Назавтра выдался один из тех невзрачных дней, когда над Лондоном нависает ощутимая угроза дождя.
      Марен проснулась в десять, выглянула в окно – и залезла обратно в постель, закрыв лицо волосами.
      Чессер звонил в Систему. Ему сказали, что Мичем вышел. Хотели соединить его с Беркли. Чессер отказался. Немного спустя позвонил еще раз, но лишь после третьего звонка секретарша Мичема сообщила, что тот только что прибыл. Чессер не сомневался, что это ложь.
      Мичем взял трубку.
      – Ну, Чессер, в чем дело?
      – Не могли бы вы устроить мне внеочередной просмотр?
      – Нет.
      – У меня есть покупатель на крупный камень, – сказал Чессер.
      – Кто?
      – Он просил его не называть.
      – Какой камень вы считаете крупным? – саркастически спросил Мичем.
      – Ну, скажем, две сотни карат.
      Чессер с удовольствием произнес эти слова. Он говорил так, словно каждый день имел дело с алмазами в двести карат. Этот случай давал Чессеру три выгоды. Он мог неплохо заработать. Мог поднять себе цену в глазах Системы. И, наконец, отыграться за пережитые унижения. В данный момент ему особенно хотелось смутить Мичема.
      – Двести карат?
      – Как минимум.
      – У вас не хватит средств выкупить такой крупный камень.
      – Хватит.
      – Надеюсь, вы понимаете, речь идет о серьезной сделке. Вам придется заплатить наличными.
      – Я заплачу наличными.
      – Значит, нашли покупателя?
      Мичем снова попытался подвести Чессера к этой теме, но тот не уступил. Молчание было достаточно красноречивым.
      – Приходите где-нибудь к половине третьего, – сказал Мичем.
      – Где-нибудь к половине третьего? – Чессер сделал упор на первом слове, давая Мичему понять, что его впервые удостоили чести прийти к приблизительному времени.
      – К половине третьего, – отрезал Мичем.
      Чессера так и подмывало сказать, что ему удобнее прийти к четырем, но на самом деле он не мог позволить себе излишней наглости. Система ему нужна. Ему нужны были алмазы.
      Зайдя в спальню, Чессер увидел, что Марен еще не проснулась. Он тихонько позвал ее, она не ответила. Чессер оставил ее в покое.
      Он пошел в банк. В лондонский филиал его банка в Женеве. Чек, заверенный Мэсси, сразу открыл ему доступ к конторке одного из директоров. Чессер объяснил ему, что хочет перевести всю сумму в долларах на свой счет в Женеве, с тем чтобы иметь возможность снять ее в любой момент для заключения сделки здесь, в Лондоне. Управляющий сообщил, что эта операция займет всего лишь сутки.
      Чессер вышел на улицу. Он надумал пройтись до «Коннахта» пешком. Отпустил «даймлер» и зашагал вдоль по Риджент-стрит походкой уверенного в себе человека. Он заглядывал чуть не в каждую витрину; ему хотелось что-нибудь купить. Было время обеда, на улицы высыпали конторские служащие. Чессер не пропускал ни одной девушки. Ему показалось, что сегодня они особенно хороши. С одной-другой он даже обменялся взглядами. С Риджент-стрит Чессер свернул на Мэддокс-стрит и купил там в магазинчике викторианский медальон с эмалью, затейливой гравировкой и подходящими инициалами: «МЧ». Когда он прошел еще полквартала, начался дождь. Не закапал в виде предупреждения, а хлынул разом как из ведра. По серому костюму Чессера растекались темные капли. Чессер укрылся в каком-то подъезде, надеясь переждать, но ливень, похоже, зарядил надолго. Он постоял пять минут, которые показались часом, и вышел под дождь.
      До отеля оставалось пять кварталов. Еще на полдороге в ботинках захлюпала вода, мокрая одежда плотно облепила тело. Когда Чессер добрался до «Коннахта», он был похож на потерпевшего кораблекрушение. Портье кинулся ему на выручку с большим белым зонтом в руках. «Кретин», – подумал Чессер, но все-таки дал ему на чай.
      Он не ожидал, что Марен уйдет. Она позавтракала и оставила ему записку:
      «Дезертир!
      Я ухожу в парикмахерскую. Если что, звони мне туда».
      Чессер снял мокрую одежду и залез под душ. Часы показывали половину второго. Он хотел было погадать себе по «Книге Перемен», но опять не нашлось монеток, а пуговицы от синего костюма горничная пришила. И хорошо, потому что идти придется в нем.
      Он приехал к дому номер одиннадцать на улице Хэрроу-хауз на несколько минут раньше. На этот раз он вспомнил, что дверь перед ним должен открыть Миллер, и тот – как всегда, дружелюбно – сообщил Чессеру, что его просят пройти прямо в демонстрационную.
      Чессер поднялся по лестнице, ожидая увидеть в демонстрационной Мичема, но комната была пуста. Он сел за покрытый велюром стол. Каждую минуту мог войти Мичем, и Чессер выбрал место спиной к двери, готовясь произвести на него впечатление человека, равнодушного к деньгам. Он услышал, как отворилась и закрылась дверь, услышал звук приближающихся шагов. Человек остановился у стола. Чессер поднял глаза. Перед ним стоял Уотс.
      – Добрый день, сэр, – приветствовал его Уотс. В руке у него был футляр, по форме напоминавший коробку для обуви, только раза в два поменьше.
      – Здравствуйте, Уотс.
      Уотс встал напротив Чессера и положил футляр на стол.
      – Я принес вам камни для просмотра, сэр.
      – Разве мистер Мичем не придет?
      – Нет, сэр.
      Чессер почувствовал себя обманутым: другого случая сквитаться с Мичемом ему не представится. По крайней мере, такого. Ему захотелось уйти, он был очень зол, но сознавал, что уход будет стоить ему работы. Он раздумывал, не потребовать ли присутствия Мичема на просмотре, – но здесь был Уотс, а он наверняка воспримет это как оскорбление.
      «Проклятье», – подумал Чессер и улыбнулся Уотсу.
      – Ну, что вы для меня приготовили?
      – Целых три камня, сэр, – с гордостью сообщил Уотс. Он снял с футляра крышку и положил на черный велюр перед Чессером три крупных необработанных алмаза.
      Тот поднес к глазу лупу и взял первый камень.
      – В этом триста семьдесят шесть карат, сэр, – сказал Уотс.
      Чессер заглянул вглубь кристалла. Он знал, что искать, но тут даже растерялся. Беда в том, что ему не приходилось иметь дело с такими крупными камнями. Выглядели они совершенно иначе. Чессер не мог определить, хорошего качества алмаз или плохого. Ему почудилось, что в первом слишком много «перьев» и углеродных включений. Он смотрел под одним углом – все дефекты, казалось, лежали близко к поверхности и не влияли на качество будущего бриллианта. Он поворачивал камень – и дефекты перемещались в самую глубь. Чессер не знал, как быть.
      Он не мог позволить себе ошибиться. Только не сейчас. Его прошиб пот. Теперь он радовался, что Мичем не пришел.
      Пока Чессер осматривал камни, Уотс не проронил ни слова. Он почувствовал затруднение Чессера.
      – Вот этот, в серединке, сэр, – сказал он.
      – Что?
      – Отличный цвет.
      Уотс старался помочь. Он разбирался в алмазах лучше, чем кто-либо другой в Системе, – по крайней мере, так говорили Чессеру. Но Чессер не знал, можно ли ему доверять. Что если Мичем хочет сплавить ему именно этот алмаз? С помощью Уотса. Чессер решил, что это маловероятно. Он взял предложенный ему камень и обследовал его еще раз. Из трех камней этот был самый маленький, с более выраженными гранями, дюйма полтора в длину, чуть меньше дюйма в ширину и три четверти дюйма в глубину.
      – Двести пять целых шесть десятых карата, – сказал Уотс. – Я сделал на нем окошко.
      Чессер нашел на одной грани небольшой отполированный участок и заглянул в камень. Алмаз был совсем бесцветен, без желтого надцвета и явных дефектов.
      – А какую огранку вы бы для него предложили? – спросил Чессер.
      – Прекрасно получится овал. Если не возражаете, сэр.
      – Ничуть.
      – После огранки у вас будет безупречный бриллиант весом примерно в половину этого. Может, чуточку больше. Но очень хороший.
      Чессер не мог не спросить:
      – Раз камень само совершенство, почему он все еще у вас?
      – Мы его только что получили с грузом из Ботсваны. Даже мистер Мичем еще не видел.
      Чессер ему поверил.
      – Мистер Мичем велел мне подобрать несколько камней примерно такой величины. И я подумал, что вам непременно понравится этот. Конечно, вам виднее.
      – Сколько он стоит?
      – Семьсот тысяч.
      Чессер прислушался ко внутреннему голосу.
      – Беру его, – сказал он быстро.
      По улыбке Уотса он понял, что не ошибся. Чессер был ему благодарен.
      – Когда оформим сделку, сэр?
      – Завтра. Я принесу заверенный чек.
      – Если хотите, мы доставим камень вам в отель. Я сам его принесу.
      Чессер был рад возможности избежать повторного визита на улицу Хэрроухауз. Он охотно согласился.
      – Чек будет готов.
      – Во сколько мне прийти?
      – Вы сможете днем, скажем, около двух?
      – Очень хорошо, сэр.
      Чессер чувствовал себя обязанным Уотсу. Ему хотелось как-нибудь выразить свою благодарность. Единственное, что он мог сейчас сделать – это подать ему руку. Уотс даже растерялся. Он помедлил и с опаской оглянулся на дверь. Потом пожал протянутую руку.
      Из всех сотрудников Системы, с которыми сталкивался Чессер, Уотс был самой мелкой фигурой. Но Чессеру он нравился больше других.
      В это же время двумя этажами выше Мичем проводил секретное совещание с Эдвардом Коглином.
      Коглин был начальником Службы Безопасности Системы, собственной полиции, призванной охранять дом номер одиннадцать. Служба действовала столь успешно, что за последние двадцать лет случилось лишь одно, и то незначительное, происшествие. А с тех пор как начальником стал Коглин, и вовсе ни одного. Это достижение позволило Системе вести дела в доме номер одиннадцать с большой уверенностью в своих силах, и более того, пожалуй, Система стала страдать уже от излишней самоуверенности, даже самодовольства.
      Помимо обычных охранных функций, Служба Безопасности выполняла еще одну, более обширную и сложную работу, сведениями о которой располагали только члены совета директоров. Работу слаженной разведывательной сети, оснащенной – в международном масштабе – всеми средствами современного шпионажа. Служба собирала и закладывала в компьютеризованные банки данных информацию о каждом, кто когда-либо имел дело с алмазами.
      Особенно внимательно – постоянно или периодически – следят за теми, кого регулярно приглашают на просмотры.
      За такими, как Чессер, хотя Чессер стоял очень далеко от начала списка.
      Системе было чрезвычайно важно знать как можно больше об этих людях, об их профессиональных делах и финансовом положении, так же как об их передвижениях, привычках и слабостях. Система использовала эту информацию, чтобы точно определить количество и качество алмазов, предназначенных каждому из приглашенных.
      Собрав вместе и обработав все добытые Службой Безопасности сведения, Система получила невероятно детальное описание мирового рынка алмазов, которое позволило ей по собственному усмотрению снижать или увеличивать предложение.
      Служба Безопасности вместе с громоздким электронным оборудованием и компьютерами располагалась не в доме одиннадцать, а через дорогу, в здании напротив.
      Таким образом, Коглин перешел улицу Хэрроухауз и поднялся на секретное совещание к Мичему. Им редко доводилось встречаться друг с другом.
      – Мы за ним не следили, – сказал Коглин.
      – Неудивительно, – отрезал Мичем.
      – Черт! В этом не было нужды. Он мелкая сошка. И всегда таким был.
      – Ну, теперь ему подвернулось дело покрупнее. Пока мы глазами хлопали, – Мичем делал выговор, не теряя самообладания.
      Коглин возмущенно оправдывался. Хотя не считал себя виноватым.
      До того как прийти в Систему, он был следователем в Скотланд-Ярде – и хорошим следователем. Потом Системе удалось его сманить, потому что он сразу оценил перспективы. Теперь, после пятнадцати лет работы, Коглин превратился в ходячую энциклопедию человеческих деяний, особенно преступных. Его положение поддерживали подобранный им самим штат сотрудников и международная цепочка агентов. В Системе находились такие, кто глядел на Коглина свысока. Его не любили за неясное происхождение и отсутствие лоска, однако боялись того, что он знает или может узнать. Он был, так сказать, Эдгаром Гувером в области алмазов.
      Коглин, крепкий коротышка лет сорока пяти, ирландец по матери. По отцу он, возможно, тоже был ирландцем, но этого даже его матушка толком не знала. У него были небольшие, близко посаженные глаза, плоское лицо и не однажды сломанный нос. Но, к счастью для Коглина, голова у него работала куда лучше, чем казалось на первый взгляд.
      Он говорил Мичему:
      – Нас никогда не просили следить за ним постоянно. Мичем кивнул в знак согласия. Он просматривал досье.
      – Есть тут что-нибудь? – спросил он.
      – Одно темное дельце, но давнее, шестьдесят шестого года.
      – И что?
      – Деньги все еще лежат в швейцарском банке. Он к ним не притронулся.
      – Каково ваше мнение? – Мичем закрыл папку.
      – Возможно, его девица. У нее хватит средств на такие игрушки. Не исключено, что никакой другой подоплеки тут нет.
      – Сомневаюсь. Кстати, как она выглядит?
      – Здесь есть ее снимок, – сказал Коглин, Перегнувшись через стол, он открыл досье, нашел фотографию и показал Мичему. Тот с минуту разглядывал ее, но ничего не сказал.
      – Итак, – заключил Мичем, – чего не знаем, то можем узнать, не так ли?
      – Хотите, чтобы его взяли под особый контроль?
      – Удовлетворите мое любопытство.
      – Не забудьте, на следующем заседании совета будут обсуждать бюджет, – бросил Коглин и поднялся. Уже у дверей он вспомнил о Барри Уайтмене и упомянул его.
      – Что с ним?
      – Мы считали, что он еще вчера вернулся в Нью-Йорк, а он взял и передумал.
      – Он все еще в Лондоне?
      – Нет, уже в Париже.
      – Что он там делает?
      – Да уж не по музеям ходит. Повез туда свою птичку, такую высоченную стерву.
      Мичем, притворясь безразличным, углубился в текущий отчет о поставках из Намакваленда, а Коглин, сдерживая улыбку, повернулся и пошел прочь.
      – Извините, Антверпен не соединяет.
      – Попытайтесь еще раз, через полчаса.
      Чессер снова был в номере «Коннахта». Он не жалел о покупке алмаза. Теперь его заботила огранка. В Антверпене работало больше пятнадцати тысяч мастеров, но Чессеру нужен был лучший. Вильденштейн. Это имя означало стопроцентную гарантию качества, но Чессер сомневался, удастся ли к нему попасть. Вторым кандидатом был Корнфельд, но Чессер решил не обращаться к нему, пока не потерпит неудачу у Вильденштейна.
      Он старался не думать о том, что будет, если оба знаменитых мастера откажутся выполнить его заказ. Слава Богу, не приходится заниматься этим каждый день. Едва ли у него хватит духа на такую работу, хотя люди вроде Уайтмена, кажется, вполне преуспевают. Может, вырабатывается привычка? Много выигрываешь, много теряешь.
      Чессер заказал по телефону виски. Потом позвонил в парикмахерскую. Ему сказали, что Марен там нет и не было, хотя она записывалась на сегодня. Чессер встревожился, потому что не в ее обычаях было отказываться от своих планов.
      Ему оставалось только сидеть и ждать. Вскоре принесли виски, но толку от него было мало. Чессер попытался читать вчерашнюю газету.
      В пять часов телефон зазвонил. Наконец соединили с Антверпеном. На проводе был Вильденштейн.
      Чессер представился в подобающих выражениях и уже собирался перейти к сути дела, но тут появилась Марен. Не считаясь с тем, что Чессер говорит по телефону, она подошла к нему и поцеловала в губы долгим поцелуем. Вильденштейн решил, что их разъединили, и кричал «алло» с растущим раздражением.
      В конце концов Чессеру удалось освободиться.
      Вильденштейн спросил, что ему нужно.
      – У меня есть алмаз, который я хотел бы огранить у вас.
      – Одну минуту. Я посмотрю.
      Чессер услышал, как Вильденштейн положил трубку на стол. Он представил себе известного гранильщика. Однажды в Антверпене Чессеру его показали. Чернобородый, ученого вида человек. Хасидский еврей в длинном черном сюртуке и черной шляпе.
      Вильденштейн снова взял трубку.
      – Не раньше августа, – сказал он.
      – Мне нужно сейчас.
      – Не смогу.
      – Я обещал бриллиант через месяц.
      – Приходите в августе.
      – Камень в двести карат. Первоклассный. Вильденштейн колебался, и Чессер немного ободрился.
      – Приносите его, я приму заказ на август, – сказал Вильденштейн.
      Чессер решился. Рискнул обидеть Вильденштейна предложением перекупить его.
      – Я заплачу вам сто тысяч за работу, – произнес Чессер.
      – Сто тысяч чего?
      – Долларов.
      – Это слишком много.
      – Для меня он стоит больше.
      – Приезжайте в Антверпен.
      – Вы возьметесь?
      – Мне нужно взглянуть на камень.
      – Буду завтра вечером. Когда вы уходите из мастерской?
      – Я вас подожду.
      – Спасибо. Для меня это очень важно.
      – Посмотрим, посмотрим, – Вильденштейн попрощался и так быстро повесил трубку, что Чессер не успел и слова сказать.
      Похоже, Вильденштейн согласился. За сто тысяч. Чессер не сомневался, что дело того стоит. Камень Вильденштейну понравится. Чессер подсчитал, что получит семьсот тысяч чистой прибыли. Сначала ему показалось мало, но потом он смирился, сообразив, что на этой сделке выгадывают все. Система получила семьсот тысяч за камень, который за сущие гроши выкопал какой-нибудь чернокожий рабочий. Вильденштейну обещано сто тысяч за огранку – наверняка больше ему никогда не предлагали. А Мэсси станет обладателем безупречного бриллианта, который на аукционе потянет не меньше, чем на два миллиона. Чессер тоже получит хорошую прибыль. Такую сумму он заработает только за семь лет продажи пакетов Системы. Конечно, его пакет может возрасти в цене. Теперь, после заключения столь крупной сделки, он считал это вполне вероятным.
      Он пошел в спальню сказать Марен, что стал уже почти миллионером.
      Марен встретила его словами: – Боже мой, я умираю от голода. Я не обедала, выпила чашку дрянного чая – и все.
      Она успела раздеться, только туфли не сняла, и от этого ее красивые ноги выглядели еще длиннее и стройнее. Она подошла к туалетному столику за пачкой сигарет. Зажгла две и одну, как обычно, бросила Чессеру. Сигарета упала на пол к его ногам. Он наклонился, чтобы поднять ее, и ему послышалось, будто Марен сказала:
      – Я сегодня разговаривала с Жаном-Марком.
      – А?
      – Я, говорю, чудесно поболтала с Жаном-Марком.
      – Ну да, вы просто так, на улице, встретились.
      – Вроде того. Я случайно заметила объявление возле табачного киоска. Это проводник мне его показал.
      – Который? Китаец или индеец?
      – Кто-то из них, – она присела на краешек кровати. – В общем, объявление повесила одна женщина, Медиум, Ее зовут Милдред. Она карлица.
      – Маленький медиум, – вставил Чессер. Марен даже не улыбнулась.
      – Вместо парикмахерской я пошла к ней. Ты не представляешь! Она сразу же связалась с Жаном-Марком.
      – Хочешь, сходим куда-нибудь перекусить? А потом в кино.
      – Жан-Марк очень счастлив. Ему там нравится.
      – Ага. Все только и мечтают, что умереть и попасть туда. Она не заметила его цинизма.
      – Он передавал тебе привет.
      – Завтра я еду в Антверпен, – сказал он, стремясь перевести разговор на другую тему. – Хочешь со мной? Или вернешься в Шантийи? Можем встретиться там.
      – Жан-Марк сказал одну удивительную вещь. Что мы должны пожениться. Представляешь?
      Чессер представил и решил, что Жану-Марку стоило бы передать это послание стервятникам-стряпчим, которые давно точат когти на его деньги. Или уж в припадке великодушия уничтожить оригинал и все копии своего идиотского завещания.
      – Пожалуй, так и сделаем, – задумчиво сказала Марен. – Поженимся?
      – Встретимся в Шантийи. Ты надолго в Антверпен?
      – На пару часов.
      – Тогда я поеду с тобой, – заявила она. – Значит, ты не веришь в Милдред?
      – Ну что ты, верю, – возразил Чессер, не желая спорить.
      – Она даже денег не берет.
      – Неужели?
      – Да, говорит, что от этого она теряет могущество. Так всегда бывает, если медиум продает талант за деньга. У них отбирают власть.
      – Кто отбирает?
      – Великая космическая сила, – сообщила она не вполне уверенно. – Видел бы ты, в каком жутком месте приходится обитать той Милдред. Мне ее было так жалко. Я дала ей пятьдесят фунтов.
      – Она пожертвовала пятидесятифунтовой частью своего могущества?
      – Это же подарок. Подарки можно принимать.
      Глядя ему в глаза, Марен откинулась в постели и замерла, опершись на локти.
      Подарки можно принимать, подумал Чессер. Двусмысленность слов Марен подчеркивалась ее откровенной позой. Паутина ореховых волос взметнулась вверх.
      Потом Чессер подарил ей медальон.

      Уотс доставил алмаз, как и обещал.
      Камень в конверте из крафт-бумаги он принес в кармане пиджака, ничуть не погрешив против безопасности: никому бы и в голову не пришло, что у этого незаметного человека может оказаться при себе что-нибудь, стоящее семьсот тысяч долларов. Уотс даже не стал брать такси, а воспользовался метро.
      Чессер раскрыл конверт я достал алмаз – не удостовериться, а скорее полюбоваться. Он уже отдал Уотсу подписанный чек.
      – Мазаль и броха, – сказал Уотс.
      По-древнееврейски это означало «счастья и благополучия» – традиционное пожелание в среде алмазных дельцов любой национальности. При заключении сделки. Сказанная однажды, фраза обязывала партнеров держать слово. В данном случае в этом не было необходимости, но Уотсу хотелось выразить свои чувства. Он поднялся.
      Чессер предложил ему остаться и выпить чего-нибудь.
      – Мне пора назад, – сказал Уотс.
      – Ну их к черту, – поморщился Чессер. Он налил бренди, подразумевая, что Уотс останется. – С водой или с содовой?
      – С содовой, пожалуйста, – улыбнулся Уотс и снова сел.
      Они были одни в номере. Марен ушла за покупками. Чессер подозревал, что ее поход по магазинам завершится у Милдред, за новой беседой с Жаном-Марком.
      – Давно вы работаете в Системе? – спросил Чессер. В глазах Уотса внезапно появилась озабоченность.
      – Двадцать восемь лет.
      – Все время в Лондоне?
      – Пять лет в Иоганнесбурге. Вы бывали в Южной Африке?
      – Нет.
      – Я там начинал.
      Чессеру показалось, что Уотс чем-то подавлен. Или ожесточен. Наверное, чувствует себя выброшенным из жизни.
      – Мичем знает, какой камень я выбрал? – спросил Чессер.
      – Да. Сразу после вашего ухода пришел справиться.
      – И что?
      – Он был не слишком доволен. Сказать по правде, устроил мне разнос. Говорил, что этот камень надо было отложить для кого-нибудь вроде Уайтмена.
      Чессер обрадовался этим словам. Значит, он все-таки напакостил Мичему. Правда, за счет Уотса.
      – Вы мне вчера очень помогли, – сказал Чессер, – И я хотел бы вас отблагодарить.
      – Нет нужды, сэр.
      Уотс поднял пустой стакан, жестом прося позволения налить еще бренди.
      – В самом деле, – настаивал Чессер, – я вам очень обязан.
      – Я с радостью пошел на это, – признался Уотс. Теперь несомненно с ожесточением. Он и сам заметил, что невольно выдал себя.
      – Почему?
      Уотс опустил глаза.
      – Просто так, сэр. Мне показалось, что вам понравится именно этот камень.
      Чессер кивнул, понимая, что услышал только часть правды.
      Ему стало любопытно. Возможно, Уотса не устраивает его положение в Системе после двадцати восьми лет работы. Он, наверняка, считается ценным сотрудником, но, быть может, его тщеславие требует большего? Чессеру было знакомо это чувство, но Уотс по сравнению с ним находился в совершенно другом положении. Он был служащий – и преданный служащий. По крайней мере, до вчерашнего своевольного поступка, Чессер заметил; что Уотс пьет бренди слишком быстро, явно без удовольствия. Напиток был превосходный, выдержанный и заслуживал, большего внимания. Не то чтобы Чессеру стало жалко – ему было наплевать: пусть даже Уотс выльет всю бутылку себе в ботинки. Чессер сообразил, что может, по крайней мере, поделиться с Уотсом своим отношением к Системе.
      – Меня никогда не привлекали методы работы Системы, – сказал он.
      Уотс вежливо кивнул, но промолчал.
      – Взять, к примеру, мой последний пакет, – продолжал Чессер с коротким смешком.
      – Да, излишней щепетильностью они не страдают, – признал Уотс. Он смотрел вниз, словно Система лежала у его ног. – Разумеется, без правил не обойтись, но надо и совесть иметь.
      Чессер молча кивнул, поощряя Уотса к откровенности.
      – Взять хотя бы моего друга, – рассказывал Уотс. – Отдал Системе без малого тридцать лет. В январе у него обнаружили рак. В последней стадии. Безнадежный. Он умрет еще до конца года.
      Уотс остановился. Он явно не собирался продолжать. Чессер не понял, при чем тут Система, и спросил об этом. Уотс поколебался, но желание говорить пересилило.
      – Каждому, кто проработает в Системе тридцать лет, полагается пенсия. После смерти служащего ее получает семья. Мой друг умрет на год раньше срока, но Система не делает исключений. Страховка слишком мала, а за его семьей нужен уход. У него больная жена и малолетняя дочка.
      – Он объяснил все это Системе?
      – Да, конечно. Там посочувствовали, но сказали, что для назначения пенсии требуется полных тридцать лет.
      – Ублюдки.
      Уотс задумчиво кивнул.
      – Они собрали совет директоров и решили ради такого случая сделать исключение – пойти на разумный компромисс, как они выразились.
      – Очень благородно с их стороны.
      – Они согласились на двадцать процентов. Им, наверху, конечно, виднее, – но разве это справедливо? Все годы он вкалывал ради каких-то двадцати процентов пенсии? Должно быть, большие дельцы всегда нечисты на руку.
      Чессер вслушался в тон сказанного и понял, что умирающий от рака друг – не кто иной как Уотс. Он поспешил переменить тему и протянул руку к лежащему на столе алмазу.
      – Гранить его будет Вильденштейн.
      – Чудесно, сэр, – Уотс был явно польщен.
      – Скорее всего, под овал. Вы ведь так предлагали?
      – Да, сэр, – застенчиво ответил Уотс.
      – Мне бы хотелось показать вам готовый бриллиант.
      – Я был бы рад, сэр.
      – Знаете что, оставьте мне свой домашний телефон. Я позвоню, как только камень будет готов.
      – Когда примерно, сэр?
      Слава Богу, Чессеру не пришлось говорить: на следующий год.
      Поздним вечером Чессер остановил лимузин перед мастерской Вильденштейна на Хопландштраат, в Антверпене. Марен осталась сидеть в машине, погруженная в книжку под заглавием: «Жизнь до жизни и после смерти». Это был подарок Милдред. Чессер сказал, что проведет у Вильденштейна не больше часа, и предложил Марен пока прогуляться по городу. Она никогда не была в Антверпене, но по пути из аэропорта он успел ей изрядно надоесть. Чопорный городишко, однообразный и скучный. Марен и в голову не приходило, что в сотне футов от нее, за углом, стоят тот самый дом и мастерская, где великий Питер Пауль Рубенс отдавался зову красок. Некоторое время там же жил и Ван Дейк. Марен посчитала, что Чессер, зная, как она скучает без него в машине, поскорее разберется с алмазными делами.
      Ее предосторожность оказалась излишней, потому что Вильденштейн не тратил времени на пустые разговоры. Чессер застал его на втором этаже мастерской. Он сидел на металлической табуретке при свете голой электрической лампочки и, посасывая яблочный огрызок, читал газету на древнееврейском языке. При виде Чессера он не встал, а пока тот представлялся, медленно сложил газету и засунул в карман пиджака. Потом попросил показать камень.
      Он разглядывал алмаз при искусственном освещении, копировавшем свет ясного северного дня. За пять минут осмотра он не произнес ни слова.
      – Красавец, не правда ли? – не выдержал Чессер. Вильденштейн молча кивнул и положил камень на конторку.
      Чессер вынул заверенный чек на сто тысяч долларов и оставил рядом с алмазом. Вильденштейн посмотрел на чек, взял камень и положил сверху.
      – Хорош, – сказал Вильденштейн то ли об алмазе, то ли о чеке.
      – Он должен быть готов к первому числу, – сказал Чессер.
      – Сделаю через три недели.
      – Из него получится овал?
      – Хотите овал?
      – Полагаюсь на ваше мнение.
      Вильденштейн поскреб переносицу. Мигнул несколько раз, словно прочищая глаза. Потер пальцы. Потом вернулся к своей табуретке и сел. В руках у него опять очутилась газета.
      Чессер ожидал большего энтузиазма, во всяком случае, более долгой беседы. Ему хотелось, чтобы Вильденштейн признал этот камень лучшим из всех, когда-либо прошедших через его руки. Но, очевидно, разговор был окончен. Оставалось только попрощаться. Чессер так и сделал, добавив лишь, что зайдет первого числа.
      Уходя, он обернулся в последний раз взглянуть на Вильденштейна и встретил взгляд старика.
      – Не волнуйтесь, – посоветовал Вильденштейн и снова стал пробегать глазами газетные строчки – справа налево.
      Следующие три недели Чессер старался не думать об алмазе. Временами ему это удавалось. В Шантийи, уютном старинном городке, мир мичемов и мэсси казался полустертым воспоминанием.
      Дом Марен стоял не в самом городе, а к северу, в предместье, возле дороги в Сенли. Марен унаследовала от Жана-Марка и другие особняки. В Париже, в Антибе и Довиле; все они были гораздо больше и роскошнее этого. Но, когда Марен упоминала о доме, Чессер знал, что она имеет в виду поместье в Шантийи. Здание было построено в конце семнадцатого века как королевский охотничий домик, но на самом деле использовалось больше для игр и забав придворных. Естественно, охотничьим домиком его можно было назвать лишь по меркам того времени. На самом деле своими размерами и формой здание напоминало небольшой изящный замок, а все двадцать комнат были спланированы и отделаны так, чтобы отвечать своему гипотетическому назначению, но не поступаясь удобствами обитателей.