У него хватило здравого смысла не приближаться к дому одиннадцать, а рассматривать его, стоя на углу. Но ничего нового он не увидел. Дом как дом, похож на все остальные, плотно прижат к соседним домам.
Он обошел квартал, чтобы взглянуть на дом с противоположного угла. Пошел вниз по Эндрю-стрит, перпендикулярной Хэрроухауз, и обнаружил проходной двор – один из тех относительно широких переулочков, которые делают лондонский лабиринт столь запутанным. На указателе было написано, что он называется Паффинг-мьюс. Он шел параллельно Хэрроухауз и давал возможность посмотреть на дом номер одиннадцать с другой стороны.
Чессер поправил черные очки и двинулся вниз по переулку. Он миновал стоявший у тротуара длинный «роллс-ройс». Одетый в униформу шофер, с привычным усердием протиравший машину, не обратил на него никакого внимания. Чессер никак не мог определить, какое же из зданий – номер одиннадцать. В конце концов он увидел на одной двери табличку «Мид-Континентал Ойл» и сделал вывод, что следующий дом и есть тот, который ему нужен. Похоже. Это было единственное здание в переулке без дверей и окон, только глухая кирпичная стена в пять этажей высотой.
Чессер дошел до конца переулка. Он не узнал ничего нового, кроме того, что парадная дверь – единственная во всем здании. Конечно, он допускал, что существует еще один путь сверху, через крышу, но у него не было возможности проверить это предположение.
Он вернулся домой. По крайней мере, начало положено. Растянувшись на диване, он принялся от нечего делать листать журнал «Квин» за прошлый месяц. Сив догадалась принести ему стакан холодного коктейля и одарила теплой улыбкой. Он был благодарен и за то и за другое. Чессер лежал, потягивая коктейль, и пытался разобраться в своем гороскопе, напечатанном в «Квин».
И тут он услышал это.
Звук, похожий на негромкий резкий хлопок, Он не придал этому значения, но звук повторился несколько раз через неравные промежутки времени. С минуту все было тихо, а потом началось снова. Странный звук. Похоже, он уже когда-то слышал его. Звук доносился снизу.
Он приложил ухо к ковру. Да, сомнений не оставалось. Чессер отправился на разведку. Он разыскал дверь в подвал и спустился вниз.
Это была Марен.
Она стояла, крепко упираясь расставленными ногами в землю, левая рука на поясе, правая вытянута вперед. Самая правильная позиция для стрельбы. К противнику, старому портновскому манекену, обтянутому муслином, она стояла в профиль. Так в него труднее попасть.
Теперь Чессер понял: то, что он слышал, было звуком выстрела из пистолета с глушителем. Пуля вошла в пышные формы манекена рядом с предыдущими – на уровне сердца. Марен быстро прицелилась и нажала курок. Отверстие, проделанное пулей, отстояло от остальных не больше, чем на полдюйма. Она остановилась, чтобы перезарядить. Чессер никогда раньше не видел женщину, стреляющую из пистолета. Разве только в кино. Но в жизни – никогда. В этом есть что-то гибельно привлекательное. Он спросил:
– Где ты научилась так стрелять?
– Жан-Марк научил.
– А-а.
Она вынула пустую обойму, взяла новую, вставила ее и послала патрон в патронник так, будто она всю жизнь этим занималась.
– С бедра я стреляю хуже, – сказала она, – не так метко. Она повернулась и продемонстрировала, вогнав без остановок всю обойму в грудь манекену. Отверстия от пуль были на расстоянии не больше шести дюймов друг от друга.
– Видишь, – сказала она со вздохом, – не получается кучно.
– Неплохо, – сказал он и подумал: «Господи! Она же смертельно опасна!»
– Для этого нужен навык. Мы оба должны тренироваться.
– Зачем?
– Я купила тебе маузер. Точно такой же, как мой.
Она показала на пистолет, лежавший неподалеку на ящике. Тоже с глушителем. Рядом стояло несколько коробок с патронами, небольшая жестянка со смазочным маслом и какие-то специальные щеточки. Так вот зачем она ходила в магазин. За оружием.
Она сказала:
– Раньше у меня была беретта 380-го калибра, пока Жан-Марк не подарил мне маузер. Жан-Марк говорил, что маузер калибра девять миллиметров может остановить все что угодно.
– Что значит остановить?
– Убить.
Она сказала, почти не разжимая губ, и слово это настолько не вязалось с ней, что Чессер не мог не рассмеяться.
– Оружие нам не понадобится, – сказал он ей.
– Откуда ты знаешь?
– До этого дело не дойдет.
– А если они вооружены?
– Кто – они?
Она пожала плечами:
– Неважно, кто.
– Самый надежный способ уберечься от пули – вообще не иметь оружия.
– Это глупо, – заявила она, перезаряжая обойму.
– Если у тебя есть оружие, они могут выстрелить, подумав, что ты собираешься стрелять. А если у тебя нет оружия…
– Они все равно могут выстрелить, – сказала она.
– Никогда.
– Могут, могут.
– Даже английская полиция не носит оружия. Наверно, ©то не так уж глупо.
– Раньше не носили, а теперь иногда носят.
Она была права. Чессер вспомнил, что где-то читал об этом. Теперь полицейским в некоторых случаях разрешалось иметь при себе оружие.
– Знаешь, почему они решили вооружиться? – спросила Марен.
Чессер спросил: «Почему»? Он знал, что она все равно скажет.
– Чтобы иногда, для разнообразия, иметь возможность отстреливаться, – ответила она, весьма довольная собой. Теперь, когда последнее слово осталось за ней, она взяла маузер Чессера за ствол и протянула ему. Он взял и едва не уронил оружие.
Держать маузер в руках было неприятно, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы сжать пальцы.
Она сделала знак рукой в сторону манекена, предлагая Чессеру прицелиться.
Он встал не так, как надо – повернувшись к манекену всем телом, потом поднял маузер и спустил курок. Пуля даже не попала в манекен – лязгнула о гранитную стену подвала и срикошетила несколько раз, заставив их пригнуться. – Ты дергаешь, – сказала она.
Чессер был удивлен, что промахнулся. Ведь Марен проделывала это с легкостью.
– На курок надо нажимать плавно, – наставляла она. – Давай я тебе покажу.
Она вынула обойму из его пистолета, положила свой палец на курок и заставила его положить свой палец сверху, чтобы он мог почувствовать, что она имела в виду под словом «нажимать». Марен показала ему, как надо стоять и как дышать, чтобы выстрел получился точным.
Чессер подумал, что напрасно потакает ей, уделяя всей этой муре столько внимания. После того, как инструктаж был закончен, она снова вставила в пистолет обойму и взвела курок. Пуля попала в нижнюю часть манекена.
– На этот раз я в него попал, – воскликнул Чессер.
– Попал, – без особого восторга согласилась Марен. – Прямо между яичников.
– Какая разница?
– Целься в сердце.
Он стрелял снова и снова. Марен перезаряжала пистолет, пока он не расстрелял все обоймы. Несколько раз он попал. Но по большей части он промахивался, и пули свистели у них над головой, как смертоносные пчелы.
На следующий день в половине первого Чессер сидел на задней скамье в соборе Святого Павла.
В огромном соборе сидело около ста человек. Все они постарались устроиться как можно дальше друг от друга, как будто такая разобщенность приближала их к Богу.
Чессер пришел сюда не молиться. В последний раз он произнес слова молитвы, когда ему было пятнадцать. Он смотрел вверх и испытывал при этом невольное уважение к гению строителя – Кристофера Рена, а в это время Марен пробиралась вдоль длинного ряда скамеек.
– Мы договорились встретиться снаружи. В половине второго, – он ответил негромко, но великолепная акустика собора усилила его голос, и он прозвучал гулко. Говорят, что здесь слышно, как падает слеза.
Несколько стариков повернулись в их сторону, всем своим видом выражая неодобрение.
– Тсс, – шикнула на него Марен и продолжала шепотом: – У меня подозрение, что ты тут с кем-то встречаешься.
– Так и есть.
– С кем?
– Ты его не знаешь.
– Это имеет отношение к нашему проекту?
Чессер кивнул. Он собирался рассказать Марен об Уотсе, но потом. Уотс был его главной надеждой, но он сомневался, получится тут что-нибудь или нет.
– Я хочу участвовать во всем, – заявила Марен. Чессер пожал плечами. Он взял с подставки молитвенник и принялся без всякой цели листать страницы. Одна страница была оборвана, и ему в голову пришла кощунственная мысль, что кому-то понадобился клочок бумаги, чтобы выплюнуть жевательную резинку.
– Я поговорила с Милдред, – сказала Марен.
– Ну и что говорит Жан-Марк? – спросил Чессер, хотя его это не слишком интересовало.
– Я говорила не через нее, а с ней.
– А-а.
– Она нам поможет.
– Ты, надеюсь, не говорила ей о наших планах?
– Не все.
Чессер закрыл глаза и покачал головой.
– Не волнуйся, – успокоила его Марен. – Мы можем ей полностью доверять. Если кому-то на этом свете я могу доверять полностью, то это Милдред.
Чессеру показалось, что это камень в его огород, и он решил уйти от этой темы. Если Марен не сказала ни слова об его измене, то это вовсе не значит, что ей ничего не известно.
– Милдред не расскажет об этом ни одной живой душе, – с уверенностью заявила Марен. – Ты ей веришь, ведь правда?
С минуту Чессер задумчиво смотрел на алтарь. Потом кивнул.
Марен была этим очень довольна.
– Я все время забываю, что ты ее никогда не видел. Она так много говорит о тебе. Я сегодня с ней обо всем переговорила.
Она придвинулась к нему поближе и взяла его руку в свою.
– Мы можем получить очень нужную помощь. Милдред обещала связать нас с кем-нибудь с той стороны, чтобы он руководил нами.
– А как насчет твоего китайца? – спросил Чессер, имея в виду ее невидимого покровителя.
Марен бросила на него испытующий взгляд. Она ни разу не вспомнила о потустороннем восточном духе с тех пор, как стала общаться с Милдред. Теперь она оглядывалась с таким видом, будто ожидала его здесь увидеть.
– В последнее время он не давал о себе знать, – сказала Она, – и Билли Три Скалы тоже.
– А я-то всегда думал, что мы можем рассчитывать на доброго старого Билли, – вздохнул Чессер.
– Конечно, можем. Просто ему нужно было немного отдохнуть.
– Это точно. Всем необходим отпуск, даже мертвому индейцу.
Марен кивнула.
– Он будет рядом, когда он нам потребуется.
– Может быть, они оба тебя покинули?
– Нет, – с уверенностью сказала она. – Они будут следить за мной до самого конца.
Чессер заметил Уотса, который шел от алтаря по ближнему проходу. Очевидно, он вошел через боковой вход. Он оглядывался в поисках Чессера, и тот помахал ему.
Уотс заметил его. Подошел к концу ряда, помедлил, затем приблизился и сел рядом с ними.
Чессер и Уотс пожали руки. Чессер почувствовал, какая у него сухая кожа. Он представил Уотса Марен. Она приветливо улыбнулась, а ее глаза внимательно рассматривали тихого, ничем не примечательного человека. Она представляла его совсем другим: очень сильным и опасным. Уотс мягко улыбался, почтительно глядя на ее молодость и красоту. Чессер сразу приступил к делу.
– У меня к вам есть одна просьба.
– Да, сэр.
– Даже две. Первая: давайте проще, без всяких «сэров».
– Хорошо, – согласился Уотс, слегка смущаясь.
– Я думал о вашем друге, – сказал Чессер.
– О каком друге? – Уотс чуть было снова не прибавил «сэр».
– Вы говорили мне о нем тогда, в отеле «Коннахт». О том, которому осталось жить всего несколько месяцев.
Уотс и бровью не повел.
– И что вы думали о нем?
– Мы могли бы быть полезны друг другу.
– Полезны?
– Да. Из того, что вы мне рассказали, я понял, что у вашего друга возникли финансовые сложности из-за бесчеловечных правил, принятых на фирме, где он работает.
Уотс кивнул.
Чессер сунул руку в карман пиджака. Достал сложенный пополам чек. Развернул его и положил себе на колено. Чек был подписан М.Дж. Мэтью. На сумму двести тысяч долларов. Получатель – Чарльз Уотс.
Уотс долго смотрел на эту бумажку.
В этот момент Чессер решил, что отдаст ему чек в любом случае, независимо от того, согласится ли он сотрудничать или нет.
Увидев на чеке свое имя, Уотс не мог не понять, что для Чессера не секрет, кто же этот друг. Но он продолжал придерживаться этой версии. Так было удобнее для обоих. Он спросил:
– Как мой друг может помочь вам?
– Предоставив информацию о том месте, где он работает.
– Что именно вас интересует?
– Все. Но особенно то, что касается нижних, подземных этажей.
– Мой друг знает все про это. – Я в этом не сомневался.
– Но платить необязательно. Он будет рад вам помочь. Чессер улыбнулся.
– Я рад слышать, что он настоящий друг. Однако я продолжаю настаивать на плате. За эти деньги я хочу узнать все, до малейших подробностей.
Он затолкнул чек в карман пиджака Уотса и без того немного оттопыренный.
– Там мой завтрак, – пояснил Уотс.
– Надеюсь, мы не отняли у вас слишком много времени, – сказал Чессер и тут же пожалел о своих словах.
Уотс вежливо улыбнулся в ответ.
– Я все равно часто прихожу сюда, – сказал он, бросив взгляд в сторону алтаря.
– Как вы думаете, когда мы получим ответ от вашего Друга?
– Через два, ну самое большее, через три дня.
– Примерно, к выходным. У вашего друга хорошая память на числа?
– Да, вполне.
– Тогда пусть он запомнит: 387-9976. Уотс повторил номер вслух.
– Он может позвонить из телефонной будки, – предложил Чессер.
– Думаю, он так и сделает.
Все было сказано. Марен и Чессер поднялись. Уотс остался сидеть на скамейке. Из прохода Чессер оглянулся и увидел, что Уотс уже стоит на коленях.
ГЛАВА 14
Милдред вскарабкалась на плюшевый диван. Она откинулась на подушки, поскольку диван был слишком широк для нее. Край его приходился ей как раз на уровне середины икр, и ее коротенькие, толстенькие ножки, одетые в ботинки на толстой резиновой подошве, торчали параллельно полу.
Словно почувствовав, что Чессеру не слишком нравится зрелище этих безобразных ног, Милдред пожаловалась:
– Боже, что может быть хуже, чем больные ноги! Ох-ох-ох, – простонала она, – каких только мучений я с ними не перенесла: плоскостопие, выступающие косточки, – всего не перечислишь.
Марен ей сочувствовала. Воодушевленная, Милдред продолжала:
– В прошлом месяце я совершенно охромела из-за ужасного вросшего ногтя. На большом пальце правой ноги. Боль просто жуткая. Пришлось ехать в больницу Святого Георгия, чтобы там все сделали, как полагается. Такой добрый джентльмен – хирург. И совсем не задается, как эти мясники с Харли-стрит, которые сдерут с вас пять фунтов, а ничего не сделают.
Чессер оглянулся и знаком показал Сив, что ему позарез надо что-нибудь выпить. Он пытался придумать какой-нибудь удобный предлог, чтобы выйти из комнаты, но, не желая огорчать Марен, остался сидеть и страдать. Он не сильно ошибся, когда представлял себе Милдред. Она была почти такой, какой он ожидал ее увидеть. Разве что еще более гротескна. Лилипут около четырех футов ростом. Ее торс и конечности выглядели так, будто все их попытки вырасти были безжалостно подавлены при помощи какой-то изуверской машины. Только голова была нормальных размеров, но она казалась больше, чем на самом деле. Глаза у нее были навыкате, как это бывает при увеличенной щитовидной железе; ресницы густо покрыты тушью; брови полностью выщипаны, и вместо них высоко на лбу черным карандашом были проведены две тонкие линии. Такого преувеличения не требовалось – она и без того выглядела странно. Лицо было посыпано белой пудрой с лавандовым запахом; щеки вымазаны оранжевыми румянами; поверх ее собственного большого рта были нарисованы тонкие губы, что делало ее похожей на куклу чревовещателя. Все это обрамлялось множеством струящихся по плечам медно-рыжих крашеных волос, истончившихся от закручивания на раскаленные щипцы. Прямой пробор лежал, как открытая рана; были видны бледная кожа на черепе и корни волос более темного цвета.
Чессеру она не понравилась с первого взгляда. А затем она стала просто вызывать у него отвращение. И не потому, что была карлицей. Он был полностью лишен подобного рода предрассудков и именно поэтому мог признаться себе в этих чувствах. При встрече с Милдред почти все испытывали жалость, но Чессер отказал ей в этом чувстве. Он относился к ней, как к личности, и считал, что нет никаких оснований прощать ей такой безвкусный и отталкивающий вид. В конце концов многие карлики выглядят вполне прилично. Почему он должен делать ей скидку?
Само собой разумеется, отвращение, которое внушала ему Милдред, повлияло на его мнение об ее сверхъестественных способностях. Если вначале он сомневался, то теперь был абсолютно уверен, что она просто ловкая мошенница. Необходимость мириться с ее присутствием угнетала его. Но делать нечего. У него не было выбора. Хотя бы потому, что Марен, полностью доверявшая Милдред, уже посвятила ее в их планы. Чессер не мог вообразить себе большей глупости, чем доверить свою судьбу этой болтливой проныре, от которой можно ждать всего, чего угодно.
Он старался не смотреть на эти ужасные ботинки. Марен сидела на полу, рядом с диваном – в знак уважения. Когда Сив вкатила сервировочный столик, Марен спросила у Милдред, что она будет пить.
– Пахту, – заказала Милдред. – И капните туда немного джина.
Чессер позеленел.
– Мой дорогой папочка ничего другого не пил, – заявила Милдред. – Конечно, когда мог себе это позволить.
– Боюсь, что пахты у нас нет, – сказала Марен извиняющимся тоном. Милдред была разочарована.
– Как насчет бренди с горькой солью? – предложил Чессер, за что получил в награду от Марен неодобрительный взгляд.
Милдред заметила этот взгляд и выжала из него все, что могла. Она приняла обиженный вид, опустила глаза, заерзала, одернула пожелтевшие кружева лифа на своем черном платье и приниженно пробормотала:
– Не стоит беспокоиться.
Теперь взгляд Марен говорил: «Вот видишь, что ты наделал!» – Она повернулась к Милдред и умоляюще произнесла:
– Ну пожалуйста, выпейте чего-нибудь. Милдред покачала головой.
– Хотите немного старого испанского шерри? – предложила Марен.
Милдред обиженно сопела.
Сив протянула Чессеру бокал его любимого шотландского виски. Он с трудом сдерживался, чтобы не предложить Милдред вермута с лизолем, сделав ударение на лизоле.
– Выпейте! Я прошу вас, – настаивала Марен. Наконец Милдред подняла глаза и сдалась:
– Только капельку джина… без льда.
Сив, которая – Чессер это чувствовал – была его единственной союзницей, плеснула ей добрых четыре пальца крепкого джина. Для начала Милдред только слегка пригубила напиток, стараясь соблюдать приличие, но потом за два глотка высосала примерно половину стакана. Она легонько коснулась уголков рта салфеткой, скатанной в шарик, и перевела взгляд на Чессера. Смотрела долго, не отрываясь.
– Как странно, – наконец заявила она.
– О чем вы? – спросила Марен, и глаза ее заблестели. Она чувствовала, что Милдред имеет в виду какие-то парапсихологические явления.
– У вас удивительная аура, – сказала Милдред, обращаясь к Чессеру.
Чессер глянул вниз, ожидая увидеть расстегнутую ширинку.
– Она грязно-красного цвета, – сообщила Милдред. – Его нимбы, хало и даже сияние.
– Особенно сияние, – согласился Чессер. Милдред хмыкнула, отвела взгляд и сказала:
– Вам, наверно, очень стыдно.
– Хотела бы я видеть это, – сказала Марен с искренней завистью.
– Что – это? – спросил Чессер.
– Твою ауру, дорогой, – ответила Марен таким тоном, как будто имела дело с идиотом. Немного раздраженно она стала объяснять ему, что каждое человеческое тело испускает цветовое излучение, но видеть его могут только те, кто наделен экстрасенсорными способностями.
– Это не что иное, как нематериальный эфир, – сообщила Милдред.
– А-а, – протянул Чессер, глядя на ее губы.
– Выход внутренней энергии, – добавила Милдред и допила свой джин.
– Цвет ауры зависит от характера человека, – сказала Марен. – Правильно я объясняю, Милдред?
– Ах, – воскликнула Милдред, прижимая к щекам свои короткие, толстые пальцы. – Даже аура кармы грязно-красного цвета. – Она продолжала разглядывать Чессера.
– Никогда не видела ничего подобного, разве что у одного епископа из Кардиффа. Но даже у него это было выражено не так сильно. Гораздо слабее.
– По крайней мере, она не зеленая, – сказала Марен, благодарная и за это.
– А что такого удивительного в грязно-красном цвете? – спросил Чессер.
Милдред прищурилась и посмотрела на него.
– У него есть склонность к душевным болезням, – таков был ее диагноз.
Чессер подумал, что это похоже на безжалостный отзыв об его умственных способностях.
– Моя аура лиловая, – с гордостью сообщила Марен. Милдред бросила на нее быстрый взгляд.
– Сейчас там много розового, дорогуша, – сказала она и снова принялась разглядывать Чессера.
– И что означает твой цвет?
– Духовность, – ответила Марен.
– А розовый говорит о нежных чувствах, – сладко улыбаясь, проговорила Милдред.
– А как насчет меня, – спросил Чессер, – такого паршивого, грязно-красного? Я грязно-красный – и все. Что мне теперь делать?
– Ты в самом деле такой, милый, – сказала Марен, – Ауры не лгут. Но стыдиться этого не стоит.
– Я ничего не стыжусь. Что означает грязно-красный?
– Это значит, что ты очень сексуальный, – призналась Марен.
Милдред хмыкнула:
– Это еще очень мягко сказано.
Чессер успокоился. Может, и вправду в этих аурах что-то такое есть. Он представил себе, как было бы забавно видеть настоящие цвета людей. Разноцветные люди. Он поинтересовался:
– На какое расстояние от человека распространяется его аура?
– По-разному, – ответила Марен, потому что не знала точного ответа. Милдред сказала:
– От шести до двенадцати дюймов. У всех, кроме тех, кто скоро отойдет в мир иной. Я как раз недавно встретила в автобусе молодого парня. На вид – в самом расцвете сил. Но едва я на него взглянула, поняла: он не жилец на этом свете. У него почти совсем не было ауры. Наверно, один из этих, наркоманов. Сжигают себя, вот так.
Все время пока она говорила, она не сводила глаз с Чессера, который постепенно стал к этому привыкать. Вдруг она спокойным голосом объявила:
– Тут кто-то есть. Чессер оглянулся. Марен спросила, кто это.
– Я пока не знаю, – сказала Милдред.
– Может, это Жан-Марк? – с энтузиазмом отозвалась Марен.
– Боже! – воскликнула Милдред и пояснила, обращаясь к Чессеру: – Он вами недоволен. Чессер нервно рассмеялся.
– Спросите Жана-Марка, где он пропадал? – попросила Марен. – И скажите ему, что я не вынесу, если он только подразнит меня и уйдет, не сказав ни слова.
– Это не Жан-Марк, дорогуша, – сказала Милдред.
Чессер был рад этому известию. Хотя он и не верил, что она разговаривает с кем-то. Чертова карлица, строящая из себя медиума, просто разыгрывает весь этот спектакль исключительно ради него.
– Ну если это не Жан-Марк, то кто же? – спросила Марен разочарованно.
– Понятия не имею, – сказала Милдред, стараясь сосредоточиться.
– Попросите его представиться, – предложил Чессер.
– Не могу.
– Почему же?
– Он ушел. Только показался ненадолго, чтобы дать нам понять, что он тут, и ушел. Ничего не сказал. Просто постоял тут, прямо за вашим креслом. Он был зол на вас. Хмурился. На нем было пальто, знаете, такое длинное, с бархатным воротником.
– Честерфилд называется, – сказала Марен. Милдред кивнула.
– И черная гамбургская шляпа.
– Гамбургская? – переспросил Чессер.
– По-моему, я ясно сказала: черная гамбургская шляпа. Он ужасно сердился на вас. Был просто вне себя от ярости.
Чессер попытался представить себе привидение в длинном пальто и черной шляпе. Так оно выглядело гораздо лучше, чем в обычной старой простыне. И вдруг, по какой-то необъяснимой причине, у него в памяти всплыл эпизод из давнего прошлого. Черная шляпа, которую Чессер примерил, когда ему было почти девять лет. Если быть точным, то зимним утром за два дня до своего девятого дня рождения. Гамбургская шляпа была ему велика; пока все еще спали, он нацепил ее перед большим зеркалом в прихожей – она съехала ему на самые глаза. Шляпу только что вернули из чистки в специальной коробке, в которой отец хранил ее. В химчистке торопились, так как шляпа нужна была отцу в тот же день. Отец всегда надевал гамбургскую шляпу, когда летел в Европу, где у него были дела с Системой. В тот раз он собирался уехать на неделю. Чессер был очень осторожен, когда клал шляпу на место в коробку. Но потом он высказал ей все, что о ней думает, в таких выражениях, которые употреблял только с парнями на улице.
Теперь, тридцать лет спустя, Чессер быстро отделался от этого воспоминания, промочил горло отличным шотландским виски и удивился необыкновенному совпадению. Милдред, что бы она собой ни представляла, не убедила его, а в лучшем случае подкинула новую пищу для сомнений.
К этому времени стакан Милдред наполнился джином уже в третий раз. Она улыбалась Чессеру, по-видимому, убежденная, что произвела на него должное впечатление.
Чессер прикидывал, обидится ли Марен, если он пойдет в подвал попрактиковаться в стрельбе.
– Вы играете? – спросила она его.
– Давно уже нет, – ответил он.
– Она имеет в виду пианино, – объяснила Марен. В углу комнаты стоял роскошный рояль.
Милдред с трудом слезла с дивана и проковыляла к великолепному эбонитово-черному инструменту.
– Моя мамочка позаботилась, чтобы я брала уроки, – сказала она, погладив бок рояля. Потом встала на цыпочки, чтобы заглянуть внутрь, на струны. – Она уже много лет как умерла от почек, моя мамочка. Но сейчас она очень счастлива. Ей там лучше, чем было здесь, можете мне поверить. Ей было так стыдно из-за меня, так стыдно. И из-за того, что X такая необычная, и вообще. Но такая уж у нее была карма. Она сама в этом виновата.
Марен хотела спросить Милдред, была ли ее мать тоже карлицей, но никак не могла найти нужные слова, чтобы сделать это потактичнее. Она так верила в телепатические способности Милдред, что даже не удивилась, когда та, будто прочитав ее мысли, ответила:
– Я всегда смотрела на нее снизу вверх, на мамочку. В ней было почти шесть футов росту. Высоченная, как пожарная каланча. – Она забралась на табурет, стоявший перед роялем. – Но мамочка все-таки хотела, чтобы я брала уроки музыки, да, хотела. – Милдред взяла несколько нот и рванулась в атаку. В ее интерпретации Чайковский был больше похож на «Кемптаунские гонки»; своими короткими пальцами она не могла ударять по белым и черным клавишам одновременно. Кроме того, у нее были слишком короткие руки, и поэтому она должна была ограничить свои усилия средней частью клавиатуры, верхние и нижние октавы были ей недоступны. Пользоваться педалями она, конечно, тоже не могла.
Эта сцена растрогала Марен. Чессер заметил у нее на глазах слезы и еще больше полюбил ее за это. Милдред на самом деле было жалко. Она продиралась сквозь пьесу, на ходу придумывая и меняя музыку, чтобы пьеса отвечала ее весьма ограниченным возможностям.
Когда она закончила, Марен и Чессер взорвались аплодисментами. Милдред расплылась в довольной улыбке. Она проковыляла обратно к дивану, взобралась на прежнее место и вознаградила себя за труды двойной порцией джина.
– Пора поговорить о деле, – заявила она.
Этого Чессеру как раз и не хотелось. Он уже решил, что постарается откупиться от нее чеком, подписанным М. Дж. Мэтью, как только настанет удобный момент.
– Никогда не имела дела с алмазами, – сообщила Милдред. – Только однажды уронила в туалет маленькую булавку с бриллиантиками. Меня никогда не интересовали вещи. Я не могу себе этого позволить. Если я стану этим заниматься, то они рассердятся и лишат меня моего дара.
Чессер хотел бы знать, кто такие эти таинственные «они».
– Я буду рада вам помочь, насколько это в моих силах, но только не за деньги. Вы понимаете.
Марен кивнула. Ее восхищали жизненные принципы Милдред.
Чессер тоже кивнул. Однако он был настроен скептически. Милдред продолжала:
– Я тут провела кое-какую черновую, скажем так, работу. Я связалась с одним духом, он когда-то имел дело с бриллиантами. Дух сказал, что тот был мошенником. Теперь-то он, конечно, об этом жалеет, но он все равно им был.
– Кто? – спросил озадаченный Чессер.
– Некто, кого этот дух знает, – раздраженно пояснила Милдред. – Я не спрашивала, как их зовут. Они не любят называть свои имена, вы же понимаете. Вы хотите, чтобы я продолжала?
Марен сказала, что очень хочет.
Милдред вздохнула, немного посопела, снова одернула платье и сказала:
– Мне велено передать вам один совет.
– Какой? – спросил Чессер.
– Я говорила тебе, она нам поможет, – торжествовала Марен.
– Всего три слова, – сказала Милдред. – Духи мало говорят. Наверно, им это трудно. Но они сказали: «Положитесь на черного». Вот и все, что он сказал. «Положитесь на черного». Я думала, вы догадаетесь, что это значит.
Марен не знала.
– А вы знаете? – спросил Чессер, обращаясь к Милдред.
– Откуда мне знать, – ответила она. – Я думала, вам будет все ясно, ведь вы были связаны с алмазами.
– Подумай, дорогой, – просила Марен. – Может, ты вспомнишь кого-нибудь?
– В нашем классе был парень по кличке Черный. Он раньше остальных начал заниматься онанизмом. Он тогда был очень здоровый. Последнее, что я о нем слышал: он стал дизайнером по интерьерам и чемпионом Ист-Сайда по гандболу.
– Нет, он явно не подходит, – сказала Марен.
– «Положитесь на черного», – процитировал Чессер.
