёлковой блузе с пышными рукавами, в шальварах, вроде тех, что носили невольницы Востока, и тюбетейке, возможно из Эквадора. Квиллер включил магнитофон.

Завершив более или менее удачно свою миссию, Квиллер возвращался домой через Чёрный Лес. Он прислушивался, не закричит ли Маркони, но для него было ещё слишком светло: Маркони – лесная сова.

Юм-Юм поджидала Квиллера у входа в кухню. Он взял кошечку на руки и стал шептать какие-то нежности, а она ему – щекотать хвостом руку. Коко рядом не было. Коко стоял в прихожей и смотрел в окно.

Снаружи вход в амбар представлял собой двойную дверь, по обеим сторонам которой располагались два узких высоких окна. В доме подоконники этих боковых окон находились на высоте двадцати дюймов от пола – подходящая высота для кота, который любил, встав на задние лапы, пялиться в окно. На этот раз Коко заинтересовало что-то в саду. Вытянув шею и поставив торчком уши, Коко вглядывался в тропинку, бегущую через фруктовый сад. В конце её сновали землемеры, грузовики с бревнами, пикапы плотников и бетономешалки, но после половины пятого всякое движение прекращалось, так как работы производились только в дневное время. Несмотря на это, Коко всё всматривался, словно ожидая – что-то должно случиться. Его дар предвидения иногда действовал Квиллеру на нервы. Кот предчувствовал приближение грозы или телефонный звонок, который вот-вот раздастся. Частенько он раньше Квиллера знал, что тот собирается делать.

Кроме того, Коко понимал, что правильно, а что – нет. Например, манки на камине обычно были обращены на восток. Но однажды после уборки, произведенной миссис Фулгров, все они оказались повернутыми на запад. Коко закатил форменную истерику!

А в этот летний вечер он всё что-то высматривал и чего-то ждал; Квиллер же слушал запись интервью с Дереком. Чтобы сделать из этого интервью статью на восемь дюймов, потребуется весь его беллетристический талант. Коко отвлёкся от окна только один раз – когда Дерек зарычал, как лев.

Прогон пьесы без книги всегда длился долго, и уже стемнело, когда наконец приехали гости. Едва свет от передних фар замелькал между деревьев, Квиллер включил прожектор, чтобы осветить амбар снаружи и тем самым выставить напоказ это удивительное сооружение: его каменный фундамент в десять футов высотой, три этажа, обшитые выцветшим деревом, и ряд окон странной формы, прорубленных в стенах восьмиугольного здания. Обычно все это приводило посетителей в благоговейный трепет.

Надев жёлтую кепку, Квиллер пошёл дамам навстречу. Только он открыл дверь, как Элизабет вышла из машины и огляделась.

– У вас тут есть сова, – сказала она. – Судя по голосу, это большая рогатая сова. У нас в лесах на острове была такая, и мы всегда считали, сколько раз она прокричит. Это зависит от времени года и от личного совиного расписания.

– Может, зайдём в дом? – нетерпеливо сказала Фран. – Меня мучит жажда.

Внутри всё было залито светом. Балконы и балки над головой выделялись в отражённом сиянии многочисленных светильников; нижние лампы бросали таинственные отблески на пол главного этажа; прожектор был направлен на огромный гобелен, свисавший с балконных перил. Всё вместе напоминало контуры яблони.

Пока Фран в восхищении озиралась, Элизабет пошла поискать котов.

– Я бывала здесь сотни раз, – сказала Фран, – и всё равно не перестаю удивляться гению Дэниса. Эта его… Какая бессмысленная растрата таланта! Интересно, будь он жив, остался бы на севере?

– Сомневаюсь, – сказал Квиллер. – Семья у него жила в Сент-Луисе.

– Я не могу найти Коко и Юм-Юм, – пожаловалась Элизабет.

– Они где-то здесь, но в этом доме излишек «где-то здесь». Может, пройдём в гостиную и пропустим по стаканчику? Вино или фруктовый сок?

Коко, услыхав своё имя, внезапно появился из «где-то здесь». А за ним – Юм-Юм, зевая и вытягивая изящные задние лапки.

– Они помнят меня с острова! – восторженно воскликнула Элизабет, опускаясь на колени и давая им обнюхать палец.

Фран пошла с Квиллером на кухню посмотреть, как он готовит напитки.

– Что ты хотела мне рассказать? – тихо спросил он.

Понизив голос, она проговорила:

– Полиция допрашивала партнеров Флойда, и они рассказали нечто, что мне кажется весьма странным. Слышал ли ты о Локмастерской страховой корпорации? Её организаторы выступали страховщиками фонда вкладчиков Ламбертаунского ссудного банка, но они обанкротились! Они не могут покрыть потери!

– Как это может быть? Скорее это выглядит так, будто все они были в сговоре.

– Не знаю, но страховщики перевели всё своё имущество на жён. Это называется имущественным планированием. А мой отец называет это грязной игрой.

– По-моему, твой отец совершенно прав, – заметил Квиллер. – Если они выйдут сухими из воды, то с этим округом что-то по-настоящему не в порядке.

Когда он вошёл в гостиную с подносом, на котором стояли два бокала с вином и один с содовой, Элизабет грациозно поднялась с пола.

– У нас произошёл важный разговор, – заявила она. – Они рады меня видеть.

Все пятеро уселись за большой квадратный журнальный стол, на котором Квиллер разместил три вазочки с кабиблами. Ещё на столе лежал последний номер «Всякой всячины». Фран высказалась по поводу глубины освещения скандальных событий, Квиллер позлорадствовал насчёт журналистской сноровки; Элизабет вежливо слушала. У этой девушки, как известно, был высокий коэффициент умственного развития, к тому же она интересовалась эзотерическими предметами и обладала солидным кредитом, но она не имела ни малейшего представления о том, что происходит в мире. Газет она старалась не читать, считая это занятие слишком тягостным.

Несколько минут спустя хозяин перевёл разговор на то, что могло интересовать Элизабет.

– До меня дошли слухи, – начал он, – что вы делаете костюмы к пьесе. Как вы собираетесь одеть эльфов?

– Мы их называем «зелёненькими», – ответила она. – Предположительно они явились из космоса. Мы, конечно, в курсе, что инопланетяне посещали нашу планету на протяжении тысячелетий.

– Понятно, – сказал он.

– В нашей постановке они будут в зелёных трико, в зелёных париках и с зелёным гримом. Что касается молодежи, нам понадобится разрешение родителей на использование зелёного грима. Эффект будет абсолютно сюрреалистический. Фран учит наших инопланетян двигаться так, чтобы они выглядели дружелюбными и слегка комичными.

– А как насчёт короля и королевы… «зелёненьких»? Оберон и Титания обычно выходят в чём-то вроде королевского наряда.

– Они предстанут во всём блеске: мы оденем их в костюмы из зеленой фольги, в развевающиеся накидки из газа и придумаем фантастические головные уборы. Я просто обожаю эту пьесу! – заключила она с блеском в глазах.

Квиллер вспомнил, какая скука была в её глазах, когда они впервые встретились на острове. Мускаунти или Дерек явно оказал на Лиз благотворное влияние.

– А у вас есть в этой пьесе любимый персонаж? – спросил он её. – Если бы вам предлагали играть, то кого бы вы выбрали? – Квиллер не сомневался в том, что она выбрала бы Титанию в зелёной фольге.

– Гермию, – последовал краткий ответ.

– Йау! – изрёк Коко, чьи уши прислушивались к беседе, а нос принюхивался к кабиблам.

– Мне близки и понятны её проблемы с отцом, – объяснила Элизабет, – хотя в моём случае мать пыталась упорядочить мою жизнь.

– Нам бы очень хотелось, – вступила в разговор Фран, – чтобы зелёненькие прибывали на космическом корабле, но, к сожалению, наша сцена технически плохо оснащена. Ларри предложил, чтобы они появились из клубов дыма. Пикаксская публика любит сценический дым. Но всё-таки хочется чего-то более сложного технологически. У Элизабет есть одна идея, но я не очень понимаю, как её можно осуществить. Расскажи Квиллу о своих пирамидах, Лиз.

– Вы знаете об энергии, исходящей от пирамид? – обратилась к Квиллеру Элизабет.

– Что-то читал. Правда, довольно давно.

– Здесь нет ничего нового. Это известно уже тысячи лет, и мой отец по-настоящему в это верил. Он распорядился выстроить для меня и моих братьев пирамидки, и мы должны были на них сидеть, чтобы потом происходили всякие чудеса. Мне это казалось волшебным, а матери – вредным. После смерти отца она приказала сломать пирамидки. – В голосе девушки послышалась тоска и сожаление.

– Уолли Тоддуисл. – сказала Фран, – мог бы соорудить нам прозрачную переносную пирамиду. Для смены декораций мы на мгновение погасим свет, а когда вновь зажжем, то в лесу на сцене уже будет стоять пирамида, сделанная из неоновых трубок. Ну как?

Квиллер поинтересовался, поймёт ли публика, на что намекает пирамида, в чём, собственно, её магия? И получил ответ: всё будет объяснено в программке.

– Да, но многие ли зрители читают программки? – не унимался Квиллер. – Если судить по болтовне перед началом спектакля, большинство интересуется объявлениями о вкусной еде у Отто или гаражами Гиппела. Такое у меня впечатление от болтовни перед началом спектакля. А что говорит Ларри?

– Он считает, что пирамида только загромоздит сцену, не привнеся ничего значительного в развитие сюжета. Но мы не сдаёмся. Правда, Элизабет?

Квиллер предложил ещё выпить, но Фран объявила, что им пора ехать. Выходя, она протянула ему чёрный фломастер.

– Где ты это нашла? – спросил он.

– На полу под журнальным столиком.

– Опять Юм-Юм! Эта кошка – неисправимая ворюга. – Он сунул фломастер на место, в оловянную кружку на телефонном столике, и проводил дам до машины, не забыв сначала надеть свою жёлтую кепку. Когда они уехали, он несколько раз обошёл вокруг амбара, не торопясь зайти в дом в такую чудную летнюю ночь. Оставив на время скептицизм, можно было с легкостью представить Пэка и других зелёненьких, материализующихся из клубов дыма среди леса… Однако пронзительный вой, доносившийся из кухонного окна, напомнил ему о том, что он не выполнил свой долг.

– Пожалуйте к столу! – провозгласил он, открывая дверь на кухню.

Юм-Юм отозвалась сразу, а Коко… но где же Коко? Если он не откликнулся на приглашение к столу, значит, что-то не так. Квиллер отправился на поиски и обнаружил кота на большом квадратном журнальном столе – не пожирающим кабиблы, не играющим с деревянным паровозным свистком и не обнюхивающим книгу о Панамском канале. Кот восседал на «Всякой всячине», прямо на первой странице, – на статье о скандале в Помойке и на большой фотографии президента банка. Такая же точно фотография висела в вестибюле Ламбертаунского ссудного банка.

Поведение Коко указывало на то, что всё гораздо сложнее и дело не только в растрате. Квиллер почувствовал лёгкое покалывание над верхней губой и с силой пригладил усы. Коко явно пытался сообщить нечто важное. Возможно, закрытие банка было розыгрышем. Возможно, ревизоры пытались скрыть собственную ошибку. Возможно, Тривильена, так сказать, подставили.

Словно прочитав мысли человека, кот медленно поднялся, выгнул спину и распушил хвост. Встопорщив усы, скосив глаза и встав на коготки, он завертелся по газете в диком танце. Квиллер содрогнулся всем телом: Коко исполнял танец смерти.